Страница:
Он снова достал руку из кармана, и, когда Жан-Мишель сообразил, что немец сжимает в ладони вовсе не зажигалку, было слишком поздно. Крохотный пистолет, «бэби-браунинг», дважды выплюнул язычок пламени: первый раз — чуть правее Жан-Мишеля, второй — чуть левее. Хлопки выстрелов оказались громкими и заглушили характерное «чпок», прозвучавшее, когда пули пробивали лоб каждого телохранителя.
Машина свернула, и оба тела завалились в водительскую сторону. Жан-Мишель ощутил звон в ушах, а когда тело Анри навалилось ему на плечо, лицо его вытянулось и приняло испуганное выражение. Аккуратная маленькая ранка на лбу убитого заполнилась темно-красной кровью, которая начала медленно стекать вниз по его переносице. То ли вскрикнув, то ли застонав, Жан-Мишель оттолкнул его плечом ближе к дверце. Затем он взглянул на мертвого Ива, у которого кровь красной сеткой растеклась по морщинам на лице. Наконец расширившимися от ужаса глазами Жан-Мишель уставился на Рихтера.
— Их похоронят в лесу, когда мы прибудем на место, — сообщил ему тот и выплюнул сигарету на пол. — Между прочим, я не курю.
Не опуская пистолета, немец наклонился вперед и достал оружие из наплечной кобуры сначала у Ива, а затем у Анри. Один из пистолетов он положил на сиденье справа от себя и принялся разглядывать второй.
— "Fl-Таргет" — сообщил Рихтер. — Армейская штука. Эти двое из бывших военных?
Жан-Мишель коротко кивнул.
— Теперь понятно, почему у них такая никудышная реакция, — сказал Рихтер. Французские вояки никогда не умели обучать своих солдат сражаться. В отличие от немцев.
Отложив пистолет, Рихтер похлопал Жан-Мишеля по груди и карманам и, убедившись, что тот безоружен, откинулся назад на спинку сиденья. Он закинул ногу на ногу и снова сложил руки на колене.
— Мелочи, — произнес немец. — Если подмечать их, слышать, ощущать, то в худшем случае ты выживешь, а в лучшем — добьешься успеха. А еще доверие, — мрачно добавил он. — Никогда не стоит доверять. Я допустил ошибку, что повел себя с вами по-честному, и вот в результате поплатился за это.
— Вы же меня пытали! — едва не взвизгнул Жан-Мишель. У француза шалили нервы из-за присутствия мертвых телохранителей, но еще больше его выбило из колеи то, с какой непринужденностью Рихтер с ними разделался. Жан-Мишель переборол непроизвольное желание выпрыгнуть из машины. Как представитель месье Доминика он должен постараться сохранить лицо и чувство собственного достоинства.
— Вы что, действительно думаете, что Доминик устроил пожар из-за вас? — спросил Рихтер. Он впервые за все время поездки улыбнулся и выглядел почти покровительственно. — Будьте мудрее. Доминик устроил нападение, чтобы поставить на место меня. И он меня поставил. Он мне напомнил, что я нахожусь на вершине лестницы, а не на ее середине.
— На вершине? — удивился Жан-Мишель. Наглость этого человека была поразительной. Возмущение помогло французу забыть о страхе и собственной незащищенности. Он развел руки в стороны. — Ни на какой вы не на вершине, все, что у вас есть, — это два трупа, за которые вы еще ответите.
— Ошибаетесь, — спокойно ответил немец. — У меня по-прежнему есть мое дело, и я нахожусь на вершине крупнейшей в мире неонацистской группировки.
— Это ложь. Ваша группировка не...
— Уже не та, что была раньше, — перебил Рихтер. Он загадочно улыбнулся.
Жан-Мишель испытал замешательство. Замешательство и все тот же животный страх.
Рихтер устроился поудобней на пухлом кожаном сиденье.
— Сегодня после полудня у меня наступило прямо-таки какое-то прозрение. Понимаете, месье Хорн, нас всех захватывают и бизнес, и вещи, и ловушки. Мы теряем из виду свои собственные сильные стороны. Лишенный средств к существованию, я был вынужден спросить себя: "А каковы мои сильные стороны на самом деле? Каковы мои цели? Я осознал, что теряю их из виду. Я позвонил своим сторонникам и попросил их приехать в Ганновер сегодня к восьми часам вечера. Я сказал им, что должен сделать заявление. Заявление, которое изменит весь настрой политики в Германии, да и во всей Европе.
Жан-Мишель молча смотрел и ждал, что тот скажет еще.
— Два часа назад, — продолжил Рихтер, — Карин и я договорились объединить «Фойер» и «Национал-социалистов XXI века». Сегодня вечером в Ганновере мы объявим о нашем союзе.
— Вы с ней? — Жан-Мишель резко подался вперед. — Но не далее, чем сегодня утром, вы мне говорили, что она не вождь, что она...
— Я сказал, что она не стратег, — поправил Рихтер. — Вот почему я буду направлять новый союз, а она станет моим полевым командиром. Наша партия будет называться «Das National Feur» — «Пламя нации». Мы встречаемся с Карин в ее лагере. Мы поведем ее людей в Ганновер, и там вместе с моими соратниками и уже приехавшей в город тысячей сочувствующих мы пройдем торжественным маршем — это более трех тысяч человек, — маршем, которого Германия не могла увидеть уже столько лет. И власти ничего не предпримут, чтобы нас остановить. Даже если они и подозревают Карин в сегодняшнем нападении на съемочную площадку, у них не хватит смелости ее арестовать. Сегодня вечером, месье Хорн.., сегодня вечером вы увидите рождение новой силы в Германии, во главе которой будет человек, смирения которого вы хотели добиться сегодня днем.
По мере того, как он слушал Рихтера, Жан-Мишеля охватывало парализующее осознание того, как он ошибался, как он подвел месье Доминика. На мгновение француз позабыл о страхе.
— Герр Рихтер, — заговорил он тихим голосом, — у месье Доминика свои планы Великие планы, лучше финансируемые и более далеко идущие, чем ваши. Если ему удастся ввергнуть Соединенные Штаты в пучину беспорядков, а он это может сделать и сделает, то он наверняка справится и с вами.
— Я и не ожидаю, что он не попытается, — ответил Рихтер. — Но он не отнимет у меня Германии. Что он использует? Деньги? Купить можно некоторых из немцев, но не всех. Мы не французы. Силу? Да напав на меня, он тем самым создаст героя. Если же убьет, ему придется иметь дело с Карин Доринг, а она его достанет, это я обещаю. Помните, как алжирцы парализовали Париж в 1995 году, подкладывая бомбы в метро и угрожая взорвать Эйфелеву башню? Если Доминик выступит против нас, «Пламя нации» выступит против Франции. У Доминика крупная организация, а потому она представляет собой легкую мишень. Наша группировка меньше и мобильней. Он может разрушить мой бизнес сегодня или уничтожить офис завтра. Ну и что? Я просто перееду в другое место. А вот я раз от раза буду наносить все больший ущерб его огромной берлоге.
Лимузин мчался на юг от Гамбурга, и день быстро сменялся вечером. Мир за тонированными окнами соответствовал мрачным ощущениям в душе Жан-Мишеля.
Рихтер глубоко вздохнул и продолжил тихо, почти шепотом:
— Через каких-то несколько лет эта страна будет моей. И тогда я смогу ее возродить, точно так же, как Гитлер построил Рейх на обломках Веймарской республики. И по иронии судьбы вы, месье Хорн, явились отчасти архитектором этого возрождения. Вы показали мне, что я столкнулся с врагом, о существовании которого не предполагал.
— Герр Рихтер, не надо воспринимать месье Доминика как врага. Он по-прежнему может оказать вам помощь.
— Вы потрясающий дипломат, месье Хорн. — Рихтер криво усмехнулся. — Человек сжигает дотла мою собственность, а после этого вы не только уверяете меня, но и сами искренне верите, что он мой союзник. Нет, я думаю, было бы честнее сказать, что мои цели отличаются от целей Доминика.
— Вы не правы, герр Рихтер, — возразил Жан-Мишель. Он черпал свое мужество из отчаянного желания не причинить лишних расстройств месье Доминику. — Вы мечтаете восстановить гордость Германии. Месье Доминик поддерживает ваше стремление. Чем сильнее Германия, тем сильнее Европа. Враги находятся не здесь, а в Азии и по ту сторону Атлантики. Для него этот союз значил бы очень многое. Вы же знаете о его любви к истории, восстановление старых связей...
— Стоп. — Рихтер поднял руку вверх. — Сегодня днем я увидел, что означает наш союз. Он означает, что Доминик распоряжается, а я ему прислуживаю.
— Только потому, что у него есть всеобщий план! Похоже, Рихтер пришел в неописуемую ярость. Казалось, он взорвался в крике.
— Всеобщий план?! — прорычал он. — Пока я сидел у себя в офисе, трясся от гнева, созывал своих соратников и старался сохранить свое лицо, я спросил себя: «Если Доминик не является моим сподвижником в деле, за кого себя выдает, то кто же он тогда в действительности?» И я сообразил, он попросту двурушник. Он поднимает наше движение здесь в Германии, в Америке, в Англии, чтобы потом распускать слухи в правительствах, ужалить там, разрушить здесь, направить не в ту сторону. Зачем? Чтобы основа каждой нации, ее бизнес и промышленность, вкладывали свои деньги в единственное стабильное место в Европе — Францию.
Рихтер немного успокоился, но глаза его продолжали сверкать.
— Я убежден, что Доминик хочет создать промышленную олигархию и потом ее возглавить.
— Да, месье Доминик хочет расширить свою промышленную базу, — подтвердил Жан-Мишель. — Но хочет он этого не ради себя или Франции. Он делает это ради Европы.
Рихтер снова скривился в ухмылке.
— Lass mich in Ruhe, — сказал он и решительно и взмахнул рукой. Придвинув пистолеты поближе к себе, он наклонился к бару между сиденьями и выпил газированной воды. Затем устроился поудобней и прикрыл глаза.
Оставьте меня в покое, повторил Жан-Мишель про себя последнюю фразу Рихтера. Это какое-то безумие. Рихтер лишился разума. В машине болтаются два трупа, мир стоит на пороге беспорядков и передела, а этот сумасшедший устроил себе послеобеденный сон.
— Герр Рихтер, — настойчиво обратился Жан-Мишель. — Я настоятельно прошу вас о сотрудничестве с месье Домиником. Он способен вам помочь, и он поможет, я обещаю.
— Месье Хорн, — отозвался немец, не открывая глаз, — я не хочу ни о чем больше слышать. У меня был длинный и напряженный день, в нашем распоряжении как минимум два часа спокойного пути. Некоторые сельские дороги немного разбиты. Возможно, вы тоже хотели бы слегка прикорнуть. Выглядите вы не лучшим образом.
— Герр Рихтер, пожалуйста, — не мог успокоиться Жан-Мишель. — Вы только выслушайте меня. Рихтер покачал головой.
— Нет. Давайте сейчас помолчим, а попозже придется послушать уже вам. А потом вы доложите Доминику. А может быть, вы решите остаться здесь. Потому что увидите, почему я так уверен в том, что именно Феликс Рихтер, а не Жирар Доминик станет следующим фюрером Европы.
Глава 37
Машина свернула, и оба тела завалились в водительскую сторону. Жан-Мишель ощутил звон в ушах, а когда тело Анри навалилось ему на плечо, лицо его вытянулось и приняло испуганное выражение. Аккуратная маленькая ранка на лбу убитого заполнилась темно-красной кровью, которая начала медленно стекать вниз по его переносице. То ли вскрикнув, то ли застонав, Жан-Мишель оттолкнул его плечом ближе к дверце. Затем он взглянул на мертвого Ива, у которого кровь красной сеткой растеклась по морщинам на лице. Наконец расширившимися от ужаса глазами Жан-Мишель уставился на Рихтера.
— Их похоронят в лесу, когда мы прибудем на место, — сообщил ему тот и выплюнул сигарету на пол. — Между прочим, я не курю.
Не опуская пистолета, немец наклонился вперед и достал оружие из наплечной кобуры сначала у Ива, а затем у Анри. Один из пистолетов он положил на сиденье справа от себя и принялся разглядывать второй.
— "Fl-Таргет" — сообщил Рихтер. — Армейская штука. Эти двое из бывших военных?
Жан-Мишель коротко кивнул.
— Теперь понятно, почему у них такая никудышная реакция, — сказал Рихтер. Французские вояки никогда не умели обучать своих солдат сражаться. В отличие от немцев.
Отложив пистолет, Рихтер похлопал Жан-Мишеля по груди и карманам и, убедившись, что тот безоружен, откинулся назад на спинку сиденья. Он закинул ногу на ногу и снова сложил руки на колене.
— Мелочи, — произнес немец. — Если подмечать их, слышать, ощущать, то в худшем случае ты выживешь, а в лучшем — добьешься успеха. А еще доверие, — мрачно добавил он. — Никогда не стоит доверять. Я допустил ошибку, что повел себя с вами по-честному, и вот в результате поплатился за это.
— Вы же меня пытали! — едва не взвизгнул Жан-Мишель. У француза шалили нервы из-за присутствия мертвых телохранителей, но еще больше его выбило из колеи то, с какой непринужденностью Рихтер с ними разделался. Жан-Мишель переборол непроизвольное желание выпрыгнуть из машины. Как представитель месье Доминика он должен постараться сохранить лицо и чувство собственного достоинства.
— Вы что, действительно думаете, что Доминик устроил пожар из-за вас? — спросил Рихтер. Он впервые за все время поездки улыбнулся и выглядел почти покровительственно. — Будьте мудрее. Доминик устроил нападение, чтобы поставить на место меня. И он меня поставил. Он мне напомнил, что я нахожусь на вершине лестницы, а не на ее середине.
— На вершине? — удивился Жан-Мишель. Наглость этого человека была поразительной. Возмущение помогло французу забыть о страхе и собственной незащищенности. Он развел руки в стороны. — Ни на какой вы не на вершине, все, что у вас есть, — это два трупа, за которые вы еще ответите.
— Ошибаетесь, — спокойно ответил немец. — У меня по-прежнему есть мое дело, и я нахожусь на вершине крупнейшей в мире неонацистской группировки.
— Это ложь. Ваша группировка не...
— Уже не та, что была раньше, — перебил Рихтер. Он загадочно улыбнулся.
Жан-Мишель испытал замешательство. Замешательство и все тот же животный страх.
Рихтер устроился поудобней на пухлом кожаном сиденье.
— Сегодня после полудня у меня наступило прямо-таки какое-то прозрение. Понимаете, месье Хорн, нас всех захватывают и бизнес, и вещи, и ловушки. Мы теряем из виду свои собственные сильные стороны. Лишенный средств к существованию, я был вынужден спросить себя: "А каковы мои сильные стороны на самом деле? Каковы мои цели? Я осознал, что теряю их из виду. Я позвонил своим сторонникам и попросил их приехать в Ганновер сегодня к восьми часам вечера. Я сказал им, что должен сделать заявление. Заявление, которое изменит весь настрой политики в Германии, да и во всей Европе.
Жан-Мишель молча смотрел и ждал, что тот скажет еще.
— Два часа назад, — продолжил Рихтер, — Карин и я договорились объединить «Фойер» и «Национал-социалистов XXI века». Сегодня вечером в Ганновере мы объявим о нашем союзе.
— Вы с ней? — Жан-Мишель резко подался вперед. — Но не далее, чем сегодня утром, вы мне говорили, что она не вождь, что она...
— Я сказал, что она не стратег, — поправил Рихтер. — Вот почему я буду направлять новый союз, а она станет моим полевым командиром. Наша партия будет называться «Das National Feur» — «Пламя нации». Мы встречаемся с Карин в ее лагере. Мы поведем ее людей в Ганновер, и там вместе с моими соратниками и уже приехавшей в город тысячей сочувствующих мы пройдем торжественным маршем — это более трех тысяч человек, — маршем, которого Германия не могла увидеть уже столько лет. И власти ничего не предпримут, чтобы нас остановить. Даже если они и подозревают Карин в сегодняшнем нападении на съемочную площадку, у них не хватит смелости ее арестовать. Сегодня вечером, месье Хорн.., сегодня вечером вы увидите рождение новой силы в Германии, во главе которой будет человек, смирения которого вы хотели добиться сегодня днем.
По мере того, как он слушал Рихтера, Жан-Мишеля охватывало парализующее осознание того, как он ошибался, как он подвел месье Доминика. На мгновение француз позабыл о страхе.
— Герр Рихтер, — заговорил он тихим голосом, — у месье Доминика свои планы Великие планы, лучше финансируемые и более далеко идущие, чем ваши. Если ему удастся ввергнуть Соединенные Штаты в пучину беспорядков, а он это может сделать и сделает, то он наверняка справится и с вами.
— Я и не ожидаю, что он не попытается, — ответил Рихтер. — Но он не отнимет у меня Германии. Что он использует? Деньги? Купить можно некоторых из немцев, но не всех. Мы не французы. Силу? Да напав на меня, он тем самым создаст героя. Если же убьет, ему придется иметь дело с Карин Доринг, а она его достанет, это я обещаю. Помните, как алжирцы парализовали Париж в 1995 году, подкладывая бомбы в метро и угрожая взорвать Эйфелеву башню? Если Доминик выступит против нас, «Пламя нации» выступит против Франции. У Доминика крупная организация, а потому она представляет собой легкую мишень. Наша группировка меньше и мобильней. Он может разрушить мой бизнес сегодня или уничтожить офис завтра. Ну и что? Я просто перееду в другое место. А вот я раз от раза буду наносить все больший ущерб его огромной берлоге.
Лимузин мчался на юг от Гамбурга, и день быстро сменялся вечером. Мир за тонированными окнами соответствовал мрачным ощущениям в душе Жан-Мишеля.
Рихтер глубоко вздохнул и продолжил тихо, почти шепотом:
— Через каких-то несколько лет эта страна будет моей. И тогда я смогу ее возродить, точно так же, как Гитлер построил Рейх на обломках Веймарской республики. И по иронии судьбы вы, месье Хорн, явились отчасти архитектором этого возрождения. Вы показали мне, что я столкнулся с врагом, о существовании которого не предполагал.
— Герр Рихтер, не надо воспринимать месье Доминика как врага. Он по-прежнему может оказать вам помощь.
— Вы потрясающий дипломат, месье Хорн. — Рихтер криво усмехнулся. — Человек сжигает дотла мою собственность, а после этого вы не только уверяете меня, но и сами искренне верите, что он мой союзник. Нет, я думаю, было бы честнее сказать, что мои цели отличаются от целей Доминика.
— Вы не правы, герр Рихтер, — возразил Жан-Мишель. Он черпал свое мужество из отчаянного желания не причинить лишних расстройств месье Доминику. — Вы мечтаете восстановить гордость Германии. Месье Доминик поддерживает ваше стремление. Чем сильнее Германия, тем сильнее Европа. Враги находятся не здесь, а в Азии и по ту сторону Атлантики. Для него этот союз значил бы очень многое. Вы же знаете о его любви к истории, восстановление старых связей...
— Стоп. — Рихтер поднял руку вверх. — Сегодня днем я увидел, что означает наш союз. Он означает, что Доминик распоряжается, а я ему прислуживаю.
— Только потому, что у него есть всеобщий план! Похоже, Рихтер пришел в неописуемую ярость. Казалось, он взорвался в крике.
— Всеобщий план?! — прорычал он. — Пока я сидел у себя в офисе, трясся от гнева, созывал своих соратников и старался сохранить свое лицо, я спросил себя: «Если Доминик не является моим сподвижником в деле, за кого себя выдает, то кто же он тогда в действительности?» И я сообразил, он попросту двурушник. Он поднимает наше движение здесь в Германии, в Америке, в Англии, чтобы потом распускать слухи в правительствах, ужалить там, разрушить здесь, направить не в ту сторону. Зачем? Чтобы основа каждой нации, ее бизнес и промышленность, вкладывали свои деньги в единственное стабильное место в Европе — Францию.
Рихтер немного успокоился, но глаза его продолжали сверкать.
— Я убежден, что Доминик хочет создать промышленную олигархию и потом ее возглавить.
— Да, месье Доминик хочет расширить свою промышленную базу, — подтвердил Жан-Мишель. — Но хочет он этого не ради себя или Франции. Он делает это ради Европы.
Рихтер снова скривился в ухмылке.
— Lass mich in Ruhe, — сказал он и решительно и взмахнул рукой. Придвинув пистолеты поближе к себе, он наклонился к бару между сиденьями и выпил газированной воды. Затем устроился поудобней и прикрыл глаза.
Оставьте меня в покое, повторил Жан-Мишель про себя последнюю фразу Рихтера. Это какое-то безумие. Рихтер лишился разума. В машине болтаются два трупа, мир стоит на пороге беспорядков и передела, а этот сумасшедший устроил себе послеобеденный сон.
— Герр Рихтер, — настойчиво обратился Жан-Мишель. — Я настоятельно прошу вас о сотрудничестве с месье Домиником. Он способен вам помочь, и он поможет, я обещаю.
— Месье Хорн, — отозвался немец, не открывая глаз, — я не хочу ни о чем больше слышать. У меня был длинный и напряженный день, в нашем распоряжении как минимум два часа спокойного пути. Некоторые сельские дороги немного разбиты. Возможно, вы тоже хотели бы слегка прикорнуть. Выглядите вы не лучшим образом.
— Герр Рихтер, пожалуйста, — не мог успокоиться Жан-Мишель. — Вы только выслушайте меня. Рихтер покачал головой.
— Нет. Давайте сейчас помолчим, а попозже придется послушать уже вам. А потом вы доложите Доминику. А может быть, вы решите остаться здесь. Потому что увидите, почему я так уверен в том, что именно Феликс Рихтер, а не Жирар Доминик станет следующим фюрером Европы.
Глава 37
Четверг, 17 часов 47 минут, Гамбург, Германия
Отель «Амбассадор» находился в Хайденкампфсвеге, на другом краю Гамбурга. Во время езды Худ едва обращал внимание на многолюдные улицы и красоту водоемов и пересекающихся узеньких каналов. Подъехав к гостинице, он кинулся к местному телефону и попросил оператора соединить его с мисс Босуорт. В трубке наступила томительная пауза, и Худ готов был подумать, что Нэнси уже выехала или что она его обманула и никого с таким именем среди постояльцев не окажется.
— Подождите, пожалуйста, — наконец попросил оператор по-английски, — я соединю вас прямо с номером.
Худ поблагодарил и снова принялся ждать. Ему никак не удавалось унять бешеное сердцебиение. Его мысли метались, он ни на чем конкретно не мог остановиться. Следовало обдумать дела с Домиником, связь с его сомнительными компьютерными играми. Худ пытался это сделать, однако все его мысли кончались одним и тем же — Нэнси. Тем, что у них было. Что она натворила. Что они потеряли. Он был зол на себя, что из-за этого его сердце тоже не бьется спокойней. Его снова увлекла Нэнси-Джо. Даже при том, что его желание быть с нею могло и пройти, она так бы никуда и не делась из его сознания.
— Алло?
Худ прислонился плечом к стенке кабины.
— Привет, — сказал он в трубку.
— Пол? Это ты? — В голосе Нэнси послышались неподдельное удивление и радость.
— Да, Нэнси, я внизу в холле. Мы могли бы поговорить?
— Конечно! Поднимайся.
— Лучше ты спускайся вниз, — возразил он.
— Но почему? Боишься, я на тебя накинусь, как это делала когда-то?
— Нет, — ответил Пол, почувствовав себя неудобно от собственных мыслей. Он ничуть не боится, черт его побери.
— Тогда поднимайся наверх и помоги мне собраться, — настояла она. — Пятый этаж, направо, последняя дверь по левую сторону.
Она повесила трубку, и Худ какое-то время стоял, слушая короткие гудки. По крайней мере они заглушали стук его сердца.
Что же ты делаешь, дерьмо? — спросил он себя. И после короткого приступа жалости к себе ответил, что собирается добыть сведения о Доминике. Об играх, проповедующих насилие. О том, что, возможно, происходит в Тулузе. А потом ты отправишься в офис к Хаузену, мысленно приказал он себе, и доложишь о том, что удалось обнаружить.
Вставив трубку обратно в ячейку, Худ прошел к лифту и поднялся на пятый этаж.
Нэнси открыла дверь. Она была в узких джинсах и розовой облегающей водолазке, которая подчеркивала изящество плеч. Стоячий воротничок демонстрировал длинную шею. Волосы были собраны в «конский хвост», как она делала это, когда они отправлялись на велосипедные прогулки.
Нэнси улыбнулась ему и, повернувшись, подошла к кровати. На покрывале лежал раскрытый чемодан. Она стала укладывать последние вещи, и Худ приблизился к ней.
— Вот уж не ожидала тебя увидеть, — призналась она. — Я решила, когда мы расстались, что это конец.
— В который раз?
Нэнси подняла глаза. Худ стоял у края кровати, наблюдая за ней.
— Туше, — сдалась Нэнси, слегка улыбнувшись. Закончив сборы, она закрыла чемодан и поставила его на пол.
Затем присела, медленно и грациозно, словно леди в дамское седло.
— Итак, Пол, в чем дело? — спросила она. Улыбка почти исчезла с ее лица. — Почему ты пришел?
— Честно? Чтобы задать тебе пару вопросов о твоей работе, — ответил Худ.
Нэнси удивленно вперила в него взгляд.
— Ты это что, серьезно? Он прикрыл глаза и кивнул.
— Думаю, с большим удовольствием я выслушала бы какую-то ложь, — сказала она, вставая и отворачиваясь. — Ты ничуть не изменился, не правда ли, Пол? Романтичный, как Скарамуш[22] в постели, и целомудренный, как святой Франциск[23] в своем деле.
— Не правда, — возразил Худ. — Мы находимся в спальне, а я сохраняю целомудрие.
Она взглянула на него, и Пол улыбнулся ей. Нэнси рассмеялась.
— Два-ноль в твою пользу, святой Пол! — воскликнула она.
— Теперь уже папа Пол, — поправил ее Худ. — По крайней мере, так меня прозвали в Вашингтоне.
— Меня это не удивляет, — заметила Нэнси. Она подошла к нему ближе. — Готова поспорить, кличку придумала отчаявшаяся воздыхательница.
— Должен сознаться: так оно и было, — смутился Худ. Нэнси подошла совсем близко. Худ хотел было отойти в сторону, но она положила руки ему на пояс, зацепив большие пальцы за брючный ремень. И посмотрела ему в глаза.
— Хорошо, папа Пол, — вздохнула она, — так что ты хотел спросить о моей работе?
Худ смотрел сверху вниз на ее лицо и не знал, куда девать свои руки. В конце концов он сложил их за спиной. Одна ее коленка была рядом с его, другая — с внутренней стороны ноги.
Черт побери, сказал он себе, а ты думал, что это будет как-то иначе? Ты ведь знал, что придется нелегко. Однако больше его беспокоило то, что почти все в нем желало именно этого. Да поможет ему Бог, но это так.
— Это глупо, — сказал он вслух. — Как я могу с тобой разговаривать в такой позе?
— Ты только что уже сделал это, — мягко подметила она. — Теперь сделай это снова.
Лоб его горел, сердце было готово выскочить, а кровь стучала в висках. Он узнал запах шампуня, исходивший от ее волос, ощущал тепло ее тела, видел глаза, в которые столько раз смотрел во мраке спальни...
— Нэнси, нет, — сказал он как можно тверже, потом, взяв за запястья, отвел ее руки и сделал шаг назад. — Нам нельзя этого делать. Нельзя.
Она опустила голову, и ее такая притягательная чувственная фигурка сникла.
— Твоя работа... — продолжил Худ и глубоко вздохнул. — Необходимо, чтобы ты мне рассказала... Я имею в виду, мне хотелось бы, чтобы ты рассказала, над чем ты работаешь.
Нэнси одарила его неприязненным взглядом.
— Тебе известно, что ты сошел с ума? — поинтересовалась она. Скрестив руки на груди, Нэнси встала вполоборота к нему.
— Нэнси...
— Ты меня отвергаешь и тем не менее хочешь, чтобы я тебе помогла? Я вижу тут малюсенькую нестыковку, Пол.
— Я уже сказал, я не отвергал тебя, — возразил ей Худ. — Я тебя вовсе не отвергал.
— Тогда почему я здесь, а ты там?
Пол полез в карман пиджака и достал портмоне.
— Потому, что это ты отвергла меня. Он извлек билеты в кино и дал им спорхнуть на кровать. Нэнси молча смотрела на бумажки.
— Ты отвергла меня, и я устроил свою жизнь по-иному, — продолжил Худ. — И я не стану ее предавать. Просто не могу.
Нэнси взяла билеты и бережно пропустила между большим и указательным пальцами. Затем неожиданно разорвала их пополам. Два клочка она возвратила Полу, а еще два засунула в карман своих джинсов.
— Я тебя не отвергала, — тихонько проговорила она. — Не было ни единого дня, чтобы я не пожалела, что не схватила тебя в охапку и не увезла с собой. Потому что, помимо всего прочего, я ценила в тебе убежденность истинного рыцаря. В моей жизни ты остаешься единственным человеком, которому нет нужды зарекаться в предновогоднюю ночь. Ты всегда поступал так, как думал, и не менял своих решений.
Худ спрятал половинки билетов в бумажник.
— Если это послужит утешением, я чертовски жалею, что ты меня не сгребла и не увезла с собой. — Он ухмыльнулся. — Хоть я и не уверен, как воспринял бы Пола и Нэнси в роли Бонни и Клайд[24].
— Паршиво, — заверила она. — Ты меня скорей всего заставил бы явиться с повинной.
Он обнял ее и прислонил ее голову к своей груди. Она крепко прижалась к нему и еще крепче обняла. Однако на этот раз объятие было невинным. И какой-то частице в нем стало очень-очень грустно.
— Нэнс?.. — позвал он.
— Я знаю, — откликнулась она, все еще укрываясь в его объятиях. — Ты хочешь знать про мою работу.
— Кое-что непотребное творится в компьютерных сетях, — пояснил Худ.
— И кое-что прекрасное происходит здесь, — сказала она. — Я чувствую себя такой защищенной. Неужели мне нельзя понаслаждаться хоть капельку еще?
Худ стоял, вслушиваясь в тиканье своих часов и глядя на смеркающееся небо за окном, он старался сосредоточиться хоть на чем-нибудь, лишь бы не на той самой мечте, которая оставалась в его руках и в его памяти. Он подумал о том, что выписка из гостиницы происходит сразу после полудня. Она осталась, чтобы повидаться с ним, и не рассчиталась, потому что ожидала продолжения.
Однако он здесь находился не для этого. И пора было со всем кончать.
— Нэнси, — шепнул он ей на ухо, — я должен спросить тебя...
— Да? — мечтательно откликнулась она.
— Ты когда-нибудь слышала о человеке по имени Жирар Доминик?
Нэнси напряглась в его руках, а затем отстранилась.
— Неужели ты не можешь быть хоть чуточку романтичней? Лицо Худа передернулось от упрека, словно от пощечины.
— Прости, — извинился он. — Ты ведь знаешь... — Пол остановился и заглянул ей в глаза. — Ты ведь знаешь, что я могу. Тебе следовало бы понимать, что мне этого очень хотелось бы. Но приехал я сюда не за романтикой.
Глаза Нэнси наполнились болью, и она посмотрела на часы.
— Есть рейс, на который я могла бы еще успеть, и я думаю, что мне следует поторопиться. — Она перевела взгляд с часов на кровать, с кровати на чемодан. — И не надо меня провожать. Ты можешь идти.
Худ даже не шелохнулся. Словно и не прошло этих двадцати лет, и он снова стоял посреди ее квартиры и участвовал в одной из тех их размолвок, что начинались с безобидной снежинки и вдруг обрушивались на вас бураном. Было любопытно, как память уменьшала их серьезность, но случались они более чем часто.
— Нэнси, — снова заговорил Худ, — мы считаем, что Жирар Доминик стоит за производством видеоигр, проповедующих расизм, и они уже начали появляться в Америке. Только что подобная игра объявилась в компьютере Хаузена, и один из ее персонажей был с лицом замминистра.
— Такие игры делаются легко, — ответила Нэнси, направляясь в прихожую. Достав с вешалки модный белоснежный пиджак, она набросила его на плечи. — Отсканировать чью-то фотографию тоже несложно. Это под силу любому подростку, имей он хорошую аппаратуру.
— Но еще раньше, сегодня утром, Доминик позвонил по телефону и угрожал Хаузену.
— Правительственным чиновникам вечно кто-нибудь угрожает, — заметила Нэнси. — Может, он это заслужил. Хаузен многим действует на нервы.
— А его тринадцатилетняя дочь тоже действует кому-то на нервы?
Губы Нэнси медленно вытянулись в одну линию.
— Мне очень жаль, — сказала она.
— Конечно, тебе жаль, — согласился Худ. — Но вопрос заключается в том, можешь ли ты мне помочь? Ты работаешь на этого человека.
Нэнси отвернулась.
— Думаешь, если много лет назад я предала нанимателя, то я сделаю это снова?
— Это не совсем одно и то же, тебе не кажется? — поинтересовался Худ.
Нэнси тяжко вздохнула и опустила плечи. Худ почувствовал, что метель затихает.
— На самом деле, — заговорила она, — это в точности то же самое. Полу Худу что-то понадобилось, и я должна спустить свою жизнь в унитаз, чтобы он это что-то получил.
— Ты не права, — возразил он. — Первый раз я ни о чем не просил. Это было твоих рук дело.
— Дал бы мне понежиться на волнах сочувствия, — съязвила женщина.
— Извини. Я испытываю сочувствие к той упертой девчонке, но то, что ты сделала, повлияло на массу судеб. Твою, мою, моей жены, всех тех, с кем ты была, всех, с кем мы вместе общались...
— Твоих детей, наших детей, — с горечью стала перечислять она. — Детей, которых у нас никогда уже не будет.
Сделав шаг вперед, Нэнси обвила шею Худа руками и разрыдалась. Он прижал ее к себе покрепче, ощущая, как ее лопатки вздрагивают под его ладонями. Какая потеря, подумал он. Какая все же это огромная трагическая потеря...
— Ты не знаешь, как много ночей я лежала в постели одна, проклиная себя за то, что натворила. Я хотела тебя так сильно, что собиралась вернуться и прийти к ним с повинной. Но когда я позвонила Джессике узнать, как у тебя идут дела, она мне сказала, что у тебя есть новая подружка. Так какой же был смысл?
— Жаль, что ты не вернулась, — посетовал он. — И еще очень жаль, что тогда обо всем этом я ничего не знал. Нэнси кивнула.
— Я была дурой. Беззащитной, напуганной, злой на тебя за подружку на моем месте. Во мне много чего было. Полагаю, есть и сейчас. Во многих смыслах время для меня остановилось еще двадцать лет назад, но сегодня после обеда стрелки часов снова тронулись. — Нэнси освободилась из его рук и стянула с ночной тумбочки салфетку. Она высморкалась и вытерла глаза. — Вот и приехали. Оба полны сожалений, а один из нас считает, что вернуть ничего нельзя. Но только не я.
— Мне очень жаль, — сказал Худ.
— И мне тоже, мне тоже... — повторила Нэнси со вздохом. Потом она распрямилась и заглянула Полу в глаза. — Да, я работаю на Жирара Доминика, — призналась Нэнси. — Но я не очень посвящена в его политику или частную жизнь. Так что не думаю, что смогу тебе тут помочь.
— Есть хоть что-нибудь, что ты могла бы мне рассказать? Над чем ты работаешь?
— Карты, — ответила она. — Карты американских городов.
— Ты имеешь в виду обычные схемы и планы? — спросил Худ. Она покачала головой.
— Это то, что мы называем визуальными картами. Путешественник вводит координаты улицы, и на экране компьютера появляется в точности то же самое, что он увидел бы, находись сам в этом месте. Дальше вводишь, куда ты хотел бы попасть, или спрашиваешь, что находится за углом или где тут ближайшая станция метро либо автобусная остановка, и компьютер все это тебе показывает. И снова, как если бы ты сам шел по этим улицам. Так же при желании можно сделать распечатку обычной карты. Это помогает людям определить, что они собираются посмотреть и как туда пройти в том или ином городе.
— Занимался ли Доминик путеводителями раньше?
— Насколько мне известно, нет, — ответила Нэнси. — Это первый такой опыт.
Худ на мгновенье задумался.
— Ты не видела каких-нибудь планов по маркетингу?
— Нет, но это меня и не удивляет. Это не моя область. Хотя, что меня удивило: мы не готовили пресс-релизы об этих программах. Обычно ко мне приходят журналисты и задают вопросы о том, что уникального в той Или иной программе или зачем она может понадобиться людям. На самом деле это происходит на очень раннем этапе, чтобы торговцы имели возможность разместить заказы на потребительских выставках и демонстрациях. А здесь — тишина.
— Подождите, пожалуйста, — наконец попросил оператор по-английски, — я соединю вас прямо с номером.
Худ поблагодарил и снова принялся ждать. Ему никак не удавалось унять бешеное сердцебиение. Его мысли метались, он ни на чем конкретно не мог остановиться. Следовало обдумать дела с Домиником, связь с его сомнительными компьютерными играми. Худ пытался это сделать, однако все его мысли кончались одним и тем же — Нэнси. Тем, что у них было. Что она натворила. Что они потеряли. Он был зол на себя, что из-за этого его сердце тоже не бьется спокойней. Его снова увлекла Нэнси-Джо. Даже при том, что его желание быть с нею могло и пройти, она так бы никуда и не делась из его сознания.
— Алло?
Худ прислонился плечом к стенке кабины.
— Привет, — сказал он в трубку.
— Пол? Это ты? — В голосе Нэнси послышались неподдельное удивление и радость.
— Да, Нэнси, я внизу в холле. Мы могли бы поговорить?
— Конечно! Поднимайся.
— Лучше ты спускайся вниз, — возразил он.
— Но почему? Боишься, я на тебя накинусь, как это делала когда-то?
— Нет, — ответил Пол, почувствовав себя неудобно от собственных мыслей. Он ничуть не боится, черт его побери.
— Тогда поднимайся наверх и помоги мне собраться, — настояла она. — Пятый этаж, направо, последняя дверь по левую сторону.
Она повесила трубку, и Худ какое-то время стоял, слушая короткие гудки. По крайней мере они заглушали стук его сердца.
Что же ты делаешь, дерьмо? — спросил он себя. И после короткого приступа жалости к себе ответил, что собирается добыть сведения о Доминике. Об играх, проповедующих насилие. О том, что, возможно, происходит в Тулузе. А потом ты отправишься в офис к Хаузену, мысленно приказал он себе, и доложишь о том, что удалось обнаружить.
Вставив трубку обратно в ячейку, Худ прошел к лифту и поднялся на пятый этаж.
Нэнси открыла дверь. Она была в узких джинсах и розовой облегающей водолазке, которая подчеркивала изящество плеч. Стоячий воротничок демонстрировал длинную шею. Волосы были собраны в «конский хвост», как она делала это, когда они отправлялись на велосипедные прогулки.
Нэнси улыбнулась ему и, повернувшись, подошла к кровати. На покрывале лежал раскрытый чемодан. Она стала укладывать последние вещи, и Худ приблизился к ней.
— Вот уж не ожидала тебя увидеть, — призналась она. — Я решила, когда мы расстались, что это конец.
— В который раз?
Нэнси подняла глаза. Худ стоял у края кровати, наблюдая за ней.
— Туше, — сдалась Нэнси, слегка улыбнувшись. Закончив сборы, она закрыла чемодан и поставила его на пол.
Затем присела, медленно и грациозно, словно леди в дамское седло.
— Итак, Пол, в чем дело? — спросила она. Улыбка почти исчезла с ее лица. — Почему ты пришел?
— Честно? Чтобы задать тебе пару вопросов о твоей работе, — ответил Худ.
Нэнси удивленно вперила в него взгляд.
— Ты это что, серьезно? Он прикрыл глаза и кивнул.
— Думаю, с большим удовольствием я выслушала бы какую-то ложь, — сказала она, вставая и отворачиваясь. — Ты ничуть не изменился, не правда ли, Пол? Романтичный, как Скарамуш[22] в постели, и целомудренный, как святой Франциск[23] в своем деле.
— Не правда, — возразил Худ. — Мы находимся в спальне, а я сохраняю целомудрие.
Она взглянула на него, и Пол улыбнулся ей. Нэнси рассмеялась.
— Два-ноль в твою пользу, святой Пол! — воскликнула она.
— Теперь уже папа Пол, — поправил ее Худ. — По крайней мере, так меня прозвали в Вашингтоне.
— Меня это не удивляет, — заметила Нэнси. Она подошла к нему ближе. — Готова поспорить, кличку придумала отчаявшаяся воздыхательница.
— Должен сознаться: так оно и было, — смутился Худ. Нэнси подошла совсем близко. Худ хотел было отойти в сторону, но она положила руки ему на пояс, зацепив большие пальцы за брючный ремень. И посмотрела ему в глаза.
— Хорошо, папа Пол, — вздохнула она, — так что ты хотел спросить о моей работе?
Худ смотрел сверху вниз на ее лицо и не знал, куда девать свои руки. В конце концов он сложил их за спиной. Одна ее коленка была рядом с его, другая — с внутренней стороны ноги.
Черт побери, сказал он себе, а ты думал, что это будет как-то иначе? Ты ведь знал, что придется нелегко. Однако больше его беспокоило то, что почти все в нем желало именно этого. Да поможет ему Бог, но это так.
— Это глупо, — сказал он вслух. — Как я могу с тобой разговаривать в такой позе?
— Ты только что уже сделал это, — мягко подметила она. — Теперь сделай это снова.
Лоб его горел, сердце было готово выскочить, а кровь стучала в висках. Он узнал запах шампуня, исходивший от ее волос, ощущал тепло ее тела, видел глаза, в которые столько раз смотрел во мраке спальни...
— Нэнси, нет, — сказал он как можно тверже, потом, взяв за запястья, отвел ее руки и сделал шаг назад. — Нам нельзя этого делать. Нельзя.
Она опустила голову, и ее такая притягательная чувственная фигурка сникла.
— Твоя работа... — продолжил Худ и глубоко вздохнул. — Необходимо, чтобы ты мне рассказала... Я имею в виду, мне хотелось бы, чтобы ты рассказала, над чем ты работаешь.
Нэнси одарила его неприязненным взглядом.
— Тебе известно, что ты сошел с ума? — поинтересовалась она. Скрестив руки на груди, Нэнси встала вполоборота к нему.
— Нэнси...
— Ты меня отвергаешь и тем не менее хочешь, чтобы я тебе помогла? Я вижу тут малюсенькую нестыковку, Пол.
— Я уже сказал, я не отвергал тебя, — возразил ей Худ. — Я тебя вовсе не отвергал.
— Тогда почему я здесь, а ты там?
Пол полез в карман пиджака и достал портмоне.
— Потому, что это ты отвергла меня. Он извлек билеты в кино и дал им спорхнуть на кровать. Нэнси молча смотрела на бумажки.
— Ты отвергла меня, и я устроил свою жизнь по-иному, — продолжил Худ. — И я не стану ее предавать. Просто не могу.
Нэнси взяла билеты и бережно пропустила между большим и указательным пальцами. Затем неожиданно разорвала их пополам. Два клочка она возвратила Полу, а еще два засунула в карман своих джинсов.
— Я тебя не отвергала, — тихонько проговорила она. — Не было ни единого дня, чтобы я не пожалела, что не схватила тебя в охапку и не увезла с собой. Потому что, помимо всего прочего, я ценила в тебе убежденность истинного рыцаря. В моей жизни ты остаешься единственным человеком, которому нет нужды зарекаться в предновогоднюю ночь. Ты всегда поступал так, как думал, и не менял своих решений.
Худ спрятал половинки билетов в бумажник.
— Если это послужит утешением, я чертовски жалею, что ты меня не сгребла и не увезла с собой. — Он ухмыльнулся. — Хоть я и не уверен, как воспринял бы Пола и Нэнси в роли Бонни и Клайд[24].
— Паршиво, — заверила она. — Ты меня скорей всего заставил бы явиться с повинной.
Он обнял ее и прислонил ее голову к своей груди. Она крепко прижалась к нему и еще крепче обняла. Однако на этот раз объятие было невинным. И какой-то частице в нем стало очень-очень грустно.
— Нэнс?.. — позвал он.
— Я знаю, — откликнулась она, все еще укрываясь в его объятиях. — Ты хочешь знать про мою работу.
— Кое-что непотребное творится в компьютерных сетях, — пояснил Худ.
— И кое-что прекрасное происходит здесь, — сказала она. — Я чувствую себя такой защищенной. Неужели мне нельзя понаслаждаться хоть капельку еще?
Худ стоял, вслушиваясь в тиканье своих часов и глядя на смеркающееся небо за окном, он старался сосредоточиться хоть на чем-нибудь, лишь бы не на той самой мечте, которая оставалась в его руках и в его памяти. Он подумал о том, что выписка из гостиницы происходит сразу после полудня. Она осталась, чтобы повидаться с ним, и не рассчиталась, потому что ожидала продолжения.
Однако он здесь находился не для этого. И пора было со всем кончать.
— Нэнси, — шепнул он ей на ухо, — я должен спросить тебя...
— Да? — мечтательно откликнулась она.
— Ты когда-нибудь слышала о человеке по имени Жирар Доминик?
Нэнси напряглась в его руках, а затем отстранилась.
— Неужели ты не можешь быть хоть чуточку романтичней? Лицо Худа передернулось от упрека, словно от пощечины.
— Прости, — извинился он. — Ты ведь знаешь... — Пол остановился и заглянул ей в глаза. — Ты ведь знаешь, что я могу. Тебе следовало бы понимать, что мне этого очень хотелось бы. Но приехал я сюда не за романтикой.
Глаза Нэнси наполнились болью, и она посмотрела на часы.
— Есть рейс, на который я могла бы еще успеть, и я думаю, что мне следует поторопиться. — Она перевела взгляд с часов на кровать, с кровати на чемодан. — И не надо меня провожать. Ты можешь идти.
Худ даже не шелохнулся. Словно и не прошло этих двадцати лет, и он снова стоял посреди ее квартиры и участвовал в одной из тех их размолвок, что начинались с безобидной снежинки и вдруг обрушивались на вас бураном. Было любопытно, как память уменьшала их серьезность, но случались они более чем часто.
— Нэнси, — снова заговорил Худ, — мы считаем, что Жирар Доминик стоит за производством видеоигр, проповедующих расизм, и они уже начали появляться в Америке. Только что подобная игра объявилась в компьютере Хаузена, и один из ее персонажей был с лицом замминистра.
— Такие игры делаются легко, — ответила Нэнси, направляясь в прихожую. Достав с вешалки модный белоснежный пиджак, она набросила его на плечи. — Отсканировать чью-то фотографию тоже несложно. Это под силу любому подростку, имей он хорошую аппаратуру.
— Но еще раньше, сегодня утром, Доминик позвонил по телефону и угрожал Хаузену.
— Правительственным чиновникам вечно кто-нибудь угрожает, — заметила Нэнси. — Может, он это заслужил. Хаузен многим действует на нервы.
— А его тринадцатилетняя дочь тоже действует кому-то на нервы?
Губы Нэнси медленно вытянулись в одну линию.
— Мне очень жаль, — сказала она.
— Конечно, тебе жаль, — согласился Худ. — Но вопрос заключается в том, можешь ли ты мне помочь? Ты работаешь на этого человека.
Нэнси отвернулась.
— Думаешь, если много лет назад я предала нанимателя, то я сделаю это снова?
— Это не совсем одно и то же, тебе не кажется? — поинтересовался Худ.
Нэнси тяжко вздохнула и опустила плечи. Худ почувствовал, что метель затихает.
— На самом деле, — заговорила она, — это в точности то же самое. Полу Худу что-то понадобилось, и я должна спустить свою жизнь в унитаз, чтобы он это что-то получил.
— Ты не права, — возразил он. — Первый раз я ни о чем не просил. Это было твоих рук дело.
— Дал бы мне понежиться на волнах сочувствия, — съязвила женщина.
— Извини. Я испытываю сочувствие к той упертой девчонке, но то, что ты сделала, повлияло на массу судеб. Твою, мою, моей жены, всех тех, с кем ты была, всех, с кем мы вместе общались...
— Твоих детей, наших детей, — с горечью стала перечислять она. — Детей, которых у нас никогда уже не будет.
Сделав шаг вперед, Нэнси обвила шею Худа руками и разрыдалась. Он прижал ее к себе покрепче, ощущая, как ее лопатки вздрагивают под его ладонями. Какая потеря, подумал он. Какая все же это огромная трагическая потеря...
— Ты не знаешь, как много ночей я лежала в постели одна, проклиная себя за то, что натворила. Я хотела тебя так сильно, что собиралась вернуться и прийти к ним с повинной. Но когда я позвонила Джессике узнать, как у тебя идут дела, она мне сказала, что у тебя есть новая подружка. Так какой же был смысл?
— Жаль, что ты не вернулась, — посетовал он. — И еще очень жаль, что тогда обо всем этом я ничего не знал. Нэнси кивнула.
— Я была дурой. Беззащитной, напуганной, злой на тебя за подружку на моем месте. Во мне много чего было. Полагаю, есть и сейчас. Во многих смыслах время для меня остановилось еще двадцать лет назад, но сегодня после обеда стрелки часов снова тронулись. — Нэнси освободилась из его рук и стянула с ночной тумбочки салфетку. Она высморкалась и вытерла глаза. — Вот и приехали. Оба полны сожалений, а один из нас считает, что вернуть ничего нельзя. Но только не я.
— Мне очень жаль, — сказал Худ.
— И мне тоже, мне тоже... — повторила Нэнси со вздохом. Потом она распрямилась и заглянула Полу в глаза. — Да, я работаю на Жирара Доминика, — призналась Нэнси. — Но я не очень посвящена в его политику или частную жизнь. Так что не думаю, что смогу тебе тут помочь.
— Есть хоть что-нибудь, что ты могла бы мне рассказать? Над чем ты работаешь?
— Карты, — ответила она. — Карты американских городов.
— Ты имеешь в виду обычные схемы и планы? — спросил Худ. Она покачала головой.
— Это то, что мы называем визуальными картами. Путешественник вводит координаты улицы, и на экране компьютера появляется в точности то же самое, что он увидел бы, находись сам в этом месте. Дальше вводишь, куда ты хотел бы попасть, или спрашиваешь, что находится за углом или где тут ближайшая станция метро либо автобусная остановка, и компьютер все это тебе показывает. И снова, как если бы ты сам шел по этим улицам. Так же при желании можно сделать распечатку обычной карты. Это помогает людям определить, что они собираются посмотреть и как туда пройти в том или ином городе.
— Занимался ли Доминик путеводителями раньше?
— Насколько мне известно, нет, — ответила Нэнси. — Это первый такой опыт.
Худ на мгновенье задумался.
— Ты не видела каких-нибудь планов по маркетингу?
— Нет, но это меня и не удивляет. Это не моя область. Хотя, что меня удивило: мы не готовили пресс-релизы об этих программах. Обычно ко мне приходят журналисты и задают вопросы о том, что уникального в той Или иной программе или зачем она может понадобиться людям. На самом деле это происходит на очень раннем этапе, чтобы торговцы имели возможность разместить заказы на потребительских выставках и демонстрациях. А здесь — тишина.