Страница:
— Леденец в заначке, — саркастически заметил Столл, когда они приблизились к зданию.
— Неплохо подмечено, — одобрил Ланг. — Так и было задумано, чтобы не оно нарушало окрестный вид, а наоборот, в нем отражалось окружающее.
— Насмотревшись на то, как коммунисты испоганили воздух, воду и природу Восточногерманских земель, мы начали тщательней прорабатывать проекты зданий, — добавил Хаузен. — Они должны быть не только безвредны для окружающей среды, но и вызывать положительные эмоции у тех, кто там трудится.
Худ отметил про себя, что Хаузен, в отличие от американских политиков, не пользуется короткими тщательно выверенными фразами.
Внутри трехэтажное здание представляло собой просторное светлое рабочее помещение. Главный этаж был разделен на три сектора. Сразу же за входом открывалось обширное пространство, разбитое на отдельные кабинки, в каждой из которых за компьютером сидел человек. Справа протянулись ряды кабинетов. В дальнем секторе, за кабинками, размещалась так называемая «чистая комната». Там, за прозрачными стенами цеха, мужчины и женщины в лабораторных халатах, масках и шапочках осуществляли сложнейший процесс фоторедуцирования, который превращал полноразмерные кальки в миниатюрные чипы и печатные платы.
По-прежнему представительный, но несколько расстроенный известием о нападении на съемочную площадку, Ланг приступил к проведению экскурсии.
— Сотрудники работают с восьми до пяти часов с двумя перерывами на один и на полчаса. В подвальном помещении у нас есть спортзал и бассейн, а также кушетки и душевые кабины для тех, кто хотел бы прилечь или освежиться во время перерыва.
— Представляю себе, что бы было, появись кушетки и душевые кабины на рабочих местах в Вашингтоне, — заметил Столл. — Каждый забросил бы всякую работу.
Продемонстрировав гостям самый маленький первый этаж, Ланг провел их на более просторный второй. Не успели они подняться, как у Хаузена раздался сигнал сотового телефона.
— Может быть, что-то новое о нападении, — предположил он, отходя в угол.
Не дожидаясь, когда к ним снова присоединится заместитель министра, Ланг показал американцам, как бесшумные автоматические машины осуществляют массовое производство чипов. Чуть-чуть приотстав от группы, Столл принялся изучать панели управления, с особым вниманием он следил затем, как в вакуумных камерах штамповочные автоматы выполняют работу, которая раньше делалась твердой рукой, паяльником и пассатижами. Водрузив свой рюкзак на стол, он перекинулся парой слов с одной из сотрудниц, понимавшей по-английски, которая с помощью микроскопа проверяла готовые процессоры. Когда Столл попросил ее, нельзя ли ему заглянуть в окуляры, техник вопросительно посмотрела на Ланга, и тот кивком дал добро. Столл ненадолго приник к микроскопу, после чего похвалил отличное качество процессора, превращающего звуковые сигналы в цифровой.
После того, как экскурсия по второму этажу завершилась, группа направилась к лифту, где приостановилась в ожидании Хаузена. Тот все еще стоял с телефоном в углу, сгорбившись и заткнув одно ухо пальцем, больше слушая, чем отвечая. Тем временем Столл заглянул в свой рюкзак, а затем, подхватив его, присоединился к остальным. Он улыбнулся Полу, и тот подмигнул в ответ.
— Сожалею, — сообщил им Ланг, — но показать вам третий этаж, где проводятся научно-исследовательские работы, у меня не получится. Поверьте, лично я ничего против вас не имею, но, боюсь, наши акционеры восстанут. Понимаете, сейчас мы работаем над новой технологией, которая перевернет всю отрасль.
— Понятно, — кивнул Столл. — А эта ваша технология, она случайно не связана с квантовыми частицами, принципом суперпозиции и квантовой механикой, а?
Уже во второй раз за этот день Ланг заметно побледнел. Казалось, он что-то хочет сказать, но у него это никак не получается.
Столл широко улыбнулся.
— Помните об устройстве для обрезки заплесневевшего хлеба, о котором я вам говорил?
Ланг кивнул, так и не раскрыв рта.
— Что ж, герр Ланг, — Столл пошлепал ладонью по рюкзаку, крепко зажатому в другой руке, — я дал вам почувствовать только легчайший привкус того блюда, которое с его помощью можно приготовить.
— Приветик, Хасье, — послышался в трубке голос с сильным французским акцентом. Это была кличка Хаузена времен его студенчества, когда он учился в Сорбонне в Париже. Хасье — «бык», финансовый спекулянт, играющий на повышение, и лишь считанные люди знали об этом его прозвище.
— Привет, — неуверенно откликнулся заместитель министра. — Кто это?
— Это твой друг и сокурсник Жерар Дюпре, — ответил голос в трубке.
Лицо Хаузена превратилось в бледную маску. Манера говорить была менее живой и агрессивной, чем ему помнилось, но он подумал, что это вполне мог быть и Дюпре. На мгновение Хаузен лишился дара речи. В его голове пронеслась кошмарная череда лиц и событий.
— Да-да, это Дюпре, — прервал его воспоминания голос. — Человек, которому ты угрожал. Человек, которому ты пригрозил, чтобы он не возвращался. Однако теперь я вернулся. Но уже как революционер Жерар Доминик.
— Трудно поверить, что это ты, — наконец выдавил из себя Хаузен.
— Мне назвать тебе кафе? Или улицу? — Голос стал более жестким. — Или назвать имена девчонок?
— Нет! — оборвал его Хаузен. — Это было твоих рук дело, а не моих!
— Ну, это ты так говоришь.
— Нет! Так и было на самом деле.
— Это ты так говоришь... — медленно повторил голос.
— Как ты узнал мой номер? — спросил Хаузен.
— Нет ничего, что я не смог бы получить, и никого, кого не смог бы отыскать.
Хаузен тряхнул головой.
— Почему именно сейчас? — спросил он. — Прошло целых пятнадцать лет...
— Лишь мгновенье — с точки зрения богов, — рассмеялся собеседник. — Кстати, именно им и угодно теперь тебя осудить.
— Меня осудить? — переспросил Хаузен. — За что? За то, что рассказал правду о твоем преступлении? То, как я поступил, было правильным...
— Правильным?! — Его не стали дослушивать. — Задница ты, Хасье. Верность, вот ключевое слово. Верность и в радости и в горе. Верность при жизни и в момент смерти. Это то, что отличает человека от недочеловека. И стремясь избавиться от всех недолюдей, Хасье, я планирую начать с тебя.
— Ты остался все таким же чудовищем, как и был, — заключил Хаузен. Его ладони вспотели. Ему пришлось сильнее сжать трубку, чтобы не дать ей выскользнуть из руки.
— Нет, — возразил Дюпре, — я стал куда чудовищней. Много чудовищней. Потому что теперь у меня есть не только стремление к исполнению собственных желаний, но и я создал средства для претворения их в жизнь.
— Ты создал? — возмутился Хаузен. — Это твой отец создал эти средства...
— Их создал я! — оборвал его Дюпре. — Я. Все сам. Все, что я имею, заработано мной самим. Папаше повезло после войны. Всякий владелец фабрики в то время стал бы богат. Нет, он был таким же дураком, как и ты, Хасье. Правда, его хватило на то, чтобы сделать красивый жест — вовремя умереть.
Это какое-то сумасшествие, подумал Хаузен.
— Дюпре, — произнес он вслух. — Или я должен называть тебя Домиником? Я не знаю, где ты и кто ты теперь, но я сегодня тоже не тот, кем был. Гораздо выше. Я уже совсем не тот студентик, которого ты помнишь.
— Как же, как же, я в курсе, — рассмеялся собеседник. — Я следил за твоими назначениями. За каждым из них. За твоим ростом в правительстве, за кампанией, которую ты затеял против неофашистских группировок. Женитьба, рождение дочери, развод. Между прочим, милая девочка, твоя дочь. Ей нравится заниматься балетом?
Хаузен еще сильней сжал трубку.
— Только тронь ее, я отыщу тебя и прикончу!
— Что за грубые слова от столь осторожного политика, — посетовал Дюпре. — Но в том-то и заключается прелесть отцовства, не правда ли? Если что-то угрожает ребенку, все остальное теряет смысл. И карьера, и здоровье.
— Если воюешь — то только со мной, — предупредил Хаузен.
— Я понимаю, Хасье, — успокоил того собеседник. — Alors[11], по правде говоря, я всегда старался держаться подальше от девочек-подростков. Столько проблем. Ну, ты понимаешь.
Хаузен разглядывал линолеум на полу, но перед его глазами стоял молодой Жерар Дюпре. Подлый, безжалостный, исходящий злобой. Но сам он не может себе позволить поддаться гневу. Даже в ответ на расчетливые угрозы в адрес его девочки.
— Так ты собрался меня судить? — спросил Хаузен, с трудом заставляя себя успокоиться. — Как бы больно я не упал, ты упадешь больнее.
— О, я так не думаю, — возразил Дюпре. — Видишь ли, в отличии от тебя, я накладывал слой за слоем преданных услуг, которые отделяют меня от моей деятельности. Фактически, мною создана империя из доверенных лиц, которые мыслят так же, как и я. Я даже нанял человека, который помог мне отследить жизнь и деяния Рихарда Хаузена. Его уже нет в живых, но он успел снабдить меня массой сведений о тебе.
— Существуют еще законы, — заметил Хаузен. — И существует множество способов сделать кого-то соучастником.
— И кому это лучше знать, как не тебе? — ехидно уточнил Дюпре. — В любом случае на это парижское дело вышел срок давности. Сам закон теперь уже не станет трогать ни тебя, ни меня. Но подумай, что будет с твоей репутацией, если об этом узнают люди? Если начнут появляться фотографии о той ночи?
Фотографии? Хаузен задумался. Камера — неужели они могли попасть в кадр?
— Мне хотелось, чтобы ты просто знал о моих планах тебя уничтожить, — продолжил голос в трубке. — Я хочу, чтоб ты думал об этом. Чтоб ты этого ждал.
— Не выйдет, — ответил Хаузен. — Я найду способ, как с тобой справиться.
— Возможно, — согласился Дюпре. — Но ведь тогда все равно останется эта прелестная тринадцатилетняя танцовщица. Хоть я лично и зарекся иметь дело с малолетками, но отдельные члены моей группировки...
Хаузен нажал кнопку и отключил телефон. Он засунул его обратно в карман и повернулся лицом к холлу. Изобразив вымученную улыбку, он поинтересовался у ближайшего служащего, как пройти в туалет. Затем он махнул рукой Лангу, чтобы тот забирал всех вниз, не дожидаясь его самого. Ему необходимо было уединиться, хоть чуть-чуть подумать о том, что делать дальше. Зайдя в туалетную комнату, Хаузен склонился над раковиной. Он набрал в ладони воды и окунул в них лицо. Вода медленно стекала в раковину. Даже когда ладони остались пустыми, он так их и не отвел от лица.
Жерар Дюпре.
Имя, которое он надеялся больше не услышать никогда в жизни, лицо, которое он не желал бы увидеть даже мысленным взором.
Однако он возвратился, возвратился и сам Хаузен — обратно в Париж, в самую мрачную ночь в его жизни, полную страха и чувства вины, позабыть о которых он не мог на протяжении долгих-долгих лет.
Так и не оторвав лица от ладоней, Хаузен заплакал. И это были слезы страха и.., стыда.
Глава 16
— Неплохо подмечено, — одобрил Ланг. — Так и было задумано, чтобы не оно нарушало окрестный вид, а наоборот, в нем отражалось окружающее.
— Насмотревшись на то, как коммунисты испоганили воздух, воду и природу Восточногерманских земель, мы начали тщательней прорабатывать проекты зданий, — добавил Хаузен. — Они должны быть не только безвредны для окружающей среды, но и вызывать положительные эмоции у тех, кто там трудится.
Худ отметил про себя, что Хаузен, в отличие от американских политиков, не пользуется короткими тщательно выверенными фразами.
Внутри трехэтажное здание представляло собой просторное светлое рабочее помещение. Главный этаж был разделен на три сектора. Сразу же за входом открывалось обширное пространство, разбитое на отдельные кабинки, в каждой из которых за компьютером сидел человек. Справа протянулись ряды кабинетов. В дальнем секторе, за кабинками, размещалась так называемая «чистая комната». Там, за прозрачными стенами цеха, мужчины и женщины в лабораторных халатах, масках и шапочках осуществляли сложнейший процесс фоторедуцирования, который превращал полноразмерные кальки в миниатюрные чипы и печатные платы.
По-прежнему представительный, но несколько расстроенный известием о нападении на съемочную площадку, Ланг приступил к проведению экскурсии.
— Сотрудники работают с восьми до пяти часов с двумя перерывами на один и на полчаса. В подвальном помещении у нас есть спортзал и бассейн, а также кушетки и душевые кабины для тех, кто хотел бы прилечь или освежиться во время перерыва.
— Представляю себе, что бы было, появись кушетки и душевые кабины на рабочих местах в Вашингтоне, — заметил Столл. — Каждый забросил бы всякую работу.
Продемонстрировав гостям самый маленький первый этаж, Ланг провел их на более просторный второй. Не успели они подняться, как у Хаузена раздался сигнал сотового телефона.
— Может быть, что-то новое о нападении, — предположил он, отходя в угол.
Не дожидаясь, когда к ним снова присоединится заместитель министра, Ланг показал американцам, как бесшумные автоматические машины осуществляют массовое производство чипов. Чуть-чуть приотстав от группы, Столл принялся изучать панели управления, с особым вниманием он следил затем, как в вакуумных камерах штамповочные автоматы выполняют работу, которая раньше делалась твердой рукой, паяльником и пассатижами. Водрузив свой рюкзак на стол, он перекинулся парой слов с одной из сотрудниц, понимавшей по-английски, которая с помощью микроскопа проверяла готовые процессоры. Когда Столл попросил ее, нельзя ли ему заглянуть в окуляры, техник вопросительно посмотрела на Ланга, и тот кивком дал добро. Столл ненадолго приник к микроскопу, после чего похвалил отличное качество процессора, превращающего звуковые сигналы в цифровой.
После того, как экскурсия по второму этажу завершилась, группа направилась к лифту, где приостановилась в ожидании Хаузена. Тот все еще стоял с телефоном в углу, сгорбившись и заткнув одно ухо пальцем, больше слушая, чем отвечая. Тем временем Столл заглянул в свой рюкзак, а затем, подхватив его, присоединился к остальным. Он улыбнулся Полу, и тот подмигнул в ответ.
— Сожалею, — сообщил им Ланг, — но показать вам третий этаж, где проводятся научно-исследовательские работы, у меня не получится. Поверьте, лично я ничего против вас не имею, но, боюсь, наши акционеры восстанут. Понимаете, сейчас мы работаем над новой технологией, которая перевернет всю отрасль.
— Понятно, — кивнул Столл. — А эта ваша технология, она случайно не связана с квантовыми частицами, принципом суперпозиции и квантовой механикой, а?
Уже во второй раз за этот день Ланг заметно побледнел. Казалось, он что-то хочет сказать, но у него это никак не получается.
Столл широко улыбнулся.
— Помните об устройстве для обрезки заплесневевшего хлеба, о котором я вам говорил?
Ланг кивнул, так и не раскрыв рта.
— Что ж, герр Ланг, — Столл пошлепал ладонью по рюкзаку, крепко зажатому в другой руке, — я дал вам почувствовать только легчайший привкус того блюда, которое с его помощью можно приготовить.
* * *
Хаузену показалось, что рухнул мир, когда он услышал этот голос из прошлого, кошмарного прошлого, хотя он никак не мог поверить в его реальность.— Приветик, Хасье, — послышался в трубке голос с сильным французским акцентом. Это была кличка Хаузена времен его студенчества, когда он учился в Сорбонне в Париже. Хасье — «бык», финансовый спекулянт, играющий на повышение, и лишь считанные люди знали об этом его прозвище.
— Привет, — неуверенно откликнулся заместитель министра. — Кто это?
— Это твой друг и сокурсник Жерар Дюпре, — ответил голос в трубке.
Лицо Хаузена превратилось в бледную маску. Манера говорить была менее живой и агрессивной, чем ему помнилось, но он подумал, что это вполне мог быть и Дюпре. На мгновение Хаузен лишился дара речи. В его голове пронеслась кошмарная череда лиц и событий.
— Да-да, это Дюпре, — прервал его воспоминания голос. — Человек, которому ты угрожал. Человек, которому ты пригрозил, чтобы он не возвращался. Однако теперь я вернулся. Но уже как революционер Жерар Доминик.
— Трудно поверить, что это ты, — наконец выдавил из себя Хаузен.
— Мне назвать тебе кафе? Или улицу? — Голос стал более жестким. — Или назвать имена девчонок?
— Нет! — оборвал его Хаузен. — Это было твоих рук дело, а не моих!
— Ну, это ты так говоришь.
— Нет! Так и было на самом деле.
— Это ты так говоришь... — медленно повторил голос.
— Как ты узнал мой номер? — спросил Хаузен.
— Нет ничего, что я не смог бы получить, и никого, кого не смог бы отыскать.
Хаузен тряхнул головой.
— Почему именно сейчас? — спросил он. — Прошло целых пятнадцать лет...
— Лишь мгновенье — с точки зрения богов, — рассмеялся собеседник. — Кстати, именно им и угодно теперь тебя осудить.
— Меня осудить? — переспросил Хаузен. — За что? За то, что рассказал правду о твоем преступлении? То, как я поступил, было правильным...
— Правильным?! — Его не стали дослушивать. — Задница ты, Хасье. Верность, вот ключевое слово. Верность и в радости и в горе. Верность при жизни и в момент смерти. Это то, что отличает человека от недочеловека. И стремясь избавиться от всех недолюдей, Хасье, я планирую начать с тебя.
— Ты остался все таким же чудовищем, как и был, — заключил Хаузен. Его ладони вспотели. Ему пришлось сильнее сжать трубку, чтобы не дать ей выскользнуть из руки.
— Нет, — возразил Дюпре, — я стал куда чудовищней. Много чудовищней. Потому что теперь у меня есть не только стремление к исполнению собственных желаний, но и я создал средства для претворения их в жизнь.
— Ты создал? — возмутился Хаузен. — Это твой отец создал эти средства...
— Их создал я! — оборвал его Дюпре. — Я. Все сам. Все, что я имею, заработано мной самим. Папаше повезло после войны. Всякий владелец фабрики в то время стал бы богат. Нет, он был таким же дураком, как и ты, Хасье. Правда, его хватило на то, чтобы сделать красивый жест — вовремя умереть.
Это какое-то сумасшествие, подумал Хаузен.
— Дюпре, — произнес он вслух. — Или я должен называть тебя Домиником? Я не знаю, где ты и кто ты теперь, но я сегодня тоже не тот, кем был. Гораздо выше. Я уже совсем не тот студентик, которого ты помнишь.
— Как же, как же, я в курсе, — рассмеялся собеседник. — Я следил за твоими назначениями. За каждым из них. За твоим ростом в правительстве, за кампанией, которую ты затеял против неофашистских группировок. Женитьба, рождение дочери, развод. Между прочим, милая девочка, твоя дочь. Ей нравится заниматься балетом?
Хаузен еще сильней сжал трубку.
— Только тронь ее, я отыщу тебя и прикончу!
— Что за грубые слова от столь осторожного политика, — посетовал Дюпре. — Но в том-то и заключается прелесть отцовства, не правда ли? Если что-то угрожает ребенку, все остальное теряет смысл. И карьера, и здоровье.
— Если воюешь — то только со мной, — предупредил Хаузен.
— Я понимаю, Хасье, — успокоил того собеседник. — Alors[11], по правде говоря, я всегда старался держаться подальше от девочек-подростков. Столько проблем. Ну, ты понимаешь.
Хаузен разглядывал линолеум на полу, но перед его глазами стоял молодой Жерар Дюпре. Подлый, безжалостный, исходящий злобой. Но сам он не может себе позволить поддаться гневу. Даже в ответ на расчетливые угрозы в адрес его девочки.
— Так ты собрался меня судить? — спросил Хаузен, с трудом заставляя себя успокоиться. — Как бы больно я не упал, ты упадешь больнее.
— О, я так не думаю, — возразил Дюпре. — Видишь ли, в отличии от тебя, я накладывал слой за слоем преданных услуг, которые отделяют меня от моей деятельности. Фактически, мною создана империя из доверенных лиц, которые мыслят так же, как и я. Я даже нанял человека, который помог мне отследить жизнь и деяния Рихарда Хаузена. Его уже нет в живых, но он успел снабдить меня массой сведений о тебе.
— Существуют еще законы, — заметил Хаузен. — И существует множество способов сделать кого-то соучастником.
— И кому это лучше знать, как не тебе? — ехидно уточнил Дюпре. — В любом случае на это парижское дело вышел срок давности. Сам закон теперь уже не станет трогать ни тебя, ни меня. Но подумай, что будет с твоей репутацией, если об этом узнают люди? Если начнут появляться фотографии о той ночи?
Фотографии? Хаузен задумался. Камера — неужели они могли попасть в кадр?
— Мне хотелось, чтобы ты просто знал о моих планах тебя уничтожить, — продолжил голос в трубке. — Я хочу, чтоб ты думал об этом. Чтоб ты этого ждал.
— Не выйдет, — ответил Хаузен. — Я найду способ, как с тобой справиться.
— Возможно, — согласился Дюпре. — Но ведь тогда все равно останется эта прелестная тринадцатилетняя танцовщица. Хоть я лично и зарекся иметь дело с малолетками, но отдельные члены моей группировки...
Хаузен нажал кнопку и отключил телефон. Он засунул его обратно в карман и повернулся лицом к холлу. Изобразив вымученную улыбку, он поинтересовался у ближайшего служащего, как пройти в туалет. Затем он махнул рукой Лангу, чтобы тот забирал всех вниз, не дожидаясь его самого. Ему необходимо было уединиться, хоть чуть-чуть подумать о том, что делать дальше. Зайдя в туалетную комнату, Хаузен склонился над раковиной. Он набрал в ладони воды и окунул в них лицо. Вода медленно стекала в раковину. Даже когда ладони остались пустыми, он так их и не отвел от лица.
Жерар Дюпре.
Имя, которое он надеялся больше не услышать никогда в жизни, лицо, которое он не желал бы увидеть даже мысленным взором.
Однако он возвратился, возвратился и сам Хаузен — обратно в Париж, в самую мрачную ночь в его жизни, полную страха и чувства вины, позабыть о которых он не мог на протяжении долгих-долгих лет.
Так и не оторвав лица от ладоней, Хаузен заплакал. И это были слезы страха и.., стыда.
Глава 16
Четверг, 8 часов 16 минут, Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Подбросив Билли до школы и дав себе пару минут передышки, чтобы немного отойти от «яростной битвы» на игровом автомате, Роджерс позвонил по установленному в машине радиотелефону Дарреллу Маккаски. Офицер связи между Оперативным центром и ФБР уже выехал на работу, и Роджерс отловил его тоже в автомобиле. Генерал отнюдь не удивился бы, окажись они во время разговора где-то совсем рядом. Он все больше убеждался, что все эти чудеса техники — не что иное, как чей-то способ получать тысячи долларов за продажу двух пустых консервных банок с проволокой между ними. Правда, эти консервные банки были снабжены шифраторами, которые изменяли частоту передачи разговора на одном конце линии, а затем превращали его в нормальный голос на другом. Сигналы, случайно услышанные с постороннего радиотелефона, казались бы полной бессмыслицей.
— Доброе утро, Даррелл, — поздоровался Роджерс.
— Доброе утро, генерал, — ответил тот недовольным голосом, как это случалось у него по утрам. — И не спрашивайте меня про вчерашний волейбол. Наши продули министерству обороны.
— Ладно, не буду, — пообещал ему Роджерс. — Послушайте, я тут кое-что накопал и хотел бы, чтобы вы это проверили. Группа под названием АТБ — ассоциация «Только для белых». Вы случайно о такой не слышали?
— Как же, наслышан, — отозвался Маккаски. — Только не надо говорить, что ветер шепнул вам на ухо про «Балтик-авеню». Это считается большим секретом.
— Нет, — успокоил его Роджерс, — мне про это ничего не известно.
«Балтик-авеню» было текущим кодовым названием мероприятий, осуществляемых ФБР для борьбы с внутренними врагами. Оно было взято из игры «Монополия». Улица «Балтик-авеню» следовала сразу же за клеткой «давай ходи», то есть это означало начало операции. Пароль менялся еженедельно, и Роджерс с нетерпением ожидал наступления очередного понедельника, когда Маккаски называл ему новый. За последние месяцы из всех паролей, подразумевающих слова «давай» и «ходи» ему больше всего понравились «Моисей», по-видимому, навеянный популярной песней «Пусть народ мой идет», и «Мятная площадка» — по ассоциации со знаменитыми в шестидесятые годы танцплощадками «давай-давай», где публика поголовно жевала мятную жвачку.
— АТБ отрабатывается в рамках «Балтик-авеню»? — уточнил Роджерс.
— Нет, — ответил Маккаски, — по крайней мере не напрямую. Роджерс знал, что расспрашивать дальше о конкретной операции лучше не стоит. Даже при том, что их телефонный разговор был закрыт от посторонних ушей, защита оказывалась эффективной лишь от случайных слушателей. Звонки все же можно было и отследить и расшифровать, а некоторые члены этих проповедовавших превосходство белого человека группировок были отнюдь не дураками.
— Расскажите, что вам известно об АТБ? — попросил Роджерс.
— Что ж, солидная организация, — начал Маккаски. — У них есть несколько лагерей, где ведется подготовка военно-прикладного характера, они имеются и на Юго-востоке, Юго— и Северо-западе. Там выбор по полной программе — от уроков по изготовлению самодельных боеприпасов и до внешкольных занятий для трудных подростков. Издают красивый журнал под названием «Phrer», что произносят как «Фюрер», у которого есть свои корпункты и отделы по рекламе и распространению в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и Чикаго. И они же спонсируют популярную рок-группу под названием «Чисто-белые потрясающие пижоны».
— А еще они засели в Интернете, — добавил Роджерс.
— Знаю, — сказал Маккаски. — С каких это пор вы начали лазить по компьютерным сетям?
— Я-то не лажу, — ответил Роджерс, — а вот сын Чарли Скуайрза это делает. И вчера он подцепил полную насилия игру, где учат линчевать негров.
— Вот негодяи!
— Вот и я так считаю, — согласился Роджерс. — Расскажите поподробней.
— Забавно, что вы этим заинтересовались именно сейчас, — ответил Маккаски. Я как раз имел беседу со своим приятелем из Дюссельдорфа, он там подвизается в Бюро по защите конституционных прав. Так вот они все обеспокоены предстоящими «днями хаоса», когда происходят сборища всех тамошних неонацистов: скрытых — открыто, а явных — тайно, если вам понятно, о чем идет речь.
— Боюсь, что не очень.
— Поскольку неонацизм там вне закона, — принялся объяснять Маккаски, — признанные последователи Гитлера устраивать открытые сборища не имеют права. Они собираются по фермам, в лесах или на каких-нибудь заброшенных заводах. Те же, кто изображают из себя просто политических активистов, несмотря даже на то, что они выступают в защиту неонацистских идей, имеют возможность собираться открыто.
— Понятно, но почему тогда явных гитлеровцев не отдают под суд? — недоуменно поинтересовался Роджерс.
— Их отдают, — успокоил его Маккаски, — но только в том случае, когда правительство способно кого-то отыскать. Но даже тогда, когда кого-то и находят и некоторые из этих людей — например, у них есть такой парень Рихтер, уже отсидевший один срок, — предстают перед судом, тот их обвиняет в нарушении общественного спокойствия и оставляет в покое. Раздражение общественности, вызываемое бритоголовыми, действительно велико, но в то же время они считают, что трогать складно говорящее и с опрятной внешностью ничтожество вроде Рихтера совсем не следует.
— Правительство не может позволить себе роскошь — настроить против себя слишком многих избирателей.
— Именно, — подтвердил Маккаски, — а еще оно не может допустить, чтобы неонацисты выглядели некими жертвами. Некоторые из тех, кому так хотелось бы стать новыми Гитлерами, обладают даром убеждения и определенной харизмой, чему остается только позавидовать. Они умеют очень неплохо играть на публику в вечерних новостях.
Роджерс не испытал восторга от услышанного. Он давно точил зуб на средства массовой информации за то, что те вечно играли на руку преступникам. Наверно, последний раз, когда суд общественного мнения все же вынес обвинительный приговор, был случай с Ли Харви Освальдом[12], заявившим по телевидению о собственной невиновности, но даже такой суд присяжных не пришел к единодушному заключению. Было что-то такое в обреченном взгляде подозреваемого и непреклонном лице прокурора, что перетягивало сочувствующую неудачникам публику на сторону висельника.
— Так что там с вашим немецким другом? — спросил Роджерс.
— Их бюро весьма обеспокоено, потому что помимо «дней хаоса» они вдобавок столкнулись еще и с этим новым явлением, получившим название «Сеть Туле». Это набор из приблизительно сотни электронных почтовых ящиков и информационных листков, которые позволяют общаться и объединяться различным неонацистским группировкам и ячейкам. Способов отследить отправителей корреспонденции не существует, а поэтому прекратить это дело власти не в силах.
— Кто такой или что такое это Туле? — последовал очередной вопрос.
— Это название места. Овеянная легендами северная колыбель европейской цивилизации. — Маккаски рассмеялся. — В детстве я увлекался фантастикой, особенно жанром «фэнтези», и начитался романов о приключениях варваров в этих местах, вроде «Медведей из последнего Туле» или чего-то в том же духе.
— Мужественность и европейская чистота, — задумчиво произнес Роджерс. — Вот вам несокрушимые символы.
— Да уж, — согласился Маккаски. — Хотя сам я никогда не поверю, что из этих, похоже, удивительных мест, могло бы выйти что-либо настолько испорченное.
— Я так понял, что эта самая «Сеть Туле» проторила дорожки и внутрь Америки?
— Не то чтобы непосредственно, — уточнил Маккаски. — У нас хватает доморощенных демонов. Вот уже года два ФБР, Южный центр по правам неимущих в Алабаме и Центр Саймона Визенталя внимательно отслеживают, как выступающие за расовую нетерпимость группировки устанавливают широкие информационные каналы. Проблема, как и в Германии, заключается в том, что «плохие ребята» обычно соблюдают законы. Кроме того, они полностью защищены Первой поправкой Конституции.
— Однако Первая поправка не дает им права подстрекать к насилию, — возразил генерал.
— А они и не делают этого. Да, от них может смердеть за версту, но эти люди очень осторожны.
— На чем-то они да поскользнутся, — уверенно заявил Роджерс. — И когда это с ними случится, я хотел бы оказаться в том месте и как следует их прищучить.
— До сих пор они не ошибались, — сообщил Маккаски, — и ФБР продолжает отслеживать все неонацистские сайты в электронных сетях — как пяток игровых полей в Интернете, так и восемь общенациональных компьютерных бюллетеней. У нас также есть обоюдная договоренность с немцами о передаче любой информации, которую им только удастся почерпнуть из электронных сетей.
— Только с Германией? — уточнил Роджерс.
— С Германией, Англией, Канадой и Израилем, — ответил Маккаски. — Пока что заострять вопрос больше никто не хочет. До сих пор ни с чем противозаконным они не сталкивались.
— Только с аморальным, — саркастически заметил Роджерс.
— Конечно, но вам лучше чем кому-либо известно, как мы сражались в целой куче войн, чтобы дать свободу слова всем американцам, включая и АТБ.
— Мы также сражались в одной из этих войн, чтобы доказать, что Гитлер был не прав, — мрачно возразил Роджерс. — Был и остается не прав. И насколько я понимаю, мы по-прежнему остаемся в состоянии войны со всеми этими недобитками.
— Кстати о войне. Перед тем, как я выехал на работу, мне позвонил Боб Херберт, — сообщил Маккаски. — Совпадение, но ему тоже понадобилась информация о немецкой террористической группе под названием «Фойер». Вы не слышали утром о теракте?
Роджерс ответил, что не смотрел утренние новости, и Маккаски коротко пересказал ему суть происшедшего. События лишний раз напомнили генералу, что сегодняшние неонацисты убивают столь же безжалостно, как и вдохновившие их на это чудовища, начиная с Гитлера и Гейдриха и кончая Менгелем. И ему не верилось, да и он бы никогда не поверил, что подобные личности могли прийти в голову «отцам основателям», когда те разрабатывали Конституцию.
— Кто-нибудь уже занимается запросом Боба? — спросил Роджерс.
— Больше всего материалов по группе «Фойер» имеется у Лиз, — ответил Маккаски. — Я собираюсь с ней встретиться, как только приеду в контору. Мы пройдемся по тому, что есть, и я передам всю существенную информацию Бобу, в ЦРУ и в Интерпол. Они заняты поисками как преступников, так и пропавшей девушки.
— О'кей, — дал добро генерал. — Как только с этим покончите, принесите мне ваши сведения, и давайте у меня посовещаемся вместе с Лиз. Думаю, моя встреча с сенатором Фокс особенно не затянется.
— О-о, — протянул Маккаски. — Значит, мы с вами увидимся после вашей встречи?
— Со мной все будет в порядке, — успокоил его Роджерс.
— Как скажете, — согласился Маккаски.
— Но вы в это не верите?
— Пол по натуре дипломат, вы же раздаете пинки под задницы, — объяснил Маккаски. — А я еще в жизни не встречал сенатора, который бы нормально откликнулся на что-то иное, кроме поцелуев в это самое место.
— Мы говорили с Полом на эту тему, — сказал Роджерс. — Он считает, что, поскольку мы показали себя и в Корее и в России, нам следовало бы занять более жесткую позицию по отношению к Конгрессу. По нашему мнению, благодаря действиям «Страйкера» и его невосполнимым потерям сенатору Фокс будет гораздо сложнее сказать «нет» в ответ на наш запрос об увеличении бюджета.
— Увеличении?! — поразился Маккаски. — Генерал, замдиректора ФБР Клейтон сказал мне, что им сделали обрезание на девять процентов. И он считает, что это еще они счастливо отделались. Ходят слухи, что Конгресс ведет речь об уменьшении бюджета ЦРУ процентов на пятнадцать-двадцать.
— Я постараюсь убедить сенатора, — пообещал Роджерс. — Нам необходимо иметь больше оперативников за океаном. В связи со всеми изменениями, которые происходят в Европе, на Ближнем Востоке и особенно в Турции, нам не обойтись без лишних живых глаз и ушей на местах. Думаю, мне удастся ей это показать.
— Надеюсь, вы правы, генерал. Не уверен, что у леди выдался хоть один нормальный день, с тех пор как ее дочь убили, а муж сунул ствол себе в рот.
— Она все еще в составе комитета, чья задача обеспечивать безопасность страны, — жестко заметил Роджерс. — А это должно оставаться превыше всего.
— Еще у нее есть избиратели, которые платят налоги и перед которыми она тоже отчитывается, — напомнил Маккаски. — Как бы то ни было, желаю вам удачи.
— Спасибо, — поблагодарил Роджерс. На самом деле он вовсе не чувствовал себя так уверенно, как это можно было понять из его слов. Тем более он не стал приводить Маккаски слова А.Е. Хаусмана на этот счет: «Удача — это случайность, неприятность — закономерность». И в каком бы проекте ни участвовала колючая Фокс, неприятности там действительно были обеспечены.
Через пару минут генерал уже свернул со скоростного шоссе и по подъездной дороге направился к воротам авиабазы Эндрюз.
Оказавшись в родных местах, он позвонил на мобильный телефон Худа, чтобы кратко обменяться утренней информацией. Генерал поставил его в известность о случае с Билли и сообщил, что поручил дело Маккаски, чтобы тот разобрался, кто за всем этим стоит. Директор полностью одобрил действия своего заместителя.
Отключив связь, Роджерс стал размышлять: то ли террористические группы особенно разрослись за последнее время, то ли они стали более заметны благодаря современным средствам массовой информации, которые моментально освещали любые их акции.
А может быть, тут и то и другое вместе, заключил он, минуя часового на воротах. Сообщения об этих группировках в средствах массовой информации воодушевляли сочувствующих на создание собственных объединений, в результате чего пресса заговорила о некоем «феномене». В общем, одна грязная рука моет другую.
— Доброе утро, Даррелл, — поздоровался Роджерс.
— Доброе утро, генерал, — ответил тот недовольным голосом, как это случалось у него по утрам. — И не спрашивайте меня про вчерашний волейбол. Наши продули министерству обороны.
— Ладно, не буду, — пообещал ему Роджерс. — Послушайте, я тут кое-что накопал и хотел бы, чтобы вы это проверили. Группа под названием АТБ — ассоциация «Только для белых». Вы случайно о такой не слышали?
— Как же, наслышан, — отозвался Маккаски. — Только не надо говорить, что ветер шепнул вам на ухо про «Балтик-авеню». Это считается большим секретом.
— Нет, — успокоил его Роджерс, — мне про это ничего не известно.
«Балтик-авеню» было текущим кодовым названием мероприятий, осуществляемых ФБР для борьбы с внутренними врагами. Оно было взято из игры «Монополия». Улица «Балтик-авеню» следовала сразу же за клеткой «давай ходи», то есть это означало начало операции. Пароль менялся еженедельно, и Роджерс с нетерпением ожидал наступления очередного понедельника, когда Маккаски называл ему новый. За последние месяцы из всех паролей, подразумевающих слова «давай» и «ходи» ему больше всего понравились «Моисей», по-видимому, навеянный популярной песней «Пусть народ мой идет», и «Мятная площадка» — по ассоциации со знаменитыми в шестидесятые годы танцплощадками «давай-давай», где публика поголовно жевала мятную жвачку.
— АТБ отрабатывается в рамках «Балтик-авеню»? — уточнил Роджерс.
— Нет, — ответил Маккаски, — по крайней мере не напрямую. Роджерс знал, что расспрашивать дальше о конкретной операции лучше не стоит. Даже при том, что их телефонный разговор был закрыт от посторонних ушей, защита оказывалась эффективной лишь от случайных слушателей. Звонки все же можно было и отследить и расшифровать, а некоторые члены этих проповедовавших превосходство белого человека группировок были отнюдь не дураками.
— Расскажите, что вам известно об АТБ? — попросил Роджерс.
— Что ж, солидная организация, — начал Маккаски. — У них есть несколько лагерей, где ведется подготовка военно-прикладного характера, они имеются и на Юго-востоке, Юго— и Северо-западе. Там выбор по полной программе — от уроков по изготовлению самодельных боеприпасов и до внешкольных занятий для трудных подростков. Издают красивый журнал под названием «Phrer», что произносят как «Фюрер», у которого есть свои корпункты и отделы по рекламе и распространению в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и Чикаго. И они же спонсируют популярную рок-группу под названием «Чисто-белые потрясающие пижоны».
— А еще они засели в Интернете, — добавил Роджерс.
— Знаю, — сказал Маккаски. — С каких это пор вы начали лазить по компьютерным сетям?
— Я-то не лажу, — ответил Роджерс, — а вот сын Чарли Скуайрза это делает. И вчера он подцепил полную насилия игру, где учат линчевать негров.
— Вот негодяи!
— Вот и я так считаю, — согласился Роджерс. — Расскажите поподробней.
— Забавно, что вы этим заинтересовались именно сейчас, — ответил Маккаски. Я как раз имел беседу со своим приятелем из Дюссельдорфа, он там подвизается в Бюро по защите конституционных прав. Так вот они все обеспокоены предстоящими «днями хаоса», когда происходят сборища всех тамошних неонацистов: скрытых — открыто, а явных — тайно, если вам понятно, о чем идет речь.
— Боюсь, что не очень.
— Поскольку неонацизм там вне закона, — принялся объяснять Маккаски, — признанные последователи Гитлера устраивать открытые сборища не имеют права. Они собираются по фермам, в лесах или на каких-нибудь заброшенных заводах. Те же, кто изображают из себя просто политических активистов, несмотря даже на то, что они выступают в защиту неонацистских идей, имеют возможность собираться открыто.
— Понятно, но почему тогда явных гитлеровцев не отдают под суд? — недоуменно поинтересовался Роджерс.
— Их отдают, — успокоил его Маккаски, — но только в том случае, когда правительство способно кого-то отыскать. Но даже тогда, когда кого-то и находят и некоторые из этих людей — например, у них есть такой парень Рихтер, уже отсидевший один срок, — предстают перед судом, тот их обвиняет в нарушении общественного спокойствия и оставляет в покое. Раздражение общественности, вызываемое бритоголовыми, действительно велико, но в то же время они считают, что трогать складно говорящее и с опрятной внешностью ничтожество вроде Рихтера совсем не следует.
— Правительство не может позволить себе роскошь — настроить против себя слишком многих избирателей.
— Именно, — подтвердил Маккаски, — а еще оно не может допустить, чтобы неонацисты выглядели некими жертвами. Некоторые из тех, кому так хотелось бы стать новыми Гитлерами, обладают даром убеждения и определенной харизмой, чему остается только позавидовать. Они умеют очень неплохо играть на публику в вечерних новостях.
Роджерс не испытал восторга от услышанного. Он давно точил зуб на средства массовой информации за то, что те вечно играли на руку преступникам. Наверно, последний раз, когда суд общественного мнения все же вынес обвинительный приговор, был случай с Ли Харви Освальдом[12], заявившим по телевидению о собственной невиновности, но даже такой суд присяжных не пришел к единодушному заключению. Было что-то такое в обреченном взгляде подозреваемого и непреклонном лице прокурора, что перетягивало сочувствующую неудачникам публику на сторону висельника.
— Так что там с вашим немецким другом? — спросил Роджерс.
— Их бюро весьма обеспокоено, потому что помимо «дней хаоса» они вдобавок столкнулись еще и с этим новым явлением, получившим название «Сеть Туле». Это набор из приблизительно сотни электронных почтовых ящиков и информационных листков, которые позволяют общаться и объединяться различным неонацистским группировкам и ячейкам. Способов отследить отправителей корреспонденции не существует, а поэтому прекратить это дело власти не в силах.
— Кто такой или что такое это Туле? — последовал очередной вопрос.
— Это название места. Овеянная легендами северная колыбель европейской цивилизации. — Маккаски рассмеялся. — В детстве я увлекался фантастикой, особенно жанром «фэнтези», и начитался романов о приключениях варваров в этих местах, вроде «Медведей из последнего Туле» или чего-то в том же духе.
— Мужественность и европейская чистота, — задумчиво произнес Роджерс. — Вот вам несокрушимые символы.
— Да уж, — согласился Маккаски. — Хотя сам я никогда не поверю, что из этих, похоже, удивительных мест, могло бы выйти что-либо настолько испорченное.
— Я так понял, что эта самая «Сеть Туле» проторила дорожки и внутрь Америки?
— Не то чтобы непосредственно, — уточнил Маккаски. — У нас хватает доморощенных демонов. Вот уже года два ФБР, Южный центр по правам неимущих в Алабаме и Центр Саймона Визенталя внимательно отслеживают, как выступающие за расовую нетерпимость группировки устанавливают широкие информационные каналы. Проблема, как и в Германии, заключается в том, что «плохие ребята» обычно соблюдают законы. Кроме того, они полностью защищены Первой поправкой Конституции.
— Однако Первая поправка не дает им права подстрекать к насилию, — возразил генерал.
— А они и не делают этого. Да, от них может смердеть за версту, но эти люди очень осторожны.
— На чем-то они да поскользнутся, — уверенно заявил Роджерс. — И когда это с ними случится, я хотел бы оказаться в том месте и как следует их прищучить.
— До сих пор они не ошибались, — сообщил Маккаски, — и ФБР продолжает отслеживать все неонацистские сайты в электронных сетях — как пяток игровых полей в Интернете, так и восемь общенациональных компьютерных бюллетеней. У нас также есть обоюдная договоренность с немцами о передаче любой информации, которую им только удастся почерпнуть из электронных сетей.
— Только с Германией? — уточнил Роджерс.
— С Германией, Англией, Канадой и Израилем, — ответил Маккаски. — Пока что заострять вопрос больше никто не хочет. До сих пор ни с чем противозаконным они не сталкивались.
— Только с аморальным, — саркастически заметил Роджерс.
— Конечно, но вам лучше чем кому-либо известно, как мы сражались в целой куче войн, чтобы дать свободу слова всем американцам, включая и АТБ.
— Мы также сражались в одной из этих войн, чтобы доказать, что Гитлер был не прав, — мрачно возразил Роджерс. — Был и остается не прав. И насколько я понимаю, мы по-прежнему остаемся в состоянии войны со всеми этими недобитками.
— Кстати о войне. Перед тем, как я выехал на работу, мне позвонил Боб Херберт, — сообщил Маккаски. — Совпадение, но ему тоже понадобилась информация о немецкой террористической группе под названием «Фойер». Вы не слышали утром о теракте?
Роджерс ответил, что не смотрел утренние новости, и Маккаски коротко пересказал ему суть происшедшего. События лишний раз напомнили генералу, что сегодняшние неонацисты убивают столь же безжалостно, как и вдохновившие их на это чудовища, начиная с Гитлера и Гейдриха и кончая Менгелем. И ему не верилось, да и он бы никогда не поверил, что подобные личности могли прийти в голову «отцам основателям», когда те разрабатывали Конституцию.
— Кто-нибудь уже занимается запросом Боба? — спросил Роджерс.
— Больше всего материалов по группе «Фойер» имеется у Лиз, — ответил Маккаски. — Я собираюсь с ней встретиться, как только приеду в контору. Мы пройдемся по тому, что есть, и я передам всю существенную информацию Бобу, в ЦРУ и в Интерпол. Они заняты поисками как преступников, так и пропавшей девушки.
— О'кей, — дал добро генерал. — Как только с этим покончите, принесите мне ваши сведения, и давайте у меня посовещаемся вместе с Лиз. Думаю, моя встреча с сенатором Фокс особенно не затянется.
— О-о, — протянул Маккаски. — Значит, мы с вами увидимся после вашей встречи?
— Со мной все будет в порядке, — успокоил его Роджерс.
— Как скажете, — согласился Маккаски.
— Но вы в это не верите?
— Пол по натуре дипломат, вы же раздаете пинки под задницы, — объяснил Маккаски. — А я еще в жизни не встречал сенатора, который бы нормально откликнулся на что-то иное, кроме поцелуев в это самое место.
— Мы говорили с Полом на эту тему, — сказал Роджерс. — Он считает, что, поскольку мы показали себя и в Корее и в России, нам следовало бы занять более жесткую позицию по отношению к Конгрессу. По нашему мнению, благодаря действиям «Страйкера» и его невосполнимым потерям сенатору Фокс будет гораздо сложнее сказать «нет» в ответ на наш запрос об увеличении бюджета.
— Увеличении?! — поразился Маккаски. — Генерал, замдиректора ФБР Клейтон сказал мне, что им сделали обрезание на девять процентов. И он считает, что это еще они счастливо отделались. Ходят слухи, что Конгресс ведет речь об уменьшении бюджета ЦРУ процентов на пятнадцать-двадцать.
— Я постараюсь убедить сенатора, — пообещал Роджерс. — Нам необходимо иметь больше оперативников за океаном. В связи со всеми изменениями, которые происходят в Европе, на Ближнем Востоке и особенно в Турции, нам не обойтись без лишних живых глаз и ушей на местах. Думаю, мне удастся ей это показать.
— Надеюсь, вы правы, генерал. Не уверен, что у леди выдался хоть один нормальный день, с тех пор как ее дочь убили, а муж сунул ствол себе в рот.
— Она все еще в составе комитета, чья задача обеспечивать безопасность страны, — жестко заметил Роджерс. — А это должно оставаться превыше всего.
— Еще у нее есть избиратели, которые платят налоги и перед которыми она тоже отчитывается, — напомнил Маккаски. — Как бы то ни было, желаю вам удачи.
— Спасибо, — поблагодарил Роджерс. На самом деле он вовсе не чувствовал себя так уверенно, как это можно было понять из его слов. Тем более он не стал приводить Маккаски слова А.Е. Хаусмана на этот счет: «Удача — это случайность, неприятность — закономерность». И в каком бы проекте ни участвовала колючая Фокс, неприятности там действительно были обеспечены.
Через пару минут генерал уже свернул со скоростного шоссе и по подъездной дороге направился к воротам авиабазы Эндрюз.
Оказавшись в родных местах, он позвонил на мобильный телефон Худа, чтобы кратко обменяться утренней информацией. Генерал поставил его в известность о случае с Билли и сообщил, что поручил дело Маккаски, чтобы тот разобрался, кто за всем этим стоит. Директор полностью одобрил действия своего заместителя.
Отключив связь, Роджерс стал размышлять: то ли террористические группы особенно разрослись за последнее время, то ли они стали более заметны благодаря современным средствам массовой информации, которые моментально освещали любые их акции.
А может быть, тут и то и другое вместе, заключил он, минуя часового на воротах. Сообщения об этих группировках в средствах массовой информации воодушевляли сочувствующих на создание собственных объединений, в результате чего пресса заговорила о некоем «феномене». В общем, одна грязная рука моет другую.