Клэнси Том. Государственные игры

   Маккаски ощущал себя членом команды самого совершенного в мире боевого корабля, который стоит в сухом доке. И он сам, и Роджерс, и Херберт вечно плакались по поводу нехватки оперативников, которые работали бы непосредственно на местах, и данный случай был ярким примером того, зачем это нужно. «Миллиарды долларов на современную технику и ни одного на Мату Хари»^[37], как сказал об этом однажды Боб Херберт.
   Маккаски поблагодарил Вайенза и отключил связь. Как же ему хотелось поработать в поле именно с этим делом, быть душой и мыслью крупной операции, где все зависело бы от него самого. Даррелл завидовал Мэтту Столлу, в чьих руках был сосредоточен сбор разведывательных данных. Правда, Столл, по-видимому, не очень-то стремился к такой работе. Что говорить, он был компьютерным гением, но работа его под давлением ситуации желала лучшего.
   Маккаски снова занялся компьютером. Он переслал фотографии в память, а затем загрузил их в пентагоновский симулятор ситуаций, СИМСИТ, для системы координатной привязки тактических ударов в Европе. Общественно-политическое недовольство на местах в случаях уничтожения национальных ценностей было исключительно велико. А поэтому американские военные придерживались правила не причинять вреда историческим зданиям, даже если это было связано с излишними людскими потерями. В случае с заводом фирмы «Демэн» допустимый «ущерб здоровью» — так они это называли, как если бы здания были живыми существами, — сводился к «единичным повреждениям кладки или красящего покрытия при возможности полной реставрации». Другими словами, если вы изрешетите стену пулями, вам грозят серьезные неприятности. Если же вы запачкаете ее кровью, то лучше сразу хвататься за щетку и швабру.
   Углубившись в базу данных по французской архитектуре, Даррелл вывел на экран план крепости, в которую им предстояло проникнуть. Рисунки оказались бесполезными: они показывали, каким было здание в 1777 году, когда к нему был пристроен мост Вью-Понт. С тех пор Доминик, очевидно, произвел некоторые изменения. Если он и получал разрешения на реконструкцию, то ни одно из них нигде не фигурировало. То же самое касалось и каких-либо чертежей. Проще было достать планы Эрмитажа в Санкт-Петербурге, когда те понадобились для рейда «Страйкера». Ясно, что этот Доминик давал на лапу очень-очень многим в течение весьма долгих лет.
   Маккаски вернулся к фотографиям НБР, которые также ничего ни о чем не говорили. Хотя он и завидовал Столлу, но должен был признать, что тому придется серьезно понервничать. Даже несмотря на помощь Байона, дойди дело до перестрелки, их могли накрыть серьезным огнем. Кроме того, они были ограничены в действиях. Документы о «Новых якобинцах» были весьма скудными, однако сведения, которые в них содержались, заставили Даррелла похолодеть. Там были подробности о методах, используемых группировкой при нападениях и убийствах своих жертв, а также о пытках, которые применялись для запугивания и выколачивания информации. Следовало переслать эти данные Худу на случай, если они все же полезут внутрь, и еще напомнить, что даже Мелвин Пурвис и Элиот Несс лишний раз подумали бы, прежде чем ввязываться в это дело.
   Времени на то, чтобы перебросить туда «Страйкер», у них не оставалось, размышлял Маккаски, а с единственным из находившихся там поблизости тактиком, Бобом Хербертом, у них связи не было.
   Он набрал телефонный номер Майка Роджерса, чтобы сообщить плохие новости о крепости.., и постараться прикинуть, что они могут предпринять со своей стороны, чтобы их отважное, но неопытное оперативное подразделение не искромсали в куски.

Глава 47
Четверг, 20 часов 17 минут, Вунсторф, Германия

   За время своей реабилитации после ранения Боб Херберт прошел через две эмоциональные фазы.
   Первая выражалась в том, что он твердо намерен был не допустить, чтобы ранение его сломило. Он хотел поразить специалистов, научившись ходить заново. Во вторую он вступил после выписки из госпиталя, когда физиотерапия стала каждодневным трудом, но он боялся, что так и останется не способным даже на мало-мальски стоящие дела.
   Когда Боб только начал тренировки для усиления рук, нижней части спины и пресса, боли были такими, как если бы сам дьявол всадил ему вилы в мышцы. Он близок был уже к тому, чтобы отступиться — позволить правительству платить ему пенсию по инвалидности, торчать у телевизора и не выходить из дому, однако пара святейших созданий в образе медсестер ненавязчиво, но целеустремленно протащила его через курс реабилитации. Одна из них в отнюдь не святой момент продемонстрировала, что он по-прежнему способен наслаждаться сексуальной жизнью. После этого Херберту расхотелось уже когда-либо отступаться от чего бы то ни было.
   До настоящего времени.
   Херберт решил, что никто не должен знать о его приближении к лагерю и потому не включал мощные фары, которые встроил в его кресло главный электрик Оперативного центра Эйнар Кинлок. Поверхность земли была неровной и труднопроходимой. То она шла под крутым уклоном, то заканчивалась отвесными провалами. В темноте кресло постоянно цеплялось за разного рода растительность и застревало. Херберт с трудом его вытаскивал, и дважды это заканчивалось падением на землю. Поставить кресло на колеса и забраться в него снова оказалось самой сложной задачей, которую ему когда-либо приходилось решать. А когда он это сделал во второй раз, то попросту остался без сил. Устроившись наконец-то на кожаном сиденье, Боб почувствовал, что его рубашка стала холодной от пота, а сам он устал настолько, что его охватила дрожь.
   Он решил было остановиться и вызвать помощь по телефону, но тут же напомнил себе, что ни в ком здесь не может быть уверен. Этот страх напоминал ему о нацистской Германии больше, чем все остальное, с чем пришлось тут столкнуться.
   Херберт то и дело сверялся с карманным светящимся компасом. После более чем получасовых блужданий по лесу он увидел метрах в двухстах к юго-западу свет фар. Остановившись, Херберт стал внимательно следить, куда направится автомобиль. Тот неторопливо катил по грунтовой дороге, о которой говорил Альберто, и Боб подождал, пока машина не проедет. Он разглядел, как на некотором удалении тускло мигнули тормозные огни. В салоне зажегся свет, и из машины стали выходить темные фигуры. Затем снова наступили тьма и тишина.
   Очевидно, это и было то место, куда ему нужно было попасть.
   Херберт двинулся по кочковатой земле в сторону машины. Он не стал пользоваться дорогой, опасаясь, что по ней мог приехать кто-то еще. От усилий, потребовавшихся на преодоление этого последнего лесного участка, руки его почти онемели. Единственное, на что можно было надеяться, — Джоди все же не примет его за неонациста и не спрыгнет на него с дерева.
   Поравнявшись с автомобилем, который оказался лимузином, Херберт решил двигаться дальше. «Скорпион» лежал у него на коленях, и он сунул его под себя, чтобы автомат не было видно. В случае нужды он по-прежнему мог быстро его выхватить. Отъехав от машины, Боб увидел макушки палаток и поднимавшийся за ними дым костров. Разведчик разглядел молодых людей, которые стояли между палатками, глядя в сторону огней. И тут он увидел минимум две, а то и три сотни людей, выстроившихся вокруг площадки на берегу озера. В центре площадки стояли только двое — мужчина и женщина.
   Мужчина выступал с речью. Херберт закатил кресло за дерево и прислушался. Большая часть выступления ему была понятна, хотя мужчина говорил по-немецки.
   — ..этот день положит конец соперничеству на пути к достижению общих целей. С сегодняшнего вечера обе наши группировки станут работать вместе, объединенные общностью цели и единым наименованием «Пламя нации»!
   Мужчина выкрикнул название не для риторического эффекта, а чтобы его услышали все. Херберт ощутил, как возвращаются силы и как вместе с ответными приветственными криками толпы растет его гнев. Молодчики заголосили и вскинули руки вверх, как будто их команда только что выиграла чемпионат мира. Херберта не удивили нацистские приветствия и крики «зиг хайль». При всем при том, что они, конечно же, стремились к «спасению» родины и ко всеобщей победе и что среди них хватало и головорезов, и убийц, но это были уже не фашисты Адольфа Гитлера. И все же они были намного опаснее, потому что имели неоспоримое преимущество перед фюрером: у них был опыт его ошибок. Тем не менее, почти у каждого в руках было что-нибудь из гитлеровской атрибутики — у кого-то штык-нож, у кого-то награда, а у кого-то даже пара сапог. Вероятно, это были предметы, украденные со съемочной площадки. Так что Гитлер по-своему присутствовал и на этом сборище.
   Херберт отвернулся от света, чтобы глаза снова привыкли к темноте, и стал высматривать Джоди.
   Когда крики немного стихли, он услышал за спиной шепот:
   — Я ждала вас тут.
   Херберт обернулся и увидел Джоди. Девушка явно нервничала.
   — Лучше бы ты подождала меня там, — прошипел Херберт, тыкая пальцем в сторону, откуда они пришли. — Я бы смог воспользоваться хоть какой-то помощью.
   Он взял ее за руку.
   — Джоди, давай вернемся обратно. Пожалуйста. Это же безумие. Девушка мягко высвободила свою руку.
   — Да, мне страшно, но теперь еще больше прежнего мне необходимо бороться с этим.
   — Тебе страшно, — зашептал Херберт, — и у тебя навязчивая идея. Ты зациклилась на цели, которая живет теперь в тебе своей собственной жизнью. Поверь мне, Джоди, они не стоят того, чтобы к ним выходить, как ты хочешь.
   Выступавший продолжил речь и перекрыл их шепот. Херберт уже жалел, что ему приходится слушать этот голос, доносившийся громко и отчетливо без всякого мегафона. Боб снова прикоснулся к девушке, но та даже не шелохнулась.
   — Женщина, что стоит рядом со мной, — говорил немец, — это Карин Доринг, наш второй вождь...
   Толпа спонтанно разразилась аплодисментами, и мужчина выжидательно замолчал. Женщина коротко наклонила голову, но ничего не произнесла.
   — Карин уже направила своих представителей в Ганновер, — выкрикнул мужчина, когда аплодисменты стихли. — Буквально через несколько минут мы все направимся в «Пивной зал», чтобы объявить о нашем объединении всему миру. Там мы предложим нашим братьям присоединяться к нам, к нашему движению, вместе мы покажем человеческой цивилизации ее будущее. Будущее, где пот и труд найдут достойное вознаграждение...
   Опять послышались аплодисменты и восторженные выкрики.
   — ..где порочные культуры, вероисповедания и люди будут отсечены от тела сообщества...
   Аплодисменты нарастали и уже так и не прекращались.
   — ..где ярким светом прожекторов будут высвечены наши символы и наши достижения.
   Аплодисменты переросли в овацию, и Херберт воспользовался шумом, чтобы достучаться до Джоди.
   — Давай же! — выкрикнул он, снова хватая ее за руку. — Эти люди набросятся на тебя, словно стая диких псов.
   Джоди смотрела на толпу. Херберт не видел выражения ее лица. У него было острое желание выстрелить ей в ногу, перекинуть поперек колен и пуститься в отступление.
   — А если власти в Ганновере выступят против нас — пусть только попробуют! Пусть только попробуют! Больше года гауптман Розенлохер из полиции Гамбурга преследует меня. Если я слишком быстро еду — он тут как тут. Если я включаю музыку погромче — он тут как тут. Стоит мне встретиться со своими товарищами — и он где-то поблизости. Но ему меня не победить. Пусть только попробуют взять нас поодиночке или всех вместе! Они увидят всю нашу организованность и несокрушимую крепость нашей воли!
   Джоди, не мигая, уставилась на сборище.
   — Я не хочу умирать, но и вести жалкий образ жизни тоже не хочу.
   — Джоди, тебе не надо...
   Девушка резко выдернула руку. Херберт оставил попытки ее удерживать. Он покатил вслед за ней, проклиная собственное упрямство, которое не позволяло поставить на кресло этот чертов моторчик. Затем он принялся проклинать эту девчонку, которую он понимал и уважал, даже несмотря на то, что та не желала прислушаться к голосу разума. Впрочем, он сам прислушивался к нему не больше, чем она.
   Аплодисменты стали стихать, и шаги Джоди показались Херберту очень отчетливыми. Как, наверно, и ближайшему часовому, который на них обернулся. Увидев в свете от костров чужих, он что-то крикнул тем, кто стояли ближе к нему, а мгновением позже направился в сторону девушки. Тем временем остальные выстроились в цепочку с явным намерением не дать пришельцам приблизиться к толпе или к ее лидерам.
   Херберт остановился. Джоди продолжала идти навстречу немцам. Крякнув с досады, Херберт покатил вслед за ней.

Глава 48
Четверг, 20 часов 36 минут, к юго-западу от Виши, Франция

   — В том, что я буду летать, не было даже никаких сомнений.
   Пол Худ стоял за спиной Рихарда Хаузена, который пилотировал «лирджет». Они были уже в небе Франции. Немец говорил громко, стараясь перекрыть гул двух мощных турбореактивных двигателей. Рядом с ним сидела постоянный пилот самолета Элизабет Штрох. Это была привлекательная брюнетка лет тридцати семи, ее французский и английский звучали безукоризненно. Ланг дал ей распоряжение доставить их во Францию, ждать с самолетом, сколько потребуется, и привезти всех обратно. Ее реплики в основном ограничивались переговорами с диспетчерской в Гамбурге; а теперь в Тулузе и сообщениями для пассажиров о графике полета. Если у нее и вызывали интерес рассказы Хаузена, то она этого не показывала.
   До того Худ находился в салоне вместе со Столлом и Нэнси. Однако часа через полтора полета он почувствовал, что разделять общество обоих ему больше невмоготу. Со Столлом — из-за того, что тот ни на секунду не умолкал, а с Нэнси — из-за ее нежелания начинать разговор.
   Рассевшись на одном из протянувшихся вдоль стен салона плюшевых диванов, Столл без конца бубнил, что никогда не считал себя командным игроком. Что он согласился на работу в Оперативном центре только потому, что был настоящим одиночкой и считал, что им нужен самодостаточный сотрудник, который любит сидеть за своим столом и разрабатывать компьютерные программы или чинить аппаратуру. Столл подчеркивал, что он совсем не «страйкер» и не обязан выходить на оперативную работу. Что он это делает не потому, что такой смелый, а только из уважения к Худу. Остальное время он сетовал по поводу возможных недоработок в «терасканере» и предупреждал, что не дает никаких гарантий.
   Нэнси же, наоборот, большую часть времени сидела, уставившись в иллюминатор. Худ спросил, о чем она думает, но та так и не ответила. Он, конечно же, догадывался о чем и жалел, что не может облегчить ее состояние.
   Нэнси предоставила им кое-какую информацию относительно внутренней планировки здания «Демэн». Столл деловито совместил ее описания с поэтажным планом. Тот был получен ими из Оперативного центра с помощью пакета программ для удаленного доступа, разработанных Столлом. Благодаря расширенному каналу передачи информации на принадлежавшем Национальному бюро разведки спутнике «Гермит» основные структуры Оперативного центра были способны устанавливать беспроволочную связь с переносными компьютерами оперативников. Патентованные программы Столла увеличили пропускную способность системы «гермитлинк» с двух до пяти килобайтных блоков с использованием протокола передачи файлов Z-модема и широкополосной радиотрансляцией в диапазоне от 2,400 до 2,483 гигагерц.
   Впрочем, все это не слишком помогло. Нэнси сумела рассказать им не так уж много. Она знала о расположении производственного и программного отделов. Но ей ничего не было известно о помещениях для руководителей и личных апартаментах Доминика.
   Худ оставил Нэнси с ее думами, а решившего расслабиться Столла — за игрой на компьютере. Пробравшись в кабину пилотов, Пол стал слушать, как возбужденный, почти жизнерадостный Хаузен рассказывает о своей юности.
   Отец его, Максимиллиан Хаузен, проходил службу в «люфтваффе». Будучи специалистом по ведению ночного боя, он участвовал в испытаниях самолетов Хейнкеля и во время первого же боевого вылета на своем He-219 сбил пять английских бомбардировщиков «ланкастер». В голосе Хаузена не было извиняющихся интонаций за военные подвиги отца. Служба в армии была неизбежна, и она не уменьшила ни сыновней любви, ни уважения. И все же, пока немец рассказывал о делах своего родителя, Полу трудно было не думать о семьях тех молодых членов экипажей, что были сбиты вместе с «ланкастерами».
   По-видимому, как-то ощутив мысли Худа, Хаузен сменил тему.
   — А ваш отец проходил службу? — спросил он американца — Мой отец был медиком. Он служил в Форт-Маклеллане, это в штате Алабама, сращивал сломанные кости и лечил... — Худ бросил взгляд на Элизабет, — м-м.., в общем разные болезни.
   — Я вас понял, — сказал Хаузен.
   — Я тоже, — вставила Элизабет.
   Пол почувствовал себя, как если бы он снова очутился в Оперативном центре и старается пройти по натянутому канату между политической корректностью и дискриминацией по половому признаку.
   — И вам никогда не хотелось стать врачом? — продолжал допытываться Хаузен.
   — Нет, — признался Худ. — Мне хотелось помогать людям, и я счел, что политика тут лучший из способов. Некоторые представители моего поколения думали, что решением могла бы стать революция. Но я предпочел поработать с так называемым истеблишментом.
   — Это мудрый выбор, — одобрил Хаузен. — Революция редко становится решением.
   — А как насчет вас? — поинтересовался Худ. — Вы всегда хотели стать политиком?
   Хаузен отрицательно покачал головой.
   — С того момента, как я научился ходить, я хотел летать, — ответил он. — Когда мне было семь лет, мы жили на ферме в Вестфалии, неподалеку от Рейна. Отец научил меня летать на моноплане «фоккер-спайдер» девятьсот тринадцатого года выпуска, который он сам же и восстановил. Когда мне исполнилось десять и я учился в боннской начальной школе, я на близлежащем летном поле пересел на двухместный биплан «букер». — Хаузен улыбнулся. — Но я видел, как то, что казалось прекрасным сверху, превращалось в убожество, когда я был на земле. И повзрослев, подобно вам, решил помогать людям.
   — Должно быть, родители испытывают за вас гордость, — заметил Худ.
   Хаузен слегка помрачнел.
   — Не сказал бы. Ситуация была довольно сложной. У отца было вполне определенное мировоззрение, в том числе и на то, чем должен заниматься его сын, чтобы зарабатывать на жизнь.
   — И он хотел, чтобы вы летали, — утвердительно сказал Худ.
   — Да, он хотел, чтобы я оставался с ним.
   — Почему? Ведь вы даже не предавали какого-то семейного бизнеса.
   — Хуже того, — ответил Хаузен. — Я предал отцовские надежды.
   — Понимаю. И они по-прежнему никак не простят вас?
   — Папа умер два года назад. Незадолго до его смерти нам удалось поговорить, правда, многое, очень многое так и осталось не досказанным. С мамой мы беседуем постоянно, хотя она и очень изменилась после смерти отца.
   Слушая Хаузена, Худ не мог не вспомнить замечания Байона о том, что замминистра гоняется за мельканием своего имени в газетных заголовках. Будучи сам политиком, Худ понимал, что хорошая пресса — дело важное. Но ему очень хотелось надеяться, что этот человек был искренен. В любом случае никакого освещения прессой во Франции не предвиделось.
   Политическая «уловка-22», подумал Худ, криво усмехнувшись. Никто не сообщит о нашем триумфе в случае успеха, но и никто не расскажет о нашем аресте в случае провала.
   Худ и сам уже собирался вернуться в салон, но тут послышались настоятельные призывы Столла.
   — Шеф, идите сюда! Тут что-то не так с компьютером! В речи опцентровского компьютерного гения больше не проскальзывало испуганного тремоло. Голос Матта Столла звучал озабоченно, но очень твердо. Худ быстро направился к нему по белому мягкому ковру.
   — Что там у вас не так?
   — Посмотрите, что только что влезло в мою игру. Худ уселся справа от него. Нэнси покинула свое место по другую сторону салона и устроилась справа от Мэтта. Столл опустил шторку на иллюминаторе, чтобы было лучше видно. Все уставились на экран.
   Там пошло изображение пергаментного свитка с готическим текстом. Одна белая рука держала свиток сверху, другая — снизу. Текст гласил:
   "Внимание, граждане!
   Ради Бога простите нас за это вторжение. Знаете ли вы, что согласно данным Программы о приговорах и Группы по защите общественных интересов треть всех чернокожих в возрасте от двадцати до двадцати девяти лет находятся в тюрьмах, под надзором или осуждены условно? Знаете ли вы, что эта цифра была на десять процентов меньше каких-то пять лет назад? Знаете ли вы, что эти черные ежегодно обходятся государству более чем в шесть миллиардов долларов? Следите за нашим сообщением через восемьдесят три минуты..."
   — Мэтт, откуда это взялось? — спросил Худ.
   — Понятия не имею.
   — Обычно прерывания происходят через порты интерактивных терминалов, — заговорила Нэнси, — или порты передачи файлов...
   — Или порты электронной почты, да, — добавил Столл. — Но это прерывание начинается не из Оперативного центра, а откуда-то еще. И это «где-то еще» скорей всего очень хорошо спрятано.
   — Что вы имеете в виду? — не понял Худ.
   — Сложные прерывания вроде этого обычно проходят через серию компьютеров.
   — Так не могли бы вы их отследить, просто двигаясь в обратную сторону? — спросил Худ. Столл покачал головой.
   — Вы правы, что эти олухи используют свой компьютер для того, чтобы влезть в другой, затем используют тот, чтобы влезть в следующий, и так далее. Но это не так, как в случае с линией, последовательно соединяющей точки, где каждая остановка представляет собой единственную точку. Дело в том, что каждый компьютер представляет собой тысячи возможных путей. Это скорее походит на вокзал с сотнями путей, разбегающихся в разных направлениях.
   Экран очистился, и появился следующий текст:
   «Знаете ли вы, что уровень безработицы среди черных мужчин и женщин вдвое выше, чем среди белых? Знаете ли вы, что в среднем девять из десяти национальных рекордов за этот год установлены черными и что ваши белые дочери и возлюбленные покупают записи, состоящие на шестьдесят процентов из так называемой музыки чернокожих? Знаете ли вы, что в нашей стране только пять процентов книг покупается черными? Следите за нашим сообщением через восемьдесят две минуты».
   — А где-нибудь еще это появляется? — спросил Худ. Пальцы Столла уже летали над клавиатурой.
   — Сейчас проверим, — сказал он, набирая электронный адрес «[e-mail]». — Это адрес группы, которая обсуждает гон-конгские кинобоевики. Самый малоизвестный электронный адрес, который я помню.
   Через мгновение экран изменился.
   «Я все-таки думаю, что Джеки Чан интерпретирует Вонг Фей Хонга достаточно точно. И хотя личностные внеэкранные черты Джеки просматриваются в фильме, он заставляет сработать и их».
   — Вроде чисто, — сообщил Столл. — Значит, взломщиков интересуют только игроки.
   — Что имеет полный смысл, — вставила Нэнси, — если они собираются скинуть расистские игры на этот рынок.
   — Это было бы уж слишком, не станут же они их предлагать всем подряд, — засомневался Худ. — Я имею в виду, не станет же кто-то искать их объявления, к примеру, на «желтых страницах» в Интернете?
   — Нет, — согласился Столл. — Однако слухи расходятся быстро. Если кому-то захочется в них поиграть, он уже будет знать, где их найти.
   — А вместе с «наслажджойстиком», обеспечивающим дополнительный интерес, детишки, которые не встречались с чем-то стоящим, конечно же, захотят поиграть, — подытожил Худ.
   — А как же насчет законов? — поинтересовалась Нэнси. — Я думала, существуют ограничения на то, что можно пересылать по Интернету.
   — Они действительно существуют, — подтвердил Столл. Он вернул на экран посторонние вставки, вклинившиеся в его игру. На данный момент все страхи Мэтта явно были забыты. — Там те же законы, что и в других местах. Производителей детской порнографии преследуют и отлавливают. Объявления для наемных убийц тоже незаконны. Но трубить о фактах вроде этих, фактах, которые можно отыскать в любом приличном справочнике, будет вполне законно. Даже если намерения откровенно расистские. Единственное, что можно инкриминировать этим людям — это то, что они врываются в «чужие квартиры». И я гарантирую, что не пройдет и нескольких часов, как эти послания исчезнут, но это произойдет прежде, чем интернетовские чиновники сумеют вычислить их источник.
   Нэнси посмотрела на Худа.
   — Ты, конечно же, думаешь, что это дело рук Доминика?
   — Для этого у него есть все возможности, не так ли?
   — Но это еще не делает его преступником.
   — Это не делает, — согласился с ней Худ. — А вот убийства и воровство — делают.
   Какое-то мгновенье она смотрела ему прямо в глаза, но затем опустила взгляд.
   — Тут есть кое-какие штрихи, которые напоминают игру в офисе Хаузена, — сообщил вслух Столл, откровенно не замечающий происходящего вокруг. Он наклонился вперед и коснулся экрана. — Тень под завитком в нижней части свитка синяя, а не черная. Видимо, кто-то с опытом издательской работы сделал это по привычке. При цветоделении темно-синие тени воспроизводятся отчетливей, чем черные. А цвета заливки пергамента, придающие ему правдоподобный вид, посмотрите, — он коснулся верхней части свитка, — аналогичны текстуре оленьей шкуры из той видеоигры.