Страница:
И благосклонные читатели мои — сами тому свидетели, только вряд ли обращают на это внимание и не задумываются особенно, почему потерянная нами вещь уже через несколько дней обычно возвращается к нам в том же самом или несколько измененном виде: она находится или попросту снова приобретается по случаю, даже если утраченный предмет более не производится. Частичное же несходство объясняется просто: вещь уже успела побывать в Элизиуме. Или другое: скажем, дерево или цветок, по каким бы то ни было причинам небезразличные для вас. Буря сломала дерево, цветок увял… или же вы просто уехали из тех краев, где дерево в лесу и цветок в саду, но вот что странно: в иной земле находите вы чуть ли не то же самое дерево, чуть ли не такой же самый цветок — и сердце ваше успокаивается. Однако если вы теряете любимого человека… Тут уж не найдете вы двойника и, дорогие мои, всю оставшуюся жизнь ловите себя на ошибках (простите-обознался), гоняетесь за подобиями, ищете знакомые детали — для того только, чтобы снова и снова убеждаться в неповторимости и невозвратимости утраченного вами, в неповторимости и невозвратимости никогда, никогда, никогда!..
Да что там человек — пес или кот и те исчезают навеки. Стало быть, правы власти Элизиума, не смешивая одушевленное с неодушевленным.
Впрочем, поступок Тени Ученого, вступившего в контакт с тенью-кисета, который заканчивал бог весть какое уже по счету пребывание в Элизиуме, был прощен и вскорости забыт. Тем более, что Тень Ученого с невероятной быстротой усваивала премудрости Элизиума и обучалась таким непростым вещам, как ускользание-образа-из-памяти-близких, утрата-портретного-сходства-с-сохранившимся-изображением, исчезновение-образа-из-снов-родственников-и-друзей: все это необходимо, чтобы родные и близкие умерших постепенно забывали о них, — минимальные самопроявления были разрешены теням в холодном, что называется, режиме. Тень Ученого делала такие явные успехи для Примарной Тени, что казус с тенью-кисета просто в конце концов проигнорировали: никто, кстати, и не понял, чего добивалась Тень Ученого от тени-кисета, да и добиться чего бы то ни было от тени-кисета, как известно, невозможно.
Однако через некоторое время Тень Ученого позволила себе новую вольность. Она вдруг сбежала в мир и материализовалась там в качестве второй тени человека! В-т-о-р-о-й т-е-н-и ч-е-л-о-в-е-к-а!!! В один, понимаете ли, солнечный день… Никто, правда, не заметил, что у этого человека две как-то слишком уж явно разные тени, но ведь могли бы и заметить. Заметить, в сущности, было легко. Тень Ученого подвергли первому наказанию: время ее воссоединения с носителем отсрочили на десять лет. Странно, однако, что Тень Ученого нимало не огорчилась: ей, в общем-то, было не до того. Все помыслы ее сосредоточились на одном: хоть как-то поддержать на Земле воспитанника ученого, его ученика, единственную и последнюю его надежду. После смерти ученого тот остался в полном одиночестве — люди, которые при жизни считались друзьями ученого, сделались почему-то его врагами, а значит, и врагами ученика. И он отвернулся от них. Целыми днями метался он по улицам города, и не было для него утешения.
Дать знать о себе — вот что стало целью Тени Ученого. Дать знать о себе и дать понять ученику, что не один только раз живем мы на свете, а кажется, жили и еще будем жить… и еще, и еще, и вечно. Но как дать о себе знать? Прямой путь исключался: Тень Ученого уже утратила носителя. Оставались косвенные пути, оставались намеки: случайно найденный на дороге кисет (боже мой, тот кисет, тот самый кисет!), вторая тень у ног — знаки, знаки… Умеющий видеть да видит. Однако не удался опыт с кисетом: добиться от тени-кисета понимания оказалось невозможно, она упорно не желала взять в толк, что воспроизвестись кисету нужно в самом неподходящем месте — далеко от обычных путей ученика: ведь этот кисет с инициалами ученого за два года до его смерти случайно сгорел на глазах ученика… Тщетной оказалась и другая попытка: ученик просто не заметил второй тени у своих ног, потому что брел, и брел, и брел, и ничего не видел вокруг себя.
Времени, между тем, оставалось совсем мало: если сообразовываться с планами Элизиума, то изжить в себе индивидуальность Тень Ученого должна была уже очень скоро. Ее ждал универсум — и, растворившись в нем, Тень Ученого забыла бы о своем прошлом… Тогда-то она и вспомнила об Атлантиде.
Вот теперь наконец настала пора рассказать об Атлантиде — весьма и весьма загадочном явлении в истории Элизиума. «Уложением №2 по Елисейским полям» категорически запрещалось распространять какие бы то ни было сведения о затонувшем острове. Впрочем, остров напоминал о себе постоянно. Дело в том, что это был огромный остров, жители которого достигли немыслимо высокой степени цивилизации. А затонули они все вместе — все вместе и внезапно… Города и селения, постройки, сады и поля. Такого массового пополнения Элизиума тенями прежде еще не случалось — и на первых порах Атлантида была выделена в как бы самостоятельное государство, что, собственно, и было ошибкой Теней Руководства Элизиума. Государство принялось бороться за суверенность — к счастью, сугубо парламентскими методами, — и в конце концов его оставили в покое, распространив, правда, как уже говорилось, «Уложение №2'». Между прочим, в уложении этом запрещалось даже упоминать об Атлантиде, даже намекать на существование Атлантиды… А причина в том, что с самого начала на Атлантиде возникло странное поветрие: островитяне принялись изучать формы и способы контактов с тенями живых. Потенциально же каждая елисейская тень была склонна к таким контактам: у всех остались на Земле какие-то родные-и-близкие — и до той поры, пока елисейская тень не изживала в себе индивидуальность, воспоминания о них беспокоили ее.
Впрочем, слухи об Атлантиде все же просачивались в круг нормальных теней, даже несмотря на то, что уличенные в общении с островитянами отправлялись в ссылку — в область тьмы, где тень самоуничтожалась. Атлантида была для многих землей обетованной, мечтой, грезой. Есть-далеко-отсюда-страна…
Есть-далеко-отсюда-страна! Тень Ученого услышала эти слова, когда к концу подходил второй век ее пребывания в Элизиуме. Когда давным-давно случилось уже все, что могло случиться на Земле, — даже самое страшное случилось: покончил жизнь самоубийством ученик. Его доконали одиночество и враждебность окружающих. Некому было остановить его, только Тень Ученого оставалась с ним до последней минуты и постоянно посылала ему сигналы, тщетные какие-то сигналы, тем самым отсрочивая время повторного воссоединения с носителем на век, еще на два века, на десять веков… Да что там считать дальше века!
Но была Далеко-Отсюда-Страна: вот куда стоило стремиться. В той стране все иначе. Веками сохраняют островитяне связь с Землей, дорожат связью этой, приветствуют любые открытия, облегчающие контакты с живыми. Dahin, dahin!.. Там никто не станет посягать на твою индивидуальность — напротив: там будут заботиться о ней, пестовать ее. Надо искать дорогу к Атлантиде, надо искать. И дорога туда была найдена — правда, лишь через сто семьдесят лет.
На собрании Теней Верховного Руководства Элизиума вопрос о Тени Ученого обсуждался специально. Тени Судей проявили даже некоторую гуманность. Они оказались в состоянии понять, что означал ученик для Тени Ученого, или, по крайней мере, сделали вид, будто поняли это. Епитимья с Тени Ученого была частично снята. Естественным образом предполагалось, что после самоубийства ученика Тень Ученого остепенится и вскорости изживет в себе индивидуальность: ведь теперь уже никаких интересов на Земле у нее, вроде бы, не оставалось. Но не тут-то было: на решение собрания ответила Тень Ученого новой эскападой совершенно диких поступков. Какое изживание индивидуальности, помилуй бог! Она опять искала контактов, эта нелепая, смешная, бескорыстная тень: о, с кем-нибудь, теперь уже все равно с кем — дать знать, намекнуть хоть одному из живущих-там, что не раз только рождаемся мы на свет, не два раза — много раз! И что все мы еще встретимся, правда, вряд ли узнаем друг друга, утратив прежнюю и приобретя новую индивидуальность, но ведь если очень постараться узнать…
Тень Ученого была убеждена: людям нужно сообщить об этом, знание такое никому не принесет вреда… нелепая, смешная, бескорыстная тень! Со-вер-шен-но ненормальная тень. Она приставала к случайным прохожим, к бродягам, нищим, убогим, да мало кто из них видел ее, а видевшие не разумели. Живые мертвых не разумеют.
Я не буду рассказывать и, честно говоря, не знаю, каким образом Тени Ученого все же удалось проникнуть на затонувший остров, но случилось это в 1971 году по земному летосчислению. Нечего было больше делать на Елисейских полях: Тень Ученого объявили тенью-нон-грата. Отныне ее могли поймать и истребить в любой момент. На воссоединение же с носителем был наложен окончательный запрет. Но спасительным кораблем всплыла тогда Атлантида… Привет, Атлантида, дом, кров! Тень Ученого и не подозревала, что у островитян существуют свои законы.
В соответствии с этими законами, например, тени-новички не принимались в круг теней Атлантиды. Дело в том, что по способу существования атлантические тени сильно отличались от прочих елисейских теней: еще в незапамятные времена на Атлантиде раз и навсегда отказались от повторных воссоединений с носителями. Ведь атланты давно исчезли из мира, становиться же тенями простых смертных… Впрочем, для Тени Ученого сделали исключение — кстати, может быть, в пику Верховному Руководству Элизиума. Тень Ученого была причислена к кругу атлантических теней именно потому, что в Элизиуме ее объявили тенью-нон-грата, первой тенью-нон-грата в царстве мертвых; она, как и тени Атлантиды, уже распростилась таким образом со всеми своими будущими носителями сразу.
Правда, в награду за это Тень Ученого получила Знание. Знание сотен способов общения с живыми, из которых островитянами использовалась лишь малая часть — десяток-другой — и которые, как ни странно, разочаровали Тень Ученого. Это все были так называемые щ-а-д-я-щ-и-е контакты… Контакты в гомеопатических дозах. По мнению теней Атлантиды, прямое вмешательство теней в жизнь людей приносит вред. По мнению теней Атлантиды, слаб человеческий рассудок. Да, люди ищут связь с миром иным, с жадностью ловя любой сигнал оттуда, но, увы, сходят с ума, получая привет-с-того-света. Они боятся привидений. Боятся огней над могилами на ночных кладбищах. Боятся шорохов в темноте. Боятся снов об умерших близких. Но, как это было доказано на Атлантиде экспериментальным путем, больше всего боятся именно того, чего особенно хотят и о чем чаще всего молятся, — воскресения из мертвых. Широта взглядов (включая склонность к самым буйным фантазиям), уровень культуры, социальная принадлежность человека — все это не играет никакой роли, когда тень в облике прежнего носителя ненадолго посещает мир, воочию, что называется, представая перед тем, кто так просил небеса вернуть ему любимое существо. Ужас, неверие, протест — вот что встречает дерзнувшую воспроизвестись тень… те самые темные и слепые чувства, которые заимствуются людьми не у ближайших поколений, а непосредственно у пещерных предков. В облике прежнего носителя тень безопасно может являться, пожалуй, только к самым маленьким детям, да и то, вроде бы, неизвестно, как скажется воспоминание о таком визите на последующем развитии ребенка.
Всего несколько раз атлантические тени много веков назад испытали формы прямых контактов с живыми и поставили на этом крест. И приняли в торжественной обстановке клятву не прибегать к прямым контактам ни-ког-да. Нарушение клятвы считалось преступлением и наказывалось рассредоточением тени. Тень рассредоточивалась специальным способом, над разработкой которого трудились тысячу лет. Впрочем, за все время существования Атлантиды рассредоточению не подверглась ни одна тень: клятва не нарушалась ни разу. Щадящие контакты вполне устраивали обитателей Атлантиды.
Нечто во всем этом сильно смущало Тень Ученого. На первых порах не было времени разобраться, что именно: Тень Ученого со всевозможным рвением принялась осваивать разрешенные на острове формы контактов, тем более что набор их был весьма широк и включал в себя довольно эффективные и тонкие способы контактирования. Атлантические тени переняли у людей почту, телеграф, радио и телевидение — конечно, тоже на уровне теней. Так, в частности, появились тень-радио и тень-телевидения — с их помощью можно было передавать тени-звуков и тени-изображений. Мало ли какие голоса и сигналы блуждают по радиоволнам, мало ли какие затемнения появляются на телеэкранах!.. Лишь один раз в год (из осторожности) выходила в эфир передача «Радио Атлантиды» — сразу на нескольких наиболее распространенных языках… вернее, на тенях-языков, поскольку в произношении атлантических теней никакой язык не был представлен точно — возникал легкий акцент, напоминавший один из прибалтийских.
Понятно, что едва ли не с первого дня Тень Ученого активнейшим образом включилась в развернутую программу разработки новых форм контактов. Она пока не так уж много умела и понимала, однако заметила, что работа велась вяло и шла как бы по кругу, поскольку ничего принципиально нового не предлагалось: фактически вся деятельность сводилась к незначительному усовершенствованию уже известного. В любом случае, за несколько последних столетий Совет Атлантических Теней никого не наградил ни тенью-ордена, ни тенью-хотя-бы-медали. Островитянам явно был необходим приток свежих сил, но свежим силам сами же они и закрывали на остров дорогу, замкнувшись в эзотерическом своем государстве, лелея пусть и прекрасные, но давно уже оторванные от подлинных проблем человечества знания.
И поговаривали уже на Атлантиде о том, что изжила себя атлантическая вольница, и что во второй теперь раз зашла в тупик атлантическая цивилизация, и что неизвестно, какая стихия, но какая-нибудь стихия снова поглотит ее — вот тогда-то точно не останется от Атлантиды даже тусклого следа хотя бы и в царстве мертвых. Мало-помалу паника начиналась на острове — правда, не у всех еще, не у всех. Однако кое-кто сумел уже оценить тот факт, что за предельно короткое время пришлая тень — Тень Ученого — сумела теоретически разработать и предложить на обсуждение в Совет Атлантических Теней проект абсолютно оригинальной программы, подобных которой не знала Атлантида.
Программа представляла собой совокупность форм взаимодействия с живыми, получившую название «контактной метаморфозы». Теоретические основы контактной метаморфозы были изложены Тенью Ученого в тени-манускрипта, одобренной Советом Атлантических Теней. У САТ, правда, возникла тень-сомнения в том, что контактная метаморфоза выдержит практические испытания, однако, по мнению Тени Ученого, дело было за небольшим — проверить действие контактной метаморфозы на объектах и включить ее в состав щадящих форм контактов, обучив ей прочие атлантические тени.
Практические испытания контактной метаморфозы были вскоре разрешены — впрочем, не без оговорок. Самую существенную из них Совет Атлантических Теней сформулировал как правило-выбора-объекта. В соответствии с ним выбор объекта полагалось осуществлять по принципу случайности: личные пристрастия не принимались во внимание. Личные мотивы нарушали бы чистоту эксперимента и обусловливали бы оценку его результатов с поправкой на родственные или дружеские чувства Тени Ученого. Так что избранный объект не должен был даже в прошлом находиться ни в каких отношениях с прежним носителем Тени Ученого: только соблюдение этого условия сообщало бы эксперименту необходимую чистоту, а также придавало ему статус сугубо атлантического эксперимента. Кроме того, предполагалось, что в ходе эксперимента Тень Ученого будет строить свою партию на категориях абстрактного гуманизма, не испытывая к объекту ни симпатий, ни антипатий. Появление же тех или иных чувств к объекту следовало рассматривать, таким образом, как фактор, снижающий научную ценность эксперимента. Повторный контакт с тем же самым объектом исключался.
Вознамерясь действовать в соответствии с этими обязательствами, Тень Ученого приступила к исполнению «контактной метаморфозы». Но ведь это была совершенно ненормальная тень…"
— Молодой человек… молодой человек! Библиотека закрывается, сдайте книгу, пожалуйста. Петр поднял глаза и не понял ни слова.
— Что, простите? — спросил он, может быть, даже по-немецки.
— Поскольку мы закрываем библиотеку, я прошу Вас сдать книгу, — грузинская дама улыбнулась. — Дочитаете завтра.
— Завтра? — рассмеялся он и недоверчиво покачал головой. — Завтра… Интересное предложение.
— Тогда послезавтра… или… или когда сможете, — растерялась библиотекарша, не видя причин для смеха.
— Ни завтра не смогу, ни послезавтра, ни вообще когда-нибудь. — И — совершенно безумные какие-то глаза: глаза собаки, забежавшей в универсам.
— Почему? — спросила библиотекарша, явно для того, чтобы хоть что-то сказать.
— Потому что завтра этой книги здесь уже не будет, вот увидите.
— Да я клянусь Вам…
— А если и будет, — перебили ее, — то написано в ней окажется совсем другое. Даже название изменится, помяните мое слово!
Внезапный оглушительный звонок, сигнализировавший окончание рабочего дня, как бы несколько отрезвил сошедшего с ума читателя. Он осмысленно взглянул на библиотекаршу и кивнул.
— Секундочку, одну секундочку!.. Я только наведу справку, это очень важно, подождите, ради бога!..
Библиотекарша отошла к столу, присела: ей сделалось немножко не по себе. Молодой человек листал страницы назад, но, по-видимому, не мог найти нужной строки. Он начинал заметно волноваться, все громче бормоча: тысяча-девятьсот-какой-год?-тысяча-девять-сот-семьдесят-первый-говорите?-телеграф-телефон-радио-телевидение-говорите?-но-как-же-простите-Вы-это-говорите-когда-Вы-говорить-этого-не-можете-когда-Вам-до-семьдесят-первого-года-не-дожить-извините-ни-при-каких-обстоятельствах!-нет-но-Вы-позвольте-мне-уточнить-про-тысяча-девятьсот-семьдесят-первый-год-это-ужасно-интересно-просто-ужасно-интересно!..
Библиотекарша взглянула на часы: без двадцати десять. А в зале -никого, кроме нее и сумасшедшего мальчика.
— Молодой человек, — получилось, что она пискнула. — Я не могу больше ждать, я права, наконец, не имею больше ждать, верните книгу. Вот, — увидев, что на нее не обращают внимания, она перешла почти на крик: — Вы слышите меня, молодой человек, верните книгу!
Не переставая листать страницы, Петр мельком взглянул на нее.
— Я-же-сказал-Вам-одну-секунду-завтра-будет-поздно!
— Из чего… нет, Вы объясните… из чего Вы это заключаете? — кричала библиотекарша.
В ответ раздался до странности резкий смех.
— Из того, — а в глазах безумие, форменное безумие! — из того, что говорил Он. Он говорил: в том-то и есть чертовщина жизни, что в течение получаса все может измениться на полную свою противоположность. Вы это понимаете? — Молодой человек больше не листал страниц: он в упор смотрел на библиотекаршу. От его смеха, от его взгляда у бедной женщины в животе настала зима. Несчастная медленно поднялась со стула, медленно попятилась к двери за ее спиной, вздрогнула, коснувшись ручки, и — за дверь. Только там переведя дух, она бросилась в отдел каталогов. Лелечка быстро просматривала библиографические карточки и бросала ненужные в мусорное ведро.
— Лелечка, милая… у меня сумасшедший мальчик в зале, он книжку не отдает, и смеется… и смотрит…
Коренастая и веснушчатая Лелечка-милая скомандовала: — Вы к этой двери — стоять, а я — через Вашу. Мы его оцепим.
Сумасшедший мальчик даже понравился Лелечке. Облокотившись на руку, он смотрел в книгу, лежавшую перед ним, а губы его немножко шевелились. Лелечка придвинулась ближе, еще ближе, но задержалась на безопасном все-таки расстоянии.
— Сдайте книгу, — распорядилась Лелечка голосом пионервожатой. — Мы закрываемся.
— Да-да, простите, сейчас, — он даже не взглянул на нее. Покачал головой и глухо сказал: — Все-таки семьдесят первый, м-да, — потом повторил: — Простите, иду. Иду. — И подошел к столу. И протянул книгу. И улыбнулся.
— Отложите, пожалуйста… до завтра.
— До завтра? — Лелечка повертела книгу в руках. — Нет необходимости, книга в открытом доступе, придете и возьмете.
Миловидный сумасшедший мальчик направился к выходу. Нажал на дверь, дверь не поддавалась. Нажал посильнее — в возникшей щели обозначилось бледное лицо.
— Вы сдали книгу? — беззвучно нарисовали в воздухе белые губы.
— Конечно, — шепотом ответил Петр. — Пустите.
— Все в порядке, — крикнула Лелечка в направлении двери. — Иди сюда.
Петр вышел и удивленно посмотрел на топтавшуюся у входа в зал даму-средних-лет теперь уже с красными пятнами на лице.
— До свидания, — сердечно произнес он.
— До сви… — пискнула та, а…дания донеслось уже из подсобного фонда, куда библиотекаршу как ветром сдуло.
Внизу Петра отругали трижды: когда сдавал контрольный листок, когда получал сумку и когда протягивал номерок в гардеробе. Он не прислушивался к словам. В голове его было бы совсем пусто, если бы не кружилась в пустом пространстве упрямая одна мысль: завтра-книги-уже-не-будет, завтра-книги-уже-не-будет, завтра-книги-уже-не-бу-дет.
Он остановился у входа в метро и негромко сказал вслух: «Ее там и сейчас уже нет». Круговращение упрямой мысли прекратилось, и Петр не пошел в метро, а пошел по Моховой, то есть по Маркса, конечно же… мимо университета — привет-михал-василич! — мимо милиционера, стерегущего улицу Герцена пуще глаза, мимо «Националя», вниз — в переход под улицей Горького.
Необыкновенная, конечно, была книга, что говорить. Но содержание ее, скорей всего, надо забыть сразу же, сейчас. Просто выбросить из головы: иначе свихнешься. Петр потряс головой и вдруг не увидел своей тени. Вздрогнул, принялся озираться по сторонам. Ах да, слишком грязно под ногами… слякоть. Слякоть поблескивает. Откуда же взяться тени! Нет, не думать, не думать! Вся эта катавасия с тенями… сон-разума-рождает-чудовищ. Начал человек со случайностей — кончил тенями: ничего себе скачок! Дальше он запутается, наверное, этот С.Л. Хотя… S.L. означает, дай бог памяти, что-то вроде «без места издания». Без места, без года. То есть? То есть Везде и Всегда. Остроумный ход, а? Книга о Вечности… Книга Вечности. Конечно, глупо сопровождать Вечность выходными данными. Вечность-тысяча-восемьсот-такого-то-года, гм… Хотя, с другой стороны, у Рильке: von Ewigkeit bi Ewigkeit. Рильке-толстый-страниц-четыреста-это-немецкий-мне-пришлют… А не слишком ли много уже требуется забыть? И цыганку-с-карликом, и Станислава-Леопольдовича-с-Анатолием, и Книгу-Вечности… Эдак вообще-то и жить трудно: взять и выбросить из головы все самое интересное. Тем более что обнаруживается — и обнаруживается постоянно — прогрессирующая взаимосвязь событий. Эта сегодняшняя книга, которая, как Станислав Леопольдович, то и дело ловила его на еще не высказанных мыслях, а потом прямо-таки взорвалась монологом самого Станислава Леопольдовича… все неспроста, неспроста. И в довершение ко всему книга «забыла», какого она века, «проговорилась» об актуальном настоящем, начала путать следы, но не тут-то было: Петр успел поймать ее на оговорке!
Эта прогрессирующая взаимосвязь событий… Темная взаимосвязь, темная. Одно откликается в другом, перекличка не прекращается, но непонятно, где источник звука; непонятно, что звук, что отзвук, и плохо слышно, о чем шумят. Однако шумят ведь, шумят — и долетают из шума этого отдельные фразы, слова отдельные, и хватают за душу, а потом бросают душу — одну, на снегу, посередине Москвы. Снова ничего не слыхать, как вдруг — опять далекий какой-нибудь гул, сперва еле различимый, но постепенно нарастающий, разрастающийся: нет, не забыли еще о душе твоей, помнят еще, стерегут пока твою душу, чтобы не пропасть ей, не заблудиться одной, в снегу, посередине Москвы. То одно подбросят, то другое: лови, мол, поймаешь — твое. Уметь бы еще читать эти знаки-внимания, эти знаки… Знаки-знаки-подлинные-знаки-вот-чего-мы-напрочь-не-умеем-воспринимать! А может быть, никуда и не исчез он, Станислав этот Леопольдович? Пробрался, может быть, хитроумным каким-нибудь путем в самую твою душу — живет там поживает, добра тебе наживает! Или вот… тенью стал и сопровождает тебя в ночной этой прогулке. Петр поискал вокруг себя: обнаружил две тени. Одна сбоку, почетче, другая — чуть правее, более размытая, более светлая, что ли. Станислав Леопольдович, ау!..
Побеседуем? У меня к Вам есть теперь один вопрос: знаете книгу такую, про Элизиум? А не Вы ли, например, эту книгу написали? Тогда еще скажите: найду я ее завтра или нет? Очень желательно было бы дочитать, а то пока непонятно, к чему Вы клоните, если, конечно, это Вы клоните, если не кто-нибудь другой клонит. Но едва ли другой: слишком уж точно удар рассчитан — прямо в сердце, прямо в мое. Это ведь меня метафизика всегда интересовала больше, чем физика. Это ведь я готов идти за любой бредовой идеей — и тем дальше идти, чем она бредовее. Это ведь для меня здоровая психика и крепкий ум отнюдь не представляют собой непременных достоинств личности… И многое, многое, многое другое.
Да что там человек — пес или кот и те исчезают навеки. Стало быть, правы власти Элизиума, не смешивая одушевленное с неодушевленным.
Впрочем, поступок Тени Ученого, вступившего в контакт с тенью-кисета, который заканчивал бог весть какое уже по счету пребывание в Элизиуме, был прощен и вскорости забыт. Тем более, что Тень Ученого с невероятной быстротой усваивала премудрости Элизиума и обучалась таким непростым вещам, как ускользание-образа-из-памяти-близких, утрата-портретного-сходства-с-сохранившимся-изображением, исчезновение-образа-из-снов-родственников-и-друзей: все это необходимо, чтобы родные и близкие умерших постепенно забывали о них, — минимальные самопроявления были разрешены теням в холодном, что называется, режиме. Тень Ученого делала такие явные успехи для Примарной Тени, что казус с тенью-кисета просто в конце концов проигнорировали: никто, кстати, и не понял, чего добивалась Тень Ученого от тени-кисета, да и добиться чего бы то ни было от тени-кисета, как известно, невозможно.
Однако через некоторое время Тень Ученого позволила себе новую вольность. Она вдруг сбежала в мир и материализовалась там в качестве второй тени человека! В-т-о-р-о-й т-е-н-и ч-е-л-о-в-е-к-а!!! В один, понимаете ли, солнечный день… Никто, правда, не заметил, что у этого человека две как-то слишком уж явно разные тени, но ведь могли бы и заметить. Заметить, в сущности, было легко. Тень Ученого подвергли первому наказанию: время ее воссоединения с носителем отсрочили на десять лет. Странно, однако, что Тень Ученого нимало не огорчилась: ей, в общем-то, было не до того. Все помыслы ее сосредоточились на одном: хоть как-то поддержать на Земле воспитанника ученого, его ученика, единственную и последнюю его надежду. После смерти ученого тот остался в полном одиночестве — люди, которые при жизни считались друзьями ученого, сделались почему-то его врагами, а значит, и врагами ученика. И он отвернулся от них. Целыми днями метался он по улицам города, и не было для него утешения.
Дать знать о себе — вот что стало целью Тени Ученого. Дать знать о себе и дать понять ученику, что не один только раз живем мы на свете, а кажется, жили и еще будем жить… и еще, и еще, и вечно. Но как дать о себе знать? Прямой путь исключался: Тень Ученого уже утратила носителя. Оставались косвенные пути, оставались намеки: случайно найденный на дороге кисет (боже мой, тот кисет, тот самый кисет!), вторая тень у ног — знаки, знаки… Умеющий видеть да видит. Однако не удался опыт с кисетом: добиться от тени-кисета понимания оказалось невозможно, она упорно не желала взять в толк, что воспроизвестись кисету нужно в самом неподходящем месте — далеко от обычных путей ученика: ведь этот кисет с инициалами ученого за два года до его смерти случайно сгорел на глазах ученика… Тщетной оказалась и другая попытка: ученик просто не заметил второй тени у своих ног, потому что брел, и брел, и брел, и ничего не видел вокруг себя.
Времени, между тем, оставалось совсем мало: если сообразовываться с планами Элизиума, то изжить в себе индивидуальность Тень Ученого должна была уже очень скоро. Ее ждал универсум — и, растворившись в нем, Тень Ученого забыла бы о своем прошлом… Тогда-то она и вспомнила об Атлантиде.
Вот теперь наконец настала пора рассказать об Атлантиде — весьма и весьма загадочном явлении в истории Элизиума. «Уложением №2 по Елисейским полям» категорически запрещалось распространять какие бы то ни было сведения о затонувшем острове. Впрочем, остров напоминал о себе постоянно. Дело в том, что это был огромный остров, жители которого достигли немыслимо высокой степени цивилизации. А затонули они все вместе — все вместе и внезапно… Города и селения, постройки, сады и поля. Такого массового пополнения Элизиума тенями прежде еще не случалось — и на первых порах Атлантида была выделена в как бы самостоятельное государство, что, собственно, и было ошибкой Теней Руководства Элизиума. Государство принялось бороться за суверенность — к счастью, сугубо парламентскими методами, — и в конце концов его оставили в покое, распространив, правда, как уже говорилось, «Уложение №2'». Между прочим, в уложении этом запрещалось даже упоминать об Атлантиде, даже намекать на существование Атлантиды… А причина в том, что с самого начала на Атлантиде возникло странное поветрие: островитяне принялись изучать формы и способы контактов с тенями живых. Потенциально же каждая елисейская тень была склонна к таким контактам: у всех остались на Земле какие-то родные-и-близкие — и до той поры, пока елисейская тень не изживала в себе индивидуальность, воспоминания о них беспокоили ее.
Впрочем, слухи об Атлантиде все же просачивались в круг нормальных теней, даже несмотря на то, что уличенные в общении с островитянами отправлялись в ссылку — в область тьмы, где тень самоуничтожалась. Атлантида была для многих землей обетованной, мечтой, грезой. Есть-далеко-отсюда-страна…
Есть-далеко-отсюда-страна! Тень Ученого услышала эти слова, когда к концу подходил второй век ее пребывания в Элизиуме. Когда давным-давно случилось уже все, что могло случиться на Земле, — даже самое страшное случилось: покончил жизнь самоубийством ученик. Его доконали одиночество и враждебность окружающих. Некому было остановить его, только Тень Ученого оставалась с ним до последней минуты и постоянно посылала ему сигналы, тщетные какие-то сигналы, тем самым отсрочивая время повторного воссоединения с носителем на век, еще на два века, на десять веков… Да что там считать дальше века!
Но была Далеко-Отсюда-Страна: вот куда стоило стремиться. В той стране все иначе. Веками сохраняют островитяне связь с Землей, дорожат связью этой, приветствуют любые открытия, облегчающие контакты с живыми. Dahin, dahin!.. Там никто не станет посягать на твою индивидуальность — напротив: там будут заботиться о ней, пестовать ее. Надо искать дорогу к Атлантиде, надо искать. И дорога туда была найдена — правда, лишь через сто семьдесят лет.
На собрании Теней Верховного Руководства Элизиума вопрос о Тени Ученого обсуждался специально. Тени Судей проявили даже некоторую гуманность. Они оказались в состоянии понять, что означал ученик для Тени Ученого, или, по крайней мере, сделали вид, будто поняли это. Епитимья с Тени Ученого была частично снята. Естественным образом предполагалось, что после самоубийства ученика Тень Ученого остепенится и вскорости изживет в себе индивидуальность: ведь теперь уже никаких интересов на Земле у нее, вроде бы, не оставалось. Но не тут-то было: на решение собрания ответила Тень Ученого новой эскападой совершенно диких поступков. Какое изживание индивидуальности, помилуй бог! Она опять искала контактов, эта нелепая, смешная, бескорыстная тень: о, с кем-нибудь, теперь уже все равно с кем — дать знать, намекнуть хоть одному из живущих-там, что не раз только рождаемся мы на свет, не два раза — много раз! И что все мы еще встретимся, правда, вряд ли узнаем друг друга, утратив прежнюю и приобретя новую индивидуальность, но ведь если очень постараться узнать…
Тень Ученого была убеждена: людям нужно сообщить об этом, знание такое никому не принесет вреда… нелепая, смешная, бескорыстная тень! Со-вер-шен-но ненормальная тень. Она приставала к случайным прохожим, к бродягам, нищим, убогим, да мало кто из них видел ее, а видевшие не разумели. Живые мертвых не разумеют.
Я не буду рассказывать и, честно говоря, не знаю, каким образом Тени Ученого все же удалось проникнуть на затонувший остров, но случилось это в 1971 году по земному летосчислению. Нечего было больше делать на Елисейских полях: Тень Ученого объявили тенью-нон-грата. Отныне ее могли поймать и истребить в любой момент. На воссоединение же с носителем был наложен окончательный запрет. Но спасительным кораблем всплыла тогда Атлантида… Привет, Атлантида, дом, кров! Тень Ученого и не подозревала, что у островитян существуют свои законы.
В соответствии с этими законами, например, тени-новички не принимались в круг теней Атлантиды. Дело в том, что по способу существования атлантические тени сильно отличались от прочих елисейских теней: еще в незапамятные времена на Атлантиде раз и навсегда отказались от повторных воссоединений с носителями. Ведь атланты давно исчезли из мира, становиться же тенями простых смертных… Впрочем, для Тени Ученого сделали исключение — кстати, может быть, в пику Верховному Руководству Элизиума. Тень Ученого была причислена к кругу атлантических теней именно потому, что в Элизиуме ее объявили тенью-нон-грата, первой тенью-нон-грата в царстве мертвых; она, как и тени Атлантиды, уже распростилась таким образом со всеми своими будущими носителями сразу.
Правда, в награду за это Тень Ученого получила Знание. Знание сотен способов общения с живыми, из которых островитянами использовалась лишь малая часть — десяток-другой — и которые, как ни странно, разочаровали Тень Ученого. Это все были так называемые щ-а-д-я-щ-и-е контакты… Контакты в гомеопатических дозах. По мнению теней Атлантиды, прямое вмешательство теней в жизнь людей приносит вред. По мнению теней Атлантиды, слаб человеческий рассудок. Да, люди ищут связь с миром иным, с жадностью ловя любой сигнал оттуда, но, увы, сходят с ума, получая привет-с-того-света. Они боятся привидений. Боятся огней над могилами на ночных кладбищах. Боятся шорохов в темноте. Боятся снов об умерших близких. Но, как это было доказано на Атлантиде экспериментальным путем, больше всего боятся именно того, чего особенно хотят и о чем чаще всего молятся, — воскресения из мертвых. Широта взглядов (включая склонность к самым буйным фантазиям), уровень культуры, социальная принадлежность человека — все это не играет никакой роли, когда тень в облике прежнего носителя ненадолго посещает мир, воочию, что называется, представая перед тем, кто так просил небеса вернуть ему любимое существо. Ужас, неверие, протест — вот что встречает дерзнувшую воспроизвестись тень… те самые темные и слепые чувства, которые заимствуются людьми не у ближайших поколений, а непосредственно у пещерных предков. В облике прежнего носителя тень безопасно может являться, пожалуй, только к самым маленьким детям, да и то, вроде бы, неизвестно, как скажется воспоминание о таком визите на последующем развитии ребенка.
Всего несколько раз атлантические тени много веков назад испытали формы прямых контактов с живыми и поставили на этом крест. И приняли в торжественной обстановке клятву не прибегать к прямым контактам ни-ког-да. Нарушение клятвы считалось преступлением и наказывалось рассредоточением тени. Тень рассредоточивалась специальным способом, над разработкой которого трудились тысячу лет. Впрочем, за все время существования Атлантиды рассредоточению не подверглась ни одна тень: клятва не нарушалась ни разу. Щадящие контакты вполне устраивали обитателей Атлантиды.
Нечто во всем этом сильно смущало Тень Ученого. На первых порах не было времени разобраться, что именно: Тень Ученого со всевозможным рвением принялась осваивать разрешенные на острове формы контактов, тем более что набор их был весьма широк и включал в себя довольно эффективные и тонкие способы контактирования. Атлантические тени переняли у людей почту, телеграф, радио и телевидение — конечно, тоже на уровне теней. Так, в частности, появились тень-радио и тень-телевидения — с их помощью можно было передавать тени-звуков и тени-изображений. Мало ли какие голоса и сигналы блуждают по радиоволнам, мало ли какие затемнения появляются на телеэкранах!.. Лишь один раз в год (из осторожности) выходила в эфир передача «Радио Атлантиды» — сразу на нескольких наиболее распространенных языках… вернее, на тенях-языков, поскольку в произношении атлантических теней никакой язык не был представлен точно — возникал легкий акцент, напоминавший один из прибалтийских.
Понятно, что едва ли не с первого дня Тень Ученого активнейшим образом включилась в развернутую программу разработки новых форм контактов. Она пока не так уж много умела и понимала, однако заметила, что работа велась вяло и шла как бы по кругу, поскольку ничего принципиально нового не предлагалось: фактически вся деятельность сводилась к незначительному усовершенствованию уже известного. В любом случае, за несколько последних столетий Совет Атлантических Теней никого не наградил ни тенью-ордена, ни тенью-хотя-бы-медали. Островитянам явно был необходим приток свежих сил, но свежим силам сами же они и закрывали на остров дорогу, замкнувшись в эзотерическом своем государстве, лелея пусть и прекрасные, но давно уже оторванные от подлинных проблем человечества знания.
И поговаривали уже на Атлантиде о том, что изжила себя атлантическая вольница, и что во второй теперь раз зашла в тупик атлантическая цивилизация, и что неизвестно, какая стихия, но какая-нибудь стихия снова поглотит ее — вот тогда-то точно не останется от Атлантиды даже тусклого следа хотя бы и в царстве мертвых. Мало-помалу паника начиналась на острове — правда, не у всех еще, не у всех. Однако кое-кто сумел уже оценить тот факт, что за предельно короткое время пришлая тень — Тень Ученого — сумела теоретически разработать и предложить на обсуждение в Совет Атлантических Теней проект абсолютно оригинальной программы, подобных которой не знала Атлантида.
Программа представляла собой совокупность форм взаимодействия с живыми, получившую название «контактной метаморфозы». Теоретические основы контактной метаморфозы были изложены Тенью Ученого в тени-манускрипта, одобренной Советом Атлантических Теней. У САТ, правда, возникла тень-сомнения в том, что контактная метаморфоза выдержит практические испытания, однако, по мнению Тени Ученого, дело было за небольшим — проверить действие контактной метаморфозы на объектах и включить ее в состав щадящих форм контактов, обучив ей прочие атлантические тени.
Практические испытания контактной метаморфозы были вскоре разрешены — впрочем, не без оговорок. Самую существенную из них Совет Атлантических Теней сформулировал как правило-выбора-объекта. В соответствии с ним выбор объекта полагалось осуществлять по принципу случайности: личные пристрастия не принимались во внимание. Личные мотивы нарушали бы чистоту эксперимента и обусловливали бы оценку его результатов с поправкой на родственные или дружеские чувства Тени Ученого. Так что избранный объект не должен был даже в прошлом находиться ни в каких отношениях с прежним носителем Тени Ученого: только соблюдение этого условия сообщало бы эксперименту необходимую чистоту, а также придавало ему статус сугубо атлантического эксперимента. Кроме того, предполагалось, что в ходе эксперимента Тень Ученого будет строить свою партию на категориях абстрактного гуманизма, не испытывая к объекту ни симпатий, ни антипатий. Появление же тех или иных чувств к объекту следовало рассматривать, таким образом, как фактор, снижающий научную ценность эксперимента. Повторный контакт с тем же самым объектом исключался.
Вознамерясь действовать в соответствии с этими обязательствами, Тень Ученого приступила к исполнению «контактной метаморфозы». Но ведь это была совершенно ненормальная тень…"
— Молодой человек… молодой человек! Библиотека закрывается, сдайте книгу, пожалуйста. Петр поднял глаза и не понял ни слова.
— Что, простите? — спросил он, может быть, даже по-немецки.
— Поскольку мы закрываем библиотеку, я прошу Вас сдать книгу, — грузинская дама улыбнулась. — Дочитаете завтра.
— Завтра? — рассмеялся он и недоверчиво покачал головой. — Завтра… Интересное предложение.
— Тогда послезавтра… или… или когда сможете, — растерялась библиотекарша, не видя причин для смеха.
— Ни завтра не смогу, ни послезавтра, ни вообще когда-нибудь. — И — совершенно безумные какие-то глаза: глаза собаки, забежавшей в универсам.
— Почему? — спросила библиотекарша, явно для того, чтобы хоть что-то сказать.
— Потому что завтра этой книги здесь уже не будет, вот увидите.
— Да я клянусь Вам…
— А если и будет, — перебили ее, — то написано в ней окажется совсем другое. Даже название изменится, помяните мое слово!
Внезапный оглушительный звонок, сигнализировавший окончание рабочего дня, как бы несколько отрезвил сошедшего с ума читателя. Он осмысленно взглянул на библиотекаршу и кивнул.
— Секундочку, одну секундочку!.. Я только наведу справку, это очень важно, подождите, ради бога!..
Библиотекарша отошла к столу, присела: ей сделалось немножко не по себе. Молодой человек листал страницы назад, но, по-видимому, не мог найти нужной строки. Он начинал заметно волноваться, все громче бормоча: тысяча-девятьсот-какой-год?-тысяча-девять-сот-семьдесят-первый-говорите?-телеграф-телефон-радио-телевидение-говорите?-но-как-же-простите-Вы-это-говорите-когда-Вы-говорить-этого-не-можете-когда-Вам-до-семьдесят-первого-года-не-дожить-извините-ни-при-каких-обстоятельствах!-нет-но-Вы-позвольте-мне-уточнить-про-тысяча-девятьсот-семьдесят-первый-год-это-ужасно-интересно-просто-ужасно-интересно!..
Библиотекарша взглянула на часы: без двадцати десять. А в зале -никого, кроме нее и сумасшедшего мальчика.
— Молодой человек, — получилось, что она пискнула. — Я не могу больше ждать, я права, наконец, не имею больше ждать, верните книгу. Вот, — увидев, что на нее не обращают внимания, она перешла почти на крик: — Вы слышите меня, молодой человек, верните книгу!
Не переставая листать страницы, Петр мельком взглянул на нее.
— Я-же-сказал-Вам-одну-секунду-завтра-будет-поздно!
— Из чего… нет, Вы объясните… из чего Вы это заключаете? — кричала библиотекарша.
В ответ раздался до странности резкий смех.
— Из того, — а в глазах безумие, форменное безумие! — из того, что говорил Он. Он говорил: в том-то и есть чертовщина жизни, что в течение получаса все может измениться на полную свою противоположность. Вы это понимаете? — Молодой человек больше не листал страниц: он в упор смотрел на библиотекаршу. От его смеха, от его взгляда у бедной женщины в животе настала зима. Несчастная медленно поднялась со стула, медленно попятилась к двери за ее спиной, вздрогнула, коснувшись ручки, и — за дверь. Только там переведя дух, она бросилась в отдел каталогов. Лелечка быстро просматривала библиографические карточки и бросала ненужные в мусорное ведро.
— Лелечка, милая… у меня сумасшедший мальчик в зале, он книжку не отдает, и смеется… и смотрит…
Коренастая и веснушчатая Лелечка-милая скомандовала: — Вы к этой двери — стоять, а я — через Вашу. Мы его оцепим.
Сумасшедший мальчик даже понравился Лелечке. Облокотившись на руку, он смотрел в книгу, лежавшую перед ним, а губы его немножко шевелились. Лелечка придвинулась ближе, еще ближе, но задержалась на безопасном все-таки расстоянии.
— Сдайте книгу, — распорядилась Лелечка голосом пионервожатой. — Мы закрываемся.
— Да-да, простите, сейчас, — он даже не взглянул на нее. Покачал головой и глухо сказал: — Все-таки семьдесят первый, м-да, — потом повторил: — Простите, иду. Иду. — И подошел к столу. И протянул книгу. И улыбнулся.
— Отложите, пожалуйста… до завтра.
— До завтра? — Лелечка повертела книгу в руках. — Нет необходимости, книга в открытом доступе, придете и возьмете.
Миловидный сумасшедший мальчик направился к выходу. Нажал на дверь, дверь не поддавалась. Нажал посильнее — в возникшей щели обозначилось бледное лицо.
— Вы сдали книгу? — беззвучно нарисовали в воздухе белые губы.
— Конечно, — шепотом ответил Петр. — Пустите.
— Все в порядке, — крикнула Лелечка в направлении двери. — Иди сюда.
Петр вышел и удивленно посмотрел на топтавшуюся у входа в зал даму-средних-лет теперь уже с красными пятнами на лице.
— До свидания, — сердечно произнес он.
— До сви… — пискнула та, а…дания донеслось уже из подсобного фонда, куда библиотекаршу как ветром сдуло.
Внизу Петра отругали трижды: когда сдавал контрольный листок, когда получал сумку и когда протягивал номерок в гардеробе. Он не прислушивался к словам. В голове его было бы совсем пусто, если бы не кружилась в пустом пространстве упрямая одна мысль: завтра-книги-уже-не-будет, завтра-книги-уже-не-будет, завтра-книги-уже-не-бу-дет.
Он остановился у входа в метро и негромко сказал вслух: «Ее там и сейчас уже нет». Круговращение упрямой мысли прекратилось, и Петр не пошел в метро, а пошел по Моховой, то есть по Маркса, конечно же… мимо университета — привет-михал-василич! — мимо милиционера, стерегущего улицу Герцена пуще глаза, мимо «Националя», вниз — в переход под улицей Горького.
Необыкновенная, конечно, была книга, что говорить. Но содержание ее, скорей всего, надо забыть сразу же, сейчас. Просто выбросить из головы: иначе свихнешься. Петр потряс головой и вдруг не увидел своей тени. Вздрогнул, принялся озираться по сторонам. Ах да, слишком грязно под ногами… слякоть. Слякоть поблескивает. Откуда же взяться тени! Нет, не думать, не думать! Вся эта катавасия с тенями… сон-разума-рождает-чудовищ. Начал человек со случайностей — кончил тенями: ничего себе скачок! Дальше он запутается, наверное, этот С.Л. Хотя… S.L. означает, дай бог памяти, что-то вроде «без места издания». Без места, без года. То есть? То есть Везде и Всегда. Остроумный ход, а? Книга о Вечности… Книга Вечности. Конечно, глупо сопровождать Вечность выходными данными. Вечность-тысяча-восемьсот-такого-то-года, гм… Хотя, с другой стороны, у Рильке: von Ewigkeit bi Ewigkeit. Рильке-толстый-страниц-четыреста-это-немецкий-мне-пришлют… А не слишком ли много уже требуется забыть? И цыганку-с-карликом, и Станислава-Леопольдовича-с-Анатолием, и Книгу-Вечности… Эдак вообще-то и жить трудно: взять и выбросить из головы все самое интересное. Тем более что обнаруживается — и обнаруживается постоянно — прогрессирующая взаимосвязь событий. Эта сегодняшняя книга, которая, как Станислав Леопольдович, то и дело ловила его на еще не высказанных мыслях, а потом прямо-таки взорвалась монологом самого Станислава Леопольдовича… все неспроста, неспроста. И в довершение ко всему книга «забыла», какого она века, «проговорилась» об актуальном настоящем, начала путать следы, но не тут-то было: Петр успел поймать ее на оговорке!
Эта прогрессирующая взаимосвязь событий… Темная взаимосвязь, темная. Одно откликается в другом, перекличка не прекращается, но непонятно, где источник звука; непонятно, что звук, что отзвук, и плохо слышно, о чем шумят. Однако шумят ведь, шумят — и долетают из шума этого отдельные фразы, слова отдельные, и хватают за душу, а потом бросают душу — одну, на снегу, посередине Москвы. Снова ничего не слыхать, как вдруг — опять далекий какой-нибудь гул, сперва еле различимый, но постепенно нарастающий, разрастающийся: нет, не забыли еще о душе твоей, помнят еще, стерегут пока твою душу, чтобы не пропасть ей, не заблудиться одной, в снегу, посередине Москвы. То одно подбросят, то другое: лови, мол, поймаешь — твое. Уметь бы еще читать эти знаки-внимания, эти знаки… Знаки-знаки-подлинные-знаки-вот-чего-мы-напрочь-не-умеем-воспринимать! А может быть, никуда и не исчез он, Станислав этот Леопольдович? Пробрался, может быть, хитроумным каким-нибудь путем в самую твою душу — живет там поживает, добра тебе наживает! Или вот… тенью стал и сопровождает тебя в ночной этой прогулке. Петр поискал вокруг себя: обнаружил две тени. Одна сбоку, почетче, другая — чуть правее, более размытая, более светлая, что ли. Станислав Леопольдович, ау!..
Побеседуем? У меня к Вам есть теперь один вопрос: знаете книгу такую, про Элизиум? А не Вы ли, например, эту книгу написали? Тогда еще скажите: найду я ее завтра или нет? Очень желательно было бы дочитать, а то пока непонятно, к чему Вы клоните, если, конечно, это Вы клоните, если не кто-нибудь другой клонит. Но едва ли другой: слишком уж точно удар рассчитан — прямо в сердце, прямо в мое. Это ведь меня метафизика всегда интересовала больше, чем физика. Это ведь я готов идти за любой бредовой идеей — и тем дальше идти, чем она бредовее. Это ведь для меня здоровая психика и крепкий ум отнюдь не представляют собой непременных достоинств личности… И многое, многое, многое другое.