Страница:
— Внимание… Вперед!
Девушки довольно неуклюже — видимо сказывалось отсутствие необходимой тренировки, способствующей выполнению этого трудного упражнения, — прихлопывая себя по бокам согнутыми в локтях руками и громко, с выражением крякая, наперегонки рванули к времянке, подгоняемые импровизированным хлыстом Желябова, который прямо со старта, не жалеючи, одарил их соблазнительно сверкающие ягодицы, стараясь никого не обидеть невниманием, теперь уже сильными, хлесткими ударами гибкого прута, отчего на их нежной коже моментально вспухли ярко-красные рубцы. Мышастый, Воловиков и Сидорчук, осознав в полной мере важность поставленной перед ними задачи, с вдохновением подключились к веселой игре, с истовостью выполняя свои обязанности, азартно хлеща пробегающих мимо девиц. Особенно крепко доставалось замыкающей, поэтому те вынуждены были стараться изо всех сил, норовя избежать угощения прутьев, жалящих на легком морозце особенно больно. За всей этой сюрреалистической картиной, словно сошедшей с полотна какого-то безумца, обалдело наблюдали охранники, не веря в реальность происходящего и с отвалившимися от удивления челюстями дивясь мразматическому развлечению своих несомненно выживших из ума патронов…
Пробежав один полный круг туда и обратно, девушки заметно выдохлись и существенно сбавили темп, что не укрылось от зоркого ока Желябова, ясно отдающего себе отчет, что переборщить в этом деле тоже никак нельзя. Видя, что его жертвы долго не продержатся, он, когда те поравнялись с ним, завершая круг, веселым голосом массовика-затейника бодро заорал:
— А-ну, а-ну! Веселей! — И даже запел известный мотив, не забывая, однако, при этом звонко щелкать хлыстом по таким соблазнительным мишеням:
— А ну-ка девушки, а ну красавицы!.. Остался последний круг! И помните, что ожидает отставшую!.. — громко добавил он уже без всякого веселья, с вернувшейся в голос угрозой.
Девицы, услышав зловещее окончание его фразы, опять прибавили ходу, стараясь выдать все возможное, что еще было в их силах. Сейчас, разгоряченные от такого невиданного доселе развлечения, взмокшие, словно сами были на месте девиц, пробегающих обозначенную дистанцию, четверка, бросив свои посты, сбившись в беспорядочную кучу сразу за спинами девушек, уже не целясь, мешая друг другу, бежали и от души хлестали их прутьями, нанося при этом удары куда попадет — по спинам, рукам, ягодицам, ногам, испытывая при этом неожиданное наслаждение от вида исполосованных тел покорных исполнительниц их садистской воли. Причем Мышастый с легким для себя удивлением обнаружил, что влекомый каким-то неведомыми темными инстинктами стремится как можно крепче всыпать именно той, своей, черноволосой двадцатипятилетней красавице, и пожалел, что не имеет возможности в охватившем его яростном азарте проанализировать, как стыкуется его влечение к ее прекрасному телу с подсознательным стремлением ей же подпортить кожу, сделав так сильно нравящейся девушке как можно больнее…
Затем падающих от усталости и, не взирая на холодную осеннюю погоду, мокрых от пота девушек подобно послушному стаду вновь загнали внутрь дачи и проведя их, едва державшихся на заметно дрожащих ногах до ванной комнаты, впихнули внутрь, строго наказав приводить себя в надлежащий порядок.
Заперев за ними дверь и жестом пригласив друзей к столу, Желябов первым принялся раздеваться, принимая прежний, как до выхода на улицу, вид. Остальные молча последовали его примеру. Когда все четверо, разоблачившись до трусов, уселись за стол, бывший партсекретарь, налив каждому по полному фужеру водки — коньяк надоел, да его и не пьют подобным образом, — взяв свой и залпом его опорожнив, спросил с хитроватой усмешкой на принявшим обычный вид лице:
— Ну как? Убедились? Не обманул я вас?
После водки всех неожиданно разобрал какой-то нервный смех, давая организму разрядку после долгого времени вынужденного сдерживания эмоций. Началось это с Воловикова и сразу же перекинулось на остальных. Прохохотав не менее пяти минут, утирая обильно выступившие на глазах слезы, Мышастый наконец смог произнести короткий ответ:
— Да. — У него действительно в данный момент член стоял как у молодого, лишь меняя свое состояние из «твердого» в «очень твердое», и наоборот. И все это продолжалось с самого начала их игры — просто невероятно!.. С остальными, по-видимому, происходило то же самое. Воловиков открыл было рот, чтобы произнести какую-то цветастую речь, что явственно читалось по его вдохновленному, просветлевшему лицу, но только и смог что сказать:
— Ну ты даешь! — И, озадаченно крякнув, умолк.
— Никогда в такое не поверил бы… — подтвердил восхищенный Сидорчук.
— Так пользуйтесь же этим, друзья! — великодушно разрешил им Желябов. — Как там наши девицы, помылись? — И подойдя к двери ванной комнаты, широко ее распахнул:
— Ну что, красавицы, готовы?
Девушки уже закончили приводить себя в порядок, поочередно приняв душ, но сейчас опять испуганно сгрудились в кучку — они уже просто боялись выходить, не веря в очередное неожиданное преображение Желябова, который осуществил обратное превращение в доброго дядюшку и теперь ласковыми уговорами пытался выманить их из ванной. И только после того, как он прибегнув к старому, только что опробованному и отлично зарекомендовавшему себя методу, опять грозно насупил брови и рявкнул: «А ну, на выход!», только тогда, боязливо цепляясь друг за дружку, девушки робко вышли в банкетный зал и в нерешительности остановились у входа, не веря еще до конца, что все кошмары остались для них позади. И только когда их стала манить за стол восседающая за ним троица, они, нерешительно оглядываясь на подталкивающего их в спины Желябова, преодолевая страх, боязливо засеменили на приглашение. Им тут же всучили по полному фужеру водки и девушки, не заставляя себя долго упрашивать, мгновенно осушили налитое и тут же попросили еще — после всего пережитого им хотелось побыстрее забыться…
Только после третьего фужера спиртное, наконец, произвело свое действие, они слегка расслабились и начали верить, что самое страшное их, кажется, миновало. А еще через некоторое время, уже окончательно опьянев, они вновь убедились, что находятся среди добрых, заботливых, хорошо относящихся к ним дядюшек, а произошедшее недавно — не более чем сон, да и то не про них, и лишь горящие на коже рубцы заставляли порой морщиться, болезненно вздрагивать и искать наиболее удобное положение на стуле, если пострадавшие от прутьев места соприкасались со спинкой либо сидением… В итоге, пережив такие страшные минуты и мгновенно после этого напившись, по каким-то таинственным законам психологии девушки получили такой огромный потенциал желающей выплеснуться наружу энергии, который реализовался в сексуальных устремлениях, удачно наслоившись на потенциал помолодевших и испытывающих те же желания мужчин… Так что, через некоторое время отовсюду слышались характерные любовные стоны, напористые скрипы кроватных пружин и бессвязные выкрики — страсть девушек сейчас поистине не имела границ. Их распирала благодарность к хозяевам дачи за щедро подаренные им жизни…
Уже окончательно пресытившись, проведя такие часы, каких он не мог припомнить и касательно своих более молодых времен, попробовав сразу двух девиц практически одну за другой — причем первой была опять та, нравившаяся ему двадцатипятилетняя красавица, отдававшаяся ему с такой страстью и самозабвением, словно он действительно был ее спасителем, вырвавшим из страшных лап Желябова, — только тогда Мышастый вспомнил вдруг про Бугая с неожиданной сентиментальностью — возможно, мощная сексуальная разрядка настроила его на какой-то мажорный лад. Он обратился к Воловикову:
— Слушай, Константинович, ты не будешь возражать, может пусть наши бойцы тоже побалуются? А то сидят в заточении — скоро совсем отупеют.
— Конечно, Антон, — охотно согласился Воловиков, очевидно, испытывая то же чувство пресыщенной удовлетворенности, что и Мышастый, — обязательно надо позвать их сюда.
Мышастый набрал телефон Бугая:
— Бросай свои карты и иди сюда. И этого, Воловиковского, тоже с собой захвати.
Те примчались мгновенно, точно стояли за дверью, до того им уже обрыдло сидеть в этой самой времянке, протирая карточные рубашки до дыр.
— Ну что, Бугай, не желаешь ли поразмяться? — кивнул патрон на девиц, сидевших с ними за столом.
— Антон Алексеевич… — Тот даже руку к сердцу приложил, не найдя нужных слов; его массивная физиономия заранее расплылась в предвкушении удовольствия. К тому же за счет шефа, на халяву.
— Тогда выбирай, — великодушно предложил тот. — Любую.
Бугай не торопясь обошел весь стол, внимательно приглядываясь к девушкам, и выбрав из них единственную, пожалуй, полноватую, попросил ее встать. Затем обстоятельно оглядел ее с головы до ног и удовлетворившись осмотром, спросил у шефа:
— Куда ее?
Мышастый неопределенно махнул рукой:
— Да веди любую спальню.
Бугай чинно удалился, идя впереди своей подруги, которая послушно посеменила за ним. Оставался самбист.
— Ну а ты, Сергей, надумал кого-нибудь? — доброжелательно поинтересовался Воловиков.
Самбист, который с момента своего появления в зале не отрываясь смотрел на давно понравившуюся ему высокую черноволосую девушку, с которой проводил время Мышастый, мгновенно рванул к ней и каким-то ловким приемом закинув ее, едва успевшую выбраться из-за стола и только взвизгнувшую от неожиданности, на плечо, припустил к другой спальной комнате бегом.
— Да-а-а… Дела… — только и смог озадаченно протянуть Воловиков. — Без комментариев…
Казалось, что резкий тренированный самбист обладает куда большим потенциалом, чем медлительный с виду Бугай, но Мышастый не зря выбрал в телохранители именно его, нимало не сомневаясь в любых его качествах, включая в том числе и потенцию. Поспорив с Воловиковым на бутылку редкого коньяка многолетней выдержки, он одержал убедительнейшую победу. С той же невозмутимостью и обстоятельностью, с какой выбирал первую девушку, Бугай до вечера смог осеменить всех шестерых, в то время как непоседа самбист сломался после четвертой; а может просто слишком много сил отдал первой, своей черноволосой красавице.
— Вот так-то! — подвел итог Мышастый…
Вспомнив тот давний эпизод, он сделал необходимые для себя выводы. Теперь он был уверен…
Сидя в плетеных креслах за таким же плетеным из прутьев столом, на веранде, так как внутри дачи было слишком душно и жарко, компания из трех старых товарищей не спеша прихлебывала кофе. Те же двое телохранителей — Бугай и самбист — сидели поодаль за таким же, только меньшего размера столом, и опять резались в карты.
— Не тяни резину, Антон, — подал голос Воловиков, стараясь, впрочем, не слишком выказывать свое нетерпение.
— Помните те знаменательные три дня; те самые, которые мы провели здесь тогда, осенью? — спросил Мышастый, все время собиравшийся с мыслями и обдумывавший, с чего начать предстоящий непростой разговор.
— Это когда он, — Воловиков кивнул в сторону усмехнувшегося Желябова, — учудил? — Его голос слегка отдавал недовольством — фактически все долгое время, прошедшее с тех пор, эта тема являлась как бы запретной. Табу было наложено на нее без обсуждения, не сговариваясь — иначе с чего бы они дружили столько времени, если б не понимали друг друга без лишних слов. Им всем было просто немного стыдно. И совсем не потому, что они вдоволь наиздевались тогда над не смеющими проявить непокорность молодыми девчонками — это было ерундой. Ну кому придет в голову переживать за каких-то там смазливых дурех, которым, очевидно, просто на роду написано быть постоянно униженными?.. Скорее потому, что приоткрыли тогда друг перед другом свою истинную сущность, которую лучше было не показывать никому, так и держа ее самых в потаенных местах своего подсознания. Ведь все содеянное тогда их теплой компанией, им понравилось. Да еще как…
— Ничего, переживете, — ответил Мышастый своим же мыслям и глядя на удивленно уставившихся на него товарищей, объяснил:
— Я имею в виду, что не надо, ребята, друг перед другом прикидываться — мы есть именно такие, какие мы есть.
А мы одинаковые, иначе не были бы столько лет вместе… — Никто не оспорил это утверждение и он продолжил:
— Значит, примем это за аксиому? То, что в душе мы дикие пещерные люди, а совсем не те лощеные импозантные господа, какими все нас видят на всяческих там презентациях?
Ответом опять послужило общее молчание, которое было красноречивее любых слов, только Воловиков слегка покосился в сторону телохранителей.
— Ничего, им оттуда не слышно, — понял его опасения Мышастый. — Как бы там ни было, я все же намерен поговорить на эту тему.
— Да что там… — раскрыл, наконец, рот Желябов. — Антон, чего тут говорить? Ну хорошо, ты прав, потому что в душе я … — Он запнулся. — Ну да, пещерный человек, как ты справедливо подметил. И действительно дал выход своим низменным инстинктам, выпустив в какой-то момент их на волю. А вы, — он обвел их взглядом, — меня во всем поддержали. А все потому, что вы сами тоже такие. — И, перейдя на веселый тон, спросил:
— А что, ведь совсем неплохо получилось? Антон, я как, в тюряге прижился бы? Умею ведь на глотку брать?
— Там партсекретарей не слишком жалуют, — ответил Мышастый враз помрачневшему Желябову. — Пусть даже и бывших. А вообще ты ничего, без этого там тоже не обойтись, — чуть смягчил он свою слишком резкую отповедь. — И вообще, повторюсь, мы есть такие, какие мы есть. И все… А ты молодец, ты ведь все хорошо тогда устроил. Черт его знает, что там было у Сидорчука с той малышкой. Может и действительно она тогда что-то не то ляпнула, оскорбив его, а значит и всех нас в его лице… Мы ведь не моложе, и стояк у нас такой же, как у него. А может, он и сам, — Мышастый поморщился, — чего-то сглупил… Во-всяком случае, бить ее было вовсе необязательно, тут он конечно же переборщил.
— Да он вообще изрядный мудак, — наконец прорвало и Воловикова. — Я не знаю, о чем ты, Антон, собрался с нами вести разговор, но ты молодец, что его не пригласил. Все равно мы теперь встречаемся с ним все реже и реже. Не вписывается он в нашу компашку, мудаковат парень малость. Вот и тогда, действительно, учудил… — Он безнадежно махнул рукой.
— Ну да, — подтвердил Мышастый, — все из-за него. Весь кайф нам тогда поломал. В тот момент и так ведь нестояк был — запал-то уже не тот, а тут еще он со своей дурью настроение подпортил… Ведь эдак можно и вообще импотентом стать.
А Желябов молодец, выручил. — Он взглянул на него одобрительно:
— Враз двух зайцев убил. Так как узнать, кто там кого оскорбил, все равно не было никакой возможности, то ты и всех девок на всякий случай наказал, и Сидорчуку доказал, что вовсе необязательно было все решать так, как сделал он, рукоприкладством, все же мы не шпана какая. Можно было и так, без рук, поизгаляться над ними утонченно, показать этим девицам, кто они есть на самом деле в этой жизни — просто красивое мясо для утехи таких как мы и больше ничего, — да еще как нужно вести себя с клиентом. А станешь борзеть, враз поставят на место… Кстати, — внезапно что-то вспомнив, рассмеялся он, — я там навел справки после того случая… Ну так, через десятые руки, конечно, втихаря, чтоб никто не догадался, кто и зачем этим интересуется… Так вот: из шести тех девок, что у нас тогда побывали — четверо в один момент из интим-сервиса сдернули. Только пятки засверкали. И ни денежные посулы сутенеров, ни даже угрозы, ничто не заставило их вернуться продолжить работу — вот так-то!
Рассмеялись и остальные.
— Да, после такого сдернешь, пожалуй… — всхлипывал от смеха Воловиков. — Представляю себе… Девочки пришли тихо-мирно подработать этим своим местом, а тут такое… И прямо на первом же, или одном из первых выездов — надо же! В общем, поняли, что в жизни не все так просто, как кажется.
— Ну да, — поддержал его Желябов. — В общем, оказалось так, что мы все сделали к лучшему, наставили их на путь истинный. Показали девчонкам всю порочность избранной ими дороги. Теперь из них вырастут хорошие матери и все такое…
Эта вспышка веселости окончательно разрядила обстановку, сняв напряжение слегка не клеящейся беседы.
— Ну, девочки-то как раз поняли, — сказал Мышастый, — а вот Сидорчук — вряд ли.
— Да, — подтвердил Воловиков. — Он просто повеселился, а выводов не сделал. Да и черт с ним. Мне вообще кажется, что общение с ним надо потихоньку сводить на нет.
Все согласились.
— Ну ладно, — теперь уже не таясь под маской равнодушия, объявил Воловиков. — Будем считать вступительное слово законченным. Может, ты и впрямь не зря поднял эту тему. — Он благодарно взглянул на Мышастого. — Расставил, можно сказать, все точки над «i». Ну, а теперь давай, приступай к главному, не тяни кота за хвост…
Когда Мышастый закончил, наконец, выкладывать свою задумку, тем самым, по сути, сделав им конкретное предложение, нависла долгая тишина, нарушаемая только далеким щебетом птиц. Слушая рассказчика с таким прилежным вниманием, как дети слушают сказки, рассказываемые родителями, Воловиков с Желябовым забыли обо всем на свете, в том числе и про кофе с сигаретами. Не отрываясь, смотрели они на Мышастого, стараясь не пропустить ни единого слова, ни даже какую-либо интонацию его голоса…
Первым пришел в себя Воловиков и неуверенно предложил:
— Сделаем новый кофе? — И тут же крикнул с готовностью вскочившему по его знаку самбисту:
— Сергей, будь добр, завари нам, пожалуйста, кофе!
Тот, собрав чашки и захватив с их стола давно опустевший кофейник, ушел внутрь дачи делать кофе, а за время его отсутствия никто из троих, словно специально сговорившись, не произнес ни единого слова, пока он не вернулся и не разлил дымящийся ароматный напиток по чашкам.
— Ну что, ребята? — решился, наконец, спросить Мышастый. — Что скажете? — Стараясь не выказывать волнения, он ждал их окончательного приговора.
Первым опять собрался Воловиков:
— Знаешь что, Антон, — с расстановкой заговорил он, — если бы ты не заставил нас вспомнить то самое… — Он натянуто усмехнулся. — То мы… Ну, я, по крайней мере, — поправился он, — и слушать бы тебя сейчас не стал. — И Воловиков вопросительно посмотрел на Желябова.
— Да, — согласился тот. — Так и прикидывались бы друг перед другом, выкаблучивались — мол, мы из себя такие хорошие, правильные… — Мышастый с облегчением понял, что с их стороны — это закамуфлированное, иносказательное согласие.
— Ну так?.. — все же настаивал он.
— Давай обсудим детали, — едва ли не в один голос ответили товарищи и все трое с облегчением принялись за дожидавшийся их кофе…
— Слушай, — жалобно заныл Мелкий, — ну как это у тебя получается? Все время в самую точку лупишь! А я вот никак.
Один раз из пяти попаду — и то клево.
— Дубина, — снисходительно разъяснил Сокол, — я же тебя уже сто раз учил: упор должен быть твердый, чтобы мушка не дрожала, потом следишь еще, чтобы она набок не заваливалась, а прицелившись… Не спеша только… Затаи дыхание — и шмаляй себе на здоровье! Только вот еще что. Спусковой крючок жмешь медленно-медленно, плавно-плавно. Усек?
— Да усек я, усек, — уныло проговорил Мелкий, преломляя ружье и заряжая его маленькой пулькой, похожей на кофейную чашечку с отпиленной ручкой, только в миниатюре. — Только вот один хрен ничего не получается.
— Ты пробуй, пробуй, как я только что тебе сказал, — Сокол покровительственно хлопнул его по плечу. — Тренируйся, боец! Вон Дрын с Умником — тоже ничего наловчились. Конечно, до меня не дотянут, — он с легким пренебрежением взглянул в их сторону, — но на твердую четверку палят.
— Стоп! — объявил перерыв слегка сгорбленный старичок в джинсовой куртке. — Иду менять мишени. Стволы вверх!.. И что это вы, ребята, все ходите? — поинтересовался он с легкой ворчливостью, уже возвращаясь обратно. — Вторую неделю каждый день стреляете. В армию, что ли, собрались?
— В армию, в армию, — ответил за всех Сокол, нетерпеливо помахивая винтовкой. — А ну, отчаливай, папаша, а не то как загоню сейчас в лобешню! Старуха плакать будет! — И громко засмеялся собственному остроумию.
— А у тебя ничего получается, милок, — прошамкал старик, пропустив мимо ушей грубость этого парня со шрамом на лице. — Вот у них чуть похуже, но тоже ничего, — он кивнул на Умника с Дрыном, заряжающих ружья, — а вот ты совсем неумеха. — Хозяин тира кивнул на Мелкого. — В армии кашу варить будешь!
— Ничего, к кухне поближе — святое дело, — пробурчал тот, перефразируя где-то слышанную солдатскую баутку. — Да мне просто винтовка бракованная попалась! — вдруг нашел он истинную причину своих неудач. — У нее прицел сбит! Точно!
— Сбит, говоришь? — невозмутимо переспросил старичок и перешел на другую сторону разделявшего их барьера. — А ну-ка дай сюда! — Он отобрал у Мелкого винтовку и навскидку, словно и не целясь, выстрелил в стену, увешанную всякой всячиной. Мгновенно ожившая красная мельница бешено завращала выкрашенными в белый цвет крыльями. — Вот так! А ты говоришь, прицел.
Все засмеялись, а Мелкий, сконфужено шмыгнув носом, вновь переломил винтовку…
Голова же все это время, отдав своей команде распоряжение тренироваться в стрельбе, преспокойно пил пиво и грелся на солнышке. Когда был жив его отец, еще хоть как-то державший в руках своего непослушного с детства отпрыска и беспощадно пускавший в ход ремень при малейших признаках строптивости последнего, считая ремень самым эффективным средством воспитания, он иногда, если не был сильно пьян, водил его в тир, где маленький тогда еще Голова научился более-менее сносно стрелять по мишеням, и сейчас закономерно считал, что этого ему вполне достаточно…
Наконец он решил устроить проверку боеготовности своей банды — никаким другим словом, начиная с того момента, как они обзавелись оружием, он их компанию не называл, произнося его с немалой гордостью. Посмотрев, как отстрелялись в тире его подчиненные — новоявленные бандиты, — в целом Голованов остался доволен достигнутыми ими успехами, сделав единственное замечание Мелкому, которому следовало бы, по его мнению, подтянуться.
— Ладно, хватит развлекаться, скоро устроим настоящие боевые стрельбы, — важно сообщил он, считая себя немалым знатоком военного дела с того самого дня, как устроил пьянку в караульном помещении, нанеся дружественный визит к воинам вместе с Умником и Светланой. — Хватит вам уже из игрушечных-то пулять, да деньги из общака почем зря переводить…
В воскресенье, которое было объявлено паханом днем стрельб, ребята впятером доехали до нужной остановки и пройдя до полигона, через некоторое время оказались в облюбованном блиндаже, где потихоньку скапливались кое-какие предметы быта: лопата, банки с всевозможными соленьями на закусь, несколько рваных матрацев, одеяла и прочее барахло.
— Теперь мы и осаду сможем здесь держать, — гордо бросил предводитель, указав на припасы, перекочевавшие из подвалов запасливых пенсионеров к ним в блиндаж. — Жалко вот только хлеба нет, надо будет при случае каких сухарей насушить. И сигарет тоже заначку сделать.
— Опять ты про свою осаду, — насторожился Мелкий, которому эта тема активно не нравилась, вызывая неприятное сосущее чувство в желудке. — Скажешь ты наконец что-нибудь конкретно или нет?
— Узнаешь, очень даже скоро. Всему свое время, — мрачно пообещал ему Голова. — Сейчас пойдем, по лесу пошастаем, — обратился он уже ко всем, — разбирайте, в общем, каждый по карабину, заряжайте его по полной, десятью патронами, и вперед.
— А чего по лесу-то шляться? — не понял Дрын, вскрывая тайник и передавая оружие Умнику с Соколом. — Давай прямо на полигоне. Тут места вон сколько. Мишень где-нибудь присобачим, и погнали!
— Посмотрим, — уклончиво ответил пахан. — Пока по лесу, я сказал… Водку не тронь! — бросил он Соколу, потянувшемуся было к сумке со спиртным, которую привезли с собой. — Водку мы на потом оставим.
— Ну хоть маленько тяпнем? — не сдавался Сокол.
Голованов, немного подумав, согласился:
— Давай две выглушим здесь, а одну возьмем с собой, в дорогу, — решил наконец он. — И веревку кто-нибудь возьмите… — скомандовал под конец предводитель, наблюдая как Дрын прячет бутылку водки за пояс.
— Веревку-то зачем? — не выдержал и Умник — вся эта загадочность ему тоже весьма не нравилась.
— Мало ли… Сгодится на что-нибудь, — опять уклонился от прямого ответа Голова.
Ненадолго присев, они быстро выпили две бутылки и отправились в лес… Стояла чудесная погода, в такое время впору было загорать где-нибудь у речки, но сейчас об этом никто и не помышлял, все мысли оболтусов, бродящих на манер партизан во время войны, были заняты только одним — скоро Голова даст команду и они устроят настоящие стрельбы. Никому из них еще не приходилось стрелять из боевого оружия и все ждали этого момента с нетерпением.
— Ну что, Голова, — заныл Сокол, которому надоело бродить, — чего тянуть-то? Вон сколько мест неплохих прошли.
Грибы, что ли собираем?
— Для грибов рановато, — хохотнул Мелкий, поправляя постоянно сползающий с плеча карабин, — ягоды может и есть.
Девушки довольно неуклюже — видимо сказывалось отсутствие необходимой тренировки, способствующей выполнению этого трудного упражнения, — прихлопывая себя по бокам согнутыми в локтях руками и громко, с выражением крякая, наперегонки рванули к времянке, подгоняемые импровизированным хлыстом Желябова, который прямо со старта, не жалеючи, одарил их соблазнительно сверкающие ягодицы, стараясь никого не обидеть невниманием, теперь уже сильными, хлесткими ударами гибкого прута, отчего на их нежной коже моментально вспухли ярко-красные рубцы. Мышастый, Воловиков и Сидорчук, осознав в полной мере важность поставленной перед ними задачи, с вдохновением подключились к веселой игре, с истовостью выполняя свои обязанности, азартно хлеща пробегающих мимо девиц. Особенно крепко доставалось замыкающей, поэтому те вынуждены были стараться изо всех сил, норовя избежать угощения прутьев, жалящих на легком морозце особенно больно. За всей этой сюрреалистической картиной, словно сошедшей с полотна какого-то безумца, обалдело наблюдали охранники, не веря в реальность происходящего и с отвалившимися от удивления челюстями дивясь мразматическому развлечению своих несомненно выживших из ума патронов…
Пробежав один полный круг туда и обратно, девушки заметно выдохлись и существенно сбавили темп, что не укрылось от зоркого ока Желябова, ясно отдающего себе отчет, что переборщить в этом деле тоже никак нельзя. Видя, что его жертвы долго не продержатся, он, когда те поравнялись с ним, завершая круг, веселым голосом массовика-затейника бодро заорал:
— А-ну, а-ну! Веселей! — И даже запел известный мотив, не забывая, однако, при этом звонко щелкать хлыстом по таким соблазнительным мишеням:
— А ну-ка девушки, а ну красавицы!.. Остался последний круг! И помните, что ожидает отставшую!.. — громко добавил он уже без всякого веселья, с вернувшейся в голос угрозой.
Девицы, услышав зловещее окончание его фразы, опять прибавили ходу, стараясь выдать все возможное, что еще было в их силах. Сейчас, разгоряченные от такого невиданного доселе развлечения, взмокшие, словно сами были на месте девиц, пробегающих обозначенную дистанцию, четверка, бросив свои посты, сбившись в беспорядочную кучу сразу за спинами девушек, уже не целясь, мешая друг другу, бежали и от души хлестали их прутьями, нанося при этом удары куда попадет — по спинам, рукам, ягодицам, ногам, испытывая при этом неожиданное наслаждение от вида исполосованных тел покорных исполнительниц их садистской воли. Причем Мышастый с легким для себя удивлением обнаружил, что влекомый каким-то неведомыми темными инстинктами стремится как можно крепче всыпать именно той, своей, черноволосой двадцатипятилетней красавице, и пожалел, что не имеет возможности в охватившем его яростном азарте проанализировать, как стыкуется его влечение к ее прекрасному телу с подсознательным стремлением ей же подпортить кожу, сделав так сильно нравящейся девушке как можно больнее…
Затем падающих от усталости и, не взирая на холодную осеннюю погоду, мокрых от пота девушек подобно послушному стаду вновь загнали внутрь дачи и проведя их, едва державшихся на заметно дрожащих ногах до ванной комнаты, впихнули внутрь, строго наказав приводить себя в надлежащий порядок.
Заперев за ними дверь и жестом пригласив друзей к столу, Желябов первым принялся раздеваться, принимая прежний, как до выхода на улицу, вид. Остальные молча последовали его примеру. Когда все четверо, разоблачившись до трусов, уселись за стол, бывший партсекретарь, налив каждому по полному фужеру водки — коньяк надоел, да его и не пьют подобным образом, — взяв свой и залпом его опорожнив, спросил с хитроватой усмешкой на принявшим обычный вид лице:
— Ну как? Убедились? Не обманул я вас?
После водки всех неожиданно разобрал какой-то нервный смех, давая организму разрядку после долгого времени вынужденного сдерживания эмоций. Началось это с Воловикова и сразу же перекинулось на остальных. Прохохотав не менее пяти минут, утирая обильно выступившие на глазах слезы, Мышастый наконец смог произнести короткий ответ:
— Да. — У него действительно в данный момент член стоял как у молодого, лишь меняя свое состояние из «твердого» в «очень твердое», и наоборот. И все это продолжалось с самого начала их игры — просто невероятно!.. С остальными, по-видимому, происходило то же самое. Воловиков открыл было рот, чтобы произнести какую-то цветастую речь, что явственно читалось по его вдохновленному, просветлевшему лицу, но только и смог что сказать:
— Ну ты даешь! — И, озадаченно крякнув, умолк.
— Никогда в такое не поверил бы… — подтвердил восхищенный Сидорчук.
— Так пользуйтесь же этим, друзья! — великодушно разрешил им Желябов. — Как там наши девицы, помылись? — И подойдя к двери ванной комнаты, широко ее распахнул:
— Ну что, красавицы, готовы?
Девушки уже закончили приводить себя в порядок, поочередно приняв душ, но сейчас опять испуганно сгрудились в кучку — они уже просто боялись выходить, не веря в очередное неожиданное преображение Желябова, который осуществил обратное превращение в доброго дядюшку и теперь ласковыми уговорами пытался выманить их из ванной. И только после того, как он прибегнув к старому, только что опробованному и отлично зарекомендовавшему себя методу, опять грозно насупил брови и рявкнул: «А ну, на выход!», только тогда, боязливо цепляясь друг за дружку, девушки робко вышли в банкетный зал и в нерешительности остановились у входа, не веря еще до конца, что все кошмары остались для них позади. И только когда их стала манить за стол восседающая за ним троица, они, нерешительно оглядываясь на подталкивающего их в спины Желябова, преодолевая страх, боязливо засеменили на приглашение. Им тут же всучили по полному фужеру водки и девушки, не заставляя себя долго упрашивать, мгновенно осушили налитое и тут же попросили еще — после всего пережитого им хотелось побыстрее забыться…
Только после третьего фужера спиртное, наконец, произвело свое действие, они слегка расслабились и начали верить, что самое страшное их, кажется, миновало. А еще через некоторое время, уже окончательно опьянев, они вновь убедились, что находятся среди добрых, заботливых, хорошо относящихся к ним дядюшек, а произошедшее недавно — не более чем сон, да и то не про них, и лишь горящие на коже рубцы заставляли порой морщиться, болезненно вздрагивать и искать наиболее удобное положение на стуле, если пострадавшие от прутьев места соприкасались со спинкой либо сидением… В итоге, пережив такие страшные минуты и мгновенно после этого напившись, по каким-то таинственным законам психологии девушки получили такой огромный потенциал желающей выплеснуться наружу энергии, который реализовался в сексуальных устремлениях, удачно наслоившись на потенциал помолодевших и испытывающих те же желания мужчин… Так что, через некоторое время отовсюду слышались характерные любовные стоны, напористые скрипы кроватных пружин и бессвязные выкрики — страсть девушек сейчас поистине не имела границ. Их распирала благодарность к хозяевам дачи за щедро подаренные им жизни…
Уже окончательно пресытившись, проведя такие часы, каких он не мог припомнить и касательно своих более молодых времен, попробовав сразу двух девиц практически одну за другой — причем первой была опять та, нравившаяся ему двадцатипятилетняя красавица, отдававшаяся ему с такой страстью и самозабвением, словно он действительно был ее спасителем, вырвавшим из страшных лап Желябова, — только тогда Мышастый вспомнил вдруг про Бугая с неожиданной сентиментальностью — возможно, мощная сексуальная разрядка настроила его на какой-то мажорный лад. Он обратился к Воловикову:
— Слушай, Константинович, ты не будешь возражать, может пусть наши бойцы тоже побалуются? А то сидят в заточении — скоро совсем отупеют.
— Конечно, Антон, — охотно согласился Воловиков, очевидно, испытывая то же чувство пресыщенной удовлетворенности, что и Мышастый, — обязательно надо позвать их сюда.
Мышастый набрал телефон Бугая:
— Бросай свои карты и иди сюда. И этого, Воловиковского, тоже с собой захвати.
Те примчались мгновенно, точно стояли за дверью, до того им уже обрыдло сидеть в этой самой времянке, протирая карточные рубашки до дыр.
— Ну что, Бугай, не желаешь ли поразмяться? — кивнул патрон на девиц, сидевших с ними за столом.
— Антон Алексеевич… — Тот даже руку к сердцу приложил, не найдя нужных слов; его массивная физиономия заранее расплылась в предвкушении удовольствия. К тому же за счет шефа, на халяву.
— Тогда выбирай, — великодушно предложил тот. — Любую.
Бугай не торопясь обошел весь стол, внимательно приглядываясь к девушкам, и выбрав из них единственную, пожалуй, полноватую, попросил ее встать. Затем обстоятельно оглядел ее с головы до ног и удовлетворившись осмотром, спросил у шефа:
— Куда ее?
Мышастый неопределенно махнул рукой:
— Да веди любую спальню.
Бугай чинно удалился, идя впереди своей подруги, которая послушно посеменила за ним. Оставался самбист.
— Ну а ты, Сергей, надумал кого-нибудь? — доброжелательно поинтересовался Воловиков.
Самбист, который с момента своего появления в зале не отрываясь смотрел на давно понравившуюся ему высокую черноволосую девушку, с которой проводил время Мышастый, мгновенно рванул к ней и каким-то ловким приемом закинув ее, едва успевшую выбраться из-за стола и только взвизгнувшую от неожиданности, на плечо, припустил к другой спальной комнате бегом.
— Да-а-а… Дела… — только и смог озадаченно протянуть Воловиков. — Без комментариев…
Казалось, что резкий тренированный самбист обладает куда большим потенциалом, чем медлительный с виду Бугай, но Мышастый не зря выбрал в телохранители именно его, нимало не сомневаясь в любых его качествах, включая в том числе и потенцию. Поспорив с Воловиковым на бутылку редкого коньяка многолетней выдержки, он одержал убедительнейшую победу. С той же невозмутимостью и обстоятельностью, с какой выбирал первую девушку, Бугай до вечера смог осеменить всех шестерых, в то время как непоседа самбист сломался после четвертой; а может просто слишком много сил отдал первой, своей черноволосой красавице.
— Вот так-то! — подвел итог Мышастый…
Вспомнив тот давний эпизод, он сделал необходимые для себя выводы. Теперь он был уверен…
Сидя в плетеных креслах за таким же плетеным из прутьев столом, на веранде, так как внутри дачи было слишком душно и жарко, компания из трех старых товарищей не спеша прихлебывала кофе. Те же двое телохранителей — Бугай и самбист — сидели поодаль за таким же, только меньшего размера столом, и опять резались в карты.
— Не тяни резину, Антон, — подал голос Воловиков, стараясь, впрочем, не слишком выказывать свое нетерпение.
— Помните те знаменательные три дня; те самые, которые мы провели здесь тогда, осенью? — спросил Мышастый, все время собиравшийся с мыслями и обдумывавший, с чего начать предстоящий непростой разговор.
— Это когда он, — Воловиков кивнул в сторону усмехнувшегося Желябова, — учудил? — Его голос слегка отдавал недовольством — фактически все долгое время, прошедшее с тех пор, эта тема являлась как бы запретной. Табу было наложено на нее без обсуждения, не сговариваясь — иначе с чего бы они дружили столько времени, если б не понимали друг друга без лишних слов. Им всем было просто немного стыдно. И совсем не потому, что они вдоволь наиздевались тогда над не смеющими проявить непокорность молодыми девчонками — это было ерундой. Ну кому придет в голову переживать за каких-то там смазливых дурех, которым, очевидно, просто на роду написано быть постоянно униженными?.. Скорее потому, что приоткрыли тогда друг перед другом свою истинную сущность, которую лучше было не показывать никому, так и держа ее самых в потаенных местах своего подсознания. Ведь все содеянное тогда их теплой компанией, им понравилось. Да еще как…
— Ничего, переживете, — ответил Мышастый своим же мыслям и глядя на удивленно уставившихся на него товарищей, объяснил:
— Я имею в виду, что не надо, ребята, друг перед другом прикидываться — мы есть именно такие, какие мы есть.
А мы одинаковые, иначе не были бы столько лет вместе… — Никто не оспорил это утверждение и он продолжил:
— Значит, примем это за аксиому? То, что в душе мы дикие пещерные люди, а совсем не те лощеные импозантные господа, какими все нас видят на всяческих там презентациях?
Ответом опять послужило общее молчание, которое было красноречивее любых слов, только Воловиков слегка покосился в сторону телохранителей.
— Ничего, им оттуда не слышно, — понял его опасения Мышастый. — Как бы там ни было, я все же намерен поговорить на эту тему.
— Да что там… — раскрыл, наконец, рот Желябов. — Антон, чего тут говорить? Ну хорошо, ты прав, потому что в душе я … — Он запнулся. — Ну да, пещерный человек, как ты справедливо подметил. И действительно дал выход своим низменным инстинктам, выпустив в какой-то момент их на волю. А вы, — он обвел их взглядом, — меня во всем поддержали. А все потому, что вы сами тоже такие. — И, перейдя на веселый тон, спросил:
— А что, ведь совсем неплохо получилось? Антон, я как, в тюряге прижился бы? Умею ведь на глотку брать?
— Там партсекретарей не слишком жалуют, — ответил Мышастый враз помрачневшему Желябову. — Пусть даже и бывших. А вообще ты ничего, без этого там тоже не обойтись, — чуть смягчил он свою слишком резкую отповедь. — И вообще, повторюсь, мы есть такие, какие мы есть. И все… А ты молодец, ты ведь все хорошо тогда устроил. Черт его знает, что там было у Сидорчука с той малышкой. Может и действительно она тогда что-то не то ляпнула, оскорбив его, а значит и всех нас в его лице… Мы ведь не моложе, и стояк у нас такой же, как у него. А может, он и сам, — Мышастый поморщился, — чего-то сглупил… Во-всяком случае, бить ее было вовсе необязательно, тут он конечно же переборщил.
— Да он вообще изрядный мудак, — наконец прорвало и Воловикова. — Я не знаю, о чем ты, Антон, собрался с нами вести разговор, но ты молодец, что его не пригласил. Все равно мы теперь встречаемся с ним все реже и реже. Не вписывается он в нашу компашку, мудаковат парень малость. Вот и тогда, действительно, учудил… — Он безнадежно махнул рукой.
— Ну да, — подтвердил Мышастый, — все из-за него. Весь кайф нам тогда поломал. В тот момент и так ведь нестояк был — запал-то уже не тот, а тут еще он со своей дурью настроение подпортил… Ведь эдак можно и вообще импотентом стать.
А Желябов молодец, выручил. — Он взглянул на него одобрительно:
— Враз двух зайцев убил. Так как узнать, кто там кого оскорбил, все равно не было никакой возможности, то ты и всех девок на всякий случай наказал, и Сидорчуку доказал, что вовсе необязательно было все решать так, как сделал он, рукоприкладством, все же мы не шпана какая. Можно было и так, без рук, поизгаляться над ними утонченно, показать этим девицам, кто они есть на самом деле в этой жизни — просто красивое мясо для утехи таких как мы и больше ничего, — да еще как нужно вести себя с клиентом. А станешь борзеть, враз поставят на место… Кстати, — внезапно что-то вспомнив, рассмеялся он, — я там навел справки после того случая… Ну так, через десятые руки, конечно, втихаря, чтоб никто не догадался, кто и зачем этим интересуется… Так вот: из шести тех девок, что у нас тогда побывали — четверо в один момент из интим-сервиса сдернули. Только пятки засверкали. И ни денежные посулы сутенеров, ни даже угрозы, ничто не заставило их вернуться продолжить работу — вот так-то!
Рассмеялись и остальные.
— Да, после такого сдернешь, пожалуй… — всхлипывал от смеха Воловиков. — Представляю себе… Девочки пришли тихо-мирно подработать этим своим местом, а тут такое… И прямо на первом же, или одном из первых выездов — надо же! В общем, поняли, что в жизни не все так просто, как кажется.
— Ну да, — поддержал его Желябов. — В общем, оказалось так, что мы все сделали к лучшему, наставили их на путь истинный. Показали девчонкам всю порочность избранной ими дороги. Теперь из них вырастут хорошие матери и все такое…
Эта вспышка веселости окончательно разрядила обстановку, сняв напряжение слегка не клеящейся беседы.
— Ну, девочки-то как раз поняли, — сказал Мышастый, — а вот Сидорчук — вряд ли.
— Да, — подтвердил Воловиков. — Он просто повеселился, а выводов не сделал. Да и черт с ним. Мне вообще кажется, что общение с ним надо потихоньку сводить на нет.
Все согласились.
— Ну ладно, — теперь уже не таясь под маской равнодушия, объявил Воловиков. — Будем считать вступительное слово законченным. Может, ты и впрямь не зря поднял эту тему. — Он благодарно взглянул на Мышастого. — Расставил, можно сказать, все точки над «i». Ну, а теперь давай, приступай к главному, не тяни кота за хвост…
Когда Мышастый закончил, наконец, выкладывать свою задумку, тем самым, по сути, сделав им конкретное предложение, нависла долгая тишина, нарушаемая только далеким щебетом птиц. Слушая рассказчика с таким прилежным вниманием, как дети слушают сказки, рассказываемые родителями, Воловиков с Желябовым забыли обо всем на свете, в том числе и про кофе с сигаретами. Не отрываясь, смотрели они на Мышастого, стараясь не пропустить ни единого слова, ни даже какую-либо интонацию его голоса…
Первым пришел в себя Воловиков и неуверенно предложил:
— Сделаем новый кофе? — И тут же крикнул с готовностью вскочившему по его знаку самбисту:
— Сергей, будь добр, завари нам, пожалуйста, кофе!
Тот, собрав чашки и захватив с их стола давно опустевший кофейник, ушел внутрь дачи делать кофе, а за время его отсутствия никто из троих, словно специально сговорившись, не произнес ни единого слова, пока он не вернулся и не разлил дымящийся ароматный напиток по чашкам.
— Ну что, ребята? — решился, наконец, спросить Мышастый. — Что скажете? — Стараясь не выказывать волнения, он ждал их окончательного приговора.
Первым опять собрался Воловиков:
— Знаешь что, Антон, — с расстановкой заговорил он, — если бы ты не заставил нас вспомнить то самое… — Он натянуто усмехнулся. — То мы… Ну, я, по крайней мере, — поправился он, — и слушать бы тебя сейчас не стал. — И Воловиков вопросительно посмотрел на Желябова.
— Да, — согласился тот. — Так и прикидывались бы друг перед другом, выкаблучивались — мол, мы из себя такие хорошие, правильные… — Мышастый с облегчением понял, что с их стороны — это закамуфлированное, иносказательное согласие.
— Ну так?.. — все же настаивал он.
— Давай обсудим детали, — едва ли не в один голос ответили товарищи и все трое с облегчением принялись за дожидавшийся их кофе…
— Слушай, — жалобно заныл Мелкий, — ну как это у тебя получается? Все время в самую точку лупишь! А я вот никак.
Один раз из пяти попаду — и то клево.
— Дубина, — снисходительно разъяснил Сокол, — я же тебя уже сто раз учил: упор должен быть твердый, чтобы мушка не дрожала, потом следишь еще, чтобы она набок не заваливалась, а прицелившись… Не спеша только… Затаи дыхание — и шмаляй себе на здоровье! Только вот еще что. Спусковой крючок жмешь медленно-медленно, плавно-плавно. Усек?
— Да усек я, усек, — уныло проговорил Мелкий, преломляя ружье и заряжая его маленькой пулькой, похожей на кофейную чашечку с отпиленной ручкой, только в миниатюре. — Только вот один хрен ничего не получается.
— Ты пробуй, пробуй, как я только что тебе сказал, — Сокол покровительственно хлопнул его по плечу. — Тренируйся, боец! Вон Дрын с Умником — тоже ничего наловчились. Конечно, до меня не дотянут, — он с легким пренебрежением взглянул в их сторону, — но на твердую четверку палят.
— Стоп! — объявил перерыв слегка сгорбленный старичок в джинсовой куртке. — Иду менять мишени. Стволы вверх!.. И что это вы, ребята, все ходите? — поинтересовался он с легкой ворчливостью, уже возвращаясь обратно. — Вторую неделю каждый день стреляете. В армию, что ли, собрались?
— В армию, в армию, — ответил за всех Сокол, нетерпеливо помахивая винтовкой. — А ну, отчаливай, папаша, а не то как загоню сейчас в лобешню! Старуха плакать будет! — И громко засмеялся собственному остроумию.
— А у тебя ничего получается, милок, — прошамкал старик, пропустив мимо ушей грубость этого парня со шрамом на лице. — Вот у них чуть похуже, но тоже ничего, — он кивнул на Умника с Дрыном, заряжающих ружья, — а вот ты совсем неумеха. — Хозяин тира кивнул на Мелкого. — В армии кашу варить будешь!
— Ничего, к кухне поближе — святое дело, — пробурчал тот, перефразируя где-то слышанную солдатскую баутку. — Да мне просто винтовка бракованная попалась! — вдруг нашел он истинную причину своих неудач. — У нее прицел сбит! Точно!
— Сбит, говоришь? — невозмутимо переспросил старичок и перешел на другую сторону разделявшего их барьера. — А ну-ка дай сюда! — Он отобрал у Мелкого винтовку и навскидку, словно и не целясь, выстрелил в стену, увешанную всякой всячиной. Мгновенно ожившая красная мельница бешено завращала выкрашенными в белый цвет крыльями. — Вот так! А ты говоришь, прицел.
Все засмеялись, а Мелкий, сконфужено шмыгнув носом, вновь переломил винтовку…
Голова же все это время, отдав своей команде распоряжение тренироваться в стрельбе, преспокойно пил пиво и грелся на солнышке. Когда был жив его отец, еще хоть как-то державший в руках своего непослушного с детства отпрыска и беспощадно пускавший в ход ремень при малейших признаках строптивости последнего, считая ремень самым эффективным средством воспитания, он иногда, если не был сильно пьян, водил его в тир, где маленький тогда еще Голова научился более-менее сносно стрелять по мишеням, и сейчас закономерно считал, что этого ему вполне достаточно…
Наконец он решил устроить проверку боеготовности своей банды — никаким другим словом, начиная с того момента, как они обзавелись оружием, он их компанию не называл, произнося его с немалой гордостью. Посмотрев, как отстрелялись в тире его подчиненные — новоявленные бандиты, — в целом Голованов остался доволен достигнутыми ими успехами, сделав единственное замечание Мелкому, которому следовало бы, по его мнению, подтянуться.
— Ладно, хватит развлекаться, скоро устроим настоящие боевые стрельбы, — важно сообщил он, считая себя немалым знатоком военного дела с того самого дня, как устроил пьянку в караульном помещении, нанеся дружественный визит к воинам вместе с Умником и Светланой. — Хватит вам уже из игрушечных-то пулять, да деньги из общака почем зря переводить…
В воскресенье, которое было объявлено паханом днем стрельб, ребята впятером доехали до нужной остановки и пройдя до полигона, через некоторое время оказались в облюбованном блиндаже, где потихоньку скапливались кое-какие предметы быта: лопата, банки с всевозможными соленьями на закусь, несколько рваных матрацев, одеяла и прочее барахло.
— Теперь мы и осаду сможем здесь держать, — гордо бросил предводитель, указав на припасы, перекочевавшие из подвалов запасливых пенсионеров к ним в блиндаж. — Жалко вот только хлеба нет, надо будет при случае каких сухарей насушить. И сигарет тоже заначку сделать.
— Опять ты про свою осаду, — насторожился Мелкий, которому эта тема активно не нравилась, вызывая неприятное сосущее чувство в желудке. — Скажешь ты наконец что-нибудь конкретно или нет?
— Узнаешь, очень даже скоро. Всему свое время, — мрачно пообещал ему Голова. — Сейчас пойдем, по лесу пошастаем, — обратился он уже ко всем, — разбирайте, в общем, каждый по карабину, заряжайте его по полной, десятью патронами, и вперед.
— А чего по лесу-то шляться? — не понял Дрын, вскрывая тайник и передавая оружие Умнику с Соколом. — Давай прямо на полигоне. Тут места вон сколько. Мишень где-нибудь присобачим, и погнали!
— Посмотрим, — уклончиво ответил пахан. — Пока по лесу, я сказал… Водку не тронь! — бросил он Соколу, потянувшемуся было к сумке со спиртным, которую привезли с собой. — Водку мы на потом оставим.
— Ну хоть маленько тяпнем? — не сдавался Сокол.
Голованов, немного подумав, согласился:
— Давай две выглушим здесь, а одну возьмем с собой, в дорогу, — решил наконец он. — И веревку кто-нибудь возьмите… — скомандовал под конец предводитель, наблюдая как Дрын прячет бутылку водки за пояс.
— Веревку-то зачем? — не выдержал и Умник — вся эта загадочность ему тоже весьма не нравилась.
— Мало ли… Сгодится на что-нибудь, — опять уклонился от прямого ответа Голова.
Ненадолго присев, они быстро выпили две бутылки и отправились в лес… Стояла чудесная погода, в такое время впору было загорать где-нибудь у речки, но сейчас об этом никто и не помышлял, все мысли оболтусов, бродящих на манер партизан во время войны, были заняты только одним — скоро Голова даст команду и они устроят настоящие стрельбы. Никому из них еще не приходилось стрелять из боевого оружия и все ждали этого момента с нетерпением.
— Ну что, Голова, — заныл Сокол, которому надоело бродить, — чего тянуть-то? Вон сколько мест неплохих прошли.
Грибы, что ли собираем?
— Для грибов рановато, — хохотнул Мелкий, поправляя постоянно сползающий с плеча карабин, — ягоды может и есть.