Страница:
Джоан Коллинз
Любовь, страсть, ненависть
И плач, и смех не очень долго длятся,
Любовь и ненависть, а также страсть порой,
Я думаю, для нас не много значат,
Когда мы переходим в мир иной.
Эрнест Доусон
Робину со всей моей любовью
Пролог
Акапулько, 1955 год
Старший инспектор полиции очень не любил киношников. Ему не понравилось, когда они во время съемок перерыли его любимую детскую площадку, еще больше он их возненавидел, когда умер очередной член съемочной группы.
Хуже этой смерти на съемочной площадке было только одно: она была третьей по счету.
Последняя трагедия была похожа на несчастный случай. Старый деревянный подвесной вагончик, в котором находился несчастный, рухнул на скалистый берег. Он скончался на месте. В третий раз за три месяца старшего инспектора Гомеза отрывали от законного спокойного сна, вынуждая заниматься делами этой пестрой группы актеров, продюсеров и техников. Все они стояли теперь с пепельно-серыми лицами на берегу в свете бледной луны, и легкий тихоокеанский бриз колыхал шифон и шелк женских платьев.
Он начал задавать тщательно продуманные вопросы.
Молодой режиссер-вундеркинд, который первым оказался у тела, рассказал Гомезу, что вся без исключения съемочная группа и обслуживающий персонал терпеть не могли погибшего.
Исполнительница главной роли тут же возразила ему, сказав, что злобный вид скрывал поистине мягкий характер.
Юная и чрезвычайно сексуальная инженю[1] все время шептала с французским акцентом: «Бог троицу любит», а сопровождающая ее старая дева плакала, в отчаянии ломая руки.
Титулованная сценаристка высморкалась и, опершись на услужливо подставленную руку молодого полицейского, стала подробно объяснять ему, что, по ее мнению, произошло. Знаменитый английский актер, исполнитель ролей мужественных героев, хорошо поставленным голосом заявил, что все эти хитроумные киношные приспособления просто смертельные ловушки.
Щеголеватый привлекательный главный герой ничего не сказал и только удивился, что куда-то исчезла его таинственная невеста.
Гомез уже собирался избавиться от них, но в этот момент к нему подошел молодой полицейский офицер и что-то настойчиво зашептал па ухо.
– Минутку, – обратился к актерам старший инспектор, – одну минуточку, пожалуйста, – быстро сказал он.
И сообщил этим растерянным и внимательно слушающим его людям, что предварительное исследование обломков вагончика свидетельствует о том, что это не был несчастный случай.
– Это убийство, – сказал Гомез.
Но один из них уже знал об этом, потому, что у него были серьезные основания для убийства.
В немом изумлении они смотрели друг на друга, и никто не заметил, как янтарная бусинка, зажатая в руке покойника, медленно скатилась в теплое море.
Старший инспектор полиции очень не любил киношников. Ему не понравилось, когда они во время съемок перерыли его любимую детскую площадку, еще больше он их возненавидел, когда умер очередной член съемочной группы.
Хуже этой смерти на съемочной площадке было только одно: она была третьей по счету.
Последняя трагедия была похожа на несчастный случай. Старый деревянный подвесной вагончик, в котором находился несчастный, рухнул на скалистый берег. Он скончался на месте. В третий раз за три месяца старшего инспектора Гомеза отрывали от законного спокойного сна, вынуждая заниматься делами этой пестрой группы актеров, продюсеров и техников. Все они стояли теперь с пепельно-серыми лицами на берегу в свете бледной луны, и легкий тихоокеанский бриз колыхал шифон и шелк женских платьев.
Он начал задавать тщательно продуманные вопросы.
Молодой режиссер-вундеркинд, который первым оказался у тела, рассказал Гомезу, что вся без исключения съемочная группа и обслуживающий персонал терпеть не могли погибшего.
Исполнительница главной роли тут же возразила ему, сказав, что злобный вид скрывал поистине мягкий характер.
Юная и чрезвычайно сексуальная инженю[1] все время шептала с французским акцентом: «Бог троицу любит», а сопровождающая ее старая дева плакала, в отчаянии ломая руки.
Титулованная сценаристка высморкалась и, опершись на услужливо подставленную руку молодого полицейского, стала подробно объяснять ему, что, по ее мнению, произошло. Знаменитый английский актер, исполнитель ролей мужественных героев, хорошо поставленным голосом заявил, что все эти хитроумные киношные приспособления просто смертельные ловушки.
Щеголеватый привлекательный главный герой ничего не сказал и только удивился, что куда-то исчезла его таинственная невеста.
Гомез уже собирался избавиться от них, но в этот момент к нему подошел молодой полицейский офицер и что-то настойчиво зашептал па ухо.
– Минутку, – обратился к актерам старший инспектор, – одну минуточку, пожалуйста, – быстро сказал он.
И сообщил этим растерянным и внимательно слушающим его людям, что предварительное исследование обломков вагончика свидетельствует о том, что это не был несчастный случай.
– Это убийство, – сказал Гомез.
Но один из них уже знал об этом, потому, что у него были серьезные основания для убийства.
В немом изумлении они смотрели друг на друга, и никто не заметил, как янтарная бусинка, зажатая в руке покойника, медленно скатилась в теплое море.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
Париж, 1943 год
Инес проснулась в отеле «Риц» рядом с храпящим итальянским офицером, и тут же волна боли пронзила все ее тело. За окном роскошной, обставленной в стиле Людовика XIV спальни она увидела зацветающие каштаны и ощутила прикосновение холодного весеннего ветра к своему измученному телу. Инес так страстно любила Париж, что это чувство не могли убить ни заполонившие город толпы нацистов, марширующих по улицам, ни постоянный голод, ни жестокие мужчины, с которыми ей приходилось иметь дело.
Она повернулась, чтобы посмотреть на спящего рядом с ней мужчину. У него была кожа молодого человека, но лицо, даже во сне, оставалось жестоким и равнодушным. Его короткое обрюзгшее тело выглядело как-то нелепо. Ее передернуло от отвращения, она с ужасом вспомнила о его «любовных ласках». То, что это чудовище сделало с ней, было слишком мерзко.
Инес познакомилась с генералом Скрофо в кафе «Флоре», расположенном на левом берегу, два дня назад. Она пошла туда поглазеть на городскую богему, которая вернулась на парижские улицы, чтобы продолжить свою обычную жизнь. Художники, писатели и студенты по-прежнему сидели на террасах кафе, расположившись на легких железных стульчиках и потягивая спиртное. Здесь всегда вели приятные беседы, звучал смех и вился легкий дым сигарет. И только присутствие людей в серо-зеленой форме напоминало о том, что Париж оккупирован нацистами.
Инес потягивала свой кофе, а слабый луч послеполуденного солнца сверкал на ее золотистых волосах, отбрасывая блики на щеки и подчеркивая цветущую молодость. За соседним столиком сидел Пикассо, окруженный, как обычно, поклонниками и прекрасными моделями. Его чудные черные глаза посмотрели на Инес внимательным долгим взглядом художника. Купаясь в угодливом заискивании своих почитателей, он молча курил желтую сигару «Голуаз». Инес почувствовала, что понимает, почему этот лысеющий мужчина средних лет производит такое впечатление на молодых женщин, и, если бы не еще более настойчивое внимание итальянца за соседним столом, она, может быть, и ответила бы на молчаливый призыв его черных глаз и присоединилась к группе почитателей. Но генерал Скрофо очень напористо заигрывал с ней, свидание было уже назначено, и выбор сделан.
Следующим вечером она пошла на встречу с генералом по бульвару Мальзерб, мимо площади Ваграм, перешла па другую сторону Сены. Бульвар Мальзерб, одна из самых длинных улиц Парижа, шел мимо рынка Порт де Шампере, где всегда валялись остатки пищи и всякий хлам.
Инес остановилась у одного из бронзовых фонтанчиков, чтобы попить воды. Они были памятью об английском пэре Ричарде Уоллесе. Многие парижские улицы гордились этими очаровательными и все еще действующими скульптурами. В начале семидесятых годов прошлого века, в конце Франко-прусской войны, Уоллес подарил их любимому городу как знак своего восхищения храбростью его жителей, проявленной во время осады Парижа прусской армией. Инес надеялась, что парижане и теперь сумеют пережить немецко-итальянское вторжение с таким же мужеством.
Инес с удовольствием пила здесь воду прошлой ночью. Воздух был влажным и пыльным, и она не думала о том, что ее ждало; это была ее работа, просто работа. Ив всегда говорил ей, что она должна относиться к этому только так. Мимо нее проехали несколько велосипедистов и прошли несколько пешеходов. Сейчас в Париже не было личных автомобилей, и только черные зловещие «мерседесы» гестапо и СС, как будто пряча за своими затемненными стеклами зло, быстро шуршали шинами по асфальту.
Задумавшись о немецких офицерах, которых ей и ее подругам приходилось развлекать в «Рице» и других парижских гостиницах, Инес замедлила шаг. Инес и Жаннетт часто обслуживали клиентов вместе, подшучивая над профессией, которой им приходилось заниматься. Им приходилось продаваться, ведь ничем другим они заработать на жизнь не могли. Ив сказал Инес, что сейчас он ей ничем не может помочь. Она попала в ловушку, но мужественно переносила все трудности, надеясь, что жизнь переменится. Когда война закончится, все будет по-другому.
Однажды Ив сказал ей, что тело Жаннетт со следами жестоких побоев выловили из Сены. Инес всегда помнила, что то же самое может случиться и с ней. Нацисты и их союзники итальянцы были жестокими, злыми тварями, проститутки для них были всего лишь игрушками, которые должны выполнять все их извращенные желания. Инес понимала, что она избежала такой же участи только по счастливой случайности.
Несмотря на запрет Ива, Инес пошла в морг посмотреть на тело Жаннетт. Она в ужасе смотрела на труп некогда красивой молодой девушки, на кровоподтеки, покрывавшие ее раздутое тело, на глубокие порезы на груди и животе. От страха у Инес зашлось сердце.
В ночь своей гибели Жаннетт ушла из ночного клуба «Олефан Роз» с толпой пьяных итальянцев. Она хотела, чтобы Инес пошла с ней, но у Ива было более выгодное предложение на эту ночь, а Инес всегда слушалась его. Он был сутенер, но добрый человек, с редким чувством юмора, и Инес была к нему очень привязана. К счастью для себя, она послушалась его совета, иначе в морге лежало бы и ее тело. Общение с этим зверьем чем-то похоже на русскую рулетку. Девочки должны были делать все, чего от них потребуют, рискуя нарваться на отвратительных садистов.
Инес твердо решила пережить войну: всех этих немцев, итальянцев, карточки, лишения и, самое главное, те унижения, которые вынуждена была терпеть. В будущем она собиралась вести совсем другую жизнь, вот только еще не знала какую.
Подойдя к самому красивому месту в Париже, она остановилась полюбоваться совершенством площади Вандом.[2] Каменные здания медового цвета великолепно оттенялись черными с позолотой украшениями балюстрад и серо-зелеными покатыми крышами. Казалось, каменные горгульи с высунутыми языками над дверями некоторых из них насмехаются над ней, и она не стала задерживаться. Легко взбежав по покрытым красной ковровой дорожкой ступеням отеля «Рид», она пошла в номер генерала Скрофо, который назвал ей высокомерный портье.
Прислуживая с подобострастной улыбкой нацистам – офицерам СО и гестапо, майорам, капитанам и генералам армий Гитлера и Муссолини, – в душе он всех их презирал. Он смотрел сейчас на юную проститутку, идущую к лифту, чтобы подняться на второй этаж, в номер, где ее ждали бог знает какие унижения, и на его грубом лице легко угадывалось осуждение: ведь эти женщины путались с врагами. Она выглядела совсем подростком. Он пожал плечами. Это было не его дело – он слишком хорошо знал законы выживания. Каждый сам за себя – сейчас этому правилу следовали все: и мужчины, и женщины, и даже дети.
Она, несомненно, была первой несовершеннолетней, которую он за последние два года направил в апартаменты генерала Скрофо. Тридцатилетний генерал любил зрелых блондинок арийского типа, но эта девушка выглядела вполне подходящей для ночного развлечения.
– Входи, дорогая, – сказал генерал, разглядывая ее с холодной улыбкой, – и закрой дверь.
Он стоял возле мраморного столика и наливал что-то бледно-янтарное в изысканный хрустальный бокал с золотым ободком, принадлежавший когда-то, как утверждал самый известный антиквар с улицы Фобур де Сент-Оноре, самому Талейрану. Инес заметила, что множество графинов на столе сверкают нежно-золотистым светом, как бывает только с очень дорогими предметами; ее глаза широко раскрылись от изумления, когда она вошла в комнату, обставленную с необычайной роскошью.
– Выпей шампанского, – скомандовал он, ощупывая взглядом ее стройную фигуру, голубые глаза и золотистые волосы. Да, она была вызывающе красивой и юной, такой же, как во время их мимолетной встречи в кафе. На ее лице не было косметики, и она выглядела девственно невинной. Он облизнул толстым языком сладострастную нижнюю губу и, сунув руку в карман, почувствовал, что возбудился.
Она подходит. Она наверняка сделает это очень хорошо. Он правильно выбрал. Теперь он будет играть с ней, как кошка с мышью, будет измываться над ней, добиваясь той остроты ощущений, которую любил больше всего.
– Как тебя зовут, дорогая? – спросил он уверенным тоном, глядя на нее оценивающим взглядом, пока она пила дорогое шампанское.
– Инес Дессо, – сказала она, с восхищением разглядывая отбивавшие девять ударов часы из позолоченной бронзы, стоявшие на затейливо украшенной мраморной полке камина.
– Инес – хорошее имя для хорошенькой девушки. Подойди сюда, Инес, сними пальто, я не укушу тебя. – Он любил успокаивать их вначале. Их взгляд становится доверчивым, и он видит, как они расслабляются. Не важно, что он и его союзники – «сверхчеловеки» Гитлера – захватили их страну и растаскивают по кускам те сокровища, которыми обладает Франция. Не важно, что все они знают о тех, кого забрали среди ночи и увезли туда, откуда не возвращаются. Чуть-чуть доброты от врага, короткая попытка эрзац-любви, и эти идиотки уже начинают глупо улыбаться, как доверчивые куклы. Дуры. Все французы дураки. И мужчины и женщины. Они считали, что их культуре нет равных, что их картины, скульптуры, бульвары и архитектура ни с чем не сравнимы. Это высокомерие у них в крови. Герр Блонделл, отвечающий за сбор и ежедневную отправку десятков произведений искусства в Германию, сказал, что скоро всем этим французским дуракам от их любимой культуры останутся только бульвары, парки и каштаны. Все их бесценные сокровища, величайшие творения шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого веков – картины, скульптуры, мебель из Версаля, Лувра и знаменитого «Зала для игры в мяч», накопленные за сотни лет творения гениев, – все это уйдет. Эти богатства будут храниться в «фатерланде» и принадлежать Высшей Расе, за исключением, конечно, тех, которые Умберто Скрофо предусмотрительно припрятал для своего собственного будущего и которые спокойно лежат в подвале на улице Фламбо.
Инес скинула свое тонкое пальто с худеньких плеч. Красное шелковое платье было новым. Ив дал ей его на прошлой неделе. Она не спрашивала, где он достал его, и так было ясно, что оно краденое. Платье было хорошего качества, сохранился даже ярлык модельера – «Уорс».
– Садись, Инес Дессо, – приказал Скрофо и указал на хрустальную вазу, наполненную незнакомым для нее черным веществом, похожим на песок, – попробуй икры.
Икра! Инес слышала об этом деликатесе, но видела первый раз в жизни. У икры был странный солоноватый привкус – нельзя сказать, что неприятный, – а она в последние дни все время хотела есть. Она подумала, что, наверное, ест слишком жадно, но генерал, похоже, не обращал на нее никакого внимания. Сидя на краешке муарового голубого кресла, она торопливо глотала икру. Он, конечно же, странно выглядел, этот офицер: ростом не более пяти футов трех дюймов, с толстым приземистым телом и огромной, непропорциональной головой. На его форме было много орденов и медалей. Он носил несколько колец на коротких и грубых пальцах рук, которые, по мнению Инес, не слишком-то походили на руки офицера. Она увидела, как рука генерала в кармане совершает круговые движения, и улыбнулась про себя. Очевидно, у него, как и у многих немцев, проблемы с сексом. Из-за того ужаса, который они видят на фронте, мужчины часто нуждаются в каких-то странных штуках, чтобы возбудить себя. Приоткрытой груди или бедра им недостаточно. Они нуждаются в раздражении, стимуляции, в чем-нибудь таком, что довело бы их до возбуждения. Ив учил ее всему этому на своей большой мягкой кровати. Ив… когда она думала о нем, ее сердце переполняла любовь.
Все ее друзья говорили, что ей повезло с сутенером. Ив Морэ любил ее, хотя и брал у нее деньги. Он никогда не бил и не оскорблял ее, как делали многие другие сутенеры со своими «ночными бабочками». Его поцелуи и ласки компенсировали бессердечие и холод ночной любви, которые она терпела от своих клиентов. Своими очаровательными шутками он мог рассмешить ее когда угодно.
С нарочитой медлительностью и искусной легкостью Инес раскачивалась на краешке стула. Ее стройные ноги раздвинулись как раз настолько, чтобы позволить генералу увидеть, где заканчивались шелковые чулки и начинались красивые белые бедра. Она не носила трусиков, и ее чулки держались на двух красных атласных подвязках, удачно купленных на барахолке на прошлой неделе.
Она заметила, что взгляд генерала стал более напряженным. Она дотянулась до вазы, зачерпнула пальцем икры и медленно облизала его. Ее взгляд не отрывался от взгляда генерала. Юбка плавно поднялась, обнажив бедра так, что Скрофо мог видеть золотистый пушок на ее лобке. Инес мягко опустила вторую руку и коснулась ею волос. Она увидела, что маленький бугорок в его брюках увеличился в размерах. Там, должно быть, кусочек пирожного.
Если повезет, через полчаса она уже будет на пути к «Элефан Роз», оставив этого мужлана удовлетворенным и счастливо похрапывающим. Там она встретится с Ивом, и они будут вместе сидеть и посмеиваться над бедной старой Габриэль, когда та начнет петь свои последние песни этим идиотам немцам, которые каждую ночь напиваются до беспамятства.
Она ритмично двигала указательным пальцем и постепенно возбуждалась, хотя ей и было наплевать на этого офицера. Хорошо. Значит, ночью, с Ивом, им будет еще лучше. Она расскажет ему все. Опишет реакцию генерала – как он уставился на ее прелести под красным платьем, посмеется над бугорком в его штанах, который шевелится, как жалкий мышонок. Она расскажет ему, на что похожа любовь с генералом и что она испытывала, чувствуя его внутри себя. Ив страшно возбудится и овладеет ею так жестоко и тик страстно, что они вместе испытают ослепительный оргазм. Она задрожала от нетерпения, почувствовав, что стала влажной от желания. Ну, а этому животному ведь много и не нужно. Почему бы ему не поторопиться?
Она улыбнулась ему той соблазняющей улыбкой, которой ее научил Ив, положила в рот кусочек хлеба с икрой и с наслаждением пережевывала его, не переставая ласкать себя другой рукой.
Теперь он был готов. Она была в этом уверена. Его дыхание стало прерывистым и частым. Одной рукой он пытался расстегнуть на брюках пуговицы, другой судорожно поднес стакан к губам и выпил все до дна.
– Иди туда, – сказал он хрипло, указывая на спальню, – разденься, но оставь чулки и туфли. Ты поняла?
Инес легко подчинилась. Скоро это закончится. Теперь он попался на крючок.
Она легла на льняные простыни – это была кровать с пологом на четырех столбиках – и стала любоваться голубовато-золотым потолком. В центре висела великолепная люстра, ее хрусталики слегка позвякивали от легкого ветерка, дувшего из открытого окна. Продолжая возбуждать себя, она положила руки на грудь. Она подумала, что заниматься любовью с врагом – это очень возбуждает. Она бы никогда не призналась в этом Иву, но если какой-нибудь привлекательный немецкий офицер спал с ней и был при этом нежен, она чувствовала себя обязанной реагировать в унисон с ним и несколько раз испытала почти настоящий оргазм. Но сегодня ночью будет иначе. Сегодня она прибережет истинную страсть для Ива. Этот итальянец был нелепым созданием со свиноподобным лицом. Ей надо использовать весь свой профессиональный опыт, чтобы побыстрее покончить с ним. Но не очень быстро, иначе он почувствует себя обманутым и заставит ее ждать час или два, пока он возбудится снова.
Умберто вошел в комнату, все еще одетый в форму. Его руки были за спиной, но член торчал из расстегнутой ширинки. Он выглядел так нелепо, что Инес едва удержалась от смеха. Многие мужчины выглядят нелепо, когда их члены так глупо торчат из штанов. Но Скрофо выглядел хуже всех, потому что его пенис был маленьким, как у десятилетнего ребенка. Но его это, казалось, не волновало, потому что он вошел в комнату с важным видом, куря сигару, которая была в два раза длиннее, чем то, что торчало из его штанов. Он быстро скинул брюки и рубашку и, оперевшись на комод в стиле Людовика XIV, стоявший рядом с кроватью, жестом приказал Инес начинать. Она сосредоточила свое внимание на маленьком упругом пенисе Скрофо, представляя, что он принадлежит Иву.
Ее мягкие пальцы нежно поглаживали натянутую кожу, она стала ласкать его толстые белые ляжки. Мыслями Инес была очень далеко.
Внезапно ее пронзила резкая боль от удара хлыстом, который со страшной силой нанес по ее обнаженному телу Умберто.
– Шлюха! Французская шлюха! – он грубо рассмеялся, снова со всей силы ударив ее по плечам. Инес закричала от боли.
– Кричи сколько угодно, девка. Эти стены не пропускают ни звука, и никто не придет спасти тебя, даже если услышит. Соси, сука! – приказал он, и выражение садистского удовольствия появилось на его лице, когда он снова стал осыпать ее ударами. Инес не сопротивлялась, стараясь делать все как можно лучше, а он обрушил на нее град ударов и непристойных ругательств.
– Мсье, пожалуйста, не надо, – умоляла она, пытаясь увернуться от ударов, – вы делаете мне больно.
– Это мысль, – он смотрел на нее со злобой, – я люблю мучить проституток, особенно французских.
Он намотал на руку длинные светлые волосы Инес.
– Ты кто? – хрипло спросил он, и его узкие темно-карие глаза стали похожи на льдинки.
– Инес Дессо, мсье, – тихо прохныкала она.
– Я спросил, кто ты, – прорычал он, – ты знаешь, кто ты, не так ли, Инес?
– Да, мсье.
– Тогда скажи мне, шлюха. Ну же, говори, какая ты проститутка.
– Я шлюха, – прошептала она сквозь слезы, текущие по ее щекам, – я… я… я… проститутка…
Она ненавидела себя, ненавидела его, но, слава Богу, он хотя бы перестал ее бить.
– Конечно, ты шлюха, Инес. Отвратительная маленькая шлюха, ужасно испорченное создание. А вот как раз то, чего ты заслуживаешь. – Он грубо перевернул ее на живот и вошел в нее сзади, издав стон удовольствия. Он так сильно тянул Инес за волосы, что она боялась, что он сломает ей шею.
– Окажи мне это еще раз, шлюха, – он обхватил ее шею толстыми пальцами и часто задышал, – скажи мне, кто ты.
– Я шлюха, – слабо прошептала она. Ее слезы текли на подушку.
– Еще, – грубо потребовал он, водя по ее спине своим небритым подбородком, – скажи это еще раз, Инес. Скажи, кто ты такая. Мне нравится слышать, как ты это говоришь.
– Шлюха, я шлюха, – плакала она.
– И достаточно глупая, – усмехнулся он. Неожиданно Скрофо остановился, и она рухнула на матрац, рыдая от облегчения. Инес слышала, как он открыл какой-то ящик, и, подняв от подушки голову, увидела, как он достал оттуда ужасный предмет.
– Перевернись, – резко скомандовал он, – ляг на спину и раздвинь ноги.
Испуганно глядя на него, она повиновалась. Инес с ужасом смотрела, как Скрофо привязывает к себе резиновое приспособление, формой напоминающее гигантский пенис.
– Нет, – закричала она, – о нет, нет, пожалуйста, не надо, вы не можете сделать этого!
Она пыталась увернуться, но он схватил ее за волосы и, несмотря на отчаянное сопротивление, начал вводить в нее этот отвратительный предмет. Она закричала, но он закрыл ей рот рукой и прошипел:
– Если ты не заткнешься, я вобью тебе это в глотку и ты станешь просто мертвой шлюхой, впрочем, настолько же мертвой, насколько и глупой.
Горячие волны боли прокатывались по ее телу. Инес закрыла глаза, моля Бога, чтобы он помог ей вытерпеть эти страдания до конца. Она еще никогда не чувствовала себя такой униженной.
Наконец стоны Скрофо стали более частыми, и Инес поняла, что скоро все закончится. Его горячее дыхание обжигало ей плечи, слюна капала на лицо.
– Да, да, ты шлюха! Грязная французская самка. Мерзкая сука – вот кто ты.
Издав крик удовлетворения, генерал сделал последний ужасный толчок, одновременно ударив кулаком по лицу Инес с такой силой, что она потеряла сознание.
Он родился в Калабрии, которая расположена на самом носке итальянского сапога. Его мать была вечно пьяной и неряшливой женщиной, а отец – невежественным и слабым мужчиной. Произошло это за год до начала первой мировой войны. Когда Умберто Скрофо появился на свет, была глухая зимняя ночь. Схватки у его матери длились более сорока восьми часов, а потом она родила ребенка с огромной головой и скрюченным тельцем. Ужасные страдания и большая потеря крови довели ее до полусмерти.
Карлотте едва исполнилось двадцать три года, и она была самой младшей из детей, у которых уже были свои семьи и дети. И без того большая семья быстро разрасталась. В ней было слишком много ртов и слишком маленький доход, чтобы прокормить их. Ничтожный клочок земли, на котором ее отец выращивал овощи, должен был не только кормить семью, но и давать достаточно продуктов для продажи на рынке, чтобы потом покупать самое необходимое.
Карлотта никогда не заботилась о своем единственном ребенке, и, хотя в этом не было вины Скрофо, его рождение так изувечило се, что теперь, занимаясь любовью, она испытывала только боль и неприятные ощущения. Отец любил своего сына, но когда мальчик достаточно подрос, чтобы понять, кем был на ферме его отец, Альберто призвали в итальянскую армию, и семья не видела его три года.
Карлотта называла Умберто «моя маленькая свинюшка», «мой маленький карлик» и постоянно насмехалась над ним. Она так и не простила ему ни той боли, которую он причинил ей при рождении, ни того, что он лишил ее способности наслаждаться любовью. Целыми днями она пила плохое вино и, став агрессивной молодой женщиной, часто затевала ссоры с кем попало.
София, бабушка Умберто, тоже уделяла очень мало времени уродливому мальчику с огромной головой, и, искомо, примеру взрослых последовали двоюродные братьи и сестры. К тому времени как Умберто исполнилось шесть лет, все в семье относились к нему как к изгою, он был излюбленной мишенью для их шуток.
В семь лет, когда на него оставили недавно родившуюся племянницу, он решил поразвлечься. Он стал втыкать в ее маленькую попочку булавки, не так глубоко, чтобы текла кровь, но достаточно сильно, чтобы заставить ребенка долго кричать, что доставляло ему удовлетворение. Это чрезвычайно развлекло Умберто, и он понял, что ему нравится мучить тех, кто меньше и слабее него. Однажды он поймал бездомного кота и положил его в кастрюлю с водой, стоявшую на огне, наблюдая, как тот орал в страшных мучениях, пока не сварился заживо. Его поймали за этим занятием, и Альберто, сняв с него штаны, выпорол его так сильно на виду у всей семьи, что он стал более осторожным. Умберто был так унижен случившимся, что его садистские наклонности затаились на несколько лет.
Инес проснулась в отеле «Риц» рядом с храпящим итальянским офицером, и тут же волна боли пронзила все ее тело. За окном роскошной, обставленной в стиле Людовика XIV спальни она увидела зацветающие каштаны и ощутила прикосновение холодного весеннего ветра к своему измученному телу. Инес так страстно любила Париж, что это чувство не могли убить ни заполонившие город толпы нацистов, марширующих по улицам, ни постоянный голод, ни жестокие мужчины, с которыми ей приходилось иметь дело.
Она повернулась, чтобы посмотреть на спящего рядом с ней мужчину. У него была кожа молодого человека, но лицо, даже во сне, оставалось жестоким и равнодушным. Его короткое обрюзгшее тело выглядело как-то нелепо. Ее передернуло от отвращения, она с ужасом вспомнила о его «любовных ласках». То, что это чудовище сделало с ней, было слишком мерзко.
Инес познакомилась с генералом Скрофо в кафе «Флоре», расположенном на левом берегу, два дня назад. Она пошла туда поглазеть на городскую богему, которая вернулась на парижские улицы, чтобы продолжить свою обычную жизнь. Художники, писатели и студенты по-прежнему сидели на террасах кафе, расположившись на легких железных стульчиках и потягивая спиртное. Здесь всегда вели приятные беседы, звучал смех и вился легкий дым сигарет. И только присутствие людей в серо-зеленой форме напоминало о том, что Париж оккупирован нацистами.
Инес потягивала свой кофе, а слабый луч послеполуденного солнца сверкал на ее золотистых волосах, отбрасывая блики на щеки и подчеркивая цветущую молодость. За соседним столиком сидел Пикассо, окруженный, как обычно, поклонниками и прекрасными моделями. Его чудные черные глаза посмотрели на Инес внимательным долгим взглядом художника. Купаясь в угодливом заискивании своих почитателей, он молча курил желтую сигару «Голуаз». Инес почувствовала, что понимает, почему этот лысеющий мужчина средних лет производит такое впечатление на молодых женщин, и, если бы не еще более настойчивое внимание итальянца за соседним столом, она, может быть, и ответила бы на молчаливый призыв его черных глаз и присоединилась к группе почитателей. Но генерал Скрофо очень напористо заигрывал с ней, свидание было уже назначено, и выбор сделан.
Следующим вечером она пошла на встречу с генералом по бульвару Мальзерб, мимо площади Ваграм, перешла па другую сторону Сены. Бульвар Мальзерб, одна из самых длинных улиц Парижа, шел мимо рынка Порт де Шампере, где всегда валялись остатки пищи и всякий хлам.
Инес остановилась у одного из бронзовых фонтанчиков, чтобы попить воды. Они были памятью об английском пэре Ричарде Уоллесе. Многие парижские улицы гордились этими очаровательными и все еще действующими скульптурами. В начале семидесятых годов прошлого века, в конце Франко-прусской войны, Уоллес подарил их любимому городу как знак своего восхищения храбростью его жителей, проявленной во время осады Парижа прусской армией. Инес надеялась, что парижане и теперь сумеют пережить немецко-итальянское вторжение с таким же мужеством.
Инес с удовольствием пила здесь воду прошлой ночью. Воздух был влажным и пыльным, и она не думала о том, что ее ждало; это была ее работа, просто работа. Ив всегда говорил ей, что она должна относиться к этому только так. Мимо нее проехали несколько велосипедистов и прошли несколько пешеходов. Сейчас в Париже не было личных автомобилей, и только черные зловещие «мерседесы» гестапо и СС, как будто пряча за своими затемненными стеклами зло, быстро шуршали шинами по асфальту.
Задумавшись о немецких офицерах, которых ей и ее подругам приходилось развлекать в «Рице» и других парижских гостиницах, Инес замедлила шаг. Инес и Жаннетт часто обслуживали клиентов вместе, подшучивая над профессией, которой им приходилось заниматься. Им приходилось продаваться, ведь ничем другим они заработать на жизнь не могли. Ив сказал Инес, что сейчас он ей ничем не может помочь. Она попала в ловушку, но мужественно переносила все трудности, надеясь, что жизнь переменится. Когда война закончится, все будет по-другому.
Однажды Ив сказал ей, что тело Жаннетт со следами жестоких побоев выловили из Сены. Инес всегда помнила, что то же самое может случиться и с ней. Нацисты и их союзники итальянцы были жестокими, злыми тварями, проститутки для них были всего лишь игрушками, которые должны выполнять все их извращенные желания. Инес понимала, что она избежала такой же участи только по счастливой случайности.
Несмотря на запрет Ива, Инес пошла в морг посмотреть на тело Жаннетт. Она в ужасе смотрела на труп некогда красивой молодой девушки, на кровоподтеки, покрывавшие ее раздутое тело, на глубокие порезы на груди и животе. От страха у Инес зашлось сердце.
В ночь своей гибели Жаннетт ушла из ночного клуба «Олефан Роз» с толпой пьяных итальянцев. Она хотела, чтобы Инес пошла с ней, но у Ива было более выгодное предложение на эту ночь, а Инес всегда слушалась его. Он был сутенер, но добрый человек, с редким чувством юмора, и Инес была к нему очень привязана. К счастью для себя, она послушалась его совета, иначе в морге лежало бы и ее тело. Общение с этим зверьем чем-то похоже на русскую рулетку. Девочки должны были делать все, чего от них потребуют, рискуя нарваться на отвратительных садистов.
Инес твердо решила пережить войну: всех этих немцев, итальянцев, карточки, лишения и, самое главное, те унижения, которые вынуждена была терпеть. В будущем она собиралась вести совсем другую жизнь, вот только еще не знала какую.
Подойдя к самому красивому месту в Париже, она остановилась полюбоваться совершенством площади Вандом.[2] Каменные здания медового цвета великолепно оттенялись черными с позолотой украшениями балюстрад и серо-зелеными покатыми крышами. Казалось, каменные горгульи с высунутыми языками над дверями некоторых из них насмехаются над ней, и она не стала задерживаться. Легко взбежав по покрытым красной ковровой дорожкой ступеням отеля «Рид», она пошла в номер генерала Скрофо, который назвал ей высокомерный портье.
Прислуживая с подобострастной улыбкой нацистам – офицерам СО и гестапо, майорам, капитанам и генералам армий Гитлера и Муссолини, – в душе он всех их презирал. Он смотрел сейчас на юную проститутку, идущую к лифту, чтобы подняться на второй этаж, в номер, где ее ждали бог знает какие унижения, и на его грубом лице легко угадывалось осуждение: ведь эти женщины путались с врагами. Она выглядела совсем подростком. Он пожал плечами. Это было не его дело – он слишком хорошо знал законы выживания. Каждый сам за себя – сейчас этому правилу следовали все: и мужчины, и женщины, и даже дети.
Она, несомненно, была первой несовершеннолетней, которую он за последние два года направил в апартаменты генерала Скрофо. Тридцатилетний генерал любил зрелых блондинок арийского типа, но эта девушка выглядела вполне подходящей для ночного развлечения.
– Входи, дорогая, – сказал генерал, разглядывая ее с холодной улыбкой, – и закрой дверь.
Он стоял возле мраморного столика и наливал что-то бледно-янтарное в изысканный хрустальный бокал с золотым ободком, принадлежавший когда-то, как утверждал самый известный антиквар с улицы Фобур де Сент-Оноре, самому Талейрану. Инес заметила, что множество графинов на столе сверкают нежно-золотистым светом, как бывает только с очень дорогими предметами; ее глаза широко раскрылись от изумления, когда она вошла в комнату, обставленную с необычайной роскошью.
– Выпей шампанского, – скомандовал он, ощупывая взглядом ее стройную фигуру, голубые глаза и золотистые волосы. Да, она была вызывающе красивой и юной, такой же, как во время их мимолетной встречи в кафе. На ее лице не было косметики, и она выглядела девственно невинной. Он облизнул толстым языком сладострастную нижнюю губу и, сунув руку в карман, почувствовал, что возбудился.
Она подходит. Она наверняка сделает это очень хорошо. Он правильно выбрал. Теперь он будет играть с ней, как кошка с мышью, будет измываться над ней, добиваясь той остроты ощущений, которую любил больше всего.
– Как тебя зовут, дорогая? – спросил он уверенным тоном, глядя на нее оценивающим взглядом, пока она пила дорогое шампанское.
– Инес Дессо, – сказала она, с восхищением разглядывая отбивавшие девять ударов часы из позолоченной бронзы, стоявшие на затейливо украшенной мраморной полке камина.
– Инес – хорошее имя для хорошенькой девушки. Подойди сюда, Инес, сними пальто, я не укушу тебя. – Он любил успокаивать их вначале. Их взгляд становится доверчивым, и он видит, как они расслабляются. Не важно, что он и его союзники – «сверхчеловеки» Гитлера – захватили их страну и растаскивают по кускам те сокровища, которыми обладает Франция. Не важно, что все они знают о тех, кого забрали среди ночи и увезли туда, откуда не возвращаются. Чуть-чуть доброты от врага, короткая попытка эрзац-любви, и эти идиотки уже начинают глупо улыбаться, как доверчивые куклы. Дуры. Все французы дураки. И мужчины и женщины. Они считали, что их культуре нет равных, что их картины, скульптуры, бульвары и архитектура ни с чем не сравнимы. Это высокомерие у них в крови. Герр Блонделл, отвечающий за сбор и ежедневную отправку десятков произведений искусства в Германию, сказал, что скоро всем этим французским дуракам от их любимой культуры останутся только бульвары, парки и каштаны. Все их бесценные сокровища, величайшие творения шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого веков – картины, скульптуры, мебель из Версаля, Лувра и знаменитого «Зала для игры в мяч», накопленные за сотни лет творения гениев, – все это уйдет. Эти богатства будут храниться в «фатерланде» и принадлежать Высшей Расе, за исключением, конечно, тех, которые Умберто Скрофо предусмотрительно припрятал для своего собственного будущего и которые спокойно лежат в подвале на улице Фламбо.
Инес скинула свое тонкое пальто с худеньких плеч. Красное шелковое платье было новым. Ив дал ей его на прошлой неделе. Она не спрашивала, где он достал его, и так было ясно, что оно краденое. Платье было хорошего качества, сохранился даже ярлык модельера – «Уорс».
– Садись, Инес Дессо, – приказал Скрофо и указал на хрустальную вазу, наполненную незнакомым для нее черным веществом, похожим на песок, – попробуй икры.
Икра! Инес слышала об этом деликатесе, но видела первый раз в жизни. У икры был странный солоноватый привкус – нельзя сказать, что неприятный, – а она в последние дни все время хотела есть. Она подумала, что, наверное, ест слишком жадно, но генерал, похоже, не обращал на нее никакого внимания. Сидя на краешке муарового голубого кресла, она торопливо глотала икру. Он, конечно же, странно выглядел, этот офицер: ростом не более пяти футов трех дюймов, с толстым приземистым телом и огромной, непропорциональной головой. На его форме было много орденов и медалей. Он носил несколько колец на коротких и грубых пальцах рук, которые, по мнению Инес, не слишком-то походили на руки офицера. Она увидела, как рука генерала в кармане совершает круговые движения, и улыбнулась про себя. Очевидно, у него, как и у многих немцев, проблемы с сексом. Из-за того ужаса, который они видят на фронте, мужчины часто нуждаются в каких-то странных штуках, чтобы возбудить себя. Приоткрытой груди или бедра им недостаточно. Они нуждаются в раздражении, стимуляции, в чем-нибудь таком, что довело бы их до возбуждения. Ив учил ее всему этому на своей большой мягкой кровати. Ив… когда она думала о нем, ее сердце переполняла любовь.
Все ее друзья говорили, что ей повезло с сутенером. Ив Морэ любил ее, хотя и брал у нее деньги. Он никогда не бил и не оскорблял ее, как делали многие другие сутенеры со своими «ночными бабочками». Его поцелуи и ласки компенсировали бессердечие и холод ночной любви, которые она терпела от своих клиентов. Своими очаровательными шутками он мог рассмешить ее когда угодно.
С нарочитой медлительностью и искусной легкостью Инес раскачивалась на краешке стула. Ее стройные ноги раздвинулись как раз настолько, чтобы позволить генералу увидеть, где заканчивались шелковые чулки и начинались красивые белые бедра. Она не носила трусиков, и ее чулки держались на двух красных атласных подвязках, удачно купленных на барахолке на прошлой неделе.
Она заметила, что взгляд генерала стал более напряженным. Она дотянулась до вазы, зачерпнула пальцем икры и медленно облизала его. Ее взгляд не отрывался от взгляда генерала. Юбка плавно поднялась, обнажив бедра так, что Скрофо мог видеть золотистый пушок на ее лобке. Инес мягко опустила вторую руку и коснулась ею волос. Она увидела, что маленький бугорок в его брюках увеличился в размерах. Там, должно быть, кусочек пирожного.
Если повезет, через полчаса она уже будет на пути к «Элефан Роз», оставив этого мужлана удовлетворенным и счастливо похрапывающим. Там она встретится с Ивом, и они будут вместе сидеть и посмеиваться над бедной старой Габриэль, когда та начнет петь свои последние песни этим идиотам немцам, которые каждую ночь напиваются до беспамятства.
Она ритмично двигала указательным пальцем и постепенно возбуждалась, хотя ей и было наплевать на этого офицера. Хорошо. Значит, ночью, с Ивом, им будет еще лучше. Она расскажет ему все. Опишет реакцию генерала – как он уставился на ее прелести под красным платьем, посмеется над бугорком в его штанах, который шевелится, как жалкий мышонок. Она расскажет ему, на что похожа любовь с генералом и что она испытывала, чувствуя его внутри себя. Ив страшно возбудится и овладеет ею так жестоко и тик страстно, что они вместе испытают ослепительный оргазм. Она задрожала от нетерпения, почувствовав, что стала влажной от желания. Ну, а этому животному ведь много и не нужно. Почему бы ему не поторопиться?
Она улыбнулась ему той соблазняющей улыбкой, которой ее научил Ив, положила в рот кусочек хлеба с икрой и с наслаждением пережевывала его, не переставая ласкать себя другой рукой.
Теперь он был готов. Она была в этом уверена. Его дыхание стало прерывистым и частым. Одной рукой он пытался расстегнуть на брюках пуговицы, другой судорожно поднес стакан к губам и выпил все до дна.
– Иди туда, – сказал он хрипло, указывая на спальню, – разденься, но оставь чулки и туфли. Ты поняла?
Инес легко подчинилась. Скоро это закончится. Теперь он попался на крючок.
Она легла на льняные простыни – это была кровать с пологом на четырех столбиках – и стала любоваться голубовато-золотым потолком. В центре висела великолепная люстра, ее хрусталики слегка позвякивали от легкого ветерка, дувшего из открытого окна. Продолжая возбуждать себя, она положила руки на грудь. Она подумала, что заниматься любовью с врагом – это очень возбуждает. Она бы никогда не призналась в этом Иву, но если какой-нибудь привлекательный немецкий офицер спал с ней и был при этом нежен, она чувствовала себя обязанной реагировать в унисон с ним и несколько раз испытала почти настоящий оргазм. Но сегодня ночью будет иначе. Сегодня она прибережет истинную страсть для Ива. Этот итальянец был нелепым созданием со свиноподобным лицом. Ей надо использовать весь свой профессиональный опыт, чтобы побыстрее покончить с ним. Но не очень быстро, иначе он почувствует себя обманутым и заставит ее ждать час или два, пока он возбудится снова.
Умберто вошел в комнату, все еще одетый в форму. Его руки были за спиной, но член торчал из расстегнутой ширинки. Он выглядел так нелепо, что Инес едва удержалась от смеха. Многие мужчины выглядят нелепо, когда их члены так глупо торчат из штанов. Но Скрофо выглядел хуже всех, потому что его пенис был маленьким, как у десятилетнего ребенка. Но его это, казалось, не волновало, потому что он вошел в комнату с важным видом, куря сигару, которая была в два раза длиннее, чем то, что торчало из его штанов. Он быстро скинул брюки и рубашку и, оперевшись на комод в стиле Людовика XIV, стоявший рядом с кроватью, жестом приказал Инес начинать. Она сосредоточила свое внимание на маленьком упругом пенисе Скрофо, представляя, что он принадлежит Иву.
Ее мягкие пальцы нежно поглаживали натянутую кожу, она стала ласкать его толстые белые ляжки. Мыслями Инес была очень далеко.
Внезапно ее пронзила резкая боль от удара хлыстом, который со страшной силой нанес по ее обнаженному телу Умберто.
– Шлюха! Французская шлюха! – он грубо рассмеялся, снова со всей силы ударив ее по плечам. Инес закричала от боли.
– Кричи сколько угодно, девка. Эти стены не пропускают ни звука, и никто не придет спасти тебя, даже если услышит. Соси, сука! – приказал он, и выражение садистского удовольствия появилось на его лице, когда он снова стал осыпать ее ударами. Инес не сопротивлялась, стараясь делать все как можно лучше, а он обрушил на нее град ударов и непристойных ругательств.
– Мсье, пожалуйста, не надо, – умоляла она, пытаясь увернуться от ударов, – вы делаете мне больно.
– Это мысль, – он смотрел на нее со злобой, – я люблю мучить проституток, особенно французских.
Он намотал на руку длинные светлые волосы Инес.
– Ты кто? – хрипло спросил он, и его узкие темно-карие глаза стали похожи на льдинки.
– Инес Дессо, мсье, – тихо прохныкала она.
– Я спросил, кто ты, – прорычал он, – ты знаешь, кто ты, не так ли, Инес?
– Да, мсье.
– Тогда скажи мне, шлюха. Ну же, говори, какая ты проститутка.
– Я шлюха, – прошептала она сквозь слезы, текущие по ее щекам, – я… я… я… проститутка…
Она ненавидела себя, ненавидела его, но, слава Богу, он хотя бы перестал ее бить.
– Конечно, ты шлюха, Инес. Отвратительная маленькая шлюха, ужасно испорченное создание. А вот как раз то, чего ты заслуживаешь. – Он грубо перевернул ее на живот и вошел в нее сзади, издав стон удовольствия. Он так сильно тянул Инес за волосы, что она боялась, что он сломает ей шею.
– Окажи мне это еще раз, шлюха, – он обхватил ее шею толстыми пальцами и часто задышал, – скажи мне, кто ты.
– Я шлюха, – слабо прошептала она. Ее слезы текли на подушку.
– Еще, – грубо потребовал он, водя по ее спине своим небритым подбородком, – скажи это еще раз, Инес. Скажи, кто ты такая. Мне нравится слышать, как ты это говоришь.
– Шлюха, я шлюха, – плакала она.
– И достаточно глупая, – усмехнулся он. Неожиданно Скрофо остановился, и она рухнула на матрац, рыдая от облегчения. Инес слышала, как он открыл какой-то ящик, и, подняв от подушки голову, увидела, как он достал оттуда ужасный предмет.
– Перевернись, – резко скомандовал он, – ляг на спину и раздвинь ноги.
Испуганно глядя на него, она повиновалась. Инес с ужасом смотрела, как Скрофо привязывает к себе резиновое приспособление, формой напоминающее гигантский пенис.
– Нет, – закричала она, – о нет, нет, пожалуйста, не надо, вы не можете сделать этого!
Она пыталась увернуться, но он схватил ее за волосы и, несмотря на отчаянное сопротивление, начал вводить в нее этот отвратительный предмет. Она закричала, но он закрыл ей рот рукой и прошипел:
– Если ты не заткнешься, я вобью тебе это в глотку и ты станешь просто мертвой шлюхой, впрочем, настолько же мертвой, насколько и глупой.
Горячие волны боли прокатывались по ее телу. Инес закрыла глаза, моля Бога, чтобы он помог ей вытерпеть эти страдания до конца. Она еще никогда не чувствовала себя такой униженной.
Наконец стоны Скрофо стали более частыми, и Инес поняла, что скоро все закончится. Его горячее дыхание обжигало ей плечи, слюна капала на лицо.
– Да, да, ты шлюха! Грязная французская самка. Мерзкая сука – вот кто ты.
Издав крик удовлетворения, генерал сделал последний ужасный толчок, одновременно ударив кулаком по лицу Инес с такой силой, что она потеряла сознание.
Он родился в Калабрии, которая расположена на самом носке итальянского сапога. Его мать была вечно пьяной и неряшливой женщиной, а отец – невежественным и слабым мужчиной. Произошло это за год до начала первой мировой войны. Когда Умберто Скрофо появился на свет, была глухая зимняя ночь. Схватки у его матери длились более сорока восьми часов, а потом она родила ребенка с огромной головой и скрюченным тельцем. Ужасные страдания и большая потеря крови довели ее до полусмерти.
Карлотте едва исполнилось двадцать три года, и она была самой младшей из детей, у которых уже были свои семьи и дети. И без того большая семья быстро разрасталась. В ней было слишком много ртов и слишком маленький доход, чтобы прокормить их. Ничтожный клочок земли, на котором ее отец выращивал овощи, должен был не только кормить семью, но и давать достаточно продуктов для продажи на рынке, чтобы потом покупать самое необходимое.
Карлотта никогда не заботилась о своем единственном ребенке, и, хотя в этом не было вины Скрофо, его рождение так изувечило се, что теперь, занимаясь любовью, она испытывала только боль и неприятные ощущения. Отец любил своего сына, но когда мальчик достаточно подрос, чтобы понять, кем был на ферме его отец, Альберто призвали в итальянскую армию, и семья не видела его три года.
Карлотта называла Умберто «моя маленькая свинюшка», «мой маленький карлик» и постоянно насмехалась над ним. Она так и не простила ему ни той боли, которую он причинил ей при рождении, ни того, что он лишил ее способности наслаждаться любовью. Целыми днями она пила плохое вино и, став агрессивной молодой женщиной, часто затевала ссоры с кем попало.
София, бабушка Умберто, тоже уделяла очень мало времени уродливому мальчику с огромной головой, и, искомо, примеру взрослых последовали двоюродные братьи и сестры. К тому времени как Умберто исполнилось шесть лет, все в семье относились к нему как к изгою, он был излюбленной мишенью для их шуток.
В семь лет, когда на него оставили недавно родившуюся племянницу, он решил поразвлечься. Он стал втыкать в ее маленькую попочку булавки, не так глубоко, чтобы текла кровь, но достаточно сильно, чтобы заставить ребенка долго кричать, что доставляло ему удовлетворение. Это чрезвычайно развлекло Умберто, и он понял, что ему нравится мучить тех, кто меньше и слабее него. Однажды он поймал бездомного кота и положил его в кастрюлю с водой, стоявшую на огне, наблюдая, как тот орал в страшных мучениях, пока не сварился заживо. Его поймали за этим занятием, и Альберто, сняв с него штаны, выпорол его так сильно на виду у всей семьи, что он стал более осторожным. Умберто был так унижен случившимся, что его садистские наклонности затаились на несколько лет.