Страница:
Посланец наблюдает катастрофу, стоя у борта в носовой части судна, где столпилась вся команда, и улыбается пареньку из Бетансос, который очень серьезно заявляет ему:
— У них ничего не выйдет, преподобный отец.
Посланец видит, что лишившийся бугшприта корабль остается брошенным на произвол судьбы. Педро де Вальдес, стоя на корме, скрежещет зубами, поняв, что его бросают среди моря, а андалузский флот продолжает следовать по курсу, покинув своего адмирала. Корабли переговариваются взмахами сигнальных флажков, шлюпки бороздят море, доставляя новости и приказы. С одной из них Лоуренсо Педрейра получает записку с флагмана, от Посланца: в ней сообщается, что «Нуэстра Сеньора дель Росарио» брошена без помощи по настоянию Диего Флореса де Вальдеса, командующего кастильским эскадроном — в составе флота есть и такой, Лоуренсиньо, только галисийского нет; Диего Флорес де Вальдес дал адмиралу столь странный совет потому, что на терпящем бедствие судне следует его родственник и враг, Педро де Вальдес. Но об этом он, разумеется, не сказал Медине Сидонье.
Уныние охватывает корабли, когда они узнают эту новость и причину, по которой судно покинуто эскадрой; смятение усиливается, когда в пороховом погребе «Сан Сальвадора», где лишь по счастливой случайности не оказалось в этот момент капитана Окендо, происходит взрыв, эхом человеческих голосов разносящийся от корабля к кораблю: «Сан Сальвадор» в состоянии победить бушующее на нем пламя, но не сможет продолжать плавание столь же достойно, как ранее. Какое-то время его будут тащить на буксире, но потом тоже бросят. Не очень-то здесь чтут законы моря, и неверным путем идет армада, допускающая такое отношение к своим кораблям, ибо позднее оба брошенных судна станут легкой добычей англичан.
Когда мыс Портленд оказывается слева по курсу от флагманского судна и Посланец переходит к противоположному борту, чтобы лучше разглядеть землю и тающий вдали горизонт, появляются корабли адмирала Говарда и вице-адмирала Фросбишера — они идут против ветра и морского течения, а посему не в состоянии помешать испанским кораблям продолжать свое плавание столь же стройно, размеренно и величественно, как и раньше. Эти огромные платформы, прекрасно приспособленные для пехотных сражений, как показала битва при Лепанто, слишком тяжелы и неповоротливы, чтобы приблизиться к стремительно плывущим навстречу проворным английским фрегатам, которые, даже следуя против ветра, в состоянии соблюсти безопасную дистанцию.
Посланцу становится страшно. Он думает о железных доспехах солдат, о том, как непросто будет выплыть тем, кто упадет в воду, о ветре, который может повалить весь этот лес мачт, — так сильно надувает он громады парусов, трепещущие на реях, вознесенные туда чьей-то непомерной гордыней. Посланец подозревает, что его судно подвергается наибольшей опасности, и тем не менее именно на нем он должен находиться. Ирландский митрополит каким-то образом сумел передать ему, что граф Тирон ожидает прибытия Армады, чтобы поднять восстание в Ирландии, — и тогда Посланцу предстоит выполнить миссию, возложенную на него Деканом Компостелы и Священным Воинским Орденом Пресвятой Девы Марии Белого Меча, а также собственной его совестью.
Эскадра продолжает плавание, и Рекальде вновь спасает положение. «Большой Грифон», флагман клиперов, подвергся нападению англичан и вышел из строя — теперь галерам придется тащить его на буксире. Матросы ропщут и строят домыслы, какие суда в случае чего будут брошены, а какие — нет; недовольство особенно усиливается на кораблях, считающих себя обреченными; начинают беспокоиться офицеры; наконец тревожные известия достигают адмиральского судна; но в ответ — полное молчание. Так они доходят до острова Уайт, и здесь, уже в четвертый раз, Армада короля Филиппа оказывается без боеприпасов; остается только порох — его взяли в избытке, возможно по причине пристрастия определенной части командования к праздничным салютам, а может быть, потому, что собирались разгуливать по английской земле как у себя дома. Пока же они занимаются этим, прибыв в Кале, к скалистым берегам Кале, в двух лигах от французского порта и на расстоянии одного пушечного выстрела (что, впрочем, невозможно) от английской эскадры.
В то время как Сеймур шел проливом Па-де-Кале, голландцы охраняли подходы к Ньюпорту, Гравелину, Слейсу, Флиссингену и Дюнкерку, где, как ожидал Сидонья, Фарнезе на плоскодонных лодках без мачт, парусов и пушек должен был противостоять этим самым голландцам, в распоряжении которых находилось сто пятьдесят галер, фильботов и вспомогательных судов под командованием Нассау Ван дер Дуса.
У скалистых берегов Кале Посланец проводит богослужение для моряков, которые чувствуют себя совершенно беззащитными. Боеприпасов нет; Фарнезе заперт в Дюнкерке, а его советы, согласно которым сначала следовало атаковать противника, чтобы занять порты Велзен и Флиссинген, не были услышаны монархом, всегда одетым в черное, убежденным, что он получает озарение от Господа, а это одно уже является более чем достаточным основанием, чтобы не допускать ни единого изменения в планах, родившихся в его голове, которую многие считают холодной и рассудительной, ибо король Филипп верит, будто единственное различие между ним и Богом состоит в том, что Бог незрим; монарх убежден также, что не посылать Армаду к берегам Англии было бы еще хуже, нежели послать ее. Велик авторитет монарха, все склоняются перед его волей. Но теперь Фарнезе заперт в Дюнкерке, а эскадра Сидоньи не может войти в порт, чтобы освободить его, ибо этого не позволяет осадка испанских судов, на которых сейчас люди предаются молитвам, зная, что неприятель скоро получит боеприпасы из Англии и это позволит ему тут же разбить испанцев. Посланец проводит богослужение, испанцы молятся на адмиральском судне, и молитва, подобно порыву ветра, проносится по всем кораблям. О, как величественно это зрелище: в единый гул сливается мольба стольких людей, бесконечная тысячеголосая литания, прервать которую может лишь хрипота. И молитва завершается только тогда, когда горло не может уже больше издать ни единого звука. Вновь поднимается ветер. В ночь на третье августа на море вдруг возникают огненные сполохи, но это не разрывы английских снарядов, а горящие корабли. Испанцы спускают на воду шлюпки, и им удается направить корабли к берегу. Но за ними появляются еще, и еще, и еще горящие суда — это настоящее бедствие; фламандские ветераны в страхе спасаются бегством, и лишь те самые новобранцы, что совсем недавно взошли на борт в Ла-Корунье, сохраняют спокойствие; следуя указаниям Посланца, они стараются удержать свои суда подальше от песчаных отмелей Фландрии: именно туда гонит вновь разбушевавшийся штормовой ветер корабли, поднявшие якоря.
В проливе Па-де-Кале, у белых скал «Сан Мартин» борется со стихией. К нему приближаются Лейва и Окендо и, пришвартовавшись, упрекают герцога в бездействии; они кричат матросам, чтобы те выбросили за борт этого негодяя Диего Флореса де Вальдеса. Посланец тем временем спускается в каюту Медины Сидоньи, но не находит его там; он тщетно ищет герцога по всему кораблю, наконец кто-то говорит ему, что адмирал внизу, в трюме, где он молится, дрожа от страха. Посланец спускается в трюм; он находит герцога мертвенно-бледным от ужаса, стоящим на коленях перед образком, с которым он никогда не расстается; и тогда Посланец кричит на него. Он кричит так громко и грозно, что герцог внемлет этому призыву, уступает ему и в конце концов поднимается на палубу, собирает своих людей и обращается к ним с речью. И только с этого момента в испанской Армаде устанавливается хоть какой-то порядок, корабли даже вновь выстраиваются полумесяцем, но теперь это не имеет никакого значения, поскольку сражение заканчивается и делать уже особенно нечего. О Вальдесе больше ничего не слышно. Посланцу и галисийским морякам теперь становится легче.
Наконец-то направление ветра благоприятствует Армаде и помогает ее кораблям сняться с песчаных отмелей Фландрии; Посланец советует герцогу Медине дать морякам урок, который запомнился бы им навсегда; тот соглашается и приказывает вздернуть на рее одного капитана, дабы весь флот видел, что ожидает трусов. Жизнь девятнадцати других спасена, возможно благодаря вмешательству того же Посланца, но, быть может, просто потому, что было бы слишком большим риском лишиться капитанов в том положении, в каком находился теперь флот: без пресной воды, без продовольствия, без боеприпасов, да еще при вновь поднявшемся неблагоприятном ветре, который гонит теперь корабли к берегам Дании и Норвегии. Именно тогда принимается решение пройти Северным морем и, обогнув Ирландию, взять курс на Ла-Корунью. Таким образом Посланец получает последнюю возможность вновь ступить на милую его сердцу землю, где его ждут.
Какой ветер, Боже, какой ветер, слишком сильный для этих парусников, привыкших к безмятежности Средиземноморья! Страшная битва инфантерии находит свое продолжение в этом пустынном Северном море, таком далеком, таком далеком, что страшно даже подумать о широтах, которых достигли испанские корабли. Но сейчас море понемногу стихает.
Посланец теперь человек известный на флагманском судне. После происшедшей трагедии у него появились жестокие враги, они бросают на него косые взгляды и спрашивают себя, откуда у него столько морских знаний, откуда берется его невероятная предусмотрительность. Не следует успокаиваться, говорит он матросам, за этим затишьем вновь придет буря. Сейчас они плывут среди серебряных, сияющих удивительным металлическим блеском вод, наслаждаясь покоем и тишиной, но неожиданно налетит ветер и унесет их далеко-далеко, этот шальной ветер Северного моря, и он сможет погубить то, чего не успели погубить англичане. Кто же он, этот хмурый колдун с вечно сдвинутыми бровями, бросающий вызов ветру и приводящий в восхищение моряков? Временами казалось, что именно он отдает распоряжения на флагманском судне, и выходит это у него совсем неплохо, потому что дела никогда еще не шли так успешно.
Английский флот прекратил преследование, перестал гнаться по пятам за Армадой, устав играть в маленькую собачку, докучающую большому, неповоротливому старому псу, и предоставив морю, этой бескрайней первозданной стихии, окончательно расправиться с испанцами. Об этом были оповещены все корабли. Сигнальные флажки взмывали и опускались, передавая сообщения на странном языке перекрещивающихся знаков, в причудливой пляске жестов, которая в иной ситуации и при меньшей опасности могла бы вызвать смех у новичков. Три карраки [112] Средиземноморской флотилии пренебрегли предупреждением и отстали от остального флота. Четыре дня спустя их сочли затонувшими. Их унесла буря, во время которой страшный ливень хлестал со всех сторон, лил как будто не только сверху, ко и снизу, и еще не срубленные мачты исчезали под водой. Вместе с карраками ушел и «Большой Грифон», головное судно клиперов, и еще несколько парусников из его отряда. И эти недотепы собирались покорить Великобританию! В своем простодушии они не смогли предвидеть, что Ирландия их не поддержит, что Фарнезе не сможет выйти им навстречу со своими полками, что ветер и море будут к ним столь враждебны. Лучше бы им оставаться дома. И только те, кого Медина Сидонья называл зелеными новичками, оказались способными правильно понять происходящее, взять верх над неистовой пляской волн да потом еще плясать самим под мелодичные звуки волынки.
Галисийцы теряют терпение. Они знают, что море еще разбушуется, а советы Посланца, к которым они, несомненно, прибегнут, не спасут их ото всех бед. Кто-то, осмелев, говорит, что надо выбросить за борт всех этих отважных полководцев, прославившихся во Фландрии, Италии, Франции, Германии и оказавшихся столь же неопытными на море, сколь надежными они были на суше; из-за их несостоятельности шторм уже отнес многие корабли к самой шестьдесят восьмой параллели, и погибших судов становится все больше и больше. Но Посланец на это не соглашается, и тогда они решают сменить корабль, оставить флагман и перейти на борт «Коронованной крысы», которой командует Лейва. Они делают это в заливе Голуэй, неподалеку от острова Акилл.
Ужасны бури, что приносит западный ветер. Лейва попытался направить корабль прямо в море, но носовую палубу стало так заливать водой, что он решил все время менять галс, подставляя волнам то правый, то левый борт, чтобы море само вынесло «Коронованную крысу» к берегу, в тихую бухту. Когда бухта была уже близко, гигантская волна вдруг опрокинулась на корабль, и рулевой выпустил из рук штурвал, который завертелся как бешеный. Лейва бросился к штурвалу и получил сильный удар в ногу. Поэтому, едва они причаливают, капитана относят в горы и разбивают лагерь на холме подальше от берега, где Лейва остается в сопровождении тысячи своих людей и команды нескольких судов.
Едва ступив на землю, Посланец исчезает. Переходя из деревни в деревню, из замка в замок, он собирает людей, которых считает своими друзьями и соратниками.
Никто из ирландцев не поспешил на помощь судну. Двурушник Вильям Фицвильямс, вице-король на службе Английской короны, да будет проклята всякая память о нем, препятствовал любым попыткам помочь испанцам. Он отказал Рекальде, просившему его о помощи, и приказал зарубить всех, кто посмел приблизиться к испанскому капитану. Именно он заставил ирландцев, принявших у себя испанских моряков, выдать их, именно он приказал обезглавить испанцев; он, вице-король, наместник королевы Англии.
Рекальде все же удалось раздобыть воду и съестные припасы, и он взял курс на Ла-Корунью. Лоуренсо Педрейра был печален и подавлен, его душа настолько исполнилась скорби, что он надумал умереть, едва достигнет земли. Он видел, как бессмысленно гибли люди, он был свидетелем абсурдных приказов, которые приходилось выполнять, хотя ситуация никоим образом того не требовала, и теперь он призывал корабли с галисийскими капитанами и матросами уже не к битвам, не к борьбе с англичанами, а лишь к собственному спасению; он говорил, что они должны выжить, чтобы когда-нибудь еще бросить свой гордый клич, который ветер разнесет по благоухающим дубравам: «Мы — лучшие моряки!» Но этого не случилось. Ветер смерти уносил галисийцев, словно опавшие листья; они один за другим гибли на кораблях, которыми неумело, беспомощно и бездарно руководила невежественная спесь командиров гвардейских полков. Иногда делались кое-какие записи, по которым можно будет восстановить некоторые имена и события, но никто не вернет жизнь ни одному из галисийских моряков, ни одному из парней Монтеррея или Лемоса, никто не вернет жизнь Лоуренсо Педрейре, который умер от горя, едва ступив на родную землю. Он скончался вслед за отважным мореплавателем Рекальде, и тело его на кобыле Посланца перевезли в Компостелу, чтобы там похоронить.
Симона приняла его и оплакала без любви, но с должным почтением и, быть может, даже с нежностью, хотя сердце ее принадлежало другому, как другому принадлежало и дитя, которое она носила во чреве.
Командующий О'Рурк называет Посланца братом, и они вместе направляются к холму, где разбил лагерь Лейва. О'Рурк собирается говорить с ним от имени командующего Тирона, великого предводителя ирландцев.
Они входят в палатку, где итальянский сын дона Антонио де Лейвы [114] говорит на сладкозвучном итальянском наречии, жалуясь на острую боль в ноге. Посланец представляет их друг другу и переводит с одного языка на другой с поражающей всех присутствующих легкостью. Он свободно переходит с итальянского на ирландский, с ирландского на испанский или английский, потом на французский и даже на галисийский, обращаясь к какому-то лоцману, который, казалось, начинал уже забывать язык своей любимой земли.
— Вы и ваши люди должны остаться здесь и помочь нам в нашей борьбе с англичанами, — говорит О'Рурк Лейве, и всем известно, кто стоит за его словами. Но Лейва сомневается и недоверчиво отвечает:
— У меня нет на этот счет указаний от моего короля Филиппа, да хранит его Господь.
О'Рурк настаивает:
— Указания есть, они у Тирона, я сам их видел!
И тогда Посланец просит, чтобы они втроем остались наедине: то, что они собираются обсуждать, слишком серьезно и важно, а вокруг слишком много народу. В течение нескольких часов из палатки раздаются взволнованные крики, так что люди ирландца начинают уже беспокоиться, и только в сумерках выходят наконец от Лейвы ирландский командующий и галисийский священник.
Ранним утром Лейва спускается к берегу и поднимается на борт «Гароны». Он направляется на север Ирландии, желая встретиться с предводителем Тироном, чтобы тот подтвердил услышанное от тех двоих, которым Лейва все же недостаточно доверяет; но близ замка Данлюс, у Большого Гиганта, его ожидают рифы, судно терпит крушение и уходит на дно со всеми, кто был на борту. Какое ужасное несчастье!
Посланцем овладела печаль. Несколько дней он бродил словно неприкаянный, с отсутствующим видом. О'Рурк предложил ему свое гостеприимство, но Посланец предпочел затеряться в окрестностях лагеря, где он часами напролет наблюдал, как бьется о прибрежные скалы море, или предавался созерцанию неспешного полета чаек. Затем он занялся помощью тем, кто, оставшись на берегу, пытался скрыться от преследований предателя Фицвильямса. Сходство с жителями Коннота позволяло Посланцу появляться и пользоваться доверием там, где другому это было заказано; его дар владения многими языками выручал его в таких случаях, когда кого-нибудь другого уже можно было бы считать мертвецом.
Через несколько дней, когда он полностью осознал последствия гибели Лейвы, Посланец подумал, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается и что здесь ему делать уже нечего. Это была уверенность, которую он испытывал и в другие трудные моменты своего достаточно долгого жизненного пути. Уверенность, позволявшая ему оставлять позади целые куски своей жизни, не испытывая при этом угрызений совести, ибо он твердо знал, что предыдущий жизненный цикл уже завершен, в прошлом ничего не осталось и все ждет его впереди, в самом непосредственном будущем, сегодня же, сейчас же.
Возможно, такая жизненная позиция помогала ему не оставлять слишком глубоких следов, браться за новое дело и выступать в новом обличье по прошествии определенного количества лет, начиная с того времени, когда его происхождение позволило ему отправиться на учебу в зарубежные университеты, задолго до того, как король Филипп строжайше запретил это, дабы уберечь свои владения, и не только территориальные, от проникновения ереси. Но именно еретические воззрения были той областью, где наш герой чувствовал себя особенно хорошо, ибо именно тут билась живая мысль. Было и нечто иное, что постоянно влекло его к непрерывному действию, к вечному беспокойству, что бросало его из стороны в сторону, от одного занятия к другому, из одной страны в другую.
В Аахене от старого маэстро Везалия он узнал древние тайны алхимии и постиг науку анатомирования. Затем он связался с турками и передал им взятку, с помощью которой император купил содействие и откровенность одного вероломного паши, того самого, что положил начало роду Мендоса-Гранада: Мендоса, потому что так звали маркиза, следившего по приказу императора за пашой, Гранада — поскольку именно в этом городе паша скрыл свое предательство, приказав задушить гарротой тех, кто присвоил себе императорские деньги. В Эксе будущий Посланец занимался организацией пересылки книг в страну, из которой он был родом, и посещал такие порты, как Ла-Рошель, доступ к коим обеспечивал ему его тогдашний ранг дипломата. Видимо, еще в ранней юности он познакомился с амстердамскими типографиями, когда в надежде заработать несколько флоринов он тайно посещал печатную мастерскую Иоганнеса Йансеониуса, беря листы для корректуры, которую он делал с быстротой, выгодно отличавшей его от других переводчиков: он мог поразительно бегло читать изображенный в зеркальном отражении текст, и от его внимания не ускользала ни одна опечатка, редкая синтаксическая ошибка не была им исправлена, а запятая не проставлена. Именно работа в типографии Иоганнеса Йансеониуса определила то занятие, которому он посвятит большую часть своей достаточно долгой жизни. Из этой мастерской выходили тома, которые потом продавались в Италии, Англии, Испании, Германии и даже Франции. На стене помещения, куда складывали ожидавшие отправки книги, — сразу за залом, где стояли печатные станки, подальше от комнатушки, в которой печатники склонялись над матрицами, а воздух был пропитан запахом свежей типографской краски и скудного заработка, — так вот, на стене склада висели списки произведений, запрещенных в этих странах, дабы избежать отсылки книг, могущих оказаться контрабандным товаром и нанести урон делу, чего старый Иоганнес никак не мог допустить.
— У них ничего не выйдет, преподобный отец.
Посланец видит, что лишившийся бугшприта корабль остается брошенным на произвол судьбы. Педро де Вальдес, стоя на корме, скрежещет зубами, поняв, что его бросают среди моря, а андалузский флот продолжает следовать по курсу, покинув своего адмирала. Корабли переговариваются взмахами сигнальных флажков, шлюпки бороздят море, доставляя новости и приказы. С одной из них Лоуренсо Педрейра получает записку с флагмана, от Посланца: в ней сообщается, что «Нуэстра Сеньора дель Росарио» брошена без помощи по настоянию Диего Флореса де Вальдеса, командующего кастильским эскадроном — в составе флота есть и такой, Лоуренсиньо, только галисийского нет; Диего Флорес де Вальдес дал адмиралу столь странный совет потому, что на терпящем бедствие судне следует его родственник и враг, Педро де Вальдес. Но об этом он, разумеется, не сказал Медине Сидонье.
Уныние охватывает корабли, когда они узнают эту новость и причину, по которой судно покинуто эскадрой; смятение усиливается, когда в пороховом погребе «Сан Сальвадора», где лишь по счастливой случайности не оказалось в этот момент капитана Окендо, происходит взрыв, эхом человеческих голосов разносящийся от корабля к кораблю: «Сан Сальвадор» в состоянии победить бушующее на нем пламя, но не сможет продолжать плавание столь же достойно, как ранее. Какое-то время его будут тащить на буксире, но потом тоже бросят. Не очень-то здесь чтут законы моря, и неверным путем идет армада, допускающая такое отношение к своим кораблям, ибо позднее оба брошенных судна станут легкой добычей англичан.
Когда мыс Портленд оказывается слева по курсу от флагманского судна и Посланец переходит к противоположному борту, чтобы лучше разглядеть землю и тающий вдали горизонт, появляются корабли адмирала Говарда и вице-адмирала Фросбишера — они идут против ветра и морского течения, а посему не в состоянии помешать испанским кораблям продолжать свое плавание столь же стройно, размеренно и величественно, как и раньше. Эти огромные платформы, прекрасно приспособленные для пехотных сражений, как показала битва при Лепанто, слишком тяжелы и неповоротливы, чтобы приблизиться к стремительно плывущим навстречу проворным английским фрегатам, которые, даже следуя против ветра, в состоянии соблюсти безопасную дистанцию.
Посланцу становится страшно. Он думает о железных доспехах солдат, о том, как непросто будет выплыть тем, кто упадет в воду, о ветре, который может повалить весь этот лес мачт, — так сильно надувает он громады парусов, трепещущие на реях, вознесенные туда чьей-то непомерной гордыней. Посланец подозревает, что его судно подвергается наибольшей опасности, и тем не менее именно на нем он должен находиться. Ирландский митрополит каким-то образом сумел передать ему, что граф Тирон ожидает прибытия Армады, чтобы поднять восстание в Ирландии, — и тогда Посланцу предстоит выполнить миссию, возложенную на него Деканом Компостелы и Священным Воинским Орденом Пресвятой Девы Марии Белого Меча, а также собственной его совестью.
Эскадра продолжает плавание, и Рекальде вновь спасает положение. «Большой Грифон», флагман клиперов, подвергся нападению англичан и вышел из строя — теперь галерам придется тащить его на буксире. Матросы ропщут и строят домыслы, какие суда в случае чего будут брошены, а какие — нет; недовольство особенно усиливается на кораблях, считающих себя обреченными; начинают беспокоиться офицеры; наконец тревожные известия достигают адмиральского судна; но в ответ — полное молчание. Так они доходят до острова Уайт, и здесь, уже в четвертый раз, Армада короля Филиппа оказывается без боеприпасов; остается только порох — его взяли в избытке, возможно по причине пристрастия определенной части командования к праздничным салютам, а может быть, потому, что собирались разгуливать по английской земле как у себя дома. Пока же они занимаются этим, прибыв в Кале, к скалистым берегам Кале, в двух лигах от французского порта и на расстоянии одного пушечного выстрела (что, впрочем, невозможно) от английской эскадры.
В то время как Сеймур шел проливом Па-де-Кале, голландцы охраняли подходы к Ньюпорту, Гравелину, Слейсу, Флиссингену и Дюнкерку, где, как ожидал Сидонья, Фарнезе на плоскодонных лодках без мачт, парусов и пушек должен был противостоять этим самым голландцам, в распоряжении которых находилось сто пятьдесят галер, фильботов и вспомогательных судов под командованием Нассау Ван дер Дуса.
У скалистых берегов Кале Посланец проводит богослужение для моряков, которые чувствуют себя совершенно беззащитными. Боеприпасов нет; Фарнезе заперт в Дюнкерке, а его советы, согласно которым сначала следовало атаковать противника, чтобы занять порты Велзен и Флиссинген, не были услышаны монархом, всегда одетым в черное, убежденным, что он получает озарение от Господа, а это одно уже является более чем достаточным основанием, чтобы не допускать ни единого изменения в планах, родившихся в его голове, которую многие считают холодной и рассудительной, ибо король Филипп верит, будто единственное различие между ним и Богом состоит в том, что Бог незрим; монарх убежден также, что не посылать Армаду к берегам Англии было бы еще хуже, нежели послать ее. Велик авторитет монарха, все склоняются перед его волей. Но теперь Фарнезе заперт в Дюнкерке, а эскадра Сидоньи не может войти в порт, чтобы освободить его, ибо этого не позволяет осадка испанских судов, на которых сейчас люди предаются молитвам, зная, что неприятель скоро получит боеприпасы из Англии и это позволит ему тут же разбить испанцев. Посланец проводит богослужение, испанцы молятся на адмиральском судне, и молитва, подобно порыву ветра, проносится по всем кораблям. О, как величественно это зрелище: в единый гул сливается мольба стольких людей, бесконечная тысячеголосая литания, прервать которую может лишь хрипота. И молитва завершается только тогда, когда горло не может уже больше издать ни единого звука. Вновь поднимается ветер. В ночь на третье августа на море вдруг возникают огненные сполохи, но это не разрывы английских снарядов, а горящие корабли. Испанцы спускают на воду шлюпки, и им удается направить корабли к берегу. Но за ними появляются еще, и еще, и еще горящие суда — это настоящее бедствие; фламандские ветераны в страхе спасаются бегством, и лишь те самые новобранцы, что совсем недавно взошли на борт в Ла-Корунье, сохраняют спокойствие; следуя указаниям Посланца, они стараются удержать свои суда подальше от песчаных отмелей Фландрии: именно туда гонит вновь разбушевавшийся штормовой ветер корабли, поднявшие якоря.
В проливе Па-де-Кале, у белых скал «Сан Мартин» борется со стихией. К нему приближаются Лейва и Окендо и, пришвартовавшись, упрекают герцога в бездействии; они кричат матросам, чтобы те выбросили за борт этого негодяя Диего Флореса де Вальдеса. Посланец тем временем спускается в каюту Медины Сидоньи, но не находит его там; он тщетно ищет герцога по всему кораблю, наконец кто-то говорит ему, что адмирал внизу, в трюме, где он молится, дрожа от страха. Посланец спускается в трюм; он находит герцога мертвенно-бледным от ужаса, стоящим на коленях перед образком, с которым он никогда не расстается; и тогда Посланец кричит на него. Он кричит так громко и грозно, что герцог внемлет этому призыву, уступает ему и в конце концов поднимается на палубу, собирает своих людей и обращается к ним с речью. И только с этого момента в испанской Армаде устанавливается хоть какой-то порядок, корабли даже вновь выстраиваются полумесяцем, но теперь это не имеет никакого значения, поскольку сражение заканчивается и делать уже особенно нечего. О Вальдесе больше ничего не слышно. Посланцу и галисийским морякам теперь становится легче.
Наконец-то направление ветра благоприятствует Армаде и помогает ее кораблям сняться с песчаных отмелей Фландрии; Посланец советует герцогу Медине дать морякам урок, который запомнился бы им навсегда; тот соглашается и приказывает вздернуть на рее одного капитана, дабы весь флот видел, что ожидает трусов. Жизнь девятнадцати других спасена, возможно благодаря вмешательству того же Посланца, но, быть может, просто потому, что было бы слишком большим риском лишиться капитанов в том положении, в каком находился теперь флот: без пресной воды, без продовольствия, без боеприпасов, да еще при вновь поднявшемся неблагоприятном ветре, который гонит теперь корабли к берегам Дании и Норвегии. Именно тогда принимается решение пройти Северным морем и, обогнув Ирландию, взять курс на Ла-Корунью. Таким образом Посланец получает последнюю возможность вновь ступить на милую его сердцу землю, где его ждут.
Какой ветер, Боже, какой ветер, слишком сильный для этих парусников, привыкших к безмятежности Средиземноморья! Страшная битва инфантерии находит свое продолжение в этом пустынном Северном море, таком далеком, таком далеком, что страшно даже подумать о широтах, которых достигли испанские корабли. Но сейчас море понемногу стихает.
Посланец теперь человек известный на флагманском судне. После происшедшей трагедии у него появились жестокие враги, они бросают на него косые взгляды и спрашивают себя, откуда у него столько морских знаний, откуда берется его невероятная предусмотрительность. Не следует успокаиваться, говорит он матросам, за этим затишьем вновь придет буря. Сейчас они плывут среди серебряных, сияющих удивительным металлическим блеском вод, наслаждаясь покоем и тишиной, но неожиданно налетит ветер и унесет их далеко-далеко, этот шальной ветер Северного моря, и он сможет погубить то, чего не успели погубить англичане. Кто же он, этот хмурый колдун с вечно сдвинутыми бровями, бросающий вызов ветру и приводящий в восхищение моряков? Временами казалось, что именно он отдает распоряжения на флагманском судне, и выходит это у него совсем неплохо, потому что дела никогда еще не шли так успешно.
Английский флот прекратил преследование, перестал гнаться по пятам за Армадой, устав играть в маленькую собачку, докучающую большому, неповоротливому старому псу, и предоставив морю, этой бескрайней первозданной стихии, окончательно расправиться с испанцами. Об этом были оповещены все корабли. Сигнальные флажки взмывали и опускались, передавая сообщения на странном языке перекрещивающихся знаков, в причудливой пляске жестов, которая в иной ситуации и при меньшей опасности могла бы вызвать смех у новичков. Три карраки [112] Средиземноморской флотилии пренебрегли предупреждением и отстали от остального флота. Четыре дня спустя их сочли затонувшими. Их унесла буря, во время которой страшный ливень хлестал со всех сторон, лил как будто не только сверху, ко и снизу, и еще не срубленные мачты исчезали под водой. Вместе с карраками ушел и «Большой Грифон», головное судно клиперов, и еще несколько парусников из его отряда. И эти недотепы собирались покорить Великобританию! В своем простодушии они не смогли предвидеть, что Ирландия их не поддержит, что Фарнезе не сможет выйти им навстречу со своими полками, что ветер и море будут к ним столь враждебны. Лучше бы им оставаться дома. И только те, кого Медина Сидонья называл зелеными новичками, оказались способными правильно понять происходящее, взять верх над неистовой пляской волн да потом еще плясать самим под мелодичные звуки волынки.
Галисийцы теряют терпение. Они знают, что море еще разбушуется, а советы Посланца, к которым они, несомненно, прибегнут, не спасут их ото всех бед. Кто-то, осмелев, говорит, что надо выбросить за борт всех этих отважных полководцев, прославившихся во Фландрии, Италии, Франции, Германии и оказавшихся столь же неопытными на море, сколь надежными они были на суше; из-за их несостоятельности шторм уже отнес многие корабли к самой шестьдесят восьмой параллели, и погибших судов становится все больше и больше. Но Посланец на это не соглашается, и тогда они решают сменить корабль, оставить флагман и перейти на борт «Коронованной крысы», которой командует Лейва. Они делают это в заливе Голуэй, неподалеку от острова Акилл.
* * *
Что-то необычное происходит на кораблях Хуана Мартинеса де Рекальде, адмирала Бискайской эскадры, — ведь все, кроме сынов Галисии, идут со своими капитанами — и на кораблях Алонсо де Лейвы, командующего Средиземноморской эскадрой. Многие корабли, уцелевшие в сражении с англичанами, разбились о скалистые берега Ирландского моря, и, пока Сидонья продолжает плавание по направлению к Ла-Корунье, суда этих двух моряков, бискайца и итальянца, берут другой курс. Первый поворачивает к юго-западным берегам Ирландии, а второй — к северу этого крутого скалистого берега, где они натыкаются на рифы и садятся на мель. Посланец пытается убедить Лейву, что следует остаться там, но безуспешно; тогда они пересаживаются на «Герцогиню», но в самом конце августа западный ветер вновь вынуждает их причалить к берегу. На этот раз в бухте Лохрос, в заливе Донегол.Ужасны бури, что приносит западный ветер. Лейва попытался направить корабль прямо в море, но носовую палубу стало так заливать водой, что он решил все время менять галс, подставляя волнам то правый, то левый борт, чтобы море само вынесло «Коронованную крысу» к берегу, в тихую бухту. Когда бухта была уже близко, гигантская волна вдруг опрокинулась на корабль, и рулевой выпустил из рук штурвал, который завертелся как бешеный. Лейва бросился к штурвалу и получил сильный удар в ногу. Поэтому, едва они причаливают, капитана относят в горы и разбивают лагерь на холме подальше от берега, где Лейва остается в сопровождении тысячи своих людей и команды нескольких судов.
Едва ступив на землю, Посланец исчезает. Переходя из деревни в деревню, из замка в замок, он собирает людей, которых считает своими друзьями и соратниками.
* * *
А что же случилось с Лоуренсо Педрейрой, благополучным белокурым каноником, который принял сан священника, состоя в браке, и поплатился за это лишь небольшим штрафом, поскольку был человеком знатным и состоятельным? Он пересел на «Сан Хуан де Опорто», которым командовал Рекальде, быть может самый великий из всех моряков, бороздивших когда-либо океанские просторы. И довелось увидеть Лоуренсо Педрейре, канонику из Компостелы, закаты солнца и на Шетландских островах, и на полуострове Керри, куда занесли морские течения лишь три судна из тех двадцати семи, коими командовал сей славный капитан; они бросили якорь у Бласкетских островов, и священник к тому времени был болен и подавлен, он устал наблюдать, как не имевшие никакого понятия о море люди (а таковых на кораблях, что отправил в Северное море печальный, вечно одетый в черное муж, было большинство) навязывали свою волю прирожденным морякам, заставляя их брать такой курс и совершать такие маневры, которых не допустил бы ни один здравомыслящий человек. Лоуренсо Педрейра устал отпускать грехи бездыханным телам, что отправлялись на дно морское, и судно при этом всегда совершало один и тот же маневр, к которому он постепенно привык: крен на правый борт, когда бросали труп. Он невыносимо устал. У них оставалось еще двадцать семь бочек вина, но совсем не было пресной воды, хлеб кончался, остальные припасы вышли. Каноник устал; он был похож на мачту корабля, которая уже не в состоянии держать парус, как, должно быть, не в состоянии были сделать этого и руки тех людей, что на других судах достигли наконец берегов Кантабрии [113], но так и не подняли парусов, — настолько измучены и истощены они были; и разбились они о скалы, которых им удалось избежать у берегов Ирландии. И погибли.Никто из ирландцев не поспешил на помощь судну. Двурушник Вильям Фицвильямс, вице-король на службе Английской короны, да будет проклята всякая память о нем, препятствовал любым попыткам помочь испанцам. Он отказал Рекальде, просившему его о помощи, и приказал зарубить всех, кто посмел приблизиться к испанскому капитану. Именно он заставил ирландцев, принявших у себя испанских моряков, выдать их, именно он приказал обезглавить испанцев; он, вице-король, наместник королевы Англии.
Рекальде все же удалось раздобыть воду и съестные припасы, и он взял курс на Ла-Корунью. Лоуренсо Педрейра был печален и подавлен, его душа настолько исполнилась скорби, что он надумал умереть, едва достигнет земли. Он видел, как бессмысленно гибли люди, он был свидетелем абсурдных приказов, которые приходилось выполнять, хотя ситуация никоим образом того не требовала, и теперь он призывал корабли с галисийскими капитанами и матросами уже не к битвам, не к борьбе с англичанами, а лишь к собственному спасению; он говорил, что они должны выжить, чтобы когда-нибудь еще бросить свой гордый клич, который ветер разнесет по благоухающим дубравам: «Мы — лучшие моряки!» Но этого не случилось. Ветер смерти уносил галисийцев, словно опавшие листья; они один за другим гибли на кораблях, которыми неумело, беспомощно и бездарно руководила невежественная спесь командиров гвардейских полков. Иногда делались кое-какие записи, по которым можно будет восстановить некоторые имена и события, но никто не вернет жизнь ни одному из галисийских моряков, ни одному из парней Монтеррея или Лемоса, никто не вернет жизнь Лоуренсо Педрейре, который умер от горя, едва ступив на родную землю. Он скончался вслед за отважным мореплавателем Рекальде, и тело его на кобыле Посланца перевезли в Компостелу, чтобы там похоронить.
Симона приняла его и оплакала без любви, но с должным почтением и, быть может, даже с нежностью, хотя сердце ее принадлежало другому, как другому принадлежало и дитя, которое она носила во чреве.
* * *
Дороги Ирландии полны беглых людей. Нельзя сказать, что ирландцы совсем не дают им приюта, но это недалеко от истины. Несомненно одно: здесь всем заправляет предатель Фицвильямс. Люди из Галисии, хорошо знающие, что происходит с кораблями, которые ночью садятся на мель у Берега Смерти, ищут убежища лишь у тех, кому они могут доверять, но при этом все же не доверяют им полностью. Поэтому именно им в большей степени, чем остальным, удается выжить в землях Коннота, куда в поисках командующего О'Рурка приходит и Посланец сразу после того, как ему удается бежать из Тикорнелля, где старик О'Доннел приказал прикончить всех изнуренных и голодных людей, которых удалось схватить. Посланца же спасло его одеяние священника, знание местного языка и, наконец, хитрость. И теперь он здесь, он встретился с командующим О'Рурком, который помогает пострадавшим, о чем потом вспомнят в Лондоне, предъявив ему это в качестве одного из обвинений после доноса вице-короля Фицвильямса.Командующий О'Рурк называет Посланца братом, и они вместе направляются к холму, где разбил лагерь Лейва. О'Рурк собирается говорить с ним от имени командующего Тирона, великого предводителя ирландцев.
Они входят в палатку, где итальянский сын дона Антонио де Лейвы [114] говорит на сладкозвучном итальянском наречии, жалуясь на острую боль в ноге. Посланец представляет их друг другу и переводит с одного языка на другой с поражающей всех присутствующих легкостью. Он свободно переходит с итальянского на ирландский, с ирландского на испанский или английский, потом на французский и даже на галисийский, обращаясь к какому-то лоцману, который, казалось, начинал уже забывать язык своей любимой земли.
— Вы и ваши люди должны остаться здесь и помочь нам в нашей борьбе с англичанами, — говорит О'Рурк Лейве, и всем известно, кто стоит за его словами. Но Лейва сомневается и недоверчиво отвечает:
— У меня нет на этот счет указаний от моего короля Филиппа, да хранит его Господь.
О'Рурк настаивает:
— Указания есть, они у Тирона, я сам их видел!
И тогда Посланец просит, чтобы они втроем остались наедине: то, что они собираются обсуждать, слишком серьезно и важно, а вокруг слишком много народу. В течение нескольких часов из палатки раздаются взволнованные крики, так что люди ирландца начинают уже беспокоиться, и только в сумерках выходят наконец от Лейвы ирландский командующий и галисийский священник.
Ранним утром Лейва спускается к берегу и поднимается на борт «Гароны». Он направляется на север Ирландии, желая встретиться с предводителем Тироном, чтобы тот подтвердил услышанное от тех двоих, которым Лейва все же недостаточно доверяет; но близ замка Данлюс, у Большого Гиганта, его ожидают рифы, судно терпит крушение и уходит на дно со всеми, кто был на борту. Какое ужасное несчастье!
* * *
Узнав о трагедии «Гароны», Посланец понимает, что делать ему здесь больше нечего. Его давнишняя, обретшая было новое дыхание мечта о том, чтобы соединить судьбу его маленькой, зеленой, такой милой и подчас грустной земли с судьбой Ирландии, такой же зеленой и столь на нее похожей, снова ускользает от него, словно вода сквозь пальцы; кратким воспоминанием остается лишь ощущение обновленной свежести тени, в которой она скрывается. Но это был поистине прекрасный сон. Если бы помощь, о которой шла речь, была действительно оказана, то в значительной степени благодаря Посланцу, и он был бы вознагражден в тот долгожданный момент, наступление которого могло бы задержаться еще на долгие годы, но он умел ждать: он знал, что подобные совместные действия порождают по-настоящему братские отношения. Впрочем, теперь они оказались окончательно разорванными.Посланцем овладела печаль. Несколько дней он бродил словно неприкаянный, с отсутствующим видом. О'Рурк предложил ему свое гостеприимство, но Посланец предпочел затеряться в окрестностях лагеря, где он часами напролет наблюдал, как бьется о прибрежные скалы море, или предавался созерцанию неспешного полета чаек. Затем он занялся помощью тем, кто, оставшись на берегу, пытался скрыться от преследований предателя Фицвильямса. Сходство с жителями Коннота позволяло Посланцу появляться и пользоваться доверием там, где другому это было заказано; его дар владения многими языками выручал его в таких случаях, когда кого-нибудь другого уже можно было бы считать мертвецом.
Через несколько дней, когда он полностью осознал последствия гибели Лейвы, Посланец подумал, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается и что здесь ему делать уже нечего. Это была уверенность, которую он испытывал и в другие трудные моменты своего достаточно долгого жизненного пути. Уверенность, позволявшая ему оставлять позади целые куски своей жизни, не испытывая при этом угрызений совести, ибо он твердо знал, что предыдущий жизненный цикл уже завершен, в прошлом ничего не осталось и все ждет его впереди, в самом непосредственном будущем, сегодня же, сейчас же.
Возможно, такая жизненная позиция помогала ему не оставлять слишком глубоких следов, браться за новое дело и выступать в новом обличье по прошествии определенного количества лет, начиная с того времени, когда его происхождение позволило ему отправиться на учебу в зарубежные университеты, задолго до того, как король Филипп строжайше запретил это, дабы уберечь свои владения, и не только территориальные, от проникновения ереси. Но именно еретические воззрения были той областью, где наш герой чувствовал себя особенно хорошо, ибо именно тут билась живая мысль. Было и нечто иное, что постоянно влекло его к непрерывному действию, к вечному беспокойству, что бросало его из стороны в сторону, от одного занятия к другому, из одной страны в другую.
В Аахене от старого маэстро Везалия он узнал древние тайны алхимии и постиг науку анатомирования. Затем он связался с турками и передал им взятку, с помощью которой император купил содействие и откровенность одного вероломного паши, того самого, что положил начало роду Мендоса-Гранада: Мендоса, потому что так звали маркиза, следившего по приказу императора за пашой, Гранада — поскольку именно в этом городе паша скрыл свое предательство, приказав задушить гарротой тех, кто присвоил себе императорские деньги. В Эксе будущий Посланец занимался организацией пересылки книг в страну, из которой он был родом, и посещал такие порты, как Ла-Рошель, доступ к коим обеспечивал ему его тогдашний ранг дипломата. Видимо, еще в ранней юности он познакомился с амстердамскими типографиями, когда в надежде заработать несколько флоринов он тайно посещал печатную мастерскую Иоганнеса Йансеониуса, беря листы для корректуры, которую он делал с быстротой, выгодно отличавшей его от других переводчиков: он мог поразительно бегло читать изображенный в зеркальном отражении текст, и от его внимания не ускользала ни одна опечатка, редкая синтаксическая ошибка не была им исправлена, а запятая не проставлена. Именно работа в типографии Иоганнеса Йансеониуса определила то занятие, которому он посвятит большую часть своей достаточно долгой жизни. Из этой мастерской выходили тома, которые потом продавались в Италии, Англии, Испании, Германии и даже Франции. На стене помещения, куда складывали ожидавшие отправки книги, — сразу за залом, где стояли печатные станки, подальше от комнатушки, в которой печатники склонялись над матрицами, а воздух был пропитан запахом свежей типографской краски и скудного заработка, — так вот, на стене склада висели списки произведений, запрещенных в этих странах, дабы избежать отсылки книг, могущих оказаться контрабандным товаром и нанести урон делу, чего старый Иоганнес никак не мог допустить.