Кондрашова Лариса. Шоу для завистницы

   – Кто из нас разводит чужую беду руками, неизвестно. Хотела бы я посмотреть, как бы ты себя вела в моем случае.
   – Да уж не бегала бы и не кудахтала!
   – Я думаю, тебе лучше уйти.
   Лицо моей бывшей свекрови принимает отстраненное, высокомерное выражение. Я понимаю, что перегнула палку.
   – Простите, я, конечно, не имею права говорить с вами в подобном тоне.
   – Вот что мне странно, почему ты не боишься? – спрашивает она. – Ведь я тебе рассказала, что мое положение можно квалифицировать как крайне опасное. Я от страха даже спать не могу...
   – Ну и чего хорошего? Во-первых, если уж на то пошло, я здесь не при делах. Вон в шкаф спрячусь, никто и не подумает меня искать. Если вы не скажете. А во-вторых, какая польза от страха? Помните классика: жил – дрожал, умирал – дрожал... Вы из-за этого постарели сразу лет на десять, а разве удалось решить проблему?
   Марина Константиновна вздрагивает от удивления. Наверное, она никогда и думать не думала, что мы с ней не только встретимся, но и я смогу разговаривать с ней в таком же тоне, в каком когда-то со мной говорила она.
   – Не помогло... Смотри, какая ты агрессивная стала. Я тебя совсем другой помню.
   – Забудьте!.. И еще, к нам едет помощь.
   – Ты позвонила в милицию? – В глазах ее появляется ужас. – Они сказали, если я обращусь в милицию, моему Петру Васильевичу придет конец.
   – Нет, это не милиция, это мои друзья.
   Она вздрагивает от того, что звук режущего металл диска становится все отчетливее.
   – Запомните, вы в квартире одна, – шепчу я ей прямо в ухо и отхожу в глубь коридора, под прикрытие высокого массивного шкафа.
   Похоже, Найденов со своими телохранителями не успевает к нам на помощь.
   Если их больше трех, то мне крышка. То есть ничем Марине Константиновне я помочь не смогу, а вот если двое – шанс есть. Особенно если один задержится возле Лавровой, а второй пойдет в комнаты. Мимо меня.

Глава семнадцатая

   Как жаль, что у меня нет никакого оружия. Я оглядываюсь в поисках чего-нибудь, чем можно было бы воспользоваться. Или для защиты, или для нападения.
   Ага, вот и оно! Из-за шкафа, под прикрытием которого я стою, высовывается краешек гантели, которую я потихоньку вытаскиваю на свет.
   Держать все время ее в руке будет трудновато, потому я осторожно опускаю ее на пол возле своей ноги.
   Крак! – этот звук, кажется, раздается уже в самой квартире. По крайней мере дверь валится в коридор, но взломщики поддерживают ее, чтобы не упала на пол и не создала лишнего шума.
   Правильно они все делают. Кто из соседей заинтересуется, у кого и что там пилят? Возможно, меняют дверь или производят еще какие-то работы по металлу, а вот грохот... Его звуком могут и заинтересоваться.
   – Марина Константиновна! – слышу я нарочито сладкий мужской голос. – Что же вы, голубушка, двери гостям не открываете?
   – Какие вы к черту гости! – возражает Лаврова, и я слышу резкий звук пощечины. И в самом деле, джентльменами этих людей не назовешь. – Что-то вы осмелели без причины. Уж не ждете ли вы помощи откуда-нибудь со стороны? Арсений, проверь!
   Похоже, их двое. Слышно, как хлопают двери ванной, туалета, шаги ведут к кухне, а потом «проверяющий» направляется в комнаты, где за одним из шкафов стою я, сжимая в руке гантель. Если он не зайдет сюда быстро, рука онемеет держать такую тяжесть.
   – Да никого здесь нет! – громко говорит этот самый Арсений, но я слышу, как он осторожно продвигается в мою сторону.
   Неужели он слышит, как я дышу? Или его интуиция подсказывает, что в квартире есть кто-то еще?
   Вот сейчас он подойдет поближе... Я вдруг бессознательно присаживаюсь на корточки. Если он окажется выше, чем я ожидаю, или ниже, так я просто врежу ему гантелью по голени и таким образом обойдусь без смертоубийства.
   – Марина Константиновна! – вдруг слышу я веселый мужской голос. – Вы никак дверь меняете?
   Найденов! Зачем он так рискует? Разве ему недостаточно моего предупреждения, после которого нормальный человек не станет лезть на рожон?
   Тот, который только что приближался ко мне, на цыпочках быстро возвращается обратно.
   – Быстро ответь ему что-нибудь! – слышу я зловещий шепот того, кто постарше. – Пусть убирается!
   – Все в порядке, Юрий Николаевич! – отвечает сообразительная Лаврова. – Представляете, повисла на одной петле. Проржавела, что ли. Пришлось мастеров вызывать...
   – Вы не слышали, мои уже пришли? – продолжает допытываться «Юрий Николаевич».
   – По-моему, нет, – с запозданием отвечает Марина Константиновна. Похоже, кто-то из мужчин «подбадривает» ее пистолетом. – Знаете, я возилась на кухне, а это окно у нас на другую сторону выходит...
   Я выглядываю в коридор. В коридоре стоят двое мужчин. Они лишь чуть отступили от Лавровой, полагая, что если настырный сосед решит войти в квартиру, он не должен их видеть. По крайней мере их обоих, так что второй, видимо Арсений, стоит за выступом коридора, и его с лестничной клетки не видно.
   Несмотря на всю напряженность момента, я продолжаю угрызаться совестью: зачем позвала себе на помощь людей, которые вынуждены неизвестно ради чего подставляться под пули?
   Именно это заставляет меня выйти из укрытия и осторожно подкрасться к Арсению, который все свое внимание направил на то, о чем говорит с лестничной клетки так некстати появившийся сосед.
   – Марина Константиновна, – опять ноет тот, – а вы не разрешите поставить у вас в коридоре мою сумку? Сдуру положил ключ на самое дно, и теперь неохота лезть. Лучше я пойду своих встречу.
   – Пожалуйста, ставьте, – отзывается Лаврова, при этом Арсений направляет свой пистолет на дверной проем, в котором должен появиться Найденов.
   Но я уже подобралась так близко, что бью-таки его гантелей по голове, чтобы тут же ее с грохотом выронить на пол. Тот, который держит на мушке мою бывшую свекровь, реагирует на звук, но я, придерживая оседающего на пол Арсения, прикрываюсь им как щитом.
   В коридор врывается Вова, за ним следом Анатолий Викентьевич, для которых скрутить одного, пусть и вооруженного бандита – пара пустяков.
   Я сказала – бандита? Оговорилась. Впрочем, тут же подобрать соответствующее определение я не могу. Ну а как назвать людей, которые врываются в чужую квартиру, предварительно срезав дверь с петель?
   Мужчина постарше, тот, что увереннее распоряжался в квартире Лавровых, лежит на полу в наручниках, а Найденов задумчиво посматривает на дверь:
   – Как же ее теперь приладить на место?
   Он косит глазом на меня и на лежащего без движения Арсения.
   – Чем это вы его, этим, что ли?
   Он легко берет с пола гантелю, которую я едва удерживала. А мне говорил, что никаким спортом особо не увлекался.
   – Может, его тоже надо связать, – говорю я, – а то очнется.
   Анатолий Викентьевич с Вовой прислоняют дверь так, что со стороны, наверное, почти не видно, что она на петлях не держится.
   – Ну, у вас в Москве просто беспредел какой-то, – между тем говорит Михаил Иванович; наверное, таким образом он хочет привести в чувство замершую без движения Лаврову.
   – Марина Константиновна, – говорю я, на всякий случай придерживая ее за плечи, – вы не хотите присесть? А я пока чай согрею. Где нам всем лучше расположиться?
   – В гостиной, – сразу оживляется она, – там большой стол.
   – А я, с вашего позволения, – говорит Анатолий Викентьевич, – позвоню в «Домашний мастер». У вас есть такая служба?
   – Есть. Только она как-то по-другому называется.
   Лаврова дает начбезу справочник, и вскоре он звонит кому-то, приговаривая:
   – Нам нужно срочно приладить на место дверь. Да, на новые петли. Сварка, конечно, понадобится. Мы заплатим по двойному тарифу.
   Он вопросительно смотрит на Марину Константиновну, и она согласно кивает.
   Между тем Анатолий Викентьевич с Вовой за руки за ноги уносят старшего нападавшего в дальнюю комнату, предварительно заклеив ему рот скотчем.
   – Вряд ли он будет кричать, – замечаю я.
   – Береженого Бог бережет, сказала старая дева, надевая на свечу... – отзывается Вова и замолкает от пинка в бок, которым награждает его старший товарищ.
   Потом они возвращаются и склоняются над все еще лежащим без движения Арсением. Сердце у меня замирает, а потом начинает быстро и болезненно биться: неужели я его убила?!
   – Жив, – говорит Анатолий Викентьевич и тоже связывает тому руки. Наручников у него больше нет, и он, оглядевшись, хватает лежащее поблизости посудное полотенце и рывком рвет его на две полосы. – Авось удержат. Надолго-то нам и не надо.
   А потом мы впятером собираемся в гостиной, где Марина Константиновна с помощью Найденова, а вовсе не моей, накрывает на стол чай со все тем же суперпеченьем, потом добавляет к нему йогурт, сыр и красную икру.
   – Все, что было в холодильнике, – оправдывается она.
   Чтобы совсем уж не оставаться не у дел, я разливаю свежезаваренный чай.
   – Коньячку? – спохватывается Марина Константиновна.
   Открывший было рот Анатолий Викентьевич беззвучно его закрывает, а Найденов, пару секунд помедлив, соглашается:
   – А что, пожалуй, можно. Как я понимаю, кое-что нам надо обсудить, а за чаем это пройдет полегче... Итак, я хотел бы знать, ради чего мы вступили в конфликт с законом?
   – Какой же это конфликт? – сразу кидаюсь я на выручку Лавровой. Хотя с чего бы? – А как же нарушение неприкосновенности жилища, или как это называется? Если хочешь знать, это просто-напросто шантажисты.
   – Ну, не такие уж они простые, эти шантажисты.
   Он показывает нам пистолет, отобранный у одного из нападавших.
   – Возможно, вы не знаете, Ванесса Михайловна, но это табельное оружие...
   – Почему же не знаю, знаю. Обычный «макаров».
   – Обычный! – передразнивает он. – И часто вы видите его у законопослушных граждан?
   – Можно я расскажу? Быстро? – спрашиваю я у Лавровой.
   Она пожимает плечами. Если она и не хотела бы, чтобы эта история стала достоянием гласности, то у нее все равно нет выбора: мы – как команда из Министерства чрезвычайных ситуаций, прибыли вовремя и спасли ее от очень неприятной истории.
   – Муж Марины Константиновны – Петр Васильевич стал объектом шантажа своих сослуживцев, с которыми он работал в некоей конторе, которую обычно называют аббревиатурой из трех букв.
   – Из трех букв, Ванесса Батьковна, – хмыкает Вова, – у нас есть много чего интересного.
   – Не хами, – останавливает его Анатолий Викентьевич.
   – Ну и?.. – поторапливает Найденов.
   – Они похитили главу семьи и, насколько я понимаю, приехали предъявить ультиматум Марине Константиновне.
   – Все понятно, – кивает Михаил Иванович, – одно неясно. Вы-то, Ванесса Михайловна, какое отношение имеете к этой истории?
   – Вообще-то никакого, – признаюсь я, – за исключением того, что Марина Константиновна и Петр Васильевич – бабушка и дедушка моего сына.
   – А вы говорите, никакого. Значит, они – ваши родственники через сына. И вы готовы ради них подвергать свою жизнь опасности?
   – Опасности?
   Только тут меня осеняет: в самом деле, что я здесь делаю? Разве меня кто-нибудь просил вмешиваться и кого-то там спасать? Может, кто-то вовсе этого не хочет? А у меня маленький сын, и если со мной что-нибудь случится...
   Я поднимаю на Найденова растерянный взгляд.
   – Вот о чем я и толкую, – кивает он.

Глава восемнадцатая

   – А как вы узнали, что ваша... гм... бывшая свекровь – вы ведь были замужем? – оказалась в таком сложном положении? – продолжает задавать вопросы Найденов, не давая мне возможности долго раздумывать.
   Еще парочка штрихов в копилку моих наблюдений, почему он добился таких успехов в своем бизнесе. Главное, Михаил умеет моментально собраться, оценить обстановку и в сложной ситуации сохраняет спокойствие и рассудительность.
   – Ничего я не знала! Просто мне хотелось... в глаза ей посмотреть, что ли!
   Мы ведем этот не слишком приятный для меня разговор, возвращаясь на выделенной Найденову машине, водитель которой терпеливо ждал нас в течение всего времени, а потом возил нас по всей Москве, когда мы улаживали дела супругов Лавровых.
   То есть мы до конца ничего не уладили, слишком уж мало было времени, но смогли договориться с бывшими коллегами Лаврова-старшего, что они отпускают Петра Васильевича в обмен на свои драгоценные жизни. Правда, им никто и не угрожал, но Михаил Иванович умеет так красноречиво молчать, так длить паузу, что его собеседники успевают додумать все, что угодно.
   А потом Лаврова представила меня своему мужу, похудевшему и осунувшемуся, запертому на даче в Переделкине – надо же, такой знаменитый поселок стал местом заключения полковника ФСБ.
   Он оценивающе смотрит на меня – не только как мужчина, но и как психолог и говорит:
   – И зачем это было вам надо?
   Я пожимаю плечами:
   – Кто знает? Мой папа любит повторять, что рука дающего не оскудеет. Считайте, что я дала вам свободу в обмен...
   – Значит, все-таки обмен? – усмехается он.
   – В обмен на собственное спокойствие, – холодно договариваю я. Думает, мне от них что-нибудь нужно?
   – А вы о нас беспокоились? – продолжает допытываться он.
   Чего привязался? Лучше бы поблагодарил и все. Или ему чувство благодарности незнакомо? Впрочем, он может сказать, что меня об этом не просил. В самом деле, чего я лезу не в свое дело? Так мне и надо!
   Мы оставляем на даче – чья, интересно, она? – его приятелей, тем более что тот, кого я ударила гантелью, получил, как видно, сотрясение мозга. Анатолий Викентьевич перевязал ему голову бинтом еще в квартире Лавровых, а теперь заставляет его лечь в постель.
   – Ему надо полежать, – говорит он его товарищу. – Лучше, конечно, вызвать врача.
   И потом вполголоса замечает мне:
   – Тяжелая у вас рука, Анечка. Не хотел бы я вас чем-нибудь разозлить.
   Мы отвозим домой супругов Лавровых. Хорошо, что стекла в джипе тонированные и снаружи не видно, что нас в машине шестеро. Высаживаем у их дома, но на приглашение Марины Константиновны зайти в гости отказываемся.
   – Извините, – говорю я, – у нас вечернее мероприятие, на котором я пообещала непременно быть.
   Именно по пути в отель я вынуждена терпеть допрос с пристрастием господина Найденова.
   – И вообще, Михаил Иванович, – в конце концов распаляясь, говорю я, – прошу меня простить, что вовлекла вас в эти разборки. Ей-богу, я не нарочно. И кроме вас, у меня в Москве не было знакомых. То есть я могла, конечно, зайти в справочное бюро, отыскать своих знакомых ребят по сборной страны, но не было времени...
   – Вы мне не ответили, – Михаил Иванович наклоняется ко мне с переднего сиденья автомобиля, где он сидит рядом с водителем, – вы готовы были рисковать своей жизнью ради этой женщины?
   Вова и Анатолий Викентьевич сидят рядом со мной, но делают вид, что мой разговор с их шефом им совсем не интересен.
   – Не готова, – признаюсь я.
   – Но тем не менее вы все же бросились на ее защиту.
   – Когда-то эта женщина меня обидела. Она дала мне деньги за то, чтобы я оставила в покое ее сына... Между прочим, я вовсе не собиралась его беспокоить!
   Что такое, неужели клин клином не выбился? Я опять завожусь, причем на глазах у посторонних людей.
   – И вы эти деньги взяли?
   – Взяла, – говорю я, и от этого признания кровь приливает к моим щекам; ну зачем он мучает меня своими вопросами, ведь понимает, что я вынуждена на них отвечать, потому что после того, как он пришел мне на помощь, я у него в долгу. – Я кормила ребенка, и у меня была лишь временная крыша над головой, которой я в любое время могла лишиться.
   Хоть бы он перестал смотреть на меня вот так в упор! Тишина, которая наступает в машине, звенит в моей голове, как назойливый комар.
   – Ну и что здесь такого? – среди этой тишины говорит Вова. – Вы видели, как эти Лавровы живут? Не поделили между собой пару-тройку миллионов долларов! Представляю, как она бесилась, эта дамочка, когда узнала, что ее сыночек женился на провинциалке! А я считаю, Анька, что ты правильно сделала. Это со стороны сейчас хорошо осуждать. Когда не знаешь, что такое не иметь своего жилья и жить впроголодь. Молоденькая девчонка... Сколько тебе тогда было?
   – Девятнадцать.
   – ...В девятнадцать лет осталась одна, с ребенком на руках.
   – У Ванессы Михайловны наверняка были родители, – холодно замечает Найденов.
   Да что это он, суд надо мной устроил, что ли? По какому праву? Вот скажу сейчас, что могу оплатить его услуги! Пусть только назовет, во сколько он оценивает свою помощь мне!
   – Мои родители жили в селе, и я вовсе не хотела сваливаться на их голову и признаваться в том, что меня бросил красавец муж, выходец из богатой московской семьи. Наверное, они уже видели меня гуляющей с их внуком по Красной Площади...
   – А я, признаться, думал, что своими успехами вы обязаны какой-нибудь богатой родне, – замечает до того молчавший Анатолий Викентьевич. – Неужели женщина в одиночку может пробиваться к цели и добиться самых высших достижений в спорте, который лишь недавно стал считаться и женским?
   – Наверное, эти Лавровы неплохо вам заплатили?
   Михаил Иваныч тянет все ту же песню. Нарочно, что ли, хочет вывести меня из равновесия?
   Я молчу, потому что могу разве что нагрубить.
   Найденов громко хмыкает:
   – Ну и выдержка у вас, Ванесса Михайловна! Разозлились на меня, а виду не показываете. Но хоть на банкет-то со мной пойдете?
   – Я бы не пошел, – говорит Вова, глядя в окно.
   – А я тебя и не приглашаю, – сердится его шеф.
   – Не понимаю, чего вы к Аньке прицепились? – не сдается тот.
   – Я ведь могу и уволить тебя. С волчьим билетом.
   – Это вам не при Советах! – безбоязненно отзывается Вова. – Да и где вы найдете такого хорошего телохранителя?..
   – Ребятки, а мы, кажется, за собой «хвоста» тянем, – вдруг прерывает их перебранку водитель.
   Мы дружно поворачиваемся, чтобы посмотреть назад.
   – И давно он за нами едет? – спрашивает Анатолий Викентьевич.
   – От самого дома, где мы высадили ваших знакомых, – говорит водитель. – Сначала я думал, случайный попутчик, но уже на трех светофорах, когда я нарочно делал попытку задержаться, он даже не попытался нас обогнать.
   – И чего мы вообще решили, что коллег Петра Васильевича всего двое? – спрашивает самого себя Найденов.
   Мы! Решили! Смотрите, как он увлекся своей ролью крутого томаччо!.. Это я нарочно завожу себя, потому что мне нравится, как спокойно чувствует себя Найденов в такой неординарной ситуации. Ни страха, ни упрека, словно он всю жизнь только и делал, что сбрасывал с «хвоста» подозрительные машины или вступал в единоборство с работниками спецслужб.
   – А с чего он вообще за нами увязался? – недоумеваю я. – Ведь его товарищи остались на даче.
   – Именно поэтому. Скорее всего они ему позвонили на мобилу, – говорит Вова, – мол, узнай, кто такие?
   – Как же он узнал, по какому пути мы поедем?
   – Так и узнал, – снисходительно поясняет мне Михаил Иванович, – что поджидал нас у дома Лавровых. Решил, что мимо них мы никак не проедем.
   – Что же делать?
   Я чувствую, как во мне поднимается паника. Причем боюсь я не столько за себя, сколько за тех, которых поневоле втянула в ненужные им приключения.
   – Как что, отрываться! – беспечно решает Найденов и обращается к водителю: – Ты как, Виталий Григорьевич, согласен немного погонять «конторщиков»?
   – Отчего же не погонять, – лихо отзывается тот. – Плохо только, что километров пять у нас некуда будет свернуть. По прямой-то вряд ли они нас упустят...
   – Совсем некуда? – подключается Вова. – Неужели ни одного проходного двора, узких улочек, где можно покрутиться и оставить дядю с носом?
   – Почему же нет, есть! – отвечает, как рапортует, водитель и сдвигает кепку на затылок. – Ну, держись, ребята, за землю! Только условие: если меня ГИБДД остановит, штраф платите вы.
   – Заметано! – отзывается Найденов, поерзав в кресле, как будто он собирается боксировать, а не ехать пассажиром.
   Стрелка спидометра начинает движение вправо, сначала за отметку сто километров, потом сто двадцать, сто тридцать... Потом Виталий Григорьевич резко тормозит и сворачивает вправо под арку какого-то дома, потом еще раз, еще...
   Я успеваю заметить, что поток машин, собравшийся у светофора, становится таким плотным, что темно-серый джип, намеренно оставлявший между нами расстояние в несколько машин, становится заложником собственной стратегии. Он больше не может гнаться за нами, потому что перпендикулярно движению следует какая-то процессия, которую курируют службы дорожного движения. Даже странно, что нашему водителю удается проскочить, прежде чем они блокируют улицу.
   – Ну ты, батя, моща! – восхищенно бормочет Вова.
   – Делов-то! – самодовольно хмыкает водитель, выруливая на соседнюю улицу.
   Теперь наш оторвавшийся «хвост» ни за что не найдет, пардон, задницу, к которой мечтал прицепиться.
   В салоне царит веселое оживление. Мужчины переговариваются и хлопают Виталия Григорьевича по плечу.
   – Небось в «Формуле-1» вполне смог бы участвовать, – говорит Найденов.
   – Ну, «Формула» не «Формула» а в гонке «Париж – Дакар» участвовал, – скромно поясняет водитель.
   В салоне повисает завистливое мужское молчание.

Глава девятнадцатая

   Банкет проходит блестяще. По крайней мере для меня, где во всем зале я – звезда номер один.
   Трудно ею не быть, если в большой, преимущественно мужской компании всего две женщины – я да секретарша кого-то из москвичей. Мечта любой женщины – побывать в таком раю.
   Мы же все уверены, что мужчин у нас в стране мало, всего ничего. На всяких там мероприятиях – к примеру, концертах, спектаклях чаще всего женщины в большинстве. А тут... Опровержение подобных утверждений, другой мир, где женщина чувствует себя именно женщиной, где ей все внимание и комплименты.
   Меня приглашает на танец Найденов, на полсекунды опередив одного из инвесторов.
   – Сори, – говорит он мужчине, – но сейчас моя очередь.
   Он увлекает меня в центр зала, где топчется секретарша с немцем.
   – Я и так слишком долго ждал. И вообще. Не для того я с тобой в Москву приехал, чтобы безучастно наблюдать, как вокруг тебя толпятся эти жеребцы.
   – Вот как, оказывается, ты просто со мной в Москву приехал? Что вообще происходит, Найденов? Я, между прочим, глава пусть небольшой, но фирмы и подключаюсь к работе моих девочек только в крайних случаях. Я оставила свое дело на малоосведомленного человека, и все ради чего, ради твоей прихоти?
   Он явно смущен.
   – Почему сразу прихоти? Я предложил тебе работу. Между прочим, ее оплатил. Какие ко мне могут быть претензии? Разве желание клиента для тебя не закон?
   – Закон.
   – Тогда какая тебе разница, каким образом ты исполняешь свои обязанности?
   Посмотрев в мои глаза, из которых прямо-таки выплескивается гнев, он добавляет:
   – И потом, ничего ведь заранее не известно. А вдруг на меня кто-нибудь начнет нападать... прямо сейчас и ты закроешь меня своим гибким телом.
   Не выдержав, я улыбаюсь. И в самом деле, мне все равно. Почти все равно, потому что я не привыкла тратить время зря, и мне жалко, что это делает мой работодатель.
   Больше я не буду говорить на эту тему, но про себя решаю: в следующий раз на такую удочку не попадусь. Превращать свою работу в цирк никому не позволю. Захотелось ему, видите ли, приколоться. Нашел себе девочку-припевочку!
   Однако, несмотря на то что я умею скрывать свои чувства, провести Найденова мне не удается.
   – Я все-таки тебя огорчил, – говорит он. – И сам не знаю почему, но с тобой у меня все получается невпопад. Наверное, оттого, что я... робею.
   – Что? Я не ослышалась?
   – Не ослышалась, – нарочито тяжело вздыхает он. – Ты – такая знаменитая, такая титулованная, да еще и кандидат наук. Слушай, многие женщины к сорока годам такого не достигают, а тебе нет и тридцати.
   Я ничего не отвечаю, но про себя сожалею, что все свои восхваления моих достоинств Михаил Иванович не позволил себе в присутствии Марины Константиновны. Вот бы она послушала!
   Мысленно проговариваю это и вдруг понимаю, что думаю так скорее по привычке еще того времени, когда я все хотела что-то доказать Лавровым. Чтобы они поняли, что я не хуже их, а теперь... Я же выздоровела! Ну да, у меня прошла хронически запущенная болезнь.
   Больше не вспоминается мне, как когда-то, ни презрительный взгляд Лавровой, ни ее явное моральное превосходство. Наоборот, помнится какой-то потерянный Петр Васильевич и его жена, тоже поникшая. Оба понимали, что с освобождением Лаврова их проблемы не ушли. И вряд ли его соратники оставят своего приятеля в покое, уж больно приличный кусок в баксах они ему насчитали.
   Даже если они и думали обратиться за помощью к своему сыну, то вовсе не были уверены в том, что сыночек на их просьбу откликнется.
   Я и сама не знала, почему представляла Евгения законченным мерзавцем. Раньше ведь я считала, что он просто слаб духом.
   Да пусть он и откликнется, и заберет своих родителей к себе в Америку, но что-то я увидела в них такое, отчего мне больше не хотелось принадлежать к их роду. И стало почти безразлично, что там они обо мне думают!
   Разве такие отношения у меня с моими родителями? Мы – прежде всего близкие люди, готовые всегда прийти друг другу на помощь, а уж бросить в беде... никому бы из нас и в голову не пришло.