Кондрашова Лариса. Шоу для завистницы

   – Ты же спортсменка. – Он красиво затягивается. – Стопудово не куришь, вот и не предлагаю.
   – А как ты догадался, о чем я думаю?
   – Мысли читать не умею, к сожалению... или к счастью. – Он пожимает плечами. – Элементарная логика. Чего еще может бояться порядочная женщина, оказавшись в щекотливой ситуации?
   – Спасибо за порядочную женщину! – поневоле зло выпаливаю я. До чего дело дошло! Теперь что же, мне каждого мужчину подозревать в том, что он подозревает меня?..
   Вот и до тавтологии докатилась от волнения.
   – Надо будет всего лишь познакомиться с человеком, на которого я покажу, пойти с ним потанцевать и как бы невзначай прицепить ему на воротник одну маленькую штучку.
   Мы как-то незаметно перешли на ты, и общаться между собой нам уже не в пример легче. Но после его слов мне становится страшно. Прицепить штучку! А потом мужик ее обнаружит и сразу поймет, чья это работа. Сережа Макаров уедет в свою Москву, а я останусь здесь отвечать за него!
   – И что же, кроме меня, этого некому сделать?
   – Некому, – признается он. – То есть сегодня некому, а завтра это уже может не понадобиться.
   А что, если я попытаюсь соскочить с крючка?
   – Я вынуждена отказаться. У меня маленький сын, я воспитываю его одна. Никакие мои неприятности не стоят такого риска! С ними я и сама разберусь, а вот если на меня наедут бодигарды этого человека...
   – Ванесса, – успокаивающе говорит он, – здесь нет никакого риска. Почти. Этот человек опасный преступник, и вечером он будет встречаться с другим таким же, не менее опасным. Мне нужно всего лишь одно недостающее звено, и мы его возьмем. Я тебе обещаю защиту. Никто не собирается ставить тебя под удар... Ну перестань, ты же всегда была смелой девушкой!
   – Откуда ты знаешь? – ворчу я, уже соглашаясь.
   – Я все о тебе знаю! – говорит он и подмигивает. Совсем как мой бывший муж.

Глава двадцать пятая

   Играть в шпионские игры мне даже понравилось. Отчего-то в общении с мужчинами я была в этот вечер на редкость раскрепощена и потому, наверное, трое из них за мной активно ухаживали.
   А тот, который «объект», вообще не отходил от меня, потому что ему я еще и делала авансы. Так мне было удобнее как бы между прочим положить руки ему на плечи, чтобы, обнимая, осторожно прикрепить совсем крошечную, что-то вроде мушки, штучку как раз ему под воротник. Так, как и требовалось господину Макарову.
   Правда, где-то в глубине души у меня ворочался червячок сомнения: что же это я играю против своих земляков по первому знаку какого-то москвича? Во мне иной раз поднимают голову этакие местечковые приоритеты.
   И вот теперь, на другой день, мы сидим в номере его гостиницы и отмечаем удачу. Толком я ничего так и не узнала. Как-то сразу поверила Сергею, что мне ни к чему все эти тонкости.
   – Из тебя получилась бы прекрасная разведчица, – говорит он мне, – но я слишком дорожу тобой, чтобы желать тебе такой участи.
   Звучит это безо всякой патетики, потому и его высказыванию я тоже верю.
   Накануне, ближе к вечеру, я звоню Кате и прошу ее опять забрать из садика Мишку.
   – Привезти его к вам домой? – спрашивает она.
   – Пусть сегодня у тебя побудет, – с заминкой говорю я.
   – Послезавтра я уезжаю, – напоминает Катя.
   – Я помню. Мне нужен только сегодняшний вечер.
   Завтра Сергей Макаров уезжает.
   – Только вечер? – В голосе Кати слышатся лукавые нотки.
   – Завтра ты все узнаешь, – обещаю я.
   Мы с Сергеем заранее купили в хозяйственном магазине свечи, потому что оба хотим посидеть при свечах.
   И вот сидим.
   – Наверное, я выбрал не ту дорогу, – говорит Сережа и добавляет с усилием, – и не ту женщину, но теперь поздно что-либо менять: я не сверну со своей дороги и не оставлю жену. Даже не потому, что она родила мне прекрасного сына и, я уверен, родит еще, а потому, что я обещал ей быть опорой и защитником в горе и радости...
   Грустная улыбка чуть трогает его губы.
   – У нашей любви не будет продолжения.
   – Я знаю.
   Мы тихи с ним, как на поминках. Ни одного лишнего слова.
   – Кстати, – оживляется он, хотя, по моему мнению, совсем некстати, – ты, наверное, беспокоишься о своих родственниках?
   – Вообще-то не очень, – честно признаюсь я.
   Но он продолжает:
   – Стариков-разбойников из конторы уволят. Пусть скажут спасибо, что не стали сажать под замок. Шеф все правильно решил: это уже маразм.
   – А мне показалось, до старости им далеко.
   Он пожимает плечами.
   – Дай Бог мне дожить до их возраста.
   – А сколько тебе лет? – просто так спрашиваю я.
   – На два года больше, чем тебе, – признается он. Переключает телевизор на музыкальный канал и протягивает ко мне руку. – Пойдем потанцуем?
   Наверное, не стоило этого делать, потому что вечер сразу разламывается на две половины: до того, как мы прикоснулись друг к другу в танце, и после того, как прикоснулись.
   Потому что... Какие там разговоры, свечи, музыка, все исчезает, кроме одного: нетерпения, с которым мы срываем друг с друга одежду.
   Не разжимая объятий, движемся к спальне, одновременно сбрасываем покрывало с кровати. Кажется, оно падает на пол.
   Нетерпение подстегивает нас. Даже на предварительные ласки не остается времени. Потом мир взрывается, чтобы разлететься на кусочки.
   Мы лежим в изнеможении. Даже странно, что в таком взрыве оба не сгорели.
   Я медленно сползаю с кровати и говорю:
   – Минуточку подожди, я сейчас вернусь.
   На обратном пути из ванной я сталкиваюсь с ним, бредущим туда же. На минутку мы прислоняемся друг к другу.
   – Ты, может, не поверишь, – через некоторое время говорит он, удобно пристраивая мою голову на своем плече, – но до сегодняшнего дня я ни разу не изменял своей жене.
   – Почему не поверю, поверю.
   Я не понимаю, что со мной происходит, но я вдруг оказываюсь как бы вне этого мира. По крайней мере сейчас меня не волнует такое чувство, как ревность. Или осознание того, что меня никогда не будет в той его жизни.
   Сергей еще ничего не сказал, но я догадываюсь, что он не оставит мне своего телефона, не попросит звонить, он уйдет, чтобы никогда не возвращаться, но то, что есть между нами сейчас, никуда не уйдет. Мы разделим этот большой свет, вспыхнувший между нами, на два поменьше и поместим каждый – в свою грудь. Там он будет гореть всегда, пусть мы пойдем каждый своим путем...
   Мы не спим всю ночь. Исступленная страсть уступает место тихой нежности, когда восторг дает прикосновение, нехитрая ласка, когда хочется лежать и молчать, обнявшись. Или говорить шепотом, словно кто-то может нас подслушать.
   – Знаешь, – шепчет мне Сережа, – я считал, что обойден судьбой.
   – В каком смысле? – хихикаю я.
   – Да не в том, глупенькая! – Он легонько хлопает меня пониже спины. – Я думал, что страсть – это не мой удел. Что я никогда не могу потерять голову от любви. Забыться. Себя не помнить, надо же!.. Теперь я понимаю, почему порой сгорали на работе великие разведчики... А ты? Ты любила когда-нибудь?
   – Любила.
   Я могла бы не говорить, но в этот момент что-то темное просыпается во мне. Хочется сделать ему больно, как делает он, говоря, что между нами никогда и ничего больше не будет. Он думает, будто любовью можно управлять, но эта самоуверенность еще ему аукнется.
   – Своего бывшего мужа, – все же уточняю я.
   И едва не выбалтываю: у тебя его глаза! Но это уже будет слишком.
   – А... Тогда понятно, почему ты бросилась защищать его родителей. Но он-то сам не слишком горевал о тебе.
   Он тоже бьет меня под дых. Что ж, как аукнется, так и откликнется. Я только пожимаю плечами. И как бы смягчаю свою оговорку:
   – Это было давно, а мне – всего девятнадцать лет.
   – Всего! Как будто с той поры прошла целая жизнь.
   А она и прошла. Целая жизнь. Без него. Без любви. В борьбе за существование. Она и сейчас продолжается, эта борьба.
   Я тихонько трогаю свои вспухшие губы. С юности так исступленно не целовалась!
   – Видел бы меня кто-то из коллег! – посмеивается Сережа. Он потихоньку наблюдает за мной. – Не поверили бы. У меня знаешь, какая кличка?
   – Какая?
   – Ни за что не угадаешь!
   – Сейчас попробую. Ледяной зуб. Холодный клык. Морозный Боб.
   – Почему – Боб? – удивляется он.
   Я болтала все, что придет на ум, и не успела даже придумать почему.
   – Ну не знаю, может, ты хорошо знаешь английский язык!
   – Ах ты вон как! Морозный клык! Ледяной Боб! Ну погоди.
   Он переворачивает меня на живот и начинает шутливо покусывать спину.
   – Сейчас я тебя съем!
   Кусает мочку уха, шею... Меня опять обдает жаром. Я пытаюсь вывернуть голову, чтобы впиться в него губами, и все начинается сначала.
   Кажется, часов в шесть утра мы ненадолго проваливаемся в сон.
   Утром к десяти ему в аэропорт. Перед сном, когда я еще что-то соображала, предложила:
   – Давай позвоним дежурной, чтобы разбудила тебя в половине восьмого.
   – Незачем звонить, – бормочет он сквозь сон. – Я сам проснусь.
   И в самом деле просыпается:
   – Аня, вставай, пора собираться. – Он трясет меня за плечо, уже выбритый и в наброшенной на плечи рубашке.
   Я с трудом продираю глаза и декламирую:

 
Левый глаз сумел открыться,
Правый пробовал – не смог.
Может быть, на нем ресницы
Завязались в узелок?
 

   Он смеется:
   – У тебя что, на всякий жизненный случай есть стихи?
   – А как же, я ведь каждый день читаю их своему сыну.
   Сергей несколько мгновений смотрит на меня, а потом спохватывается:
   – Ты успеешь даже выпить чашечку кофе, я заказал в номер.
   Он свеж и бодр как огурчик, а вот я точно квашня. Неужели уже старею?
   Но я тоже умею быстро одеваться. Выпить кофе можно и в офисе, у меня все для этого имеется.
   Несколько секунд, полностью собравшиеся, мы стоим на пороге номера.
   – Я еще приеду, на следующей неделе.
   Он говорит куда-то в пустоту. Как же так? Разве недавно он не утверждал, будто между нами больше ничего и никогда не будет? Вот только зачем, уж во всяком случае, я не стала бы его разыскивать. Теперь что же, он передумал? Но я вовсе не согласна на ту роль, которую он собирается мне отвести. Жить ожиданием встречи с ним? Да ни за что! Спасибо, болели, знаем!
   – Нет, – твердо отвечаю я на этот его призыв. Сергей вовсе не хозяин положения, как ему, наверное, кажется. Уж если на чем прокалывались его коллеги по цеху, то скорее всего не из-за неземной страсти, а всего лишь из-за незнания женской психологии.
   Я знаю одну женщину у нас на кафедре, которая изредка встречалась с одним мужчиной, лет пятнадцать подряд, да так и не вышла замуж.
   – Мы же договорились.
   – Договорились, – бесцветно соглашается он.
   Сергей не знает, какие муки ему еще предстоят. Это я, нечто подобное пережив, могу предвидеть, а он надеется на свою силу. Небось на мое «нет» он мысленно фыркает и говорит: «Подумаешь!»
   Хуже всего то... Нет, не так: лучше всего то, что у меня нет ощущения горя, страшной потери. Неужели это был всего лишь взрыв страсти, а вовсе не любви? Но вряд ли ко всем людям озарение приходит так быстро. Скорее всего они успевают наделать кучу ошибок, прежде чем понимают: это вовсе не то чувство, ради которого стоит ломать свою жизнь...
   Хорошо бы и Сергей был того же мнения. Не надо ему меня помнить. Но ведь свой ум не вставишь.
   Да и вообще, чего это я взялась его жалеть? Он сам взрослый мальчик, знает, что делает.
   – Ты меня не проводишь? – спрашивает он, когда мы у подъезда гостиницы ожидаем такси.
   – Уходя – уходи... Зачем нам с тобой длить эту муку?
   Говорю так и ловлю себя на некоей книжности своих слов.
   – Прощай, мой дорогой!
   Как раз подходит заказанное такси, я быстро целую его в щеку и перебегаю на другую сторону улицы, где передо мной останавливается первая же легковая машина.

Глава двадцать шестая

   Едва я открываю ключом дверь офиса, как на моем столе начинает трезвонить телефон.
   – Ванесса Михайловна? – спрашивает меня незнакомый мужской голос.
   – Да, это я.
   – Говорят, вы хотели бы взглянуть на убийцу своей сотрудницы?
   От неожиданности я вздрагиваю: ну и заявочки! Хоть бы представился, а то сразу как обухом по голове. Впрочем, я догадываюсь, что это работа Сергея.
   – А вы кто? – все же интересуюсь я.
   – Капитан милиции.
   – Неужели вы его поймали?
   На том конце трубки слышат что-то обидное для себя, потому что мужчина замечает с укоризной:
   – Гражданка Павловская, вы же умная женщина. С высшим образованием. Кандидат наук. Неужели и вы хотите поучаствовать во всеобщей травле милиции?
   – Всеобщей травле? – заикаясь, переспрашиваю я.
   – Ну а как еще иначе можно назвать то, что льется на простого обывателя с экрана и дышит злобой со страниц книг! Вы смотрели хоть один фильм, в котором милиционер не брал бы взятки или не был бы тупоголовым болваном...
   – «Улицы разбитых фонарей», – вспоминаю я, чтобы хоть немножко утихомирить расходившегося стража порядка.
   – Разве что это, – нехотя соглашается он. – Так вы придете?
   – Когда? – удивляюсь я.
   – Прямо сейчас.
   Эх, мне бы в душ, да немного поспать, да немного поесть.
   – Конечно, приеду. Куда?
   – В управление Западного округа. Я выпишу вам пропуск. Моя фамилия Демидов. Кабинет номер восемь.
   Я сажусь в свою машину, еду в управление, где мне без слов подают пропуск, и на первом этаже без труда нахожу нужный кабинет. Стучу.
   – Войдите! – слышится голос.
   В небольшой комнате – два стола, компьютер, стоящий отдельно. Мне навстречу поднимается высокий, спортивного телосложения человек.
   – Я – Павловская.
   – Догадываюсь, – улыбается он. – Вы извините, что я на вас, как говорится, излил всю горечь... Но слышать каждый день всякие инсинуации в твой адрес – кому же понравится!
   – Помните, из школьных сочинений? «Татьяна копила, копила и все вылила на Онегина!»
   Он охотно смеется.
   – Один человек попросил меня, чтобы я ввел вас в курс дела. Собственно, я собирался и так приглашать вас к себе, но поскольку убийство мы раскрыли по горячим следам, то и ваше свидетельство понадобится разве что в суде. Я подумал, как еще ввести вас в курс дела, если не дать поприсутствовать на допросе. Вы садитесь вот за тот дальний стол и можете чем-нибудь заняться. Например, написать для меня краткую справочку: сколько у вас в фирме сотрудников, чем они занимаются...
   Он замечает, что при этих его словах я начинаю злиться, и говорит примиряюще:
   – Мало ли кто что о вас говорит! Мы найдем и этого говорильщика или говорильщицу, которая спровоцировала смерть вашей девушки. Науськала на нее мужиков... Ну да вы сами это услышите. Сейчас его приведут.
   Едва я успеваю с листом бумаги сесть за стол, как конвоир приводит какого-то здорового мужика под два метра ростом, кулаки которого будут, пожалуй, с голову ребенка. От одного его вида мне становится не по себе.
   Но как, откуда он взялся? Я совершенно точно помнила, что он не появлялся у меня в офисе. Может, и Алина позволила себе то же, что Маргарита? Завела роман с этим... бугаем?
   – Садитесь, гражданин Загоруйко, – приказывает бугаю следователь, – назовите свою фамилию, имя, отчество, год рождения.
   – Загоруйко Иван Васильевич, – бодро рапортует тот, будто не в уголовном розыске находится, а в увеселительном заведении.
   Забыв, что я должна сидеть незаметной мышкой, я смотрю на здоровенного мужика во все глаза. Милиция не ошиблась, он действительно убийца?
   Я увлекаюсь своим разглядыванием и пропускаю начало разговора, но вроде не самое главное.
   – Расскажите, где вы были двадцать первого января между двадцатью и двадцатью двумя часами? – требует следователь.
   – У Фимки Гершнера, где же еще? – вальяжно ответствует Загоруйко.
   – И что вы делали у гражданина Гершнера?
   – Оттягивался по полной программе, – гыкает допрашиваемый.
   Странно, что в этой запарке я так и не успела посмотреть, к кому я направила Алину согласно контракту на охранную деятельность. Но вспомнилось и так: Ефим Гершнер заказывал для себя охранницу сроком на две недели.
   – У меня как раз много деловых встреч, и нужно, чтобы девушка постоянно присутствовала рядом со мной. Жить она будет во флигеле для прислуги... Машину она водит?
   – Все девушки у нас водят машины, – проинформировала я клиента.
   Чем-то тогда этот Гершнер мне не понравился. Сейчас не очень хорошо помнится. Может, своей заносчивостью? Мне часто приходится работать с обеспеченными людьми, но чтобы так себя вести! Помнится, тогда я мстительно подумала: чем мерзопакостнее вор, тем больше он о себе воображает! Некоторое время Гершнер работал директором Детского фонда, и ходили слухи, что он здорово погрел на нем руки... Но о том, что работа с ним будет чем-то опасна для Алины, мне и в голову не могло прийти.
   – Кто еще был в доме?
   Загоруйко пожимает плечами:
   – Мало ли... Сколько у него слуг, вы у Фимки спросите.
   – Гражданка Алина Караулова вам известна?
   – Это Фимкина телохранительница, что ли? В тот день я ее первый раз и увидел.
   – При каких обстоятельствах это произошло?
   – Да что ты выё... – матерится Загоруйко, не обращая внимания на мое присутствие. – Я и так не отрицаю: был, видел, соучаствовал.
   – В убийстве, – добавляет следователь.
   – Ну, это как посмотреть.
   Я смотрю на следователя. У Демидова дергается щека. Представляю, как ему хочется врезать по этой наглой роже! Неужели Загоруйко ничего не боится? Или он считает, что его связи помогут ему избежать наказания?
   – У меня тоже, между прочим, имеется телохранитель. Варсис его зовут. И он вступился за своего хозяина, когда эта сучка... на меня напала.
   Вступился за своего хозяина! Да тебя оглоблей не перешибешь, козел! Алина, она же всего шестьдесят килограммов весила. А этот... небось не меньше ста двадцати! Но если бы мне позволили, я бы показала этому быку, как по-настоящему можно напасть.
   – Я запрещаю вам употребление подобных выражений! – говорит Демидов.
   И тут Загоруйко делает вид, что только теперь замечает меня.
   – А это кто, ваша секретарша?
   – Не отвлекайтесь, гражданин Загоруйко. Почему Алина Караулова, как вы говорите, на вас напала?
   – А кто ее знает, – глумливо усмехается тот. – Может, она не в себе была, на всех бросалась.
   Демидов лишь стискивает челюсти, так что желваки ходят. Это же надо, иметь столько терпения! Гнусный тип просто над ним издевается.
   – А где в это время был Ефим Гершнер? – продолжает он допрос.
   – Приехал к нему кто-то, – охотно рассказывает Загоруйко. – Сижу жду, а его нет и нет. Ну, слово за слово, начал, как ее, Алину, говорите, расспрашивать: мол, где она училась, у кого работает и нельзя ли мне ее нанять...
   Он довольно ржет.
   – ...типа поохранять мое тело!
   Этот Загоруйко просто отморозок какой-то. Мне делается страшно. Выходит, в нашей стране в результате мутации образовался такой вот тип, который никого не боится и ничего святого для него нет?
   – И эта телка, в натуре, вот так голову вскидывает и говорит: «Нельзя!» Прикинь, я офигел: ну разных баб по жизни видел, а таких наглых – никогда. Я ей и выдал: кто она и что из себя представляет. И что я ее с потрохами могу купить. Телохранительница, блин! Баба может хранить мое тело только одним способом...
   – То есть вы хотите сказать, что ничего не делали, а только сидели и в непристойных выражениях оскорбляли гражданку Караулову?
   – Оскорбляли! – передразнивает его Загоруйко. – Подумаешь, фря!
   Почему-то именно это странное слово, которого я прежде никогда не слышала, выводит меня из себя.
   – Ну ты, шкаф безмозглый, – говорю я, – неужели никто до сих пор не попытался вырвать твой поганый язык?
   Загоруйко пытается встать со стула, но Демидов орет:
   – Сидеть, я сказал!
   В дверь заглядывает какой-то лейтенант.
   – Лень, может, на него наручники надеть?
   – Чего вы, ребята, разволновались? Я же ничего не делаю, сижу себе, даю свидетельские показания... – примиряюще поднимает руки кверху Загоруйко. А когда лейтенант закрывает за собой дверь, обращается к Демидову: – Я чего-то не в курсах, капитан, вы ничего не нарушаете, позволяя этой бабе... я хотел сказать гражданке, здесь сидеть?
   – Помолчи, Загоруйко, тоже мне законник выискался! А вы, гражданка Павловская, не провоцируйте обвиняемого! – строго прикрикивает на меня следователь. – Я же просил вас сидеть тихо и не мешать мне вести допрос.
   – Павловская? – презрительно цедит Загоруйко, поворачиваясь ко мне всем торсом. – Это бандерша покойной, что ли?
   – Молчать! – вскакивает со своего стула Демидов и хлопает кулаком по столу. – Молчать, иначе я таки вызову конвой!
   Он двигает шеей, как будто ему жмет воротник, садится опять на стул и так же спокойно говорит:
   – Продолжим. Итак, мы остановились на том, что вы говорили Карауловой слова, оскорбляющие ее честь и достоинство?
   – Пусть будет так, – нехотя соглашается Загоруйко, – раз у современных проституток имеется честь и достоинство.
   – Да кто тебе сказал, что она проститутка? – не выдержав, возмущаюсь я. – Порядочная девушка. Если хочешь знать, она даже с мужчинами не жила.
   – За что и пострадала, – цедит он уже без улыбки.
   – Продолжайте, – говорит ему следователь. – Мы отвлеклись. Итак, после ухода Гершнера вы остались в комнате со своим телохранителем, гражданином Варсисом Меликяном и покойной Карауловой?
   – Именно. Я уж не помню, чего такого сказал, что она набросилась...
   Не помнит он! Даже того, что он вспомнил, хватило бы вывести из себя даже ангела. Меня он давно уже вывел, и я вынуждена держать себя обеими руками, чтобы не выдавать бушующих во мне чувств.
   – А как именно она на вас набросилась? – продолжает допытываться Демидов. – Применила против вас болевой прием?
   – Пощечину дала, – нехотя поясняет Загоруйко.
   – Пощечину, и только? – изумляется следователь.
   – Что значит – и только? Да вы знаете, что впервые в жизни женщина осмелилась поднять на меня руку! И заметьте, не просто женщина, а женщина легкого поведения!
   – Караулова не была женщиной легкого поведения, – опять ровным голосом сообщает Демидов, – это подтверждается показаниями свидетелей...
   – Тех, что держали свечку? – откровенно издевается Загоруйко. – А иначе как можно свидетельствовать?
   – Кроме допросов свидетелей, имеется официальное медицинское заключение, – тем же тоном продолжает следователь. – Караулова была девственницей.
   Я вроде невзначай закрываю ладонью рот, чтобы не вскрикнуть. Девственница? В двадцать два года? А я... я даже не подозревала об этом. Почему ни разу я не поговорила с Алиной по душам? Не удивилась, что такая симпатичная девушка ни с кем не встречается?
   Наверняка у нее в прошлом была какая-то тайна. Что-то произошло с ней до того, как она стала у меня работать, а я даже не потрудилась об этом узнать. Бандерша! До бандерши мне еще дорасти надо. В том смысле, что уж она подноготную своих девиц знает лучше родной матери...
   Как заноза впилась мне в душу: а вдруг это я своим нелюбопытством невольно способствовала ее гибели?! Думать так страшно, и я стараюсь от этой мысли отмахнуться. Этак можно себя во всех мыслимых грехах обвинить...
   Загоруйко тоже молчит. Куда в момент девается все его хамство и уверенность в безнаказанности? Он ошарашен. И не готов к такому исходу дела.
   – Что было дальше? – опять спрашивает следователь.
   – А что было, этого я вам не скажу! – бычится Загоруйко. – Требую адвоката!
   – Будет вам адвокат, – соглашается следователь, – но от своих прежних слов вы, надеюсь, не отказываетесь?
   – Не отказываюсь.
   – Тогда подпишите протокол.
   Загоруйко пробегает глазами исписанные листы и размашисто подписывает.
   – А мне, честно говоря, ваш рассказ и не очень-то нужен, – хмыкает Демидов. – Вот у меня имеется протокол, подписанный вашим телохранителем: о том, что было дальше. Караулова дала вам пощечину, а Меликян подскочил сзади и схватил ее за руки. Вы нанесли Карауловой два удара в живот и один в голову, а когда она упала, стали бить ногами.
   – Что?! – вскрикивает Загоруйко и пытается даже вырвать бумагу из рук следователя. Тот, видно, нажал кнопку, так как в кабинет вбегают сразу двое милиционеров и заламывают руки разбушевавшемуся подозреваемому. Такие плечистые матадоры при разъяренном быке. – Эта кавказская морда посмела меня топить! Ну, он у меня получит. До суда не доживет!
   – Надо будет протокол составить, что подозреваемый при свидетелях выкрикивал угрозы в адрес своего телохранителя, – говорит самому себе Демидов. Он чем-то доволен. – Мало ли что...

Глава двадцать седьмая

   Сегодня я уложила сына и теперь решаю устроить самой себе разбор полетов. Посидеть – а точнее, полежать – на диване и спокойно обо всем случившемся со мной поразмышлять.
   Все равно эти дни я толком не работаю. Как раз самое время разложить все по полочкам.
   Но осуществить задуманное мне не удается – по телефону прорывается мой «парень» Найденов.
   – Ань, давай встретимся, а то я уже чего-то соскучился.
   Знал бы он, чем я занималась прошлой ночью! А как бы он тогда себя повел? Перестал мне звонить? Высказал все, что обо мне думает?
   Приходится его этак нежно отшить.
   – Устала, – говорю ему сущую правду, – ты даже не представляешь себе как! Давай встретимся через два дня? Я наконец попробую отоспаться. Ты ведь догадываешься, как выглядят женщины после недосыпа?