А самое смешное, я ведь так ничего и не сказала о себе, не похвасталась своими достижениями, которые должны были бы убедить Марину Константиновну в том, что она была ко мне несправедлива.
Теперь я могла отпустить на волю свое воображение и не мешать ему представлять, что было бы, возьми Лаврова тогда, шесть лет назад, меня с собой. Чего греха таить, мне мечталось об этом. Я представляла себе идиллические отношения с моими новыми родственниками и как они полюбят нас с Мишкой, когда поймут... Что они должны были понять, я, оказывается, представляла себе довольно смутно.
Нет, теперь я ни о чем не жалела. Все сложилось правильно в моей жизни. И то, над чем подшучивает Найденов, целиком моя заслуга. Я сама себя сделала.
А моя маленькая фирма... Это всего лишь переходный этап к чему-то большому, по-настоящему важному, чему, я пока еще не решила. Как будто бежала, бежала, добежала до финиша, но это был всего лишь один из этапов жизненной эстафеты, а таких этапов у меня впереди еще много. Я твердо в этом уверена.
Едва наш самолет из аэропорта Внуково поднимается в воздух, как я засыпаю и сплю до самой посадки в родном городе. Даже странно, что меня так потянуло в сон. И в самом деле, как при выздоровлении после тяжелой болезни. Надолго затянулся мой давний стресс. Говорят, в молодости все переносится легко, а у меня, видно, вирус был особый, потому и болела я долго, с осложнениями.
В самолете Найденов сел рядом со мной. Он, видимо, надеялся, что хотя бы в самолете мы с ним поговорим по душам и он объяснит мне все про наши с ним отношения. После банкета он проводил меня до моего номера, но на попытку со мной поговорить, как накануне, я ответила извинением:
– Прости, Миша, я почему-то так устала, что совершенно не способна к разговорам. Или к игре в шахматы. Я элементарно иду спать!
Невольно приходит на ум стихотворение нашего с Мишкой любимого поэта:
Правда, тут есть еще кое-что: Найденов мне помог, и помог серьезно, но ждет ли он от меня за это особой награды? Должна ли я ему как-то компенсировать перенесенные переживания? Ведь та история, в которую я его втянула, могла кончиться далеко не так хорошо, как на самом деле.
– Ничего вы мне не должны! – с сердцем говорит Найденов, и я с испугом взглядываю на него: неужели все-таки он читает мои мысли? Уж больно часто и впопад мне говорит, словно в ответ на мои мысли.
Михаил Иванович пропускает меня вперед по проходу и отбирает у меня сумку.
– Я помогу донести!
Мы с ним опять переходим на вы, как будто ничего между нами не случилось. Ни того вечера в его номере, который чуть не закончился... Вот потому и переходим, что «чуть» по-русски не считается, как говорили мы в детстве.
– Я вас довезу? – полуутвердительно предлагает Найденов.
– Спасибо, но меня встречают, – говорю я, заметив в толпе встречающих белокурую головку Кати.
А ведь я вовсе не просила ее встретить меня. Просто позвонила вечером к ней домой, спросила, как там она справляется с нашими разбойниками и не появилась ли у нее в связи с этим мысль завести второго ребенка.
– Второго? – шутливо ужаснулась Катя. – У меня только что мелькнула мысль, не прибить ли и этого? Разбаловался, управы на него нет. Все перед дружком выпендривается.
– А как Мишка себя ведет, не наглеет?
– Мишка? Что ты, он такой обстоятельный маленький мужичок. Я случайно слышала, как он уговаривал Димку: «Если ты будешь так баловаться, нам не разрешат жить с тобой вместе». У Димки ведь мечта появилась: попросить у тети Ани, чтобы она отдала нам Мишу, представляешь?
– Ничего, вот ты отправишься в свою Европу, он поживет у нас, так что мечта ребенка близка к осуществлению.
– Вообще-то Европа не моя, – смеется Катя. – Тебе сына позвать к трубке?
– Позови, – прошу я, чувствуя, как от предвкушения у меня замирает сердце. Как же я соскучилась по своему мальчику!
Мишка тоже. Слышно, как он частит и задыхается от волнения. Как бы ни старался он выглядеть мужчиной – об этом я ему порой говорю, – но он все равно ребенок.
– Мамочка, тетя Катя говорит, ты скоро приедешь?
– Завтра, сынок, в два часа дня.
– И ты заберешь меня пораньше?
– Конечно, мое солнышко, заберу! Я тоже по тебе очень соскучилась.
– Ну, тогда я пойду?
Мой сынок быстро устает от взаимных нежностей. Бесконечно твердить, что он меня любит или, как сейчас, что он соскучился, у него не хватает терпения.
– Конечно, иди, – внутренне усмехаюсь я.
Даже в детстве, будучи почти бесполыми, девочки в проявлении своих эмоций все равно отличаются от мальчиков. Девочка могла бы сюсюкать долго и повторять, что соскучилась, а этот... Сказал нужную фразу и пошел. Подрастет, скажет почти то же самое. «Прости, дорогая, но мне нужно идти воевать!» Или отправляться на рыбалку. Или на охоту...
Кате в конце разговора я сказала:
– Встречать меня не нужно.
Уж всяко разно Найденов бы меня довез до дома, но она приехала.
Катя выдергивает меня из текущей в зал прилета толпы как редиску и тащит за собой. Хорошо, что у меня нет багажа. Только небольшая дорожная сумка, в которой небольшие сувенирчики Кате с Димкой да миниатюрная пожарная машина для Мишки. Дорогущая, зараза!
Мы быстрым шагом проходим с ней через площадь, заполненную транспортом, и садимся в ее машину.
Подруга поворачивается ко мне и целует в щеку.
– С благополучным возвращением.
Только теперь я замечаю, что над правой бровью у нее залегла морщинка. Значит, Катя всерьез чем-то озабочена.
– Что случилось? – спрашиваю я, холодея. – С Мишкой?!
– Нет-нет, – будто опомнившись, отвечает она, – с твоим сыном, как и с моим, все в порядке. По крайней мере сегодня утром я отвезла обоих в садик и сдала на руки воспитателям...
– Тогда что?
Она медлит, соображая, как поосторожнее сообщить мне неприятную новость.
– Не подбирай слова, говори все как есть.
– Твою Алину убили. Врачи говорят, забили насмерть.
Я чувствую, как мое сердце отрывается и падает в желудок.
Какой ужас. И слова страшные: забили. Будто она не красивая молодая женщина, а скот на бойне. Забили!
– Кого?
– Твою Алину, не помню фамилии, такую с виду хрупкую, хотя мне говорили, ее голыми руками не возьмешь.
Алина Караулова. Боец-интеллигентка, как я ее про себя называла. Стойкий оловянный солдатик с отменной реакцией. Но если их было, к примеру, трое? В боевиках частенько показывают чепуху: будто один боец может отбиться от трех или четырех рукопашников. Конечно, если они так себе, самоучки, но если они примерно одного уровня подготовки, то вряд ли такое удастся. Боюсь, и те, кто подкараулил Алину, были в большинстве. При всех своих лозунгах насчет бездарности женщин-телохранительниц далеко не каждый мужчина вышел бы против нее один на один.
Вспоминается сразу все. Дурацкое, как я считала, анонимное письмо, которое я совершенно не приняла всерьез.
Я вообще писем не получала, а когда нашла в почтовом ящике письмо без подписи, даже не приняла его всерьез. Письмо, как в детективах, было написано печатными буквами: «Берегись, тварь, ты еще получишь свое!»
Я отчего-то решила, что это какая-то ненормальная девица, которой я перешла дорогу, то есть нечаянно увела мужика, которого она считала до меня своим...
– А ведь они меня предупреждали, – медленно говорю я, – но я подумала, что это чья-то неумная шутка.
– Кто тебя предупреждал, о чем? – теперь испугавшись за меня, спрашивает Катя.
– Кто – не знаю. О чем? Так, ничего конкретного, обычная угроза...
– И ты... ты не поверила в ее серьезность? – ахает Катя.
– Не поверила, – мрачно сознаюсь я.
Где-то на заднем плане бешеного галопирования моих мыслей проходит одна: и сегодня, увы, я не смогу забрать моего сына из садика пораньше, как он о том мечтает.
– Ты не знаешь, когда похороны? – спрашиваю я у Кати, попутно соображая, куда мне в первую очередь ехать, чтобы все разузнать и, может быть, успеть что-то сделать. То, что Алине уже не поможет, но по крайней мере я могла бы воздать по заслугам тем, кто осмелился поднять на нее руку. Покуситься на жизнь моей девушки!
«Но-но, – предостерегающе говорит мне внутренний голос. – Если их было трое, то и ты против них не сдюжишь...» Но голос Кати возвращает меня к действительности.
– Похороны сегодня, – говорит она, – мы с тобой едва успеваем. Надо будет только по пути купить венок и цветы... Я буду рядом с тобой!
Зачем? Неужели она думает, что в случае нападения на меня сможет чем-то помочь. Но выясняется, что она совсем не то имела в виду.
Глава двадцатая
Глава двадцать первая
Теперь я могла отпустить на волю свое воображение и не мешать ему представлять, что было бы, возьми Лаврова тогда, шесть лет назад, меня с собой. Чего греха таить, мне мечталось об этом. Я представляла себе идиллические отношения с моими новыми родственниками и как они полюбят нас с Мишкой, когда поймут... Что они должны были понять, я, оказывается, представляла себе довольно смутно.
Нет, теперь я ни о чем не жалела. Все сложилось правильно в моей жизни. И то, над чем подшучивает Найденов, целиком моя заслуга. Я сама себя сделала.
А моя маленькая фирма... Это всего лишь переходный этап к чему-то большому, по-настоящему важному, чему, я пока еще не решила. Как будто бежала, бежала, добежала до финиша, но это был всего лишь один из этапов жизненной эстафеты, а таких этапов у меня впереди еще много. Я твердо в этом уверена.
Едва наш самолет из аэропорта Внуково поднимается в воздух, как я засыпаю и сплю до самой посадки в родном городе. Даже странно, что меня так потянуло в сон. И в самом деле, как при выздоровлении после тяжелой болезни. Надолго затянулся мой давний стресс. Говорят, в молодости все переносится легко, а у меня, видно, вирус был особый, потому и болела я долго, с осложнениями.
В самолете Найденов сел рядом со мной. Он, видимо, надеялся, что хотя бы в самолете мы с ним поговорим по душам и он объяснит мне все про наши с ним отношения. После банкета он проводил меня до моего номера, но на попытку со мной поговорить, как накануне, я ответила извинением:
– Прости, Миша, я почему-то так устала, что совершенно не способна к разговорам. Или к игре в шахматы. Я элементарно иду спать!
Невольно приходит на ум стихотворение нашего с Мишкой любимого поэта:
В том смысле, что любая другая женщина на моем месте уж не упустила бы такого крутого жениха, как Найденов. Подумаешь, что-то ему там показалось. Можно было убедить, объяснить, в конце концов, рассказать ему, какой он хороший и как любая женщина о таком мечтает, даже если у него совсем нет денег...
Каждый платит, покупает,
Так и вечер наступает.
У Савелия-скворца
Денег стало пол-ларца,
У Игната-индюка —
Половина сундука.
А курица Настя —
Прямо курам на смех:
У нее вся выручка —
От баранки дырочка.
Правда, тут есть еще кое-что: Найденов мне помог, и помог серьезно, но ждет ли он от меня за это особой награды? Должна ли я ему как-то компенсировать перенесенные переживания? Ведь та история, в которую я его втянула, могла кончиться далеко не так хорошо, как на самом деле.
– Ничего вы мне не должны! – с сердцем говорит Найденов, и я с испугом взглядываю на него: неужели все-таки он читает мои мысли? Уж больно часто и впопад мне говорит, словно в ответ на мои мысли.
Михаил Иванович пропускает меня вперед по проходу и отбирает у меня сумку.
– Я помогу донести!
Мы с ним опять переходим на вы, как будто ничего между нами не случилось. Ни того вечера в его номере, который чуть не закончился... Вот потому и переходим, что «чуть» по-русски не считается, как говорили мы в детстве.
– Я вас довезу? – полуутвердительно предлагает Найденов.
– Спасибо, но меня встречают, – говорю я, заметив в толпе встречающих белокурую головку Кати.
А ведь я вовсе не просила ее встретить меня. Просто позвонила вечером к ней домой, спросила, как там она справляется с нашими разбойниками и не появилась ли у нее в связи с этим мысль завести второго ребенка.
– Второго? – шутливо ужаснулась Катя. – У меня только что мелькнула мысль, не прибить ли и этого? Разбаловался, управы на него нет. Все перед дружком выпендривается.
– А как Мишка себя ведет, не наглеет?
– Мишка? Что ты, он такой обстоятельный маленький мужичок. Я случайно слышала, как он уговаривал Димку: «Если ты будешь так баловаться, нам не разрешат жить с тобой вместе». У Димки ведь мечта появилась: попросить у тети Ани, чтобы она отдала нам Мишу, представляешь?
– Ничего, вот ты отправишься в свою Европу, он поживет у нас, так что мечта ребенка близка к осуществлению.
– Вообще-то Европа не моя, – смеется Катя. – Тебе сына позвать к трубке?
– Позови, – прошу я, чувствуя, как от предвкушения у меня замирает сердце. Как же я соскучилась по своему мальчику!
Мишка тоже. Слышно, как он частит и задыхается от волнения. Как бы ни старался он выглядеть мужчиной – об этом я ему порой говорю, – но он все равно ребенок.
– Мамочка, тетя Катя говорит, ты скоро приедешь?
– Завтра, сынок, в два часа дня.
– И ты заберешь меня пораньше?
– Конечно, мое солнышко, заберу! Я тоже по тебе очень соскучилась.
– Ну, тогда я пойду?
Мой сынок быстро устает от взаимных нежностей. Бесконечно твердить, что он меня любит или, как сейчас, что он соскучился, у него не хватает терпения.
– Конечно, иди, – внутренне усмехаюсь я.
Даже в детстве, будучи почти бесполыми, девочки в проявлении своих эмоций все равно отличаются от мальчиков. Девочка могла бы сюсюкать долго и повторять, что соскучилась, а этот... Сказал нужную фразу и пошел. Подрастет, скажет почти то же самое. «Прости, дорогая, но мне нужно идти воевать!» Или отправляться на рыбалку. Или на охоту...
Кате в конце разговора я сказала:
– Встречать меня не нужно.
Уж всяко разно Найденов бы меня довез до дома, но она приехала.
Катя выдергивает меня из текущей в зал прилета толпы как редиску и тащит за собой. Хорошо, что у меня нет багажа. Только небольшая дорожная сумка, в которой небольшие сувенирчики Кате с Димкой да миниатюрная пожарная машина для Мишки. Дорогущая, зараза!
Мы быстрым шагом проходим с ней через площадь, заполненную транспортом, и садимся в ее машину.
Подруга поворачивается ко мне и целует в щеку.
– С благополучным возвращением.
Только теперь я замечаю, что над правой бровью у нее залегла морщинка. Значит, Катя всерьез чем-то озабочена.
– Что случилось? – спрашиваю я, холодея. – С Мишкой?!
– Нет-нет, – будто опомнившись, отвечает она, – с твоим сыном, как и с моим, все в порядке. По крайней мере сегодня утром я отвезла обоих в садик и сдала на руки воспитателям...
– Тогда что?
Она медлит, соображая, как поосторожнее сообщить мне неприятную новость.
– Не подбирай слова, говори все как есть.
– Твою Алину убили. Врачи говорят, забили насмерть.
Я чувствую, как мое сердце отрывается и падает в желудок.
Какой ужас. И слова страшные: забили. Будто она не красивая молодая женщина, а скот на бойне. Забили!
– Кого?
– Твою Алину, не помню фамилии, такую с виду хрупкую, хотя мне говорили, ее голыми руками не возьмешь.
Алина Караулова. Боец-интеллигентка, как я ее про себя называла. Стойкий оловянный солдатик с отменной реакцией. Но если их было, к примеру, трое? В боевиках частенько показывают чепуху: будто один боец может отбиться от трех или четырех рукопашников. Конечно, если они так себе, самоучки, но если они примерно одного уровня подготовки, то вряд ли такое удастся. Боюсь, и те, кто подкараулил Алину, были в большинстве. При всех своих лозунгах насчет бездарности женщин-телохранительниц далеко не каждый мужчина вышел бы против нее один на один.
Вспоминается сразу все. Дурацкое, как я считала, анонимное письмо, которое я совершенно не приняла всерьез.
Я вообще писем не получала, а когда нашла в почтовом ящике письмо без подписи, даже не приняла его всерьез. Письмо, как в детективах, было написано печатными буквами: «Берегись, тварь, ты еще получишь свое!»
Я отчего-то решила, что это какая-то ненормальная девица, которой я перешла дорогу, то есть нечаянно увела мужика, которого она считала до меня своим...
– А ведь они меня предупреждали, – медленно говорю я, – но я подумала, что это чья-то неумная шутка.
– Кто тебя предупреждал, о чем? – теперь испугавшись за меня, спрашивает Катя.
– Кто – не знаю. О чем? Так, ничего конкретного, обычная угроза...
– И ты... ты не поверила в ее серьезность? – ахает Катя.
– Не поверила, – мрачно сознаюсь я.
Где-то на заднем плане бешеного галопирования моих мыслей проходит одна: и сегодня, увы, я не смогу забрать моего сына из садика пораньше, как он о том мечтает.
– Ты не знаешь, когда похороны? – спрашиваю я у Кати, попутно соображая, куда мне в первую очередь ехать, чтобы все разузнать и, может быть, успеть что-то сделать. То, что Алине уже не поможет, но по крайней мере я могла бы воздать по заслугам тем, кто осмелился поднять на нее руку. Покуситься на жизнь моей девушки!
«Но-но, – предостерегающе говорит мне внутренний голос. – Если их было трое, то и ты против них не сдюжишь...» Но голос Кати возвращает меня к действительности.
– Похороны сегодня, – говорит она, – мы с тобой едва успеваем. Надо будет только по пути купить венок и цветы... Я буду рядом с тобой!
Зачем? Неужели она думает, что в случае нападения на меня сможет чем-то помочь. Но выясняется, что она совсем не то имела в виду.
Глава двадцатая
У калитки Кавалеровых, родителей Алины, – они живут в частном секторе, – огромная толпа. Много молодежи, но и пожилых людей, скорее всего соседей, тоже хватает.
Мы с Катей проходим в распахнутые ворота. Мимо открытой дверцы катафалка, во двор, где на табуретках уже стоит гроб, возле которого застыли безмолвные черные фигуры.
Уйма венков – они выставлены почти по всей длине забора – и море живых цветов. Несмотря на зиму, мертвая Алина просто засыпана цветами.
Я ничего не вижу вокруг. То есть вижу, но без подробностей, так я оглушена этим страшным событием.
Медленно иду к гробу – Катя идет рядом со мной, словно кто-то может напасть на меня и она приготовилась защищать.
– Алина, – шепчу я, склоняясь над восковым и будто чужим профилем. Пахнет какими-то химикатами – сейчас покойников многие бальзамируют, хотя на дворе вовсе не жаркое время года.
Наверное, кроме всего прочего, лицо Алины подкрасили, но сквозь тональный крем мне виден кровоподтек, идущий от виска к скуле, и другой, на подбородке, прикрытый белым платочком.
– Ты зачем пришла? – цедит кто-то сквозь зубы прямо надо мной. – Полюбоваться?!
Я испуганно поднимаю голову и встречаюсь с парой черных глаз, горящих ненавистью.
– Но я же... меня не было в городе.
– Ты зачем устроила свою дурацкую фирму? Чтобы загребать деньги чужими руками? Чтобы молодая красивая женщина кого-то там защищала. Где ты такое видела?
Это старшая сестра Алины. Я даже не подозревала, что она меня так ненавидит. Ненависть именно застарелая, не сегодняшняя. Кажется, еще немного, и она вцепится мне в глаза своими нарощенными ногтями.
Хорошо, Катя не дремлет. Она как-то боком, плечом втискивается между нами и отталкивает прочь... Нину, вроде так ее зовут.
– Пойди пройдись, – шепчет она, – нашла время свой яд выплескивать.
Я поднимаю голову – какая-то женщина напротив смотрит на меня с неприкрытым интересом. Для кого-то беда, а кто-то тешит свое любопытство.
– Привет, Ванесса. – Теперь, когда перед моими глазами рассеялся туман, я вижу «своих»: девушек из фирмы, Сеню Гурамова, еще нескольких знакомых спортсменов – они расступаются и принимают меня в свое дружеское кольцо, где я могу успокоиться и перевести дух.
Мы с Катей действительно поспели в самую последнюю минуту, потому что едва я отхожу от гроба, как его поднимают на плечи какие-то мужчины и несут к катафалку.
– Город на уши встал, – вполголоса сообщает мне Сеня, – ну, у нас всякое бывало, грабили там, убивали, не без того, но чтобы так нагло, прямо среди дня напали на девушку и так страшно изуродовали... Говорят, ее лицо едва смогли привести в божеский вид...
– Как напали? – шепчу я. – И что, есть тому свидетели?
– По крайней мере точно известно, что ее нашли в собственной машине, припаркованной к обочине, уже мертвую... А свидетели... Нет, как всегда, никто ничего не видел!
– Ты думаешь, их не найдут?
И только теперь я начинаю чувствовать, как на мои плечи ложится огромная тяжесть – так, что мне становится даже трудно дышать.
Совсем недавно я радовалась, что избавилась от фантомов прошлого, как на меня обрушивается тяжесть куда ощутимее прежней.
Как ни крути, но это я ответственна за то, что произошло. Я что-то не учла, о чем-то не позаботилась. Надо будет посмотреть в документах, что за организация или частное лицо заключали со мной договор. От волнения я никак не могу вспомнить, на кого же Алина работала.
Эта мысль полностью овладевает мной, и я даже делаю шаг в сторону машины, оставленной Катей чуть в стороне, но она берет меня за локоть.
– Ты куда? Не хочешь ехать на кладбище?
Мимо нас проносят гроб, чтобы установить в катафалке, и следом за ним проходит мать Алины, черная от горя и безучастная к тому, что творится вокруг.
– Нет, что ты! – спохватываюсь я. – Конечно же, я поеду на кладбище.
– Поедем на моей машине, – предлагает Сеня. Какая-то белокурая голубоглазая девушка молча идет следом за нами и без слов садится на переднее сиденье.
Мы провожаем ее взглядами.
– Симпатичная, – говорит Катя.
– Вот думаю, не жениться ли мне? – ни к кому не обращаясь, говорит Сеня.
– Женись, конечно, – машинально бормочу я и ловлю его вопросительный взгляд. Он что, ждал моего одобрения? И говорю его все еще ожидающему взгляду: – Спасибо за приглашение, но у нас Катя на машине. Так что езжайте одни. Или, может, подхватишь кого из наших?
– Все на своих машинах, – усмехается он и ностальгически добавляет: – При Советах машины были только у самых именитых спортсменов.
Опять натолкнувшись на материально острый, ненавидящий взгляд Нины Карауловой, я с независимым видом сажусь к Кате в машину. Но в груди появляется холодок: неужели не только она считает меня виновной в смерти Алины?
– Только от одного комплекса избавилась, как другой приобрела? – озвучивает мои мысли Катя.
– Откуда ты знаешь, что избавилась?
– Да уж догадалась. Как взглянула на тебя в аэропорту, уверенную, упруго шагающую, с ясными очами свободного человека, порадовалась. Чтобы тут же огорчиться.
– Неужели еще кто-то думает, будто я...
– Думают, что ты зря организовала свою фирму, – не дослушав, говорит Катя. – Я и раньше слышала, как шипят: чего придумала, женская охрана, хочет быть умнее других, то да се. Но как-то не придавала значения. Думала, обычный завистливый треп. А оно вон как обернулось!
– Что за глупость! – сержусь я. – Понятно было бы, перейди я кому-нибудь дорогу, а то ведь нет больше в городе таких фирм.
– Может, ты кого-то из крутых обидела? – размышляет вслух Катя. – Я имею в виду, оттолкнула, не дала. Посмеялась над чувствами?
– Это называется, гадать на кофейной гуще!
– И что ты будешь делать? Пойдешь в милицию?
– Зачем? – удивляюсь я. – Они наверняка и так этим делом занимаются... Я, пожалуй, к частным сыщикам обращусь.
Катя недоуменно поворачивается ко мне:
– Ты что, серьезно думаешь, будто у нас есть настоящие частные сыщики? Начиталась романов.
– А вдруг есть? Многие, к примеру, думают, что в такой провинции, как наша, не может быть кутюрье, но ведь есть же.
Подруга довольно улыбается:
– Ну, кутюрье – это громко сказано, а вот модельер, и неплохой, – это будет вернее...
Некоторое время мы обе думаем о своем. Я все не могу отделаться от мысли, что есть в этом происшествии некая несуразность. Разве можно убить человека только потому, что хочешь этим досадить другому человеку?
При том что жизнь человека в нашей стране давно рассматривается как нечто не слишком ценное, вряд ли кто-то станет рисковать свободой, если он не уверен в полной своей безнаказанности.
На кладбище почему-то никто не произносит речей, и копачи, подождав некоторое время, приглашают:
– Прощайтесь с умершей.
Я тоже подхожу к гробу, чтобы в последний раз поцеловать бедную девочку.
Прохожу мимо толпы, застывшей в молчании, и из нее кто-то вдруг ставит мне подножку. Только хорошая реакция позволяет мне в последний момент удержаться на ногах. Еще немного, и я упала бы прямо на гроб.
Что за черт! Это уже ни в какие ворота не лезет! Происшествие со стороны, наверное, кажется незначительным. Подумаешь, женщина споткнулась, но я понимаю, что это уже вызов. Я оглядываюсь на стоящих людей – они все одинаково скорбны, глядят перед собой, не обращая на меня внимания. Только стоящие в стороне несколько близких родственников и родители Алины плачут, а мать дольше других смотрит в лицо дочери, прощаясь с ней навек.
– Чего это ты на ногах не держишься, – шепчет мне Катя, – устала?
– Потом, – говорю я сквозь зубы.
Может, на самом деле никакой подножки не было, я просто споткнулась о какой-нибудь корень?
После похорон наш траурный кортеж едет к кафе «Старый город», где для нас уже накрыт поминальный обед.
Четвертый час дня. Если бы могла, я бы поехала домой и там бы помянула Алину. Я и так ее не забуду, но между тем понимаю, что мне придется произносить заупокойную речь, как бы ни старались мои недоброжелатели хотя бы в лице сестры Алины. Если она сдержалась там, дома, рядом с гробом, то здесь она может устроить скандал.
Но тут же себя мысленно одергиваю: мне ли бояться какого-то скандала, если я вовсе не чувствую себя виноватой?
Странно, что раньше я не вспоминала некий эпизод из своей спортивной карьеры, а теперь, пока я мою руки над раковиной и поглядываю в зеркало на свое почему-то измученное лицо, он приходит на память.
Это было соревнование среди юниоров на первенство Юга России по айкидо. В финал вышли мы с Любой Воскобойниковой – обе из одной команды «Динамо».
Я – еще желторотый цыпленок, но, по словам нашего тренера, талантливый цыпленок.
– Из тебя вырастет хороший бойцовский петух, – довольно говорил он.
Девчонки из команды хихикали, но не без зависти. Похвала Георгия Алешкевича, в прошлом чемпиона Союза и мира, дорогого стоила.
– Может, не петух, а курица? – язвительно выкрикнула Люба.
Она была недовольна мной – деревенской выскочкой. И при всякой возможности подкалывала меня, порой откровенно издеваясь.
Люба – потомственная спортсменка. Отец ее – заслуженный мастер спорта России по вольной борьбе, мать – мастер спорта по синхронному плаванию.
Мы с девчонками удивлялись, почему Люба тоже не пошла на плавание, ведь это такой красивый вид спорта!
– Я не хочу быть просто дочерью Воскобойниковой, – по-взрослому мудро рассуждала Люба. – Я сделаю свое имя. А для этого мне как минимум надо стать чемпионкой соревнований.
У меня и в мыслях такого не было. Пусть это мои первые соревнования, я мечтала всего лишь занять призовое место. Что, впрочем, мне как раз и удалось. Во всяком случае, даже если бы в соревновании победила Люба, «серебро» уже было у меня в кармане.
– Для первого раза это отличный результат! – хвалил меня тренер.
Отличный результат – второе место? Неужели он тоже не верил, что я могу победить его любимицу? Это меня задело. Меня всегда задевало снисхождение, а особенно в четырнадцать лет.
– Все, расслабься, – успокаивал мой спортивный наставник, – командное первенство уже у нас в кармане, так что какая разница, кто получит первое место, мы – все свои. Любе это надо, а тебе – какая разница?
Большая!
Вряд ли он думал, что я не стану его слушать. Может, и ему было без разницы, а мне и Любочке, как все ее звали, далеко не все равно.
Иными словами, тренер намекал, что в финале мне лучше всего «лечь», как говорят боксеры. То есть проиграть нашей звезде. Тем более что Воскобойникова была постарше меня и в последний раз выступала за юниоров.
Впрямую говорить об этом он постеснялся – у него все-таки были свои понятия морали, но я, что называется, включила дурку. Прикинулась шлангом. Сделала вид, что его не поняла.
Мне не хотелось уступать никому. Даже Любочке, которую любили все наши мальчишки и потому, конечно, все за нее и болели.
Люба Воскобойникова и сейчас красавица. Недавно я встретила ее в городе. Она хотела сделать вид, что не замечает меня, но я ее все равно окликнула. Мне казалось, что такое наши детские обиды? Прошло больше тринадцати лет.
Она бросила спорт. И в физкультурный институт поступать не стала.
За ее плечами было уже три брака, но без последствий. То есть детей у нее не было.
– А у тебя дети есть? – ревниво поинтересовалась она.
– Есть. Сын.
– Счастливая! – усмехнулась она. – А я вот не могу иметь детей.
Сказала и в упор посмотрела на меня, словно это я виновата в ее бесплодии.
Поговаривали, что ее беременность – дело рук... то есть не рук, конечно, тренера. Он был интересный мужчина, для нас, соплюшек, царь и бог. Любочка рано сформировалась как женщина, но если бы кто узнал о ее связи с тренером, ему бы не поздоровилось.
Но не узнали. А слухи быстро сошли на нет.
Красивые женщины – я имею в виду тех, кто красив, что называется, с рождения – гораздо меньше приспособлены к жизни, чем дурнушки. Пусть даже и бывшие.
– А ты похорошела, – сказала мне при встрече Воскобойникова. – Никогда бы не подумала, что из такого гадкого утенка может вырасти...
Она не договорила. Но и так было понятно. Я нисколько не сомневалась, что давно не утенок, и тем более гадкий. Я вовсе не из тех, кто смотрит на себя в зеркало и твердит, что она не хороша, даже если то говорит ей об обратном. Лучше уж говорить ему, что красота – страшная сила.
Но я отвлеклась. Люба не сделала не только спортивной карьеры, но и обычной женской судьбе не дала толку. Один муж у нее был пьяница, другой – бабник, третий, говорили, вообще бандит, но в это мне отчего-то не верилось.
В какой-то момент она вообще махнула на себя рукой и поплыла по течению. Чем мне не нравятся женщины, которые не борются с жизненными трудностями, так это тем, что они во всех своих бедах винят кого угодно, только не самих себя.
Вот и при встрече она стояла передо мной, и от нее на меня изливались просто потоки ненависти. За что? Неужели только за тот почти детский бой, в котором я выиграла?
Для меня он оказался пирровой победой. По крайней мере из-за своего выигрыша я утратила расположение тренера. Возможно, это было бы ненадолго и он бы опомнился, но в тот момент его кислая физиономия ввергла меня в тоску. Мне казалось, он будет радоваться и хвалить меня.
Да и ребята-одноклубники выразили мне свое фе. Один, самый ревностный поклонник Любочки, даже презрительно сказал:
– Подумать только, этот тощий бройлер – чемпионка соревнований! Зависть и не на такое способна!
То есть он намекал, что я завидовала Воскобойниковой. Ее внешности? Но при чем здесь спортивные достижения?..
Зато после соревнований ко мне подошел тренер юношеской сборной России и пригласил меня в команду... Если бы мой тренер повел себя адекватно, возможно, я от него бы и не ушла. Но российский тренер явился в самую подходящую для него минуту, и я согласилась...
Одна-единственная победа изменила, выходит, не только мою судьбу?
Воскобойникова продолжала стоять передо мной, загораживая солнечный свет, как будто нависала, хотя я была ростом выше ее.
– Вся дрянь в моей жизни случилась из-за тебя, – сказала она. – Если бы не ты...
Мы с Катей проходим в распахнутые ворота. Мимо открытой дверцы катафалка, во двор, где на табуретках уже стоит гроб, возле которого застыли безмолвные черные фигуры.
Уйма венков – они выставлены почти по всей длине забора – и море живых цветов. Несмотря на зиму, мертвая Алина просто засыпана цветами.
Я ничего не вижу вокруг. То есть вижу, но без подробностей, так я оглушена этим страшным событием.
Медленно иду к гробу – Катя идет рядом со мной, словно кто-то может напасть на меня и она приготовилась защищать.
– Алина, – шепчу я, склоняясь над восковым и будто чужим профилем. Пахнет какими-то химикатами – сейчас покойников многие бальзамируют, хотя на дворе вовсе не жаркое время года.
Наверное, кроме всего прочего, лицо Алины подкрасили, но сквозь тональный крем мне виден кровоподтек, идущий от виска к скуле, и другой, на подбородке, прикрытый белым платочком.
– Ты зачем пришла? – цедит кто-то сквозь зубы прямо надо мной. – Полюбоваться?!
Я испуганно поднимаю голову и встречаюсь с парой черных глаз, горящих ненавистью.
– Но я же... меня не было в городе.
– Ты зачем устроила свою дурацкую фирму? Чтобы загребать деньги чужими руками? Чтобы молодая красивая женщина кого-то там защищала. Где ты такое видела?
Это старшая сестра Алины. Я даже не подозревала, что она меня так ненавидит. Ненависть именно застарелая, не сегодняшняя. Кажется, еще немного, и она вцепится мне в глаза своими нарощенными ногтями.
Хорошо, Катя не дремлет. Она как-то боком, плечом втискивается между нами и отталкивает прочь... Нину, вроде так ее зовут.
– Пойди пройдись, – шепчет она, – нашла время свой яд выплескивать.
Я поднимаю голову – какая-то женщина напротив смотрит на меня с неприкрытым интересом. Для кого-то беда, а кто-то тешит свое любопытство.
– Привет, Ванесса. – Теперь, когда перед моими глазами рассеялся туман, я вижу «своих»: девушек из фирмы, Сеню Гурамова, еще нескольких знакомых спортсменов – они расступаются и принимают меня в свое дружеское кольцо, где я могу успокоиться и перевести дух.
Мы с Катей действительно поспели в самую последнюю минуту, потому что едва я отхожу от гроба, как его поднимают на плечи какие-то мужчины и несут к катафалку.
– Город на уши встал, – вполголоса сообщает мне Сеня, – ну, у нас всякое бывало, грабили там, убивали, не без того, но чтобы так нагло, прямо среди дня напали на девушку и так страшно изуродовали... Говорят, ее лицо едва смогли привести в божеский вид...
– Как напали? – шепчу я. – И что, есть тому свидетели?
– По крайней мере точно известно, что ее нашли в собственной машине, припаркованной к обочине, уже мертвую... А свидетели... Нет, как всегда, никто ничего не видел!
– Ты думаешь, их не найдут?
И только теперь я начинаю чувствовать, как на мои плечи ложится огромная тяжесть – так, что мне становится даже трудно дышать.
Совсем недавно я радовалась, что избавилась от фантомов прошлого, как на меня обрушивается тяжесть куда ощутимее прежней.
Как ни крути, но это я ответственна за то, что произошло. Я что-то не учла, о чем-то не позаботилась. Надо будет посмотреть в документах, что за организация или частное лицо заключали со мной договор. От волнения я никак не могу вспомнить, на кого же Алина работала.
Эта мысль полностью овладевает мной, и я даже делаю шаг в сторону машины, оставленной Катей чуть в стороне, но она берет меня за локоть.
– Ты куда? Не хочешь ехать на кладбище?
Мимо нас проносят гроб, чтобы установить в катафалке, и следом за ним проходит мать Алины, черная от горя и безучастная к тому, что творится вокруг.
– Нет, что ты! – спохватываюсь я. – Конечно же, я поеду на кладбище.
– Поедем на моей машине, – предлагает Сеня. Какая-то белокурая голубоглазая девушка молча идет следом за нами и без слов садится на переднее сиденье.
Мы провожаем ее взглядами.
– Симпатичная, – говорит Катя.
– Вот думаю, не жениться ли мне? – ни к кому не обращаясь, говорит Сеня.
– Женись, конечно, – машинально бормочу я и ловлю его вопросительный взгляд. Он что, ждал моего одобрения? И говорю его все еще ожидающему взгляду: – Спасибо за приглашение, но у нас Катя на машине. Так что езжайте одни. Или, может, подхватишь кого из наших?
– Все на своих машинах, – усмехается он и ностальгически добавляет: – При Советах машины были только у самых именитых спортсменов.
Опять натолкнувшись на материально острый, ненавидящий взгляд Нины Карауловой, я с независимым видом сажусь к Кате в машину. Но в груди появляется холодок: неужели не только она считает меня виновной в смерти Алины?
– Только от одного комплекса избавилась, как другой приобрела? – озвучивает мои мысли Катя.
– Откуда ты знаешь, что избавилась?
– Да уж догадалась. Как взглянула на тебя в аэропорту, уверенную, упруго шагающую, с ясными очами свободного человека, порадовалась. Чтобы тут же огорчиться.
– Неужели еще кто-то думает, будто я...
– Думают, что ты зря организовала свою фирму, – не дослушав, говорит Катя. – Я и раньше слышала, как шипят: чего придумала, женская охрана, хочет быть умнее других, то да се. Но как-то не придавала значения. Думала, обычный завистливый треп. А оно вон как обернулось!
– Что за глупость! – сержусь я. – Понятно было бы, перейди я кому-нибудь дорогу, а то ведь нет больше в городе таких фирм.
– Может, ты кого-то из крутых обидела? – размышляет вслух Катя. – Я имею в виду, оттолкнула, не дала. Посмеялась над чувствами?
– Это называется, гадать на кофейной гуще!
– И что ты будешь делать? Пойдешь в милицию?
– Зачем? – удивляюсь я. – Они наверняка и так этим делом занимаются... Я, пожалуй, к частным сыщикам обращусь.
Катя недоуменно поворачивается ко мне:
– Ты что, серьезно думаешь, будто у нас есть настоящие частные сыщики? Начиталась романов.
– А вдруг есть? Многие, к примеру, думают, что в такой провинции, как наша, не может быть кутюрье, но ведь есть же.
Подруга довольно улыбается:
– Ну, кутюрье – это громко сказано, а вот модельер, и неплохой, – это будет вернее...
Некоторое время мы обе думаем о своем. Я все не могу отделаться от мысли, что есть в этом происшествии некая несуразность. Разве можно убить человека только потому, что хочешь этим досадить другому человеку?
При том что жизнь человека в нашей стране давно рассматривается как нечто не слишком ценное, вряд ли кто-то станет рисковать свободой, если он не уверен в полной своей безнаказанности.
На кладбище почему-то никто не произносит речей, и копачи, подождав некоторое время, приглашают:
– Прощайтесь с умершей.
Я тоже подхожу к гробу, чтобы в последний раз поцеловать бедную девочку.
Прохожу мимо толпы, застывшей в молчании, и из нее кто-то вдруг ставит мне подножку. Только хорошая реакция позволяет мне в последний момент удержаться на ногах. Еще немного, и я упала бы прямо на гроб.
Что за черт! Это уже ни в какие ворота не лезет! Происшествие со стороны, наверное, кажется незначительным. Подумаешь, женщина споткнулась, но я понимаю, что это уже вызов. Я оглядываюсь на стоящих людей – они все одинаково скорбны, глядят перед собой, не обращая на меня внимания. Только стоящие в стороне несколько близких родственников и родители Алины плачут, а мать дольше других смотрит в лицо дочери, прощаясь с ней навек.
– Чего это ты на ногах не держишься, – шепчет мне Катя, – устала?
– Потом, – говорю я сквозь зубы.
Может, на самом деле никакой подножки не было, я просто споткнулась о какой-нибудь корень?
После похорон наш траурный кортеж едет к кафе «Старый город», где для нас уже накрыт поминальный обед.
Четвертый час дня. Если бы могла, я бы поехала домой и там бы помянула Алину. Я и так ее не забуду, но между тем понимаю, что мне придется произносить заупокойную речь, как бы ни старались мои недоброжелатели хотя бы в лице сестры Алины. Если она сдержалась там, дома, рядом с гробом, то здесь она может устроить скандал.
Но тут же себя мысленно одергиваю: мне ли бояться какого-то скандала, если я вовсе не чувствую себя виноватой?
Странно, что раньше я не вспоминала некий эпизод из своей спортивной карьеры, а теперь, пока я мою руки над раковиной и поглядываю в зеркало на свое почему-то измученное лицо, он приходит на память.
Это было соревнование среди юниоров на первенство Юга России по айкидо. В финал вышли мы с Любой Воскобойниковой – обе из одной команды «Динамо».
Я – еще желторотый цыпленок, но, по словам нашего тренера, талантливый цыпленок.
– Из тебя вырастет хороший бойцовский петух, – довольно говорил он.
Девчонки из команды хихикали, но не без зависти. Похвала Георгия Алешкевича, в прошлом чемпиона Союза и мира, дорогого стоила.
– Может, не петух, а курица? – язвительно выкрикнула Люба.
Она была недовольна мной – деревенской выскочкой. И при всякой возможности подкалывала меня, порой откровенно издеваясь.
Люба – потомственная спортсменка. Отец ее – заслуженный мастер спорта России по вольной борьбе, мать – мастер спорта по синхронному плаванию.
Мы с девчонками удивлялись, почему Люба тоже не пошла на плавание, ведь это такой красивый вид спорта!
– Я не хочу быть просто дочерью Воскобойниковой, – по-взрослому мудро рассуждала Люба. – Я сделаю свое имя. А для этого мне как минимум надо стать чемпионкой соревнований.
У меня и в мыслях такого не было. Пусть это мои первые соревнования, я мечтала всего лишь занять призовое место. Что, впрочем, мне как раз и удалось. Во всяком случае, даже если бы в соревновании победила Люба, «серебро» уже было у меня в кармане.
– Для первого раза это отличный результат! – хвалил меня тренер.
Отличный результат – второе место? Неужели он тоже не верил, что я могу победить его любимицу? Это меня задело. Меня всегда задевало снисхождение, а особенно в четырнадцать лет.
– Все, расслабься, – успокаивал мой спортивный наставник, – командное первенство уже у нас в кармане, так что какая разница, кто получит первое место, мы – все свои. Любе это надо, а тебе – какая разница?
Большая!
Вряд ли он думал, что я не стану его слушать. Может, и ему было без разницы, а мне и Любочке, как все ее звали, далеко не все равно.
Иными словами, тренер намекал, что в финале мне лучше всего «лечь», как говорят боксеры. То есть проиграть нашей звезде. Тем более что Воскобойникова была постарше меня и в последний раз выступала за юниоров.
Впрямую говорить об этом он постеснялся – у него все-таки были свои понятия морали, но я, что называется, включила дурку. Прикинулась шлангом. Сделала вид, что его не поняла.
Мне не хотелось уступать никому. Даже Любочке, которую любили все наши мальчишки и потому, конечно, все за нее и болели.
Люба Воскобойникова и сейчас красавица. Недавно я встретила ее в городе. Она хотела сделать вид, что не замечает меня, но я ее все равно окликнула. Мне казалось, что такое наши детские обиды? Прошло больше тринадцати лет.
Она бросила спорт. И в физкультурный институт поступать не стала.
За ее плечами было уже три брака, но без последствий. То есть детей у нее не было.
– А у тебя дети есть? – ревниво поинтересовалась она.
– Есть. Сын.
– Счастливая! – усмехнулась она. – А я вот не могу иметь детей.
Сказала и в упор посмотрела на меня, словно это я виновата в ее бесплодии.
Поговаривали, что ее беременность – дело рук... то есть не рук, конечно, тренера. Он был интересный мужчина, для нас, соплюшек, царь и бог. Любочка рано сформировалась как женщина, но если бы кто узнал о ее связи с тренером, ему бы не поздоровилось.
Но не узнали. А слухи быстро сошли на нет.
Красивые женщины – я имею в виду тех, кто красив, что называется, с рождения – гораздо меньше приспособлены к жизни, чем дурнушки. Пусть даже и бывшие.
– А ты похорошела, – сказала мне при встрече Воскобойникова. – Никогда бы не подумала, что из такого гадкого утенка может вырасти...
Она не договорила. Но и так было понятно. Я нисколько не сомневалась, что давно не утенок, и тем более гадкий. Я вовсе не из тех, кто смотрит на себя в зеркало и твердит, что она не хороша, даже если то говорит ей об обратном. Лучше уж говорить ему, что красота – страшная сила.
Но я отвлеклась. Люба не сделала не только спортивной карьеры, но и обычной женской судьбе не дала толку. Один муж у нее был пьяница, другой – бабник, третий, говорили, вообще бандит, но в это мне отчего-то не верилось.
В какой-то момент она вообще махнула на себя рукой и поплыла по течению. Чем мне не нравятся женщины, которые не борются с жизненными трудностями, так это тем, что они во всех своих бедах винят кого угодно, только не самих себя.
Вот и при встрече она стояла передо мной, и от нее на меня изливались просто потоки ненависти. За что? Неужели только за тот почти детский бой, в котором я выиграла?
Для меня он оказался пирровой победой. По крайней мере из-за своего выигрыша я утратила расположение тренера. Возможно, это было бы ненадолго и он бы опомнился, но в тот момент его кислая физиономия ввергла меня в тоску. Мне казалось, он будет радоваться и хвалить меня.
Да и ребята-одноклубники выразили мне свое фе. Один, самый ревностный поклонник Любочки, даже презрительно сказал:
– Подумать только, этот тощий бройлер – чемпионка соревнований! Зависть и не на такое способна!
То есть он намекал, что я завидовала Воскобойниковой. Ее внешности? Но при чем здесь спортивные достижения?..
Зато после соревнований ко мне подошел тренер юношеской сборной России и пригласил меня в команду... Если бы мой тренер повел себя адекватно, возможно, я от него бы и не ушла. Но российский тренер явился в самую подходящую для него минуту, и я согласилась...
Одна-единственная победа изменила, выходит, не только мою судьбу?
Воскобойникова продолжала стоять передо мной, загораживая солнечный свет, как будто нависала, хотя я была ростом выше ее.
– Вся дрянь в моей жизни случилась из-за тебя, – сказала она. – Если бы не ты...
Глава двадцать первая
Если бы не я! Неужели она не сделала бы аборт, если бы выиграла то соревнование?
Наверняка бы сделала. Но вот она, кажущаяся ей причина, вот она! Стоит перед Любочкой довольная и счастливая. По крайней мере Воскобойникова в этом не сомневается.
Почему мне хочется что-то злое сказать, как-то пошутить, чтобы ее всерьез задело? Ведь это она меня ненавидит, а мне, откровенно говоря, по фигу!
– Радуешься жизни? – спрашивает Воскобойникова. – Недолго тебе осталось радоваться!
Она мне еще и угрожает!
Соглашаюсь:
– Да, радуюсь, а что, ты мне можешь в этом помешать? Теперь у тебя вообще нет ни одного шанса.
Потом успеваю опомниться: разве это в моем характере – бить лежачего? И теперь невольно лишь смотрю с жалостью, отчего Любочка и вовсе свирепеет. И делает шаг ко мне.
Но она, наверное, забыла, что я – мастер спорта. Между прочим, международного класса. Спортсменка, как и она. Обо мне даже не говорят – бывшая спортсменка, а о Любочке наверняка говорят. Все знают, что я – может, не всегда регулярно – хожу в спортзал, а по утрам бегаю: к реке и обратно...
Мое раздражение претензиями Воскобойниковой можно понять: сколько я ее знала, все ей доставалось легко. Она пропускала тренировки, симулировала болезни, во время соревнований пользовалась нечестными приемами – ей все сходило с рук. И вот единственный раз она споткнулась. Об меня.
Собственно, я вовсе не хотела что-то против нее предпринимать. Так получилось. Я хотела выигрывать, а не уступать Воскобойниковой, как советовал мне тренер. И что же? Она сломалась после первого же поражения! Неужели она считала, что ее никто и никогда не победит? Я, видите ли, ей жизнь испортила. Просто дура какая-то! Да если бы я так, как она, руки опустила, где бы я сейчас была!
Стоп-стоп, что это я расхвасталась? Не похвалишь себя, день пошел насмарку?
И вообще чего вдруг я в толпе тех, кто поминает Алину Караулову, вспоминаю о Любе. Дело в том, что я, на минуту отрешившись от царящего в кафе гомона, ухожу в себя и тут же чувствую почти материальный укол в затылок. Кто-то взглянул на меня так же, как тогда Воскобойникова.
Наверняка бы сделала. Но вот она, кажущаяся ей причина, вот она! Стоит перед Любочкой довольная и счастливая. По крайней мере Воскобойникова в этом не сомневается.
Почему мне хочется что-то злое сказать, как-то пошутить, чтобы ее всерьез задело? Ведь это она меня ненавидит, а мне, откровенно говоря, по фигу!
– Радуешься жизни? – спрашивает Воскобойникова. – Недолго тебе осталось радоваться!
Она мне еще и угрожает!
Соглашаюсь:
– Да, радуюсь, а что, ты мне можешь в этом помешать? Теперь у тебя вообще нет ни одного шанса.
Потом успеваю опомниться: разве это в моем характере – бить лежачего? И теперь невольно лишь смотрю с жалостью, отчего Любочка и вовсе свирепеет. И делает шаг ко мне.
Но она, наверное, забыла, что я – мастер спорта. Между прочим, международного класса. Спортсменка, как и она. Обо мне даже не говорят – бывшая спортсменка, а о Любочке наверняка говорят. Все знают, что я – может, не всегда регулярно – хожу в спортзал, а по утрам бегаю: к реке и обратно...
Мое раздражение претензиями Воскобойниковой можно понять: сколько я ее знала, все ей доставалось легко. Она пропускала тренировки, симулировала болезни, во время соревнований пользовалась нечестными приемами – ей все сходило с рук. И вот единственный раз она споткнулась. Об меня.
Собственно, я вовсе не хотела что-то против нее предпринимать. Так получилось. Я хотела выигрывать, а не уступать Воскобойниковой, как советовал мне тренер. И что же? Она сломалась после первого же поражения! Неужели она считала, что ее никто и никогда не победит? Я, видите ли, ей жизнь испортила. Просто дура какая-то! Да если бы я так, как она, руки опустила, где бы я сейчас была!
Стоп-стоп, что это я расхвасталась? Не похвалишь себя, день пошел насмарку?
И вообще чего вдруг я в толпе тех, кто поминает Алину Караулову, вспоминаю о Любе. Дело в том, что я, на минуту отрешившись от царящего в кафе гомона, ухожу в себя и тут же чувствую почти материальный укол в затылок. Кто-то взглянул на меня так же, как тогда Воскобойникова.