Майкл Коннелли
Теснина
Все, что они сделали, – это обменяли одного монстра на другого. Взамен дракона у них теперь змея. Гигантская змея, которая дремлет в теснине, выжидая удобный момент, чтобы открыть пасть и затащить жертву в глубины.
Джон Кинси, отец мальчика, пропавшего в теснине(«Лос-Анджелес таймс», 21 июля 1956 г.)
Памяти Мэри Макэвой Коннелли Лэвелл – той, что не дала нам, шестерым, пропасть в теснине.
Пролог
Мне кажется, в этом мире я знаю только одно. Но зато знаю точно. И это «одно» в том, что правда не делает тебя свободным. Во всяком случае, не та правда, какую мне довелось выслушивать. И не та, какую сам вещал бесчисленное множество раз, оказываясь в маленьких тюремных камерах и призывая одетых в казенное тряпье людей покаяться в своих грехах. Я обманывал их. Правда не спасает, не примиряет с собой. Она не перевешивает бремени лжи и недосказанности, не исцеляет сердечных ран. Их исповеди тянут меня вниз, они как цепь ко дну, в подземный мир призраков и жертв, которые змеями обвиваются вокруг меня. В таком месте правда – это не то, с чем нужно считаться, перед ней никто и не думает трепетать. В таком месте затаилось зло. Оно дышит тебе прямо в рот, в ноздри, и никуда тебе от него не деться. Вот это я и знаю. Только это.
Я знал это в тот день, когда взялся за дело, которое привело меня в теснину. Я знал, что мне предназначено всегда оказываться там, где затаилось зло, а правда, которую я отыщу, окажется отвратительной и ужасной. И все-таки я ни минуты не колебался. И все-таки я решился, не подготовившись к мигу, когда зло выйдет из укрытия. Когда оно набросится на меня, как зверь, и утащит в черные глубины.
Я знал это в тот день, когда взялся за дело, которое привело меня в теснину. Я знал, что мне предназначено всегда оказываться там, где затаилось зло, а правда, которую я отыщу, окажется отвратительной и ужасной. И все-таки я ни минуты не колебался. И все-таки я решился, не подготовившись к мигу, когда зло выйдет из укрытия. Когда оно набросится на меня, как зверь, и утащит в черные глубины.
1
Стояла кромешная мгла, она покачивалась на черной поверхности моря, под беззвездным небом. Не видно ни зги и не слышно ни звука. Это был миг абсолютной черноты, но как раз тут Рейчел Уоллинг проснулась.
Она посмотрела в потолок. Прислушалась к шуму ветра за окном: лишь ветви азалии царапались о стекло. Интересно, этот звук ее разбудил или какой-нибудь шум в доме? В этот момент зазвонил мобильник. Рейчел даже не вздрогнула, просто потянулась к туалетному столику. Прижала телефон к уху и откликнулась четко, будто не только что очнулась:
– Агент Уоллинг.
– Рейчел? Это Черри Дей.
Рейчел сразу поняла, откуда звонят. Из Квонтико. Четыре года прошло… Рейчел выжидательно молчала.
– Ты где сейчас?
– Дома, где же еще?
– У тебя ведь, я знаю, участок большой, так что…
– Ладно, Черри, я в Рапид-Сити. Что у тебя?
Долгая пауза.
– Он снова вынырнул на поверхность. Он вернулся.
Рейчел словно в грудь впечатался чей-то невидимый кулак, да так и не отпустил. В сознании беспорядочно замелькали кадры-воспоминания. Воспоминания безрадостные. Она закрыла глаза. Черри Дей не было нужды называть имя. Рейчел и без того знала, что это Бэкус. Поэт вынырнул на поверхность. Как они и предполагали. Словно смертельный вирус, который годами, затаившись, бродит где-то по организму, а потом вырывается, чтобы напомнить о себе и своей мерзкой сути.
– Давай поподробнее.
– Три дня назад мы тут в Квонтико кое-что получили. Почтовую бандероль. В ней оказалось…
– Три дня? Целых три дня вы отсиживались?..
– Ничего мы не отсиживались. Работали. Бандероль пришла на твое имя. В Поведенческое управление. Люди, разбирающие корреспонденцию, принесли ее нам, мы прогнали ее через рентген, потом вскрыли. Осторожно.
– Ну и что там оказалось?
– Навигатор «джипиэс».
Так-так, глобальная система местоопределения. Долгота и широта. В прошлом году Рейчел столкнулась с такой штуковиной. В Небраске пропала женщина, и следы ее удалось обнаружить по карманному навигатору. Устройство нашли у нее в рюкзаке, и по нему проследили путь к палаточному городку, откуда жертва ушла с незнакомым типом. Копы явились слишком поздно, спасти женщину не удалось, но если бы не навигатор, так и вообще ничего бы не нашли.
– Ну и что он показал?
Рейчел села на кровати, поставила ноги на пол, положила свободную ладонь на живот и сжала пальцы в кулак, похожий на закрывшийся цветок. После паузы Черри Дей вновь заговорила. Рейчел запомнила ее совсем зеленой, всего лишь наблюдателем, практиканткой группы, прикрепленной к ней в рамках программы обучения ФБР. Минувшие с тех пор десять лет и расследования, множество расследований, крепко изменили даже ее голос. Черри уже давно не юная практикантка, и наставники ей не нужны.
– В памяти навигатора всего одна отметка. Пустыня Мохаве. Прямо на границе Калифорнии и Невады. Вчера мы отправились туда, нашли это место. Сделали термальную обработку почвы, взяли пробы на газ. Ближе к вечеру нашли первый труп.
– Чей?
– Пока не знаем. Но в земле тело пролежало долго. Мы только начинаем работать, а раскопки идут медленно.
– Ты сказала – первый труп. И много их там?
– Когда я уезжала, откопали еще три. Но по-видимому, это не все.
– Причина смерти?
– Пока трудно сказать.
Рейчел задумалась. Первые два вопроса, что пришли ей в голову: почему именно там? Почему сейчас?
– Рейчел, я ведь звоню не просто рассказать о случившемся. Поэт вернулся, и ты там нужна.
Рейчел кивнула. Кто бы сомневался!
– Черри?
– Да?
– А почему вы думаете именно на него?
– Мы не думаем. Мы знаем. Ребята только что нашли на устройстве отпечаток пальца. Он менял батарейки и наследил. Роберт Бэкус. Это он. Он вернулся.
Рейчел медленно разжала пальцы и внимательно вгляделась в ладонь. Белая и застывшая, словно гипс. Страх проходил. Да и призналась бы она в нем только себе, никому больше. Она почувствовала: кровь снова побежала по жилам, постепенно краснея, сгущаясь почти до черноты. Она ждала этого звонка. Каждую ночь она ложилась, держа телефон поблизости. Что ж, это часть ее работы. Звонки. Но по-настоящему она ждала только одного – этого.
– Угадай названия отметок, – прервала молчание Дей. – На «джипиэс». Не больше двенадцати знаков с пробелами. Он назвал – «Привет Рейчел». Ровно двенадцать. Похоже, ему все еще что-то от тебя нужно. Вроде как он дразнит тебя. Что-то задумал?
Рейчел покопалась в памяти: из глубин выплыл образ мужчины, падающего из окна во тьму и исчезающего в черной пустоте.
– Ладно, еду, – сказала она.
– Мы устроили штаб-квартиру в Лас-Вегасе. Здесь удобнее всего. И будь поосторожнее, Рейчел. Мы не знаем, что у него на уме, так что смотри по сторонам.
– Договорились. Я всегда начеку.
– Когда узнаешь рейс, позвони, я встречу.
– Ладно. – Она отключила мобильник.
Рейчел потянулась к туалетному столику, зажгла ночник. На мгновение ей вспомнился сон: застывшая поверхность черной воды и высокое небо – два черных зеркала, отражающих друг друга. А между ними она, медленно скользящая по воде…
Она посмотрела в потолок. Прислушалась к шуму ветра за окном: лишь ветви азалии царапались о стекло. Интересно, этот звук ее разбудил или какой-нибудь шум в доме? В этот момент зазвонил мобильник. Рейчел даже не вздрогнула, просто потянулась к туалетному столику. Прижала телефон к уху и откликнулась четко, будто не только что очнулась:
– Агент Уоллинг.
– Рейчел? Это Черри Дей.
Рейчел сразу поняла, откуда звонят. Из Квонтико. Четыре года прошло… Рейчел выжидательно молчала.
– Ты где сейчас?
– Дома, где же еще?
– У тебя ведь, я знаю, участок большой, так что…
– Ладно, Черри, я в Рапид-Сити. Что у тебя?
Долгая пауза.
– Он снова вынырнул на поверхность. Он вернулся.
Рейчел словно в грудь впечатался чей-то невидимый кулак, да так и не отпустил. В сознании беспорядочно замелькали кадры-воспоминания. Воспоминания безрадостные. Она закрыла глаза. Черри Дей не было нужды называть имя. Рейчел и без того знала, что это Бэкус. Поэт вынырнул на поверхность. Как они и предполагали. Словно смертельный вирус, который годами, затаившись, бродит где-то по организму, а потом вырывается, чтобы напомнить о себе и своей мерзкой сути.
– Давай поподробнее.
– Три дня назад мы тут в Квонтико кое-что получили. Почтовую бандероль. В ней оказалось…
– Три дня? Целых три дня вы отсиживались?..
– Ничего мы не отсиживались. Работали. Бандероль пришла на твое имя. В Поведенческое управление. Люди, разбирающие корреспонденцию, принесли ее нам, мы прогнали ее через рентген, потом вскрыли. Осторожно.
– Ну и что там оказалось?
– Навигатор «джипиэс».
Так-так, глобальная система местоопределения. Долгота и широта. В прошлом году Рейчел столкнулась с такой штуковиной. В Небраске пропала женщина, и следы ее удалось обнаружить по карманному навигатору. Устройство нашли у нее в рюкзаке, и по нему проследили путь к палаточному городку, откуда жертва ушла с незнакомым типом. Копы явились слишком поздно, спасти женщину не удалось, но если бы не навигатор, так и вообще ничего бы не нашли.
– Ну и что он показал?
Рейчел села на кровати, поставила ноги на пол, положила свободную ладонь на живот и сжала пальцы в кулак, похожий на закрывшийся цветок. После паузы Черри Дей вновь заговорила. Рейчел запомнила ее совсем зеленой, всего лишь наблюдателем, практиканткой группы, прикрепленной к ней в рамках программы обучения ФБР. Минувшие с тех пор десять лет и расследования, множество расследований, крепко изменили даже ее голос. Черри уже давно не юная практикантка, и наставники ей не нужны.
– В памяти навигатора всего одна отметка. Пустыня Мохаве. Прямо на границе Калифорнии и Невады. Вчера мы отправились туда, нашли это место. Сделали термальную обработку почвы, взяли пробы на газ. Ближе к вечеру нашли первый труп.
– Чей?
– Пока не знаем. Но в земле тело пролежало долго. Мы только начинаем работать, а раскопки идут медленно.
– Ты сказала – первый труп. И много их там?
– Когда я уезжала, откопали еще три. Но по-видимому, это не все.
– Причина смерти?
– Пока трудно сказать.
Рейчел задумалась. Первые два вопроса, что пришли ей в голову: почему именно там? Почему сейчас?
– Рейчел, я ведь звоню не просто рассказать о случившемся. Поэт вернулся, и ты там нужна.
Рейчел кивнула. Кто бы сомневался!
– Черри?
– Да?
– А почему вы думаете именно на него?
– Мы не думаем. Мы знаем. Ребята только что нашли на устройстве отпечаток пальца. Он менял батарейки и наследил. Роберт Бэкус. Это он. Он вернулся.
Рейчел медленно разжала пальцы и внимательно вгляделась в ладонь. Белая и застывшая, словно гипс. Страх проходил. Да и призналась бы она в нем только себе, никому больше. Она почувствовала: кровь снова побежала по жилам, постепенно краснея, сгущаясь почти до черноты. Она ждала этого звонка. Каждую ночь она ложилась, держа телефон поблизости. Что ж, это часть ее работы. Звонки. Но по-настоящему она ждала только одного – этого.
– Угадай названия отметок, – прервала молчание Дей. – На «джипиэс». Не больше двенадцати знаков с пробелами. Он назвал – «Привет Рейчел». Ровно двенадцать. Похоже, ему все еще что-то от тебя нужно. Вроде как он дразнит тебя. Что-то задумал?
Рейчел покопалась в памяти: из глубин выплыл образ мужчины, падающего из окна во тьму и исчезающего в черной пустоте.
– Ладно, еду, – сказала она.
– Мы устроили штаб-квартиру в Лас-Вегасе. Здесь удобнее всего. И будь поосторожнее, Рейчел. Мы не знаем, что у него на уме, так что смотри по сторонам.
– Договорились. Я всегда начеку.
– Когда узнаешь рейс, позвони, я встречу.
– Ладно. – Она отключила мобильник.
Рейчел потянулась к туалетному столику, зажгла ночник. На мгновение ей вспомнился сон: застывшая поверхность черной воды и высокое небо – два черных зеркала, отражающих друг друга. А между ними она, медленно скользящая по воде…
2
Когда я подъехал к своему дому в Лос-Анджелесе, Грасиэла Маккалеб уже ждала. В отличие от меня она явилась вовремя. Я быстро припарковался, выскочил из машины и поспешил к ней. Похоже, не сердится. Даже на часы не глядит.
– Грасиэла, ради Бога, извините за опоздание. Застрял на Десятой. Эти чертовы утренние пробки…
– Да ладно, я и не заметила. Здесь так тихо.
Я повернул ключ в замке. Дверь не хотела открываться – мешала куча писем на полу. Пришлось наклониться, просунуть руку в щель и вытащить конверты – только тогда дверь подалась.
Я выпрямился и, повернувшись к Грасиэле, пригласил ее внутрь. В последний раз я видел ее на отпевании. Если сейчас она и выглядела лучше, то не намного. В глазах застыла тоска, уголки рта скорбно опущены.
Она скользнула мимо меня в тесную переднюю, и я ощутил острый цитрусовый аромат. Он мне запомнился еще с отпевания, когда я накрыл ее ладони, сказал, что очень сочувствую ее горю и всегда помогу, если понадобится. Тогда она была в черном. Сегодня – надела цветастое летнее платье, к нему аромат подходил куда больше. Я проводил ее в гостиную, усадил на кушетку и предложил чего-нибудь выпить. Черт, да ведь в холодильнике разве что пара бутылок пива, ну и еще имеется вода из-под крана.
– Не беспокойтесь, мистер Босх, мне ничего не надо.
– Гарри. Зовите меня, пожалуйста, Гарри. Никто не называет меня мистером Босхом.
Я попытался улыбнуться, но на нее это не произвело впечатления. А на что я, собственно, рассчитывал? Ей многое пришлось испытать в жизни. Взять хотя бы тот фильм. А теперь еще и это несчастье. Я уселся напротив кушетки и выжидательно посмотрел на посетительницу. Она откашлялась и заговорила:
– Наверное, вы спрашиваете себя, зачем я попросила о встрече. По телефону-то все ходила вокруг да около…
– Ничего страшного. Но вы действительно меня озадачили. Проблемы? Я могу чем-нибудь помочь?
Она кивнула и перевела взгляд на ладони, в которых сжимала обшитый бисером ридикюль. Вполне возможно, купила его специально для похорон.
– Происходит что-то очень скверное, и я не знаю, к кому обратиться. От Терри мне известно достаточно, чтобы понять: не в полицию. Рано еще. К тому же полицейские нагрянут сами, причем совсем скоро. Но сейчас мне нужен человек, которому я доверяю, который поможет мне. Я готова заплатить.
Подавшись вперед, я сцепил пальцы и уперся локтями в колени. Мы встречались только раз – тогда, на похоронах. Когда-то мы с ее мужем были близки, но с тех пор много воды утекло. Непонятно, с чего вдруг такая вера в меня.
– А что такого Терри вам рассказывал обо мне, раз вы решили, будто именно я достоин вашего доверия? Ведь мы чужие люди.
Она кивнула, давая понять, что вопрос уместен.
– В один прекрасный день Терри рассказал мне обо всем. Например, о последнем деле, которое вы расследовали. Ну, как все происходило, как вы спасли жизнь друг другу. В лодке. Вот почему мне кажется, что я могу вам доверять.
На сей раз кивнул я.
– Однажды он сказал мне о вас нечто такое, – продолжала она, – что я запомнила навсегда. Мол, не все ему в вас нравится, не всегда он с вами согласен. Думаю, он имел в виду методы вашей работы. Но он добавил: тем не менее если выбирать, с кем искать убийцу – а ему случалось работать со многими полицейскими и агентами, – выбор падет на вас. Без колебаний. Потому что, говорил он, Гарри никогда не отступает.
У меня запершило в горле. Почудилось, будто это сам Терри Маккалеб говорит. Я задал вопрос, заранее зная ответ:
– И чем же я могу быть полезен?
– Я прошу вас выяснить обстоятельства его гибели.
– Грасиэла, ради Бога, извините за опоздание. Застрял на Десятой. Эти чертовы утренние пробки…
– Да ладно, я и не заметила. Здесь так тихо.
Я повернул ключ в замке. Дверь не хотела открываться – мешала куча писем на полу. Пришлось наклониться, просунуть руку в щель и вытащить конверты – только тогда дверь подалась.
Я выпрямился и, повернувшись к Грасиэле, пригласил ее внутрь. В последний раз я видел ее на отпевании. Если сейчас она и выглядела лучше, то не намного. В глазах застыла тоска, уголки рта скорбно опущены.
Она скользнула мимо меня в тесную переднюю, и я ощутил острый цитрусовый аромат. Он мне запомнился еще с отпевания, когда я накрыл ее ладони, сказал, что очень сочувствую ее горю и всегда помогу, если понадобится. Тогда она была в черном. Сегодня – надела цветастое летнее платье, к нему аромат подходил куда больше. Я проводил ее в гостиную, усадил на кушетку и предложил чего-нибудь выпить. Черт, да ведь в холодильнике разве что пара бутылок пива, ну и еще имеется вода из-под крана.
– Не беспокойтесь, мистер Босх, мне ничего не надо.
– Гарри. Зовите меня, пожалуйста, Гарри. Никто не называет меня мистером Босхом.
Я попытался улыбнуться, но на нее это не произвело впечатления. А на что я, собственно, рассчитывал? Ей многое пришлось испытать в жизни. Взять хотя бы тот фильм. А теперь еще и это несчастье. Я уселся напротив кушетки и выжидательно посмотрел на посетительницу. Она откашлялась и заговорила:
– Наверное, вы спрашиваете себя, зачем я попросила о встрече. По телефону-то все ходила вокруг да около…
– Ничего страшного. Но вы действительно меня озадачили. Проблемы? Я могу чем-нибудь помочь?
Она кивнула и перевела взгляд на ладони, в которых сжимала обшитый бисером ридикюль. Вполне возможно, купила его специально для похорон.
– Происходит что-то очень скверное, и я не знаю, к кому обратиться. От Терри мне известно достаточно, чтобы понять: не в полицию. Рано еще. К тому же полицейские нагрянут сами, причем совсем скоро. Но сейчас мне нужен человек, которому я доверяю, который поможет мне. Я готова заплатить.
Подавшись вперед, я сцепил пальцы и уперся локтями в колени. Мы встречались только раз – тогда, на похоронах. Когда-то мы с ее мужем были близки, но с тех пор много воды утекло. Непонятно, с чего вдруг такая вера в меня.
– А что такого Терри вам рассказывал обо мне, раз вы решили, будто именно я достоин вашего доверия? Ведь мы чужие люди.
Она кивнула, давая понять, что вопрос уместен.
– В один прекрасный день Терри рассказал мне обо всем. Например, о последнем деле, которое вы расследовали. Ну, как все происходило, как вы спасли жизнь друг другу. В лодке. Вот почему мне кажется, что я могу вам доверять.
На сей раз кивнул я.
– Однажды он сказал мне о вас нечто такое, – продолжала она, – что я запомнила навсегда. Мол, не все ему в вас нравится, не всегда он с вами согласен. Думаю, он имел в виду методы вашей работы. Но он добавил: тем не менее если выбирать, с кем искать убийцу – а ему случалось работать со многими полицейскими и агентами, – выбор падет на вас. Без колебаний. Потому что, говорил он, Гарри никогда не отступает.
У меня запершило в горле. Почудилось, будто это сам Терри Маккалеб говорит. Я задал вопрос, заранее зная ответ:
– И чем же я могу быть полезен?
– Я прошу вас выяснить обстоятельства его гибели.
3
Да, я ожидал именно такого ответа, но все же откликнулся не сразу. Терри Маккалеб умер месяц назад на борту своей яхты. Я прочитал об этом в «Лас-Вегас сан». Газеты всполошились из-за фильма. Агенту ФБР пересаживают сердце, а затем он выслеживает убийцу своего донора. Голливуд как следует обработал этот сюжет, и главную роль сыграл сам Клинт Иствуд, хоть он лет на двадцать старше Терри. Успех оказался более чем скромным, но и его хватило, чтобы о Терри узнали, чтобы его некролог напечатали во многих газетах. И вот как-то утром я, вернувшись домой, начал просматривать «Сан» и наткнулся на короткое сообщение о смерти Терри. Оно оказалось в самом конце первого разворота.
В тот миг что-то внутри меня дрогнуло. Я был огорчен, но не поражен. Терри казался человеком, живущим взаймы. Ничего подозрительного в том, что я прочитал в газете или услышал в Каталине на похоронах, не было. Отказало сердце, новое сердце. С ним Терри прожил добрых шесть лет, это приличный срок для людей с донорским сердцем. Увы, оно сдало, по тем же причинам, по каким в свое время отказало свое, родное.
– Не понимаю, – сказал я Грасиэле. – Он был на яхте, совершал обычный чартерный рейс, ну и… просто упал. Говорят… сердце.
– Верно, сердце, – отозвалась Грасиэла. – Но кое-что всплыло. И хочу, чтобы вы этим занялись. Знаю, в полиции вы больше не работаете, но мы с Терри видели репортаж о том, что тут стряслось в прошлом году.
Она обежала взглядом комнату и неопределенно махнула рукой. Намекала на то, что произошло у меня дома год назад, когда мое первое после отставки расследование завершилось так скверно и вызвало так много крови.
– Я ведь знаю, – продолжала она, – что вы не отошли от дел. В этом вы похожи на Терри. Он тоже не мог забыть прежнюю работу. Такие нередко встречаются. Между прочим, именно тогда, когда показывали эту историю в новостях, Терри и сказал, что только вас сделал бы напарником. Мне кажется, на самом-то деле он другое имел в виду: если с ним что случится, надо обращаться к вам.
Я кивнул, уставился в пол.
– Ладно, выкладывайте, что там нового всплыло, а я скажу, могу ли что-нибудь сделать.
– А знаете, ведь вы и впрямь с ним на одно лицо.
Я снова кивнул.
– Слушаю.
Она откашлялась, пересела ближе к краю кушетки и заговорила:
– Я – медсестра. Не знаю, видели ли вы фильм, но в нем меня сделали официанткой. Это выдумка. Я медсестра. Я разбираюсь в лекарствах. Я знаю, что такое больница, изнутри знаю.
Я молча кивнул.
– Коронер произвел вскрытие. Вообще-то не было ничего подозрительного, но вскрытие все же решили сделать – по просьбе доктора Хансена, это кардиолог, он наблюдал Терри. Хотел выяснить причину смерти.
– Ясно, – сказал я. – Ну и что нашли?
– Да ничего особенного. Я имею в виду, никакого криминала. Сердце просто остановилось… и он умер. Такое случается. Вскрытие показало, что стенки сердца истончились. Это называется кардиомиопатия. Организм отторгает сердце. Взяли, как положено, анализ крови и на том покончили и тело отдали мне. Терри не хотел, чтобы его хоронили в земле, – он не раз говорил мне об этом. Так что его кремировали. После отпевания Бадди посадил меня и детей на яхту, и мы выполнили просьбу Терри. Развеяли его прах по воде. Все было очень по-семейному. Так, как надо.
– Кто такой Бадди?
– О, это партнер Терри. Они занимались чартерными рейсами.
– Ах да, припоминаю.
Я машинально кивнул, пытаясь понять, что все же привело ко мне Грасиэлу.
– А анализ крови при вскрытии? – спросил я. – Он что показал?
Она покачала головой.
– Понимаете, важнее то, чего он не показал.
– Как это?
– Вы, наверное, помните, что Терри принимал кучу всяких лекарств. Каждый день, таблетку за таблеткой, капли за каплями. Благодаря им он и держался на плаву – до самого конца. Так что результаты анализа крови заняли полторы страницы.
– Вам их прислали?
– Мне – нет. Их получил доктор Хансен. И позвонил мне, потому что в крови не оказалось следов того, что должно было быть. Селсепта и прографа.
– А это необходимые лекарства?
– Вот именно! – воскликнула Грасиэла. – Терри принимал семь капсул прографа в день и две селсепта. Это самые главные препараты. Они защищали его сердце.
– И без них – конец?
– Да, три-четыре дня – и наступает гиперемия. Как раз от этого-то Терри и умер.
– И почему же он отказался от этих лекарств?
– А он и не отказывался. Именно поэтому я к вам и обращаюсь. Кто-то посторонний приложил к этому руку. Убил Терри.
Я быстро прокрутил в голове полученные сведения.
– Прежде всего, вы уверены, что Терри принимал лекарства?
– Я сама видела, и Бадди видел, даже их пассажир, что шел тем последним рейсом, подтвердил. Я всех расспросила. К тому же, повторяю, я медсестра. И если бы Терри отказался от лекарств, я бы заметила.
– Итак, вы утверждаете, что он принимал лекарства, только какие-то другие. Кто-то их подменил. Откуда такая уверенность?
Жесты гостьи свидетельствовали, что Грасиэла разочарована. Я не делал тех логических выводов, к которым, по ее мнению, должен был прийти.
– Позвольте мне вернуться в прошлое, – заговорила она. – Через неделю после отпевания я попыталась было начать нормальную жизнь. Прежде всего освободила аптечку Терри. Видите ли, лекарства дорогие, очень дорогие, чего же им даром пропадать? Ведь есть люди, которые не могут их покупать. Мы и сами едва справлялись. У Терри кончилась страховка, и, чтобы платить за лекарства, мы присоединились к специальной программе.
– В общем, вы передали лекарства в дар?
– Ну да, такова традиция, принятая среди людей с пересаженными органами. Когда кто-то… – Грасиэла опустила взгляд.
– Ясно, – вздохнул я. – Все отдают.
– Да. Чтобы помочь другим. Все так дорого. У Терри оставался запас недель на девять. Такое стоит не одну тысячу.
– Ясно.
– Короче, я села на паром и добралась до больницы. Меня поблагодарили, и я решила: все, с этим покончено. Ведь у меня двое детей, мистер Босх, и как ни тяжело, но надо жить дальше. Ради них.
Их дочь… Я никогда не видел ее, но слышал от Терри. Он даже назвал мне ее имя, объяснил, почему именно такое выбрал. Интересно, Грасиэла в курсе?
– Вы рассказали об этом доктору Хансену? – осведомился я. – Если кто-то совершил подмену, надо было предупредить…
Грасиэла покачала головой:
– Все гораздо сложнее. Ведь это целая процедура. Исследуются все капсулы, проверяются все печати на флаконах, сроки действия лекарств, номера партий и так далее. Все оказалось в порядке. По крайней мере никто не прикасался к лекарствам, которые я передала в больницу.
– Так в чем же дело?
Грасиэла передвинулась на самый край кушетки. Похоже, мы подходили к самому главному.
– Яхта. Открытые упаковки, которые в больнице не взяли. Не положено.
– Вот тут-то вы и обнаружили подмену.
– Прографа оставалось на день, селсепта – на два. Я положила капсулы в целлофановые пакеты и отправилась в клинику, где когда-то работала. Даже историю придумала: будто бы приятельница во время стирки обнаружила эти штуки у сына в карманах. И ей нужно знать, что это он такое принимает. В клинике сделали анализ. Выяснилось, что капсулы – все до единой – пустышки. В них оказался просто белый порошок. Точнее говоря, растертый акулий хрящ. Его продают в специальных магазинах и по Интернету. Вроде бы он используется при лечении раковых заболеваний. Мягкий, легко усваивается. Терри на вкус не отличил бы его от своих лекарств, тем более в капсуле. Ни за что бы не заметил разницы.
Грасиэла извлекла из кошелька сложенный вдвое конверт и передала мне. В нем лежали две капсулы. Обе белые, с розовой надписью во всю длину.
– Это из последних доз?
– Да. Две я оставила себе, а четыре отнесла в клинику.
Я аккуратно открыл одну из капсул. Белый порошок посыпался в конверт. Да уж, подменить содержимое капсулы проще простого.
– Таким образом, Грасиэла, вы утверждаете, будто во время последнего рейса Терри принимал совсем не то лекарство, которое ему прописали? Он пил что-то совсем другое, то, что в каком-то смысле убивало его?
– Вот именно.
– А где вы брали это лекарство?
– В больничной аптеке. Но подменить капсулы могли где угодно.
Она замолчала, давая мне время переварить эту версию.
– А что намерен предпринять доктор Хансен? – спросил я.
– У него нет выбора. Если лекарство подбросили в больнице, он должен об этом знать. Не подвергать же опасности жизнь других пациентов.
– Ну, это вряд ли. Вы ведь сказали, что подменили два разных препарата. Думаю, это произошло позже, когда ампулы были уже у Терри.
– Наверное, вы правы. И Хансен того же мнения. Он доложит начальству. Это его обязанность. Но я и понятия не имею, что это за начальство и как оно поступит. Больница находится в Лос-Анджелесе, а Терри умер на яхте, в двадцати пяти милях от Сан-Диего. Так кто же…
– Для начала надо, наверное, сообщить в береговую охрану, а потом и в ФБР. Это последний этап. На все про все уйдет несколько дней. Кстати, почему бы вам не заняться этим прямо сейчас? Не понимаю, почему вы, вместо того чтобы обратиться к властям, тратите время на меня.
– Не могу. По крайней мере сейчас.
– Да почему же? Что мешает-то? Вам вообще не стоило сюда приезжать. Звоните в ФБР! Свяжитесь с коллегами Терри, они возьмутся за дело. Поверьте, я знаю, что говорю.
Грасиэла поднялась с кушетки, подошла к раздвижной двери и выглянула наружу. В такие дни, как сегодня, смог сгущается настолько, что кажется – вот-вот высечется искра.
– Подумайте, вы ведь детектив. Кто-то убил Терри. В случайность я не верю – речь идет о двух разных лекарствах в двух разных ампулах. Тут все было рассчитано. Возникает вопрос: кто имел доступ к лекарствам мужа? У кого был мотив? Ясно, что для начала заинтересуются мной, вполне возможно, дальше и копать не будут. У меня двое детей. Рисковать их благополучием я не могу. – Грасиэла посмотрела на меня. – А моей вины тут нет.
– А какой у вас мог быть мотив?
– Во-первых, деньги. У Терри остался страховой полис – еще с фэбээровских времен.
– Во-первых? Значит, есть и «во-вторых»?
Грасиэла потупилась.
– Я любила мужа. Но у нас возникли… неурядицы. Последние несколько недель Терри вообще не показывался дома, даже ночевал на яхте. Может, потому он и согласился на такой длинный рейс. Обычно брал пассажиров только на день.
– Что за неурядицы? Поймите, Грасиэла, если я возьмусь за это дело, мне надо знать все.
Она недоуменно пожала плечами, но все же заговорила:
– Мы жили на острове, и в какой-то момент это перестало мне нравиться. Не думаю, что для соседей было неожиданным мое желание перебраться на материк. Проблема, однако, заключалась в том, что после отставки Терри боялся за детей. Боялся всего мира. Он хотел спрятать детей. А я – нет. Я считала, что они должны жить среди ровесников, готовиться к встрече с миром.
– И это все?
– Не все. Мне не нравилось, что он по-прежнему брался за расследования.
Я поднялся, подошел к Грасиэле и потянул за ручку двери, впуская в комнату свежий воздух. Надо было сразу ее открыть, здесь ведь такая затхлость, что дышать нечем. Меня не было две недели.
– Что за расследования?
– Он был вроде вас. Никак не мог успокоиться, если преступнику удавалось ускользнуть. У него остались досье – тяжеленные ящики с карточками, он держал их на яхте.
Да, припоминаю, хотя сам-то я к Терри давненько не заглядывал. На носу яхты была большая каюта, которую он переоборудовал под рабочий кабинет. Там-то, от самого пола до подвесной койки, и громоздилась эта картотека.
– Долгое время он скрывал это от меня, потом все стало очевидно и мы перестали притворяться. В последние несколько месяцев он часто ездил на материк. В перерывах между рейсами. Мне это очень не нравилось, у нас вспыхивали ссоры, но Терри говорил, что он просто не может оставить все как есть.
– Одно дело вел? Или много?
– Не знаю. Он никогда не говорил, чем занят, да я и не спрашивала. Какая разница? Мне просто хотелось, чтобы он бросил опасные вещи. Чтобы проводил время с детьми, а не с этой публикой.
– С какой публикой?
– Ну, с людьми, которые так его занимали. С убийцами и их жертвами. С их семьями. Они его притягивали как магнит. Порой мне казалось, будто они для него важнее, чем мы, семья.
Грасиэла снова выглянула наружу. Доносившийся через открытую дверь шум машин напоминал отдаленный гром аплодисментов, словно пробегавшее внизу шоссе было стадионом, где ведутся нескончаемые спортивные игры. Я вышел на террасу, посмотрел на живую изгородь и подумал о той борьбе не на жизнь, а на смерть, что развернулась здесь год назад. В той борьбе я уцелел, чтобы, как Терри Маккалеб, обнаружить, что я – отец. Через несколько месяцев я научился различать в глазах Мэдди то, что, по словам Терри, он уже видел в глазах своей дочери. Собственно, если бы не он, я бы и искать ничего не стал. Так что я его должник.
Грасиэла подошла ко мне:
– Ну так как, беретесь? Я верю тому, что говорил о вас муж. И верю, что вы в силах помочь мне… и ему.
А может, и себе, подумал я, но промолчал. Перевел взгляд на шоссе, где солнце отражалось от лобовых автомобильных стекол. Выглядело все это так, будто в меня вперились тысячи блестящих серебряных глаз.
– Берусь, – решился я.
В тот миг что-то внутри меня дрогнуло. Я был огорчен, но не поражен. Терри казался человеком, живущим взаймы. Ничего подозрительного в том, что я прочитал в газете или услышал в Каталине на похоронах, не было. Отказало сердце, новое сердце. С ним Терри прожил добрых шесть лет, это приличный срок для людей с донорским сердцем. Увы, оно сдало, по тем же причинам, по каким в свое время отказало свое, родное.
– Не понимаю, – сказал я Грасиэле. – Он был на яхте, совершал обычный чартерный рейс, ну и… просто упал. Говорят… сердце.
– Верно, сердце, – отозвалась Грасиэла. – Но кое-что всплыло. И хочу, чтобы вы этим занялись. Знаю, в полиции вы больше не работаете, но мы с Терри видели репортаж о том, что тут стряслось в прошлом году.
Она обежала взглядом комнату и неопределенно махнула рукой. Намекала на то, что произошло у меня дома год назад, когда мое первое после отставки расследование завершилось так скверно и вызвало так много крови.
– Я ведь знаю, – продолжала она, – что вы не отошли от дел. В этом вы похожи на Терри. Он тоже не мог забыть прежнюю работу. Такие нередко встречаются. Между прочим, именно тогда, когда показывали эту историю в новостях, Терри и сказал, что только вас сделал бы напарником. Мне кажется, на самом-то деле он другое имел в виду: если с ним что случится, надо обращаться к вам.
Я кивнул, уставился в пол.
– Ладно, выкладывайте, что там нового всплыло, а я скажу, могу ли что-нибудь сделать.
– А знаете, ведь вы и впрямь с ним на одно лицо.
Я снова кивнул.
– Слушаю.
Она откашлялась, пересела ближе к краю кушетки и заговорила:
– Я – медсестра. Не знаю, видели ли вы фильм, но в нем меня сделали официанткой. Это выдумка. Я медсестра. Я разбираюсь в лекарствах. Я знаю, что такое больница, изнутри знаю.
Я молча кивнул.
– Коронер произвел вскрытие. Вообще-то не было ничего подозрительного, но вскрытие все же решили сделать – по просьбе доктора Хансена, это кардиолог, он наблюдал Терри. Хотел выяснить причину смерти.
– Ясно, – сказал я. – Ну и что нашли?
– Да ничего особенного. Я имею в виду, никакого криминала. Сердце просто остановилось… и он умер. Такое случается. Вскрытие показало, что стенки сердца истончились. Это называется кардиомиопатия. Организм отторгает сердце. Взяли, как положено, анализ крови и на том покончили и тело отдали мне. Терри не хотел, чтобы его хоронили в земле, – он не раз говорил мне об этом. Так что его кремировали. После отпевания Бадди посадил меня и детей на яхту, и мы выполнили просьбу Терри. Развеяли его прах по воде. Все было очень по-семейному. Так, как надо.
– Кто такой Бадди?
– О, это партнер Терри. Они занимались чартерными рейсами.
– Ах да, припоминаю.
Я машинально кивнул, пытаясь понять, что все же привело ко мне Грасиэлу.
– А анализ крови при вскрытии? – спросил я. – Он что показал?
Она покачала головой.
– Понимаете, важнее то, чего он не показал.
– Как это?
– Вы, наверное, помните, что Терри принимал кучу всяких лекарств. Каждый день, таблетку за таблеткой, капли за каплями. Благодаря им он и держался на плаву – до самого конца. Так что результаты анализа крови заняли полторы страницы.
– Вам их прислали?
– Мне – нет. Их получил доктор Хансен. И позвонил мне, потому что в крови не оказалось следов того, что должно было быть. Селсепта и прографа.
– А это необходимые лекарства?
– Вот именно! – воскликнула Грасиэла. – Терри принимал семь капсул прографа в день и две селсепта. Это самые главные препараты. Они защищали его сердце.
– И без них – конец?
– Да, три-четыре дня – и наступает гиперемия. Как раз от этого-то Терри и умер.
– И почему же он отказался от этих лекарств?
– А он и не отказывался. Именно поэтому я к вам и обращаюсь. Кто-то посторонний приложил к этому руку. Убил Терри.
Я быстро прокрутил в голове полученные сведения.
– Прежде всего, вы уверены, что Терри принимал лекарства?
– Я сама видела, и Бадди видел, даже их пассажир, что шел тем последним рейсом, подтвердил. Я всех расспросила. К тому же, повторяю, я медсестра. И если бы Терри отказался от лекарств, я бы заметила.
– Итак, вы утверждаете, что он принимал лекарства, только какие-то другие. Кто-то их подменил. Откуда такая уверенность?
Жесты гостьи свидетельствовали, что Грасиэла разочарована. Я не делал тех логических выводов, к которым, по ее мнению, должен был прийти.
– Позвольте мне вернуться в прошлое, – заговорила она. – Через неделю после отпевания я попыталась было начать нормальную жизнь. Прежде всего освободила аптечку Терри. Видите ли, лекарства дорогие, очень дорогие, чего же им даром пропадать? Ведь есть люди, которые не могут их покупать. Мы и сами едва справлялись. У Терри кончилась страховка, и, чтобы платить за лекарства, мы присоединились к специальной программе.
– В общем, вы передали лекарства в дар?
– Ну да, такова традиция, принятая среди людей с пересаженными органами. Когда кто-то… – Грасиэла опустила взгляд.
– Ясно, – вздохнул я. – Все отдают.
– Да. Чтобы помочь другим. Все так дорого. У Терри оставался запас недель на девять. Такое стоит не одну тысячу.
– Ясно.
– Короче, я села на паром и добралась до больницы. Меня поблагодарили, и я решила: все, с этим покончено. Ведь у меня двое детей, мистер Босх, и как ни тяжело, но надо жить дальше. Ради них.
Их дочь… Я никогда не видел ее, но слышал от Терри. Он даже назвал мне ее имя, объяснил, почему именно такое выбрал. Интересно, Грасиэла в курсе?
– Вы рассказали об этом доктору Хансену? – осведомился я. – Если кто-то совершил подмену, надо было предупредить…
Грасиэла покачала головой:
– Все гораздо сложнее. Ведь это целая процедура. Исследуются все капсулы, проверяются все печати на флаконах, сроки действия лекарств, номера партий и так далее. Все оказалось в порядке. По крайней мере никто не прикасался к лекарствам, которые я передала в больницу.
– Так в чем же дело?
Грасиэла передвинулась на самый край кушетки. Похоже, мы подходили к самому главному.
– Яхта. Открытые упаковки, которые в больнице не взяли. Не положено.
– Вот тут-то вы и обнаружили подмену.
– Прографа оставалось на день, селсепта – на два. Я положила капсулы в целлофановые пакеты и отправилась в клинику, где когда-то работала. Даже историю придумала: будто бы приятельница во время стирки обнаружила эти штуки у сына в карманах. И ей нужно знать, что это он такое принимает. В клинике сделали анализ. Выяснилось, что капсулы – все до единой – пустышки. В них оказался просто белый порошок. Точнее говоря, растертый акулий хрящ. Его продают в специальных магазинах и по Интернету. Вроде бы он используется при лечении раковых заболеваний. Мягкий, легко усваивается. Терри на вкус не отличил бы его от своих лекарств, тем более в капсуле. Ни за что бы не заметил разницы.
Грасиэла извлекла из кошелька сложенный вдвое конверт и передала мне. В нем лежали две капсулы. Обе белые, с розовой надписью во всю длину.
– Это из последних доз?
– Да. Две я оставила себе, а четыре отнесла в клинику.
Я аккуратно открыл одну из капсул. Белый порошок посыпался в конверт. Да уж, подменить содержимое капсулы проще простого.
– Таким образом, Грасиэла, вы утверждаете, будто во время последнего рейса Терри принимал совсем не то лекарство, которое ему прописали? Он пил что-то совсем другое, то, что в каком-то смысле убивало его?
– Вот именно.
– А где вы брали это лекарство?
– В больничной аптеке. Но подменить капсулы могли где угодно.
Она замолчала, давая мне время переварить эту версию.
– А что намерен предпринять доктор Хансен? – спросил я.
– У него нет выбора. Если лекарство подбросили в больнице, он должен об этом знать. Не подвергать же опасности жизнь других пациентов.
– Ну, это вряд ли. Вы ведь сказали, что подменили два разных препарата. Думаю, это произошло позже, когда ампулы были уже у Терри.
– Наверное, вы правы. И Хансен того же мнения. Он доложит начальству. Это его обязанность. Но я и понятия не имею, что это за начальство и как оно поступит. Больница находится в Лос-Анджелесе, а Терри умер на яхте, в двадцати пяти милях от Сан-Диего. Так кто же…
– Для начала надо, наверное, сообщить в береговую охрану, а потом и в ФБР. Это последний этап. На все про все уйдет несколько дней. Кстати, почему бы вам не заняться этим прямо сейчас? Не понимаю, почему вы, вместо того чтобы обратиться к властям, тратите время на меня.
– Не могу. По крайней мере сейчас.
– Да почему же? Что мешает-то? Вам вообще не стоило сюда приезжать. Звоните в ФБР! Свяжитесь с коллегами Терри, они возьмутся за дело. Поверьте, я знаю, что говорю.
Грасиэла поднялась с кушетки, подошла к раздвижной двери и выглянула наружу. В такие дни, как сегодня, смог сгущается настолько, что кажется – вот-вот высечется искра.
– Подумайте, вы ведь детектив. Кто-то убил Терри. В случайность я не верю – речь идет о двух разных лекарствах в двух разных ампулах. Тут все было рассчитано. Возникает вопрос: кто имел доступ к лекарствам мужа? У кого был мотив? Ясно, что для начала заинтересуются мной, вполне возможно, дальше и копать не будут. У меня двое детей. Рисковать их благополучием я не могу. – Грасиэла посмотрела на меня. – А моей вины тут нет.
– А какой у вас мог быть мотив?
– Во-первых, деньги. У Терри остался страховой полис – еще с фэбээровских времен.
– Во-первых? Значит, есть и «во-вторых»?
Грасиэла потупилась.
– Я любила мужа. Но у нас возникли… неурядицы. Последние несколько недель Терри вообще не показывался дома, даже ночевал на яхте. Может, потому он и согласился на такой длинный рейс. Обычно брал пассажиров только на день.
– Что за неурядицы? Поймите, Грасиэла, если я возьмусь за это дело, мне надо знать все.
Она недоуменно пожала плечами, но все же заговорила:
– Мы жили на острове, и в какой-то момент это перестало мне нравиться. Не думаю, что для соседей было неожиданным мое желание перебраться на материк. Проблема, однако, заключалась в том, что после отставки Терри боялся за детей. Боялся всего мира. Он хотел спрятать детей. А я – нет. Я считала, что они должны жить среди ровесников, готовиться к встрече с миром.
– И это все?
– Не все. Мне не нравилось, что он по-прежнему брался за расследования.
Я поднялся, подошел к Грасиэле и потянул за ручку двери, впуская в комнату свежий воздух. Надо было сразу ее открыть, здесь ведь такая затхлость, что дышать нечем. Меня не было две недели.
– Что за расследования?
– Он был вроде вас. Никак не мог успокоиться, если преступнику удавалось ускользнуть. У него остались досье – тяжеленные ящики с карточками, он держал их на яхте.
Да, припоминаю, хотя сам-то я к Терри давненько не заглядывал. На носу яхты была большая каюта, которую он переоборудовал под рабочий кабинет. Там-то, от самого пола до подвесной койки, и громоздилась эта картотека.
– Долгое время он скрывал это от меня, потом все стало очевидно и мы перестали притворяться. В последние несколько месяцев он часто ездил на материк. В перерывах между рейсами. Мне это очень не нравилось, у нас вспыхивали ссоры, но Терри говорил, что он просто не может оставить все как есть.
– Одно дело вел? Или много?
– Не знаю. Он никогда не говорил, чем занят, да я и не спрашивала. Какая разница? Мне просто хотелось, чтобы он бросил опасные вещи. Чтобы проводил время с детьми, а не с этой публикой.
– С какой публикой?
– Ну, с людьми, которые так его занимали. С убийцами и их жертвами. С их семьями. Они его притягивали как магнит. Порой мне казалось, будто они для него важнее, чем мы, семья.
Грасиэла снова выглянула наружу. Доносившийся через открытую дверь шум машин напоминал отдаленный гром аплодисментов, словно пробегавшее внизу шоссе было стадионом, где ведутся нескончаемые спортивные игры. Я вышел на террасу, посмотрел на живую изгородь и подумал о той борьбе не на жизнь, а на смерть, что развернулась здесь год назад. В той борьбе я уцелел, чтобы, как Терри Маккалеб, обнаружить, что я – отец. Через несколько месяцев я научился различать в глазах Мэдди то, что, по словам Терри, он уже видел в глазах своей дочери. Собственно, если бы не он, я бы и искать ничего не стал. Так что я его должник.
Грасиэла подошла ко мне:
– Ну так как, беретесь? Я верю тому, что говорил о вас муж. И верю, что вы в силах помочь мне… и ему.
А может, и себе, подумал я, но промолчал. Перевел взгляд на шоссе, где солнце отражалось от лобовых автомобильных стекол. Выглядело все это так, будто в меня вперились тысячи блестящих серебряных глаз.
– Берусь, – решился я.
4
Начал я свои разыскания с доков в Сан-Педро. Мне всегда здесь нравилось, только бывать приходилось редко, даже не знаю почему. О таких вещах забываешь, и лишь потом, когда случается вернуться, вспоминаешь, как тут хорошо. Впервые я появился здесь шестнадцатилетним бродяжкой. Спустился в доки гавани Габриэла и задержался на многие дни, наблюдая за швартующимися рыбацкими судами с тунцом и постепенно покрываясь наколками. Ночью я устраивался на буксире с нежным названием «Бутон». Доступ туда был открыт всегда. До тех самых пор, пока начальник дока не вернул меня приемным родителям. На костяшках моих пальцев красовалась татуировка: «Держись!»
Сама-то гавань Габриэла, впрочем, появилась позднее. Сейчас это уже не те доки, где я болтался столько лет назад. Теперь тут швартуются прогулочные яхты. За запертыми воротами возвышаются сотни мачт – прямо лес после пожара. А за ними – яхты моторные, иные миллионы стоят.
Но не все. Яхта Бадди Локриджа меньше всего напоминала плавучий дворец. Локридж, ставший в последнее время, по словам Грасиэлы Маккалеб, партнером и лучшим другом ее мужа, жил на паруснике длиною в тридцать два фута. Вы бы ему дали, впрочем, все шестьдесят, столько всего умещалось на его палубе. Настоящая свалка, право! Не сама яхта, а то, во что ее превратили. Живи Локридж в коттедже, во дворе бы у него теснилось множество машин на приколе, а комнаты были бы забиты пачками старых газет.
Сама-то гавань Габриэла, впрочем, появилась позднее. Сейчас это уже не те доки, где я болтался столько лет назад. Теперь тут швартуются прогулочные яхты. За запертыми воротами возвышаются сотни мачт – прямо лес после пожара. А за ними – яхты моторные, иные миллионы стоят.
Но не все. Яхта Бадди Локриджа меньше всего напоминала плавучий дворец. Локридж, ставший в последнее время, по словам Грасиэлы Маккалеб, партнером и лучшим другом ее мужа, жил на паруснике длиною в тридцать два фута. Вы бы ему дали, впрочем, все шестьдесят, столько всего умещалось на его палубе. Настоящая свалка, право! Не сама яхта, а то, во что ее превратили. Живи Локридж в коттедже, во дворе бы у него теснилось множество машин на приколе, а комнаты были бы забиты пачками старых газет.