Страница:
пентюхом, олухом, соней и лентяем, тот только пожал плечами.
- Помолчите-ка лучше, - прошептал он, отводя скупщика в сторону и
делая страшные глаза. - Если человек уехал ночью и на него не тявкнула
ни одна собака и даже не скрипнули ворота, то, кто знает, нет ли у
него сообщников здесь поблизости!
Рыбнику уже плохо служили ноги. Он то и дело потирал коленки,
тяжело повисая на руке у Джека. Беспомощно оглядываясь по сторонам, он
только беспрестанно торопил слугу с отъездом. Рыжая служанка вышла их
провожать до самой околицы. Джек весело помахал ей рукой, но она как
будто и не смотрела в его сторону.
Сердится ли девушка на него или нет, Джек так и не мог решить. Он
радовался утру и небу и даже стае гусей, отважно спускавшихся к пруду
по глинистому, скользкому откосу.
- С чего это ты запел? - спросил рыбник ворчливо. - Можно
подумать, что бог весть какой радостью начался для нас этот день!
Святой Томас, мой патрон, сжалься над нами! И подумать только, что
весь этот разбой происходит почти под самым носом у лондонских
олдерменов! (Олдермен - должностное лицо в городе или в графстве,
старшина, член совета графства; выбирался самим советом из своей среды
или из посторонних лиц.)
Джек мурлыкал себе под нос песенку. День для него начался очень
радостно, потому что трактирщик нашел время шепнуть ему, что отец Джон
Бол благополучно доберется до Медстона. На заре ему вдогонку выехали
Мерфи Поттер с сыном, а это такие ребята, что не дадут попа в обиду.
Да и у самого батюшки кулаки чуть поменьше, чем мельничные жернова.
Переночевать ему тоже будет где. У моста держит харчевню Том Тит из
Доулинга, а это человек верный. И попадет поп в город, как и хотел, в
пятницу, в базарный день. Если начнется свалка, дело дойдет до самого
Ланкастера.
Джек ехал и пел уже во все горло:
- Ну что же, у нас неплохие дела,
Выпей-ка с нами, красотка! -
И с ними была,
И с ними пила Джейн - Оловянная Глотка.
- Каждая песня начинается весело, - буркнул рыбник, - но когда
допоешь до конца, то убедишься, что нечему было так радоваться
вначале.
Да, конец песенки был и вправду не такой веселый, как ее начало:
И с ними до страшного помоста шла,
И с ними до смертного часа была
Джейн, - Оловянная Глотка.
- Ничего, - возразил Джек беззаботно, - каждому из нас
когда-нибудь придется умирать.
Трактирщик так живо изобразил ему, что случится в пятницу в
Медстоне, что Джек как будто бы своими глазами видел палки и вилы,
взнесенные над толпой, и одинокие алебарды стражников. Преподобный
отец Джон Бол, вероятно, неплохо поработает своими кулачищами.
Джек ясно представлял себе у тюрьмы толпу женщин, которые часто
бывают отважнее мужчин, и пышки и хлебцы, летящие в окно заключенного.
Бедные попы, распахнув на груди ветхие рясы, кричат о временах
антихриста, гонцы к Джону Ланкастеру уже седлают своих лошадей, а
мужчины крепче сжимают в руках палки. Ночью в лесу горят огни, а у
костров бродят люди.
Да, пожалуй, отец Джон был прав: это лучше, чем по неделям
прятаться в овине, пока хозяева тем временем дрожат за твою и за свою
шкуру!
Джек Строу очень верно представил себе все, что случилось в
Медстоне в базарный день. К Джону Ланкастеру действительно мчались
гонцы. Бедные попы - вечные заступники народа, поминая о злых и
несправедливых делах архиепископа, кричали об антихристе. Отважные
женщины, пробравшись под брюхо лошади стражника, рвались к окну.
Джон Бол стоял, потрясая прутья решетки, и на стоявших внизу
валились щебень и известка.
Наконец стражник грубо растолкал вопящих женщин, все разошлись по
домам, а поп уже хотел было приняться за свой обед.
Сегодня он был обильнее, чем когда-либо: отца Джона ждал высокий
кувшин густого, как сливки, молока и сдобная лепешка.
В это время к окну подошли две девушки. Вид их был так необычен в
толпе простолюдинок, что стражник, попытавшийся им преградить дорогу,
невольно в смущении отступил назад.
- Батюшка, отец Джон Бол, подойдите к нам! - позвала та, что была
богаче одета.
Отец Джон увидел темные блестящие глаза и волосы под тончайшей
косынкой, разделенные на две косы. Таким милым показалось ему это
смуглое лицо, что он медлил брать протянутый ему воскресный хлебец и,
улыбаясь, смотрел на девушку.
Вторая была похожа на лисичку, со своим острым носиком,
выглядывающим из-под послушничьего капюшона, низко надвинутого на
самые глаза.
- Спрашивайте же, леди Джоанна! - сказала она нетерпеливо.
Смуглая девушка опасливо оглянулась по сторонам.
- Отец Джон, - начала, она робко, и вдруг горячая кровь пятнами
румянца проступила на ее щеках. - Не знаете ли вы, где сейчас
находится юноша Джек Строу? Он мне очень много рассказывал о вас. Он
ведь, знаете, был несправедливо осужден за преступление, которого он
не совершил, - добавила она, помолчав.
- Откуда ты знаешь Джека Строу, дочь моя? - спросил поп первое,
что пришло ему в голову, тем временем давая себе возможность обдумать
ответ.
Румянец на щеках девушки стал уже почти кирпичным.
- Он родом из Дизби, - сказала она запинаясь. - Мы из одних
мест... Я не видела его около полугода...
"В селах женщины не подбивают своих плащей дорогим куньим мехом,
не носят надушенных перчаток, и им совсем не нужно такое количество
пуговиц на рукавах", подумал поп.
Он покачал головой.
"Джон Бол, бедный пресвитер! - обратился он к самому себе. -
Свыше пятнадцати лет ты проповедуешь против чревоугодия, гордости и
роскоши. Разве не против таких женщин обращены все твои обличительные
слова? Сколько бедных швей проплакали себе глаза, вышивая эти золотые
листья на подоле, и сколько ткачей проводили свои дни, вырабатывая это
тонкое сукно! А разве не для одетых в дерюгу и подпоясанных вервием
есть царствие небесное? Дочь Вельзевула может принять и более
обольстительный вид, чем эта смуглая леди, но ты, Джон Бол, должен
бережно стеречь каждую овечку своего стада!"
- Иди своей дорогой! - произнес он так громко, что девушка в
испуге подняла на него глаза. - Забудь Джека Строу, как и он забыл о
тебе. Сегодня он проезжает мимо деревушки Дизби, но только думы о
матери, о братьях и о сестрах смущают его ум. Ты можешь мне верить,
потому что я его духовный отец.
Воскресный хлебец упал прямо в кучу мусора под окном, и стражник
тотчас же спрятал его за пазуху, предварительно обтерев полой.
Послушница подошла ближе. Она откинула капюшон, и теперь, сверкая
на солнце своими пушистыми каштановыми волосами, она еще более
походила на лисичку.
- Отец Джон, - сказала она умоляюще, - если бы вы когда-нибудь
видели их вместе - Джека Строу и леди Джоанну, вы поверили бы, что они
крепко любят друг друга. Только в рыцарских романах...
Ее спутница положила ей руку на плечо.
Отец Джон глядел на перстни, украшавшие эти смуглые пальцы, потом
перевел глаза. Одежда монашки у ворота была застегнута брошью,
изображающей сердце, пронзенное стрелой.
Он плюнул и в гневе сжал кулаки.
- Они так часто бродили в лесу... Джек пел ей песни... Если вам
приходилось когда-нибудь читать о Зеленом рыцаре... Нет, он не мог так
скоро ее забыть!
- Разве ты не играла в куклы? - спросил поп сердито. - А теперь
тебе смешно даже об этом вспоминать. Может быть, Джеку Строу и
нравилось когда-то бродить с барышней по лесу, но сейчас его голова
занята другим.
- Другим? - переспросила смуглая быстро.
Послушница хотела добавить еще что-то, но, оглянувшись на свою
спутницу, замолчала.
- Джек Строу, сыночек, - сказал поп, отходя в глубину своего
каземата, - я сегодня спас твою душу от тенет дьявола. Только я не
знаю, будешь ли ты мне за это благодарен.
Глава III
- Впереди хлебника всегда бежит его пес, а впереди нашего Джека -
его песня, - сказала Эмми Типот улыбаясь.
И действительно, из-за угла показался сперва огромный черный с
белым пес, потом его хозяин хлебник Томас, потом Джек Строу. Но раньше
всех в переулке, ведущем от моря, очутилась песня. Она летела вместе с
ветром, и казалось, что это она тучей поднимает песок и хлопает
дверями рыбачьих хижин.
Каменные утесы удваивали и утраивали звук, и не мудрено, что
старый Типот зажал уши пальцами.
- Ну и поют сейчас ребята! Никуда не годится! - проворчал он.
Однако два или три молодых голоса уже подхватили припев:
Чтобы песня была
Горячее огня,
Чтобы песня вела
Тебя с первого дня
- Видать, что ее сложил сын кузнеца, - продолжал свое Эндрью
Типот. - Ни под свирель, ни под волынку ты не споешь такую песню. Она
стучит, точно молотом по наковальне. В наше время пели иначе. Не так
ли, Эмми? - И, сложив губы дудочкой, он чуть слышно просвистал:
Ах, в лесу под тенью вяза,
Ди-ди-ду, ди-ди-ду,
Мы не встретились ни разу,
Ни в лесу, ни в саду...
На мосту у перелаза
Мы встречались, ди-ди-ду!
Вспоминаешь ты эту песню, женушка, а?
Но матушка Типот, защищая глаза рукой от солнца, смотрела туда,
куда и все, - на вырубленную в глине лесенку.
- А впрочем, по тебе, что бы ни сделал этот сорванец Джек Строу,
ты скажешь, что лучше и быть не может!
Матушка Типот молчала. Серьезного и работящего Джека-Соломинку
никак нельзя было назвать сорванцом, но ее старика ведь не
переспоришь.
Ну, а если ты сгинешь
В последнем бою, -
Чтобы песня, как заступом,
Яму копала,
Чтобы песня легла
На могилу твою,
Чтобы песня, как мать,
Над тобой закричала! -
закончил Джек и, перепрыгивая через несколько ступенек кряду,
остановился перед своим хозяином.
- "Авессалом" выдержал, дядюшка Типот, - сказал он, почтительно
снимая шапку. - Только придется его еще раз просмолить, потому что
воду он набирает по самые банки. А "Мэри-Джен", поглядите-ка, почти
такая же красивая, как и живая Мэри-Джен. Только там на корме нужно
нарисовать что-нибудь, а то это черное пятно никуда не годится.
"Авессалому" не мудрено было набирать воду, так как он почти до
уключин был полон серебряной сельди. "Мэри-Джен", которая раньше
называлась "Крошка Элен", меньше была в работе, а потому и выглядела
так нарядно.
Прежнее ее название Эндрью Типот густо замазал черной краской. Он
не разрешил жене перешить на младшую дочку платье Элен, а
собственноручно сжег его в камельке. Он запретил произносить в доме ее
имя, он разбил миску, из которой ела его старшая дочь, он раздавил
ногами жалкие глиняные игрушки, сберегавшиеся с первых дней ее
детства. И все-таки ему постоянно мерещилось, что за его спиной люди
шепчутся о его несчастье. Он подозрительно глянул на Джека.
"Далось парню это черное пятно! Но нет, Соломинка, как видно, ни
о чем не догадывается. Все-таки он ведь чужой в этих местах".
А Джек свято держал слово, данное госпоже Элен, и ни разу не
обмолвился о том, что ее знает.
- Что-то это ты уж слишком приглядываешься к нашей Мэри-Джен... -
проворчал старик, чтобы сказать хоть что-нибудь. - Мать, разве у
девчонки нет никакой работы в доме, что она дни и ночи слоняется по
берегу?
Но матушка Типот уже приняла Джека в свои объятия.
- Чтобы такой молодец да не справился с парусами! - говорила она,
гладя его по плечу. - Чтобы такой молодец да не перехитрил глупую
сельдь! Когда я в первый раз увидела тебя, Джек, я тогда же сказала
старику: "У этого парня золотые руки". Я еще сказала...
Но ей не дали окончить. Молодые ребята уже обступили
Джека-Соломинку, хохоча и хлопая его по спине.
- Спрыснуть, спрыснуть надо! - кричали они. - Рыбака крестят два
раза в жизни. Сегодня твое второе крещение! Вы, конечно, с нами,
дядюшка Томас?
И всей гурьбой двинулись к "Зеленому орешнику", хозяин которого
уже прилаживал над дверью фонарь.
По давней привычке, входя в дом, Эмми Типот глянула на дорогу.
Недавно прошел дождь, накатанные колеи блестели до самой рощи. Из
Фоббинга сегодня вывезли в Лондон четырнадцать возов одной сельди.
Но не об этом думала Эмми Типот.
- Элен, моя добрая, послушная девочка! - сказала она со слезами.
Вот по этой самой дороге ушла она три года назад, в воскресенье,
в духов день, в своих новых щегольских башмаках. Энни Фокс и Энни
Тьюдор ждали ее у поворота.
"Мамочка, мы вернемся сегодня вечером!" - крикнула Элен и
помахала веткой орешника.
- Элен! - прошептала старуха, точно дочь ее стояла рядом. - Он
раздавил ногами твоих рыбок и петушков и сжег твое хорошенькое платье,
но, если тебе когда-нибудь вздумается вернуться домой, он первый
сойдет с ума от радости!.. Но от добра добра не ищут, - вздохнула она
и сжала руки.
Этот красивый, статный молодец, что три недели подряд ездил в
Фоббинг и в церкви глаз не сводил с их красотки дочери, о, он уж
наверное нашел приманку, чтобы удержать их добрую девочку. Он, видно,
не простой мужик или рыбак, а не иначе, как какой-нибудь конюх или
даже егерь у богатого господина. Через плечо у него всегда висел
золоченый рог.
Может быть, Элен живет сейчас не хуже зажиточной горожанки и
думать позабыла о вонючей похлебке из внутренностей трески.
- А отца и мать ты тоже забыла, дочка? - сказала женщина
заплакав. - Не ради меня, а ради отца, которого ты любила больше
жизни, вернись, Эли!
Вот Мэри-Джен, та совсем другая, но для матери они - как два
пальца на одной руке. Который ни отрежь - все больно. Да и для отца
тоже, как бы он ни петушился. Двадцать лет назад, когда Эмми Типот,
тогда еще совсем молоденькая мать, больше года провалялась в
жесточайшей лихорадке, муж ее сам выхаживал свою крошку Элен. Даже
когда у девочки резались зубки, она не стоила матери ни одной
бессонной ночи. И повадки у них были одни с отцом, и песни они одни и
те же пели, и красотой и ловкостью Элен была в отца. Младшей, конечно,
далеко до нее. Хотя вот парни в Фоббинге совсем не считают ее
дурнушкой...
Эмми зевнула и перекрестила рот.
Джек Строу уж наверное не считает ее дурнушкой. Ну что ж, дай
господи! Хоть и молода еще девочка, но сам старик сказал, что пора ее
уже сватать. Если в пятнадцать лет за девушку уже нужно вносить
королевскую подать, то необходимо поскорее сбывать ее с рук.
Женщина нащупала подстилку и, став на колени, обратила лицо к
востоку. Сегодня она уже была не в силах прясть.
Трудный день Эмми Типот пришел к концу.
"А ведь им предстоит еще такая же трудная ночь", - подумала она
засыпая.
- Пусть бог воздаст тебе за твое доброе сердце, парень! -
пробормотала она, вспоминая старательность Джека Строу.
За сто лет старики не додумались, а вот он приехал и уже наладил
навес для лодок. Хороший зятек был бы, что и говорить... Но там видно
будет...
Высокие серые волны грозно шли на берег. Но, разбившись о
невидимую для глаза гряду подводных камней, светлые и гладкие,
докатывались они до песка и, смиренно шипя, широкими языками ложились
под ноги. Залив стоял тихий и спокойный, как дождевая лужа.
Джек поболтал босой ногой в воде. Никак не скажешь, что это та
самая вода, которая полчаса назад ломила весло, бесновалась вокруг
лодки и обдавала людей с ног до головы злой ледяной пеной.
Уже начинало светать, но в тумане трудно было различать предметы
за несколько локтей от глаза. За нестерпимым блеском моря уже с
полчаса стояло розовое пятно, но солнце, как ленивый работник, никак
не хотело подниматься.
- Довольно спать, лентяй! - насмешливо крикнул Джек.
Как всегда после выпивки, у него точно лопались в ушах легкие
пузырьки, а во рту был вкус желчи.
"Для того чтобы пить и не пьянеть, нужно хорошо закусывать", -
говаривал старик Строу, но самому ему, бедняге, редко удавалось
выполнять это наставление.
Из трактира Джек прошел на берег. Хлебник Томас сказал, что
сегодня ночью будет работа. Да и в трактире болтали, будто из Булони
идет большой транспорт полотен и сукон. Однако дядюшка Типот даже не
шелохнулся, когда Джек окликнул его ночью. Сильно стал сдавать старик,
особенно за последний месяц, когда спать им почти не приходилось.
Джек не видел ни одного свободного дня с тех пор, как приехал, но
дядюшка Типот пообещал ему, после того как пройдет сельдь, на неделю
или на две отпустит его домой повидаться со своими.
Да, если бы не подвернулись эти ночные дела, трудно было бы
перезимовать в Фоббинге.
Всю треску купцы взяли за бесценок, а сельдь пошла в Лондон. Ни
вялить, ни солить рыбы в этом году не придется. Вот народ и пускается
на хитрости.
- Король за бесценок берет нашу рыбу, а мы его накрываем на вине
и на сукнах, - смеялись рыбаки.
"Король и так богат! - думал Джек. - Вон какую тяжелую золотую
цепь носит он на груди! Ведь и весь тоннаж и много других налогов идет
прямехонько ему в казну. А бедным людям тоже как-нибудь надо жить".
С тех пор как стих страшный северо-восточный ветер, полдеревни по
ночам выезжало в море.
Купцы, правда, не давали много заработать, так как, сгружая товар
в Фоббинге, они должны были потом отсюда доставлять его за много миль
подводами, а это тоже стоило денег. Но все-таки рыбакам кое-что
перепадало. Купцы торговались не зря: королевским досмотрщикам тоже
нужно было сунуть что-нибудь, чтобы они молчали. Но все-таки на эти
гроши можно было закупить немного соли и ячменя на зиму...
"Хоть бы уж светало скорее!"
Джек дал себе зарок до восхода солнца разукрасить "Мэри-Джен",
чтобы девочка, поднявшись, порадовалась своей лодочке.
Он еще с вечера связал суровой ниткой тоненькую кисточку из
барсучьей шерсти. Вот такой кисточкой, конечно, можно вырисовать и
птичку, и веточку, и даже маленькие розовые розы. Только почему-то
ласточка его больше напоминает рыбу.
Вот уже дорисован и ее длинный раздвоенный хвост (господи, теперь
она еще больше стала походить на сельдь!), и веточка в клюве, и
розовый веночек вокруг. Черное пятно на корме теперь уже не черное, а
голубое, и это не просто пятно, а кусок моря, и по нему ходят белые
барашки волн.
Джек, подумав, пририсовал ласточке еще один глаз. Пусть она лучше
походит на человека, чем на селедку.
Уже совсем рассвело. Проснулись морские ласточки. С непостижимой
ловкостью с размаху влетают они в крошечные скважины в скале. Пожалуй,
то, что изображено на корме "Мэри-Джен", мало походит на эту узенькую
ловкую птичку, но Джек и не выдает себя за мастера.
Еле слышный плеск весел заставляет его обернуться к морю. Над
водой густой туман; с трудом можно в волнах отыскать темное пятно
лодки. А может быть, это тень от облака? Да и плеск мало чем
отличается от шума струй, сбегающих по утесу.
Но вот через несколько минут глаз уже различает лодку. Гребут
двое. Это как будто бы "Цезарь" Бена Дориджа. Но только почему он
возвращается со стороны Дувра?
А кто это с ним? Нет, этот второй - не рыбак. Ага, весла обмотаны
соломой!
Джек отошел к навесу с лодками.
Человек, прибывающий на берег в неурочный час, не всегда бывает
рад какой бы то ни было встрече.
Лодка причалила. Бросив на песок тяжелый узел, приезжий на ветру
расплатился с рыбаком. Широкий плащ хлопал за его спиной, как крылья.
- Я бы заплатил больше, приятель... - донеслись до Джека его
слова.
- Ничего, ничего, - успокоительно сказал Бен Доридж. - Дай-ка я
тебе подсоблю.
Он помог незнакомцу взвалить на плечи мешок, и тот зашагал по
направлению к лесенке.
Джек подошел и помог Бену вытащить лодку. В таких случаях ни о
чем расспрашивать не полагалось, но Доридж сам завел разговор:
- Вот так парень, я тебе доложу! Я плыл к "Святому Томасу", да
меня спутал фонарь на корме одного парусника. Понял я, что это не
"Святой Томас", и уже свернул было, да вижу - машет мне с парусника
человек. Этот самый. А у ног его мешочек. А как грохнул он этот
мешочек в лодку, оба мы чуть не перевернулись. Ну, думаю, это не
шерсть и не полотно, хорошо мне сегодня заплатят. И как ты думаешь,
что он возит с собой в мешке?
- Что? - спросил Джек, поворачиваясь вслед незнакомцу.
- Камни! Ей-богу, не сойти мне с этого места!
- Камни?.. - крикнул Джек и кинулся вверх по лесенке. Теперь он
готов был дать голову на отсечение, что голос приезжего показался ему
знакомым. Значит, отец Джон не шутил и действительно есть на свете
чудак, который возит за собой камни!
Однако незнакомца уже нигде не было видно.
Бен Доридж догнал Джека и пошел рядом с ним.
- Вот так парень, это же просто удивительно! "И охота тебе, друг,
возить за собой камни?" - говорю я ему. А он мне: "Это камни, говорит,
не простые. Мы их, говорит, повесим на шеи господам". Ну, просто
чистый смех! В первый раз такое вижу!
Глава IV
Солнце взошло за тучами. Над заливом все еще стоял туман, спустя
час превратившийся в мелкий, пронизывающий дождь. Да, места здесь были
невеселые. С высоты прибрежной гряды можно было оглядеть все обширное
болото, кое-где пересеченное чахлыми посевами.
Джек закончил работу. На корме небо было голубое, море - синее,
ласточка - черная, а розы - розовые. Других красок у него не было.
Отойдя в сторону, Джек любовался своим произведением.
Сверху посыпались галька и глина. Кто-то стремительно спускался
по лестнице.
Джек поднял голову и прислушался.
Он и сам не мог бы себе объяснить, почему, но он ждал, что
незнакомец снова спустится на берег. Однако по лесенке бежала
Мэри-Джен.
Она, как видно, выскочила в чем была, не набросив даже платка.
"Это она спешит поглядеть на лодку", - подумал Джек с гордостью.
Но девочка даже не спустилась на берег.
- Где отец, Джек? - крикнула она, ежась от холода. - Он не
проходил здесь?
- Нет, дядюшка Типот не спускался еще сегодня.
Джек опять почему-то вспомнил человека в плаще.
- Отец хлопнул дверью, уходя, и сказал, что больше не вернется.
Он сделался белый как мел, когда ее увидел. Мать плачет. Она тоже
плакала, а теперь моет голову.
Джек прислушался. С обрыва сыпались комья глины. Кто-то
расхаживал там тяжелыми шагами.
- Ну, куда же ты смотришь, Соломинка! - крикнула Мэри-Джен. - Ты
понял, что я тебе сказала? Она вернулась... Ну, господи, как бы тебе
получше объяснить... У меня есть старшая сестра Эли, Элен. Она сегодня
вернулась домой.
Госпожа Элен сидела у горящего камелька и над низкой бадьей
отжимала свои длинные косы.
Матушка Типот согрела для нее воды с дубовой золой, потому что
помнила, как бранила ее девочка их скверную жесткую воду, от которой
только секутся волосы.
Вот сидит она, ее старшая дочь, потряхивая кудрявой головой,
белая и розовая, точно она только что поднялась с постели, а не
сделала несколько сот лье по скверной дороге.
Джек кинулся навстречу госпоже Элен с протянутыми руками.
Матушка Типот укоризненно покачала головой:
- Ты знал ее, малый, она послала тебя к нам сюда, а ты молчал все
время. Как тебе не стыдно, Джек!
Джеку не было стыдно. Он дал госпоже Элен слово и не мог его
нарушить.
Госпожа Элен уже смеялась и что-то весело говорила матери, хотя
ее длинные ресницы еще слипались от слез. Но, увидев Джека, она снова
уткнулась головой в колени старой Эмми.
- Он женился, Джек! Джек, он женился! - крикнула она. -
Придворные дамы и рыцари были на свадьбе: и Джон Гентский Ланкастер, и
Эдуард Кембриджский, и маленький Ричард, и Лэтимер, и другие. Господин
Джефри Чосер (ты на него немножко похож лицом, Джек!) написал стихи в
честь невесты. Короля не было только потому, что он сейчас очень
болен, но госпожа Элис Перрейрс прислала невесте в подарок свое
платье. (Чосер Джефри (1340 - 1400) - английский поэт, крупнейший
представитель раннего английского Возрождения. Главные его
произведения: "Троил и Крессида", "Дом славы" и "Кентерберийские
рассказы".)
Госпожа Элен ударяла рукой по столу, отчего ветхие доски ходили
вверх и вниз.
- Он женился на девушке, которая принесла ему в приданое замки, и
деньги, и драгоценности!
- Успокойтесь, дорогая госпожа Элен, - сказал Джек, - вы ведь это
давно знали: он искал богатую невесту, чтобы поправить свои
расстроенные дела.
Джеку совсем не нужно было объяснять, о ком идет речь. "Он" - это
мог быть только королевский рыцарь, сэр Саймон Берли.
- Ты подумай только, как сейчас все это делается! Невесту увозят,
не спросив ни родителей, ни опекунов. А потом весь двор съезжается на
такую свадьбу!
Госпожа Элен крепко сжала кулаки.
- Но если бы ты ее видел, Джек! Маленькая, худая, даже на девицу
не похожа - ни груди, ни бедер! Черная, как цыганка! - выкрикивала
она. - А ноги, а руки! Клянусь, что я двумя своими ногами влезла бы в
одну ее туфлю! Надо было посмотреть, как покатывался со смеху народ,
когда она в дареном малиновом платье шла под венец. Надеть малиновый
бархат, имея такой цвет лица! Если ты родилась смуглой, как цыганка,
носи белые, желтые или красные цвета. А в малиновом она была синяя,
как мертвец. Если бы я знала, что она принесет мне такое горе, я
разбила бы ей голову кружкой! Мне пришлось как-то раз сидеть с ней за
одним столом.
Казалось, госпожа Элен вместе с нарядным платьем сбросила и свои
манеры, делавшие ее похожей на знатную даму.
- Будь она проклята, эта цыганка! - кричала она. - Воровка!
Воровка, укравшая у меня моего милого!
Джек мало вслушивался в то, что говорит госпожа Элен. Он твердо
знал, что достаточно отвлечь ее от злых мыслей, и она на время забудет
о своем горе.
- Кто знает, может быть, девица по-настоящему полюбила рыцаря, -
сказал он несмело.
Но это только еще больше взбесило Элен. Запустив пальцы в волосы,
она поднялась с места и выкрикивала дикие угрозы:
- Помолчите-ка лучше, - прошептал он, отводя скупщика в сторону и
делая страшные глаза. - Если человек уехал ночью и на него не тявкнула
ни одна собака и даже не скрипнули ворота, то, кто знает, нет ли у
него сообщников здесь поблизости!
Рыбнику уже плохо служили ноги. Он то и дело потирал коленки,
тяжело повисая на руке у Джека. Беспомощно оглядываясь по сторонам, он
только беспрестанно торопил слугу с отъездом. Рыжая служанка вышла их
провожать до самой околицы. Джек весело помахал ей рукой, но она как
будто и не смотрела в его сторону.
Сердится ли девушка на него или нет, Джек так и не мог решить. Он
радовался утру и небу и даже стае гусей, отважно спускавшихся к пруду
по глинистому, скользкому откосу.
- С чего это ты запел? - спросил рыбник ворчливо. - Можно
подумать, что бог весть какой радостью начался для нас этот день!
Святой Томас, мой патрон, сжалься над нами! И подумать только, что
весь этот разбой происходит почти под самым носом у лондонских
олдерменов! (Олдермен - должностное лицо в городе или в графстве,
старшина, член совета графства; выбирался самим советом из своей среды
или из посторонних лиц.)
Джек мурлыкал себе под нос песенку. День для него начался очень
радостно, потому что трактирщик нашел время шепнуть ему, что отец Джон
Бол благополучно доберется до Медстона. На заре ему вдогонку выехали
Мерфи Поттер с сыном, а это такие ребята, что не дадут попа в обиду.
Да и у самого батюшки кулаки чуть поменьше, чем мельничные жернова.
Переночевать ему тоже будет где. У моста держит харчевню Том Тит из
Доулинга, а это человек верный. И попадет поп в город, как и хотел, в
пятницу, в базарный день. Если начнется свалка, дело дойдет до самого
Ланкастера.
Джек ехал и пел уже во все горло:
- Ну что же, у нас неплохие дела,
Выпей-ка с нами, красотка! -
И с ними была,
И с ними пила Джейн - Оловянная Глотка.
- Каждая песня начинается весело, - буркнул рыбник, - но когда
допоешь до конца, то убедишься, что нечему было так радоваться
вначале.
Да, конец песенки был и вправду не такой веселый, как ее начало:
И с ними до страшного помоста шла,
И с ними до смертного часа была
Джейн, - Оловянная Глотка.
- Ничего, - возразил Джек беззаботно, - каждому из нас
когда-нибудь придется умирать.
Трактирщик так живо изобразил ему, что случится в пятницу в
Медстоне, что Джек как будто бы своими глазами видел палки и вилы,
взнесенные над толпой, и одинокие алебарды стражников. Преподобный
отец Джон Бол, вероятно, неплохо поработает своими кулачищами.
Джек ясно представлял себе у тюрьмы толпу женщин, которые часто
бывают отважнее мужчин, и пышки и хлебцы, летящие в окно заключенного.
Бедные попы, распахнув на груди ветхие рясы, кричат о временах
антихриста, гонцы к Джону Ланкастеру уже седлают своих лошадей, а
мужчины крепче сжимают в руках палки. Ночью в лесу горят огни, а у
костров бродят люди.
Да, пожалуй, отец Джон был прав: это лучше, чем по неделям
прятаться в овине, пока хозяева тем временем дрожат за твою и за свою
шкуру!
Джек Строу очень верно представил себе все, что случилось в
Медстоне в базарный день. К Джону Ланкастеру действительно мчались
гонцы. Бедные попы - вечные заступники народа, поминая о злых и
несправедливых делах архиепископа, кричали об антихристе. Отважные
женщины, пробравшись под брюхо лошади стражника, рвались к окну.
Джон Бол стоял, потрясая прутья решетки, и на стоявших внизу
валились щебень и известка.
Наконец стражник грубо растолкал вопящих женщин, все разошлись по
домам, а поп уже хотел было приняться за свой обед.
Сегодня он был обильнее, чем когда-либо: отца Джона ждал высокий
кувшин густого, как сливки, молока и сдобная лепешка.
В это время к окну подошли две девушки. Вид их был так необычен в
толпе простолюдинок, что стражник, попытавшийся им преградить дорогу,
невольно в смущении отступил назад.
- Батюшка, отец Джон Бол, подойдите к нам! - позвала та, что была
богаче одета.
Отец Джон увидел темные блестящие глаза и волосы под тончайшей
косынкой, разделенные на две косы. Таким милым показалось ему это
смуглое лицо, что он медлил брать протянутый ему воскресный хлебец и,
улыбаясь, смотрел на девушку.
Вторая была похожа на лисичку, со своим острым носиком,
выглядывающим из-под послушничьего капюшона, низко надвинутого на
самые глаза.
- Спрашивайте же, леди Джоанна! - сказала она нетерпеливо.
Смуглая девушка опасливо оглянулась по сторонам.
- Отец Джон, - начала, она робко, и вдруг горячая кровь пятнами
румянца проступила на ее щеках. - Не знаете ли вы, где сейчас
находится юноша Джек Строу? Он мне очень много рассказывал о вас. Он
ведь, знаете, был несправедливо осужден за преступление, которого он
не совершил, - добавила она, помолчав.
- Откуда ты знаешь Джека Строу, дочь моя? - спросил поп первое,
что пришло ему в голову, тем временем давая себе возможность обдумать
ответ.
Румянец на щеках девушки стал уже почти кирпичным.
- Он родом из Дизби, - сказала она запинаясь. - Мы из одних
мест... Я не видела его около полугода...
"В селах женщины не подбивают своих плащей дорогим куньим мехом,
не носят надушенных перчаток, и им совсем не нужно такое количество
пуговиц на рукавах", подумал поп.
Он покачал головой.
"Джон Бол, бедный пресвитер! - обратился он к самому себе. -
Свыше пятнадцати лет ты проповедуешь против чревоугодия, гордости и
роскоши. Разве не против таких женщин обращены все твои обличительные
слова? Сколько бедных швей проплакали себе глаза, вышивая эти золотые
листья на подоле, и сколько ткачей проводили свои дни, вырабатывая это
тонкое сукно! А разве не для одетых в дерюгу и подпоясанных вервием
есть царствие небесное? Дочь Вельзевула может принять и более
обольстительный вид, чем эта смуглая леди, но ты, Джон Бол, должен
бережно стеречь каждую овечку своего стада!"
- Иди своей дорогой! - произнес он так громко, что девушка в
испуге подняла на него глаза. - Забудь Джека Строу, как и он забыл о
тебе. Сегодня он проезжает мимо деревушки Дизби, но только думы о
матери, о братьях и о сестрах смущают его ум. Ты можешь мне верить,
потому что я его духовный отец.
Воскресный хлебец упал прямо в кучу мусора под окном, и стражник
тотчас же спрятал его за пазуху, предварительно обтерев полой.
Послушница подошла ближе. Она откинула капюшон, и теперь, сверкая
на солнце своими пушистыми каштановыми волосами, она еще более
походила на лисичку.
- Отец Джон, - сказала она умоляюще, - если бы вы когда-нибудь
видели их вместе - Джека Строу и леди Джоанну, вы поверили бы, что они
крепко любят друг друга. Только в рыцарских романах...
Ее спутница положила ей руку на плечо.
Отец Джон глядел на перстни, украшавшие эти смуглые пальцы, потом
перевел глаза. Одежда монашки у ворота была застегнута брошью,
изображающей сердце, пронзенное стрелой.
Он плюнул и в гневе сжал кулаки.
- Они так часто бродили в лесу... Джек пел ей песни... Если вам
приходилось когда-нибудь читать о Зеленом рыцаре... Нет, он не мог так
скоро ее забыть!
- Разве ты не играла в куклы? - спросил поп сердито. - А теперь
тебе смешно даже об этом вспоминать. Может быть, Джеку Строу и
нравилось когда-то бродить с барышней по лесу, но сейчас его голова
занята другим.
- Другим? - переспросила смуглая быстро.
Послушница хотела добавить еще что-то, но, оглянувшись на свою
спутницу, замолчала.
- Джек Строу, сыночек, - сказал поп, отходя в глубину своего
каземата, - я сегодня спас твою душу от тенет дьявола. Только я не
знаю, будешь ли ты мне за это благодарен.
Глава III
- Впереди хлебника всегда бежит его пес, а впереди нашего Джека -
его песня, - сказала Эмми Типот улыбаясь.
И действительно, из-за угла показался сперва огромный черный с
белым пес, потом его хозяин хлебник Томас, потом Джек Строу. Но раньше
всех в переулке, ведущем от моря, очутилась песня. Она летела вместе с
ветром, и казалось, что это она тучей поднимает песок и хлопает
дверями рыбачьих хижин.
Каменные утесы удваивали и утраивали звук, и не мудрено, что
старый Типот зажал уши пальцами.
- Ну и поют сейчас ребята! Никуда не годится! - проворчал он.
Однако два или три молодых голоса уже подхватили припев:
Чтобы песня была
Горячее огня,
Чтобы песня вела
Тебя с первого дня
- Видать, что ее сложил сын кузнеца, - продолжал свое Эндрью
Типот. - Ни под свирель, ни под волынку ты не споешь такую песню. Она
стучит, точно молотом по наковальне. В наше время пели иначе. Не так
ли, Эмми? - И, сложив губы дудочкой, он чуть слышно просвистал:
Ах, в лесу под тенью вяза,
Ди-ди-ду, ди-ди-ду,
Мы не встретились ни разу,
Ни в лесу, ни в саду...
На мосту у перелаза
Мы встречались, ди-ди-ду!
Вспоминаешь ты эту песню, женушка, а?
Но матушка Типот, защищая глаза рукой от солнца, смотрела туда,
куда и все, - на вырубленную в глине лесенку.
- А впрочем, по тебе, что бы ни сделал этот сорванец Джек Строу,
ты скажешь, что лучше и быть не может!
Матушка Типот молчала. Серьезного и работящего Джека-Соломинку
никак нельзя было назвать сорванцом, но ее старика ведь не
переспоришь.
Ну, а если ты сгинешь
В последнем бою, -
Чтобы песня, как заступом,
Яму копала,
Чтобы песня легла
На могилу твою,
Чтобы песня, как мать,
Над тобой закричала! -
закончил Джек и, перепрыгивая через несколько ступенек кряду,
остановился перед своим хозяином.
- "Авессалом" выдержал, дядюшка Типот, - сказал он, почтительно
снимая шапку. - Только придется его еще раз просмолить, потому что
воду он набирает по самые банки. А "Мэри-Джен", поглядите-ка, почти
такая же красивая, как и живая Мэри-Джен. Только там на корме нужно
нарисовать что-нибудь, а то это черное пятно никуда не годится.
"Авессалому" не мудрено было набирать воду, так как он почти до
уключин был полон серебряной сельди. "Мэри-Джен", которая раньше
называлась "Крошка Элен", меньше была в работе, а потому и выглядела
так нарядно.
Прежнее ее название Эндрью Типот густо замазал черной краской. Он
не разрешил жене перешить на младшую дочку платье Элен, а
собственноручно сжег его в камельке. Он запретил произносить в доме ее
имя, он разбил миску, из которой ела его старшая дочь, он раздавил
ногами жалкие глиняные игрушки, сберегавшиеся с первых дней ее
детства. И все-таки ему постоянно мерещилось, что за его спиной люди
шепчутся о его несчастье. Он подозрительно глянул на Джека.
"Далось парню это черное пятно! Но нет, Соломинка, как видно, ни
о чем не догадывается. Все-таки он ведь чужой в этих местах".
А Джек свято держал слово, данное госпоже Элен, и ни разу не
обмолвился о том, что ее знает.
- Что-то это ты уж слишком приглядываешься к нашей Мэри-Джен... -
проворчал старик, чтобы сказать хоть что-нибудь. - Мать, разве у
девчонки нет никакой работы в доме, что она дни и ночи слоняется по
берегу?
Но матушка Типот уже приняла Джека в свои объятия.
- Чтобы такой молодец да не справился с парусами! - говорила она,
гладя его по плечу. - Чтобы такой молодец да не перехитрил глупую
сельдь! Когда я в первый раз увидела тебя, Джек, я тогда же сказала
старику: "У этого парня золотые руки". Я еще сказала...
Но ей не дали окончить. Молодые ребята уже обступили
Джека-Соломинку, хохоча и хлопая его по спине.
- Спрыснуть, спрыснуть надо! - кричали они. - Рыбака крестят два
раза в жизни. Сегодня твое второе крещение! Вы, конечно, с нами,
дядюшка Томас?
И всей гурьбой двинулись к "Зеленому орешнику", хозяин которого
уже прилаживал над дверью фонарь.
По давней привычке, входя в дом, Эмми Типот глянула на дорогу.
Недавно прошел дождь, накатанные колеи блестели до самой рощи. Из
Фоббинга сегодня вывезли в Лондон четырнадцать возов одной сельди.
Но не об этом думала Эмми Типот.
- Элен, моя добрая, послушная девочка! - сказала она со слезами.
Вот по этой самой дороге ушла она три года назад, в воскресенье,
в духов день, в своих новых щегольских башмаках. Энни Фокс и Энни
Тьюдор ждали ее у поворота.
"Мамочка, мы вернемся сегодня вечером!" - крикнула Элен и
помахала веткой орешника.
- Элен! - прошептала старуха, точно дочь ее стояла рядом. - Он
раздавил ногами твоих рыбок и петушков и сжег твое хорошенькое платье,
но, если тебе когда-нибудь вздумается вернуться домой, он первый
сойдет с ума от радости!.. Но от добра добра не ищут, - вздохнула она
и сжала руки.
Этот красивый, статный молодец, что три недели подряд ездил в
Фоббинг и в церкви глаз не сводил с их красотки дочери, о, он уж
наверное нашел приманку, чтобы удержать их добрую девочку. Он, видно,
не простой мужик или рыбак, а не иначе, как какой-нибудь конюх или
даже егерь у богатого господина. Через плечо у него всегда висел
золоченый рог.
Может быть, Элен живет сейчас не хуже зажиточной горожанки и
думать позабыла о вонючей похлебке из внутренностей трески.
- А отца и мать ты тоже забыла, дочка? - сказала женщина
заплакав. - Не ради меня, а ради отца, которого ты любила больше
жизни, вернись, Эли!
Вот Мэри-Джен, та совсем другая, но для матери они - как два
пальца на одной руке. Который ни отрежь - все больно. Да и для отца
тоже, как бы он ни петушился. Двадцать лет назад, когда Эмми Типот,
тогда еще совсем молоденькая мать, больше года провалялась в
жесточайшей лихорадке, муж ее сам выхаживал свою крошку Элен. Даже
когда у девочки резались зубки, она не стоила матери ни одной
бессонной ночи. И повадки у них были одни с отцом, и песни они одни и
те же пели, и красотой и ловкостью Элен была в отца. Младшей, конечно,
далеко до нее. Хотя вот парни в Фоббинге совсем не считают ее
дурнушкой...
Эмми зевнула и перекрестила рот.
Джек Строу уж наверное не считает ее дурнушкой. Ну что ж, дай
господи! Хоть и молода еще девочка, но сам старик сказал, что пора ее
уже сватать. Если в пятнадцать лет за девушку уже нужно вносить
королевскую подать, то необходимо поскорее сбывать ее с рук.
Женщина нащупала подстилку и, став на колени, обратила лицо к
востоку. Сегодня она уже была не в силах прясть.
Трудный день Эмми Типот пришел к концу.
"А ведь им предстоит еще такая же трудная ночь", - подумала она
засыпая.
- Пусть бог воздаст тебе за твое доброе сердце, парень! -
пробормотала она, вспоминая старательность Джека Строу.
За сто лет старики не додумались, а вот он приехал и уже наладил
навес для лодок. Хороший зятек был бы, что и говорить... Но там видно
будет...
Высокие серые волны грозно шли на берег. Но, разбившись о
невидимую для глаза гряду подводных камней, светлые и гладкие,
докатывались они до песка и, смиренно шипя, широкими языками ложились
под ноги. Залив стоял тихий и спокойный, как дождевая лужа.
Джек поболтал босой ногой в воде. Никак не скажешь, что это та
самая вода, которая полчаса назад ломила весло, бесновалась вокруг
лодки и обдавала людей с ног до головы злой ледяной пеной.
Уже начинало светать, но в тумане трудно было различать предметы
за несколько локтей от глаза. За нестерпимым блеском моря уже с
полчаса стояло розовое пятно, но солнце, как ленивый работник, никак
не хотело подниматься.
- Довольно спать, лентяй! - насмешливо крикнул Джек.
Как всегда после выпивки, у него точно лопались в ушах легкие
пузырьки, а во рту был вкус желчи.
"Для того чтобы пить и не пьянеть, нужно хорошо закусывать", -
говаривал старик Строу, но самому ему, бедняге, редко удавалось
выполнять это наставление.
Из трактира Джек прошел на берег. Хлебник Томас сказал, что
сегодня ночью будет работа. Да и в трактире болтали, будто из Булони
идет большой транспорт полотен и сукон. Однако дядюшка Типот даже не
шелохнулся, когда Джек окликнул его ночью. Сильно стал сдавать старик,
особенно за последний месяц, когда спать им почти не приходилось.
Джек не видел ни одного свободного дня с тех пор, как приехал, но
дядюшка Типот пообещал ему, после того как пройдет сельдь, на неделю
или на две отпустит его домой повидаться со своими.
Да, если бы не подвернулись эти ночные дела, трудно было бы
перезимовать в Фоббинге.
Всю треску купцы взяли за бесценок, а сельдь пошла в Лондон. Ни
вялить, ни солить рыбы в этом году не придется. Вот народ и пускается
на хитрости.
- Король за бесценок берет нашу рыбу, а мы его накрываем на вине
и на сукнах, - смеялись рыбаки.
"Король и так богат! - думал Джек. - Вон какую тяжелую золотую
цепь носит он на груди! Ведь и весь тоннаж и много других налогов идет
прямехонько ему в казну. А бедным людям тоже как-нибудь надо жить".
С тех пор как стих страшный северо-восточный ветер, полдеревни по
ночам выезжало в море.
Купцы, правда, не давали много заработать, так как, сгружая товар
в Фоббинге, они должны были потом отсюда доставлять его за много миль
подводами, а это тоже стоило денег. Но все-таки рыбакам кое-что
перепадало. Купцы торговались не зря: королевским досмотрщикам тоже
нужно было сунуть что-нибудь, чтобы они молчали. Но все-таки на эти
гроши можно было закупить немного соли и ячменя на зиму...
"Хоть бы уж светало скорее!"
Джек дал себе зарок до восхода солнца разукрасить "Мэри-Джен",
чтобы девочка, поднявшись, порадовалась своей лодочке.
Он еще с вечера связал суровой ниткой тоненькую кисточку из
барсучьей шерсти. Вот такой кисточкой, конечно, можно вырисовать и
птичку, и веточку, и даже маленькие розовые розы. Только почему-то
ласточка его больше напоминает рыбу.
Вот уже дорисован и ее длинный раздвоенный хвост (господи, теперь
она еще больше стала походить на сельдь!), и веточка в клюве, и
розовый веночек вокруг. Черное пятно на корме теперь уже не черное, а
голубое, и это не просто пятно, а кусок моря, и по нему ходят белые
барашки волн.
Джек, подумав, пририсовал ласточке еще один глаз. Пусть она лучше
походит на человека, чем на селедку.
Уже совсем рассвело. Проснулись морские ласточки. С непостижимой
ловкостью с размаху влетают они в крошечные скважины в скале. Пожалуй,
то, что изображено на корме "Мэри-Джен", мало походит на эту узенькую
ловкую птичку, но Джек и не выдает себя за мастера.
Еле слышный плеск весел заставляет его обернуться к морю. Над
водой густой туман; с трудом можно в волнах отыскать темное пятно
лодки. А может быть, это тень от облака? Да и плеск мало чем
отличается от шума струй, сбегающих по утесу.
Но вот через несколько минут глаз уже различает лодку. Гребут
двое. Это как будто бы "Цезарь" Бена Дориджа. Но только почему он
возвращается со стороны Дувра?
А кто это с ним? Нет, этот второй - не рыбак. Ага, весла обмотаны
соломой!
Джек отошел к навесу с лодками.
Человек, прибывающий на берег в неурочный час, не всегда бывает
рад какой бы то ни было встрече.
Лодка причалила. Бросив на песок тяжелый узел, приезжий на ветру
расплатился с рыбаком. Широкий плащ хлопал за его спиной, как крылья.
- Я бы заплатил больше, приятель... - донеслись до Джека его
слова.
- Ничего, ничего, - успокоительно сказал Бен Доридж. - Дай-ка я
тебе подсоблю.
Он помог незнакомцу взвалить на плечи мешок, и тот зашагал по
направлению к лесенке.
Джек подошел и помог Бену вытащить лодку. В таких случаях ни о
чем расспрашивать не полагалось, но Доридж сам завел разговор:
- Вот так парень, я тебе доложу! Я плыл к "Святому Томасу", да
меня спутал фонарь на корме одного парусника. Понял я, что это не
"Святой Томас", и уже свернул было, да вижу - машет мне с парусника
человек. Этот самый. А у ног его мешочек. А как грохнул он этот
мешочек в лодку, оба мы чуть не перевернулись. Ну, думаю, это не
шерсть и не полотно, хорошо мне сегодня заплатят. И как ты думаешь,
что он возит с собой в мешке?
- Что? - спросил Джек, поворачиваясь вслед незнакомцу.
- Камни! Ей-богу, не сойти мне с этого места!
- Камни?.. - крикнул Джек и кинулся вверх по лесенке. Теперь он
готов был дать голову на отсечение, что голос приезжего показался ему
знакомым. Значит, отец Джон не шутил и действительно есть на свете
чудак, который возит за собой камни!
Однако незнакомца уже нигде не было видно.
Бен Доридж догнал Джека и пошел рядом с ним.
- Вот так парень, это же просто удивительно! "И охота тебе, друг,
возить за собой камни?" - говорю я ему. А он мне: "Это камни, говорит,
не простые. Мы их, говорит, повесим на шеи господам". Ну, просто
чистый смех! В первый раз такое вижу!
Глава IV
Солнце взошло за тучами. Над заливом все еще стоял туман, спустя
час превратившийся в мелкий, пронизывающий дождь. Да, места здесь были
невеселые. С высоты прибрежной гряды можно было оглядеть все обширное
болото, кое-где пересеченное чахлыми посевами.
Джек закончил работу. На корме небо было голубое, море - синее,
ласточка - черная, а розы - розовые. Других красок у него не было.
Отойдя в сторону, Джек любовался своим произведением.
Сверху посыпались галька и глина. Кто-то стремительно спускался
по лестнице.
Джек поднял голову и прислушался.
Он и сам не мог бы себе объяснить, почему, но он ждал, что
незнакомец снова спустится на берег. Однако по лесенке бежала
Мэри-Джен.
Она, как видно, выскочила в чем была, не набросив даже платка.
"Это она спешит поглядеть на лодку", - подумал Джек с гордостью.
Но девочка даже не спустилась на берег.
- Где отец, Джек? - крикнула она, ежась от холода. - Он не
проходил здесь?
- Нет, дядюшка Типот не спускался еще сегодня.
Джек опять почему-то вспомнил человека в плаще.
- Отец хлопнул дверью, уходя, и сказал, что больше не вернется.
Он сделался белый как мел, когда ее увидел. Мать плачет. Она тоже
плакала, а теперь моет голову.
Джек прислушался. С обрыва сыпались комья глины. Кто-то
расхаживал там тяжелыми шагами.
- Ну, куда же ты смотришь, Соломинка! - крикнула Мэри-Джен. - Ты
понял, что я тебе сказала? Она вернулась... Ну, господи, как бы тебе
получше объяснить... У меня есть старшая сестра Эли, Элен. Она сегодня
вернулась домой.
Госпожа Элен сидела у горящего камелька и над низкой бадьей
отжимала свои длинные косы.
Матушка Типот согрела для нее воды с дубовой золой, потому что
помнила, как бранила ее девочка их скверную жесткую воду, от которой
только секутся волосы.
Вот сидит она, ее старшая дочь, потряхивая кудрявой головой,
белая и розовая, точно она только что поднялась с постели, а не
сделала несколько сот лье по скверной дороге.
Джек кинулся навстречу госпоже Элен с протянутыми руками.
Матушка Типот укоризненно покачала головой:
- Ты знал ее, малый, она послала тебя к нам сюда, а ты молчал все
время. Как тебе не стыдно, Джек!
Джеку не было стыдно. Он дал госпоже Элен слово и не мог его
нарушить.
Госпожа Элен уже смеялась и что-то весело говорила матери, хотя
ее длинные ресницы еще слипались от слез. Но, увидев Джека, она снова
уткнулась головой в колени старой Эмми.
- Он женился, Джек! Джек, он женился! - крикнула она. -
Придворные дамы и рыцари были на свадьбе: и Джон Гентский Ланкастер, и
Эдуард Кембриджский, и маленький Ричард, и Лэтимер, и другие. Господин
Джефри Чосер (ты на него немножко похож лицом, Джек!) написал стихи в
честь невесты. Короля не было только потому, что он сейчас очень
болен, но госпожа Элис Перрейрс прислала невесте в подарок свое
платье. (Чосер Джефри (1340 - 1400) - английский поэт, крупнейший
представитель раннего английского Возрождения. Главные его
произведения: "Троил и Крессида", "Дом славы" и "Кентерберийские
рассказы".)
Госпожа Элен ударяла рукой по столу, отчего ветхие доски ходили
вверх и вниз.
- Он женился на девушке, которая принесла ему в приданое замки, и
деньги, и драгоценности!
- Успокойтесь, дорогая госпожа Элен, - сказал Джек, - вы ведь это
давно знали: он искал богатую невесту, чтобы поправить свои
расстроенные дела.
Джеку совсем не нужно было объяснять, о ком идет речь. "Он" - это
мог быть только королевский рыцарь, сэр Саймон Берли.
- Ты подумай только, как сейчас все это делается! Невесту увозят,
не спросив ни родителей, ни опекунов. А потом весь двор съезжается на
такую свадьбу!
Госпожа Элен крепко сжала кулаки.
- Но если бы ты ее видел, Джек! Маленькая, худая, даже на девицу
не похожа - ни груди, ни бедер! Черная, как цыганка! - выкрикивала
она. - А ноги, а руки! Клянусь, что я двумя своими ногами влезла бы в
одну ее туфлю! Надо было посмотреть, как покатывался со смеху народ,
когда она в дареном малиновом платье шла под венец. Надеть малиновый
бархат, имея такой цвет лица! Если ты родилась смуглой, как цыганка,
носи белые, желтые или красные цвета. А в малиновом она была синяя,
как мертвец. Если бы я знала, что она принесет мне такое горе, я
разбила бы ей голову кружкой! Мне пришлось как-то раз сидеть с ней за
одним столом.
Казалось, госпожа Элен вместе с нарядным платьем сбросила и свои
манеры, делавшие ее похожей на знатную даму.
- Будь она проклята, эта цыганка! - кричала она. - Воровка!
Воровка, укравшая у меня моего милого!
Джек мало вслушивался в то, что говорит госпожа Элен. Он твердо
знал, что достаточно отвлечь ее от злых мыслей, и она на время забудет
о своем горе.
- Кто знает, может быть, девица по-настоящему полюбила рыцаря, -
сказал он несмело.
Но это только еще больше взбесило Элен. Запустив пальцы в волосы,
она поднялась с места и выкрикивала дикие угрозы: