Страница:
королевские солдаты.
- А ты был там? - спросил он с сомнением, оглядывая рваную одежду
мужика. - Что-то это не заметно по твоему наряду.
Джек стал весь темный от румянца.
- Этой ночью я был не там, а в Гайберри. Это имение казначея
Гелза. Там тоже не оставили камня на камне. Но вы напрасно думаете,
что мужики берут себе что-нибудь из имущества вельмож.
- Разве я говорил тебе, что я думаю? - перебил его купец. -
Просто день сегодня жаркий. Я ведь понимаю, как ваши ребята изнывают
от голода и жажды, и решил немного подкрепить едой ваших кентцев.
- Они не голодны, - возразил Джек.
- Ну, об этом я договорюсь с вашими начальниками. Здесь, на
площади Святой Екатерины, мне сказали, стоит более пятнадцати сотен.
Пришли мне кого-нибудь из начальников сотни!
"Здесь стоит больше ста сотен. Мы не слуги, чтобы являться по
вашему зову. Хорошенько проверь себя, купец, не провинился ли ты в чем
перед народом" - вот фразы, которые приходили в голову Джеку, но он
промолчал.
- Они страдают от голода и жажды, и я решил их покормить, -
добавил купец важно.
Джек уже стоял у дверей.
- Сейчас у меня под начальством четыре тысячи человек, - сказал
он, - и я могу вам точно сказать, что люди мои сыты!
Купец растерянно смотрел ему вслед. Ну кто бы мог предположить,
что оборванный мужик, которого он велел окликнуть из окна, у этих
разбойников считается большим начальником!
А Джек, вернувшись в лагерь, попросил своего соседа немного
укоротить ему волосы.
- Очень жарко, - сказал он. - Даже собакам сейчас следует
выстригать понемногу шерсть.
Купец Генри Пикард не оставлял своего намерения поговорить с
кем-нибудь из повстанцев по душам. Однако сейчас он решил сам выбрать
себе собеседника, а не доверять этого слугам. Высунувшись в окно, он
внимательно следил за тем, что творится на площади Св. Екатерины.
Мужики расположились лагерем под Тауэром. Они, как видно, решили не
пропускать провианта в королевский дворец. Это было любопытно!
Вот опять кентцы окликнули баржу. Гребцы, однако, не слушают и
правят дальше. Ого! Ловко! Две стрелы упали в воду, по обе стороны от
баржи. Ну вот, теперь гребцы, конечно, подняли весла. Что же это,
неужели мужики задумали взять Ричарда измором?
Генри Пикард так высунулся в окно, что чуть не вывалился на
улицу. Вот тогда он заметил молодого парнишку на заморенной лошадке.
Тот одет был по-городскому, и во всякое другое время купец принял бы
его за слугу из богатого дома. Но сейчас Пикард научился по какому-то
особо гордому и заносчивому виду отличать повстанцев. Да, впрочем, к
мужикам пристало много и городского люда - ремесленников, слуг и
всяких бездельников. Да что удивляться этой голытьбе, если все
олдермены города, потеряв честь и совесть, примкнули к повстанцам.
- Эй, малый! - крикнул он громко. - Не желаешь ли подкрепиться
вином и едой?
Таким образом Джон Бэг, сын угольщика из Леснесса, он же бывший
паж Лионель, попал в дом богатого лондонского купца Генри Пикарда.
...Отяжелев от еды, разморенный жарой и вином, Лионель почти
лежал на столе, уписывая последние крохи пирога.
- Не испытывают ли повстанцы нужды в деньгах? - осторожно спросил
купец.
Бывший паж полез за пазуху и выложил на стол в ряд пять золотых
флоринов.
- Вот! - сказал он, описав широкий жест рукой. - Можешь их
повесить на шею своим коровам! А если тебе нужно, я могу добавить еще
столько же! Мужики - теперь все! Вот ты меня позвал и угощаешь только
потому, что я мужик!
Он положил голову на стол:
- Завтра я оденусь в рубище и буду ходить с непокрытой головой, и
тогда купцы станут прямо насильно затаскивать меня в свои дома.
Когда Адам пахал, а Ева пряла,
Кто был тогда дворянином?..-
вдруг затянул он во все горло.
Лионель мог бы пожалеть, что напился в доме купца Пикарда до
потери сознания, так как он пропустил великолепное зрелище. В
двенадцать часов дня в пятницу, 14 июня, Ричард выехал наконец к
мужикам на Мейль-Энд. Это случилось после того, как король тщательно
все обсудил со своей матерью и высшими сановниками королевства.
Другого выхода у него не было.
Огромные полчища мужиков скопились в Смисфилде, на Мейль-Энде и
на площади Св. Екатерины. В Тауэр не пропускали барж с провизией. Если
бы это затянулось еще на несколько дней, полторы тысячи человек,
собравшиеся в Тауэре, были бы осуждены на голодную смерть.
Народ потребовал, чтобы король выехал без своих "дурных
советчиков". Это означало, что лорд-канцлер Сэдбери, казначей Ричард
Гелз, финансовый чиновник Джон Лэг и Уилльям Эппельдор должны были
остаться в Тауэре.
Архиепископ Саймон Сэдбери отслужил обедню и благословил короля.
Открылись ворота Тауэра, и король выехал по направлению к
Мейль-Энду в сопровождении своих родственников и небольшой свиты из
рыцарей, оруженосцев и нотаблей столицы. Многие из стоявших на площади
Св. Екатерины кентцев проводили его почти до самых Олдгетских ворот.
Другие остались на месте, следя за воротами Тауэра.
Этого красивого зрелища Лионелю не пришлось увидеть. Он проснулся
после полудня с тяжелой головой. Первым делом он нащупал золотые за
пазухой и письмо леди Джоанны. Все было цело и невредимо. Со стыдом
вспоминая свою давешнюю похвальбу, он залпом выпил кувшин холодной
воды и приготовился поскорее убраться из дому. Однако Генри Пикард
послал за ним слугу.
Перед хозяином дома на столе столбиками стояли золотые и
серебряные монеты.
Лионель вдруг припомнил весь разговор о Джоне Ланкастере, и ему
стало не по себе.
- Ваша милость, - сказал он робко, - ну хорошо, допустим я буду
кричать: "Да здравствует Джон Ланкастер!" Но какую это принесет вам
пользу?
Купец молча пододвинул к нему столбик серебряных монет:
- Если не принесет никакой пользы, то получишь вот это. Если же
еще человек десять подхватят твой крик, можешь вернуться сюда за
золотыми.
Лионель потоптался у выхода.
- Разве что попробовать уговорить городских? - сказал он
нерешительно. - Потому что надо вам знать, ваша милость, что мужики
упрямы, как ослы. Они мало разбираются в политике!
С тяжелым чувством сын угольщика Бэга вышел на улицу. Часто бывая
с господином при дворе, бывший паж сэра Саймона Берли не мог не знать
о том, что Ланкастер спит и во сне видит на своей голове корону. Ради
того, чтобы посадить его на кастильский престол, Англия послала во
Францию сто тысяч отборного войска и истратила миллион золотых ливров.
Когда умер король Эд, многие говорили о том, что Джон Гентский отнимет
у своего племянника корону. Но как можно было предположить, что такой
высокомерный человек будет искать помощи у мужиков!
...Джек нисколько не преувеличил, сообщив купцу Генри Пикарду,
что под его начальством находится четыре тысячи человек. В Лондон он
ввел около трех тысяч кентцев, а в ночь на 14 июня подле Гейбери к ним
присоединилось еще свыше тысячи людей Гердфордширского графства и
горожан самого Сент-Олбанса.
От Гейбери они двинулись к площади Св. Екатерины, и как только
открылись ворота Тауэра для того, чтобы выпустить короля, Джек в
порядке выстроил своих людей.
Когда последний всадник покинул Тауэр, Джек подал знак
стражникам, чтобы они оставили ворота в покое.
Первые ряды кентцев и гердфордширцев в порядке вошли в
королевский дворец. Но так как это был долгожданный день расплаты, то
мало кто мог сдерживать себя. Джек сам чувствовал, что он невольно все
убыстряет и убыстряет шаг, а по лестнице он уже бежал, перепрыгивая
через пять и шесть ступенек.
- Осторожно! - закричал он, добравшись до королевских покоев. -
Двое людей с длинными мечами могут отстоять эту дверь от сотни
нападающих.
Однако стражи нигде не было. Мужики беспрепятственно ворвались в
комнату.
Если считать, что с королем ушла сотня людей, то все равно в
Гауэре, кроме женщин, детей и стариков, осталось свыше тысячи хорошо
вооруженных и годных к защите дворца рыцарей.
Однако никто из них не пошевелил даже пальцем, чтобы дать отпор
мужикам.
Джек чуть не наступил на ногу бородатому дворянину, стоявшему у
окна, но тот, бледный как смерть, только молча с ужасом смотрел на
него.
Красивая немолодая дама, ломая руки, лежала перед большим
распятием. Это была Жанна Кентская, мать короля. Из рыцарей,
находящихся в комнате, никто не сказал ей ни слова утешения. Все
застыли по своим местам, безмолвные, как статуи в храме. А их всего в
первой комнате было около сорока человек.
Мужики в удивлении разглядывали их, а Джон Аббель из Эвешема даже
попытался дернуть одного из пожилых рыцарей за бороду.
Так как красивая дама перед распятием была мать короля, то
некоторые из кентцев обратились к ней со словами ободрения. Но их
никто не учил любезности, поэтому они перепугали даму еще больше. Она
закрыла лицо руками и отшатнулась в самый угол.
Мужики двинулись дальше. Они брали в руки многие предметы,
которые обращали на себя их внимание в королевских покоях.
На блюде с недоеденной пищей Джек заметил любопытную штучку. Она
была выкована из серебра и имела три зубца, как вилы. Очевидно, она
служила королю подспорьем во время еды. Джек рассмотрел ее красивую,
украшенную слоновой костью ручку и осторожно положил обратно на блюдо.
Все эти вещи принадлежали королю и должны были остаться на своих
местах.
И на королевских рыцарей напрасно напал столбняк. Это были
храбрые дворяне, они сражались за короля на войне и развлекали его в
мирное время. Кентцам не из-за чего было с ними ссориться. Если их
собственные вилланы имеют против рыцарей какое-нибудь зло, они должны
прийти сюда со своими жалобами, и король их рассудит. Впрочем, скоро
во всей Англии не останется ни одного виллана.
Кентцы вслух расхваливали молодого Ричарда. Вот, когда рядом с
ним нет дурных советчиков, король отлично съездил на Мейль-Энд. Уже
поздно, а его нет до сих пор - значит, он обо всем хорошенько
потолкует с мужиками!
Кентцы, смеясь, заговаривали с дворянами. Господам нечего так
пугаться: не ради них мужики ворвались во дворец. Люди, ради которых
они проделали этот трудный и далекий путь, уже давно перечислены у
мужиков в списках, и они никуда не скроются от народного гнева.
Вбежав в алтарь придворной капеллы, Джек первым заметил Саймона
Сэдбери. Съежившись, канцлер, сидя на корточках, прятался за бархатным
покровом, свисавшим с алтаря.
- Вставай, Саймон Сэдбери! - крикнул Джек изо всех сил.
Архиепископ поднялся. Он держал в руке серебряное распятие.
Дрожащей рукой он широко перекрестил мужиков.
Некоторые из них ворвались в церковь в шапках. Опомнившись,
мужики тотчас же обнажили головы.
Это ободрило архиепископа.
- Вон отсюда! - крикнул он громовым голосом. - Дайте себе отчет,
на кого вы поднимаете руку!
- Мы пришли у тебя требовать отчета, изменник! - сказал Джон Хьюг
из Кента. И он снова напялил свою шапку по самые уши.
- Ты изменник королю и народу! - кричали в толпе. - Сегодня
пришел твой последний день, Саймон Сэдбери!
Джек взял канцлера за плечи и потащил к выходу. Архиепископ
упирался и хватался за все, что ему попадалось под руки. Бархатный
роскошный покров с алтаря волочился за ним и мел пыль до самого холма
Тауэргилля.
Саймон Сэдбери стал весь мокрый от пота, челюсть его отвисла. На
него страшно было смотреть.
Джек остановился на Тауэргилле. Руки и ноги его дрожали. Озноб
пробирал его до самых костей.
- Дайте кто-нибудь острый топор! - крикнул он.
Тогда канцлер, взвизгнув, рванулся из его рук и побежал вниз.
Поскользнувшись на мокрой траве, он упал, и его снова отнесли на
вершину холма.
- Если вы тронете хоть волос с моей головы, - кричал он, - папа
наложит интердикт на всю Англию! Церкви закроются! Никто не станет
крестить ваших детей, венчать вас и отпевать ваших покойников!
(Интердикт - отлучение от церкви.)
- Ладно, - ответил лохматый черный мужик, выходя вперед с
топором. - Я Джон Стерлинг из Эссекса. Ты меня узнаешь, Саймон
Сэдбери?
Архиепископ сейчас не узнал бы даже родного брата.
Мужик задрал рубаху. На боку у него синела старая, затянувшаяся
рана. Неправильно сросшееся ребро выпирало наружу.
- Еще не узнал?..
Нет, архиепископ не мог его узнать.
- По твоему приказанию меня повесили за ребро, и я висел на крюке
один день и две ночи, пока волки не стянули меня за ноги вниз. Вот!
Мужик показал ногу с изувеченной ступней.
Саймон Сэдбери закрыл глаза.
- Этот виллан был должен аббатству всего четырнадцать шиллингов и
шесть пенсов. Но он богохульничал и кричал плохое о господах и
монахах. Господи! Господи! За какую малость ты так караешь меня! -
бормотал он плача.
Перекрестившись, мужик поднял топор.
Канцлера второпях забыли связать, и он увертывался от каждого
удара. Только на девятый раз голову его отделили от туловища.
На соседнем холме таким же образом распростились с жизнью
казначей Ричард Гелз, Джон Лэг, Уилльям Эппельдор, а также и купец
Ричард Лайонс.
Джек заболел. Шатаясь, он сошел с Тауэргилля. Башмаки его
размокли от крови. Он снял их и бросил в кусты. Трава приятно освежала
горячие ступни. Ему нужно было увидеть Джона Бола. Только одного Джона
Бола!
Он пошел по улице, ведущей к Смисфилду.
Навстречу Джеку бежали люди. Они размахивали дубинками, кольями,
выдернутыми из изгородей, некоторые держали в руках камни.
- За короля Ричарда и общины! - кричали они, и каждый встречный
должен был им отвечать тем же.
Если ему это не приходило в голову, его убивали.
На Ломбард-стрите улицу запрудила огромная толпа ремесленников.
- За короля Джона и общины! - крикнул чей-то одинокий голос.
Джек быстро повернулся. Боль была точно налита в его голове по
самые брови и, когда он поворачивал голову, перекатывалась из одной
стороны в другую.
"Значит, купец был прав! Находятся и такие, которые кричат
Ланкастера. Ни к чему все это. Что может значить один голос на
тысячи!"
Шатаясь, он побрел дальше.
Навстречу ему подмастерья волокли фламандца. Бедняга был уже весь
в крови, но его сзади еще добивали палкой. Всем распоряжался худой
человек в скромном черном платье.
- Он говорил "брот" и "кавзе"! Он говорил "брот" и "кавзе"! -
беснуясь, орали уличные мальчишки и швыряли в фламандца камнями.
Пожилой ремесленник с ремешком на лбу, остановившись, в ужасе
смотрел на это страшное дело. Если бы сейчас с неба упал огненный
дождь, он тоже не мог бы остановить этих людей.
Джек в изнеможении прислонился к забору.
- Что же вы смотрите, мужики! - сказал пожилой ремесленник с
гневом
- Мы ничего не знаем о городских делах. Это расправляются сами
подмастерья, - ответил Джек устало.
- Если бы подмастерья! - крикнул ремесленник, хватая его за
плечо. - Ты приглядись к этому кощею. Сегодня он снял с себя меха и
золото. Это самый богатый человек в Лондоне - суконщик Никлас Брембер.
(Брембер Никлас - бывший мэр города Лондона, один из богатейших купцов
Лондона, живший в царствования Эдуарда III и Ричарда II.)
Джон Бол уже готовился отправиться на Смисфилд, где послушать его
собралось несколько тысяч кентцев, когда, рванув угол палатки, кто-то
вбежал и упал ему в ноги.
Поп тотчас же узнал этого человека и тотчас же понял, что привело
его сюда.
Обняв Джека, он ласково положил его голову к себе на колени.
- Мужайся, мальчик! - сказал он, нежно гладя Джека по спутанным
волосам. - Конечно, это труднее, чем убивать в честном бою. Но ведь мы
мужики, а мужикам всегда выпадает грязная работа!
Глава III
Уот Тайлер, Джон Бол, Джек Строу, Аллан Тредер и Джон Стерлинг в
ряд стояли перед своими людьми, когда мимо с песнями повалили с
Мейль-Энда эссексцы.
Полчаса назад в Лондон возвратился король.
Разглядев кентских вождей, эссексцы бросали в воздух шапки и
кричали. Эти люди вели их в Эссексе и только в Эйризе отстали, когда у
эссексцев появились свои начальники.
Многие мужики украсили свои шапки ветками и цветами. Они шагали,
обнявшись, по трое и по четверо в ряд. Через площадь Св. Екатерины
проходили все новые и новые толпы народа, и воздух дрожал от
приветственных криков.
Мужики подходили к отцу Джону Болу и просили у него
благословения; многие целовали его руки и плечи и даже подол его рясы.
Трудно было добиться, чтобы кто-нибудь рассказал все толком, и
только под конец можно было понять, что произошло на Мейль-Энде.
Король говорил с эссексцами, как лучший друг. Нет, даже больше
подходит сказать - как дитя со своими наставниками. Он принял и
утвердил их петицию, которую для мужиков составили бедные попы уже
много времени назад. У Уота Тайлера она тоже была переписана. Он хотел
еще кое-что к ней добавить, когда будет говорить с королем. Король
принял и утвердил ее всю, за исключением одного пункта.
- Что это за пункт?
Джек взял у Уота пергамент и внимательно просмотрел его от края
до края.
"Все в пределах королевства Англии должны быть освобождены от
всякого рода личной зависимости и рабства, так, чтобы впредь не было
ни одного виллана".
Очень хорошо!
"Всем своим подданным король должен простить всякого рода
совершенные теперь против него преступления, как-то: восстания,
измены, грабежи, захват чужих прав, вымогательства - и даровать им,
всем и каждому, свой крепкий мир".
Это тоже очень хорошо.
За два дня в Лондоне совершено много злых дел; пускай же эти люди
будут прощены.
"Всем подданным короля должно быть даровано право свободно
покупать и продавать во всех городах, местечках и селах, где
производится торговля, и во всех других местах в пределах королевства
Англии".
Ну что ж, это избавит хлебопашцев и рыбаков от перекупщиков,
которые наживались за их счет!
"Землю, которую прежде держали на вилланском праве - за службу,
впредь должно держать исключительно за деньги, причем с акра следует
брать не более четырех пенсов. В тех случаях, когда за акр взимали
менее четырех пенсов, эта последняя плата не должна быть повышаема".
О, это вот самый важный пункт, но король признал и его!
Что же король отклонил? Последнее требование, которое добавил
эссексцам Уот Тайлер: король отказался "выдать повстанцам всех
изменников ему и закону". Однако здесь мужики обошлись и без
королевского разрешения. А что касается Джона Ланкастера и Эдуарда
Кембриджа - дядей короля, которые сейчас отсутствуют, то о них еще
будет говорить сам Уот Тайлер.
- Соломинка, - крикнул, выходя из рядов эссексцев, Джон Джонкинс,
- я возвращаюсь домой! Что мне передать от тебя отцу и женщинам в
Фоббинге?
Джек крепко обнял и расцеловал рыбака. Фоббинг находился ближе
чем за восемь миль от морского берега, и Джонкинсу не следовало бы
покидать свою деревню, но он только в Лондоне узнал о приказе Уота
Тайлера.
- Скажи своим, что я тоже скоро вернусь домой. И куда бы ни лежал
мой путь, но в Фоббинг я зайду обязательно.
- Соломинка, - вспомнил вдруг Джонкинс, - тебя несколько дней
разыскивал парень с лошадкой и письмом. Письмо прислала какая-то
женщина из Эссекса, из замка Тиз. И лошадку и пять флоринов для тебя.
Парень пил со мной в трактире и хвастался знакомством с тобой.
Все внутри Джека задрожало.
- Где же этот парень? - спросил он с трудом.
- Пропала твоя лошадка, и письмо, и флорины! - смеясь, сказал
Джонкинс. - Парень плохо кончил. Его бросили в огонь.
- Что? - переспросил Джек, тоже смеясь и не веря.
- Бросили в огонь! - подтвердил Джонкинс. - Знаешь, сейчас из
Олдгета, из Маршалси, из Флита много воров и разбойников вышло на
свободу. Наш Тредер и ваш Тайлер наказали строго-настрого следить,
чтобы не было грабежа. Кого поймают, бросают в огонь или в воду.
(Олдгет, Маршалси, Флит - лондонские тюрьмы, открытые повстанцами.)
- А этот парнишка? - спросил Джек.
- А этот парнишка ездил следом за олдерменом Джоном Горном и
возил за ним знамя. И когда Матильда Токи позвала олдермена рассудить
ее с зятем, твой малый забрался во двор к Токи. А напротив кентцы
разгромили дом купца Кэддена. Все добро купца было велено бросить в
огонь и сжечь, а твой парнишка не утерпел и унес с собой шкатулку,
полную колец, застежек и серебряных кубков. Его тотчас же догнали и
бросили в огонь. Он сгорел вместе со шкатулкой.
Джек попробовал улыбнуться, но это не получилось.
- И его уже никак не найти? - спросил он безнадежно. - Все
сгорело?
- Косточки найдешь разве, - сказал Джонкинс, хохоча и махая ему
рукой.
Но Джек думал не о парне, а о письме. Да и на лошадке он скорее
бы вернулся домой. Лошадку-то ведь не бросили в огонь? Но Джонкинс был
уже далеко.
Эссексцы с утра до ночи толпами расходились из Лондона. Все пели,
смеялись, а если на улице случалось столкнуться двум друзьям, они
обнимались и целовались, как в светлое Христово воскресенье.
Джек шел к Смисфилду. Болезнь его как рукой сняло после добрых
вестей, принесенных эссексцами.
"Однако что это за парнишка из замка Тиз?"
Джек охотно пожертвовал бы и пятью флоринами, и коньком, и даже
своей собственной курточкой, чтобы посмотреть на него хотя бы одним
глазом!
...Ничем не жертвуя, каждый мог бы этим же вечером увидеть
Лионеля, хотя, надо сказать, вид у него был совсем неказистый. От его
красивых длинных кудрей не осталось и помину, даже брови и ресницы
были опалены, а руки покрыты ожогами и волдырями. Но бывшему пажу
все-таки не изменило его счастье: ему не только удалось выскочить из
огня самому, но унести также с собой шкатулку, из-за которой он так
сильно пострадал. Даже лошадку свою он нашел мирно объедающей чахлый
жасмин у дома Токи.
- Что с тобой случилось, Джон Бэг? - крикнул, разглядывая его,
писец олдермена.
Ничего не отвечая, Лионель вскарабкался на седло. Стегнув конька,
он поспешил прочь от этого проклятого города и от этих проклятых
мужиков. Больше ему с ними не по пути! Отныне он снова будет
называться Лионелем. Если теперь не будет рыцарей и дворян, то
все-таки останутся богатые купцы и ремесленники. Каждый с
удовольствием возьмет к себе в услужение такого бывалого парня. Пока
отрастут волосы, он может пересидеть в замке Тиз. Но в Лондон он
вернется не раньше, чем все эти мужланы уберутся ко всем чертям
отсюда! Нет, больше ему с ними не по пути! А леди Джоанне он скажет,
что не нашел Джека Строу. Пускай она сама попробует отыскать
какого-нибудь человека в адовом котле, в который они превратили город!
В пятницу, 14 июня, кентцы с вечера собрались на Смисфилде,
потому что стало известно, что в субботу к ним прибудет король.
Мало кто спал в эту ночь. Джек несколько раз обходил своих людей,
а на рассвете пошел разыскивать Джона Бола.
Вот поп там действительно храпел под кустом, положив под голову
камень.
Тайлер не спал. В его палатке горела восковая свеча. Он поднял к
Джеку усталое лицо.
- Это труднее, чем таскать камни, - сказал он, вытирая рукавом
лоб.
Джек взял у него из рук пергамент. Побратим его плохо справлялся
с грамотой, и петиция была переписана чьею-то чужой рукой. Но против
каждого пункта ее стояли черточки, птички и крестики. Видно было, что
дэртфордец порядком-таки раздумывал над всеми вопросами.
- А ну-ка, прочти мне ее еще один раз, - сказал он посмеиваясь. -
Ну что? Кровельщики тоже кое-что понимают в государственных делах?
Кровельщик настолько понимал в государственных делах, что, если
выполнить все, что он надумал, во всей Англии не останется
обездоленных людей.
Так решил Джек, укладываясь рядом с побратимом на соломенную
подстилку. Однако ни тот, ни другой не уснул до самого рассвета.
Даже утро уже показывало, что день будет знойный. Небо нависло
так низко, что, казалось, его можно было коснуться рукой, а если
запустить в него камнем, оно все пойдет трещинами, как яичная
скорлупа.
Люди ждали короля с восхода солнца. Нигде поблизости не было ни
деревца, ни навеса, чтобы укрыться в тень, и Тайлер распорядился
отправить двух водовозов с бочками к Темзе. Люди исполнили его наказ
да еще, кроме воды, прихватили с собой из города бочонок пива.
Король тоже, как видно, готовился к встрече с мужиками. Перед тем
как поехать на Смисфилд, он отправился в Уэстминстерское аббатство, к
гробнице Эдуарда-исповедника. Там он молился вместе со своей свитой и
выстоял обедню.
Народ уже изнемогал от зноя, когда показались передовые
королевского отряда. Ричард и сопровождавшая его свита остановились у
госпиталя Св. Варфоломея, напротив Смисфилда.
Джек внимательно и ревниво следил за людьми королевского отряда.
Конечно, это все рыцари, испытанные в военном деле, но, пожалуй, его
кентцы тоже не хуже держатся в строю. Придворные были в шляпах с
перьями и лентами, и только кое-где в рядах блестели шлемы. Король был
при одной тонкой шпаге. Может быть, напрасно кентцы так
многозначительно выставили свои луки и копья?
Джек еще раз внимательно пригляделся к королевским всадникам. Ему
не понравились твердые складки их одежды.
- Уот, - сказал он, возвратившись в лагерь, - почти у всех этих
людей под платьем надеты кольчуги!
- Ничего, - сказал дэртфордец беззаботно, - на этом солнце они в
них испекутся, как грудинка на вертеле.
Как только господа расположились в порядке у госпиталя Св.
Варфоломея, из их рядов выехал всадник. Это был мэр города Лондона
Уилльям Уолворс. Он прибыл сообщить повстанцам, чтобы они выслали
своего представителя для переговоров с королем.
Когда мужики стояли лагерем на площади Св. Екатерины, Ричард имел
- А ты был там? - спросил он с сомнением, оглядывая рваную одежду
мужика. - Что-то это не заметно по твоему наряду.
Джек стал весь темный от румянца.
- Этой ночью я был не там, а в Гайберри. Это имение казначея
Гелза. Там тоже не оставили камня на камне. Но вы напрасно думаете,
что мужики берут себе что-нибудь из имущества вельмож.
- Разве я говорил тебе, что я думаю? - перебил его купец. -
Просто день сегодня жаркий. Я ведь понимаю, как ваши ребята изнывают
от голода и жажды, и решил немного подкрепить едой ваших кентцев.
- Они не голодны, - возразил Джек.
- Ну, об этом я договорюсь с вашими начальниками. Здесь, на
площади Святой Екатерины, мне сказали, стоит более пятнадцати сотен.
Пришли мне кого-нибудь из начальников сотни!
"Здесь стоит больше ста сотен. Мы не слуги, чтобы являться по
вашему зову. Хорошенько проверь себя, купец, не провинился ли ты в чем
перед народом" - вот фразы, которые приходили в голову Джеку, но он
промолчал.
- Они страдают от голода и жажды, и я решил их покормить, -
добавил купец важно.
Джек уже стоял у дверей.
- Сейчас у меня под начальством четыре тысячи человек, - сказал
он, - и я могу вам точно сказать, что люди мои сыты!
Купец растерянно смотрел ему вслед. Ну кто бы мог предположить,
что оборванный мужик, которого он велел окликнуть из окна, у этих
разбойников считается большим начальником!
А Джек, вернувшись в лагерь, попросил своего соседа немного
укоротить ему волосы.
- Очень жарко, - сказал он. - Даже собакам сейчас следует
выстригать понемногу шерсть.
Купец Генри Пикард не оставлял своего намерения поговорить с
кем-нибудь из повстанцев по душам. Однако сейчас он решил сам выбрать
себе собеседника, а не доверять этого слугам. Высунувшись в окно, он
внимательно следил за тем, что творится на площади Св. Екатерины.
Мужики расположились лагерем под Тауэром. Они, как видно, решили не
пропускать провианта в королевский дворец. Это было любопытно!
Вот опять кентцы окликнули баржу. Гребцы, однако, не слушают и
правят дальше. Ого! Ловко! Две стрелы упали в воду, по обе стороны от
баржи. Ну вот, теперь гребцы, конечно, подняли весла. Что же это,
неужели мужики задумали взять Ричарда измором?
Генри Пикард так высунулся в окно, что чуть не вывалился на
улицу. Вот тогда он заметил молодого парнишку на заморенной лошадке.
Тот одет был по-городскому, и во всякое другое время купец принял бы
его за слугу из богатого дома. Но сейчас Пикард научился по какому-то
особо гордому и заносчивому виду отличать повстанцев. Да, впрочем, к
мужикам пристало много и городского люда - ремесленников, слуг и
всяких бездельников. Да что удивляться этой голытьбе, если все
олдермены города, потеряв честь и совесть, примкнули к повстанцам.
- Эй, малый! - крикнул он громко. - Не желаешь ли подкрепиться
вином и едой?
Таким образом Джон Бэг, сын угольщика из Леснесса, он же бывший
паж Лионель, попал в дом богатого лондонского купца Генри Пикарда.
...Отяжелев от еды, разморенный жарой и вином, Лионель почти
лежал на столе, уписывая последние крохи пирога.
- Не испытывают ли повстанцы нужды в деньгах? - осторожно спросил
купец.
Бывший паж полез за пазуху и выложил на стол в ряд пять золотых
флоринов.
- Вот! - сказал он, описав широкий жест рукой. - Можешь их
повесить на шею своим коровам! А если тебе нужно, я могу добавить еще
столько же! Мужики - теперь все! Вот ты меня позвал и угощаешь только
потому, что я мужик!
Он положил голову на стол:
- Завтра я оденусь в рубище и буду ходить с непокрытой головой, и
тогда купцы станут прямо насильно затаскивать меня в свои дома.
Когда Адам пахал, а Ева пряла,
Кто был тогда дворянином?..-
вдруг затянул он во все горло.
Лионель мог бы пожалеть, что напился в доме купца Пикарда до
потери сознания, так как он пропустил великолепное зрелище. В
двенадцать часов дня в пятницу, 14 июня, Ричард выехал наконец к
мужикам на Мейль-Энд. Это случилось после того, как король тщательно
все обсудил со своей матерью и высшими сановниками королевства.
Другого выхода у него не было.
Огромные полчища мужиков скопились в Смисфилде, на Мейль-Энде и
на площади Св. Екатерины. В Тауэр не пропускали барж с провизией. Если
бы это затянулось еще на несколько дней, полторы тысячи человек,
собравшиеся в Тауэре, были бы осуждены на голодную смерть.
Народ потребовал, чтобы король выехал без своих "дурных
советчиков". Это означало, что лорд-канцлер Сэдбери, казначей Ричард
Гелз, финансовый чиновник Джон Лэг и Уилльям Эппельдор должны были
остаться в Тауэре.
Архиепископ Саймон Сэдбери отслужил обедню и благословил короля.
Открылись ворота Тауэра, и король выехал по направлению к
Мейль-Энду в сопровождении своих родственников и небольшой свиты из
рыцарей, оруженосцев и нотаблей столицы. Многие из стоявших на площади
Св. Екатерины кентцев проводили его почти до самых Олдгетских ворот.
Другие остались на месте, следя за воротами Тауэра.
Этого красивого зрелища Лионелю не пришлось увидеть. Он проснулся
после полудня с тяжелой головой. Первым делом он нащупал золотые за
пазухой и письмо леди Джоанны. Все было цело и невредимо. Со стыдом
вспоминая свою давешнюю похвальбу, он залпом выпил кувшин холодной
воды и приготовился поскорее убраться из дому. Однако Генри Пикард
послал за ним слугу.
Перед хозяином дома на столе столбиками стояли золотые и
серебряные монеты.
Лионель вдруг припомнил весь разговор о Джоне Ланкастере, и ему
стало не по себе.
- Ваша милость, - сказал он робко, - ну хорошо, допустим я буду
кричать: "Да здравствует Джон Ланкастер!" Но какую это принесет вам
пользу?
Купец молча пододвинул к нему столбик серебряных монет:
- Если не принесет никакой пользы, то получишь вот это. Если же
еще человек десять подхватят твой крик, можешь вернуться сюда за
золотыми.
Лионель потоптался у выхода.
- Разве что попробовать уговорить городских? - сказал он
нерешительно. - Потому что надо вам знать, ваша милость, что мужики
упрямы, как ослы. Они мало разбираются в политике!
С тяжелым чувством сын угольщика Бэга вышел на улицу. Часто бывая
с господином при дворе, бывший паж сэра Саймона Берли не мог не знать
о том, что Ланкастер спит и во сне видит на своей голове корону. Ради
того, чтобы посадить его на кастильский престол, Англия послала во
Францию сто тысяч отборного войска и истратила миллион золотых ливров.
Когда умер король Эд, многие говорили о том, что Джон Гентский отнимет
у своего племянника корону. Но как можно было предположить, что такой
высокомерный человек будет искать помощи у мужиков!
...Джек нисколько не преувеличил, сообщив купцу Генри Пикарду,
что под его начальством находится четыре тысячи человек. В Лондон он
ввел около трех тысяч кентцев, а в ночь на 14 июня подле Гейбери к ним
присоединилось еще свыше тысячи людей Гердфордширского графства и
горожан самого Сент-Олбанса.
От Гейбери они двинулись к площади Св. Екатерины, и как только
открылись ворота Тауэра для того, чтобы выпустить короля, Джек в
порядке выстроил своих людей.
Когда последний всадник покинул Тауэр, Джек подал знак
стражникам, чтобы они оставили ворота в покое.
Первые ряды кентцев и гердфордширцев в порядке вошли в
королевский дворец. Но так как это был долгожданный день расплаты, то
мало кто мог сдерживать себя. Джек сам чувствовал, что он невольно все
убыстряет и убыстряет шаг, а по лестнице он уже бежал, перепрыгивая
через пять и шесть ступенек.
- Осторожно! - закричал он, добравшись до королевских покоев. -
Двое людей с длинными мечами могут отстоять эту дверь от сотни
нападающих.
Однако стражи нигде не было. Мужики беспрепятственно ворвались в
комнату.
Если считать, что с королем ушла сотня людей, то все равно в
Гауэре, кроме женщин, детей и стариков, осталось свыше тысячи хорошо
вооруженных и годных к защите дворца рыцарей.
Однако никто из них не пошевелил даже пальцем, чтобы дать отпор
мужикам.
Джек чуть не наступил на ногу бородатому дворянину, стоявшему у
окна, но тот, бледный как смерть, только молча с ужасом смотрел на
него.
Красивая немолодая дама, ломая руки, лежала перед большим
распятием. Это была Жанна Кентская, мать короля. Из рыцарей,
находящихся в комнате, никто не сказал ей ни слова утешения. Все
застыли по своим местам, безмолвные, как статуи в храме. А их всего в
первой комнате было около сорока человек.
Мужики в удивлении разглядывали их, а Джон Аббель из Эвешема даже
попытался дернуть одного из пожилых рыцарей за бороду.
Так как красивая дама перед распятием была мать короля, то
некоторые из кентцев обратились к ней со словами ободрения. Но их
никто не учил любезности, поэтому они перепугали даму еще больше. Она
закрыла лицо руками и отшатнулась в самый угол.
Мужики двинулись дальше. Они брали в руки многие предметы,
которые обращали на себя их внимание в королевских покоях.
На блюде с недоеденной пищей Джек заметил любопытную штучку. Она
была выкована из серебра и имела три зубца, как вилы. Очевидно, она
служила королю подспорьем во время еды. Джек рассмотрел ее красивую,
украшенную слоновой костью ручку и осторожно положил обратно на блюдо.
Все эти вещи принадлежали королю и должны были остаться на своих
местах.
И на королевских рыцарей напрасно напал столбняк. Это были
храбрые дворяне, они сражались за короля на войне и развлекали его в
мирное время. Кентцам не из-за чего было с ними ссориться. Если их
собственные вилланы имеют против рыцарей какое-нибудь зло, они должны
прийти сюда со своими жалобами, и король их рассудит. Впрочем, скоро
во всей Англии не останется ни одного виллана.
Кентцы вслух расхваливали молодого Ричарда. Вот, когда рядом с
ним нет дурных советчиков, король отлично съездил на Мейль-Энд. Уже
поздно, а его нет до сих пор - значит, он обо всем хорошенько
потолкует с мужиками!
Кентцы, смеясь, заговаривали с дворянами. Господам нечего так
пугаться: не ради них мужики ворвались во дворец. Люди, ради которых
они проделали этот трудный и далекий путь, уже давно перечислены у
мужиков в списках, и они никуда не скроются от народного гнева.
Вбежав в алтарь придворной капеллы, Джек первым заметил Саймона
Сэдбери. Съежившись, канцлер, сидя на корточках, прятался за бархатным
покровом, свисавшим с алтаря.
- Вставай, Саймон Сэдбери! - крикнул Джек изо всех сил.
Архиепископ поднялся. Он держал в руке серебряное распятие.
Дрожащей рукой он широко перекрестил мужиков.
Некоторые из них ворвались в церковь в шапках. Опомнившись,
мужики тотчас же обнажили головы.
Это ободрило архиепископа.
- Вон отсюда! - крикнул он громовым голосом. - Дайте себе отчет,
на кого вы поднимаете руку!
- Мы пришли у тебя требовать отчета, изменник! - сказал Джон Хьюг
из Кента. И он снова напялил свою шапку по самые уши.
- Ты изменник королю и народу! - кричали в толпе. - Сегодня
пришел твой последний день, Саймон Сэдбери!
Джек взял канцлера за плечи и потащил к выходу. Архиепископ
упирался и хватался за все, что ему попадалось под руки. Бархатный
роскошный покров с алтаря волочился за ним и мел пыль до самого холма
Тауэргилля.
Саймон Сэдбери стал весь мокрый от пота, челюсть его отвисла. На
него страшно было смотреть.
Джек остановился на Тауэргилле. Руки и ноги его дрожали. Озноб
пробирал его до самых костей.
- Дайте кто-нибудь острый топор! - крикнул он.
Тогда канцлер, взвизгнув, рванулся из его рук и побежал вниз.
Поскользнувшись на мокрой траве, он упал, и его снова отнесли на
вершину холма.
- Если вы тронете хоть волос с моей головы, - кричал он, - папа
наложит интердикт на всю Англию! Церкви закроются! Никто не станет
крестить ваших детей, венчать вас и отпевать ваших покойников!
(Интердикт - отлучение от церкви.)
- Ладно, - ответил лохматый черный мужик, выходя вперед с
топором. - Я Джон Стерлинг из Эссекса. Ты меня узнаешь, Саймон
Сэдбери?
Архиепископ сейчас не узнал бы даже родного брата.
Мужик задрал рубаху. На боку у него синела старая, затянувшаяся
рана. Неправильно сросшееся ребро выпирало наружу.
- Еще не узнал?..
Нет, архиепископ не мог его узнать.
- По твоему приказанию меня повесили за ребро, и я висел на крюке
один день и две ночи, пока волки не стянули меня за ноги вниз. Вот!
Мужик показал ногу с изувеченной ступней.
Саймон Сэдбери закрыл глаза.
- Этот виллан был должен аббатству всего четырнадцать шиллингов и
шесть пенсов. Но он богохульничал и кричал плохое о господах и
монахах. Господи! Господи! За какую малость ты так караешь меня! -
бормотал он плача.
Перекрестившись, мужик поднял топор.
Канцлера второпях забыли связать, и он увертывался от каждого
удара. Только на девятый раз голову его отделили от туловища.
На соседнем холме таким же образом распростились с жизнью
казначей Ричард Гелз, Джон Лэг, Уилльям Эппельдор, а также и купец
Ричард Лайонс.
Джек заболел. Шатаясь, он сошел с Тауэргилля. Башмаки его
размокли от крови. Он снял их и бросил в кусты. Трава приятно освежала
горячие ступни. Ему нужно было увидеть Джона Бола. Только одного Джона
Бола!
Он пошел по улице, ведущей к Смисфилду.
Навстречу Джеку бежали люди. Они размахивали дубинками, кольями,
выдернутыми из изгородей, некоторые держали в руках камни.
- За короля Ричарда и общины! - кричали они, и каждый встречный
должен был им отвечать тем же.
Если ему это не приходило в голову, его убивали.
На Ломбард-стрите улицу запрудила огромная толпа ремесленников.
- За короля Джона и общины! - крикнул чей-то одинокий голос.
Джек быстро повернулся. Боль была точно налита в его голове по
самые брови и, когда он поворачивал голову, перекатывалась из одной
стороны в другую.
"Значит, купец был прав! Находятся и такие, которые кричат
Ланкастера. Ни к чему все это. Что может значить один голос на
тысячи!"
Шатаясь, он побрел дальше.
Навстречу ему подмастерья волокли фламандца. Бедняга был уже весь
в крови, но его сзади еще добивали палкой. Всем распоряжался худой
человек в скромном черном платье.
- Он говорил "брот" и "кавзе"! Он говорил "брот" и "кавзе"! -
беснуясь, орали уличные мальчишки и швыряли в фламандца камнями.
Пожилой ремесленник с ремешком на лбу, остановившись, в ужасе
смотрел на это страшное дело. Если бы сейчас с неба упал огненный
дождь, он тоже не мог бы остановить этих людей.
Джек в изнеможении прислонился к забору.
- Что же вы смотрите, мужики! - сказал пожилой ремесленник с
гневом
- Мы ничего не знаем о городских делах. Это расправляются сами
подмастерья, - ответил Джек устало.
- Если бы подмастерья! - крикнул ремесленник, хватая его за
плечо. - Ты приглядись к этому кощею. Сегодня он снял с себя меха и
золото. Это самый богатый человек в Лондоне - суконщик Никлас Брембер.
(Брембер Никлас - бывший мэр города Лондона, один из богатейших купцов
Лондона, живший в царствования Эдуарда III и Ричарда II.)
Джон Бол уже готовился отправиться на Смисфилд, где послушать его
собралось несколько тысяч кентцев, когда, рванув угол палатки, кто-то
вбежал и упал ему в ноги.
Поп тотчас же узнал этого человека и тотчас же понял, что привело
его сюда.
Обняв Джека, он ласково положил его голову к себе на колени.
- Мужайся, мальчик! - сказал он, нежно гладя Джека по спутанным
волосам. - Конечно, это труднее, чем убивать в честном бою. Но ведь мы
мужики, а мужикам всегда выпадает грязная работа!
Глава III
Уот Тайлер, Джон Бол, Джек Строу, Аллан Тредер и Джон Стерлинг в
ряд стояли перед своими людьми, когда мимо с песнями повалили с
Мейль-Энда эссексцы.
Полчаса назад в Лондон возвратился король.
Разглядев кентских вождей, эссексцы бросали в воздух шапки и
кричали. Эти люди вели их в Эссексе и только в Эйризе отстали, когда у
эссексцев появились свои начальники.
Многие мужики украсили свои шапки ветками и цветами. Они шагали,
обнявшись, по трое и по четверо в ряд. Через площадь Св. Екатерины
проходили все новые и новые толпы народа, и воздух дрожал от
приветственных криков.
Мужики подходили к отцу Джону Болу и просили у него
благословения; многие целовали его руки и плечи и даже подол его рясы.
Трудно было добиться, чтобы кто-нибудь рассказал все толком, и
только под конец можно было понять, что произошло на Мейль-Энде.
Король говорил с эссексцами, как лучший друг. Нет, даже больше
подходит сказать - как дитя со своими наставниками. Он принял и
утвердил их петицию, которую для мужиков составили бедные попы уже
много времени назад. У Уота Тайлера она тоже была переписана. Он хотел
еще кое-что к ней добавить, когда будет говорить с королем. Король
принял и утвердил ее всю, за исключением одного пункта.
- Что это за пункт?
Джек взял у Уота пергамент и внимательно просмотрел его от края
до края.
"Все в пределах королевства Англии должны быть освобождены от
всякого рода личной зависимости и рабства, так, чтобы впредь не было
ни одного виллана".
Очень хорошо!
"Всем своим подданным король должен простить всякого рода
совершенные теперь против него преступления, как-то: восстания,
измены, грабежи, захват чужих прав, вымогательства - и даровать им,
всем и каждому, свой крепкий мир".
Это тоже очень хорошо.
За два дня в Лондоне совершено много злых дел; пускай же эти люди
будут прощены.
"Всем подданным короля должно быть даровано право свободно
покупать и продавать во всех городах, местечках и селах, где
производится торговля, и во всех других местах в пределах королевства
Англии".
Ну что ж, это избавит хлебопашцев и рыбаков от перекупщиков,
которые наживались за их счет!
"Землю, которую прежде держали на вилланском праве - за службу,
впредь должно держать исключительно за деньги, причем с акра следует
брать не более четырех пенсов. В тех случаях, когда за акр взимали
менее четырех пенсов, эта последняя плата не должна быть повышаема".
О, это вот самый важный пункт, но король признал и его!
Что же король отклонил? Последнее требование, которое добавил
эссексцам Уот Тайлер: король отказался "выдать повстанцам всех
изменников ему и закону". Однако здесь мужики обошлись и без
королевского разрешения. А что касается Джона Ланкастера и Эдуарда
Кембриджа - дядей короля, которые сейчас отсутствуют, то о них еще
будет говорить сам Уот Тайлер.
- Соломинка, - крикнул, выходя из рядов эссексцев, Джон Джонкинс,
- я возвращаюсь домой! Что мне передать от тебя отцу и женщинам в
Фоббинге?
Джек крепко обнял и расцеловал рыбака. Фоббинг находился ближе
чем за восемь миль от морского берега, и Джонкинсу не следовало бы
покидать свою деревню, но он только в Лондоне узнал о приказе Уота
Тайлера.
- Скажи своим, что я тоже скоро вернусь домой. И куда бы ни лежал
мой путь, но в Фоббинг я зайду обязательно.
- Соломинка, - вспомнил вдруг Джонкинс, - тебя несколько дней
разыскивал парень с лошадкой и письмом. Письмо прислала какая-то
женщина из Эссекса, из замка Тиз. И лошадку и пять флоринов для тебя.
Парень пил со мной в трактире и хвастался знакомством с тобой.
Все внутри Джека задрожало.
- Где же этот парень? - спросил он с трудом.
- Пропала твоя лошадка, и письмо, и флорины! - смеясь, сказал
Джонкинс. - Парень плохо кончил. Его бросили в огонь.
- Что? - переспросил Джек, тоже смеясь и не веря.
- Бросили в огонь! - подтвердил Джонкинс. - Знаешь, сейчас из
Олдгета, из Маршалси, из Флита много воров и разбойников вышло на
свободу. Наш Тредер и ваш Тайлер наказали строго-настрого следить,
чтобы не было грабежа. Кого поймают, бросают в огонь или в воду.
(Олдгет, Маршалси, Флит - лондонские тюрьмы, открытые повстанцами.)
- А этот парнишка? - спросил Джек.
- А этот парнишка ездил следом за олдерменом Джоном Горном и
возил за ним знамя. И когда Матильда Токи позвала олдермена рассудить
ее с зятем, твой малый забрался во двор к Токи. А напротив кентцы
разгромили дом купца Кэддена. Все добро купца было велено бросить в
огонь и сжечь, а твой парнишка не утерпел и унес с собой шкатулку,
полную колец, застежек и серебряных кубков. Его тотчас же догнали и
бросили в огонь. Он сгорел вместе со шкатулкой.
Джек попробовал улыбнуться, но это не получилось.
- И его уже никак не найти? - спросил он безнадежно. - Все
сгорело?
- Косточки найдешь разве, - сказал Джонкинс, хохоча и махая ему
рукой.
Но Джек думал не о парне, а о письме. Да и на лошадке он скорее
бы вернулся домой. Лошадку-то ведь не бросили в огонь? Но Джонкинс был
уже далеко.
Эссексцы с утра до ночи толпами расходились из Лондона. Все пели,
смеялись, а если на улице случалось столкнуться двум друзьям, они
обнимались и целовались, как в светлое Христово воскресенье.
Джек шел к Смисфилду. Болезнь его как рукой сняло после добрых
вестей, принесенных эссексцами.
"Однако что это за парнишка из замка Тиз?"
Джек охотно пожертвовал бы и пятью флоринами, и коньком, и даже
своей собственной курточкой, чтобы посмотреть на него хотя бы одним
глазом!
...Ничем не жертвуя, каждый мог бы этим же вечером увидеть
Лионеля, хотя, надо сказать, вид у него был совсем неказистый. От его
красивых длинных кудрей не осталось и помину, даже брови и ресницы
были опалены, а руки покрыты ожогами и волдырями. Но бывшему пажу
все-таки не изменило его счастье: ему не только удалось выскочить из
огня самому, но унести также с собой шкатулку, из-за которой он так
сильно пострадал. Даже лошадку свою он нашел мирно объедающей чахлый
жасмин у дома Токи.
- Что с тобой случилось, Джон Бэг? - крикнул, разглядывая его,
писец олдермена.
Ничего не отвечая, Лионель вскарабкался на седло. Стегнув конька,
он поспешил прочь от этого проклятого города и от этих проклятых
мужиков. Больше ему с ними не по пути! Отныне он снова будет
называться Лионелем. Если теперь не будет рыцарей и дворян, то
все-таки останутся богатые купцы и ремесленники. Каждый с
удовольствием возьмет к себе в услужение такого бывалого парня. Пока
отрастут волосы, он может пересидеть в замке Тиз. Но в Лондон он
вернется не раньше, чем все эти мужланы уберутся ко всем чертям
отсюда! Нет, больше ему с ними не по пути! А леди Джоанне он скажет,
что не нашел Джека Строу. Пускай она сама попробует отыскать
какого-нибудь человека в адовом котле, в который они превратили город!
В пятницу, 14 июня, кентцы с вечера собрались на Смисфилде,
потому что стало известно, что в субботу к ним прибудет король.
Мало кто спал в эту ночь. Джек несколько раз обходил своих людей,
а на рассвете пошел разыскивать Джона Бола.
Вот поп там действительно храпел под кустом, положив под голову
камень.
Тайлер не спал. В его палатке горела восковая свеча. Он поднял к
Джеку усталое лицо.
- Это труднее, чем таскать камни, - сказал он, вытирая рукавом
лоб.
Джек взял у него из рук пергамент. Побратим его плохо справлялся
с грамотой, и петиция была переписана чьею-то чужой рукой. Но против
каждого пункта ее стояли черточки, птички и крестики. Видно было, что
дэртфордец порядком-таки раздумывал над всеми вопросами.
- А ну-ка, прочти мне ее еще один раз, - сказал он посмеиваясь. -
Ну что? Кровельщики тоже кое-что понимают в государственных делах?
Кровельщик настолько понимал в государственных делах, что, если
выполнить все, что он надумал, во всей Англии не останется
обездоленных людей.
Так решил Джек, укладываясь рядом с побратимом на соломенную
подстилку. Однако ни тот, ни другой не уснул до самого рассвета.
Даже утро уже показывало, что день будет знойный. Небо нависло
так низко, что, казалось, его можно было коснуться рукой, а если
запустить в него камнем, оно все пойдет трещинами, как яичная
скорлупа.
Люди ждали короля с восхода солнца. Нигде поблизости не было ни
деревца, ни навеса, чтобы укрыться в тень, и Тайлер распорядился
отправить двух водовозов с бочками к Темзе. Люди исполнили его наказ
да еще, кроме воды, прихватили с собой из города бочонок пива.
Король тоже, как видно, готовился к встрече с мужиками. Перед тем
как поехать на Смисфилд, он отправился в Уэстминстерское аббатство, к
гробнице Эдуарда-исповедника. Там он молился вместе со своей свитой и
выстоял обедню.
Народ уже изнемогал от зноя, когда показались передовые
королевского отряда. Ричард и сопровождавшая его свита остановились у
госпиталя Св. Варфоломея, напротив Смисфилда.
Джек внимательно и ревниво следил за людьми королевского отряда.
Конечно, это все рыцари, испытанные в военном деле, но, пожалуй, его
кентцы тоже не хуже держатся в строю. Придворные были в шляпах с
перьями и лентами, и только кое-где в рядах блестели шлемы. Король был
при одной тонкой шпаге. Может быть, напрасно кентцы так
многозначительно выставили свои луки и копья?
Джек еще раз внимательно пригляделся к королевским всадникам. Ему
не понравились твердые складки их одежды.
- Уот, - сказал он, возвратившись в лагерь, - почти у всех этих
людей под платьем надеты кольчуги!
- Ничего, - сказал дэртфордец беззаботно, - на этом солнце они в
них испекутся, как грудинка на вертеле.
Как только господа расположились в порядке у госпиталя Св.
Варфоломея, из их рядов выехал всадник. Это был мэр города Лондона
Уилльям Уолворс. Он прибыл сообщить повстанцам, чтобы они выслали
своего представителя для переговоров с королем.
Когда мужики стояли лагерем на площади Св. Екатерины, Ричард имел