Страница:
«Я знаю, как хороши его картины, — писала Эллен об искусстве Сикерта. — Я всегда это знала».
К 1881 году молодой красивый голубоглазый Уолтер связал свою жизнь с женщиной, чей ежегодный доход составлял 250 фунтов — больше, чем мог заработать в те годы молодой врач. Ничто не мешало Сикерту поступить в Школу изящных искусств Слейда в Лондоне. Курс обучения в этой школе был построен великолепно: ученики рисовали античные скульптуры и живых натурщиков, занимались гравюрой, скульптурой, археологией, изучали перспективу, химию материалов, используемых в живописи, и анатомию. По вторникам и четвергам читались лекции по «костям, суставам и мышцам».
Во время обучения в Слейде Сикерт сдружился с Уистлером, но мы не знаем, как они познакомились. По одной версии, Сикерт и Уистлер встретились в «Лицеуме», где выступала Эллен Терри. На вызовах Сикерт бросил букет роз со свинцовой вкладкой на сцену, и этот любовный дар чуть не сокрушил Генри Ирвинга. В толпе раздалось знаменитое уистлеровское «ха-ха». Когда публика разошлась, Уистлер захотел увидеть дерзкого молодого человека.
По другой версии, Сикерт просто «наткнулся» на Уистлера в магазине или на вечеринке у дочерей Кобдена. Сикерт никогда не был застенчив и всегда получал то, чего хотел. Уистлер убедил Сикерта не тратить время на обучение в художественной школе и предложил поработать вместе с ним в настоящей студии. Молодой человек бросил Слейд и стал учеником Уистлера. Он работал рядом с мастером, но как развивались его отношения с Эллен, остается для нас загадкой.
Единственные сведения о ранних годах брака Эллен и Уолтера не говорят о том, что между ними существовала романтическая привязанность друг к другу. В своих мемуарах Жак-Эмиль Бланш пишет о том, что Эллен была намного старше Сикерта и он мог относиться к ней, как к «старшей сестре». Бланш считал, что супруги отлично подходят друг другу «интеллектуально», и замечал, что они предоставили друг другу «полную свободу». Навещая Бланша в Дьеппе, Сикерт не обращал на Эллен никакого внимания. Он просто исчезал в узких улочках и темных дворах или уходил в своих «таинственные комнаты, снятые в районе порта, куда никого не приглашал».
При разводе суд пришел к выводу, что Сикерт виновен в «супружеской неверности, а также в том, что больше чем на два года оставил свою жену без каких-либо видимых причин». По-видимому, именно Эллен в конце концов отказалась жить вместе с Сикертом. Нет никаких доказательств того, что у Сикерта были какие-то сексуальные похождения. В заявлении о разводе Эллен утверждала, что Сикерт оставил ее 29 сентября 1896 года и что 21 апреля 1898 года он изменил ей с женщиной, чье имя осталось для Эллен «неизвестным». Предполагаемая измена имела место в «Мидленд Гранд Отеле» в Лондоне. Затем 4 мая 1899 года Сикерт снова изменил Эллен с неизвестной женщиной.
Различные биографы объясняют дату развода тем, что в этот день Сикерт признался Эллен в том, что он неверен ей и никогда не будет верен. Если это так, то его интрижки — предполагая, что у него было не только две, упомянутые в судебных материалах, — всегда были с «неизвестными» женщинами. Я не нашла никаких свидетельств его связи с женщинами, никаких упоминаний о том, что он позволял себе непристойные жесты или высказывания, несмотря на то, что Сикерт был очень несдержан на язык. Молодая художница Нина Хэмнетт, ведущая весьма свободный образ жизни и никогда не отказывавшаяся от выпивки и секса, пишет в своей автобиографии о том, что Сикерт отводил ее домой, когда она была слишком пьяна. Она ездила с ним и во Францию. Откровенная Нина не пишет ни единого слова о том, что Сикерт пытался хотя бы даже флиртовать с ней.
Эллен могла действительно верить в то, что Сикерт изменяет ей с женщинами, а может быть, ей просто хотелось скрыть унизительную правду о том, что ее брак никогда не был настоящим. В конце XIX века женщина не имела законного права оставить мужа, если он ей не изменял, не бил или не бросил ее сам. Эллен с Сикертом пошли на такие условия. Он не боролся с ней. Можно предположить, что Эллен знала о его изуродованном пенисе, но, скорее всего, братские отношения, существовавшие в этом браке, не позволяли супругам раздеваться в присутствии друг друга или заниматься сексом.
Во время бракоразводного процесса Эллен писала, что Сикерт просил ее дать ему еще один шанс. Он обещал стать другим человеком, говорил, что Эллен — единственный человек на свете, который ему по-настоящему дорог, что у него никогда не было отношений с другими женщинами. Адвокат Эллен считал, что Сикерт говорит искренне, но, принимая во внимание его прошлую жизнь, верить ему не следует. Он вряд ли способен выполнить обещания, которые он давал. Адвокат настоятельно рекомендовал Эллен требовать развода.
«Я ужасно страдаю и не могу ничем заниматься. Я постоянно плачу, — написала Эллен Джейни. — Я понимаю, что моя любовь к нему не умерла».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
К 1881 году молодой красивый голубоглазый Уолтер связал свою жизнь с женщиной, чей ежегодный доход составлял 250 фунтов — больше, чем мог заработать в те годы молодой врач. Ничто не мешало Сикерту поступить в Школу изящных искусств Слейда в Лондоне. Курс обучения в этой школе был построен великолепно: ученики рисовали античные скульптуры и живых натурщиков, занимались гравюрой, скульптурой, археологией, изучали перспективу, химию материалов, используемых в живописи, и анатомию. По вторникам и четвергам читались лекции по «костям, суставам и мышцам».
Во время обучения в Слейде Сикерт сдружился с Уистлером, но мы не знаем, как они познакомились. По одной версии, Сикерт и Уистлер встретились в «Лицеуме», где выступала Эллен Терри. На вызовах Сикерт бросил букет роз со свинцовой вкладкой на сцену, и этот любовный дар чуть не сокрушил Генри Ирвинга. В толпе раздалось знаменитое уистлеровское «ха-ха». Когда публика разошлась, Уистлер захотел увидеть дерзкого молодого человека.
По другой версии, Сикерт просто «наткнулся» на Уистлера в магазине или на вечеринке у дочерей Кобдена. Сикерт никогда не был застенчив и всегда получал то, чего хотел. Уистлер убедил Сикерта не тратить время на обучение в художественной школе и предложил поработать вместе с ним в настоящей студии. Молодой человек бросил Слейд и стал учеником Уистлера. Он работал рядом с мастером, но как развивались его отношения с Эллен, остается для нас загадкой.
Единственные сведения о ранних годах брака Эллен и Уолтера не говорят о том, что между ними существовала романтическая привязанность друг к другу. В своих мемуарах Жак-Эмиль Бланш пишет о том, что Эллен была намного старше Сикерта и он мог относиться к ней, как к «старшей сестре». Бланш считал, что супруги отлично подходят друг другу «интеллектуально», и замечал, что они предоставили друг другу «полную свободу». Навещая Бланша в Дьеппе, Сикерт не обращал на Эллен никакого внимания. Он просто исчезал в узких улочках и темных дворах или уходил в своих «таинственные комнаты, снятые в районе порта, куда никого не приглашал».
При разводе суд пришел к выводу, что Сикерт виновен в «супружеской неверности, а также в том, что больше чем на два года оставил свою жену без каких-либо видимых причин». По-видимому, именно Эллен в конце концов отказалась жить вместе с Сикертом. Нет никаких доказательств того, что у Сикерта были какие-то сексуальные похождения. В заявлении о разводе Эллен утверждала, что Сикерт оставил ее 29 сентября 1896 года и что 21 апреля 1898 года он изменил ей с женщиной, чье имя осталось для Эллен «неизвестным». Предполагаемая измена имела место в «Мидленд Гранд Отеле» в Лондоне. Затем 4 мая 1899 года Сикерт снова изменил Эллен с неизвестной женщиной.
Различные биографы объясняют дату развода тем, что в этот день Сикерт признался Эллен в том, что он неверен ей и никогда не будет верен. Если это так, то его интрижки — предполагая, что у него было не только две, упомянутые в судебных материалах, — всегда были с «неизвестными» женщинами. Я не нашла никаких свидетельств его связи с женщинами, никаких упоминаний о том, что он позволял себе непристойные жесты или высказывания, несмотря на то, что Сикерт был очень несдержан на язык. Молодая художница Нина Хэмнетт, ведущая весьма свободный образ жизни и никогда не отказывавшаяся от выпивки и секса, пишет в своей автобиографии о том, что Сикерт отводил ее домой, когда она была слишком пьяна. Она ездила с ним и во Францию. Откровенная Нина не пишет ни единого слова о том, что Сикерт пытался хотя бы даже флиртовать с ней.
Эллен могла действительно верить в то, что Сикерт изменяет ей с женщинами, а может быть, ей просто хотелось скрыть унизительную правду о том, что ее брак никогда не был настоящим. В конце XIX века женщина не имела законного права оставить мужа, если он ей не изменял, не бил или не бросил ее сам. Эллен с Сикертом пошли на такие условия. Он не боролся с ней. Можно предположить, что Эллен знала о его изуродованном пенисе, но, скорее всего, братские отношения, существовавшие в этом браке, не позволяли супругам раздеваться в присутствии друг друга или заниматься сексом.
Во время бракоразводного процесса Эллен писала, что Сикерт просил ее дать ему еще один шанс. Он обещал стать другим человеком, говорил, что Эллен — единственный человек на свете, который ему по-настоящему дорог, что у него никогда не было отношений с другими женщинами. Адвокат Эллен считал, что Сикерт говорит искренне, но, принимая во внимание его прошлую жизнь, верить ему не следует. Он вряд ли способен выполнить обещания, которые он давал. Адвокат настоятельно рекомендовал Эллен требовать развода.
«Я ужасно страдаю и не могу ничем заниматься. Я постоянно плачу, — написала Эллен Джейни. — Я понимаю, что моя любовь к нему не умерла».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
САМОЕ ТЕМНОЕ ВРЕМЯ СУТОК
Роли, которые исполнял Сикерт, менялись, как свет и тени на его картинах.
Форма никогда не имеет четкого очертания, потому что ее формируют свет, тени и полутона. Жизнь Сикерта не имела границ и ограничений. Его форма менялась ежеминутно под влиянием его загадочного настроения и внезапно появившейся цели.
Те, кто хорошо его знал, понимали, что Сикерт — настоящий «хамелеон» и «позер». Он часами прогуливался по улицам Лондона в кричащем клетчатом пальто. За городом он мог стать фермером, или сельским сквайром, или бродягой, или денди в черном галстуке. Он мог выйти встречать поезд в домашних тапочках. Он был Джеком Потрошителем в шляпе, надвинутой на глаза, и красном шарфе, обмотанном вокруг шеи, пробирающимся по темным улицам в свою тайную студию и прячущимся от тусклого света «темного фонаря».
Писатель и критик викторианской эпохи Клайв Белл тесно общался с Сикертом. Их отношения можно было назвать любовью-ненавистью. Белл писал, что в один и тот же день Сикерт мог быть Джоном Буллом, Вольтером, архиепископом Кентерберийским, папой римским, поваром, денди, букмекером, адвокатом. Белл считал, что Сикерт не был ученым, кем его считали очень многие. Он просто «притворялся, что знает гораздо больше, чем знал на самом деле», пусть даже он и был величайшим английским художником со времен Констебля. Никогда нельзя было быть уверенным в том, что сейчас Сикерт является самим собой, а не играет новую роль. Для него не существовало стандартов, он не любил и не ценил ничего, что не являлось частью его самого.
Эллен была частью его самого. Он пользовался ею. Он мог не воспринимать ее как другое человеческое существо, потому что все люди и все вещи были продолжением его самого. Во время убийств Элизабет Страйд и Кэтрин Эддоуз Эллен находилась в Ирландии. Она была там же, когда 16 октября Джордж Ласк, глава Наблюдательного комитета Ист-Энда, получил по почте половину человеческой почки. Спустя почти две недели куратор патологического музея лондонской больницы доктор Томас Опеншоу получил письмо, написанное на бумаге с водяными знаками фирмы «Пири и сыновья». Письмо было подписано «Джек Потрошитель».
«Старик, ты был прав, это была левая почка… Скоро я снова выйду на работу и пришлю тебе еще один экземпляр внутренностей».
Почку сочли принадлежащей Кэтрин Эддоуз. Маловероятно, что Потрошитель мог получить половину человеческой почки из другого источника. Орган был законсервирован, но в конце концов разложился. В 50-е годы XX века его выбросили. Как раз в это время Уотсон и Крик открыли двойную спираль ДНК.
В прошлые века тела и части тел консервировали в спирте или крепких алкогольных напитках, например в вине. Во времена Потрошителя некоторые больницы использовали для этой цели глицерин. Когда человек, занимавший высокое положение, умирал на корабле и его тело требовалось сохранить для подобающих похорон, единственным способом было поместить его в мед или спирт. Если Джон Смит, отец-основатель Виргинии, умер бы во время своего пути к Новому Свету, его тело вернули бы в Лондон замаринованным в бочонке.
Полицейские рапорты гласят, что почка, присланная Джорджу Ласку, была извлечена из тела Кэтрин Эддоуз почти две недели назад и хранилась в спирте, скорее всего, в вине. Мистер Ласк не был шокирован и не поспешил передать почку полиции. Получив ужасный подарок в сопровождении письма, которое до наших дней не дошло, он «не придал этому большого значения». Викторианцы не знали об убийцах-психопатах, которые собирают части тел и рассылают их вместе с издевательскими письмами властям.
Сначала все предположили, что почка собачья, но Ласк и полиция очень скоро отмели эту точку зрения. Почку сочли чьим-то глупым розыгрышем. Доктор Опеншоу и другие эксперты считали, что почка человеческая — хотя у них вряд ли были основания полагать, что она принадлежит «женщине, страдавшей болезнью Брайта». Почку передали доктору Опеншоу в лондонскую больницу. Если бы почка просуществовала еще несколько десятилетий и если бы можно было эксгумировать тело Кэтрин Эддоуз, эксперты могли бы провести анализ ДНК. В суде, который мог бы доставить Уолтеру Сикерту серьезные неприятности (если бы он, конечно, был еще жив), доказательствами его вины служили бы водяные знаки на его бумаге и на бумаге, использованной Джеком Потрошителем, почтовые отметки на конвертах и совпадение ДНК.
Если Эллен получала известия из дома, она должна была знать о почке. Она должна была знать о двойном убийстве, произошедшем через неделю после ее отъезда в Ирландию. Она могла слышать о «человеческих костях», обнаруженных в сточной канаве в Пекхэме, о свертке с полуразложившейся женской рукой, найденном в саду школы для слепых на Ламбет Роуд, или о сваренной ноге, которую сочли принадлежащей медведю.
Эллен должна была знать о женском торсе, обнаруженном возле нового здания Скотланд-Ярда. Обезглавленную и лишенную конечностей женщину перевезли в морг на Милбенк-стрит. Этот труп так мало сказал доктору Невиллу и полиции, что они так и не смогли прийти к окончательному решению относительно руки, найденной в Пимлико 11 октября. Доктор Невилл был уверен, что рука является частью тела, но она была в мозолях, а ногти были обкусаны — как у женщины, которая ведет тяжелый образ жизни. Когда доктор Томас Бонд ассистировал при обследовании, он сказал, что рука была нежной с ухоженными ногтями. Рука могла быть грязной, ногти могли быть заляпаны тиной и илом — ведь ее нашли в реке. Но когда ее отмыли, рука явно указывала на высокий социальный статус.
По одному рапорту, расчлененная женщина имела плотное телосложение. В другом говорится, что у нее была светлая кожа. У нее были темно-русые волосы, ей было около двадцати шести лет. По утверждению врача, ее рост составлял пять футов семь или восемь дюймов. Цвет кожи мог измениться из-за обесцвечивания или разложения. Со временем кожа становится темной, зеленовато-черной. Основываясь на состоянии найденных останков, трудно определить реальный цвет кожи человека.
Расхождения в описании могут породить серьезные проблемы при идентификации трупа. Конечно, существуют криминалистические способы восстановления лица по костям черепа (если найдена голова). Но в XIX веке таких способов не существовало. Работая в Виргинии, мне пришлось столкнуться с подобным делом. Лицо неизвестного мужчины было восстановлено из зеленой глины, основываясь на сохранившихся костях черепа. Цвет волос определили по расовым характеристикам скелета (мужчина был афроамериканцем). А в орбиты глаз вставили стеклянные протезы.
Черно-белую фотографию восстановленного лица поместили в газеты. Ее увидела женщина и пришла в морг, чтобы удостовериться в том, что это не ее сын. Она взглянула на скульптуру и сказала эксперту: «Нет, это не он. Его лицо не было зеленым». Как оказалось, убитый мужчина действительно был сыном этой женщины. (В наши дни лицевые реконструкции неизвестных трупов выполняются из глины, которую затем красят в примерный цвет кожи убитого, основываясь на расовых характеристиках.)
В заключении, подписанном доктором Невиллом и доктором Томасом Бондом, говорилось, что торс принадлежал женщине, рост которой составлял пять футов семь или восемь дюймов. Это утверждение является сомнительным, поскольку рост они определяли по тому, что имелось в их распоряжении. Множество людей приходило в морг, чтобы удостовериться, что останки не принадлежат их исчезнувшим родственникам или знакомым. В те времена подобный рост считался для женщины большим. Если бы доктора уменьшили его на два или три дюйма, вряд ли кто-нибудь опознал бы труп. Впрочем, его и так никто не опознал.
Я считаю, что врачи постарались сделать все, что было в их силах, основываясь на том, чем они располагали. Они не знали о судебной антропологии. Они не знали о своевременных стандартах антропологических критериев, которые позволяют довольно точно определять возраст. Они могли не знать об эпифизах, то есть о центрах роста костей, они не могли их увидеть, если только тело или найденные конечности не были сварены в воде. Центры роста — это места соединения, подобные тем, что связывают ребра с грудиной. У молодых людей эти соединения еще мягкие, хрящевые. С возрастом они затвердевают.
В 1888 году не существовало калибровки и алгоритмов. Полиция и эксперты не располагали достижениями XX века, у них не было приборов, позволяющих точно определить рост человека по длине плечевой кости, лучевой кости, локтевой кости, бедра и большеберцовой кости — то есть по длинным костям рук и ног. Изменения плотности или минерального состава костей говорят о возрасте. Например, уменьшение плотности костной ткани однозначно говорит о зрелом или даже пожилом возрасте.
Невозможно было точно определить, что убитой женщине было двадцать шесть лет, хотя по останкам можно определить, что женщина была довольно молода и имела темные волосы, поскольку волосы сохранились в подмышечных впадинах. То, что женщина была убита пять недель назад, также было чистым предположением. У врачей просто не было научных способов точно определить время смерти по разложению тела. Они ничего не знали об энтомологии — о том, как по развитию насекомых можно определить время смерти, а ведь на останках, найденных у здания Скотланд-Ярда, кишели личинки.
Во время вскрытия доктора нашли бледные, обескровленные органы, которые говорили о кровотечении, а следовательно, можно было предположить, что женщине перерезали горло, прежде чем расчленить. Во время следствия доктор Томас Бонд показал, что останки принадлежали «хорошо упитанной» женщине с «большими и выступающими вперед грудями», однако страдавшей жестоким плевритом в одном легком. Ее матка отсутствовала, а таз и ноги были отделены на уровне четвертого поясничного позвонка. Руки были отделены в плечевых суставах несколькими резкими надрезами. Женщина была обезглавлена несколькими надрезами чуть ниже гортани. Доктор Бонд сказал, что тело было разделано очень умело. На теле были обнаружены «отчетливые следы», говорящие о том, что труп перевязывали веревкой. Отметки от веревки — очень многозначительная деталь. Эксперименты, проведенные в начале и середине XIX века, говорят о том, что на телах людей, умерших некоторое время назад, таких следов не остается. Значит, расчлененная женщина была связана еще живой или сразу после смерти.
Отделение тазового отдела совершенно необычно для расчленения. Но ни врачи, ни полиция не придали этой детали большого значения и даже не высказали своего мнения по этому поводу. Никакие другие части тела женщины не были обнаружены, за исключением того, что сочли ее левой ногой, отрезанной чуть ниже колена. Часть ноги была захоронена в нескольких ярдах от того места, где обнаружили торс. Доктор Бонд описал найденную конечность как «крайне ухоженную». Ступня была гладкой, ногти аккуратно подстрижены. Не было ни мозолей, ни косточек, говоривших о низком происхождении жертвы.
Полиция и доктора решили, что женщину расчленили, чтобы скрыть ее личность. Это заключение идет вразрез с тем, что убийца отделил таз жертвы на уровне четвертого поясничного позвонка и бедренного сустава, словно желая удалить половые органы и гениталии. Можно было заметить в этом сходство с убийствами, совершенными Потрошителем, ведь он вскрывал животы своих жертв и вырывал влагалище и матку.
Когда торс обнаружили, он был завернут в старую тряпку и перевязан веревками. Об этом говорил Фредерик Уилдор, плотник, обнаруживший таинственный сверток в шесть часов утра 2 октября. Плотник пришел на стройку в поисках своего ящика с инструментами. Уилдор развернул тряпку и перерезал веревки. В первый момент он не понял, что перед ним. «Я подумал, что это старый окорок или что-то вроде того», — сказал он на следствии. Стройка нового здания была настоящим лабиринтом, и спрятать там тело было невозможно, если человек, сделавший это, не знал точной дороги. «Там всегда было так темно, как в самое темное время суток», — заявил плотник.
На останках были обнаружены клочки газеты, которые оказались фрагментами старого выпуска «Дейли Кроникл» от 24 августа 1888 года и ежедневной газеты «Эхо», стоившей полпенни. Сикерт был страстным читателем газет. На фотографии, сделанной в конце его жизни, мы видим, что его студия буквально завалена газетами. «Эхо» была либеральной газетой, в которой часто печатались статьи о творчестве Сикерта. 24 августа 1888 года на четвертой странице напечатан раздел «Вопросы и ответы». Все вопросы и ответы следовало присылать в редакцию на открытках, причем реклама была строжайше запрещена.
Из восемнадцати ответов, опубликованных 24 августа 1888 года, пять подписаны инициалами «У.С.». Вот они:
«Ответ первый (3580): Остенде. Я бы не советовал „У.Б.“ выбирать Остенде для двухнедельного отдыха, он заскучает там за два дня. Это место для демонстрации нарядов, причем очень дорогое. Окружающая местность довольно плоска и неинтересна. Кроме того, все дороги облицованы гранитом. Английским туристам я бы порекомендовал „Желтый дом“ или „Мезон Жюне“, принадлежащие англичанам. Они находятся поблизости от железнодорожного вокзала и причала. Хорош также „Отель дю Норд“. Здесь вполне приемлемые цены, но больших отелей лучше избегать. Песок на пляже замечательный. Знание французского не требуется. У.С.».
(Остенде — это порт и курорт в Бельгии, куда можно добраться из Дувра. Сикерт бывал в Остенде.)
«Ответ второй (3686): Популярные оперы. Популярность „Трубадура“ объясняется красотой музыки и великолепными ариями. Такую музыку нельзя считать „высококлассной“. Я не раз слышал от „профессиональных“ музыкантов, что это и не музыка вовсе. Лично я предпочитаю „Трубадура“ всем другим операм, за исключением „Дон Жуана“. — У.С.».
«Ответ третий (3612): Паспорта. Боюсь, что „Несчастный полюс“ будет привлекать внимание тех стран, где паспорта не требуются, но где весьма приятно путешествовать. Однажды я встретил человека, который путешествовал с позаимствованным паспортом. Его уличили в этом и отправили в тюрьму, где он и пробыл некоторое время. — У.С.».
«Ответ четвертый (3623): Смена имени. Все, что должен сделать „Джонс“, это взять кисть, замазать „Джонс“ и вывести „Браун“. Разумеется, это не снимет с него ответственности за поступки „Джонса“. Он останется „Джонсом“, подписывающимся „Браун“. — У.С.».
«Ответ пятый (3627): Письма о натурализации. Для того чтобы получить этот документ, иностранец должен прожить в стране пять лет безвыездно или пять лет за последние восемь лет. Кроме того, он должен подать декларацию о том, что намерен проживать здесь и дальше, представив доказательства от четырех родившихся в Британии владельцев собственности. — У.С.».
Ответы с указанием номеров вопросов говорят о том, что автор хорошо знаком с газетой и является ее постоянным читателем. Отправить сразу пять ответов мог только человек, страстно жаждущий признания. Вспомните, как бомбардировал газеты письмами Сикерт и сколько писем прислал в полицию и прессу Джек Потрошитель. Новости — вот основной лейтмотив жизни Сикерта и игры Потрошителя. Письмо Потрошителя в магистрат полиции написано изысканным почерком на клочке газеты «Стар» от 4 декабря. Оторванный фрагмент газеты содержит объявление о выставке гравюр, а на обороте остался подзаголовок «Ничейный ребенок».
Уолтер Сикерт никогда не был уверен в том, кто он и откуда появился. Он был «неангличанином», если процитировать еще одну подпись, обнаруженную на письме Потрошителя. Его сценическим псевдонимом было «мистер Немо» (или «Господин Никто»). В телеграмме, которую Потрошитель прислал в полицию без даты, но, скорее всего, в конце осени 1888 года, он написал в графе отправитель «Господин Никто», потом зачеркнул написанное и написал «Джек Потрошитель». Сикерт не был французом, но считал себя французским художником. Однажды он написал, что собирается принять французское гражданство, чего никогда не сделал. В другом письме он пишет, что сердцем всегда останется немцем.
Большинство писем Потрошителя, отправленных с 20 октября до 10 ноября 1888 года, имеют почтовый штемпель Лондона. Можно с уверенностью утверждать, что Сикерт находился в Лондоне вплоть до 22 октября, чтобы присутствовать на открытии «Первой выставки пастели», которая состоялась в галерее Гросвенор. В письмах к Бланшу Сикерт пишет о выборе новых членов Клуба нового английского искусства. Отсюда можно сделать вывод, что Сикерт находился в Лондоне или, по крайней мере, в Англии всю осень — возможно, до конца года.
В конце октября Эллен вернулась в дом 54 по Бродхерст-гарденз. Она тяжело заболела и провела в постели весь ноябрь. Я не нашла никаких сведений о том, что она проводила время с мужем или хотя бы знала, где он находится. Не знаю, пугали ли ее жестокие события, случившиеся в шести милях от ее дома, но вряд ли она осталась спокойной. Столица была в ужасе, но самое страшное ждало ее впереди.
Мэри Келли было двадцать четыре года. Она была очень хороша собой — прекрасная фигура, темные волосы, красивое лицо. Она получила хорошее образование, куда лучшее, чем остальные «несчастные», бродившие по улицам. Мэри жила в доме 26 по Дорсет-стрит. Дом снимал некий Джон Маккарти, который владел москательной лавкой и сдавал комнаты в доме 26 очень бедным людям. Мэри жила в комнате 13 на первом этаже. Комната имела площадь в двенадцать футов и отделялась от соседней перегородкой, примыкавшей прямо к ее деревянной постели. Дверь комнаты и два больших окна выходили на Миллер-корт. Несколько дней назад, Мэри сама не знала когда, она потеряла свой ключ.
Впрочем, потеря не причинила ей никаких неудобств. Не так давно она слишком много выпила и решила встретиться со своим приятелем Джозефом Барнеттом, угольщиком. Она не помнила, что делала, но, скорее всего, разбила окно. Они с Барнеттом пролезли в образовавшуюся дыру и вскрыли дверь. Им не пришло в голову вставить новое стекло или заменить ключ. Да у них и не было на это денег.
Мэри Келли в последний раз повздорила с Джозефом Барнеттом десять дней назад. Они подрались. Причиной ссоры была женщина по имени Мария Харви. Мэри начала спать с ней в понедельник и вторник, а Барнетту это не понравилось. Он съехал с квартиры, предоставив Мэри самой расплачиваться за нее. Барнетт и Мэри поссорились, но он все же продолжал время от времени с ней встречаться и иногда давал ей денег.
Мария Харви в последний раз видела Мэри в четверг днем, 8 ноября. Мария пришла навестить подругу. Мария работала прачкой. Она спросила, можно ли оставить у Мэри грязное белье: две мужские рубашки, детскую рубашку, черное пальто, черную шляпку с черными лентами, белую детскую нижнюю юбку. Мария отдала также закладную на серую шаль. Она обещала забрать вещи позже. Мария все еще была у подруги, когда к той неожиданно пришел Барнетт.
«Что ж, Мэри Джейн, — сказала Мария, уходя, — вечером не увидимся». Она больше не видела Мэри живой.
Мэри Келли родилась в Лимерике. Она была дочерью Джона Келли, ирландского рабочего. Шесть братьев Мэри жили дома, один служил в армии, а сестра работала на рынке. Семья переехала в Кэрнарвоншир в Уэльсе, когда Мэри была еще маленькой. В шестнадцать лет она вышла замуж за шахтера по фамилии Дэвис. Два или три года спустя он погиб при взрыве в шахте, и Мэри переехала в Кардифф, где поселилась у двоюродной сестры. Тогда она начала выпивать и заниматься проституцией. Через семь месяцев Мэри угодила в больницу, где лечилась от венерической болезни.
В 1884 году она перебралась в Англию, где продолжала заниматься своим неприглядным ремеслом. Я не нашла никаких ее фотографий, за исключением посмертных, сделанных с уже изуродованного трупа. Но на рисунках она выглядит весьма привлекательной молодой женщиной с фигурой, похожей на песочные часы, очень модной в то время. По одежде и манере поведения можно было сказать, что эта женщина знала лучшие времена. Но сама она старалась забыть об этом с помощью алкоголя.
Некоторое время Мэри была проституткой в Вест-Энде. Она встречалась с джентльменами, которые умели отблагодарить симпатичную женщину за ее услуги. Кто-то из мужчин даже взял ее во Францию, но она пробыла там всего десять дней и вернулась в Лондон. Друзьям Мэри говорила, что жизнь во Франции ей не понравилась. Она жила с одним мужчиной на Рэтклифф-хайвей, затем с другим на Пеннингтон-стрит. Позже она жила со штукатуром на Бетнал Грен. Джозеф Барнетт и представления не имел, со сколькими мужчинами и как долго жила его подруга до встречи с ним. Так он заявил на следствии.
Форма никогда не имеет четкого очертания, потому что ее формируют свет, тени и полутона. Жизнь Сикерта не имела границ и ограничений. Его форма менялась ежеминутно под влиянием его загадочного настроения и внезапно появившейся цели.
Те, кто хорошо его знал, понимали, что Сикерт — настоящий «хамелеон» и «позер». Он часами прогуливался по улицам Лондона в кричащем клетчатом пальто. За городом он мог стать фермером, или сельским сквайром, или бродягой, или денди в черном галстуке. Он мог выйти встречать поезд в домашних тапочках. Он был Джеком Потрошителем в шляпе, надвинутой на глаза, и красном шарфе, обмотанном вокруг шеи, пробирающимся по темным улицам в свою тайную студию и прячущимся от тусклого света «темного фонаря».
Писатель и критик викторианской эпохи Клайв Белл тесно общался с Сикертом. Их отношения можно было назвать любовью-ненавистью. Белл писал, что в один и тот же день Сикерт мог быть Джоном Буллом, Вольтером, архиепископом Кентерберийским, папой римским, поваром, денди, букмекером, адвокатом. Белл считал, что Сикерт не был ученым, кем его считали очень многие. Он просто «притворялся, что знает гораздо больше, чем знал на самом деле», пусть даже он и был величайшим английским художником со времен Констебля. Никогда нельзя было быть уверенным в том, что сейчас Сикерт является самим собой, а не играет новую роль. Для него не существовало стандартов, он не любил и не ценил ничего, что не являлось частью его самого.
Эллен была частью его самого. Он пользовался ею. Он мог не воспринимать ее как другое человеческое существо, потому что все люди и все вещи были продолжением его самого. Во время убийств Элизабет Страйд и Кэтрин Эддоуз Эллен находилась в Ирландии. Она была там же, когда 16 октября Джордж Ласк, глава Наблюдательного комитета Ист-Энда, получил по почте половину человеческой почки. Спустя почти две недели куратор патологического музея лондонской больницы доктор Томас Опеншоу получил письмо, написанное на бумаге с водяными знаками фирмы «Пири и сыновья». Письмо было подписано «Джек Потрошитель».
«Старик, ты был прав, это была левая почка… Скоро я снова выйду на работу и пришлю тебе еще один экземпляр внутренностей».
Почку сочли принадлежащей Кэтрин Эддоуз. Маловероятно, что Потрошитель мог получить половину человеческой почки из другого источника. Орган был законсервирован, но в конце концов разложился. В 50-е годы XX века его выбросили. Как раз в это время Уотсон и Крик открыли двойную спираль ДНК.
В прошлые века тела и части тел консервировали в спирте или крепких алкогольных напитках, например в вине. Во времена Потрошителя некоторые больницы использовали для этой цели глицерин. Когда человек, занимавший высокое положение, умирал на корабле и его тело требовалось сохранить для подобающих похорон, единственным способом было поместить его в мед или спирт. Если Джон Смит, отец-основатель Виргинии, умер бы во время своего пути к Новому Свету, его тело вернули бы в Лондон замаринованным в бочонке.
Полицейские рапорты гласят, что почка, присланная Джорджу Ласку, была извлечена из тела Кэтрин Эддоуз почти две недели назад и хранилась в спирте, скорее всего, в вине. Мистер Ласк не был шокирован и не поспешил передать почку полиции. Получив ужасный подарок в сопровождении письма, которое до наших дней не дошло, он «не придал этому большого значения». Викторианцы не знали об убийцах-психопатах, которые собирают части тел и рассылают их вместе с издевательскими письмами властям.
Сначала все предположили, что почка собачья, но Ласк и полиция очень скоро отмели эту точку зрения. Почку сочли чьим-то глупым розыгрышем. Доктор Опеншоу и другие эксперты считали, что почка человеческая — хотя у них вряд ли были основания полагать, что она принадлежит «женщине, страдавшей болезнью Брайта». Почку передали доктору Опеншоу в лондонскую больницу. Если бы почка просуществовала еще несколько десятилетий и если бы можно было эксгумировать тело Кэтрин Эддоуз, эксперты могли бы провести анализ ДНК. В суде, который мог бы доставить Уолтеру Сикерту серьезные неприятности (если бы он, конечно, был еще жив), доказательствами его вины служили бы водяные знаки на его бумаге и на бумаге, использованной Джеком Потрошителем, почтовые отметки на конвертах и совпадение ДНК.
Если Эллен получала известия из дома, она должна была знать о почке. Она должна была знать о двойном убийстве, произошедшем через неделю после ее отъезда в Ирландию. Она могла слышать о «человеческих костях», обнаруженных в сточной канаве в Пекхэме, о свертке с полуразложившейся женской рукой, найденном в саду школы для слепых на Ламбет Роуд, или о сваренной ноге, которую сочли принадлежащей медведю.
Эллен должна была знать о женском торсе, обнаруженном возле нового здания Скотланд-Ярда. Обезглавленную и лишенную конечностей женщину перевезли в морг на Милбенк-стрит. Этот труп так мало сказал доктору Невиллу и полиции, что они так и не смогли прийти к окончательному решению относительно руки, найденной в Пимлико 11 октября. Доктор Невилл был уверен, что рука является частью тела, но она была в мозолях, а ногти были обкусаны — как у женщины, которая ведет тяжелый образ жизни. Когда доктор Томас Бонд ассистировал при обследовании, он сказал, что рука была нежной с ухоженными ногтями. Рука могла быть грязной, ногти могли быть заляпаны тиной и илом — ведь ее нашли в реке. Но когда ее отмыли, рука явно указывала на высокий социальный статус.
По одному рапорту, расчлененная женщина имела плотное телосложение. В другом говорится, что у нее была светлая кожа. У нее были темно-русые волосы, ей было около двадцати шести лет. По утверждению врача, ее рост составлял пять футов семь или восемь дюймов. Цвет кожи мог измениться из-за обесцвечивания или разложения. Со временем кожа становится темной, зеленовато-черной. Основываясь на состоянии найденных останков, трудно определить реальный цвет кожи человека.
Расхождения в описании могут породить серьезные проблемы при идентификации трупа. Конечно, существуют криминалистические способы восстановления лица по костям черепа (если найдена голова). Но в XIX веке таких способов не существовало. Работая в Виргинии, мне пришлось столкнуться с подобным делом. Лицо неизвестного мужчины было восстановлено из зеленой глины, основываясь на сохранившихся костях черепа. Цвет волос определили по расовым характеристикам скелета (мужчина был афроамериканцем). А в орбиты глаз вставили стеклянные протезы.
Черно-белую фотографию восстановленного лица поместили в газеты. Ее увидела женщина и пришла в морг, чтобы удостовериться в том, что это не ее сын. Она взглянула на скульптуру и сказала эксперту: «Нет, это не он. Его лицо не было зеленым». Как оказалось, убитый мужчина действительно был сыном этой женщины. (В наши дни лицевые реконструкции неизвестных трупов выполняются из глины, которую затем красят в примерный цвет кожи убитого, основываясь на расовых характеристиках.)
В заключении, подписанном доктором Невиллом и доктором Томасом Бондом, говорилось, что торс принадлежал женщине, рост которой составлял пять футов семь или восемь дюймов. Это утверждение является сомнительным, поскольку рост они определяли по тому, что имелось в их распоряжении. Множество людей приходило в морг, чтобы удостовериться, что останки не принадлежат их исчезнувшим родственникам или знакомым. В те времена подобный рост считался для женщины большим. Если бы доктора уменьшили его на два или три дюйма, вряд ли кто-нибудь опознал бы труп. Впрочем, его и так никто не опознал.
Я считаю, что врачи постарались сделать все, что было в их силах, основываясь на том, чем они располагали. Они не знали о судебной антропологии. Они не знали о своевременных стандартах антропологических критериев, которые позволяют довольно точно определять возраст. Они могли не знать об эпифизах, то есть о центрах роста костей, они не могли их увидеть, если только тело или найденные конечности не были сварены в воде. Центры роста — это места соединения, подобные тем, что связывают ребра с грудиной. У молодых людей эти соединения еще мягкие, хрящевые. С возрастом они затвердевают.
В 1888 году не существовало калибровки и алгоритмов. Полиция и эксперты не располагали достижениями XX века, у них не было приборов, позволяющих точно определить рост человека по длине плечевой кости, лучевой кости, локтевой кости, бедра и большеберцовой кости — то есть по длинным костям рук и ног. Изменения плотности или минерального состава костей говорят о возрасте. Например, уменьшение плотности костной ткани однозначно говорит о зрелом или даже пожилом возрасте.
Невозможно было точно определить, что убитой женщине было двадцать шесть лет, хотя по останкам можно определить, что женщина была довольно молода и имела темные волосы, поскольку волосы сохранились в подмышечных впадинах. То, что женщина была убита пять недель назад, также было чистым предположением. У врачей просто не было научных способов точно определить время смерти по разложению тела. Они ничего не знали об энтомологии — о том, как по развитию насекомых можно определить время смерти, а ведь на останках, найденных у здания Скотланд-Ярда, кишели личинки.
Во время вскрытия доктора нашли бледные, обескровленные органы, которые говорили о кровотечении, а следовательно, можно было предположить, что женщине перерезали горло, прежде чем расчленить. Во время следствия доктор Томас Бонд показал, что останки принадлежали «хорошо упитанной» женщине с «большими и выступающими вперед грудями», однако страдавшей жестоким плевритом в одном легком. Ее матка отсутствовала, а таз и ноги были отделены на уровне четвертого поясничного позвонка. Руки были отделены в плечевых суставах несколькими резкими надрезами. Женщина была обезглавлена несколькими надрезами чуть ниже гортани. Доктор Бонд сказал, что тело было разделано очень умело. На теле были обнаружены «отчетливые следы», говорящие о том, что труп перевязывали веревкой. Отметки от веревки — очень многозначительная деталь. Эксперименты, проведенные в начале и середине XIX века, говорят о том, что на телах людей, умерших некоторое время назад, таких следов не остается. Значит, расчлененная женщина была связана еще живой или сразу после смерти.
Отделение тазового отдела совершенно необычно для расчленения. Но ни врачи, ни полиция не придали этой детали большого значения и даже не высказали своего мнения по этому поводу. Никакие другие части тела женщины не были обнаружены, за исключением того, что сочли ее левой ногой, отрезанной чуть ниже колена. Часть ноги была захоронена в нескольких ярдах от того места, где обнаружили торс. Доктор Бонд описал найденную конечность как «крайне ухоженную». Ступня была гладкой, ногти аккуратно подстрижены. Не было ни мозолей, ни косточек, говоривших о низком происхождении жертвы.
Полиция и доктора решили, что женщину расчленили, чтобы скрыть ее личность. Это заключение идет вразрез с тем, что убийца отделил таз жертвы на уровне четвертого поясничного позвонка и бедренного сустава, словно желая удалить половые органы и гениталии. Можно было заметить в этом сходство с убийствами, совершенными Потрошителем, ведь он вскрывал животы своих жертв и вырывал влагалище и матку.
Когда торс обнаружили, он был завернут в старую тряпку и перевязан веревками. Об этом говорил Фредерик Уилдор, плотник, обнаруживший таинственный сверток в шесть часов утра 2 октября. Плотник пришел на стройку в поисках своего ящика с инструментами. Уилдор развернул тряпку и перерезал веревки. В первый момент он не понял, что перед ним. «Я подумал, что это старый окорок или что-то вроде того», — сказал он на следствии. Стройка нового здания была настоящим лабиринтом, и спрятать там тело было невозможно, если человек, сделавший это, не знал точной дороги. «Там всегда было так темно, как в самое темное время суток», — заявил плотник.
На останках были обнаружены клочки газеты, которые оказались фрагментами старого выпуска «Дейли Кроникл» от 24 августа 1888 года и ежедневной газеты «Эхо», стоившей полпенни. Сикерт был страстным читателем газет. На фотографии, сделанной в конце его жизни, мы видим, что его студия буквально завалена газетами. «Эхо» была либеральной газетой, в которой часто печатались статьи о творчестве Сикерта. 24 августа 1888 года на четвертой странице напечатан раздел «Вопросы и ответы». Все вопросы и ответы следовало присылать в редакцию на открытках, причем реклама была строжайше запрещена.
Из восемнадцати ответов, опубликованных 24 августа 1888 года, пять подписаны инициалами «У.С.». Вот они:
«Ответ первый (3580): Остенде. Я бы не советовал „У.Б.“ выбирать Остенде для двухнедельного отдыха, он заскучает там за два дня. Это место для демонстрации нарядов, причем очень дорогое. Окружающая местность довольно плоска и неинтересна. Кроме того, все дороги облицованы гранитом. Английским туристам я бы порекомендовал „Желтый дом“ или „Мезон Жюне“, принадлежащие англичанам. Они находятся поблизости от железнодорожного вокзала и причала. Хорош также „Отель дю Норд“. Здесь вполне приемлемые цены, но больших отелей лучше избегать. Песок на пляже замечательный. Знание французского не требуется. У.С.».
(Остенде — это порт и курорт в Бельгии, куда можно добраться из Дувра. Сикерт бывал в Остенде.)
«Ответ второй (3686): Популярные оперы. Популярность „Трубадура“ объясняется красотой музыки и великолепными ариями. Такую музыку нельзя считать „высококлассной“. Я не раз слышал от „профессиональных“ музыкантов, что это и не музыка вовсе. Лично я предпочитаю „Трубадура“ всем другим операм, за исключением „Дон Жуана“. — У.С.».
«Ответ третий (3612): Паспорта. Боюсь, что „Несчастный полюс“ будет привлекать внимание тех стран, где паспорта не требуются, но где весьма приятно путешествовать. Однажды я встретил человека, который путешествовал с позаимствованным паспортом. Его уличили в этом и отправили в тюрьму, где он и пробыл некоторое время. — У.С.».
«Ответ четвертый (3623): Смена имени. Все, что должен сделать „Джонс“, это взять кисть, замазать „Джонс“ и вывести „Браун“. Разумеется, это не снимет с него ответственности за поступки „Джонса“. Он останется „Джонсом“, подписывающимся „Браун“. — У.С.».
«Ответ пятый (3627): Письма о натурализации. Для того чтобы получить этот документ, иностранец должен прожить в стране пять лет безвыездно или пять лет за последние восемь лет. Кроме того, он должен подать декларацию о том, что намерен проживать здесь и дальше, представив доказательства от четырех родившихся в Британии владельцев собственности. — У.С.».
Ответы с указанием номеров вопросов говорят о том, что автор хорошо знаком с газетой и является ее постоянным читателем. Отправить сразу пять ответов мог только человек, страстно жаждущий признания. Вспомните, как бомбардировал газеты письмами Сикерт и сколько писем прислал в полицию и прессу Джек Потрошитель. Новости — вот основной лейтмотив жизни Сикерта и игры Потрошителя. Письмо Потрошителя в магистрат полиции написано изысканным почерком на клочке газеты «Стар» от 4 декабря. Оторванный фрагмент газеты содержит объявление о выставке гравюр, а на обороте остался подзаголовок «Ничейный ребенок».
Уолтер Сикерт никогда не был уверен в том, кто он и откуда появился. Он был «неангличанином», если процитировать еще одну подпись, обнаруженную на письме Потрошителя. Его сценическим псевдонимом было «мистер Немо» (или «Господин Никто»). В телеграмме, которую Потрошитель прислал в полицию без даты, но, скорее всего, в конце осени 1888 года, он написал в графе отправитель «Господин Никто», потом зачеркнул написанное и написал «Джек Потрошитель». Сикерт не был французом, но считал себя французским художником. Однажды он написал, что собирается принять французское гражданство, чего никогда не сделал. В другом письме он пишет, что сердцем всегда останется немцем.
Большинство писем Потрошителя, отправленных с 20 октября до 10 ноября 1888 года, имеют почтовый штемпель Лондона. Можно с уверенностью утверждать, что Сикерт находился в Лондоне вплоть до 22 октября, чтобы присутствовать на открытии «Первой выставки пастели», которая состоялась в галерее Гросвенор. В письмах к Бланшу Сикерт пишет о выборе новых членов Клуба нового английского искусства. Отсюда можно сделать вывод, что Сикерт находился в Лондоне или, по крайней мере, в Англии всю осень — возможно, до конца года.
В конце октября Эллен вернулась в дом 54 по Бродхерст-гарденз. Она тяжело заболела и провела в постели весь ноябрь. Я не нашла никаких сведений о том, что она проводила время с мужем или хотя бы знала, где он находится. Не знаю, пугали ли ее жестокие события, случившиеся в шести милях от ее дома, но вряд ли она осталась спокойной. Столица была в ужасе, но самое страшное ждало ее впереди.
Мэри Келли было двадцать четыре года. Она была очень хороша собой — прекрасная фигура, темные волосы, красивое лицо. Она получила хорошее образование, куда лучшее, чем остальные «несчастные», бродившие по улицам. Мэри жила в доме 26 по Дорсет-стрит. Дом снимал некий Джон Маккарти, который владел москательной лавкой и сдавал комнаты в доме 26 очень бедным людям. Мэри жила в комнате 13 на первом этаже. Комната имела площадь в двенадцать футов и отделялась от соседней перегородкой, примыкавшей прямо к ее деревянной постели. Дверь комнаты и два больших окна выходили на Миллер-корт. Несколько дней назад, Мэри сама не знала когда, она потеряла свой ключ.
Впрочем, потеря не причинила ей никаких неудобств. Не так давно она слишком много выпила и решила встретиться со своим приятелем Джозефом Барнеттом, угольщиком. Она не помнила, что делала, но, скорее всего, разбила окно. Они с Барнеттом пролезли в образовавшуюся дыру и вскрыли дверь. Им не пришло в голову вставить новое стекло или заменить ключ. Да у них и не было на это денег.
Мэри Келли в последний раз повздорила с Джозефом Барнеттом десять дней назад. Они подрались. Причиной ссоры была женщина по имени Мария Харви. Мэри начала спать с ней в понедельник и вторник, а Барнетту это не понравилось. Он съехал с квартиры, предоставив Мэри самой расплачиваться за нее. Барнетт и Мэри поссорились, но он все же продолжал время от времени с ней встречаться и иногда давал ей денег.
Мария Харви в последний раз видела Мэри в четверг днем, 8 ноября. Мария пришла навестить подругу. Мария работала прачкой. Она спросила, можно ли оставить у Мэри грязное белье: две мужские рубашки, детскую рубашку, черное пальто, черную шляпку с черными лентами, белую детскую нижнюю юбку. Мария отдала также закладную на серую шаль. Она обещала забрать вещи позже. Мария все еще была у подруги, когда к той неожиданно пришел Барнетт.
«Что ж, Мэри Джейн, — сказала Мария, уходя, — вечером не увидимся». Она больше не видела Мэри живой.
Мэри Келли родилась в Лимерике. Она была дочерью Джона Келли, ирландского рабочего. Шесть братьев Мэри жили дома, один служил в армии, а сестра работала на рынке. Семья переехала в Кэрнарвоншир в Уэльсе, когда Мэри была еще маленькой. В шестнадцать лет она вышла замуж за шахтера по фамилии Дэвис. Два или три года спустя он погиб при взрыве в шахте, и Мэри переехала в Кардифф, где поселилась у двоюродной сестры. Тогда она начала выпивать и заниматься проституцией. Через семь месяцев Мэри угодила в больницу, где лечилась от венерической болезни.
В 1884 году она перебралась в Англию, где продолжала заниматься своим неприглядным ремеслом. Я не нашла никаких ее фотографий, за исключением посмертных, сделанных с уже изуродованного трупа. Но на рисунках она выглядит весьма привлекательной молодой женщиной с фигурой, похожей на песочные часы, очень модной в то время. По одежде и манере поведения можно было сказать, что эта женщина знала лучшие времена. Но сама она старалась забыть об этом с помощью алкоголя.
Некоторое время Мэри была проституткой в Вест-Энде. Она встречалась с джентльменами, которые умели отблагодарить симпатичную женщину за ее услуги. Кто-то из мужчин даже взял ее во Францию, но она пробыла там всего десять дней и вернулась в Лондон. Друзьям Мэри говорила, что жизнь во Франции ей не понравилась. Она жила с одним мужчиной на Рэтклифф-хайвей, затем с другим на Пеннингтон-стрит. Позже она жила со штукатуром на Бетнал Грен. Джозеф Барнетт и представления не имел, со сколькими мужчинами и как долго жила его подруга до встречи с ним. Так он заявил на следствии.