Страница:
Однажды ночью в Спиталфилдзе очаровательная Мэри Келли попалась на глаза Джозефу Барнетту, и он предложил ей выпить. Через несколько дней они решили жить вместе. Это случилось за восемь месяцев до того, как он снял квартиру 13 в доме 26 по Дорсет-стрит. Сюда приходили письма от матери Мэри из Ирландии — в отличие от многих «несчастных» она была грамотной. Однако когда начались убийства в Ист-Энде, Мэри заставляла Барнетта читать ей письма. Возможно, известия о жестоких преступлениях были слишком тяжелы для нее и производили тягостное впечатление. Она могла не знать жертв Потрошителя лично, но наверняка не раз видела их на улицах и в пабах.
Жизнь Мэри с Джозефом Барнеттом складывалась неплохо. Единственная причина, по которой он ее оставил, заключалась в том, что она продолжала заниматься проституцией, несмотря на возражения Барнетта. Он ушел от нее 30 октября между пятью и шестью часами вечера. Расстались они с Мэри вполне по-дружески. В последний раз он видел ее живой в четверг между 7.30 и 7.45 вечера. Он зашел домой и застал Мэри. К сожалению, у него не было денег, поэтому они не смогли вместе выпить. «Она была вполне трезвой, — показал Барнетт на следствии. — Впрочем, пока Мэри жила со мной, она воздерживалась от пьянства».
Мэри Келли отлично знала о чудовищных убийствах, совершенных в нескольких кварталах от ее дома, но по-прежнему продолжала свои ночные прогулки. Отправилась она на улицу и сразу после того, как Барнетт ушел. Заработать другим способом Мэри не могла. Ей нужно было пить, но ни один приличный мужчина не предлагал ей выпить просто так. Мэри впала в отчаяние. Не так давно она была высококлассной проституткой, общавшейся с воспитанными джентльменами из Вест-Энда. Но постепенно она скатилась в пропасть нищеты, алкоголизма и голода. Очень скоро она потеряла бы последние остатки своей привлекательности, если бы не погибла прежде.
О Мэри Келли известно немногое, но в то время о ней ходило множество слухов. Говорили, что у нее есть семилетний сын и что она скорее покончит с собой, чем допустит, чтобы он голодал. Если этот сын и существовал в действительности, то ни в полицейских рапортах, ни в материалах следствия упоминаний о нем я не нашла. В последнюю ночь своей жизни Мэри Келли встретила на углу Дорсет-стрит подругу и призналась ей, что очутилась на мели. «Если бы у нее были деньги, — рассказала эта женщина полиции, — она никогда не вышла бы на улицу».
В пьяном виде Мэри была довольно буйной. В четверг, 8 ноября, Мэри была пьяна. Погода с самого начала месяца стояла ужасная, постоянно шли дожди, дул холодный юго-восточный ветер. Было очень холодно, а туман практически не рассеивался. В тот четверг Мэри несколько раз заглядывала в ближайший паб. Отправилась она туда и после того, как Барнетт ушел от нее. Совершенно пьяной она бродила по Коммершиал-стрит, а в десять вечера очутилась на Дорсет-стрит. Впрочем, доверять показаниям свидетелей безоговорочно не стоит. Те, кто говорил, что видел Мэри Келли, вполне могли принять за нее любую другую проститутку. Было очень темно. Многие свидетели были пьяны. После недавних преступлений Потрошителя доверять показаниям жителей Ист-Энда было очень сложно.
Одна из соседок Мэри, проститутка Мэри Энн Кокс, жившая в квартире 5, показала на следствии, что она видела пьяную Мэри Келли в полночь. На ней была темная мешковатая юбка и красный жакет. Шляпки на ней не было. Мэри шла в сопровождении невысокого плотного мужчины с тонкими рыжими усиками, в темной одежде и черной шляпе. Он провожал Мэри до двери и нес с собой кувшин пива. Мэри Энн прошла в нескольких шагах от парочки и пожелала Мэри Келли спокойной ночи. «Я хочу петь», — заявила Мэри Келли, пока мужчина открывал дверь комнаты 13.
Примерно через час Мэри Энн Кокс слышала, как Мэри Келли распевает ирландскую песню «Милые фиалки».
«Фиалка, которую я в детстве сорвала с могилы моей матери», — пела Мэри. За занавесками был виден свет свечи.
Мэри Энн Кокс работала на улицах. Время от времени она заглядывала домой, чтобы немного согреться, прежде чем снова отправиться на поиски клиентов. В три утра она закончила работу. Когда она вернулась, в комнате Мэри Келли было темно и тихо. Мэри Энн, не раздеваясь, легла спать. Холодный дождь барабанил по крыше и окнам. Мэри Энн слышала, как мужчины разговаривали во дворе и в коридорах около шести часов. Другая женщина, жившая в том же доме этажом выше, Элизабет Пратер, заявила, что она видела проблеск света через перегородку, отделявшую комнату Мэри от ее собственной.
Я полагаю, что под перегородкой Элизабет имела в виду пол, в котором виднелись широкие трещины. На ночь Элизабет Пратер придвигала к двери два стола, после чего спокойно засыпала. У нее было что выпить, и она уснула. Около четырех утра ее разбудил котенок, который начал бродить по комнате. К этому времени в комнате Мэри было темно. «Я услышала крик: „Убийство!“ — заявила Элизабет Пратер на следствии. — Но тут моя кошка прыгнула на меня, и я спихнула ее на пол». Элизабет сказала, что голос был довольно громким и раздался поблизости. Но во второй раз он не раздался. Элизабет уснула и проснулась в пять утра. На Дорсет-стрит уже запрягали лошадей. Элизабет поднялась, оделась и отправилась в ближайший паб за опохмелкой.
Джон Маккарти работал в москательной лавке с самого раннего утра. Его тоже интересовало, что происходит в сданной им комнате 13 в доме 26 по Дорсет-стрит. В то туманное, холодное утро он вынужден был признать очевидное. Джозеф Барнетт съехал более двух недель назад, а Мэри Келли была должна ему 1,9 фунта. Маккарти был терпелив, но так продолжаться более не могло.
«Пойди в комнату 13, — сказал он своему помощнику Томасу Бойеру, — и попытайся получить деньги». Было около одиннадцати утра, когда Бойер подошел к комнате Мэри Келли и постучал в дверь. Ответа не последовало. Бойер подергал за ручку, но дверь была заперта. Он вышел на улицу, заглянул в разбитое окно и увидел обнаженную Мэри Келли на окровавленной кровати. Бойер побежал к своему хозяину. Вместе они поспешили в комнату Мэри Келли. Увидев, что совершено убийство, Бойер бросился искать полицию.
На место преступления прибыл инспектор полиции. Он немедленно послал за доктором Джорджем Филлипсом и уведомил Скотланд-Ярд об очередном преступлении Потрошителя. Через полчаса на Дорсет-стрит прибыли несколько инспекторов во главе с Фредериком Эбберлайном. Он приказал никого не впускать и не выпускать без разрешения полиции.
О преступлении телеграфировали и Чарльзу Уоррену. Эбберлайн подумал, что комиссар может захотеть еще раз испытать своих ищеек. Впрочем, опытный следователь понимал, что все это пустая трата времени и сил. Но он следовал приказу. Однако собаки так и не прибыли. Вечером стало известно, что Уоррен подал в отставку.
Торопиться со взломом двери в комнату Мэри Келли не стоило. Доктор Филлипс заявил на следствии, что он заглянул «в разбитое окно и увидел, что на кровати лежит изуродованный труп, не нуждающийся в медицинской помощи». Полиция выставила окно целиком, и доктор Филлипс начал фотографировать место преступления. В 1.30 полиция взломала наконец дверь. Полицейские и доктор Филлипс вошли в комнату. Картина, представшая их взглядам, заставила содрогнуться даже опытных следователей. Такого они еще никогда не видели.
«Казалось, что в этой комнате побывал сам дьявол, а не человек, — позднее показал на следствии Маккарти. — Я слышал об уайтчепелских убийствах, но, клянусь богом, никогда не ожидал увидеть ничего подобного».
Тело Мэри Келли лежало поперек кровати почти напротив двери. Полицейские фотографии показывают, что тело жертвы было так изуродовано, словно ее переехал поезд. Потрошитель отрезал ей уши и нос, искромсал ее лицо, срезав кожу и мышцы до самой кости. У Мэри практически не осталось лица — только темные волосы, все еще уложенные в прическу, из чего можно сделать вывод, что она не сопротивлялась Потрошителю. Комната была слишком мала, чтобы преступник мог напасть на женщину сзади, поэтому он набросился на нее спереди. В отличие от убийства в Кэмден-тауне, Мэри была убита сильным, резким ударом, рассекшим сонную артерию. Кровь хлынула на кровать и скопилась лужей на полу.
Эбберлайн, расследовавший это преступление, осмотрел комнату. Он обнаружил в камине сгоревшую одежду и пришел к выводу о том, что убийца поддерживал огонь во время своей страшной работы, чтобы иметь возможность видеть чудовищную картину. Кроме камина, единственным источником света в комнате был огарок свечи. Жар был настолько силен, что расплавилось днище чайника, висевшего над очагом. Удивительно, как никто со двора не заметил столь яркого пламени, которое должно было быть заметно даже через задернутые шторы. Как обычно, люди занимались собственными делами. Возможно, Потрошитель резал свою жертву и при неярком свете единственной свечи. Сикерт отлично ладил с мраком. «Кромешная тьма, — писал он другу, — это просто чудесно».
За исключением пальто, вся грязная одежда, принесенная Марией, была сожжена. Одежда Мэри Келли валялась сбоку от постели, словно она самостоятельно разделась до белья. Убийца изрезал и искромсал тело своей жертвы, распорол брюшную полость, изуродовал половые органы. Потрошитель отрезал Мэри груди и положил их на кровать рядом с печенью. Он вывалил внутренности на прикроватный столик. Все внутренние органы Мэри, за исключением мозга, были извлечены из тела. Преступник содрал кожу с правой ноги, обнажив белую коленную чашечку.
На левой руке виднелись изогнутые надрезы. Темная линия окружала правую ногу прямо под коленом. Вероятно, Потрошитель намеревался расчленить свою жертву, но потом почему-то передумал. Возможно, догорел камин или свеча. Может быть, у него не осталось времени — ведь надо было еще и скрыться. Доктор Томас Бонд прибыл на место преступления в два часа. В своем отчете он написал, что труп был окоченевшим и окоченение усиливалось в процессе осмотра. Точное время смерти установить не представлялось возможным, но в два часа тело уже было холодным. Основываясь на температуре тела, трупном окоченении и наличии частично переваренной пищи во вскрытом желудке и кишках, доктор Бонд решил, что к моменту его прибытия Мэри Келли была мертва уже двенадцать часов.
Если доктор Бонд был прав и трупное окоченение еще только происходило во время осмотра тела, вполне возможно, что Мэри была мертва менее двенадцати часов. Ее тело должно было остыть гораздо раньше. Мэри была обескровлена, она была худой, у нее была вскрыта брюшная полость, тело лежало обнаженным, а огонь в комнате давно погас. Как показали свидетели, в 1.30 ночи Мэри была еще жива. Все свидетели приводили в качестве доказательства бой церковных часов, которые отбивали каждые полчаса, а также изменение освещенности.
Возможно, самым надежным свидетелем, точно определившим время смерти Мэри Келли, был котенок, который начал бродить по комнате Элизабет Пратер около четырех утра. Кошки обладают удивительно хорошим слухом. Котенка мог разбудить шум, доносящийся из комнаты снизу. Возможно, он почувствовал феромоны, выделяемые людьми, испытывающими страх и ужас. Примерно в то самое время, когда котенок разбудил Элизабет, она услышала чей-то крик: «Убивают!».
Мэри Келли должна была видеть все происходящее. Она была раздета и лежала на постели. Она смотрела в лицо убийце. Она могла видеть, как он вытаскивает нож. Даже если Потрошитель набросил ей на лицо простыню, прежде чем перерезать горло, она знала, что сейчас умрет. Мэри Келли была жива еще несколько минут, пока кровь вытекала из нее, а убийца уже начал потрошить ее тело. Мы не можем с точностью сказать, испытывали ли жертвы Потрошителя боль, когда он уродовал их тела. Возможно, они были уже без сознания, но может, и нет. Мы не знаем, начал ли Потрошитель с живота или с лица Мэри Келли.
Если убийца ненавидел сексуально привлекательное, красивое лицо Мэри, он мог начать с него. А может быть, его более привлекал ее живот. Она могла чувствовать порезы, потеря крови заставила ее дрожать. У нее могли начать стучать зубы. Однако все это длилось совсем недолго. Затем наступил шок, и она умерла. Она могла захлебнуться кровью, вытекающей из сонной артерии, поскольку убийца повредил ей дыхательное горло.
«Дыхательное горло было разрезано в нижней части гортани», — читаем мы на 16-й странице отчета о вскрытии.
Мэри не могла кричать. Она вообще не могла издать ни звука.
«Обе груди были отрезаны круговыми надрезами. Мышцы разрезаны вплоть до самых ребер».
Для такого действия требуется острый тонкий нож с не очень длинным лезвием. Нож для вскрытия имеет лезвие длиной четыре-шесть дюймов и удобную рукоятку, по которой не скользит рука. Скорее всего, Потрошитель воспользовался индийским кинжалом кукри. Лезвие этого орудия имеет изгиб вперед. Длина лезвия может быть различной. Эти ножи использовались для срезания лиан, ветвей и даже небольших деревьев. Когда королева Виктория была императрицей Индии, многие британские солдаты носили кукри. На английском рынке купить такое оружие не представляло труда.
В письме от 19 октября Джек Потрошитель писал, что он «глубоко угнетен потерей своего ножа, который он обронил где-то сегодня ночью». Двумя днями позже, в воскресенье, 21 октября, констебль обнаружил окровавленный нож в кустарнике неподалеку от дома, где жила мать Сикерта. Это был кукри. Таким же ножом могла быть убита Мэри Келли. В бою кукри использовался для того, чтобы перерезать горло и отсекать конечности врага. Однако из-за изогнутости лезвия он не мог использоваться как колющее оружие.
«Кожа и ткани живота… были удалены на трех больших участках… Плоть с правого бедра вырезана до кости… Нижная часть правого легкого повреждена и отрезана… Перикард вскрыт, а сердце отсутствует».
Все это мы читаем на страницах 16 — 18 отчета о вскрытии. Это единственные дошедшие до наших дней страницы. Утрата всего отчета целиком — настоящая катастрофа. Медицинские детали, дающие нам представление о том, что убийца делал со своими жертвами, на следствии не проясняются настолько четко, как на посмертном вскрытии. Во время следствия никто не упоминал о том, что сердце Мэри Келли было украдено. Полиция, коронер и врачи сочли, что широкой публике незачем знать такие подробности.
Посмертное вскрытие тела Мэри Келли производилось в шордичском морге и длилось шесть с половиной часов. На вскрытии присутствовали самые опытные медэксперты: доктор Томас Бонд из Вестминстера, доктор Гордон Браун из Сити, доктор Дьюк из Спиталфилдза, доктор Джордж Филлипс и его помощник. В отчете говорилось, что вскрытие нельзя считать полным, пока не будет исследован каждый орган. В некоторых документах говорилось, что все органы были найдены, но это не так. Потрошитель забрал с собой сердце Мэри Келли и, возможно, часть ее гениталий и матки.
Следствие началось и закончилось 11 ноября. Доктор Филлипс довольно скупо описал место преступления, поскольку Родерик Макдональд, коронер северо-восточного Миддлсекса, сказал, что вдаваться в детали не стоит. Присяжные, видевшие останки Мэри Келли в морге, могут ознакомиться с деталями позднее, если не смогут вынести вердикт на основании услышанного. С этим все согласились. Вердикт был обыкновенным: «Умышленное убийство, совершенное неизвестным человеком».
Пресса впала в прострацию. Казалось, дело Потрошителя закрыто. Во время следствия по делу Мэри Келли и ее похорон газеты молчали. Письма Потрошителя продолжали поступать и подшивались с остальными. Уважаемые газеты их не печатали. Любое преступление, которое могло быть совершено уайтчепелским убийцей, считали делом рук других преступников.
В июне 1889 года в Лондоне было обнаружено расчлененное женское тело. Жертву так и не опознали.
16 июня 1889 года «несчастная» Элис Маккензи, горькая пьяница, отправилась в мюзик-холл «Кембридж» в Ист-Энде. Слепой мальчик слышал, как она просила мужчину купить ей выпивку. Около часа ночи ее тело было обнаружено на Касл-аллее в Уайтчепеле с перерезанным горлом и вспоротым животом. Доктор Томас Бонд, производивший вскрытие, написал: «Я твердо уверен в том, что убийство было совершено тем же человеком, кто совершил все предыдущие уайтчепелские убийства». Дело так и не было раскрыто. Публика предпочитала не вспоминать о Потрошителе.
6 августа 1889 года восьмилетняя девочка Кэролайн Уинтер была убита в Сихэм-Харбор на северо-восточном побережье Англии, неподалеку от Ньюкасла-апон-Тайн. У нее был размозжен череп, на теле были обнаружены «ужасные раны». Ее утопили в сточной канаве. В последний раз ее видели с подругой, которая и рассказала полиции о том, что Кэролайн разговаривала с черноволосым мужчиной с черными усами в мешковатом сером костюме. Он дал Кэролайн шиллинг и позвал с собой. Девочка согласилась.
На железнодорожных путях на Пинчин-стрит 10 сентября 1889 года был обнаружен женский торс без следов увечий. Свидетельств того, что ее убили, перерезав ей горло, не было, несмотря на то, что тело было обезглавлено. Надрезы на передней стороне тела могли и не быть работой Потрошителя, по крайней мере так утверждали официальные отчеты. «Внутренняя поверхность кишечника серьезно повреждена. Надрез, ведущий к половым органам, выглядит так, словно нож убийцы соскользнул и большая часть разреза сделана случайно. Если считать это убийство делом рук того же человека, который совершил все остальные убийства в Уайтчепеле, мы можем быть абсолютно уверены, что он продолжил свою страшную работу в точности так же, как и прежде». Это дело также осталось нераскрытым.
13 декабря 1889 года в доках Миддлсбро, на северо-востоке Англии к югу от Сихэм-Харбор были обнаружены разложившиеся останки человеческого тела, в том числе и женская правая рука, на которой не хватало двух фаланг у мизинца.
«Я упражняюсь в рассечении по суставам», — написал Потрошитель 4 декабря 1888 года. — Если это мне удастся, я пошлю вам палец».
13 февраля 1891 года на Сваллоу-гарденз в Уайтчепеле нашли проститутку Фрэнсис Коулз с перерезанным горлом. Ей было около двадцати шести лет, она любила выпить и часто попадала в полицию. Посмертное вскрытие производил доктор Джордж Филлипс. Он отметил, что тело не было изуродовано, и он не усматривает связи с серией предыдущих убийств. Дело не было раскрыто.
В июне 1902 года в Лондоне нашли еще один расчлененный женский труп. И снова убийца остался безнаказанным.
Серийный убийца продолжает убивать. Сикерт продолжал убивать. Его кровавый счет насчитывает пятнадцать, двадцать, сорок жертв. А сам он мирно умер в своей постели в Бэтхэмптоне 22 января 1942 года в возрасте 81 года. После убийства Мэри Келли Джек Потрошитель стал кошмаром из прошлого. Возможно, он был сексуально безумным молодым врачом или адвокатом, утопившимся в Темзе. Он мог быть сумасшедшим парикмахером или свихнувшимся евреем, которого надежно заперли в психиатрической лечебнице. Он мог умереть. Какое облегчение испытала публика, поверив в нечто подобное.
После 1896 года письма от Потрошителя перестали поступать. Его имя более не вспоминали и не связывали с преступлениями. Его дело было запечатано на сто лет. В 1903 году Джеймс Макнил Уистлер умер, а Уолтер Сикерт с почетом занял его место. Их стили и темы картин были совершенно разными. Уистлер никогда не рисовал убитых проституток. Его картины стали стоить целое состояние. Но Сикерт шел своим путем. Он превратился в культовую фигуру английского искусства. В старости его считали величайшим из ныне живущих английских художников. Если бы он и признался в том, что был Джеком Потрошителем, не думаю, чтобы ему кто-нибудь поверил.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Жизнь Мэри с Джозефом Барнеттом складывалась неплохо. Единственная причина, по которой он ее оставил, заключалась в том, что она продолжала заниматься проституцией, несмотря на возражения Барнетта. Он ушел от нее 30 октября между пятью и шестью часами вечера. Расстались они с Мэри вполне по-дружески. В последний раз он видел ее живой в четверг между 7.30 и 7.45 вечера. Он зашел домой и застал Мэри. К сожалению, у него не было денег, поэтому они не смогли вместе выпить. «Она была вполне трезвой, — показал Барнетт на следствии. — Впрочем, пока Мэри жила со мной, она воздерживалась от пьянства».
Мэри Келли отлично знала о чудовищных убийствах, совершенных в нескольких кварталах от ее дома, но по-прежнему продолжала свои ночные прогулки. Отправилась она на улицу и сразу после того, как Барнетт ушел. Заработать другим способом Мэри не могла. Ей нужно было пить, но ни один приличный мужчина не предлагал ей выпить просто так. Мэри впала в отчаяние. Не так давно она была высококлассной проституткой, общавшейся с воспитанными джентльменами из Вест-Энда. Но постепенно она скатилась в пропасть нищеты, алкоголизма и голода. Очень скоро она потеряла бы последние остатки своей привлекательности, если бы не погибла прежде.
О Мэри Келли известно немногое, но в то время о ней ходило множество слухов. Говорили, что у нее есть семилетний сын и что она скорее покончит с собой, чем допустит, чтобы он голодал. Если этот сын и существовал в действительности, то ни в полицейских рапортах, ни в материалах следствия упоминаний о нем я не нашла. В последнюю ночь своей жизни Мэри Келли встретила на углу Дорсет-стрит подругу и призналась ей, что очутилась на мели. «Если бы у нее были деньги, — рассказала эта женщина полиции, — она никогда не вышла бы на улицу».
В пьяном виде Мэри была довольно буйной. В четверг, 8 ноября, Мэри была пьяна. Погода с самого начала месяца стояла ужасная, постоянно шли дожди, дул холодный юго-восточный ветер. Было очень холодно, а туман практически не рассеивался. В тот четверг Мэри несколько раз заглядывала в ближайший паб. Отправилась она туда и после того, как Барнетт ушел от нее. Совершенно пьяной она бродила по Коммершиал-стрит, а в десять вечера очутилась на Дорсет-стрит. Впрочем, доверять показаниям свидетелей безоговорочно не стоит. Те, кто говорил, что видел Мэри Келли, вполне могли принять за нее любую другую проститутку. Было очень темно. Многие свидетели были пьяны. После недавних преступлений Потрошителя доверять показаниям жителей Ист-Энда было очень сложно.
Одна из соседок Мэри, проститутка Мэри Энн Кокс, жившая в квартире 5, показала на следствии, что она видела пьяную Мэри Келли в полночь. На ней была темная мешковатая юбка и красный жакет. Шляпки на ней не было. Мэри шла в сопровождении невысокого плотного мужчины с тонкими рыжими усиками, в темной одежде и черной шляпе. Он провожал Мэри до двери и нес с собой кувшин пива. Мэри Энн прошла в нескольких шагах от парочки и пожелала Мэри Келли спокойной ночи. «Я хочу петь», — заявила Мэри Келли, пока мужчина открывал дверь комнаты 13.
Примерно через час Мэри Энн Кокс слышала, как Мэри Келли распевает ирландскую песню «Милые фиалки».
«Фиалка, которую я в детстве сорвала с могилы моей матери», — пела Мэри. За занавесками был виден свет свечи.
Мэри Энн Кокс работала на улицах. Время от времени она заглядывала домой, чтобы немного согреться, прежде чем снова отправиться на поиски клиентов. В три утра она закончила работу. Когда она вернулась, в комнате Мэри Келли было темно и тихо. Мэри Энн, не раздеваясь, легла спать. Холодный дождь барабанил по крыше и окнам. Мэри Энн слышала, как мужчины разговаривали во дворе и в коридорах около шести часов. Другая женщина, жившая в том же доме этажом выше, Элизабет Пратер, заявила, что она видела проблеск света через перегородку, отделявшую комнату Мэри от ее собственной.
Я полагаю, что под перегородкой Элизабет имела в виду пол, в котором виднелись широкие трещины. На ночь Элизабет Пратер придвигала к двери два стола, после чего спокойно засыпала. У нее было что выпить, и она уснула. Около четырех утра ее разбудил котенок, который начал бродить по комнате. К этому времени в комнате Мэри было темно. «Я услышала крик: „Убийство!“ — заявила Элизабет Пратер на следствии. — Но тут моя кошка прыгнула на меня, и я спихнула ее на пол». Элизабет сказала, что голос был довольно громким и раздался поблизости. Но во второй раз он не раздался. Элизабет уснула и проснулась в пять утра. На Дорсет-стрит уже запрягали лошадей. Элизабет поднялась, оделась и отправилась в ближайший паб за опохмелкой.
Джон Маккарти работал в москательной лавке с самого раннего утра. Его тоже интересовало, что происходит в сданной им комнате 13 в доме 26 по Дорсет-стрит. В то туманное, холодное утро он вынужден был признать очевидное. Джозеф Барнетт съехал более двух недель назад, а Мэри Келли была должна ему 1,9 фунта. Маккарти был терпелив, но так продолжаться более не могло.
«Пойди в комнату 13, — сказал он своему помощнику Томасу Бойеру, — и попытайся получить деньги». Было около одиннадцати утра, когда Бойер подошел к комнате Мэри Келли и постучал в дверь. Ответа не последовало. Бойер подергал за ручку, но дверь была заперта. Он вышел на улицу, заглянул в разбитое окно и увидел обнаженную Мэри Келли на окровавленной кровати. Бойер побежал к своему хозяину. Вместе они поспешили в комнату Мэри Келли. Увидев, что совершено убийство, Бойер бросился искать полицию.
На место преступления прибыл инспектор полиции. Он немедленно послал за доктором Джорджем Филлипсом и уведомил Скотланд-Ярд об очередном преступлении Потрошителя. Через полчаса на Дорсет-стрит прибыли несколько инспекторов во главе с Фредериком Эбберлайном. Он приказал никого не впускать и не выпускать без разрешения полиции.
О преступлении телеграфировали и Чарльзу Уоррену. Эбберлайн подумал, что комиссар может захотеть еще раз испытать своих ищеек. Впрочем, опытный следователь понимал, что все это пустая трата времени и сил. Но он следовал приказу. Однако собаки так и не прибыли. Вечером стало известно, что Уоррен подал в отставку.
Торопиться со взломом двери в комнату Мэри Келли не стоило. Доктор Филлипс заявил на следствии, что он заглянул «в разбитое окно и увидел, что на кровати лежит изуродованный труп, не нуждающийся в медицинской помощи». Полиция выставила окно целиком, и доктор Филлипс начал фотографировать место преступления. В 1.30 полиция взломала наконец дверь. Полицейские и доктор Филлипс вошли в комнату. Картина, представшая их взглядам, заставила содрогнуться даже опытных следователей. Такого они еще никогда не видели.
«Казалось, что в этой комнате побывал сам дьявол, а не человек, — позднее показал на следствии Маккарти. — Я слышал об уайтчепелских убийствах, но, клянусь богом, никогда не ожидал увидеть ничего подобного».
Тело Мэри Келли лежало поперек кровати почти напротив двери. Полицейские фотографии показывают, что тело жертвы было так изуродовано, словно ее переехал поезд. Потрошитель отрезал ей уши и нос, искромсал ее лицо, срезав кожу и мышцы до самой кости. У Мэри практически не осталось лица — только темные волосы, все еще уложенные в прическу, из чего можно сделать вывод, что она не сопротивлялась Потрошителю. Комната была слишком мала, чтобы преступник мог напасть на женщину сзади, поэтому он набросился на нее спереди. В отличие от убийства в Кэмден-тауне, Мэри была убита сильным, резким ударом, рассекшим сонную артерию. Кровь хлынула на кровать и скопилась лужей на полу.
Эбберлайн, расследовавший это преступление, осмотрел комнату. Он обнаружил в камине сгоревшую одежду и пришел к выводу о том, что убийца поддерживал огонь во время своей страшной работы, чтобы иметь возможность видеть чудовищную картину. Кроме камина, единственным источником света в комнате был огарок свечи. Жар был настолько силен, что расплавилось днище чайника, висевшего над очагом. Удивительно, как никто со двора не заметил столь яркого пламени, которое должно было быть заметно даже через задернутые шторы. Как обычно, люди занимались собственными делами. Возможно, Потрошитель резал свою жертву и при неярком свете единственной свечи. Сикерт отлично ладил с мраком. «Кромешная тьма, — писал он другу, — это просто чудесно».
За исключением пальто, вся грязная одежда, принесенная Марией, была сожжена. Одежда Мэри Келли валялась сбоку от постели, словно она самостоятельно разделась до белья. Убийца изрезал и искромсал тело своей жертвы, распорол брюшную полость, изуродовал половые органы. Потрошитель отрезал Мэри груди и положил их на кровать рядом с печенью. Он вывалил внутренности на прикроватный столик. Все внутренние органы Мэри, за исключением мозга, были извлечены из тела. Преступник содрал кожу с правой ноги, обнажив белую коленную чашечку.
На левой руке виднелись изогнутые надрезы. Темная линия окружала правую ногу прямо под коленом. Вероятно, Потрошитель намеревался расчленить свою жертву, но потом почему-то передумал. Возможно, догорел камин или свеча. Может быть, у него не осталось времени — ведь надо было еще и скрыться. Доктор Томас Бонд прибыл на место преступления в два часа. В своем отчете он написал, что труп был окоченевшим и окоченение усиливалось в процессе осмотра. Точное время смерти установить не представлялось возможным, но в два часа тело уже было холодным. Основываясь на температуре тела, трупном окоченении и наличии частично переваренной пищи во вскрытом желудке и кишках, доктор Бонд решил, что к моменту его прибытия Мэри Келли была мертва уже двенадцать часов.
Если доктор Бонд был прав и трупное окоченение еще только происходило во время осмотра тела, вполне возможно, что Мэри была мертва менее двенадцати часов. Ее тело должно было остыть гораздо раньше. Мэри была обескровлена, она была худой, у нее была вскрыта брюшная полость, тело лежало обнаженным, а огонь в комнате давно погас. Как показали свидетели, в 1.30 ночи Мэри была еще жива. Все свидетели приводили в качестве доказательства бой церковных часов, которые отбивали каждые полчаса, а также изменение освещенности.
Возможно, самым надежным свидетелем, точно определившим время смерти Мэри Келли, был котенок, который начал бродить по комнате Элизабет Пратер около четырех утра. Кошки обладают удивительно хорошим слухом. Котенка мог разбудить шум, доносящийся из комнаты снизу. Возможно, он почувствовал феромоны, выделяемые людьми, испытывающими страх и ужас. Примерно в то самое время, когда котенок разбудил Элизабет, она услышала чей-то крик: «Убивают!».
Мэри Келли должна была видеть все происходящее. Она была раздета и лежала на постели. Она смотрела в лицо убийце. Она могла видеть, как он вытаскивает нож. Даже если Потрошитель набросил ей на лицо простыню, прежде чем перерезать горло, она знала, что сейчас умрет. Мэри Келли была жива еще несколько минут, пока кровь вытекала из нее, а убийца уже начал потрошить ее тело. Мы не можем с точностью сказать, испытывали ли жертвы Потрошителя боль, когда он уродовал их тела. Возможно, они были уже без сознания, но может, и нет. Мы не знаем, начал ли Потрошитель с живота или с лица Мэри Келли.
Если убийца ненавидел сексуально привлекательное, красивое лицо Мэри, он мог начать с него. А может быть, его более привлекал ее живот. Она могла чувствовать порезы, потеря крови заставила ее дрожать. У нее могли начать стучать зубы. Однако все это длилось совсем недолго. Затем наступил шок, и она умерла. Она могла захлебнуться кровью, вытекающей из сонной артерии, поскольку убийца повредил ей дыхательное горло.
«Дыхательное горло было разрезано в нижней части гортани», — читаем мы на 16-й странице отчета о вскрытии.
Мэри не могла кричать. Она вообще не могла издать ни звука.
«Обе груди были отрезаны круговыми надрезами. Мышцы разрезаны вплоть до самых ребер».
Для такого действия требуется острый тонкий нож с не очень длинным лезвием. Нож для вскрытия имеет лезвие длиной четыре-шесть дюймов и удобную рукоятку, по которой не скользит рука. Скорее всего, Потрошитель воспользовался индийским кинжалом кукри. Лезвие этого орудия имеет изгиб вперед. Длина лезвия может быть различной. Эти ножи использовались для срезания лиан, ветвей и даже небольших деревьев. Когда королева Виктория была императрицей Индии, многие британские солдаты носили кукри. На английском рынке купить такое оружие не представляло труда.
В письме от 19 октября Джек Потрошитель писал, что он «глубоко угнетен потерей своего ножа, который он обронил где-то сегодня ночью». Двумя днями позже, в воскресенье, 21 октября, констебль обнаружил окровавленный нож в кустарнике неподалеку от дома, где жила мать Сикерта. Это был кукри. Таким же ножом могла быть убита Мэри Келли. В бою кукри использовался для того, чтобы перерезать горло и отсекать конечности врага. Однако из-за изогнутости лезвия он не мог использоваться как колющее оружие.
«Кожа и ткани живота… были удалены на трех больших участках… Плоть с правого бедра вырезана до кости… Нижная часть правого легкого повреждена и отрезана… Перикард вскрыт, а сердце отсутствует».
Все это мы читаем на страницах 16 — 18 отчета о вскрытии. Это единственные дошедшие до наших дней страницы. Утрата всего отчета целиком — настоящая катастрофа. Медицинские детали, дающие нам представление о том, что убийца делал со своими жертвами, на следствии не проясняются настолько четко, как на посмертном вскрытии. Во время следствия никто не упоминал о том, что сердце Мэри Келли было украдено. Полиция, коронер и врачи сочли, что широкой публике незачем знать такие подробности.
Посмертное вскрытие тела Мэри Келли производилось в шордичском морге и длилось шесть с половиной часов. На вскрытии присутствовали самые опытные медэксперты: доктор Томас Бонд из Вестминстера, доктор Гордон Браун из Сити, доктор Дьюк из Спиталфилдза, доктор Джордж Филлипс и его помощник. В отчете говорилось, что вскрытие нельзя считать полным, пока не будет исследован каждый орган. В некоторых документах говорилось, что все органы были найдены, но это не так. Потрошитель забрал с собой сердце Мэри Келли и, возможно, часть ее гениталий и матки.
Следствие началось и закончилось 11 ноября. Доктор Филлипс довольно скупо описал место преступления, поскольку Родерик Макдональд, коронер северо-восточного Миддлсекса, сказал, что вдаваться в детали не стоит. Присяжные, видевшие останки Мэри Келли в морге, могут ознакомиться с деталями позднее, если не смогут вынести вердикт на основании услышанного. С этим все согласились. Вердикт был обыкновенным: «Умышленное убийство, совершенное неизвестным человеком».
Пресса впала в прострацию. Казалось, дело Потрошителя закрыто. Во время следствия по делу Мэри Келли и ее похорон газеты молчали. Письма Потрошителя продолжали поступать и подшивались с остальными. Уважаемые газеты их не печатали. Любое преступление, которое могло быть совершено уайтчепелским убийцей, считали делом рук других преступников.
В июне 1889 года в Лондоне было обнаружено расчлененное женское тело. Жертву так и не опознали.
16 июня 1889 года «несчастная» Элис Маккензи, горькая пьяница, отправилась в мюзик-холл «Кембридж» в Ист-Энде. Слепой мальчик слышал, как она просила мужчину купить ей выпивку. Около часа ночи ее тело было обнаружено на Касл-аллее в Уайтчепеле с перерезанным горлом и вспоротым животом. Доктор Томас Бонд, производивший вскрытие, написал: «Я твердо уверен в том, что убийство было совершено тем же человеком, кто совершил все предыдущие уайтчепелские убийства». Дело так и не было раскрыто. Публика предпочитала не вспоминать о Потрошителе.
6 августа 1889 года восьмилетняя девочка Кэролайн Уинтер была убита в Сихэм-Харбор на северо-восточном побережье Англии, неподалеку от Ньюкасла-апон-Тайн. У нее был размозжен череп, на теле были обнаружены «ужасные раны». Ее утопили в сточной канаве. В последний раз ее видели с подругой, которая и рассказала полиции о том, что Кэролайн разговаривала с черноволосым мужчиной с черными усами в мешковатом сером костюме. Он дал Кэролайн шиллинг и позвал с собой. Девочка согласилась.
На железнодорожных путях на Пинчин-стрит 10 сентября 1889 года был обнаружен женский торс без следов увечий. Свидетельств того, что ее убили, перерезав ей горло, не было, несмотря на то, что тело было обезглавлено. Надрезы на передней стороне тела могли и не быть работой Потрошителя, по крайней мере так утверждали официальные отчеты. «Внутренняя поверхность кишечника серьезно повреждена. Надрез, ведущий к половым органам, выглядит так, словно нож убийцы соскользнул и большая часть разреза сделана случайно. Если считать это убийство делом рук того же человека, который совершил все остальные убийства в Уайтчепеле, мы можем быть абсолютно уверены, что он продолжил свою страшную работу в точности так же, как и прежде». Это дело также осталось нераскрытым.
13 декабря 1889 года в доках Миддлсбро, на северо-востоке Англии к югу от Сихэм-Харбор были обнаружены разложившиеся останки человеческого тела, в том числе и женская правая рука, на которой не хватало двух фаланг у мизинца.
«Я упражняюсь в рассечении по суставам», — написал Потрошитель 4 декабря 1888 года. — Если это мне удастся, я пошлю вам палец».
13 февраля 1891 года на Сваллоу-гарденз в Уайтчепеле нашли проститутку Фрэнсис Коулз с перерезанным горлом. Ей было около двадцати шести лет, она любила выпить и часто попадала в полицию. Посмертное вскрытие производил доктор Джордж Филлипс. Он отметил, что тело не было изуродовано, и он не усматривает связи с серией предыдущих убийств. Дело не было раскрыто.
В июне 1902 года в Лондоне нашли еще один расчлененный женский труп. И снова убийца остался безнаказанным.
Серийный убийца продолжает убивать. Сикерт продолжал убивать. Его кровавый счет насчитывает пятнадцать, двадцать, сорок жертв. А сам он мирно умер в своей постели в Бэтхэмптоне 22 января 1942 года в возрасте 81 года. После убийства Мэри Келли Джек Потрошитель стал кошмаром из прошлого. Возможно, он был сексуально безумным молодым врачом или адвокатом, утопившимся в Темзе. Он мог быть сумасшедшим парикмахером или свихнувшимся евреем, которого надежно заперли в психиатрической лечебнице. Он мог умереть. Какое облегчение испытала публика, поверив в нечто подобное.
После 1896 года письма от Потрошителя перестали поступать. Его имя более не вспоминали и не связывали с преступлениями. Его дело было запечатано на сто лет. В 1903 году Джеймс Макнил Уистлер умер, а Уолтер Сикерт с почетом занял его место. Их стили и темы картин были совершенно разными. Уистлер никогда не рисовал убитых проституток. Его картины стали стоить целое состояние. Но Сикерт шел своим путем. Он превратился в культовую фигуру английского искусства. В старости его считали величайшим из ныне живущих английских художников. Если бы он и признался в том, что был Джеком Потрошителем, не думаю, чтобы ему кто-нибудь поверил.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
ПОСЛАНИЕ ИЗ МОГИЛЫ
В 1899 году Сикерта постигла финансовая катастрофа. Он пересек Ла-Манш и поселился во Франции. Там он вел жизнь бедняков, которых терроризировал в Англии.
«Я пробуждаюсь ото сна, закутываюсь в ночную сорочку и бреду вытирать воду, натекшую с потолка», — писал он Бланшу.
В перерывах между убийствами и живописью Сикерт жил за границей, преимущественно в Дьеппе и Венеции. Друзья описывали условия его жизни как совершенно ужасающие. Он погряз в мусоре и хаосе. Он был исключительно неряшлив и не мог ухаживать за собой. Он был параноиком. Сикерт не раз говорил Бланшу о том, что Эллен и Уистлер сговорились разрушить его жизнь. Он боялся, что его отравят. Он все более погружался в депрессию, уныние и болезнь.
«Вы понимаете, что прошлое кажется нам настолько трогательным и интересным только потому, что оно является посланием из могилы?» — писал он друзьям.
Убийцы-психопаты могут погружаться в болезненную депрессию после своих жестоких эскапад. Только что Сикерт был полным хозяином своей жизни и вдруг внезапно почувствовал, что более не в силах ничем управлять, что в его жизни ничего не осталось. В самое продуктивное время своей жизни Сикерт был настоящим мясником. Он избегал своих друзей. Он без предупреждения и без видимого повода исчезал из общества. О нем никто не заботился, у него не было дома, он стоял на грани финансовой катастрофы. Психопатическая одержимость полностью доминировала в его жизни. «Мне нехорошо — я не знаю, что со мной происходит, — писал он Нэн Хадсон в 1910 году. — Мои нервы на пределе». К пятидесяти годам Сикерт находился на грани самоуничтожения.
Когда Тед Банди пребывал в подобном состоянии, его преступления из ряда жестоких убийств превратились в настоящую безумную оргию, которую он учинил во Флориде. Он полностью сошел с катушек и не мог жить в мире, который его не принимал. Сикерт жил в мире, который его принял. Ему не приходилось бороться с умными полицейскими и сложнейшими способами криминалистической экспертизы. Он скользил по жизни как уважаемый джентльмен, интеллектуал и художник. Он был готов превратиться в живого классика, а художникам простительны некоторые странности и отклонения от нормального образа жизни. Им прощают эксцентричность и своеобразие.
Поврежденная психика Сикерта заставляла его постоянно бороться с многими «я», жившими в его душе. Он страдал. Он понимал боль только тогда, когда это была его собственная боль. Он никогда ничего ни к кому не чувствовал. Ему была чужда даже Эллен, искренне любившая его всю жизнь. Печать развода была гораздо тяжелее для нее, чем для него. Она приняла на себя весь позор их неудавшегося брака. Всю оставшуюся жизнь она казнила себя за то, что запятнала светлое имя Кобденов, предала идеалы своего отца и стала тяжким грузом для всех, кого любила. Она не знала покоя, а Сикерт был совершенно спокоен, потому что не видел в своих поступках ничего неправильного. Психопаты не сожалеют о последствиях. Они не чувствуют раскаяния — разве что в отношении самих себя, но и тогда они во всем винят других людей.
Письма Сикерта к Бланшу являют собой великолепный пример манипуляции и позволяют нам проникнуть в темные глубины психопатического разума. Сначала Сикерт писал: «Развод свершился вчера, благодарение богу!» И тут же добавлял: «Мое первое чувство — это величайшее облегчение, от которого кружится голова». Он не горевал из-за потери Эллен. Он радовался тому, что избавился от осложнений, которые портили ему жизнь. Его личность расщепилась еще более.
Эллен позволяла ему оставаться самим собой. Брак был для него безопасным убежищем в той бесконечной игре, которую он вел. Он всегда мог прийти к Эллен, и она всегда давала ему то, что могла. Она продолжала поддерживать его и после развода, тайно приобретая его картины через Бланша. Актер по натуре, Сикерт не мог существовать без публики и без поддержки. Ему не нравился пустой, одинокий мир кулис. Он не скучал по Эллен так, как скучала по нему она. Главная трагедия жизни Сикерта заключалась в том, что он никогда не испытывал ни физической, ни эмоциональной близости ни к одному человеку. «Ты по крайней мере чувствуешь!» — написал он однажды Бланшу.
Генетические отклонения и детские травмы Сикерта стали причиной разрушения его личности. Он мог давать уроки рисования Уинстону Черчиллю и в то же время писать письма в английские газеты, восторгаясь искусством Адольфа Гитлера. Он тепло относился к своему слабому брату-наркоману Бернхарду и в то же время хладнокровно рисовал страдающих и умирающих солдат в госпиталях Красного Креста, а затем получал их форму, потому что им она была уже не нужна.
Сикерт мог быть замечательным художником, готовым помогать и учить. И он же поливал грязью Сезанна и Ван Гога и писал клеветнические статьи в «Сатердей Ревью», чтобы очернить Джозефа Пеннелла и Уистлера. Сикерт дурачил друзей, заставляя их воспринимать себя как дамского угодника, и в то же время называл женщин «суками» и «стервами», считал их существами второго сорта, убивал и уродовал их, всячески унижал их в своих картинах. Натура Сикерта практически бесконечна, но одно абсолютно ясно: он никогда не женился по любви.
Однако в 1911 году он решил, что жениться все же стоит. Это решение оказалось не столь продуманным, как его преступления. Он скоропалительно очаровал одну из своих молоденьких учениц, у которой, по словам первого биографа Сикерта Роберта Эммонса, был прелестный характер и «лебединая шея». Жизнь этой девушки складывалась неладно, и она бросила Сикерта у самого алтаря, решив выйти замуж за более подходящего человека.
«Я пробуждаюсь ото сна, закутываюсь в ночную сорочку и бреду вытирать воду, натекшую с потолка», — писал он Бланшу.
В перерывах между убийствами и живописью Сикерт жил за границей, преимущественно в Дьеппе и Венеции. Друзья описывали условия его жизни как совершенно ужасающие. Он погряз в мусоре и хаосе. Он был исключительно неряшлив и не мог ухаживать за собой. Он был параноиком. Сикерт не раз говорил Бланшу о том, что Эллен и Уистлер сговорились разрушить его жизнь. Он боялся, что его отравят. Он все более погружался в депрессию, уныние и болезнь.
«Вы понимаете, что прошлое кажется нам настолько трогательным и интересным только потому, что оно является посланием из могилы?» — писал он друзьям.
Убийцы-психопаты могут погружаться в болезненную депрессию после своих жестоких эскапад. Только что Сикерт был полным хозяином своей жизни и вдруг внезапно почувствовал, что более не в силах ничем управлять, что в его жизни ничего не осталось. В самое продуктивное время своей жизни Сикерт был настоящим мясником. Он избегал своих друзей. Он без предупреждения и без видимого повода исчезал из общества. О нем никто не заботился, у него не было дома, он стоял на грани финансовой катастрофы. Психопатическая одержимость полностью доминировала в его жизни. «Мне нехорошо — я не знаю, что со мной происходит, — писал он Нэн Хадсон в 1910 году. — Мои нервы на пределе». К пятидесяти годам Сикерт находился на грани самоуничтожения.
Когда Тед Банди пребывал в подобном состоянии, его преступления из ряда жестоких убийств превратились в настоящую безумную оргию, которую он учинил во Флориде. Он полностью сошел с катушек и не мог жить в мире, который его не принимал. Сикерт жил в мире, который его принял. Ему не приходилось бороться с умными полицейскими и сложнейшими способами криминалистической экспертизы. Он скользил по жизни как уважаемый джентльмен, интеллектуал и художник. Он был готов превратиться в живого классика, а художникам простительны некоторые странности и отклонения от нормального образа жизни. Им прощают эксцентричность и своеобразие.
Поврежденная психика Сикерта заставляла его постоянно бороться с многими «я», жившими в его душе. Он страдал. Он понимал боль только тогда, когда это была его собственная боль. Он никогда ничего ни к кому не чувствовал. Ему была чужда даже Эллен, искренне любившая его всю жизнь. Печать развода была гораздо тяжелее для нее, чем для него. Она приняла на себя весь позор их неудавшегося брака. Всю оставшуюся жизнь она казнила себя за то, что запятнала светлое имя Кобденов, предала идеалы своего отца и стала тяжким грузом для всех, кого любила. Она не знала покоя, а Сикерт был совершенно спокоен, потому что не видел в своих поступках ничего неправильного. Психопаты не сожалеют о последствиях. Они не чувствуют раскаяния — разве что в отношении самих себя, но и тогда они во всем винят других людей.
Письма Сикерта к Бланшу являют собой великолепный пример манипуляции и позволяют нам проникнуть в темные глубины психопатического разума. Сначала Сикерт писал: «Развод свершился вчера, благодарение богу!» И тут же добавлял: «Мое первое чувство — это величайшее облегчение, от которого кружится голова». Он не горевал из-за потери Эллен. Он радовался тому, что избавился от осложнений, которые портили ему жизнь. Его личность расщепилась еще более.
Эллен позволяла ему оставаться самим собой. Брак был для него безопасным убежищем в той бесконечной игре, которую он вел. Он всегда мог прийти к Эллен, и она всегда давала ему то, что могла. Она продолжала поддерживать его и после развода, тайно приобретая его картины через Бланша. Актер по натуре, Сикерт не мог существовать без публики и без поддержки. Ему не нравился пустой, одинокий мир кулис. Он не скучал по Эллен так, как скучала по нему она. Главная трагедия жизни Сикерта заключалась в том, что он никогда не испытывал ни физической, ни эмоциональной близости ни к одному человеку. «Ты по крайней мере чувствуешь!» — написал он однажды Бланшу.
Генетические отклонения и детские травмы Сикерта стали причиной разрушения его личности. Он мог давать уроки рисования Уинстону Черчиллю и в то же время писать письма в английские газеты, восторгаясь искусством Адольфа Гитлера. Он тепло относился к своему слабому брату-наркоману Бернхарду и в то же время хладнокровно рисовал страдающих и умирающих солдат в госпиталях Красного Креста, а затем получал их форму, потому что им она была уже не нужна.
Сикерт мог быть замечательным художником, готовым помогать и учить. И он же поливал грязью Сезанна и Ван Гога и писал клеветнические статьи в «Сатердей Ревью», чтобы очернить Джозефа Пеннелла и Уистлера. Сикерт дурачил друзей, заставляя их воспринимать себя как дамского угодника, и в то же время называл женщин «суками» и «стервами», считал их существами второго сорта, убивал и уродовал их, всячески унижал их в своих картинах. Натура Сикерта практически бесконечна, но одно абсолютно ясно: он никогда не женился по любви.
Однако в 1911 году он решил, что жениться все же стоит. Это решение оказалось не столь продуманным, как его преступления. Он скоропалительно очаровал одну из своих молоденьких учениц, у которой, по словам первого биографа Сикерта Роберта Эммонса, был прелестный характер и «лебединая шея». Жизнь этой девушки складывалась неладно, и она бросила Сикерта у самого алтаря, решив выйти замуж за более подходящего человека.