Страница:
Патрисия КОРНУЭЛЛ
ДЖЕК ПОТРОШИТЕЛЬ.
Кто он? Портрет убийцы
Посвящается Джону Гриву из Скотланд-Ярда.
Ты бы его поймал.
«Возникла всеобщая паника, множество возбужденных людей твердили, что зло вновь посетило этот мир».
Неизвестный миссионер из Ист-Энда, 1888.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГОСПОДИН НИКТО
В понедельник 6 августа 1888 года в Лондоне наступил праздник. В городе царил карнавал, на котором можно было развлечься всего за несколько пенни.
Колокола Вестминстерского аббатства и церкви Святого Георгия звонили весь день. Корабли стояли разукрашенные флагами, а пушки палили в честь дня рождения герцога Эдинбургского. Ему исполнилось сорок четыре года.
В Хрустальном дворце чинно шла своя программа: органный концерт, затем выступление военного оркестра, «чудовищное разнообразие фейерверков», великолепный сказочный балет, чревовещатели и «представление всемирно знаменитых менестрелей». Мадам Тюссо изготовила специальную восковую фигуру Фредерика II, а также обновила свою знаменитую Комнату ужасов. Кошмары, леденящие душу, были доступны всем, кто мог позволить себе купить входной билет и был настроен развлечься подобным образом. В театре при полном аншлаге шла пьеса «Доктор Джекилл и мистер Хайд». Знаменитый американский актер Ричард Мэнсфилд был неподражаем в ролях доктора Джекилла и мистера Хайда, совершенно очаровав публику, собравшуюся в театре «Лицей» Генри Ирвинга. «Опера Комик» также показала свой вариант пьесы, из-за чего разразился шумный скандал. Театр инсценировал роман Роберта Льюиса Стивенсона, не получив на это согласия автора.
В рамках праздника проводились также выставки лошадей и скота. Торжественно было объявлено о снижении цен на железнодорожные билеты. На рынке в Ковент-Гарден продавались шеффилдские тарелки, золотые украшения, драгоценности, поношенная военная форма. Если кто-нибудь хотел в этот замечательный, но буйный день притвориться солдатом, он мог это сделать за совсем скромную сумму. Сегодня никто не задавал лишних вопросов. Фирмы по прокату театральных костюмов наперебой предлагали свои услуги. Вы могли примерить даже форму полицейского, одолжив ее в Кэмден-тауне, всего в двух милях от дома, где жил очаровательный Уолтер Ричард Сикерт.
Двадцативосьмилетний Сикерт бросил неудавшуюся актерскую карьеру ради более высокого искусства — живописи. Он стал художником, гравером. Сикерт учился у Джеймса Макнила Уистлера и Эдгара Дега. Да и сам молодой Сикерт являл собой произведение искусства: стройный, с сильным телом пловца, идеально прямым носом, великолепной линией подбородка, густыми вьющимися светлыми волосами и синими глазами, взгляд которых, казалось, проникал в самую душу собеседника. Его можно было назвать очаровательным, но общее впечатление портил рот. Тонкие губы постоянно кривились в надменной, почти жестокой усмешке. Точный рост Сикерта неизвестен, но друзья утверждали, что он был чуть выше среднего. Фотографии и предметы одежды, пожертвованные архиву галереи Тэйт в 80-е годы, показывают, что его рост составлял пять футов восемь или девять дюймов (172 — 175 см).
Сикерт свободно владел немецким, английским, французским и итальянским языками. Он также достаточно хорошо знал латынь и даже преподавал ее друзьям. Он владел датским и греческим, имел некоторые навыки испанского и португальского. Поговаривали, что он читает классиков в оригинале, но, начав чтение, он всегда бросал книгу на середине. Порой в его квартире валялось около дюжины романов с неразрезанными страницами, кроме последней. По большей части Сикерт предпочитал газеты, желтую прессу и журналы.
Вплоть до самой его смерти в 1942 году его кабинеты являли собой свалку всего, что только печаталось в Европе. Удивительно, как столь занятой человек находил время, чтобы прочитывать четыре, пять, шесть, десять газет в день, но у Сикерта был свой метод. Он не обращал внимания на то, что его не интересовало, — а именно, на политику, экономику, мировые проблемы, войны и на людей. Волновало его только то, что могло как-то повлиять на его жизнь.
Сикерт предпочитал читать статьи о развлечениях, появившихся в городе, статьи художественных критиков, уголовную хронику. Если в какой-то день в печати могло появиться его имя, он первым делом прочитывал все, что писали о нем. Он безумно любил читать письма редактору, особенно те, которые писал сам, подписываясь псевдонимами. Сикерт получал удовольствие от копания в чужой жизни. «Пишите, пишите, пишите! — умолял он своих друзей. — Рассказывайте мне подробнейшим образом обо всем, о том, что вас забавляет, как, где и когда. Рассказывайте мне все последние сплетни обо всех вокруг».
Сикерт презирал высший класс, но сама его жизнь художника невероятно привлекала. Он стремился познакомиться со всеми знаменитостями своего времени — Генри Ирвингом и Эллен Терри, Обри Бердслеем, Генри Джеймсом, Максом Бирбомом, Оскаром Уайльдом, Клодом Моне, Огюстом Ренуаром, Писсарро, Роденом, Андре Жидом, Эдуардом Дюжарденом, Марселем Прустом. Сикерт был дружен со многими членами парламента. Но это не означает, что он действительно знал этих людей. И никто не знал по-настоящему его самого. Включая его первую жену Эллен, которой через две недели должно было исполниться сорок лет. 6 августа Сикерт не думал о дне рождения жены, но вряд ли он мог забыть о нем.
Он всегда гордился своей уникальной памятью. В течение всей жизни он поражал собиравшихся у него гостей, исполняя большие отрывки из мюзиклов и драматических спектаклей. Он мог цитировать по памяти бесконечно. Сикерт, конечно, не забыл, что 18 августа день рождения Эллен и испортить его очень просто. Может быть, он хотел «забыть». А быть может, ему хотелось скрыться в одной из многочисленных снятых им трущоб, которые он называл студиями. Возможно, ему хотелось пригласить Эллен в романтическое кафе в Сохо, а потом оставить ее одну за столиком, а самому отправиться в мюзик-холл и провести там всю ночь. Эллен любила Сикерта всю свою несчастливую жизнь, несмотря на его ледяное сердце, патологическую лживость, доведенный до крайности эгоцентризм и привычку пропадать без предупреждения и каких бы то ни было объяснений на несколько дней, а то и недель.
Уолтер Сикерт был по природе своей актером. Он играл на сцене свой тайной, подпитываемой фантазиями жизни. Ему нравилось незамеченным ускользать на темные одинокие улицы, нравилось чувствовать себя отстраненным в толпе. Он отлично умел имитировать чужие голоса и был мастером переодевания и грима. Его искусство было настолько высоким, что еще в детстве он часто оставался не узнанным соседями и членами семьи.
За свою долгую яркую жизнь Сикерт не раз менял внешность, экспериментировал с бородой и усами, надевал немыслимые, часто придуманные им самим костюмы, делал безумные прически, а порой брил голову. Французский художник и друг Сикерта Жак-Эмиль Бланш называл его Протеем. Сикерт, по словам Бланша, был «гением переодевания, изменения внешности и манеры говорить. Он по праву мог соперничать с самим Фреголи». На портрете, написанном Уилсоном Стиром в 1890 году, у Сикерта совершенно неестественного вида усы, напоминающие беличий хвост.
Любил Сикерт изменять и свое имя. Выступая на сцене, подписывая рисунки, картины и гравюры, отправляя письма друзьям, коллегам или редакторам газет, он каждый раз ставил новое имя. Он называл себя господином Немо (латинское слово, означающее «никто»), Энтузиастом, Уистлеритом, Вашим художественным критиком, Изгоем, Уолтером Сикертом, Сикертом, Уолтером Р.Сикертом, Ричардом Сикертом, У.Р.Сикертом, У.С., Р.С., Диком, У.Ст., Сикертом Лл.Д., Р.Ст., А.Р.А. и Рд.Ст.А.Р.А.
Сикерт не писал мемуаров, не вел дневника или календаря, не датировал свои письма и картины, поэтому очень трудно точно определить, где он был и что делал в конкретный день, неделю, месяц и даже год. Я не смогла найти записей о том, чем он занимался 6 августа 1888 года, но оснований подозревать, что его не было в Лондоне, нет никаких. Основываясь на заметках, которые он сделал на программке мюзик-холла, можно утверждать, что двумя днями раньше, 4 августа, Сикерт оставался в Лондоне.
Пятью днями позже, 11 августа, в Лондоне должна была состояться свадьба Уистлера. Хотя Сикерта не приглашали на скромную свадьбу в семейном кругу, он не мог пропустить такое событие, пусть даже пришлось бы шпионить за молодоженами.
Великий художник Джеймс Макнил Уистлер без памяти влюбился в «замечательную красавицу» Беатрис Годвин. Она заняла в жизни художника важное место и навсегда изменила ее течение. Точно так же и Уистлер играл важнейшую роль в жизни Сикерта и полностью изменил ее ход. «Отличный парень этот Уолтер», — говорил Уистлер в начале 80-х годов, когда был увлечен экзальтированным и невероятно одаренным молодым человеком. Ко времени помолвки Уистлера его отношения с Сикертом стали более прохладными, но Уолтер оказался не готовым к неожиданному и полному забвению со стороны Мастера, которому он поклонялся, завидовал и которого порой ненавидел. Уистлер с молодой женой отправились в свадебное путешествие и остаток года провели во Франции, где и собирались поселиться навсегда.
Неудивительно, что брак Уистлера еще сильнее отдалил его от бывшего мальчика-ученика. Одной из любимых ролей Сикерта была роль соблазнителя и покорителя женских сердец, хотя на самом деле он был совсем другим. Сикерт зависел от женщин и одновременно ненавидел их. Женщины были интеллектуально бедны и бесполезны. Единственное, для чего они могли пригодиться, так это для того, чтобы заботиться о нем, терпеть его ухищрения, особенно в денежных вопросах. Женщины были опасным напоминанием о приводящем в бешенство, унизительном секрете, который Сикерт унес с собой в могилу и даже дальше, поскольку кремированные останки не могут поведать о человеке почти ничего даже после эксгумации.
Сикерт родился с деформированным пенисом. В младенчестве ему было сделано несколько хирургических операций, после которых он остался неполноценным, если не сказать изуродованным. Скорее всего, он был неспособен к эрекции. По-видимому, его пенис был слишком мал для проникающего секса, а при мочеиспускании ему приходилось присаживаться, как женщине.
«Я считаю, что преступник чудовищно изуродован, — говорилось в письме, связанном с уайтчепелскими убийствами и полученном полицией 4 октября 1888 года. — Возможно, у него отсутствует половой член. Поэтому он мстит за свою неспособность к сексу ужасающими жестокостями». Письмо было написано фиолетовым карандашом и подписано «Скотус», что по-латыни означает «шотландец». У слова «Scotch» есть и другое значение — в английском языке оно означает небольшой надрез или порез. Подпись «Скотус» могла ассоциироваться и с удивительным теологом, специалистом по грамматике и диалектике Иоханнесом Скотусом Эригеной, жившим в IX веке.
Уолтер Сикерт не мог представить себе Уистлера влюбленным и наслаждающимся сексуальными отношениями с женщиной. Подобные мысли могли стать катализатором процесса, который превратил Сикерта в одного из самых опасных и ужасных убийц всех времен и народов. Он начал воплощать то, что изображал всю жизнь, не только в мыслях, но и на бумаге. Еще в детстве он рисовал похищенных, связанных и зарезанных женщин.
Психология жестокого, безжалостного убийцы определяется вовсе не ближайшими к убийству событиями. Нет доходчивых объяснений или неопровержимых доказательств причинно-следственной связи. Но компас человеческой природы может указать определенный путь. Чувства Сикерта могли быть пробуждены женитьбой Уистлера на вдове архитектора и археолога Эдварда Годвина, человека, который жил с актрисой Эллен Терри и усыновил ее детей.
Чувственная красавица Эллен Терри была одной из самых знаменитых актрис викторианской эпохи, и Сикерт с ума сходил по ней. В подростковом возрасте он выслеживал ее и ее партнера по сцене, Генри Ирвинга. Теперь Уистлер оказался связанным не с одним, но с двумя объектами мании Сикерта, и эти три звезды во вселенной Сикерта образовали созвездие, в котором ему самому не осталось места. Звезды не оставили ему ничего. Он стал настоящим господином Немо. Господином Никто.
Но в конце лета 1888 года он придумал себе новое сценическое имя, которое никогда не связывали с ним в течение всей его жизни. Это имя вскоре стало гораздо более известным, чем имена Уистлера, Ирвинга и Терри.
Реализация диких фантазий Джека Потрошителя началась в праздничный день 6 августа 1888 года, когда он расправил крылья и впервые выступил в роли, которой было суждено превратить его в самого знаменитого убийцу в истории человечества. Было бы заблуждением считать, что его безумная жестокость прекратилась так же внезапно, как и возникла, что он появился из ниоткуда и погряз в неизвестности.
Прошло десять лет, затем пятьдесят, потом сто. Сейчас кровавые сексуальные преступления Джека Потрошителя кажутся неумелыми и беспомощными. Они стали предметом домыслов, загадки, игры, экскурсий по местам преступлений, которые заканчиваются кружкой пива в ближайшем пабе. Дерзкий Джек, как иногда называл себя Потрошитель, стал героем фильмов ужасов. Его роль исполняют известные актеры, а режиссеры придумывают потрясающие спецэффекты и покрывают Джека тем, чего он жаждал больше всего, — кровью, кровью, кровью. Его преступления больше не вызывают страха, ярости. Люди перестали даже испытывать жалость к его жертвам, тела которых давно истлели в могилах, порой даже в безымянных.
Колокола Вестминстерского аббатства и церкви Святого Георгия звонили весь день. Корабли стояли разукрашенные флагами, а пушки палили в честь дня рождения герцога Эдинбургского. Ему исполнилось сорок четыре года.
В Хрустальном дворце чинно шла своя программа: органный концерт, затем выступление военного оркестра, «чудовищное разнообразие фейерверков», великолепный сказочный балет, чревовещатели и «представление всемирно знаменитых менестрелей». Мадам Тюссо изготовила специальную восковую фигуру Фредерика II, а также обновила свою знаменитую Комнату ужасов. Кошмары, леденящие душу, были доступны всем, кто мог позволить себе купить входной билет и был настроен развлечься подобным образом. В театре при полном аншлаге шла пьеса «Доктор Джекилл и мистер Хайд». Знаменитый американский актер Ричард Мэнсфилд был неподражаем в ролях доктора Джекилла и мистера Хайда, совершенно очаровав публику, собравшуюся в театре «Лицей» Генри Ирвинга. «Опера Комик» также показала свой вариант пьесы, из-за чего разразился шумный скандал. Театр инсценировал роман Роберта Льюиса Стивенсона, не получив на это согласия автора.
В рамках праздника проводились также выставки лошадей и скота. Торжественно было объявлено о снижении цен на железнодорожные билеты. На рынке в Ковент-Гарден продавались шеффилдские тарелки, золотые украшения, драгоценности, поношенная военная форма. Если кто-нибудь хотел в этот замечательный, но буйный день притвориться солдатом, он мог это сделать за совсем скромную сумму. Сегодня никто не задавал лишних вопросов. Фирмы по прокату театральных костюмов наперебой предлагали свои услуги. Вы могли примерить даже форму полицейского, одолжив ее в Кэмден-тауне, всего в двух милях от дома, где жил очаровательный Уолтер Ричард Сикерт.
Двадцативосьмилетний Сикерт бросил неудавшуюся актерскую карьеру ради более высокого искусства — живописи. Он стал художником, гравером. Сикерт учился у Джеймса Макнила Уистлера и Эдгара Дега. Да и сам молодой Сикерт являл собой произведение искусства: стройный, с сильным телом пловца, идеально прямым носом, великолепной линией подбородка, густыми вьющимися светлыми волосами и синими глазами, взгляд которых, казалось, проникал в самую душу собеседника. Его можно было назвать очаровательным, но общее впечатление портил рот. Тонкие губы постоянно кривились в надменной, почти жестокой усмешке. Точный рост Сикерта неизвестен, но друзья утверждали, что он был чуть выше среднего. Фотографии и предметы одежды, пожертвованные архиву галереи Тэйт в 80-е годы, показывают, что его рост составлял пять футов восемь или девять дюймов (172 — 175 см).
Сикерт свободно владел немецким, английским, французским и итальянским языками. Он также достаточно хорошо знал латынь и даже преподавал ее друзьям. Он владел датским и греческим, имел некоторые навыки испанского и португальского. Поговаривали, что он читает классиков в оригинале, но, начав чтение, он всегда бросал книгу на середине. Порой в его квартире валялось около дюжины романов с неразрезанными страницами, кроме последней. По большей части Сикерт предпочитал газеты, желтую прессу и журналы.
Вплоть до самой его смерти в 1942 году его кабинеты являли собой свалку всего, что только печаталось в Европе. Удивительно, как столь занятой человек находил время, чтобы прочитывать четыре, пять, шесть, десять газет в день, но у Сикерта был свой метод. Он не обращал внимания на то, что его не интересовало, — а именно, на политику, экономику, мировые проблемы, войны и на людей. Волновало его только то, что могло как-то повлиять на его жизнь.
Сикерт предпочитал читать статьи о развлечениях, появившихся в городе, статьи художественных критиков, уголовную хронику. Если в какой-то день в печати могло появиться его имя, он первым делом прочитывал все, что писали о нем. Он безумно любил читать письма редактору, особенно те, которые писал сам, подписываясь псевдонимами. Сикерт получал удовольствие от копания в чужой жизни. «Пишите, пишите, пишите! — умолял он своих друзей. — Рассказывайте мне подробнейшим образом обо всем, о том, что вас забавляет, как, где и когда. Рассказывайте мне все последние сплетни обо всех вокруг».
Сикерт презирал высший класс, но сама его жизнь художника невероятно привлекала. Он стремился познакомиться со всеми знаменитостями своего времени — Генри Ирвингом и Эллен Терри, Обри Бердслеем, Генри Джеймсом, Максом Бирбомом, Оскаром Уайльдом, Клодом Моне, Огюстом Ренуаром, Писсарро, Роденом, Андре Жидом, Эдуардом Дюжарденом, Марселем Прустом. Сикерт был дружен со многими членами парламента. Но это не означает, что он действительно знал этих людей. И никто не знал по-настоящему его самого. Включая его первую жену Эллен, которой через две недели должно было исполниться сорок лет. 6 августа Сикерт не думал о дне рождения жены, но вряд ли он мог забыть о нем.
Он всегда гордился своей уникальной памятью. В течение всей жизни он поражал собиравшихся у него гостей, исполняя большие отрывки из мюзиклов и драматических спектаклей. Он мог цитировать по памяти бесконечно. Сикерт, конечно, не забыл, что 18 августа день рождения Эллен и испортить его очень просто. Может быть, он хотел «забыть». А быть может, ему хотелось скрыться в одной из многочисленных снятых им трущоб, которые он называл студиями. Возможно, ему хотелось пригласить Эллен в романтическое кафе в Сохо, а потом оставить ее одну за столиком, а самому отправиться в мюзик-холл и провести там всю ночь. Эллен любила Сикерта всю свою несчастливую жизнь, несмотря на его ледяное сердце, патологическую лживость, доведенный до крайности эгоцентризм и привычку пропадать без предупреждения и каких бы то ни было объяснений на несколько дней, а то и недель.
Уолтер Сикерт был по природе своей актером. Он играл на сцене свой тайной, подпитываемой фантазиями жизни. Ему нравилось незамеченным ускользать на темные одинокие улицы, нравилось чувствовать себя отстраненным в толпе. Он отлично умел имитировать чужие голоса и был мастером переодевания и грима. Его искусство было настолько высоким, что еще в детстве он часто оставался не узнанным соседями и членами семьи.
За свою долгую яркую жизнь Сикерт не раз менял внешность, экспериментировал с бородой и усами, надевал немыслимые, часто придуманные им самим костюмы, делал безумные прически, а порой брил голову. Французский художник и друг Сикерта Жак-Эмиль Бланш называл его Протеем. Сикерт, по словам Бланша, был «гением переодевания, изменения внешности и манеры говорить. Он по праву мог соперничать с самим Фреголи». На портрете, написанном Уилсоном Стиром в 1890 году, у Сикерта совершенно неестественного вида усы, напоминающие беличий хвост.
Любил Сикерт изменять и свое имя. Выступая на сцене, подписывая рисунки, картины и гравюры, отправляя письма друзьям, коллегам или редакторам газет, он каждый раз ставил новое имя. Он называл себя господином Немо (латинское слово, означающее «никто»), Энтузиастом, Уистлеритом, Вашим художественным критиком, Изгоем, Уолтером Сикертом, Сикертом, Уолтером Р.Сикертом, Ричардом Сикертом, У.Р.Сикертом, У.С., Р.С., Диком, У.Ст., Сикертом Лл.Д., Р.Ст., А.Р.А. и Рд.Ст.А.Р.А.
Сикерт не писал мемуаров, не вел дневника или календаря, не датировал свои письма и картины, поэтому очень трудно точно определить, где он был и что делал в конкретный день, неделю, месяц и даже год. Я не смогла найти записей о том, чем он занимался 6 августа 1888 года, но оснований подозревать, что его не было в Лондоне, нет никаких. Основываясь на заметках, которые он сделал на программке мюзик-холла, можно утверждать, что двумя днями раньше, 4 августа, Сикерт оставался в Лондоне.
Пятью днями позже, 11 августа, в Лондоне должна была состояться свадьба Уистлера. Хотя Сикерта не приглашали на скромную свадьбу в семейном кругу, он не мог пропустить такое событие, пусть даже пришлось бы шпионить за молодоженами.
Великий художник Джеймс Макнил Уистлер без памяти влюбился в «замечательную красавицу» Беатрис Годвин. Она заняла в жизни художника важное место и навсегда изменила ее течение. Точно так же и Уистлер играл важнейшую роль в жизни Сикерта и полностью изменил ее ход. «Отличный парень этот Уолтер», — говорил Уистлер в начале 80-х годов, когда был увлечен экзальтированным и невероятно одаренным молодым человеком. Ко времени помолвки Уистлера его отношения с Сикертом стали более прохладными, но Уолтер оказался не готовым к неожиданному и полному забвению со стороны Мастера, которому он поклонялся, завидовал и которого порой ненавидел. Уистлер с молодой женой отправились в свадебное путешествие и остаток года провели во Франции, где и собирались поселиться навсегда.
Неудивительно, что брак Уистлера еще сильнее отдалил его от бывшего мальчика-ученика. Одной из любимых ролей Сикерта была роль соблазнителя и покорителя женских сердец, хотя на самом деле он был совсем другим. Сикерт зависел от женщин и одновременно ненавидел их. Женщины были интеллектуально бедны и бесполезны. Единственное, для чего они могли пригодиться, так это для того, чтобы заботиться о нем, терпеть его ухищрения, особенно в денежных вопросах. Женщины были опасным напоминанием о приводящем в бешенство, унизительном секрете, который Сикерт унес с собой в могилу и даже дальше, поскольку кремированные останки не могут поведать о человеке почти ничего даже после эксгумации.
Сикерт родился с деформированным пенисом. В младенчестве ему было сделано несколько хирургических операций, после которых он остался неполноценным, если не сказать изуродованным. Скорее всего, он был неспособен к эрекции. По-видимому, его пенис был слишком мал для проникающего секса, а при мочеиспускании ему приходилось присаживаться, как женщине.
«Я считаю, что преступник чудовищно изуродован, — говорилось в письме, связанном с уайтчепелскими убийствами и полученном полицией 4 октября 1888 года. — Возможно, у него отсутствует половой член. Поэтому он мстит за свою неспособность к сексу ужасающими жестокостями». Письмо было написано фиолетовым карандашом и подписано «Скотус», что по-латыни означает «шотландец». У слова «Scotch» есть и другое значение — в английском языке оно означает небольшой надрез или порез. Подпись «Скотус» могла ассоциироваться и с удивительным теологом, специалистом по грамматике и диалектике Иоханнесом Скотусом Эригеной, жившим в IX веке.
Уолтер Сикерт не мог представить себе Уистлера влюбленным и наслаждающимся сексуальными отношениями с женщиной. Подобные мысли могли стать катализатором процесса, который превратил Сикерта в одного из самых опасных и ужасных убийц всех времен и народов. Он начал воплощать то, что изображал всю жизнь, не только в мыслях, но и на бумаге. Еще в детстве он рисовал похищенных, связанных и зарезанных женщин.
Психология жестокого, безжалостного убийцы определяется вовсе не ближайшими к убийству событиями. Нет доходчивых объяснений или неопровержимых доказательств причинно-следственной связи. Но компас человеческой природы может указать определенный путь. Чувства Сикерта могли быть пробуждены женитьбой Уистлера на вдове архитектора и археолога Эдварда Годвина, человека, который жил с актрисой Эллен Терри и усыновил ее детей.
Чувственная красавица Эллен Терри была одной из самых знаменитых актрис викторианской эпохи, и Сикерт с ума сходил по ней. В подростковом возрасте он выслеживал ее и ее партнера по сцене, Генри Ирвинга. Теперь Уистлер оказался связанным не с одним, но с двумя объектами мании Сикерта, и эти три звезды во вселенной Сикерта образовали созвездие, в котором ему самому не осталось места. Звезды не оставили ему ничего. Он стал настоящим господином Немо. Господином Никто.
Но в конце лета 1888 года он придумал себе новое сценическое имя, которое никогда не связывали с ним в течение всей его жизни. Это имя вскоре стало гораздо более известным, чем имена Уистлера, Ирвинга и Терри.
Реализация диких фантазий Джека Потрошителя началась в праздничный день 6 августа 1888 года, когда он расправил крылья и впервые выступил в роли, которой было суждено превратить его в самого знаменитого убийцу в истории человечества. Было бы заблуждением считать, что его безумная жестокость прекратилась так же внезапно, как и возникла, что он появился из ниоткуда и погряз в неизвестности.
Прошло десять лет, затем пятьдесят, потом сто. Сейчас кровавые сексуальные преступления Джека Потрошителя кажутся неумелыми и беспомощными. Они стали предметом домыслов, загадки, игры, экскурсий по местам преступлений, которые заканчиваются кружкой пива в ближайшем пабе. Дерзкий Джек, как иногда называл себя Потрошитель, стал героем фильмов ужасов. Его роль исполняют известные актеры, а режиссеры придумывают потрясающие спецэффекты и покрывают Джека тем, чего он жаждал больше всего, — кровью, кровью, кровью. Его преступления больше не вызывают страха, ярости. Люди перестали даже испытывать жалость к его жертвам, тела которых давно истлели в могилах, порой даже в безымянных.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЭКСКУРСИЯ
Незадолго до Рождества 2001 года я шла по Нью-Йорку, направляясь в свою квартиру в Ист-Сайде. Несмотря на все мои попытки успокоиться и развеселиться, я чувствовала себя подавленной и тревожной.
Я мало что помню о том вечере, не помню даже названия ресторана, где мы с друзьями ужинали. Я припоминаю только, что Лесли Шталь рассказала мне ужасную историю о своем последнем расследовании для программы «60 минут». Все остальные говорили о политике и экономике. Я сама завела речь о книге одного писателя, потому что мне не хотелось говорить о себе и о работе, которая, как мне казалось, может разрушить всю мою жизнь. Мое сердце сжалось, словно в предчувствии огромного горя.
Мой литературный агент Эстер Ньюберг предложила проводить меня. Мы молча шли по темным улицам среди бесконечного потока разговаривающих по сотовым телефонам людей и владельцев собак, выгуливающих своих питомцев перед сном. Я не обращала внимания даже на желтые такси. Я начала воображать, как какой-нибудь воришка попытается украсть наши сумочки или нападет на нас. Я бы могла погнаться за ним, сделать подсечку и повалить его на землю. Во мне пять футов пять дюймов (165 см), и вешу я 120 фунтов (54 кг), но я быстро бегаю и могу задать перцу любому… Я продолжала фантазировать о том, что бы я сделала, если бы какой-то психопат внезапно появился из темноты и вдруг…
— Как это происходит? — спросила Эстер.
— Честно говоря… — начала я, потому что редко разговаривала с Эстер честно.
Я не привыкла признаваться своему агенту или издателю в том, что меня пугает собственная работа. Обе женщины значат для меня очень много в профессиональном смысле. Они всегда верили в мои силы. Если бы я сказала, что расследую дело Джека Потрошителя и знаю, кем он был, они бы не сомневались в моих словах ни минуты.
— Мне плохо, — призналась я Эстер. Мне действительно было так плохо, что я чувствовала, что могу вот-вот расплакаться прямо на улице.
— Тебе? — поразилась Эстер. — Тебе плохо? Правда? Почему?
— Я ненавижу эту книгу, Эстер. Я не знаю, какого черта принялась за нее… Я просто смотрела на его картины, изучала его жизнь, и одно потянуло за собой другое…
Эстер не произнесла ни слова.
Мне всегда гораздо проще разозлиться и вспылить, чем показать свой страх или горечь утраты. Я потеряла привычное течение жизни вместе с Уолтером Ричардом Сикертом. Он просто забрал мою жизнь себе.
— Я хочу писать свои романы, — пробормотала я. — Я не хочу писать о нем. В этом нет ничего приятного. Абсолютно ничего!
— Тебе виднее, — очень спокойно отреагировала Эстер. — Если не хочешь, не пиши о нем. Я все устрою.
Да, она могла все устроить, но мне уже было не выбраться из этой пропасти. Я знала, кто убийца, и не могла просто так отойти в сторону.
— Я оказалась судьей, — выдавила из себя я. — Это неважно, что он умер. Даже сейчас тихий внутренний голос шепчет мне на ухо: «А что, если ты ошибаешься?» Я никогда не прощу себя за то, что обвинила человека в подобном преступлении, а затем обнаружила, что ошибалась.
— Но тебе же не кажется, что ты ошибаешься…
— Нет. Потому что я не ошибаюсь.
Все началось вполне невинно. Это все равно что отправиться на мирную прогулку за город и внезапно попасть под цементовоз. В мае 2001 года я была в Лондоне, рекламируя археологические раскопки в Джеймстауне. Моя подруга Линда Фарштейн, возглавляющая отдел преступлений на сексуальной почве при офисе Генерального прокурора округа Нью-Йорк, тоже оказалась в Лондоне и попросила меня устроить ей экскурсию по Скотланд-Ярду.
— Не сейчас, — отказалась я.
Но как только эти слова слетели с моего языка, я представила, как перестанут уважать меня мои читатели, если узнают, что иногда мне не хочется бродить по полицейскому департаменту, криминалистическим лабораториям, моргам, тирам, кладбищам, тюрьмам, местам преступлений, адвокатским конторам и анатомическим музеям.
Путешествуя, особенно за границей, я всегда посещаю печальные места, связанные с преступлениями. В Буэнос-Айресе я немедленно отправилась в городской уголовный музей и увидела комнату, в которой выставлены отрубленные головы, помещенные в стеклянные банки с формалином. Только самые знаменитые преступники удостоились чести быть выставленными в этой чудовищной галерее. Гуляя под взглядами их обесцвеченных глаз, я думала, что они заслужили то, что с ними произошло. В городе Салта на северо-западе Аргентины мне показали детские мумии. Инки хоронили детей живыми, чтобы угодить своим жестоким богам. Несколько лет назад в Лондоне меня провели в чумную яму, где нельзя было сделать шагу, чтобы не наступить на человеческие останки.
Я шесть лет работала в офисе главного судебного эксперта в Ричмонде, штат Виргиния, создавая компьютерные программы, обрабатывая статистические данные, помогая при вскрытиях. Я описывала результаты вскрытия, взвешивала органы, записывала траектории движения пуль и размеры повреждений, выписывала лекарства людям, пытавшимся совершить самоубийство и не имеющим возможности принять антидепрессанты, помогала раздевать окоченевшие трупы, отслеживала лабораторные анализы, брала кровь на анализ. Я смотрела, касалась, обоняла и даже пробовала смерть на вкус, поэтому этот запах до сих пор стоит у меня в горле.
Не могу забыть лица и тела убитых людей. Я видела много трупов. Не могу точно подсчитать, сколько трупов я видела. Я мечтала оказаться рядом с ними до того, как это случилось, уговорить их запирать двери или поставить сигнализацию. Пусть бы они хотя бы завели собаку! Только бы не ходили по темным улицам в одиночку и не принимали наркотики! Мне было больно видеть в кармане подростка аэрозольный баллон. Этот мальчишка остановился за тяжелым грузовиком, чтобы словить кайф, но не заметил, что тот сдал назад. Я до сих пор не понимаю той случайности, которая насылает молнию на человека, держащего в руке зонт с металлической ручкой. Ведь он только что благополучно сошел с самолета!
Мой интерес к жестокости превратился в чисто клинический. Это помогало мне справляться с работой, но порой мне бывало очень нелегко. Казалось, что трупы вытягивают из меня энергию, пытаясь восполнить то, что осталось на окровавленном тротуаре или металлическом столе. Мертвые оставались мертвыми, а сил у меня уже не было. Убийство — это не загадка, и я борюсь с ним в меру своих сил.
Отказав подруге, я предала саму себя и оскорбила Скотланд-Ярд. Поэтому я постаралась сделать все, что было в моих силах, и организовать экскурсию.
— В Скотланд-Ярде очень интересно, — сказала я Линде. — Я сама там никогда не была.
На следующее утро я встретилась с Джоном Гривом, самым уважаемым следователем Великобритании и, как оказалось впоследствии, главным специалистом по делу Джека Потрошителя. Знаменитый убийца викторианской эпохи меня почти не заинтересовал. Я никогда прежде не читала о нем, ничего не знала о его преступлениях, не знала, что его жертвами были проститутки, не знала, как они умерли. Я задала несколько вопросов. Я подумала, что можно было бы использовать Скотланд-Ярд в моем следующем романе о Кэй Скарпетте. Но для этого мне нужно было выяснить все детали преступлений Потрошителя. Может быть, Скарпетта сможет высказать свою версию этих событий.
Джон Грив предложил мне прогуляться по местам преступлений Джека Потрошителя и увидеть то, что от них осталось за 113 лет. Я отказалась от поездки в Ирландию, чтобы вместе с мистером Гривом и инспектором Говардом Кослингом холодным дождливым утром пройтись по Уайтчепелу и Спиталфилдзу к Митр-сквер и Миллерз-корт, где была убита Мэри Келли.
— Кто-нибудь пытался расследовать эти преступления с помощью современных методов? — спросила я.
— Нет, — ответил Джон Грив и перечислил мне всех подозреваемых. — Есть одна интересная версия, и вы можете ею заняться. Художник по имени Уолтер Сикерт. Он изобразил несколько сцен убийства. На одной из них, в частности, полностью одетый мужчина сидит на краю постели, где лежит обнаженная проститутка, которую он только что убил. Картина называется «Убийство в Кэмден-тауне». Этот человек меня всегда интриговал.
Имя Сикерта не впервые связывали с преступлениями Джека Потрошителя. Однако большинство людей считали подобную версию просто смехотворной.
Я начала интересоваться Сикертом, когда мне в руки попалась книга о его творчестве. На первой же репродукции была изображена картина 1887 года. Это был портрет известной певицы викторианской эпохи Ады Лундберг во время ее выступления в концертном зале «Мэрилебон Мьюзик Холл». Она поет, но создается впечатление, что женщина отчаянно кричит под взглядами ухмыляющихся мужчин. Уверена, что искусствоведы могут дать объяснение любой из картин Сикерта. Но, когда я смотрела на них, меня поражала их мертвенность, жестокость и ненависть к женщине. Продолжая знакомиться с жизнью Сикерта и изучая дело Потрошителя, я начала видеть удивительные параллели. Некоторые из его картин до удивления напоминали фотографии сцен преступления Потрошителя.
Я видела смутные отражения одетых мужчин в зеркалах, висящих у постелей, на которых обнаженные женщины сидели на пружинных матрасах. Я чувствовала приближающуюся угрозу и смерть. Я видела жертву, у которой не было никаких оснований опасаться симпатичного, обаятельного мужчину, который просто уговорил ее пойти с ним. Я чувствовала дьявольски изобретательный разум, я видела зло. Я начала вести собственное расследование, используя современные методы судебной медицины и криминалистики.
Прежде всего я (и эксперты со мной согласились) подумала об анализе ДНК. Но прошло больше года и было проделано более ста анализов, прежде чем мы впервые получили генетические доказательства, которые Уолтер Сикерт и Джек Потрошитель оставили, прикоснувшись к конвертам и лизнув марки, чтобы приклеить их. Клетки с внутренней стороны щек, языка и нёба попали в их слюну. Анализы были взяты и запечатаны, чтобы с ними могли работать специалисты по ДНК.
Наилучшие результаты были получены из письма Потрошителя, где ученые обнаружили следы ДНК, на 99% принадлежащие одному человеку, который лизнул и коснулся клейкой стороны марки. Одна и та же последовательность ДНК была обнаружена на двух письмах Потрошителя и на двух письмах Уолтера Сикерта.
Генетические следы, свойственные данной последовательности ДНК, были обнаружены и на других предметах, принадлежащих Сикерту, в частности на одежде, которую он надевал во время рисования. На всем, кроме марки, приклеенной к письму Джека Потрошителя, последовательность ДНК смешивалась с генетическими профилями других людей. (Это неудивительно и не опровергает данных анализа.) Полученные доказательства были самыми древними из всех, которые анализировались судебными экспертами.
Но это было только начало. Мы не прекратили анализы ДНК, как не прекратили и другие способы исследования. Технология не стоит на месте, и сбор доказательств должен был быть продолжен.
Вскоре мы получили еще одно физическое доказательство. Криминалисты, исследовавшие чернила и бумагу, а также специалисты-графологи обнаружили следующее: письмо Потрошителя написано на бумаге для рисования; водяные знаки на бумаге совпадают с водяными знаками бумаги, которой пользовался Уолтер Сикерт; письма Потрошителя были написаны восковым мелком, используемым в литографии; письма Потрошителя содержат рисунки, сделанные кисточкой. Микроскопический анализ показал, что «засохшая кровь» на письмах Потрошителя на самом деле является смесью масла и воска, которая применяется при гравировании. В ультрафиолетовом свете этот состав светится молочно-белым светом, что характерно для любой гравюры. Искусствоведы пришли к выводу о том, что наброски в письмах Потрошителя сделаны профессионалом и имеют много общего с манерой письма и техникой Уолтера Сикерта.
Я мало что помню о том вечере, не помню даже названия ресторана, где мы с друзьями ужинали. Я припоминаю только, что Лесли Шталь рассказала мне ужасную историю о своем последнем расследовании для программы «60 минут». Все остальные говорили о политике и экономике. Я сама завела речь о книге одного писателя, потому что мне не хотелось говорить о себе и о работе, которая, как мне казалось, может разрушить всю мою жизнь. Мое сердце сжалось, словно в предчувствии огромного горя.
Мой литературный агент Эстер Ньюберг предложила проводить меня. Мы молча шли по темным улицам среди бесконечного потока разговаривающих по сотовым телефонам людей и владельцев собак, выгуливающих своих питомцев перед сном. Я не обращала внимания даже на желтые такси. Я начала воображать, как какой-нибудь воришка попытается украсть наши сумочки или нападет на нас. Я бы могла погнаться за ним, сделать подсечку и повалить его на землю. Во мне пять футов пять дюймов (165 см), и вешу я 120 фунтов (54 кг), но я быстро бегаю и могу задать перцу любому… Я продолжала фантазировать о том, что бы я сделала, если бы какой-то психопат внезапно появился из темноты и вдруг…
— Как это происходит? — спросила Эстер.
— Честно говоря… — начала я, потому что редко разговаривала с Эстер честно.
Я не привыкла признаваться своему агенту или издателю в том, что меня пугает собственная работа. Обе женщины значат для меня очень много в профессиональном смысле. Они всегда верили в мои силы. Если бы я сказала, что расследую дело Джека Потрошителя и знаю, кем он был, они бы не сомневались в моих словах ни минуты.
— Мне плохо, — призналась я Эстер. Мне действительно было так плохо, что я чувствовала, что могу вот-вот расплакаться прямо на улице.
— Тебе? — поразилась Эстер. — Тебе плохо? Правда? Почему?
— Я ненавижу эту книгу, Эстер. Я не знаю, какого черта принялась за нее… Я просто смотрела на его картины, изучала его жизнь, и одно потянуло за собой другое…
Эстер не произнесла ни слова.
Мне всегда гораздо проще разозлиться и вспылить, чем показать свой страх или горечь утраты. Я потеряла привычное течение жизни вместе с Уолтером Ричардом Сикертом. Он просто забрал мою жизнь себе.
— Я хочу писать свои романы, — пробормотала я. — Я не хочу писать о нем. В этом нет ничего приятного. Абсолютно ничего!
— Тебе виднее, — очень спокойно отреагировала Эстер. — Если не хочешь, не пиши о нем. Я все устрою.
Да, она могла все устроить, но мне уже было не выбраться из этой пропасти. Я знала, кто убийца, и не могла просто так отойти в сторону.
— Я оказалась судьей, — выдавила из себя я. — Это неважно, что он умер. Даже сейчас тихий внутренний голос шепчет мне на ухо: «А что, если ты ошибаешься?» Я никогда не прощу себя за то, что обвинила человека в подобном преступлении, а затем обнаружила, что ошибалась.
— Но тебе же не кажется, что ты ошибаешься…
— Нет. Потому что я не ошибаюсь.
Все началось вполне невинно. Это все равно что отправиться на мирную прогулку за город и внезапно попасть под цементовоз. В мае 2001 года я была в Лондоне, рекламируя археологические раскопки в Джеймстауне. Моя подруга Линда Фарштейн, возглавляющая отдел преступлений на сексуальной почве при офисе Генерального прокурора округа Нью-Йорк, тоже оказалась в Лондоне и попросила меня устроить ей экскурсию по Скотланд-Ярду.
— Не сейчас, — отказалась я.
Но как только эти слова слетели с моего языка, я представила, как перестанут уважать меня мои читатели, если узнают, что иногда мне не хочется бродить по полицейскому департаменту, криминалистическим лабораториям, моргам, тирам, кладбищам, тюрьмам, местам преступлений, адвокатским конторам и анатомическим музеям.
Путешествуя, особенно за границей, я всегда посещаю печальные места, связанные с преступлениями. В Буэнос-Айресе я немедленно отправилась в городской уголовный музей и увидела комнату, в которой выставлены отрубленные головы, помещенные в стеклянные банки с формалином. Только самые знаменитые преступники удостоились чести быть выставленными в этой чудовищной галерее. Гуляя под взглядами их обесцвеченных глаз, я думала, что они заслужили то, что с ними произошло. В городе Салта на северо-западе Аргентины мне показали детские мумии. Инки хоронили детей живыми, чтобы угодить своим жестоким богам. Несколько лет назад в Лондоне меня провели в чумную яму, где нельзя было сделать шагу, чтобы не наступить на человеческие останки.
Я шесть лет работала в офисе главного судебного эксперта в Ричмонде, штат Виргиния, создавая компьютерные программы, обрабатывая статистические данные, помогая при вскрытиях. Я описывала результаты вскрытия, взвешивала органы, записывала траектории движения пуль и размеры повреждений, выписывала лекарства людям, пытавшимся совершить самоубийство и не имеющим возможности принять антидепрессанты, помогала раздевать окоченевшие трупы, отслеживала лабораторные анализы, брала кровь на анализ. Я смотрела, касалась, обоняла и даже пробовала смерть на вкус, поэтому этот запах до сих пор стоит у меня в горле.
Не могу забыть лица и тела убитых людей. Я видела много трупов. Не могу точно подсчитать, сколько трупов я видела. Я мечтала оказаться рядом с ними до того, как это случилось, уговорить их запирать двери или поставить сигнализацию. Пусть бы они хотя бы завели собаку! Только бы не ходили по темным улицам в одиночку и не принимали наркотики! Мне было больно видеть в кармане подростка аэрозольный баллон. Этот мальчишка остановился за тяжелым грузовиком, чтобы словить кайф, но не заметил, что тот сдал назад. Я до сих пор не понимаю той случайности, которая насылает молнию на человека, держащего в руке зонт с металлической ручкой. Ведь он только что благополучно сошел с самолета!
Мой интерес к жестокости превратился в чисто клинический. Это помогало мне справляться с работой, но порой мне бывало очень нелегко. Казалось, что трупы вытягивают из меня энергию, пытаясь восполнить то, что осталось на окровавленном тротуаре или металлическом столе. Мертвые оставались мертвыми, а сил у меня уже не было. Убийство — это не загадка, и я борюсь с ним в меру своих сил.
Отказав подруге, я предала саму себя и оскорбила Скотланд-Ярд. Поэтому я постаралась сделать все, что было в моих силах, и организовать экскурсию.
— В Скотланд-Ярде очень интересно, — сказала я Линде. — Я сама там никогда не была.
На следующее утро я встретилась с Джоном Гривом, самым уважаемым следователем Великобритании и, как оказалось впоследствии, главным специалистом по делу Джека Потрошителя. Знаменитый убийца викторианской эпохи меня почти не заинтересовал. Я никогда прежде не читала о нем, ничего не знала о его преступлениях, не знала, что его жертвами были проститутки, не знала, как они умерли. Я задала несколько вопросов. Я подумала, что можно было бы использовать Скотланд-Ярд в моем следующем романе о Кэй Скарпетте. Но для этого мне нужно было выяснить все детали преступлений Потрошителя. Может быть, Скарпетта сможет высказать свою версию этих событий.
Джон Грив предложил мне прогуляться по местам преступлений Джека Потрошителя и увидеть то, что от них осталось за 113 лет. Я отказалась от поездки в Ирландию, чтобы вместе с мистером Гривом и инспектором Говардом Кослингом холодным дождливым утром пройтись по Уайтчепелу и Спиталфилдзу к Митр-сквер и Миллерз-корт, где была убита Мэри Келли.
— Кто-нибудь пытался расследовать эти преступления с помощью современных методов? — спросила я.
— Нет, — ответил Джон Грив и перечислил мне всех подозреваемых. — Есть одна интересная версия, и вы можете ею заняться. Художник по имени Уолтер Сикерт. Он изобразил несколько сцен убийства. На одной из них, в частности, полностью одетый мужчина сидит на краю постели, где лежит обнаженная проститутка, которую он только что убил. Картина называется «Убийство в Кэмден-тауне». Этот человек меня всегда интриговал.
Имя Сикерта не впервые связывали с преступлениями Джека Потрошителя. Однако большинство людей считали подобную версию просто смехотворной.
Я начала интересоваться Сикертом, когда мне в руки попалась книга о его творчестве. На первой же репродукции была изображена картина 1887 года. Это был портрет известной певицы викторианской эпохи Ады Лундберг во время ее выступления в концертном зале «Мэрилебон Мьюзик Холл». Она поет, но создается впечатление, что женщина отчаянно кричит под взглядами ухмыляющихся мужчин. Уверена, что искусствоведы могут дать объяснение любой из картин Сикерта. Но, когда я смотрела на них, меня поражала их мертвенность, жестокость и ненависть к женщине. Продолжая знакомиться с жизнью Сикерта и изучая дело Потрошителя, я начала видеть удивительные параллели. Некоторые из его картин до удивления напоминали фотографии сцен преступления Потрошителя.
Я видела смутные отражения одетых мужчин в зеркалах, висящих у постелей, на которых обнаженные женщины сидели на пружинных матрасах. Я чувствовала приближающуюся угрозу и смерть. Я видела жертву, у которой не было никаких оснований опасаться симпатичного, обаятельного мужчину, который просто уговорил ее пойти с ним. Я чувствовала дьявольски изобретательный разум, я видела зло. Я начала вести собственное расследование, используя современные методы судебной медицины и криминалистики.
Прежде всего я (и эксперты со мной согласились) подумала об анализе ДНК. Но прошло больше года и было проделано более ста анализов, прежде чем мы впервые получили генетические доказательства, которые Уолтер Сикерт и Джек Потрошитель оставили, прикоснувшись к конвертам и лизнув марки, чтобы приклеить их. Клетки с внутренней стороны щек, языка и нёба попали в их слюну. Анализы были взяты и запечатаны, чтобы с ними могли работать специалисты по ДНК.
Наилучшие результаты были получены из письма Потрошителя, где ученые обнаружили следы ДНК, на 99% принадлежащие одному человеку, который лизнул и коснулся клейкой стороны марки. Одна и та же последовательность ДНК была обнаружена на двух письмах Потрошителя и на двух письмах Уолтера Сикерта.
Генетические следы, свойственные данной последовательности ДНК, были обнаружены и на других предметах, принадлежащих Сикерту, в частности на одежде, которую он надевал во время рисования. На всем, кроме марки, приклеенной к письму Джека Потрошителя, последовательность ДНК смешивалась с генетическими профилями других людей. (Это неудивительно и не опровергает данных анализа.) Полученные доказательства были самыми древними из всех, которые анализировались судебными экспертами.
Но это было только начало. Мы не прекратили анализы ДНК, как не прекратили и другие способы исследования. Технология не стоит на месте, и сбор доказательств должен был быть продолжен.
Вскоре мы получили еще одно физическое доказательство. Криминалисты, исследовавшие чернила и бумагу, а также специалисты-графологи обнаружили следующее: письмо Потрошителя написано на бумаге для рисования; водяные знаки на бумаге совпадают с водяными знаками бумаги, которой пользовался Уолтер Сикерт; письма Потрошителя были написаны восковым мелком, используемым в литографии; письма Потрошителя содержат рисунки, сделанные кисточкой. Микроскопический анализ показал, что «засохшая кровь» на письмах Потрошителя на самом деле является смесью масла и воска, которая применяется при гравировании. В ультрафиолетовом свете этот состав светится молочно-белым светом, что характерно для любой гравюры. Искусствоведы пришли к выводу о том, что наброски в письмах Потрошителя сделаны профессионалом и имеют много общего с манерой письма и техникой Уолтера Сикерта.