Люта давно сбилась со счета, но ей все-таки казалось, что сейчас утро. Девушек еще не кормили, и даже не удосужились зажечь новый факел, так что погреб уже добрых два часа был погружен в непроницаемую тьму. Многие пленницы еще спали, слышалось их тяжелое дыхание, сонные стоны. Еще бы, спать на холодных берестяных подстилках — испытание даже для мужчины. Девушки же здесь были не первый день.
   За время пребывания здесь, Люта успела сойтись с пятерыми. Костряна, высокая статная, с черными, вороного крыла волосами и томными зелеными глазами, стала для Люты лучшей подругой. И характер у нее подстать внешности: волевой, напористый. Ее даже стражники уважали, и, похоже, все поголовно влюбились. Но, слово Ликуна — закон, и никто не пробовал нарушить его. Еще была Родянка, миловидная, с правильными чертами лица, русоволосая. Люди Ликуна похитили ее в Киеве, по крайней мере, так говорила сама Родянка. Она прослыла веселушкой, даже сейчас, когда, казалось, нет ни какого выхода, все равно умудрялась поддерживать беспечное настроение. Сейчас обе девушки сладко спали.
   — Не спится? — Отвлек от печальных мыслей тихий голос.
   В углу, прислонившись спиной к холодной стене, сидела Агалья. С ней Люта так и не смогла найти общий язык. Странная девушка с не менее странным именем почти ни с кем не общалась, все больше молчала. Люта даже немного испугалась, с чего это у Агальи вдруг прорезался голос.
   — Нет. — Ответила Люта. — Слишком холодно. Да и мысли всякие лезут, не отобьешься.
   — Мысли это плохо, — согласилась Агалья. — Особенно воспоминания. Мы теперь рабыни, и о прошлом лучше забыть.
   — Но почему? Почему нельзя помнить?
   — Чтобы избежать ненужной боли. А воспоминания — это всегда боль.
   Люта растерялась. Не ожидала она столь угнетающего разговора.
   — А почему ты все время молчишь? — Сменила она тему. — Девчата думают, что ты не от мира сего, безумная.
   Агалья нахмурилась. Ровные дуги бровей опустились, исказились.
   — Люди Ликуна убили на моих глазах отца и мать. А потом надругались надо мной…
   — Прости, — Люта виновато склонила голову. — Я не знала.
   Она действительно была потрясена. И как только она вместе с подружками могла смеяться над странной нелюдимостью Агальи? Пережить такое как она, и не свести счеты с жизнью или, по крайней мере, не сойти с ума почти невозможно. В один миг лишиться всего: родного дома, родителей, и даже свободы. Не слишком ли большое испытание для одной хрупкой девушки.
   — Не стоит просить прощения. Не ты же их убила, — нервно усмехнулась Агалья. — Ничего. Уже завтра нас всех поведут на продажу. Может быть и с покупателем повезет, кто знает?
   — Так ты сдалась? Ты не хочешь больше бороться? — Воскликнула Люта. — Мы ведь наверняка сможем выбраться, убежать…
   — Опомнись, дуреха, — осадила ее Агалья, — куда бежать? Ты что, не знаешь, мы же в Царьграде! Убежать отсюда нельзя, море не переплывешь…
   — Море? Что, настоящее море?
   — А ты что думала, тебя на корабле по речке везут? Так ты действительно глупая. Бежать бессмысленно, даже если есть шанс. Тебе хоть есть куда возвращаться, а мне? Мне куда податься? Идти батрачить на какого-нибудь богатенького скота? Нет уж, пусть все будет, как будет, доверюсь судьбе. Может хоть покупатель попадется нормальный.
   Люта ничего не ответила. Говорить с Агальей о спасении, даже мечтать о таком было бессмысленно. Это Люту ждет дома жених, и волнуется мать, Агалью больше не ждет ни кто. И почему Род так несправедлив порой? За что, за какие грехи посылает такие испытания? А может, Род вообще отвернулся от людей, наплевал на них? Люта вдруг испугалась собственных мыслей. Нет, не мог он забыть про своих любимцев, не мог просто бросить не произвол судьбы. Но верить в это было все сложнее.
   Заворочавшись, проснулись еще две девушки, Сельга и Савья. Они — сестры, почти одногодки. И очень похожи друг на друга, хоть и не близняшки. У Сельги правда, маленький шрамик над правой бровью, след удара охранника. Девушка пыталась убежать, и ее попросту оглушили. Ликун не терпел неповиновения.
   — Привет, Сестрички, — добродушно молвила Люта. — Как спалось?
   — Всю ночь снились какие-то кошмары, — вздохнула Сельга.
   — И мне тоже, — подхватила Савья. — Какой-то звероватый мужик за мной гоняется, подбегает, смотрю, а это Ликун. И рожа у него зеленая, как у несвежего покойника. Говорит, люблю тебя, Савья и хочу жениться. Ну, я как дала ему кулаком по толстой роже…
   — Ну? — Заинтересованно спросили девушки.
   — И проснулась. Вот и все, — пожала плечами Савья.
   — Жаль, что не досмотрела. Жалко мне Ликун не снится, — вымолвила Сельга, — я бы ему там и руками и ногами…
   Договорить она не успела. Скрипнули засовы, дверь медленно открылась, освещая погреб замшелым обрывистым светом масляного факела. Охранник медленно спустился, поставил на пол поднос с едой. Подошел к стене, вынул потухший факел, вставил взамен новый. Погреб высветило почти полностью, лишь по углам зияли рваные черные тени. И лица были какие-то нечеловеческие, с черными провалами вместо глаз и четко очерченными контурами. Пока охранник возился, девушки насупленно молчали, стараясь показать свою неприязнь этому, по сути, ни в чем не виноватому парню. Он просто работает и делает то, что говорят. Злиться надо не на него. Но девушкам надо было хоть на ком-то отводить душу. А коли никого иного нет, сойдет и охранник. Он ведь тоже прихвостень Ликуна.
   Дверь, скрипнув, захлопнулась. Девушки прыснули, смешно размахивая руками.
   — Ты глянь, какого-то новенького прислал.
   — Вроде симпатичный, — протянула Савья.
   — Да уж, симпатичный. Попробовала бы убежать, этот симпатичный так бы ударил, что мало не показалось, — пробурчала Костряна. — Давайте не будем об этих выродках. К тому же, пришла пора завтрака. Давайте поедим.
   И девушки принялись за трапезу. Надо отдать должное пленителям, кормили они более чем хорошо. Каждое утро свежие фрукты и соки, в обед не обходится без горячего, да и вообще многие даже дома питались хуже. Так что хоть одна приятная вещь в заключении имелась.
   — Надо и другим оставить, — спохватилась Лота, с удовольствием уминая огромный сочный персик.
   — Оставим, — согласилась Сельга. — Тут на всех хватит.
   Насытившись, девушки расползлись по лежанкам. Такая странная, разнежено аскетская жизнь выбивала из колеи, ломала и давила мысли. Люту уже стало раздражать, что все пребывание здесь сводилось к двум вещам, еде и сну. Так можно и животным уподобиться. Человек должен делать хоть что-то, иначе пропадет. И Люта решила проверить то, что терзало ее вот на протяжении уже нескольких дней.
   На стене горел масляный факел. Светил он плохо, лоскутами вырывая ткань тьмы, и жутко дымил. Люта долго думала, и решила, что дым должен куда-то выходить, иначе бы девушки попросту задохнулись. Она отлично помнила, что даже в печках есть дымоход, без него никак. А факел дымит не меньше печки, значит, и дымоход должен быть широкий. Быть может, это шанс к спасению? Единственная возможность убежать.
   — Девчонки! — Заговорщицки прошептала Люта. — Слушайте, что я вам скажу…
   Они несколько часов кряду пытались рассмотреть хоть что-то. Залезали друг на друга, падали. Пытались подсветить факелом, но бесполезно. Ни какой дыры не было. Люта вздохнула. Конечно же, они в Царьграде, стране истинных чародеев. Так что наверняка здесь кто-то хорошо поколдовал, вот и все.
   — Зря стараетесь, — проговорила из угла Агалья. — Здесь нет дымохода. Весь дым выходит через тонкие щели под потолком. Туда даже руку не просунешь.
   — А ты откуда знаешь? — Спохватились девушки.
   — Я уже пыталась, — честно призналась Агалья. — Бесполезно. Отсюда есть единственный выход — через дверь.
   — Жаль, — сокрушилась Люта, — я думала, эта идея пришла мне первой.
   Девушка снова разочаровалась. Так неприятно видеть, как выгорают собственные иллюзии. Еще неприятнее осознавать, что выхода из плена нет, попросту потому, что судьба и не собиралась его предоставлять. Оставалась единственная надежда. Завтра всех поведут на невольничий рынок. Тогда и появится шанс, найти хорошего покупателя или… сбежать. Сбежать без оглядки, и куда — неважно. Главное спрашивать, спрашивать дорогу. Язык, он, как известно и до Киева доведет. Если, конечно из этого мира можно выбраться. Доселе Царьград представлялся Люте чем-то недосягаемым и загадочным. Она не раз слышала истории о городе-чуде, городе-мечте, где жизнь течет, как в сказке. И теперь Люта увидела эту сказку с изнанки, и все мечты разбились на маленькие осколки. Сказка, она такая, чем дальше, тем страшнее.

Глава 42.

   День прошел, а вместе с ним и улетучились остатки выдержки и сил. Люта уже ждала утра, как спасения, а оно все не наступало. Спать не хотелось вовсе, сон отбило волнение. Волнение, помешанное на предчувствии. Девушка была уверена, что возможность убежать все-таки есть. Не может быть все столь безвыходным, сколь бы несправедливой не была жизнь. Надежда умирает последней, вслед за человеком. Люта все еще была жива, а значит надеялась. Надеялась спастись.
   Наконец, дверь, протяжно скрипнув, отворилась.
   — Выходите! — Гаркнул кто-то сверху. — Живо поднимайтесь, а то волоком вытащу!
   Люта с отвращением признала голос Ликуна, громкий и мерзкий, как лай бездомной собаки. Он и выглядел не менее мерзко, толстая мясистая рожа, щеки такие, что видны со спины и наползают на глаза, и надбровные дуги накренены вперед, как два булыжника, так что для глаз остаются лишь две малозаметные прорези. Не человек, идол заморский.
   Девушки сердито ворчали, ворочались, но поднимались, неохотно, медленно. Ликун сунул свою потную лоснящуюся от жира рожу в дверной проем, довольно крякнул и скрылся. Вместо него дверь распахнули два рослых охранника, да так и остались стоять у входа, на случай если какой-нибудь девушке взбредет в голову убежать.
   — Куда этих повезут? — Расслышала Люта хриплый мужской бас одного.
   — Не знаю, — ответил ему другой. — Ликун говорил, что сегодня в Жидовском квартале делать нечего, у евреев какой-то праздник. Да и покупатели они дрянные, больше потеряешь, чем сторгуешь. Скорее всего, в Армянский толкнут, там эти черные, ну на зверей похожие. По-нашенски не петрят совершенно, зато деньгами сорят направо и налево. Один, помню, сразу шестерых купил.
   — Ликун вроде говорил, что сегодня в Славянском квартале будем подторговывать. Кто-то из купцов решил разориться, новых наложниц завести. Может, купит сразу всех, если повезет.
   Люта обомлела. Славянский квартал? Она была уверена, что Царьград, город чужеземцев, где никто о русах и слыхом не слыхивал, а тут Славянский квартал! Это же самый что ни на есть выход! Теперь есть куда бежать, если все-таки удастся. Свои они везде свои, даже славяне порой родную кровь ценят. А уж посильную помощь предоставят, там уж можно и поторговаться с ними. Данила никаких денег не пожалеет, чтобы вернуть ее. В этом Люта была уверена.
   — Ну что, дождались мы, девки, своего часа? — Горестно вздохнула Костряна. Она и сейчас выглядела вызывающе всех. Спина прямая, голова гордо вздернута. Плевать она хотела на пленителей, они все не более чем жалкие твари перед ней. И мужики это чувствовали, и сами невольно преклонялись перед статной красавицей.
   — Все-таки дождались, — безразлично молвила Агалья, — теперь молитесь, чтобы покупатель оказался достойный.
   Из погреба они вышли под невысокий, прикрывающий от солнца навес. Отсюда хорошо слышался утомительный городской шум.
   — Все сюда! — Ликун собственной персоной стоял перед крытой черной тканью, большой повозкой. — Сидите тихо и не дергайтесь. Иначе Багыр вас перережет, как собак. Все понятно?
   Девушки закивали, испуганно косясь на того, кого Ликун назвал Багыром. То был высокий, заросший черной шерстью мужик, маленькие узкие глаза смотрели похотливо, рот открывался, будто зев кошмарной пещеры, ручищи, толстые, как вековые дубы и сам высокий, выше любого богатыря. Да если он в повозку усядется, лошади с места не сдвинутся.
   Агалья, проходя мимо Багыра, окинула стража полным ненависти взглядом. Люта заметила, подбежала к девушке.
   — Ты его уже видела?
   — Это он убил моих родителей, — тихо сказала Агалья. — Я его ненавижу.
   Люта сокрушенно кивнула. Она ничем не могла помочь Агалье, даже сочувствие было каким-то натянутым, фальшивым. А наглый упивающийся властью мужик усмехался, являя свету желтые крепкие, как кремень зубы. Люта вздохнула. Такого не каждый витязь одолеет, чего уж говорить о слабой женщине, удел которой не воевать, а поддерживать тепло семейного очага. Но почему люди так жестоки, что отринули даже древние скрижали, заменив их единственным правилом — отсутствием правил. Сильный всегда прав. И не изменить этого ни частыми уверениями в обратном, ни счастливой беззаботной жизнью. Когда сильный не прав, он пускает в ход кулаки, и все прогибаются под его игом, пока не придет еще более сильный. Так было всегда. Так осталось и поныне.
   В повозке было очень неудобно. Деревянный поддон устлан тряпками и закидан подушками, но он все равно жесткий. И стенки шершавые, неудобные. Того и гляди, заноза в руку вопьется. Девушки кое-как уселись, кто прислонился к боковой стенке, кто просто, держался за руку соседки. Последним, довольно скалясь, влез Багыр. Сразу пахнуло немытым телом и звериным потом. Кто бы ни был этот монстр, на человека он походил меньше всего.
   Повозка тронулась, и пленниц сильно тряхнуло. Люта стукнулась головой о выпирающую доску, сморщилась от боли.
   — Терпи, — тихо шепнула Костряна. — Будешь жаловаться, этот зверь точно тебя убьет.
   Она не угрожала, предупреждала об очевидном. Стоит закричать или хотя бы возмутиться, и огромный, размером с меч, кинжал на поясе Багыра окажется на твоем горле. И не успеешь ни дернуться, ни помолиться. Таковы уж здешние нравы, и Люта не горела желанием опробовать их на себе.
   Уже через несколько минут в повозке стало нечем дышать. Черное покрытие притягивало к себе солнечные лучи, так что жара стояла неимоверная. И лишь Багыр насмехался, смахивая с лица крупные капли пота. И почему такие твари всегда оказываются сильными. Ведь нередко, действительно сильные люди никогда не упиваются собственным могуществом. Наоборот, помогают более слабым, защищают обездоленных. Но когда она попадает в руки, к таким, как Багыр, злым, бесчувственным, наглым — жди беды.
   Люта облегченно вздохнула, когда повозка остановилась. Как бы то ни было, то, что ожидало, пугало куда меньше, чем сомнительное общество получеловека-полузверя. И неизвестно, чего в нем больше: человеческого или звериного.
   — Все-таки в Славянский, — услышала Люта голос около повозки. — Но почему?
   — Не твое дело! — Рявкнул Ликун. — Побольше молчи, поменьше задавай вопросов и долго проживешь.
   Багыр вылез первым, раздвинул прикрывающие выход шторки. Девушки вылезали, нервно озираясь. Их не выставили на площади, на всеобщее обозрение, как предполагала Люта. Видимо, в Царьграде не поощряется работорговля, и торги ведутся в закрытых помещениях и только для знающих людей. Но Люте было наплевать, наплевать на все. Если работорговля запрещена, то шансы сбежать возрастают вдвое. Главное вырваться, вырваться на улицу, на свободу. Она в Славянском квартале, среди сородичей. Кто-нибудь обязательно поможет.
   В помещении было красиво. Стены опрятно украшали цветные ковры, пол тоже устлан коврами, мягкими пушистыми. Ноги приятно утопали в них, будто ступаешь по свежему снегу, только холода не ощущаешь. Впереди стояли двое охранников, прямо возле неширокого возвышения. Люту передернуло. Похоже, это и был прилавок, то самое место, откуда девушек будут разглядывать покупатели.
   Сейчас или никогда, — решилась Люта. Багыр лениво позевывал, облокотившись на стену. Он походил на огромного кота, слишком обожравшегося, чтобы есть мышей, но все еще в состоянии их гонять. Дверь, за которой слышался уличный гам и базарная болтовня, была приоткрыта. Из нее в комнату прорывался настойчивый луч солнца. Дверь никто не сторожил, даже Ликун, казалось, потерял бдительность, о чем-то перешептываясь с охранником. Потом он полуобернулся, бросив брезгливое.
   — Становитесь на прилавок, сейчас вас придут смотреть.
   Это переполнило чашу терпения. Люта отчаянно завизжала и бросилась к выходу. Растерялись все. Девушки, которые испугались настолько, что не могли сдвинуться с места; охранники, уверенные в своей силе, а потому беспечные, и, несомненно, Багыр, который попросту не ожидал от пленницы такой выходки, уверенный, что запугал всех достаточно, чтобы у девушек не возникало даже желания сбежать. Но и на старуху бывает проруха. Когда, опомнившись, Багыр бросился к двери, столкнулся у нее с Ликуном, девушка уже исчезла из вида, затерявшись в толпе. Ликун злобно зашипел, как кобра, которой наступили на хвост.
   — Найти ее! Разыскать и доставить живой. Я хочу раз и навсегда отбить желание убегать от меня. Я покажу всем рабыням, что бывает с той, кто ослушалась меня.
   Багыр покорно кивнул. Сейчас он страшно хотел расправиться с виновницей собственного позорного краха. И чтобы ни одна живая душа больше не осмелилась перечить ему. Рыкнув, как голодный леопард, он в сопровождении двух охранников выскочил на широкую рыночную площадь.
 
   Люта выскочила на улицу и растерялась. Такого количества людей, шумящих, горлопанящих, она не видела никогда. Все бежали куда-то, суетились, то и дело по площади проскакивали запряженные лошадьми повозки. Но больше поразило девушку другое — огромные каменные дворцы, расположившиеся повсеместно. Даже дороги здесь были устланы каменными плитами, не то, что в родном Перелесье. Она слышала, что Киев — огромный город. А этот, этот выглядел, как три Киева, если не больше. И все, абсолютно все из камня. Ни одного ветхого деревянного домишки. Даже терем князя Владимира выстроен из дерева, а тут небольшие дома и то каменные. Как же выглядят палаты здешнего правителя?
   От размышлений ее отвлекла массивная черная фигура, возникшая, будто из самого ада. Увидев Багыра, Люта тотчас забыла про все вокруг. Мысли ее двигались в единственном направлении — поисках укрытия. Девушка смело нырнула в толпу, пробралась мимо орущих, галдящих торгашей и забежала в темную подворотню. Здесь остановилась, переводя дух. Сюда-то Багыр точно не сунется.
   Вдруг откуда ни возьмись, снова возник он, злобный, источающий ненависть. От него так и веяло диким необузданным зверем, слишком безумным, чтобы находиться среди людей. Люта тихо застонала и побежала через подворотню вглубь темного каменного лабиринта. Упала, разодрала в кровь колени, снова побежала, пока справа не увидела широкую дубовую дверь. В отчаянии замолотила кулачками, не в силах остановиться.
   Дверь открыл невысокий, полноватый старичок, в красивом расписном халате. Осмотрел девушку с ног до головы, молвил:
   — Чего ты хочешь, красавица?
   — Пустите, дедушка, — взмолилась Люта, — за мной изверги гонятся. Хотят меня продать, а я не хочу. Я не рабыня!
   Старик задумался, почесывая блестящую лысину. Нахмурился, покачал головой.
   — Опять Ликун за старое взялся. Но ничего, сегодня… нет, завтра поговорю со старейшиной, он этого горе-купца быстро приструнит! Ты заходи, милая, заходи. Многим не помогу, но накормить напоить сумею, а там уж пусть совет старейшин решает, что с тобой делать.
   — Совет старейшин? Что это такое? — Спросила Люта, когда старик прикрыл за собой дверь.
   — У нас, в Славянском квартале, все проблемы соотечественников решаются сообща советом старейшин. Там же мы решим, что делать с Ликуном. У него уже было одно предупреждение, а он взялся за старое…
   — Но он же торгует в Славянском квартале! Как такое возможно?
   Брови старика удивленно поползли вверх.
   — В нашем квартале торгует, тварь? Да как он посмел! Его сюда на пушечный выстрел не пускают.
   Люта смутилась.
   — Ликун говорил, что договорился с кем-то из купцов о покупке сразу нескольких наложниц. Этот купец проживает в Славянском квартале.
   — Не может быть! Ты не заговариваешься, девочка? Это же серьезное обвинение. Кто-то из совета старейшин, уважаемых людей сам позволяет такие непотребства чинить?
   Девушка бессильно заплакала.
   — Да не вру я, дедушка, не вру. Зачем мне это?
   — И правда, зачем, — согласился старик, — незачем. Ты проходи, деточка, садись. Меня зовут Тарас, можешь называть меня дед Тарас.

Глава 43.

   От соленой воды уже щипало глаза. Данила, который буквально боготворил море, теперь отплевываясь, клял его такими словами, что даже бывалые корабельщики краснели, как красные девицы. Путешествие затянулось, попутный ветер, ведущий корабль вдруг исчез, будто и не было его. Пришлось садиться на весла, а Данила сам попросился в гребцы. Тяжелая работа отвлекала от жуткой скуки, помогала привести уставшее от безделья тело в нормальную форму. Но вскоре, ветер снова вернулся, и кораблик понесло по волнам куда быстрее. Сине-зеленая гладь моря мерно колыхалась, рассекаемая бортом корабля. Данила вздохнул. Всего должно быть в меру. Даже такая красота может надоесть, да что там надоест, уже ведь отвращение неописуемое вызывает!
   Северьяну же было все равно. Что он умел, так это ждать. Убийца целыми днями сидел на палубе, бесцветными стеклянными глазами вперившись в лазурный горизонт. Данила поначалу пробовал вывести друга из транса, но вскоре бросил это бесполезное занятие. Но как же утомительно было ожидание того, неизвестного, что вот-вот должно было появиться на горизонте. На двенадцатый день пути Данила все глаза себе просмотрел до дыр, силясь увидеть диковинные башни сказочного города. И когда оные, наконец появились на горизонте, Данила уже не восхищался, лишь облегченно вздохнул. Появились и ладно, значит доплыли. Воин напрягся, глядя на озаренный яркими красками горизонт. Где-то там, в этом чудо городе страдает его невеста. И он найдет ее, чего бы это ни стоило.
   Мачта весело поскрипывала. Дикий, хохочущий ветер рвал и трепал белый парус, так что корабль несся по волнам, будто вдруг обзавелся крыльями. Да он уже и не плыл, летел! Чудо-город приближался все быстрее, уже стали различимы огромные белокаменные ворота, проступили высоченные оранжевые башни. Они были столь диковинны и необычны, что у Данилы на миг перехватило дух. Вид открывался шикарнейший, и верхушки башен, казалось, окунались в колышущуюся морскую гладь.
   — Красота, — изумленно выдохнул Данила, — куда красивей, чем море.
   — И красивей чем Искоростень, — раздался знакомый, с издевкой голос.
   Северьян, оказывается, уже пришел в себя, и теперь наблюдал за приближающейся полосой берега с не меньшим вниманием, чем Данила. Увидел яркие высокие башни, будто пахнуло смертным холодом. А вдруг в одной из них сидит Базилевс и держит в руках злосчастный амулет? Кто знает…
   — Невероятно, я и не думал, что он такой большой! — Восхищенно бормотал Данила. — Уж думал, Искоростень громадный, Киев так вообще громада громад. А это что тогда? Да здесь же ни одного деревянного дома нет!
   — Это и к худшему, — нахмурился Северьян. — Камень всю черноту и злобу копит, он — самое вольготное место для магов. Почему думаешь, колдуны-отшельники селятся в пещерах скал. Не затем ведь, чтобы думать о высоком. Им магию копить надо, чтобы потом значит сразу вдарить, ну и получить мировое господство.
   — А зачем оно, это господство? — Недоуменно покосился Данила.
   — Ящер его знает, зачем. Это ты спроси у безумцев-отшельников. Благо, пока никто столько силы не накопил…
   Вспомнился старик Опис.
   — …а если кто и накопил, так стал выше этого. Сильным мира сего плевать на мирские проблемы. Они уже и не вмешиваются в людскую суету, все больше мыслят о высоком.
   Кораблей в порту было видимо-невидимо, глаза разбегались от обилия парусов. Ишан долго искал свободное место, где бы пришвартоваться. Нашел с трудом, на отшибе, и тотчас принялся орать на рабочих, которые все еще лениво пялились на столпившихся у пристани людей. Те засуетились, стали таскать бочки. А Ишан между делом покосился на путников.
   — Все, приехали. Берите свои шмотки и проваливайте на берег. Я вам не корчма, чтобы ночлежки устраивать!
   Путники неспеша сошли на причал, огляделись. Кого здесь только не было. И корабли-то все разные, одни похожи на лодки, другие, как крепости, разве что осадных орудий нет, а может и есть, но хорошо припрятаны, не подкопаешься. И лица все разные, и славяне, и хазары, и еще видимо невидимо, даже такие народы, о которых никто слыхом не слыхивал. Данила начал с ума сходить от такого обилия лиц, в глазах пестрило, в ушах стоял звон. Такой гам мог выдержать не каждый. И все вокруг кричали, ссорились, смеялись и просто суетились, норовя пихнуть ближнего локтем, поддеть словом или просто наступить на ногу.