Коршунов Михаил. Бульвар под ливнем (Музыканты)

   таковое только на четыре недели, а в отсутствии пробыл чуть ли не в
   четыре раза больше.
   Ille (Он). Надеется, что лицо, поставленное им за себя, вело
   игру на органе таким образом, что не могло быть никаких поводов к
   жалобам.
   Nos (Мы). Ставим ему на вид, что он до сих пор вводил в хорал
   много странных Varitiones (вариаций), примешивал к оному много
   чуждых звуков, чем община была confudir'ована (приводима в
   смущение)".
   Оля засмеялась. Она вдруг почувствовала, что перестает бояться
   Баха. Его подавляющего всех величия. Она продолжала читать протокол.
   "...Сверх того, весьма неприятно поражает то обстоятельство,
   что по его вине до сих пор совсем не было (совместного)
   музицирования, поелику он не хочет comportir'оваться (вести себя как
   следует) с учениками. Ввиду сего ему надлежит заявить, намерен ли он
   играть с учениками как Figural (полифоническую), так и choral
   (хоралы).
   ...Ille (Он). Пусть ему дадут добросовестного... Direktor'а
   (директора), а за игрой дело не станет.
   Eodem (О том же). Появляется ученик Рамбах, и ему делается
   также замечание по поводу desordres (беспорядков), каковые до сих
   пор между учениками и органистом происходили.
   Ille (Он). Органист Бах играл раньше слишком долго, но после
   того, как по этому поводу ему было сделано господином
   суперинтендантом замечание, перешел в другое extremum (крайность) и
   стал играть слишком коротко".
   Оля опять засмеялась. Конечно, Бах был веселым и толстым
   человеком.
   "Nos (Мы). Делаем ему выговор за то, что в прошедшее
   воскресенье он во время проповеди ушел в винный погребок.
   Ille (Он). Признает свою вину и говорит, что сие больше не
   повторится и что господа священники уж и так сурово на него за это
   смотрели.
   ...Nos (Мы). Ему придется в будущем изменить свое поведение к
   лучшему, чем это было до сих пор, иначе он лишится всего хорошего,
   что ему предназначалось..."
   Как тут было не развеселиться. Оля тихонько смеялась и смеялась, когда читала Actum (протокол). И колени ее были у самого подбородка.
   Потом Оля прочитала книгу венгерского органиста и композитора Яноша Хаммершлага "Если бы Бах вел дневник". Прочитала Оля и переписку Баха с двоюродным братом Элиасом. Переписка дала ей возможность глубже познакомиться с домом Баха, его повседневной жизнью и занятиями. Как Бах играл на лютне и клавикордах. И как однажды прусский король взволнованно воскликнул: "Господа, приехал старик Бах!"
   Оля завела себе свою собственную "Органную книжечку", куда она заносила произведения Баха; над которыми работала или собиралась начать работать. На первой странице книжечки написала высказывание Малера: "В Бахе собраны все семена музыки".
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   После того как Ганка вернулась в свое село Бобринцы, она создала группу юных музыкантов.
   Ганка вставала вместе с матерью. Мать спешила на ферму, а Ганка шла в школу, где собирались ее ученики. Ганка добилась от председателя, чтобы колхоз купил инструменты, тем более что скрипки для младших учеников стоят совсем недорого. Председатель купил. Так что инструменты были, и ноты, и учебники. И ученики были. Занимались в пустом классе, в дальнем крыле школы, чтобы не мешать. Ребята пяти и шести лет. Ганка всех прослушала и отобрала тех, у кого был слух. Из других сел тоже прислали ребят, когда узнали, что Ганка набирает учеников. Их привозили на попутных автобусах шоферы и передавали Ганке каждого ученика лично, с рук на руки.
   Так набралось десять ребят.
   Первые ученики первой молодой учительницы. Каждое утро, заспанные, вынутые из теплых тулупов, они стояли перед Ганкой, десять "оловянных солдатиков".
   Ганка отогревала их, потом они брали скрипки. От скрипок уютно пахло свежим домашним хлебом и узваром из сухих фруктов. Обычный утренний запах многих хат.
   Председатель спрашивал у Ганки: "Когда твой оркестр можно будет пригласить в клуб на праздник урожая? Союз серпа и смычка". - "Пригласите, когда мы тоже созреем", - отвечала Ганка.
   Однажды прибежал тракторист и вполне серьезно начал просить, чтобы Ганка выставила оркестр на свадьбу. У него свадьба, и он просит что-нибудь сыграть. Он понимает, что оркестр еще очень молодой, поэтому он не будет возражать, если оркестр сыграет просто гамму покрасивее. Ганка долго смеялась вместе со своим оркестром.
   Сегодня Ганка, как и всегда, выстроила учеников, и они стояли с маленькими подвязанными к плечу подушечками и смотрели на свою учительницу. Ганка смотрела на них. Они бегают летом босиком по траве, скачут, как жеребята, верхом на длинных прутьях, и пусть не все они будут музыкантами, но все они полюбят музыку. Ганка научит их этому. Музыка с детства будет у них под пальцами. Ганка счастлива, когда видит их лица, их смычки, сидящие на струнах, как птицы на проводах. Музыка приближает мечту. Это радостная и бесконечная тайна и для самых маленьких, и для самых взрослых людей. Даже слабым она дает силу. Ганка хочет видеть своих учеников сильными. Она сама была сильной. Старалась.
   Под окнами класса расположились старики. Весна, и уже тепло. Старики беседуют, выясняют между собой, когда же эти барбосюги начнут працювать на скрипцах, а то они вона храптят, как разбитые кувшины. И потом все, дружно закурив цигарки, так что дымки протягивались струйками вдоль оконного стекла, соглашались, что все-таки раз-поз-раз и стасуется оркестр. Учительница тюнюнюнькаться с ними понапрасну не станет. Не та дивчина. Уж она-то может такое спулить на скрипце, что на всем селе слыхать будет.
   Ганка подходила к окну, стучала в окно и говорила:
   - Мешаете работать.
   - О-се-се! - кивали головами старики и замолкали. Но оставались на местах. Слушали все гаммы терпеливо и настойчиво.
   Ганка была в классе, когда в двери постучал Яким Опанасович, один их тех стариков, которые сидели под окнами.
   - До тебя человек тут... Шукает. Музыкой заниматься хочет, потому как с инструментом.
   Ганка не успела ничего ответить Якиму Опанасовичу, как встал в дверях Ладя Брагин. В руках он держал футляр со скрипкой.
   - Как дела? Годятся? - сказал Ладя так спокойно, как будто они только вчера расстались, а сегодня опять встретились на занятиях у Киры Викторовны.
   - Ладька! - воскликнула Ганка. - Батюшки мои, здесь у меня Ладька! и бросилась к нему.
   Яким Опанасович покачал головой и проворно закрыл дверь. Он заспешил к приятелям, чтобы развить новую тему.
   - Откуда ты взялся, Ладя? - тормошила его Ганка, поворачивала из стороны в сторону, разглядывала.
   - Из цирка.
   - Откуда-откуда?
   - Из цирка.
   - Дурачишься, как всегда?
   - Серьезно. Гастролировал по контракту. Был униформистом - штаны с лампасами. Но вообще подменял больного шофера. Теперь остался без контракта.
   В окне школы застыли лица стариков. Ученики Ганки тоже смотрели со своих мест, и в глазах их уже не было тишины.
   - Твои? - спросил Ладя.
   Ганка взглянула на стариков в окне:
   - Что ты, не мои!
   - Да нет. Ученики.
   - Ученики мои, - улыбнулась Ганка. - Урок сольфеджио.
   - Ну, ты даешь! - весело сказал Ладя, но Ганка показала ему глазами на ребят, и Ладя смущенно замолк.
   Ладя подошел к первому столу и заглянул в раскрытый "Музыкальный букварь".
   - Спой верхнее до, - сказал Ладя девочке, у которой косы торчали, как пшеничные колосья.
   Девочка робким, но чистым голосом спела верхнее до.
   - А какие звуки окружают ми? - спросил Ладя мальчика за соседним столом.
   Мальчик очень хотел, чтобы его о чем-нибудь спросили: он подскакивал на месте.
   - Ре и фа, - ответил быстро мальчик.
   - Найди ноту фа и спой.
   Мальчик нашел на нотных линейках фа и спел. Рот он открывал старательно, как будто показывал врачу горло.
   - Выучишь упражнения Шрадика, этюды Мазаса, а их три тетради, сорок два этюда Крейцера, двадцать четыре каприса Родэ, каприсы Донта, сыграешь Мендельсона и Брамса, Бетховена и семь концертов Моцарта, сыграешь Сибелиуса, Чайковского, ну и концерты Паганини, и готов скрипач.
   Мальчик растерянно улыбнулся.
   - Пустяки, - продолжал говорить Ладя. - Ну и каждый день спиккато, легато, стаккато, пиццикато, дэташе, мартэле.
   Мальчик слушал и уже не подскакивал, сидел тихо. Глаза у него открывались все шире, и в них был искренний ужас.
   - Ничего. Не отчаивайся. Дятел всю жизнь стучит по дереву. - И Ладя постучал пальцем по скрипке. - И живет.
   - А потом наймешься шофером в цирк, - весело сказала Ганка. - Сядь за тем свободным столом и подожди меня. - Ганка боялась, что Ладя опять исчезнет.
   Ладя с трудом втиснулся за маленький стол, положил на стол скрипку, на скрипку положил руки и опустил на них голову. Он ничего не сказал.
   Яким Опанасович за окном сказал:
   - Ревизор. Ноты пытае.
   - Одежонка на нем дюже расхлистанная, - засомневался кто-то.
   - За председателем сельрады сбегать хиба за агрономом?
   - Ганка сама отобьется, - сказал Яким Опанасович. - Она ему этих нотов насыплет цельный лантух.
   Когда Ганка кончила урок и подошла к Ладе, он спал. Голова его по-прежнему лежала на руках, а руки лежали на скрипке.
   - Ты поселишься у тетки Феодоры, маминой сестры, - сказала Ганка Ладе, когда они шли из школы по селу. - Она живет одна и будет рада, если кто-нибудь поселится в хате. Ты жил в украинской хате?
   - Нет.
   - Теперь поживешь.
   - Можно, конечно, - согласился Ладя. В хате жил сам Тарас Григорьевич Шевченко. Да и с Ганкой спорить было бесполезно - типичная Кира Викторовна. Она уже все за него решила.
   Ладя шел и пока в основном помалкивал. На свою жизнь он не жаловался - интересная жизнь, разнообразная. Открытая всем ветрам, как сказал поэт. Может быть, и не говорил поэт, но так говорят, что говорил поэт. Ладька подумал о всех ветрах, потому что увидел мельницу. Это был черный от времени ветряк, со смешными кустами, выросшими у него на крыше и торчащими, как поредевший чуб.
   Дорога, по которой Ладя шел с Ганкой, была сухой, укатанной машинами. Идти было легко.
   Ладю почти довезли к селу Бобринцы по автостраде, так что в самом селе он еще не был, только на окраине, где было новое здание школы. Ладя доехал в автодоме Санди и ее родных. За рулем "Тутмоса" уже сидел постоянный шофер. Да и Кира Викторовна в конце концов написала директору цирка, чтобы он отправил Ладю в Москву.
   У Лади не было никакого плана, когда он ехал по автостраде с цирком. Он собирался вместе доехать до Запорожья, где должны были начаться очередные гастроли. Цирк возвращался из Кабардино-Балкарии, где побывал уже после Крыма. В Запорожье Ладя собирался сесть на поезд на Москву, но вдруг неожиданно прочитал на указателе дорог название села Бобринцы и тут он все вспомнил и все решил. Он сойдет. Он навестит Ганку. Конечно. Идея!
   Санди и Арчи долго стояли и смотрели, как Ладя уходил по проселку в сторону села. И вся колонна цирка стояла. Ладю в цирке полюбили, и он полюбил цирк.
   Ладя забыл взять скрипку. Вещи взял, а про скрипку забыл. Почему-то так получилось. Почему-то думал, что не уходит, а просто идет куда-то. Отнесет вещи и вернется. Так раньше он никогда не думал: раньше он всегда уходил. Идея - и все. А тут идея - но получилось как-то не все... Не до конца.
   Санди что-то сказала Арчи - Ладя не слышал что, но увидел, как спешит к нему Арчи, а в зубах у него был знакомый потрепанный чехол, перетянутый резинкой. Арчи осторожно нес скрипку. Он понимал, что несет. У него душа артиста.
   Стояла Санди, стоял Ладя, а между ними был Арчи со скрипкой.
   Ладя взял скрипку.
   - Спасибо, Арчибальд. Вы удивительная личность.
   Арчи грустно смотрел на Ладю. Они оба помолчали. Потом Арчи что-то изобразил хвостом и пошел назад.
   Ладя махнул Санди рукой, и ему показалось, что на Санди опять красное платье, которое было тогда в первый вечер в кемпинге, а волосы розовые. Жуткая чудачка и фокусница эта Санди!
   Но сейчас Ладя шел с Ганкой. Не чудачкой и не фокусницей, а настоящей Кирой Викторовной.
   - Нельзя жить там? - Ладя показал на ветряк. - Он не работает, конечно.
   - Работает.
   - Дон-Кихот.
   - Я его люблю, - сказала Ганка. - Мой дед был мельником.
   - Я не мельник! Я ворон!.. - запел Ладя.
   Ганка засмеялась.
   - Напугаешь тетку Феодору.
   Село было очень большим. Посредине села был ставок, в нем плавали, полоскались утки. Высоко поднялись тополя, охваченные легкой зеленью, а внизу, закрывая хаты, цвели вишневые сады. Казалось, что сады, как молоко в кастрюле, кипят, пенятся, текут через край. Ладя вспомнил, как Франсуаза учила их французской песне "Время вишен": когда наступит время вишен, будут радоваться веселый соловей и насмешливый дрозд, и закружится голова, и придут сумасшедшие мысли. Кажется, так. Да, чего-чего, а сумасшедших мыслей Ладьке хватает.
   В отдалении плелись старики.
   - Всемирные следопыты.
   - Ты новый человек, им интересно.
   Тетка Феодора обрадовалась постояльцу:
   - Який парубок, та ще со скрипцей. Проходьте в хату.
   Она была в широкой темной юбке и в кофте, густо расшитой черными и красными нитками. "Паровозный дым, а в нем искры", - подумал Ладька. Косынка едва сдерживала ее волосы, в которых смело могла бы поселиться крупная птица.
   В хате было чисто и просторно. Ладя впервые увидел русскую печь и всякие кочерги и ухваты. Рядами сушились на полке под печью глечики и миски, большим цветком были разложены деревянные ложки. На тонкой бечевке висел, сушился перец и еще какие-то листья, будто украшения индейцев. Таким же цветком, как ложки, были расклеены и висели на стене под стеклом мелкие фотографии.
   - Скрипочку можно и в прохладу положить, - сказала тетка Феодора, чтоб не у печи.
   Она взяла футляр и положила его под окном на низенькую лавочку.
   - Твой парубок? - вдруг спросила тетка Феодора и лукаво взглянула на Ганку.
   - Что вы говорите? - вспыхнула вся до корней волос Ганка.
   Ладя слышал, что так вспыхивают до корней волос, но сейчас он стал этому свидетелем. Он даже пожалел Ганку.
   Ладя глянул в окно и увидел стариков. Они с любопытством смотрели в хату. Ганка тоже, конечно, увидела стариков, нахмурилась. Выбежала во двор. Старики мгновенно исчезли.
   "С Ганкой как за каменной стеной", - подумал Ладя.
   - Извиняйте, что не так сказала, - улыбнулась тетка Феодора, но Ладя понимал, что она умышленно так сказала. Хитрая эта тетка Феодора. - Вы, может, сослуживец Ганки? Учитель?
   - Циркач, - ответил Ладя.
   - Дывись. В цирке, значит, номер имеете?
   - Швунтовая гимнастика на доппельтрапе. Могу и кордеволан и кор-де-парели. И с этой... з небеспекою для життя*.
   - Значит, квит, - сказала тетка Феодора. - Смишки за смишки*.
   _______________
   * С опасностью для жизни (укр.)
   * Шутка за шутку (укр.)
   Вернулась Ганка. Сказала:
   - Он скрипач, и он...
   - Успокойся, - остановила ее тетка Феодора. - Мы тут пошутковали маленько. Нехай твой швунтовый циркач помоется с дороги. Чугун в печке стоит с горячей водой. А я чего надо простирну ему.
   Да, тетку Феодору напугаешь чем-нибудь. Как же! Тарас Бульба, а не тетя! Или кто там еще, какой атаман или гетман...
   В хату проник Яким Опанасович. Незаметно, боком. Крякнул для порядка, чтобы начать соответствующий серьезный разговор, но тут появилась тетка Феодора, и ему пришлось снова крякнуть, чтобы тетка Феодора оценила серьезность его намерений. Но тетка Феодора не оценила серьезности намерений, а просто сказала:
   - Не разводи копоть цигаркой. Гэть на двор.
   В сенцах Яким Опанасович успел ввернуть мучивший его вопрос:
   - О це що за стрикулист припожаловал в село?
   Чтоб за тысячу километров от Москвы от какого-то селянина и вдруг услышать такое!.. Ну знаете ли! Тут даже Ладька едва не выбежал и не закричал: "Гэть!"
   Появилась Ганка, и Яким Опанасович окончательно был изгнан.
   - Я этого деда прямо видеть не могу! - сказала Ганка. - Всюду под окнами торчит.
   - А чей это дед? - спросил Ладя.
   - Да ничей. Колхозный.
   - Химерна людина, - сказала тетка Феодора.
   - Слушай, - вдруг сказала Ганка, - чего же это я его прогнала... Ты у него будешь заниматься.
   Ганка выскочила из хаты в погоню за "химерной людиной".
   Ладя остался стоять, он ничего не понимал - чем он должен заниматься?
   - Ты ей подчиняйся, - сказала тетка. Она, видимо, обратила внимание на выражение Ладиного лица. - Не то все равно она тебя заставит. И квит.
   - Чего заставит?
   - А вот на этом заниматься. - Тетка кивнула на скрипку. - Ганя мне уже сказала.
   "Да тут целая Запорожская Сечь!" - подумал Ладя. Надо бы самому поскорее гэть со двора!
   Ладя потянулся к скрипке. Вошла запыхавшаяся Ганка. И через минуту уже тащила его к Якиму Опанасовичу, который стоял на улице и поджидал их.
   Яким Опанасович служил сторожем при кукурузном амбаре. Это было длинное деревянное помещение, до половины засыпанное початками. Ладя никогда в своей жизни не видел столько кукурузы сразу. Рядом был пристроен тамбурчик. В нем были стол, стул, лавка и репродуктор на гвоздике. Тамбурчик - это для сторожа. Ладя решил, что Ганка определила ему заниматься в этом тамбурчике. Но Ганка показала на амбар.
   - Нигде нет такой тишины и изолированности.
   Ладя занимался в ванной комнате (это дома иногда), в лифте между этажами (это в Управлении археологии, куда он ходил получать посылку от брата и где застрял в лифте), в кабинете директора школы, в цирке, но в амбаре, среди кукурузы, еще никогда не занимался. Говорят, что Ойстрах занимался в аэропорту во время нелетной погоды. Но аэропорт все-таки не амбар.
   От кукурузы все было пронзительно желтым. Какой-то кукурузный реактор.
   - Тебе нравится? - спросила Ганка.
   - Подходяще, - кивнул Ладя. Он думал уже о том, как бы ему сбежать из села.
   Но Ганка знала Ладю, она сказала:
   - Яким Опанасович будет сторожить кукурузу и тебя тоже.
   - А меня зачем? - И Ладя сделал удивленное лицо.
   - Я знаю зачем.
   - Может, у него и ружье имеется?
   - Имеется и ружье, - бодро ответил Яким Опанасович. - Но я его содержу в хате, чтоб кто не украл здеся.
   - В какую же смену нам заступать?
   - Сегодня заступишь.
   - Пусть из дому ружье принесет.
   - Ты что до ружья такой любопытный? - подозрительно спросил Яким Опанасович.
   - Потому что при мне вещь дорогая. Скрипка.
   Яким Опанасович подумал, как растолковать слова Лади: как шутку или как серьезные? Качнул головой:
   - Стрикулист.
   И тут Ладя окончательно понял, что в селе Бобринцы он навсегда останется стрикулистом.
   На следующее утро Ганка забежала к тетке, чтобы проверить, отправился ли Ладя к Якиму Опанасовичу. Тетка Феодора была во дворе, развешивала на кольях глечики для просушки, нежно их похлопывала.
   - Ладя ушел?
   - Ни. У печи дияльность проявляет.
   - Чем он занят?
   - Вин обучается. Потребовал рогач и говорит, буду обучаться яечню жарить.
   Ганка ворвалась в хату. Ладя стоял с рогачом на вытянутой руке и смотрел в печь.
   В печке горел хворост. Ладя держал над хворостом на рогаче сковороду. Когда Ладя ее вытащил, в сковороде было полно обгоревших веточек.
   - Дай сюда. - Ганка взяла рогач, установила руку на локоть и осторожно протянула рогач в глубь печи: сковорода была точно над пламенем, как над костром.
   Ладя смотрел за Ганкой.
   - Надо было вначале подмести печь.
   - Я сам разводил огонь.
   - Поэтому и говорю. А так будешь есть свою яичницу с черепьем.
   - Ты знаешь, никогда не готовил в русской печи, - сказал Ладя, и глаза его смеялись.
   - И никогда не будешь. Я запрещаю.
   Ганка поджарила яичницу, вытащила и поставила на стол.
   - Садись. Ешь.
   - Жандармерия, - сказал Ладька. - Но все равно я с Якимом Опанасовичем договорился, что, как совсем подсохнет, мы с ним начнем рыть колодец. Он меня научит.
   - Ешь и отправляйся в амбар.
   Ладька молча жевал, обжигался.
   - Ты не опоздаешь в школу? - спросил он с надеждой.
   - Не опоздаю. Провожу тебя и тогда пойду.
   - Может, я здесь позанимаюсь?
   - Нет. В амбаре. Здесь тебе будут мешать. К тетке полсела приходит.
   - А в амбаре кричат воробьи.
   - Ешь.
   Через минуту они с Ганкой уже шагали по знакомой улочке к амбару.
   Яким Опанасович встретил Ладю радостым приветствием. Он сидел на пороге тамбура и слушал радио. Тут же рассказал, что ему принесли завтрак в платочке, и, пока он слушал политогляд*, ворон унес сало. Ганка, что называется, с рук на руки передала Якиму Опанасовичу Ладю, сказала:
   - Не провороньте его, как свое сало, - и ушла в школу.
   _______________
   * Политический обзор (укр.)
   Ладя присел возле Якима Опанасовича. Ему хотелось поговорить о колодце, о сале, которое унес ворон, но не хотелось идти в амбар и браться за скрипку. Ладя развалился на пороге, как и Яким Опанасович. Бормотало радио, цвели сады, пахло теплым свежим молоком. Райские кущи.
   Вдруг прозвучал над самым ухом голос Ганки. Ганка уже сходила в школу, дала задание ученикам и вернулась проверить, как занимается Ладя.
   - Вставай.
   Ладя вскочил.
   - Пошли.
   - Куда?
   - Я тебя сдам к маме на ферму. Люди построже, с дисциплиной. - И Ганка взглянула на Якима Опанасовича. Потом сказала: - Сами вы стрикулист.
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   Андрей не мог застать Риту дома. У нее была практика на заводе. Студенты первого курса убирали помещение, территорию. Так называемые разнорабочие. Сегодня Андрей решил поехать на завод сам. Ему казалось, что Рита избегает встречи с ним, не торопится его увидеть, даже не звонит. Может быть, потому, что она теперь очень занята? Но он тоже занят, и ничуть не меньше. Андрей ждал, ждал и решил действовать. А когда он решал действовать, то он не раздумывал больше. Ему хотелось немедленно видеть Риту, где бы она ни находилась: дома, в институте, на заводе. Он ее найдет.
   Завод был на площади, в районе Серпуховской улицы. Андрей узнал об этом у родителей Риты. Назывался полностью - Московский экспериментальный завод крупногабаритных электромашин.
   Когда Андрей приехал на Серпуховскую улицу и прошел до площади, он увидел высокий стандартный корпус с большим орденом Трудового Красного Знамени над входом.
   Андрей не бывал на заводах, но он ясно представлял себе - двор, цеха, склады, кирпичные трубы и "еще что-нибудь железное". "Еще что-нибудь железное" - так говорил Ритин отец, когда шутил над Андреем. Андрей в ответ сдержанно улыбался. Он тоже мог бы, конечно, ответить шуткой людям, не интересующимся серьезной музыкой, а только "чем-то железным", но он всегда помнил, что перед ним Ритин отец, и сдерживался.
   Андрей вошел в стеклянные двери завода и остановился, пораженный: холл, кашпо, кресла, пепельницы на высоких тонких ножках. На стене две прекрасные большие картины, выполненные маслом, - пейзажи средней полосы России.
   Полная тишина.
   Андрей растерянно стоял посреди проходной. Надо иметь пропуск. Да и куда именно ему идти?
   Пробегали ребята в рабочих халатах, в спецовках. Очень было похоже на институт, где училась Рита.
   Андрей отошел к стенду с перечнем цехов и отделов, чтобы сосредоточиться и принять решение, как он будет искать Риту и где. Обратиться в комитет комсомола - ищу сестру? Нет. Не годится. Почему сестру? Еще обязательно двоюродную. Просто прислали из института за Плетневой. Из комитета комсомола. Нет. Тоже не годится. Рите это может не понравиться. Наверняка даже не понравится.
   Андрей начинал злиться. И, собственно, зачем он сюда примчался и стоит в проходной и читает совершенно непонятный ему перечень отделов и цехов! Выдумывает всякое, как мальчишка. Он музыкант, и это надо понимать. Он сейчас уйдет, и это будет самое правильное. В конце концов, есть у него самолюбие или нет! Испарилось совсем!
   - Это он.
   - Ты ошибаешься.
   - А я тебе говорю, он. Косарев! - позвал кто-то Андрея.
   Андрей повернулся. Перед ним стояли "гроссы".
   Иванчик и Сережа хлопали Андрея по плечам. Они искренне радовались.
   - Что ты здесь делаешь?
   - Ищу Риту. - Андрей не мог лукавить перед "гроссами".
   - Она у нас на станции. На испытательной, где мы работаем.
   - Как бы ее повидать? Мне срочно.
   "Гроссы" посоветовались и сказали:
   - Пойдешь с нами на станцию. Сегодня запускаем машину. Это очень интересно.
   Иванчик побежал в бюро пропусков, потом вернулся.
   - Документ у тебя есть какой-нибудь?
   - Студенческий билет.
   Они прошли через проходную и оказались на заводском дворе. Андрей снова был удивлен: просторный асфальтированный двор, цветники, даже фруктовые деревья. Цеха выглядели куда современнее многих зданий в городе. Окна сверкали чистотой.
   - Идем, идем, - подталкивал Андрея в спину Иванчик.
   Проехал автокар с катушками кабеля. За ним - второй автокар с большими белыми изоляторами. Ворота цеха сами открылись, автокары исчезли внутри, ворота сами закрылись.
   - Фотоэлемент, - сказал Сережа.
   Андрей кивнул.
   Подошли к дверям, над которыми горело табло: "Испытательная станция".
   - Шагай, - сказал Сережа, - не бойся.
   Андрей шагнул, и дверь автоматически открылась.
   Это был зал со стеклянным потолком и деревянным, уложенным мелкими кубиками полом. Стояли станки, ящики с деталями, приборы, похожие на телевизоры, черные квадратные трансформаторы. На полу были кабели. Они тянулись к машине, к электрическому мотору. Он возвышался посредине стенда и был окружен веревочкой с красными флажками. Около машины суетились люди в халатах.
   Оба автокара уже стояли около веревочек. Рабочие сгружали изоляторы и кабели.
   Андрей попытался издали отыскать глазами Риту, но не смог - на всех все одинаковое.
   Иванчик, Сережа и Андрей подошли к ограждению.
   - Подожди здесь.