Коршунов Михаил. Бульвар под ливнем (Музыканты)

   Кто-то стоял в коридоре, поэтому дверь сразу открыли. Андрей не понял, кто это был. Он вошел не глядя. Он приготовился к встрече с матерью. Когда поднял глаза, увидел, что перед ним Рита. В своей пуховой яркой шапочке и в теплом шарфе. Она смотрела на него. Она стояла прямо перед ним и смотрела. И только теперь он ее как следует увидел. Вначале яркую пуховую шапочку, а теперь как следует. Потом он увидел маму. Она стояла сзади Риты, в стеганом халате, в матерчатых, потерявших цвет туфлях.
   - Тебя давно ждет мама, - сказала Рита Андрею. - Я теперь ухожу. До свидания.
   Рита сняла с вешалки пальто и быстро его надела.
   - Провожу тебя, - сказал Андрей.
   - Нет. Я сама. Я приходила к твоей маме, а не к тебе.
   Андрей не успел что-нибудь ей сказать, как Рита уже открыла дверь лифта, села в лифт и поехала вниз. Щелкали тормозные устройства на этажах, а потом внизу громко стукнула дверь. Рита вышла из лифта.
   И почему-то только теперь Андрей понял, что он без скрипки, что ее с ним нет. И не случайно, совсем нет. Что он вернулся без нее совсем... Он даже не знает, в каком дворе он ее бросил в горящий мусор. Все правильно. Все-все правильно. И не надо больше ни о чем думать. Ни теперь, ни потом. Все-все было правильно.
   Андрей никогда еще не пил вина. Не пробовал. Взять бы и попробовать с соседом какого-нибудь портвейна, или вермута, или что там пьют.
   Андрей прошел в ванную комнату, пустил в раковину сильную струю воды и начал умываться. Мать стояла рядом, молчала. Она не сказала еще ни слова. Но потом она заговорит. Надо к этому приготовиться. Ни к чему он больше не будет готовиться. Андрей, вытирая лицо полотенцем, спросил:
   - Зачем приходила Рита?
   - Она побыла со мной, - сказала мать. - Просто так.
   - Ты ее позвала?
   - Она пришла сама. Сказала, что ты тоже скоро придешь и чтобы я не волновалась.
   - И все?
   - Все. Но мне было очень приятно, что она пришла. В такой день.
   Открылась дверь у соседей, и выглянул Петр Петрович. Конечно, он был слегка пьян. Счастливый человек.
   - Девушка ушла? - спросил он.
   - Ушла, - сказал Андрей.
   - Ага. А ты уже пришел?
   - Пришел.
   Сквозь двери просунулась женская рука, и сосед исчез.
   По-ночному очень резко зазвонил телефон. Трубку снял Григорий Перестиани.
   - Тебя, Кира, - сказал он.
   Кира Викторовна взяла трубку.
   Говорила мать Андрея. Ее голос Кира Викторовна сразу узнала. Вначале не могла понять, о чем она говорит.
   - Он уничтожил скрипку...
   - Как - уничтожил?
   - Я у него спрашиваю, где скрипка? А он говорит, нет ее совсем. Я растерялась. Я вот к вам прямо ночью... Я не понимаю, как мне... как ему...
   - А где он сам? - спросила Кира Викторовна. Она вдруг почувствовала, что тоже растерялась. Может быть, впервые в жизни.
   - Он дома. Он сказал, что с музыкой у него все покончено. И больше не захотел говорить. - Слышно было, как она борется со слезами. - Кто в этом виноват? Я не понимаю! - вдруг закричала она с болью в голосе и уронила на рычаг трубку.
   Кира Викторовна медленно положила трубку, потом встрепенулась и начала быстро одеваться.
   - Ты куда? - спросил Перестиани и схватил ее за руку.
   - Андрей Косарев что-то натворил. Я должна немедленно поехать к ним.
   - Не смей. Во-первых, двенадцать часов ночи. Во-вторых, успокойся. Хватит экспериментов. - Григорий едва не силой отобрал у нее шубу. - Кира, успокойся. Сядь.
   - Я не могу. Я должна...
   - Ты должна подумать вообще, что ты делаешь. Я давно хотел с тобой поговорить. Ты сама неровный, экспансивный человек. Ты навязываешь им свою волю, свое понимание и отношение к музыке. Запрягла этих двоих в одну упряжку, потому что тебе так хочется. Тебе хочется видеть их в таком качестве. Тебе, а не им самим. Кира, ты меня слышишь?
   Она сидела на круглом табурете на своей шубе. Она была похожа на девочку, которую привели с вечернего спектакля, и теперь она очень устала.
   - Я слушаю тебя, - сказала она.
   - Хорошо, в другой раз.
   - Что - в другой раз?
   - Поговорим о тебе.
   - Сейчас поговорим.
   - В другой раз.
   - Нет, сейчас. Другого раза не будет, потому что я опять буду прежней. Принеси сигареты.
   Григорий принес сигареты, и она закурила. Он сел напротив на круглый табурет. Пепельницу он поставил на пол.
   - Говори, я слушаю.
   - Сегодня я наблюдал за тобой.
   - Ну?
   - Ты помнишь, как ты ушла со своего последнего выступления?
   - Помню.
   - И я помню. Это похоже на то, что произошло сегодня.
   Она не ответила. Стряхнула с сигареты пепел.
   - Не в такой степени, конечно. Но все-таки. Ты повернулась и пошла за кулисы. Ты отказалась от исполнительской деятельности. И сразу. А теперь ты что делаешь? Ты заставляешь их выступать в таком качестве, как тебе того угодно. Бегаешь, разыскиваешь. Ты их выволакиваешь на эстраду. Составляешь ансамбль.
   Она продолжала молча курить.
   - Тебя предупреждали не делать этого. Изменить в крайнем случае состав. Или вообще выпустить от класса одного исполнителя. Они должны быть исполнителями. Это прежде всего. Я так понимаю. Ты должна готовить солистов. Ты сама была солисткой.
   - Я была плохой солисткой, - сказала она.
   - Неправда.
   - Правда. Им я этого не позволю.
   - Что?
   - Быть плохими музыкантами.
   - Прости, что же ты им позволишь? Им лично?
   - Быть хорошими музыкантами.
   - Когда же?
   - Когда они станут людьми. Поймут, что музыка не терпит личных счетов. И что только от общего, совместного можно прийти к индивидуальному.
   - Ты, ты, ты.
   - Да. Я, я, я! Больше я ничего не умею!..
   - Я устал от твоих постоянных проблем. У меня даже юмор кончился на эту тему.
   - Ты устал, а я не устала.
   - Но ты сама...
   - Что?
   - Создаешь проблемы сама.
   - Замолчи, пожалуйста. Ведь я тебя как раз за юмор и полюбила.
   - Кира, мы поссоримся.
   - Замолчи, тогда не поссоримся.
   Кира Викторовна и Григорий сидели в прихожей без света, и только вспыхивал огонек сигареты.
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   Чибис подошла к Татьяне Ивановне:
   - Доброе утро.
   - Доброе утро, Чибис.
   Оля смотрела на карты, которые лежали перед Татьяной Ивановной.
   - Хочешь что-то спросить?
   - Нет. Я просто так.
   - Ты была молодец вчера.
   - Не надо, Татьяна Ивановна.
   - Ключ. - Комендант протянула Чибису ключ от органа.
   - Не знаю.
   - Что? - удивилась Татьяна Ивановна. - Что не знаешь?
   Оля поспешно взяла ключ и пошла наверх к органу.
   Она думала об Андрее, обо всем, что случилось. Кто в этом виноват? Андрей? Он один? А Ладя? Он что же? И потом, мать Андрея. Она такое крикнула. За что?..
   Не может Оля сегодня играть. Она стояла совсем как вчера, одна. Как трудно быть одной, как вчера. И опять такая же тишина. А как уходил с эстрады Андрей. Она старалась не видеть этого, но все-таки увидела. И теперь видит, как он идет и как он хочет поскорее уйти. И ей хотелось остановить его и крикнуть всем в зале, какой он музыкант, какой он замечательный скрипач! Вы его послушаете, только не сейчас. Потом. Когда он не будет таким, как сейчас...
   Чибис повернулась и подошла к органу, туда, где была небольшая дверца. Она ее открыла и вошла внутрь органа. Узенькая деревянная лестница. Чибис начала по ней подниматься. Зажгла свет. Вспыхнули длинные матовые лампы. Чибис шла осторожно среди молчаливых труб и низеньких ванночек - увлажнителей с водой. Если снаружи орган современный, то здесь было его таинственное прошлое, и не напрасно орган настраивают гусиным пером.
   Как-то в детстве, когда Чибис с дедушкой и бабушкой жила на окраине города в доме с печным отоплением, ей поручили сложить во дворе поленья. Она их сложила в виде сказочного замка. Но потом этот березовый замок постепенно истопили, и было очень жаль: сказка кончилась.
   Чибис придумывает сказки и живет в них, и ей гораздо легче быть в сказке. Она здесь всех побеждает. Она красивая и удачливая. Вот и сейчас она помогает Андрею быть таким же счастливым, как она, потому что она здесь все может. Она сильная и знает, что делать, и умеет это делать. Она добивается всего для себя и для других. Умеет быть рядом с другими, с кем ей хочется. Но только здесь, когда одна, когда никого нет и не может быть. Этот огромный деревянный замок принадлежит ей - лестницы, мостки, переходы, башни. Она может взять лейку и ходить, наполнять увлажнители водой. Может взять старенький веник и подметать мостки и переходы. Замок будет таинственно скрипеть, и в увлажнителях будут отражаться, плавать длинные огни фонарей, и будут в башнях прятаться загадочные тени, и трубы будут мерцать, как высокие зеркала.
   Она хозяйка в этой сказке, придумывает свою собственную жизнь. Здесь люди клянутся и умирают от любви, совершают невиданные подвиги, и тоже во имя любви. Здесь Оля не боится тишины, даже такой, какая была вчера. Она придумывает свою сказку и сама живет в ней. Но даже в своей сказке она все-таки не знает, как помочь Андрею, хотя он и не захочет от нее никакой помощи. Вовсе.
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   В кабинет директора школы вошла Кира Викторовна.
   - Извините, Всеволод Николаевич, вот, - сказала она и положила перед директором лист бумаги.
   - Что это? - спросил директор.
   - Заявление. О моем уходе с работы.
   Всеволод Николаевич встал из-за письменного стола и подошел к Кире Викторовне. Она стояла перед ним, прямая и непреклонная.
   - Отказываюсь понимать, - сказал директор. - Отказываюсь, - повторил он.
   - Я плохой педагог. Мой ученик сжег свою скрипку. Андрей Косарев.
   - То есть как сжег?.. - Директор запнулся.
   - Сжег, - повторила Кира Викторовна. - Я разговаривала с его матерью.
   - На него это... надо воздействовать... педагогически надо... как-то воздействовать... - Директор говорил первые попавшиеся слова. Он пытался осознать случившееся.
   - Теперь я больше не буду воздействовать, - сказала Кира Викторовна. - Об этом я пишу в заявлении.
   Директор стоял и молчал. Он должен был принять решение, определенное, директорское, и прежде всего по поводу заявления Киры Викторовны, которое лежало сейчас у него на столе. Если он успешно справится с этой задачей, то он уже (с помощью Киры Викторовны, конечно) справится и со второй задачей - Андрей Косарев.
   Всеволод Николаевич вернулся к столу и тихонько отодвинул подальше заявление.
   - Прошу, присядьте, - сказал он Кире Викторовне.
   Она села в кресло. Директор прошелся по кабинету, потом вдруг остановился около фортепьяно, открыл его.
   Кира Викторовна следила за директором.
   Всеволод Николаевич сел за фортепьяно. Обернулся и спросил:
   - Вы позволите?
   Она с некоторым недоумением сказала:
   - Да-да, конечно.
   Директор тронул клавиши, потом заиграл. Он играл великолепно. Взглянул на Киру Викторовну, улыбнулся. Она не могла не улыбнуться в ответ. Просто не могла. Перед ней был блестящий пианист. Она уже несколько лет не слушала Всеволода Николаевича в концертах, да и концертов-то не было. Конечно, давно не было. Когда же она слушала его в последний раз? Года три или четыре назад? Он тогда кланялся, но как-то неумело. Кира Викторовна обратила на это внимание. Вспомнила "оловянных солдатиков". Всеволод Николаевич - и ее "оловянные солдатики". Что-то есть общее. Дикая мысль, конечно. Но почему-то Кире Викторовне стало от дикой мысли весело.
   Всеволод Николаевич кончил играть.
   - Пожалуйста, - сказала Кира Викторовна, - поклонитесь.
   Теперь Всеволод Николаевич с некоторым недоумением взглянул на Киру Викторовну.
   - Я серьезно. Пожалуйста. Публика просит.
   - А заявление заберете? - спросил директор. Потом встал и поклонился.
   Ну конечно же, не умеет. На лице беспомощность и беззащитность. Шею тянет, как и они тянут. И переламывается как-то совершенно неожиданно.
   - Я заберу заявление, - сказала Кира Викторовна. - Вы на меня воздействовали.
   Он воздействовал, подумал о себе директор, когда Кира Викторовна ушла из кабинета. Но никто не знает, как дается Всеволоду Николаевичу сохранение пианистической техники, сохранение своего личного творчества; временами он почти ненавидит школу, и ему становится обидно за себя как за музыканта. Он выводит на эстраду учеников школы, а сам он давно не выходил на эстраду даже в Малом зале.
   В его кабинете есть фортепьяно, но все привыкли, что оно просто стоит. Настройщики сюда не заглядывают. А Всеволода Николаевича захлестывает школа, он оказывается в незатихающем ритме дел и обязанностей, и опять он растерян, и опять как будто бы счастлив. А может быть, и счастлив? Бестолковое, глупое противоречие, и он никак не может из него выбраться.
   В коридоре, недалеко от кабинета директора, стоял Гусев. Он сказал Маше Воложинской:
   - Слышал, как вы отличились.
   Гусев держал письма, которые ему только что вручила Татьяна Ивановна. Гусев стоял посредине, чтобы никто не прошел мимо него. Он желал, чтобы каждый убедился, какой он ученый и какой он исследователь.
   Маша взглянула на него:
   - Что ты слышал?
   - Как вы вчера выступали. Кто в лес, кто по дрова.
   - Замолчи, - сказала Маша. Ее глаза под очками были строгими и боевыми. - Не твое дело.
   - А чье же?
   - Наше. Мы выступали. И мы сами...
   Гусев лениво обмахнулся письмами, как веером.
   - Говорят, ты стояла и грызла скрипку. Гр-гр... На весь зал было слышно.
   - Как ты смеешь так о скрипке! - Маша побледнела и стояла бледная и непреклонная, совсем как граф Монте-Кристо. - Ты не музыкант! - Маша не знала, что еще сказать, но потом все-таки сказала: - Если бы услышал такое Бетховен, он бы у тебя все свои тетради отобрал.
   - Ты Бетховена не трогай! - закричал Гусев.
   Тогда Маша впервые в своей жизни закричала:
   - А ты нас не трогай!
   Кира Викторовна вышла из кабинета директора и наблюдала за Машей. Тихая, застенчивая Маша - и вдруг такая решительность и такая серьезность. Человек определяет себя в жизни, свое отношение к себе и к другим. И это совсем не просто. Кире Викторовне вдруг стало совестно за то, как она повела себя, - написала заявление об уходе. В таких случаях говорят минутная слабость.
   Первые часы занятий у Андрея и Лади - сольфеджио. Значит, урок Евгении Борисовны. Сказать Евгении Борисовне об Андрее, почему его не будет на занятиях? Она и так узнает. Нет, лучше самой сказать.
   Кира Викторовна направилась в учительскую. Но тут ее окликнул Ипполит Васильевич. Он покрутил в воздухе палочкой и сказал:
   - Влюбленный вскочил на лошадь и поскакал в разные стороны!
   Кира Викторовна засмеялась. Не могла сдержаться.
   - Откуда вы это взяли, Ипполит Васильевич?
   - Не знаю. От злодеев, очевидно. Хотите, поделюсь еще афоризмами. Шли черные коты - все в кепках и с топорами...
   Кира Викторовна опять громко засмеялась.
   В коридоре показалась Евгения Борисовна. Она удивленно взглянула на Киру Викторовну. Смеется, веселится, когда такое с ее учениками. Кира Викторовна прочитала это на лице Евгении Борисовны. Фу ты, до чего все нелепо.
   Ипполит Васильевич отправился дальше как ни в чем не бывало. Вот уж кто форменный злодей, не хватает только топора и кепки.
   В коридор из учительской выглянула Верочка:
   - Кира Викторовна, к телефону. Мать Андрея Косарева.
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
   Андрей Косарев сидел в классе за одним столом с Иванчиком и Сережей. Впереди сидели Витя Овчинников, Наташа и Рита. Шел урок географии. Андрей никогда бы не подумал, что с утра он опять окажется в школе, будет сидеть на уроке, почти таком же общеобразовательном, как и в их школе. Классный журнал, ведомость о посещаемости, дежурный, "сотрите губкой с доски, последняя парта - не разговаривайте, я с вами миндальничаю, а вы не вытаскиваетесь из троек. Стыдно! Кто еще не сдал реферат? Не вижу вкуса к общественной работе. Последняя парта, прекратите наконец разговаривать".
   Рита появилась на следующий день рано утром. Андрей еще спал, он ведь решил никуда больше не идти. Матери заявил об этом. Никуда не пойдет. Все! Пусть мать не задает ему никаких вопросов.
   Вдруг рано утром появилась Рита.
   - Теперь я к тебе, а не к маме, - сказала она. - Вставай, пойдем со мной.
   - Куда это?
   - В школу.
   - Я кончил с музыкой. Ты понимаешь?
   - Понимаю. С музыкой кончил, но со школой ты не кончил, и ты пойдешь в мою школу.
   Андрей смотрел на Риту.
   - Нет!
   - Да!
   Андрей, конечно, пошел. Для Риты он готов на все.
   В школу Андрей отказался сразу входить. Но потом вошел. Все-таки это были не музыканты, и, главное, этого хотела Рита.
   Андрея окружили ребята, и никто из них ничего не сказал о вчерашнем, ни слова. Может быть, здесь не обошлось без Риты или "гроссов". Но все выглядело, во всяком случае, совершенно естественным. Рита побывала у директора и договорилась с ним, что Андрей будет заниматься в их классе. Андрея знают все ребята, они ручаются за него. Не может человек быть просто так на улице. Пусть он прекратил заниматься музыкой, но вообще-то ему надо заниматься? Временно хотя бы в их школе, хотя бы сегодня. Рита не хочет, чтобы он был предоставлен самому себе. Директор подумал и согласился.
   Андрей сидит в классе, и ему ничего, вполне даже сносно. Даже хорошо. Никаких старых проблем и никаких еще новых. Очень заманчивое состояние, пускай и недолговечное, но необходимое ему сейчас, когда можно вот просто так жить - и все. Ребят он знает, не такой он чужой. Рита около него. На переменах. Она ни о чем не говорит, а только рядом с ним.
   Девочки из параллельного класса поглядывали на нее и на Андрея, о чем-то, конечно, шептались. Рита не обращала внимания. Она умеет ни на кого не обращать внимания и защищать не только себя.
   На уроке обществоведения Андрей даже развеселился: Наташа делала доклад на тему о религиозных суевериях и гаданиях, разоблачала. Ей помогал Витя. Был ассистентом. Андрей вспоминал Татьяну Ивановну. Здесь, в школе, Татьяне Ивановне пришлось бы туго, даже несмотря на то, что она выучивает пасьянсы из журнала "Наука и жизнь".
   Наташа рассказывала о спиритизме. Это мистическая вера в возможность общения с умершими людьми, с их духами. Возник спиритизм в семье американца Фокса в 1848 году. Из Америки в Европу спиритизм был перенесен в 1852 году неким Гайденом.
   Андрей вспомнил композитора Йозефа Гайдна. Андрею всегда нравилась его музыка.
   Наташа продолжала рассказывать о спиритизме и о некоем Гайдене. Он объявил себя медиумом - человеком, который является посредником между людьми и духами. В 1912 году в России было до двух тысяч кружков спиритизма. Участники сеанса садились за круглый стол, клали руки кончики пальцев - на край стола. И молчали.
   А потом на очередной перемене в столовой все положили руки на стол и шутили, кричали, что стол двигается. Витя Овчинников кричал, что он медиум, и доказывал, что с ним кто-то общается, какой-то дух. Сейчас даст стакан компота.
   Андрей молчал. Он старался привыкнуть к новой школе. Ему надо привыкать. Может быть, здесь он будет учиться потом.
   Витя подошел к нему и спросил:
   - Ты с музыкой завязал?
   Андрей кивнул. Отвечать Вите не хотелось. Тем более, Витя это спросил как-то вполне серьезно, что на него было мало похоже.
   - Ее, знаешь, полно, - сказал Витя. - Крути пластинки.
   Андрей опять кивнул. Может быть, Витя и прав: если так все думают, значит, крути пластинки. Андрей тоже будет крутить пластинки.
   Рита ни о чем не спрашивала. Андрей ждал, когда она что-нибудь скажет о его новом положении. Но Рита отнеслась к этому с полным молчанием. Не шутила, не смеялась. Как будто Андрей никогда не был скрипачом, музыкантом. Почему-то было даже обидно. Андрей не выдержал и рассказал Рите, что у него случилось со скрипкой. Он должен был это кому-то рассказать. Это его мучило. Рита выслушала молча.
   - Хватит на сегодня. Ты сам сказал, что с музыкой у тебя все кончено.
   - Кончено, - сказал Андрей.
   Но тут откуда-то вынырнул Витя.
   - Подумаешь, концерт там и все такое. Вроде двойки на контрольной. С кем не бывает. - Витя услышал, что разговор опять о музыке. - Сегодня двойка, а завтра входишь в зону четверок!
   Когда Кира Викторовна в учительской взяла телефонную трубку и услышала слова матери Андрея, она растерялась.
   - Как - он в школе?
   - Пришла Рита и увела его в свою школу.
   - Какая Рита?
   - Рита Плетнева. Он с ней давно дружит.
   - И она смогла его увести в школу?
   - Смогла. И я не знаю, хорошо это или плохо.
   Кира Викторовна тоже не знала, хорошо это или плохо. Прежде всего это было неожиданно. Появляется какая-то Рита Плетнева и с легкостью уводит Андрея в свою школу. Непонятно. Кира Викторовна ждала со стороны Андрея совсем другого, правда, здесь вмешались новые, неожиданные силы.
   В учительской появилась Алла Романовна. Увидела Киру Викторовну:
   - Как ваши?
   - Ничего мои, - ответила Кира Викторовна неопределенно. Трубку она положила. Она не знала, что же все-таки делать с Андреем? С чего все начинать?
   - Встретила Ладю Брагина. Гуляет.
   - Как - гуляет? - переполошилась Кира Викторовна.
   - Гуляет. У дверей школы.
   Кира Викторовна выскочила на улицу.
   Ладя подбрасывал и ловил монету.
   - Где твоя скрипка? - спросила Кира Викторовна с испугом.
   Ладя показал на скамейку, где лежала скрипка. На скамейке стояла и шапка-ведро, наполненная учебниками.
   - Ты кого ждешь?
   - Я?.. Никого не жду.
   - У вас сольфеджио.
   - Знаю.
   - Иди в класс. Опоздаешь.
   - Но еще не все пришли, - сказал Ладя.
   - Все, кто должен прийти, уже пришли.
   - А что, кто-нибудь не должен прийти?
   - Иди в класс. Я тебя прошу, Брагин.
   Ладя повиновался. Кира Викторовна вместе с ним спустилась в раздевалку. Ладя разделся молча. Потом опять спросил:
   - А кто не должен прийти?
   - Ты ждал Андрея?
   Ладя пожал плечами. Он сам не знал. День должен был как-то начаться.
   - Вы оба слишком дорого мне стоите! Из-за вас я... - Но тут Киру Викторовну кто-то осторожно взял за локоть. Она оглянулась.
   Это был преподаватель в военной форме.
   Ладя поспешил уйти, а преподаватель примиряюще сказал:
   - У каждого из них в сумке маршальский жезл.
   Когда Андрей вернулся домой, его подозвал сосед Петр Петрович. Он завел Андрея к себе в комнату и, смущенно откашливаясь, спросил:
   - Я слышал, скрипка у тебя куда-то делась.
   Андрей сказал:
   - Делась.
   - Ее можно того... купить, а? Какого она размера? - Петр Петрович развел руки в стороны. - Или побольше?
   Андрей посмотрел на Петра Петровича и не знал, что ответить, чтобы не обидеть.
   - В магазине-то они продаются? Я куплю. - Петр Петрович придвинул Андрея за пуговицу совсем близко к себе; Андрей почти на голову был выше его. - Не буду пить, а куплю. Размер укажи. - Петр Петрович опять развел руки. Несвежие манжеты до половины закрывали ладони.
   "Я ни разу ему не сыграл, - подумал Андрей. - Пусть даже когда он бывал подвыпившим. Он несчастный человек. В войну погибли жена и маленькая дочка под Смоленском, в обозе с беженцами. Он рассказывает о дочке, когда выпьет. Маме на кухне. Дочке нравилось беседовать по телефону, и она всегда говорила: "Это не "аллё", а это Катя". И еще она пела песни о танкистах, любила праздник Первое мая и прыгать на одной ноге".
   - Ты хоть на глазок прикинь размер, - говорил Петр Петрович. - В магазин - это я сам.
   А ведь скрипки действительно нет. Андрей ощутил это как-то очень ясно. Обычно в это время он занимался, играл. И это его регулярное время занятий наступило в первый раз с тех пор, как у него не стало скрипки. Никто никогда не поймет, что ты испытывал, когда у тебя в руках бывала скрипка! Ее легкость и тяжесть, опасность и бесконечность. Бесконечность ее возможностей пугала, потому и делала скрипку опасной и необходимой. Скрипка - это одинокая линия за горизонт, постоянный вековой путь. Андрею казалось, что он не пройдет лучшую часть этого пути, не сумеет. Не хватит сил. И он был экономным. Он боролся за себя. Кира Викторовна хотела от него уверенности, хотела развития, а он стремился прежде всего сохранить то, что уже добыл. Он хотел закрепиться. А чего такого особенного он добыл? Что сделал такого в музыке? Если честно, откровенно, без громких фраз? А может, и не было у него никогда настоящей музыки, ее понимания и ее исполнения?
   Петр Петрович все еще стоял перед Андреем, и тянул его за пуговицу.
   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
   - Тебя зовут Дедом? - спросила Павлика высокая стройная девочка. Она шла из полуподвала, очевидно, из школьной раздевалки.
   - Меня, - сказал Павлик. Эту девочку он видел в школе впервые.
   - Меня зовут Ритой.
   Дед кивнул.
   - А где найти Киру Викторовну?
   - Ее нет. Ушла к одному нашему ученику.
   - К Андрею Косареву?
   - Да. (Откуда эта девочка знает об Андрее и о том, что его, Павлика, зовут Дедом?)
   - Тогда поговорю с тобой.
   - Поговори, - сказал Дед.
   - Об Андрее Косареве. Что ты так на меня уставился?
   - Ничего.
   - Я была вчера на концерте. Понял?
   - Понял.
   - И я все знаю. А сейчас Андрей...
   - Он застрелился, - сказал Дед.
   - Кто?
   - Андрей, - едва смог прошептать Дед.
   - Вы все тут такие! - сказала Рита. - Музыканты! Иди сюда, а то всех перепугаешь.
   Рита отвела Павлика в сторону, подальше от стола коменданта.
   - Он сейчас у меня в школе, в моем классе, - сказала Рита.
   - Кто?
   - Андрей. Но он должен быть у вас. Ты понимаешь? Он должен к вам вернуться. Вы должны его вернуть. До чего ты непонятливый.
   Это он, Павлик-то, непонятливый? Примчалась тут откуда-то. Красавица! Да Франсуаза в сто раз красивее!
   - Но он никогда не вернется, если у него не будет скрипки. Ты меня слушаешь или нет?
   - Какой скрипки? - опять оторопел Дед.
   - Обыкновенной, на которых вы играете. У него теперь скрипки нет.
   - А куда она делась?