Коршунов Михаил. Бульвар под ливнем (Музыканты)

   Иванчик и Сережа вошли за ограждение.
   Андрей разглядывал машину. На ней стояли буквы "СДМЗ" и цифра "30". Укреплена она была мощными скобами и болтами. Далеко торчала ось, замасленная, и на ней видны были отпечатки ладоней, потому что люди подходили, трогали ось, поглаживали ее. Андрей увидел Риту.
   Окликнул ее. Рита подняла голову. Долго смотрела: не узнавала, кажется. Потом кинулась к Андрею. Она тоже была в длинном рабочем халате и в косынке. Хлопнула по плечу, совсем как Иванчик и Сережа.
   Андрей засмеялся. Он был счастлив, что видит Риту, остальное ему было все равно. Она перед ним, несколько удивленная, веселая, красивая даже в этой рабочей одежде. Такой парень.
   - Второй день толкнуть не можем, чтобы начала вращаться, понимаешь. Рита показала на машину.
   - Понимаю, - кивнул Андрей. - Потому что толкаете вручную. - И он показал на следы ладоней на стальной оси.
   Рита засмеялась.
   - Плетнева! - закричали из глубины. - Куда вы пропали!
   - Иди. Тебе надо.
   - Подождешь?
   - Конечно.
   - Рита! Где шестой кабель? - Это уже крикнул Сережа. Он стоял у щита с рубильниками и приборами.
   Рита убежала.
   Неподалеку от Андрея остановились двое. В руках у них был кусок фанеры, и они начали чертить на фанере какую-то схему: один обмылком, который он вытащил из кармана куртки, другой спичкой. Потом они отшвырнули фанерку, но тут же ее схватили и опять начали чертить.
   Тут Андрей снова увидел Риту - она несла коробку с изоляционной лентой. Иванчик подключил новый кабель, который привезли на автокаре. Рита завязала на кабеле белую изоляционную ленту. На других кабелях были такие же узелки, белые и зеленые.
   - Иванчик, у вас готово? - спросил тот, который вытаскивал из кармана куртки обмылок.
   - Надо проверить обмотку. - Иванчик полез внутрь машины. Машина была такой огромной, что Иванчик спокойно помещался внутри ее обмоток.
   Иванчику протянули коробок спичек.
   Вскоре внутри машины вспыхнул огонек. Иванчик проверял обмотку, подсвечивал себе спичкой. Было смешно: внутри такой современной электрической машины - и слабый огонек спички.
   - Иванчик, вы скоро?
   Иванчик вылез из машины. В это время к Андрею подошел Сережа:
   - Надо ввести машину в синхронизм, чтобы обороты ротора и магнитного поля статора совпали.
   - В общем, чтобы начала вращаться?
   - Именно.
   - Узелки эти зачем?
   - Для памяти, где питающий кабель, где под нагрузку.
   Сережа поспешил к распределительному щиту, потому что в это время по радио громко объявили:
   "Освободите трассу! Восемь тысяч вольт на обмотку статора и на ротор две тысячи вольт. Внимание у щита, держать одну минуту!"
   Раздалось мощное гудение.
   Андрей вместе со всеми смотрит на длинный вал, но вал неподвижен.
   - Выключить!
   Около вала опять люди, трогают его руками. Новые отпечатки ладоней. Кто-то сказал:
   - Может, залипают подшипники?
   - Хотя бы развернулась разок. Прокрутим подъемным краном?
   Рита опять около Андрея.
   - Интересно? - спросила она.
   "Вот оно, - подумал Андрей о Рите, - и дед и прадед".
   Рита повторила вопрос.
   - Конечно, интересно, - ответил Андрей. - Я впервые на заводе. Для чего эта машина? Для радионеба?
   - Для радиозвезд, - улыбнулась Рита. - Она какая-то грустная сейчас, верно? - сказала Рита, кивнув на машину. - Незащищенная.
   - Незащищенная... - Андрей поглядел на машину.
   - Ну да. Рыжая, не покрашенная еще, влажная от масел.
   - Ты так о ней говоришь... - Он не привык слышать от Риты подобные слова.
   - Потом машину будут проверять на холод, на жару и на дождь, объясняла Рита Андрею. - Висят датчики, видишь? Устроят ей настоящий дождь.
   - Это когда она уже не будет незащищенной? - спросил Андрей.
   Рита не ответила. Потом вдруг спросила:
   - Как ты оказался на заводе?
   - Пришел, и все.
   Рита внимательно посмотрела на него.
   Андрей сам был удивлен, что он на заводе, здесь, на испытательной станции. Он никогда не думал, что о главном с Ритой ему придется говорить у машины СДМЗ-30.
   ...Рита шла по улице и размахивала своей авиационной сумкой. Рита умела ходить по городу, как будто город принадлежал ей или, во всяком случае, таким, как она.
   Машину толкнуть не удалось.
   - Ничего, завтра удастся. - Рита остановилась и начала уголком пудреницы чертить на своей сумке схему машины.
   - Тебя действительно все это волнует? - спросил Андрей.
   Рита посмотрела на него серьезно и сказала:
   - Очень. И никогда больше так не спрашивай у меня.
   - Извини. Не буду. - Андрей обиделся.
   Рита это заметила.
   - Не обижайся, если не хочешь, чтобы обижалась я.
   Некоторое время шли молча. В городе было по-весеннему светло от весенней воды на асфальте, от разбрызганного повсюду солнца. Стояли продавщицы цветов с корзинами мимозы. Андрей купил цветы, протянул Рите. Она приоткрыла "молнию" на сумке и вставила в сумку цветы.
   Андрей и Рита проходили мимо входа в Парк культуры имени Горького.
   - Пошли, - взяла Андрея за руку Рита.
   - Куда?
   - В парк.
   - Зачем?
   - Прыгнем на парашютах с вышки. Я давно хотела.
   Андрей пожал плечами.
   - Я еще в детстве просила отца, но он не соглашался.
   - По-моему, никто с парашютом в парке давно не прыгает, - сказал Андрей, сворачивая к входу в парк.
   Рита шла по дорожке немного впереди. Она была в короткой спортивной юбке и в поролоновой куртке. Туфли - на широком наборном каблуке. На чулках - ни единого пятнышка. Она умела так ходить между лужами, хотя и казалось, что идет она небрежно и невнимательно и не придает никакого значения своим туфлям и чулкам.
   "Как же я ее люблю! - думал Андрей. - Я могу вот так вот идти, лишь бы только шла она. Всегда. Чтобы видеть ее. Но почему она такая слишком красивая! Зачем? Трудно любить такую. Он знает, какая она. Все знают. И трудно ее любить и думать, что только ты один ее любишь и имеешь на это право и никому больше нет дела ни до нее, ни до тебя. А так хочется заявить: это моя девушка! Не таращьте на нее глаза, не заговаривайте с ней, не думайте, что она никого еще не любит. Она любит и никого больше не полюбит".
   - Парашютов нет, - сказала Рита, останавливаясь. - Ты прав. Может быть, еще не повесили?
   - Их давно уже нет.
   - Тогда хочу покататься на "чертовом колесе".
   Рита и Андрей пошли к колесу. Колесо поднимало кабины высоко над городом.
   Андрей купил билеты. Очередь на посадку была небольшой, потому что была весна и там наверху было еще ветрено.
   Рита и Андрей заняли места. Им досталась кабина зеленого цвета.
   - Как питающий кабель, - сказал Андрей.
   Рита засмеялась. Она была счастлива.
   Начали заполняться следующие кабины. Рита и Андрей медленно поднимались все выше по мере заполнения других кабин.
   - А ведь ты тоже ошибаешься во мне, - вдруг сказала Рита. Она подставила лицо ветру и прикрыла глаза. Веки у нее были чуть голубоватыми, наведенными карандашом, и от этого ресницы тоже казались голубоватыми.
   - Как прикажешь понимать? - спросил Андрей. - Подними воротник.
   О воротнике Андрей сказал громко, чтобы слышно было в соседней кабине, где сидели ребята с гитарой и смотрели на Риту. Пусть слышат, что Андрей имеет все права на эту девушку, что это его девушка.
   Рита не ответила. Тогда Андрей сам поднял воротник ее куртки. Неужели так всегда придется бороться за нее, всячески подчеркивать свои права?
   - Я монтирую свой характер, - сказала Рита. Она открыла глаза и смотрела на город. - Внутри нас тоже есть радиосвязь. Генератор идей.
   - Значит, это только эпизод в твоей жизни?
   - Это моя жизнь, - медленно ответила Рита.
   Колесо еще немного поднялось. Кто-то из кабины крикнул вниз:
   - Когда же начнем крутиться?
   - Это значит, кончилось детство. Кончилась стюардесса, манекенщица, актриса кино, эстрадная певица. Кончились шлягеры. - Рита сложила руки на коленях, соединила пальцы. - Понимаешь меня?
   - По-твоему, актрисы, певицы - это не работа?
   - Работа. Но я должна была заставить себя делать что-то еще, придумать добавочную нагрузку. Я должна была победить себя. А на стюардессу меня бы не пропустила медицинская комиссия.
   Андрей не обратил внимания на ее слова о медицинской комиссии. Он спросил:
   - Ты хотела победить себя, как Иванчик, например, и Сережа?
   - "Гроссы" требуют все с предельной строгостью.
   - Кто еще? Витя Овчинников?
   Рита взглянула на него.
   - Он пишет - на хвойный лес приятно прыгать.
   - Ты хочешь, чтобы мне было стыдно?
   - Нет. Я борюсь с собой. У меня есть на это причины.
   Рита отвернулась, сняла руки с колен.
   Можно вот так любить человека, как Андрей любит Риту, и потом вот так сразу ненавидеть человека, как Андрей ненавидел сейчас Риту. Ненавидел, потому что ревновал. Он мог ее ревновать даже к этому "чертовому колесу", не то что к Вите Овчинникову.
   Колесо дернулось и начало вращаться. Кабина Андрея и Риты полетела высоко вверх, над самым городом, потом вниз, к самой земле. Андрей тихонько обнял Риту за плечо. Она отстранилась. Тогда Андрей закричал ей в самое ухо:
   - Синхронизм! Обороты совпали!..
   На следующий день Андрей не попал на занятия к доценту Успенскому. Он снова был на заводе, на испытательной станции. Он хотел что-то доказать Рите, хотя и не знал, что именно. Завода он не понимал и чувствовал, что не поймет, да и на что это ему? Ему нужна Рита, потому что он ее любит. А Рита? Что она? "Да" или "нет"?
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   - Тебе письмо, - сказала Ганка Ладе. - В сельсовете дали.
   Ладя взял конверт, прочитал адрес: "Село Бобринцы, заезжему из Москвы скрипачу".
   Ладя распечатал конверт. Письмо было от Санди. В конверт была вложена фотография - Санди и Арчибальд, оба стояли в темных солнечных очках. Арчибальд в темных очках просто невозможен. Санди научила его носить очки. Жутко смешно. "А что особенного? - писала Санди. - Где-то в Америке индюк ходит в дождь под зонтиком, а мой Арчи не может ходить летом в солнечных очках?"
   - Посмотри, - сказал Ладя и протянул Ганке фотографию.
   - Да, - сказала Ганка невозмутимо. - Смешно.
   - Он ведь и правда ходит в очках!
   - А я и говорю - смешно, - повторила Ганка. - У нас дид Яким и не такое придумывает.
   Ладя занимался теперь в школе. Устроила Ганка. Чтобы он был под ее непосредственным контролем. Ладя чувствовал себя так даже лучше: действительно был контроль, и он действительно занимался. Он ощущал ритм занятий. Ладя не любил одиночества. Общение с людьми создавало для него дополнительную нагрузку, без которой он не мог. Он никогда не умел управлять собой по-настоящему, серьезно. Он сам себя никогда не принимал всерьез до конца, может быть, только в отношениях с Андреем. Ему хотелось показать себя, что он есть, что он может, потому что Андрей всегда был разумным и правильным. И честолюбивым. Ладька ущемлял его честолюбие, но при этом приходилось показывать все, на что был способен сам.
   Вспомнились письма Киры Викторовны, в которых она писала, что пора взрослеть и отнестись серьезно к тому, к чему ты обязан относиться серьезно. Иначе растеряешь все, что имел. Когда Ладька бывал один, ему казалось, что на самом деле он может растерять и следов не останется. Если бы сейчас они с Андреем опять встали рядом, как тогда на турнире, выиграл бы Ладька? Он не был в этом уверен. Он всегда был откровенным, даже сам перед собой, потому что никогда не был честолюбивым. Хотя в искусстве без этого нельзя, оказывается. Об этом тоже написала Кира Викторовна. А может быть, можно?..
   Деньги, которые Ладька заработал в цирке, у него забрала Ганка. Строго выдавала на расходы, чтобы не тратил лишнего и мог бы спокойно заниматься. Не думая о заработках. Так что Ладя вел скромный образ жизни, вполне соответствующий образу жизни стариков. Он тоже оказался на пенсии, был без денег и помалкивал. Носил картуз. Выдал Яким Опанасович: казак без картуза не казак.
   Яким Опанасович настоящий Ладин приятель. Даже Ганка сердилась, когда Ладя и Яким Опанасович удалялись на прогулку. Ганка считала, что они просто болтаются из конца в конец села, а Ладе очень нравились эти прогулки. Ладя брал с собой скрипку, и они ходили с Якимом Опанасовичем по селу. Появлялись в хате, куда их приглашали, и Ладя играл так, как этого хотелось людям, которые за его музыкой видели свою жизнь, может быть уже прожитую, и Ладя это понимал. Он играл, чтобы хотя бы на миг что-то возвратить им из молодости, из их прошлого. Ганка никогда не играла, и не потому, что не хотела выступать, просто у нее были другие задачи, и она их выполняла.
   У Ладьки не было никаких задач. Он с удовольствием просто играл для стариков в их старых хатах, крытых соломой или камышом. Он всегда мог легко определяться в любой ситуации и обнаруживать основное для себя и для других, удобное и радостное. И еще он умел не нагружать себя однообразным, а значит, и скучным трудом. Он ничего не преодолевал и лично никуда не стремился.
   Уже совсем поздно вечером Ладя и Яким Опанасович крались в темноте до дому, до хаты.
   Яким Опанасович приседал, трогал ладонью землю и серьезно говорил:
   - Вглубь просохнет, будэмо копать колодец.
   Из темноты появлялась Ганка, которая уже давно разыскивала их по селу, и начинала кричать на Ладю и Якима Опанасовича, как дежурные на ферме.
   Яким Опанасович быстренько исчезал в темноте, и Ладька оставался один на один с сердитой Ганкой - казак и казачка.
   Ладя пытался успокоить Ганку.
   - Чего ты кричишь? - говорил он ей. - Я рекламирую скрипку. Тебе учеников приведут сотни.
   Письма от Санди теперь приносил почтальон. На месте адреса неизменно было написано: "Село Бобринцы, заезжему из Москвы скрипачу". А на месте обратного адреса также неизменно было написано: "Проездом".
   В конвертах, кроме самых писем, оказывались или новая фотография, или цветок, или автобусный билет с каким-нибудь странным названием "Спас-Заулок", "Голокозевка", "поселок Чертеж", а то прислала билеты речного пароходства с названием рек "Княгиня" и "Горожанка".
   Ладя представлял себе, как Санди ходит повсюду с Арчибальдом и как ее повсюду узнают зрители, которые уже побывали в цирке. Санди идет, и в глазах у нее так и прыгают разные "коверные" мысли, что бы еще такое придумать сегодня поинтереснее, чтобы забавно прошел день, какой-нибудь трюк-сюжет. Санди любила рисовать, поэтому часто носила с собой краски, кисти и блокноты. Рисовала она всюду, но тоже как-то неожиданно, казалось бы, в самых неподходящих местах. Но потом она умела составлять из рисунков тему. А потом еще оказывалось, что рисунки она делала о Ромео и Джульетте, Как она их представляла себе в наши дни, где и какие должны происходить события. И весь какой-нибудь день она сама играла Джульетту, становилась то веселой, то задумчивой и очень влюбленной. Если в этот вечер выступала на манеже - выступала Джульетта, а зрители просто смеялись, потому что видели просто клоуна.
   Ганка письмами Санди не интересуется, уверена, что там всякая чепуха, вовсе не мобилизующая на работу, а Ганка готовит Ладю к консерватории, заставляет, во всяком случае, готовиться. Написала письмо Кире Викторовне и получила от нее подробную инструкцию, что надо делать. Получила ноты с проверенной аппликатурой. Кира Викторовна требовала, чтобы Ладя работал над этюдами. И без лишней декламации. Больше оттенков простых и ясных. Следить за струной соль, она иногда звучит у Лади слишком подчеркнуто.
   Ганка часто аккомпанировала Ладе на своей скрипке, чтобы ему было интересно заниматься, чтобы он не стремился поскорее куда-нибудь отправиться с Якимом Опанасовичем и его приятелями. Важно было Ладю оберегать от него самого. Так считала Ганка.
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   Андрей опять пришел на испытательную станцию. Пропуск был заказан. В проходной с ним поздоровались, как со своим человеком.
   На станции никого не было. Машина стояла подкрашенная и, кажется, совсем готовая. Не было ограждений, все кабели отключены.
   На станции работал только один большой станок - на нем вытачивался вал, наверное, такой же, который был и в этой готовой машине. Цифра 30 обозначала габариты. Андрею объяснили еще в первый раз. Синхронная динамо-машина тридцатых габаритов.
   Андрей пошел туда, где работал станок.
   - Своих ищешь? - спросил у Андрея токарь, который работал у станка.
   - Да. Со станции. Где они?
   - Кончили испытания. Составляют отчет у главного инженера.
   - Толкнули машину?
   - Толкнули и уже сожгли.
   - Как сожгли?
   - Экспериментальную машину надо сжечь.
   - Покрасить, все сделать и сжечь?
   - Конечно. Проектанты пишут - отстроить и выяснить предельную выносливость.
   Андрей потрогал новый вал, которой медленно вращался на станке. Хотелось оставить свою ладонь, так просто, пока не пройдет резец и не уничтожит след.
   Он увидел Риту. Она шла к нему сама.
   - Я тебя ждала, - сказала Рита. - Позвонили из проходной, что прошел. Иванчику я запретила заказывать тебе пропуска.
   - У меня кончились на сегодня занятия.
   - Ты врешь. Опять пропустил фортепьяно.
   - Так вы ее сожгли? - Андрею хотелось заступиться за машину.
   - Она выдержала перегрузку минус три.
   - Дым, пламя. Много дыма. Восторг.
   Рита и Андрей шли по станции к выходу.
   - Я просила не шутить на эту тему.
   - Я забыл. Но она была такой рыжей, застенчивой. - Андрей продолжал злить Риту. - Верила людям.
   - А они ее сожгли спичками, - сказала Рита.
   Андрей подошел к стеклянным дверям, фотоэлемент распахнул двери.
   Молча и медленно пересекли двор. Рита шла твердой походкой, концы халата резко отскакивали от колен. Андрею хотелось сказать Рите что-нибудь обидное, чтобы защитить себя от любых ее слов, обидных для него.
   Но Рита молчала, молчал и Андрей.
   Так молча пересекли двор. Вошли в проходную.
   - Я сейчас вернусь, - сказала Рита вахтерам.
   Мужчина в смешной белой панаме, в гетрах звонил по внутреннему телефону и требовал главного инженера.
   - Здравствуйте, Викентий Гаврилович, - сказала Рита мужчине и повернулась к Андрею. - Наш профессор по электродинамике.
   - Жуков и бабочек не собирает?
   - Кажется, нет, - серьезно ответила Рита. Она сделала вид, что не замечает злости Андрея.
   Они вышли из дверей на площадь.
   - Пока! - бросил Андрей и повернулся к ней спиной.
   Когда они шли еще через двор, он решил, что поступит именно так.
   - Погоди, - сказала Рита и вдруг задержала его за плечи. - Никогда не делай глупостей. - Она улыбнулась и уже одними губами добавила: - Я тебя люблю.
   Андрей стоял у входа на завод. Он смотрел на двери, на орден Трудового Красного Знамени, на стекло и бетон. Он так простоял долго, потому что за это время профессор по электродинамике успел выйти с завода, договорившись, очевидно, обо всем, что ему нужно было, с главным инженером, найти такси и уехать. Андрей стоял и все никак не мог понять, что он должен сейчас сделать, чтобы осталось у него в памяти, как останутся у него в памяти вахтеры, профессор в панаме и в гетрах и он сам - на площади перед входом на этот завод. Нет. Он просто должен сейчас уйти, чтобы сохранить эти слова. Унести их с собой тихо, чтобы где-нибудь, и опять в тишине, рассмотреть их, каждое слово отдельно. Два местоимения и глагол...
   Оля Гончарова стояла перед комендантом Татьяной Ивановной.
   Татьяна Ивановна раскладывала, как всегда, пасьянс, на этот раз "Эфиопию"; везде на первом месте должны быть карты темных мастей. Около стола Татьяны Ивановны - контрабас и виолончель. Ученики оставили инструменты с вечера, как в камере хранения. На столе лежало знакомое увеличительное стекло. Бетховенист-текстолог Гусев уже применяет для изучения фотокопий с тетрадей Бетховена светотехнику. Он выступил в настоящем печатном журнале со своей первой статьей, в которой пытался объяснить, как Бетховен отбирал и обрабатывал музыкальную тему, и что линии различной длины в его черновых записях действительно определяли направление движения музыки.
   Карты у Татьяны Ивановны новые, но все равно она рядом держит увеличительное стекло. По привычке.
   - Татьяна Ивановна, а нельзя быть молодой и уже одинокой? - спросила Оля.
   Татьяна Ивановна взглянула на Чибиса.
   - Нельзя.
   - Но должно одиночество когда-то начаться?
   - Музыкант никогда не может быть одиноким. Возьми ключ и иди наверх.
   - Я не могу сегодня идти наверх. Не могу! Тетя Таня!.. - И Оля вдруг повернулась и побежала к дверям.
   Выскочила на улицу и пошла, худенькая, напряженная, размахивала тонкими угловатыми руками. Она почти бежала по улице - от себя, от органа, от музыки. И от своей любви.
   ...Можно лежать в траве лицом где-то за городом на берегу реки, слышать, как приходят и уходят поезда, слышать, как начинается летний день, как где-то высоко над головой поют птицы и пролетают самолеты, слышать, но не хотеть ничего этого слышать? Никаких звуков, кроме ударов собственного сердца. Только это, и ничего другого. Можно так?
   Можно забыть всех, кто был около тебя всю жизнь, ради одного человека, который не хочет быть с тобой и никогда не хотел? И ты знала, что он никогда не хотел, но ты придумывала себе, что он захочет, ты надеялась, ты добивалась или ты придумывала, что добивалась. Так можно забыть всех, кто был около тебя, ради этого одного, который едва тебя замечает? Можно научиться не любить его одного, чтобы снова научиться любить всех остальных близких тебе людей так, как ты их должна любить? Или хотя бы память о них? Можно ли стать красивой - сразу, в один миг, поднять голову из травы и почувствовать, что ты удивительно, сказочно красива? Не случайно, не на один вечер... Ты так красива, что тебе даже страшно за него, когда он тебя увидит и полюбит отчаянно и навсегда, до самого конца жизни. Когда живешь не своей, а чужой жизнью, а собственная жизнь идет как-то мимо, и ты в ней как будто не участвуешь, не интересуешься ею. Чтобы побеждала ты, и никто бы не побеждал тебя...
   Нет. Легче всего остаться такой, какая ты есть. И даже Бах, величайший Бах не может помочь. Покровительница органистов святая Цецилия отвернулась от тебя!..
   ...Оля берет ключ у Татьяны Ивановны, медленно поднимается по лестнице. Татьяна Ивановна смотрит ей вслед. Ничего не говорит. Молчит.
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   - Буду готовить вас на Международный конкурс молодых исполнителей, сказал Валентин Янович Андрею.
   Андрей только что закончил играть концерт Прокофьева. Валентин Янович ни разу не подошел к нему и не положил ладонь на струны. Он слушал, наклонив голову и внимательно наблюдая за смычком. Андрей думал, что Валентин Янович скажет об экзамене за первый курс, а он сказал такое, от чего Андрей весь напрягся. Международный конкурс!
   - Готовиться придется все лето.
   Андрей кивнул.
   - Прослушивание в консерватории, потом на Союз. Если победите, поедете в Югославию, в Дубровник. Вы начали работать вполне прилично. У вас появилась взволнованность. Раньше вы были суше, скованнее.
   Валентин Янович прошелся по аудитории на своих тяжелых ногах. Поправил высокие задрапированные рамы, которые стояли по углам аудитории для акустики.
   - Мне казалось, что вы что-то решали для себя или вокруг вас что-то решалось. Теперь вы свободны от решений, и это чувствуется, и это будет чувствоваться всегда независимо от воли. Вы как раз такой музыкант.
   - Валентин Янович, я думаю о стиле, - сказал Андрей.
   Это тоже было правдой. Андрей так сказал, чтобы разговаривать только о скрипке, он боялся, что профессор почувствует в нем еще что-то другое, новое, чем Андрей переполнен до отказа. Хотя именно об этом профессор, кажется, и догадался. Андрей сам понимает, что произведения, которые он исполняет, получают теперь новую окраску. Он играет новым звуком. Он играет так, как никогда не играл. До боли в пальцах, до счастья, от которого хмелеет голова, до крика и шепота, до тишины и вселенского грохота! Когда все рушится и рождается заново! С каждым движением смычка, с каждым прикосновением пальца к струне. Это делаешь ты. Тебе одному подвластно.
   Валентин Янович прислонился к роялю и смотрел на своего ученика.
   - Стиль, - сказал он, - это сам человек. Это слова Бюффона, и я с ними согласен. В общем-то буквально - заостренная деревянная палочка, которой писали римляне. Stilus. На вощеных дощечках. Перевернуть stilus означало у римлян стереть написанное обратным, тупым концом палочки. Поэтому Ауэр и говорит, что скрипач переворачивает stilus, когда вносит исправления в свою игру... Генрих Эрнст техникой ослеплял публику, о нем Берлиоз сказал, что он играет в кости алмазами... - Валентин Янович помолчал, как бы выбирая, кого бы еще назвать. - Пуньяни, Иоахим, чешский Паганини - Кубелик, Сарасате. Каждый из них эпоха, стиль. О Виотти говорили, что он водил по струнам смычком из пуха, но управляла смычком рука Геркулеса. Тоже совершенно индивидуальный стиль. Разговор этот достаточно серьезен. Мы еще будем к нему возвращаться, и не раз. Вы меня понимаете?
   - Да, - кивнул Андрей.
   - Что вы мне еще покажете сегодня?
   - Два этюда.
   - Пожалуйста.
   Андрей коснулся смычком струн и тут же сам почувствовал полноту и силу звука. Идет, идет звук! Какое счастье. И пальцы. Даже третий, за который он боялся последнее время. Легко и четко, как молоточек, бьет по струне. Летят ударные, отскакивающие ноты. Те самые, о которых он мечтал всегда. Те самые. И все открыто, динамично. Он сам это чувствует. Он сам! Потому что все это проходит через него и рождается им. Каждый оттенок в обтяжку. Звучащая атака! Только бы это не ушло! Не упустить бы! Не потерять. Он победит. Сейчас. Вот, вот... Прослушивание в консерватории. На Союз. Он переворачивает stilus, он стирает все, до сих пор им написанное!..