Коршунов Михаил. Бульвар под ливнем (Музыканты)

   Оля подумала, что это ошибка, но диспетчер сказала, что ошибки нет приглашается Ольга Николаевна Гончарова, органистка, в отдел стран Западной Европы и Америки Управления внешних сношений Министерства культуры СССР. Олю разыскивали в музыкальной школе, а потом обратились сюда. Все правильно.
   Сегодня Оля хотела подобрать на органе для второй части "Слова о полку Игореве" наилучший вариант сочетания регистров, проверить фразировку, темп.
   Кричали в степи лебеди - и печально и далеко. Это голос Игоря-князя, попавшего в плен к половцам. Высажен Игорь-князь из седла золотого да в седло рабское, отвержен от дедовской славы. Лебеди далекие и печальные, их крик повисает над землей. А потом ответный голос Киева - звонят к заутрене колокола, почувствовали в Киеве, что беда с русскими полками случилась: всю ночь "граяли" на кровлях черные вороны, доносились голоса половецких дев, прославляющих победу своих мужей.
   Оля написала эту часть несколько дней назад. Первый вариант. Условно назвала "Юный князь". Показала Ипполиту Васильевичу Беленькому. Он посмотрел и сказал, мало голосов, перекличек между киевской землей и юным князем, мало противоположных красок.
   Оля согласилась с Ипполитом Васильевичем. Усилила голоса, разность их звучания - лебеди и заутреня в Киеве, крики воронов и голоса половецких дев, и в то же время провела отчетливее общую тему - тему России, Родины.
   Когда Оля впервые решила написать музыку по мотивам "Слова" для органа, многие удивлялись, но Оля знала, что орган на Руси древний и народный инструмент, на нем любил играть Глинка. Пьесы Глинки, построенные на русских народных песнях, исполнялись на органе публично.
   Движутся знамена русских и боевые хоругви с ликом Георгия Победоносца, Солнечного воина, навстречу лавине серых татарских бунчуков. Оля слышала, как "гремлют" мечи и секиры и в тучах "трепещут синии молнии"; видела князя Игоря и его брата Всеволода, гибель их дружин. И как потом, уже на Куликовом поле, рождалась новая великая Русь под теми же знаменами и ликом Солнечного воина. Мотив будущего, когда уже не Киев, а Москва несла победу и объединение Руси. Этого Оля будет добиваться в заключительной части произведения. Оля написала и эту часть, но никому еще не показывала.
   Оля подобрала регистры для "Юного князя", разметила педальную аппликатуру. Потом решила, что, может быть, напишет еще партию рояля, подключит рояль к органу. В последней части - как объединение двух сильных инструментов. А может быть, с самого начала писать для органа и фортепьяно?
   Оля пошла на лестничную площадку между первым и вторым этажами, проверила расписание занятий на завтра: гармония - профессор Кудрин, история зарубежной музыки - доцент Сагачева. Кто-то написал карандашом: "Двурукие - играйте синхронно". Выпад теоретического факультета, потому что теоретикам недавно тоже кто-то написал: "Умейте отличать композиторов, находящихся впереди, от композиторов, забегающих вперед".
   Дружеская пикировка на консерваторском уровне.
   Оля решила заглянуть сегодня в школу. Давно собиралась это сделать: вдруг кто-нибудь знает об Андрее. Он должен все-таки вернуться в консерваторию, он должен начать себя заново. У Андрея музыка всегда зависела от личной жизни. Впрочем, не у него одного это так. Оля заходила в деканат струнного отделения, пыталась узнать, но никто не знал, где Андрей. Профессор Мигдал попросил пока оставить Андрея в покое, а просьбу такого профессора, как Валентин Янович, выполнит любой деканат.
   Чибис оделась и вышла из консерватории. По пути заглянула в нотный магазин "Лира", спросила о новой книге по композиции.
   - Как получим, я вам оставлю, - сказала продавщица. Она знала всех профессоров и студентов в лицо.
   В школе, в учительской. Чибис застала только Евгению Борисовну. У нее Чибис не хотела ничего узнавать. Татьяна Ивановна раскладывала пасьянс "Шлейф королевы".
   Оля подсела к столу. Ей нравились пасьянсы своей отрешенностью: не надо думать ни о чем сложном и личном - перекладываешь цветные картинки, как детское лото, ищешь заданное сочетание.
   Появился директор школы Всеволод Николаевич.
   - Вижу, - сказал он Татьяне Ивановне. - Испытываете судьбу.
   Татьяна Ивановна смутилась.
   - Здравствуйте, Гончарова. "Шлейф королевы" - это именно то, что вам сейчас нужно.
   Оля не поняла директора, тоже смутилась.
   - Я имею в виду Великобританию.
   Оля опять ничего не поняла.
   - Вас приглашает в Англию господин Грейнджер на симпозиум органной музыки.
   Оля стояла растерянная. Она до сих пор донашивала свое школьное платье и была по виду все еще школьницей.
   - Вам не сообщили в консерватории?
   - Сказали, что должна явиться завтра в международный отдел.
   - Это и есть то, что я вам сказал. Ну и то, что вам скажет "Шлейф королевы".
   Всеволод Николаевич заспешил по коридору, потому что из какого-то класса донеслись ребячьи голоса, а потом звук, похожий на звук электромеханической пилы.
   Тетя Таня убрала карты.
   - Надо поискать Верочку ему в подмогу.
   - Верочки в школе нет, - сказала Чибис.
   - Значит, я ее прозевала. Ты посиди, а я пойду с ним.
   Чибис вновь села к столу.
   И вдруг она поняла, ощутила совершенно ясно для себя, что если произойдет такое и она поедет на симпозиум в Англию, то повезет не Баха, нет; она повезет русскую органную программу, совершенно новую для всех и для нее, и это будет не готический стиль высоких микстур и не французская музыка с язычковыми регистрами. Она отыщет в Исторической библиотеке или в Ленинской старинные ноты или использует то, что привезла из Новосибирска в списках из бывших староверческих скитов, и подготовит "светло-светлую" землю Русскую, Гардарику, как называли ее в древние времена, что означало Страна городов.
   Вот как все это должно быть.
   Оля вытащила из колоды одну карту. И это была не пика.
   И Оля подумала об Андрее.
   На следующий день Оля пришла в Министерство культуры, разделась и поднялась на лифте на третий этаж.
   Оля прошла по коридору и остановилась перед дверью с номером пятьдесят четыре - международный отдел. Остановилась, и стоит, и понимает, что это глупо, стоять и не входить, но с ней именно так все и бывает. Никогда прежде она не могла войти ни в учительскую, ни в кабинет к директору школы или теперь в кабинет декана или проректора консерватории. Она подходила к дверям и замирала, так же замирала, как перед клавишами органа: она всегда не доверяла себе.
   Дверь отворилась, и вышла женщина. Едва не наскочила на Олю, потому что не ожидала, что кто-то стоит у дверей. Оля совсем растерялась.
   Женщина извинилась перед Олей и собралась идти по коридору, но заметила, что Оля продолжает стоять перед дверью. Тогда женщина спросила:
   - Вам кого?
   - Меня вызывали, - сказала Оля.
   - Вы Гончарова? - спросила женщина. - Мы вас приглашали.
   И Оле показалось, что женщина даже как-то выделила слово приглашали.
   - Идемте со мной. - Женщина была высокая, с прямой, как у балерин, спиной, в темном костюме, в белой кофточке. Голос у нее был спокойный. Оля уважала женщин с такими спокойными голосами, и она была рада, что помедлила входить в двери, и вот вышла эта женщина.
   Они спустились по лестнице в небольшой зал. Там стоял длинный официальный стол с флажками различных государств, кресла, телевизор, журнальные столики. На столиках были пустые бутылки из-под минеральной воды и стаканы, прикрытые салфетками.
   Женщина пригласила Олю сесть в кресло и села сама.
   - Здесь не помешают.
   Оля молчала. Хотя чувствовала себя уже гораздо лучше.
   - Именно такой я вас представляла, - сказала женщина. - Вам сколько лет?
   - Двадцать один, - ответила Оля.
   Женщина кивнула, потом улыбнулась и сказала:
   - Мой сын обычно так спрашивает о возрасте: вам сколько времени? Он студент МВТУ имени Баумана.
   Оля улыбнулась. Теперь ей было совсем хорошо в министерстве.
   - Вы должны подготовиться к серьезной поездке, - сказала женщина. Программу надо повезти не обширную, но законченную, завершенную. Вы будете выступать в Лондоне, в знаменитом соборе St. Mary или в King Henry chapel. Вам уже сказали об этом?
   - Мне сказали только, что это будет в Англии.
   - Господин Грейнджер очень высокого мнения о вас как об органисте. Вы учитесь в консерватории на вечернем отделении?
   - Да.
   - С кем бы вы хотели подготовить программу?
   - С Ипполитом Васильевичем в музыкальной школе.
   - Хотите там?
   - Если можно. Я привыкла к обстановке.
   - Конечно. И будем надеяться, что, как говорит мой сын, обвала не получится. - Женщина опять улыбнулась. - Это должно быть настоящее сольное выступление, а не концертмейстерское.
   Оля кивнула.
   - Вы слетаете в Ригу и попробуете себя в Домском соборе. Вам надо провести там репетицию. Это пока что предварительный разговор. Мне сказали, что вы очень организованный человек, и я это вижу. Времени перед поездкой мало, так что только ваша организованность может вам помочь преодолеть все возникшие перед вами трудности. Программу не удастся нигде показать, вот если только в Риге, чтобы вы ощутили специфику органа в храме. Мы это обязательно постараемся сделать.
   - Мне бы это помогло, - сказала Оля.
   - Вы будете готовить Баха?
   - Нет, - сказала Оля.
   - Не Баха? - удивилась женщина.
   - Я бы хотела сыграть русскую программу. Старинную.
   - Но господин Грейнджер ждет от вас, очевидно, Баха?
   - И все-таки мне бы хотелось... - тихо сказала Оля. - Я готова к русской музыке больше всего.
   Оле показалось, что женщина ей не верит. Может быть, она вспомнила слова своего сына об обвале?
   - Хорошо, - сказала наконец женщина. - Но знайте, времени, чтобы менять программу, у вас не будет. Теперь идемте, я вам покажу письмо господина Грейнджера.
   Оле хотелось сказать, что ничего менять и не надо будет, но она воздержалась. Она опять как бы остановилась перед дверью, застыла.
   Оля вышла из Министерства культуры и по улице Куйбышева спустилась к Красной площади. Через Боровицкие ворота прошла в Кремль. Ей хотелось побыть здесь среди храмов и старинных зданий, почувствовать все, что ей хотелось сейчас почувствовать.
   Она медленно шла к Соборной площади.
   Кремлевский холм. Еще в летописи Оля прочитала, как Юрий Долгорукий воздвиг небольшие стены деревянного Кремля, "деревянный тын Москвы", а Иван Калита первым создал ансамбль соборов. Потом Дмитрий Донской соорудил каменные стены. В пятнадцатом веке Кремль окончательно сделался центром мощного государства, и тогда воздвигли над городом сигнальную звонницу Ивана Великого.
   Оля любит стоять на Соборной площади именно около Ивана Великого. Площадь устилают розовые квадратные плиты, и кажется, что под ногами они сами тихонько позванивают, "колоколят". Архангельский собор, Благовещенский, Успенский, царь-пушка, царь-колокол, Патриарший дворец. Во дворце музей, выставлена старинная русская одежда, посуда, мебель, в окошках - слюда, двери обтянуты красным сукном. Из дворца по внутреннему переходу можно войти в собор Двенадцати апостолов, где включают для экскурсий через усилители, скрытые в стенах, записанную на пленку "Всенощную" Рахманинова. Звучит во всю мощь живая красота человеческих голосов. "Всенощную" исполняет Государственный хор СССР.
   "Духовное и земное, - думала Оля, слушая "Всенощную". - Что же все-таки это? Духовное - это мысли и чувства, и как можно духовное отрывать от земного? Познавая духовное, познаешь себя, все земное... Надо устремляться к самому себе, и только в себе самом человек может найти силы, чтобы все земное сделать радостным и светлым. Легенды в Библии очень красивые и возвышенные. Поэтому и музыка, написанная на их тексты, тоже красивая и возвышенная. Но она написана людьми и для людей".
   Когда Оля на Соборной площади поднимала голову и смотрела на купол Ивана Великого, она видела его сверкание в небе - шлем прошлого над современной Москвой. Белая с золотом симфония; великая история великого народа.
   И она будет играть - о прошлом и будущем, и программу назовет "Иван Великий". Стоит он, окруженный детьми, и они смотрят на него, задрав головы. Они тоже стоят под его боевым шлемом и тоже, может быть, слышат, как в Оружейной палате, около Боровицких ворот Кремля, играет сейчас первый русский орган, выступают первые органисты из крепостных крестьян. Это было все здесь: и скоморохи, и гусляры, и дудочники, и народные празднества, и гул сигнального Ивановского колокола - призыв к народному восстанию.
   И Оля слышала этот "варган", голос прошлого и будущего, и когда так с ней бывало, когда она так чувствовала Родину, к ней приходила жизнь, побеждающая время, приходило счастье бесконечное. Хотелось подарить людям самую правдивую и единственную музыку, от которой ты сама потом падаешь без сил, потому что до конца отдаешь себя.
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   Они ехали в "Тутмосе" - Санди, Ладя и Арчибальд. Трое. Санди и Ладя сидели вместе, Арчибальд сидел один сзади. Он просунул голову между Ладей и Санди и положил ее на спинку переднего сиденья - он хотел быть рядом, совсем рядом с Санди и Ладей: он ведь знал, куда они ехали все трое.
   Ладя медленно вел "Тутмос". Зима никак еще не могла начаться в полную силу, но все-таки лед уже затянул мостовую и, растопленный сверху солнцем, был покрыт водой, и мостовая была сложной для транспорта.
   Никогда еще Ладя не сидел за рулем так напряженно, как сегодня. Не гоночный монстр, а всего-навсего "Тутмос", но в "Тутмосе" ехала Санди: был тот день, когда двое должны были остаться вдвоем навсегда.
   Санди молчала, улыбалась чему-то внутри себя, чего не должен знать пока никто.
   Тщательно уложенные волосы были прикрыты белой сеточкой, сбоку приколот букет ландышей. Ландыши прислали из Ялты авиабандеролью и велели спрятать в холодильник, чтобы лежали до этого торжественного дня. Сегодня их вынули, и теперь они были совершенно свежие в волосах у Санди.
   Ладя ездил к Аркадию Михайловичу, чтобы он разрешил взять "Тутмос": Санди хотела, чтобы Ладя, она и Арчибальд поехали в загс на "Тутмосе".
   Ладя так все и сделал. На тонком прутике, вставленном в радиатор, развевалась длинная белая лента, ее привязал Ладя: флаг во имя невесты.
   Мать Санди, ее отец и гости приедут в загс позже, когда надо будет поздравлять, пить шампанское и фотографироваться. Так хотела Санди, и тут даже мама ничего не сумела с ней поделать. Отец Санди был человеком спокойным и ни во что не вмешивался. Дочку он любил нежно и подарил ей на свадьбу афишу с ее первым выступлением, которую он сохранил, кинокамеру "Кварц" и всю свою библиотеку, в которой были собраны книги о цирке. И еще, перед тем как Санди уехала сегодня на "Тутмосе", он подарил ей маленького фарфорового зайца - игрушку из своего детства. Мать Санди подарила Ладе большой транзисторный приемник "Спидола VEF". Брат Лади прислал деньги - взнос на однокомнатную квартиру. На бланке перевода так и написал: "Первое твое жизненное пространство в квадратных метрах". Аркадий Михайлович, когда передавал "Тутмос", сказал, что сзади лежит ящик, а в ящике все необходимое для хозяйства: кастрюли, сковородки, посуда, пачка соли. Смешной и неожиданный подарок сделали для Санди клоуны Московского цирка: на пустой яичной скорлупе, из которой через маленькую дырочку было выпущено содержимое, нарисовали "маску клоуна Санди", ее творческий портрет. Это для сдачи маски в международную коллегию клоунов. Оказывается, так регистрируются типажи клоунов всего мира, их грим. А у самого Лади в кармане лежали в коробочке два золотых кольца.
   Когда "Тутмос" подъехал к зданию загса, на тротуаре стояли свидетели, которых пригласили Санди и Ладя. Свидетелем Санди была ее подружка по училищу Катя Щербакова. Она была сатириком-дрессировщиком, работала на манеже училища с попугаем Фредериком и осликом Укропом. Катя была толстенькая, в длинном пальто с застежкой на мужскую сторону. Пальто перешила себе из пальто брата. Сделала сатирическое макси. Иначе на это пальто смотреть нельзя было.
   Рядом с ней стоял Ладин свидетель - Павлик Тареев. Он выглядел так, как надо было выглядеть по такому случаю: был похож на солидного преуспевающего нотариуса. Увидел Ладя и Франсуазу. Конечно, она: высокая, взрослая, в дубленке, шапке из лисы-огневки и кожаных сапогах. В Франсуазе теперь навсегда поселилось что-то русское, проникло в ее лицо, в ее манеру носить шапку, слегка сбив ее на затылок, как носят у нас шапки-ушанки девушки.
   Значит, это Дед привел Франсуазу.
   Ладя быстро выбежал из машины. Он хотел открыть дверцу со стороны Санди, чтобы Санди вышла, но это с поразительным проворством тут же проделал Павлик, подал Санди руку.
   Арчибальд вышел из машины. Он искал себе места в сегодняшнем дне, боялся, что его не включат в веселье, и дважды громко басом пролаял. Санди наклонилась к нему и обняла за шею, она ему что-то говорила, а он кивал большой черной головой, он даже не сердился, что она сегодня надушилась. Потом он отошел к "Тутмосу" и сел.
   Все вошли в здание загса, разделись.
   Пожилая работница на вешалке осмотрела Санди и поправила ей сеточку на голове. Санди была очень тихая. Может быть, так Санди привыкает к счастью.
   В холле на диване сидела еще одна свадьба: двое смущенных и несчастных от всего происходящего. Санди и Ладя оказались с ними рядом. Двое на диване им кивнули: они нервничали, искали сочувствия.
   Павлик Тареев пошел куда-то о чем-то узнавать, хотя никуда ходить не надо было: все известно, что как будет, в какое время. До этого времени оставалось десять минут.
   Большие двустворчатые двери в зал были закрыты.
   Катя Щербакова подошла к дверям, приложила ухо и послушала. Франсуаза сказала другой свадьбе:
   - Amour.
   Свадьба улыбнулась. Она приехала очень рано в загс и сидела, ждала своей очереди. И от этого, что приехала очень рано, волновалась все больше и больше: отчетливо было видно, как на невесте дрожит фата, будто легкий парус под ветром.
   Пожилая работница, служившая на вешалке, принесла бокал, из которого пьют шампанское. Стоял он на блюдце, и был в нем просто теплый чай. Лежал еще на блюдце кусочек сахару.
   Работница сказала дрожащей невесте:
   - Займи себя чайком.
   Вернулся Дед:
   - Там уже фотографируются. Сейчас вызовут нас.
   Франсуаза сказала Ладе, чтобы он взял Санди за руку и так теперь уже стоял и ждал, когда откроются двери. В Париже в мэрии так делают, и она просит их так сделать.
   Франсуаза смотрела на Санди и была счастлива ее счастьем. Она тоже любит одного человека. Ждет, когда он скажет ей, что он ее тоже любит. Он ее любит. Но он немножко смешной и заносчивый. Знает жизнь и этим весьма гордится. Но как взять Франсуазу за руку, он никак не сообразит. Франсуаза подождет еще немного, а потом сама примется за дело.
   На праздник Нового года Франсуаза улетит в Париж. В последнем письме мама писала, что ездила в Арль, делала репортаж к девяностолетию со дня рождения Пикассо о его выставке в Арле. Если мама ездила в Арль - это значит Камарга. Это значит - рядом отец. Может быть, отец и мать будут когда-нибудь вместе. Очень захотелось повидать маму, сказать ей обо всем, о чем сейчас подумала, о себе, о ней, об отце.
   Франсуаза представила, как она едет с аэродрома домой. Новый оптовый рынок, университетский городок, окружная автострада, сад Монсури, маленький магазинчик "Оптика" (где она обязательно купит для Маши новые красивые очки). Мост через Сену, церковь Мадлен - и Франсуаза дома. Мама прижимает ее голову к себе крепко и молчит. Не надо молчать, мама!
   Работница еще раз внимательно оглядела Санди, осталась довольна ее внешним видом и ушла на свою вешалку.
   Двери открылись. Вышла женщина в нарядном платье, в лакированных туфлях на высоких каблуках, спокойно, по-домашнему сказала:
   - Александра Мержанова и Владислав Брагин, вы готовы? Прошу вас.
   Потом взглянула на тех двоих, которые сидели на диване, и двое заговорили, оба сразу запинаясь от волнения:
   - Ничего... мы... тут ничего...
   Женщина качнула головой:
   - Вы здесь уже около часа.
   Они улыбнулись, и в их улыбках была абсолютная беззащитность.
   - Ну хорошо. - И женщина показала, чтобы Санди и Ладя шли за ней.
   Ладя держал Санди за руку, как велела Франсуаза.
   Круглый белый зал с широкими окнами. Стол, покрытый светлым зеленым сукном. Кресло с высокой резной спинкой.
   Когда Санди и Ладя подходили к столу, Санди заметила в окно, что на крыше "Тутмоса" сидел Арчи и голова его была повернута в сторону окна. А Ладя, когда подходил к столу, почувствовал, что от Санди, несмотря на духи и ландыши, все-таки пахнет бензином: значит, "Тутмос" был вместе с ними. И тут он тоже увидел в окно Арчибальда, и как он смотрит сюда в зал, и ему, конечно, все видно.
   На столе лежала большая раскрытая книга, переплет ее по краю был обшит красным шнуром. Санди и Ладя распишутся в книге, распишутся и свидетели. Ладя достанет из коробочки два совсем маленьких колесика и наденет на палец Санди одно колесико, а другое Санди наденет Ладе на палец. Это будет на долгое счастье им друг от друга.
   Женщина подошла к столу и встала с той стороны, где было кресло.
   Санди и Ладя остановились по эту сторону стола. Сзади них - Павлик, Катя и Франсуаза.
   - Александра Мержанова и Владислав Брагин, - сказала женщина, - вы вступаете на совместный путь в вашей жизни. Александра Мержанова, вы согласны быть женой Владислава Брагина?
   - Согласна, - сказала Санди.
   Ее ответ напомнил ей все те захватывающие романы, которые она читала в детстве. Только не было священника, а был депутат районного Совета женщина в нарядном платье. Санди вообще не любила церкви и всякие иконы. Иконы вызывали в ней тоску даже в музеях.
   - Владислав Брагин, вы согласны быть мужем Александры Мержановой?
   - Согласен. - И Ладя качнул руку Санди. Он все еще держал ее за руку, чувствовал ее пальцы с розовым и чуть клейким от тепла перламутром.
   - Александра и Владислав, - сказала депутат, - вы будете вместе. В вашей жизни могут быть сложные дни, но вы должны помнить друг о друге и быть вместе и в малых и в больших поступках.
   Теперь Санди тихонько качнула Ладину руку. Не хотела она сейчас быть никем иным - ни Джульеттой, ни девушкой-гусаром, ни даже клоуном, - она хотела быть Александрой, женой Владислава.
   - Распишитесь здесь, пожалуйста. Сначала вы, Александра, - сказала женщина и придвинула к краю стола раскрытую книгу.
   Санди наклонилась над книгой, взяла ручку и расписалась. Буквы получились большими, и как будто их тоже качнул ветер.
   - Владислав, теперь вы распишитесь.
   Ладя расписался.
   - Прошу расписаться свидетелей.
   И тут вдруг раздался звон бьющейся посуды: это Дед достал из-под своего пиджака обыкновенную тарелку, которую он принес, подкинул ее, и тарелка со страшным грохотом разбилась у ног Александры и Владислава.
   Павлик знает, что и когда надо делать.
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   Это не было совпадением, что им назначили одно и то же время. Когда Ладя вошел в кабинет Валентина Яновича, то в кабинете сидел Андрей. Профессор был в соседней комнате. Андрей вздрогнул. Ладя это заметил. Лицо у Андрея вздрогнуло.
   Ладя положил на стол скрипку и потом решительно сделал несколько шагов по направлению к Андрею. Андрей встал и улыбнулся, теперь уже спокойно и как-то даже тихо. В глазах только появилось выражение, знакомое Ладе. Но появилось на какое-то мгновение.
   Ладя тоже улыбнулся. Он знал, что скоро встретится с Андреем, боялся этой встречи, потому что боялся обнаружить свое счастье, которым был переполнен. Это было нехорошо, нечестно по отношению к Андрею, так думал Ладя.
   Они оба застыли в нерешительности, в ожидании первых очень важных для них обоих слов. Таких слов, которые не должны были никого из них обидеть. Разговор должен был как-то начаться, и усилия на это требовались от обоих.
   - Ты меня искал, я знаю, - сказал наконец Андрей.
   - Тебе "гроссы" передали?
   - Да.
   Ладя колебался, сказать ли Андрею, что он его видел в тот день на Тверском бульваре. Решил не говорить. Андрей не хотел, чтобы его кто-нибудь видел тогда, если он сидел рядом со школой и консерваторией и никуда все-таки не пришел. Ладя потом обегал весь бульвар, и Андрея не было. Ладе казалось, что он должен был увидеть Андрея еще раз, и немедленно.
   - Занимайся первым, - сказал Андрей. - Пойду погуляю, я никуда теперь не тороплюсь.
   Разговор напомнил Ладе их встречу в детстве, в метро. Что-то опять не получалось, хотя все было по-другому и не так.
   Слышно было, как Валентин Янович разговаривал по телефону.
   Андрей еще раз улыбнулся и медленно направился к дверям кабинета. Потом в дверях, опять как тогда в детстве, в метро, задержался и вдруг сказал:
   - Я как-нибудь зайду к тебе. - Тут же добавил: - К тебе и к Санди. Почему молчишь о Санди?
   - Так вот... не пришлось еще, - неопределенно ответил Ладя.
   Андрей подумал: действительно "так вот... не пришлось еще". Или Ладя специально промолчал, чтобы ничего не подчеркивать?
   - Я тебя поздравляю.
   - Она ждет, когда мы с тобой встретимся, - сказал Ладя.
   Андрей удивленно поднял брови. Это было правдой, и Андрей это понял. И, пожалуй, это было главным в их сегодняшнем разговоре.
   Валентин Янович увидел, что Андрей стоит в дверях.
   - Я не предлагал кому-нибудь из вас уйти, - сказал Валентин Янович. Сегодня вы нужны мне оба.
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
   Идею работы над скрипкой Иванчик и Сережа изложили главному инженеру завода и главному технологу. Главный инженер и главный технолог не возражали - работа экспериментальная, интересная и будет проводиться на испытательной станции в нерабочее время.