Коршунов Михаил. Бульвар под ливнем (Музыканты)

   Гремела радиола, гремели голоса, которые ни в чем не уступали радиоле. Мебель в комнате жила своей самой активной жизнью. Двое играли в шахматы, Иванчик и Сережа. Шахматную доску держали в руках, потому что играли стоя. Вокруг них танцевали. Иванчик и Сережа иногда поднимали шахматную доску высоко над головой, чтобы танцующие случайно не смахнули фигуры. Иванчику и Сереже кричали:
   - Фракционеры! Изоляционисты!
   Еще их называли "гроссами" - это значило "гроссмейстеры". Это была их настоящая кличка, уважительная.
   Кто-то в коридоре зацепил головой висячую лампу, кто-то показывал на своем пальто вешалку, которую он сделал из толстой цепочки, у кого-то ботинки следили, как грузовик, и его не впускали в комнату, и он стоял подсыхал.
   Пришел Андрей Косарев.
   - Привет, - сказала ему Рита весело.
   - У тебя гости? - нахмурился Андрей.
   В квартире становилось все шумнее, все громче звучала радиола. В танце выделялся высокий паренек - круглое широкое лицо и забавный курносый нос, слишком маленький для такого лица. Витя Овчинников. Танцевал с девочкой, на которой были эластичные брючки и "битловочка".
   - Витя, кочегарь! - кричали ребята. - Включай ускоритель!
   - Наташа, не уступай! - кричали девочки и сами приседали и в такт прихлопывали.
   Витя Овчинников ловко в танце проскользнул под шахматной доской.
   - Двойной сальхов!
   Тогда и Наташа вслед за Витей проскользнула под доской и еще сумела дополнительно крутнуться на месте.
   - Двойной тулуп!
   - Витя, прибавь в коленях.
   - Зачем? Бей интеллектом!
   "Гроссы" невозмутимо продолжали играть. Андрей стоял в стороне. Он Ритин друг. Знаком с Ритиными одноклассниками, но все-таки он здесь чужой. Андрей начал жалеть, что пришел, и поэтому злился. Он хотел видеть только Риту. Но ему совершенно не хотелось быть в гуще веселья.
   - О великом думаешь? - спросила Рита. - А мы просто танцуем.
   - Ну и что? - небрежно сказал Андрей.
   - Ничего, - спокойно сказала Рита. - Танцевать будешь?
   - Не буду. Страусиный оптимизм.
   - Соизволишь кофе выпить?
   - Нет.
   - Сладкий пирог? Приобретен в кулинарии "Будапешт".
   - Нет. - Андрея злило, что Рита не одна.
   - Тогда в шахматы. Сережа! Иванчик! Хочу с ним сыграть. - И Рита показала на Андрея.
   - Не люблю твое такое настроение, - сухо сказал он и отвернулся.
   - А мы обычные смертные! - Рита тоже рассердилась. - Мы не таланты!.. - Риту всегда раздражало в Андрее нежелание скрывать настроение и свою какую-то надменность - не в отношении ее, а вообще как свойство его характера.
   - Успокойся, - сказал Иванчик Рите. - Нехорошо.
   - Не успокоюсь!
   - Андрей, не обращай внимания.
   Андрей вежливо улыбнулся. Из всей Ритиной компании ему нравились Иванчик и Сережа. Они были ему понятны.
   - Я думал, у тебя никого нет, - сказал Андрей примиряюще. Пригласить хотел.
   - Куда?
   - Тут... на завтра. - Андрей замолчал. - Концерт. Я буду выступать.
   - Ребята, меня приглашают на концерт. Вот он! - Рита показала на Андрея. Потом повернулась к нему: - А я приглашаю тебя сыграть со мной в шахматы. И сегодня! - Рита уже не хотела ничего прощать Андрею. - Длинный вон танцует... - Она кивнула на Витю. - Влюблен в меня с третьего класса. Все сделает, что потребую.
   - А ты?
   Рита откинула голову и посмотрела на Андрея.
   - А ты? - повторил он.
   - Играй на скрипке, если не хочешь в шахматы. Сейчас играй! Для всех. Ты ведь их не приглашаешь! - Рита показала на ребят. - Они тебе не нужны...
   Ребята понимали, что Рита, может быть, и не права, но Андрей для них был все-таки "человек не из нашей школы".
   - Заказывают твист! - крикнула Рита.
   Тот, у кого следили ботинки, незаметно вошел в комнату, негромко спросил:
   - Музыкально-литературный утренник, а?
   Иванчик опять сказал:
   - Не надо, Рита.
   - Надо, - упрямо ответила Рита.
   Выключили радиолу, и в комнате образовалась тишина, та самая, при которой не знаешь, куда девать руки или куда деться вообще самому. Подобная тишина возникает в жизни непредвиденно и быстро делается безвыходной для того, по чьему поводу она возникла.
   Рита стояла перед Андреем, дерзкая, насмешливая. Андрей побледнел, губы его превратились в узкую полоску. Грудь его была неподвижной, и казалось, Андрей не дышит совсем.
   - Витя, дай скрипку, - сказала Рита.
   Витя принес из коридора скрипку и смычок Андрея. Рита взяла и держала теперь сама скрипку и смычок.
   - Ладушки, ладушки... Где были - у бабушки... - Витя начал прихлопывать в ладоши и пошел по кругу.
   Андрей побледнел еще больше. На лице только слегка подрагивали ноздри. Руки были опущены, застыли, и только слегка тоже подрагивали кончики пальцев. Он должен был принять какое-то решение. Немедленно! Это все понимали, и прежде всего сам Андрей.
   Рита держала скрипку и, совсем как Ладька, покачивала на пальце смычок. Так. Небрежно. Коричневый прутик.
   Андрей выхватил у нее скрипку и начал отпускать на колках струны. Вдруг сорвал одну струну, и она повисла, как простая проволока... Вторую, и она тоже повисла, как простая проволока...
   - Зачем ты это? - попытался вмешаться Иванчик. - Что ты делаешь!
   Андрей не обратил на Иванчика никакого внимания. Еще рывок - и оборвана третья струна. Потом он выхватил у молчавшей Риты смычок, поднял скрипку и провел смычком по единственной оставшейся струне. Он будто швырнул звук к ногам Риты. Андрей вначале не думал срывать струны, а хотел их только спустить с колков, кроме одной. Но так получилось... Он не владел уже собой.
   - Танец на одной струне, - объявил Витя.
   Андрей полным смычком и на полную силу начал играть ритмичный танец. Он посчитается за все, что с ним произошло в школе, потом здесь, в гостях у Риты!
   Смычок прыгал, кувыркался. Андрей перебрасывал его за подставку, и опять за подставку, и опять обратно. А потом пальцами по корпусу скрипки, как по барабану, а потом опять смычком - и-а-а!.. И опять пальцами... Андрей оскорблял скрипку и себя. И пусть... И пусть... Вундергайгер! Ослиный мост!.. Но так он сейчас защищался и ничего другого придумать не мог. Он никогда ничего не мог придумать.
   Ребята молчали. Только Витя Овчинников крикнул:
   - Андрюшка гений!
   Рита смотрела на Андрея. Она чувствовала себя виноватой во всем, что случилось теперь вот со скрипкой, с Андреем. Она знала, что умеет быть виноватой, но тоже ничего не могла с собой поделать. Никогда вовремя. И в особенности в ее отношениях с Андреем. Она их еще сама не понимала и не хотела заставить себя это сделать. Почему-то для этого требовались усилия, и это ее смущало.
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   По коридору шел Всеволод Николаевич, директор. Он только что вернулся из консерватории, где обо всем окончательно договорился - помещение для распевки хора, орган, рояли, артистическая комната, раздевалки, буфет. Надо предусмотреть и проверить все до мелочей. Лучше всего попытаться это сделать самому, так спокойнее. Хотя бы в той степени, в которой вообще может быть спокойным директор школы.
   Всеволод Николаевич подошел к двери кабинета, толкнул дверь заперто. Пожал плечами и отправился дальше.
   Директор заглядывал в классы, показывал руками - не отвлекайтесь, репетируйте. Сейчас нет чинов и званий, все равны в своей ответственности перед завтрашним днем. В одном классе - фортепьянный ансамбль. В другом арфы. Бежали под пальцами струны, будто мелкие волны на ветру. В репетиционном зале собрался школьный хор. Тоже все были очень серьезными. Горел свет в нотной библиотеке. Там, известное дело, сидел Гусев. Директор решил в библиотеку не заглядывать - Гусева ему и без того хватает, - и он направился в учительскую. Только открыл дверь, как к нему подскочила диспетчер Верочка и начала обеспокоенно говорить:
   - Звонил Савин-Ругоев. Приедет на концерт. Страшновато как!
   - Вы перепутали, Верочка, Савин-Ругоев, очевидно, просто приедет в консерваторию по своим делам.
   - Он спрашивал, когда начало концерта.
   Из другого конца учительской прозвучал голос Ипполита Васильевича:
   - Это я его позвал.
   Старейший педагог школы сидел в своей среднего размера карете, и было непонятно, дремал он или о чем-то думал.
   - Ипполит Васильевич, как вы могли... - опять обеспокоенно заговорила Верочка. - Пригласить знаменитого композитора так вот... К нам. - Верочка при этом взглянула на директора, ожидая поддержки, но директор молчал.
   Ипполит Васильевич выглянул из кареты и качнул головой:
   - Пускай послушает злодеев.
   Голос у него был насмешливым. Насмешливыми были и его глаза под седыми низкими бровями. Брови были похожи на козырьки, опущенные в солнечный день над витринами.
   - Юный господинчик показал мне свое сочинение. Полифонией увлекается. Имеет собственные мысли о Беле Бартоке.
   В учительскую заглянула комендант Татьяна Ивановна:
   - Всеволод Николаевич, я вас повсюду ищу. Ключ от кабинета у меня. Там сидит Ладя Брагин. Занимается.
   - Где Кира Викторовна?
   - Премьера у ее мужа.
   - Ах да... Я забыл.
   - Всеволод Николаевич, так его можно отпирать?
   - Кого?
   - Брагина.
   - Еще один злодей, - сказал Ипполит Васильевич.
   - Идемте. - И директор поспешил выйти из учительской.
   По коридору директор шел быстро, но Татьяна Ивановна все же сумела его обогнать и первой оказалась перед дверью кабинета. Поворачивается ключ в замочной скважине. Татьяна Ивановна и директор входят в кабинет. В кабинете никого.
   - Куда же он подевался? - Татьяна Ивановна растерянно смотрит по сторонам, а затем почему-то на потолок.
   Директор тоже удивлен. Ладонью потер подбородок, сказал:
   - "Картинная галерея" сошлась, надеюсь, Татьяна Ивановна?
   - "Могилу Наполеона" я раскладывала.
   - "Могила" - самый сейчас подходящий пасьянс.
   В полуподвале, как раз под кабинетом директора, располагается склад музыкальных инструментов. Окна узкие, темноватые, почти у потолка. Сквозь все помещение тянутся длинные деревянные полки, на которых громоздятся ящики, коробки, футляры от инструментов. Два огнетушителя украшают собой толстый опорный столб, покрашенный, как и весь полуподвал, неопределенной серой краской.
   В углу склада, будто египетская пирамида, возвышалась гора скрипок. Среди скрипок лежало много маленьких, которые не больше школьного пенала. На скрипках мелом было начерчено "списать" и поставлены номера. Подобная надпись и номер были на рояле, который стоял без крышки, без клавишей, струны завязаны в пучок. Вдоль стен выстроились большие медные трубы, которые надевают через плечо и которые способны заглушить оркестр, черные кларнеты, красные фаготы. Присел в углу контрабас: он сегодня много потрудился. Его даже пытались возить на стульях вместе с партитурами симфоний и клавирами.
   Павлик Тареев смотрел на старые, покрытые пылью скрипки, и в глазах его были растерянность и недоумение.
   - Их выбросили? - спросил Павлик у кладовщика.
   Кладовщик, с худым обиженным лицом на длинной шее, плоскогрудый, невзрачного вида человек, разбирал скрипки.
   - Больше не нужны.
   - Как узнали, что больше не нужны?
   - Утиль.
   Кладовщик взял скрипку, повертел, а потом разломил надвое, как сгнившее яблоко, и швырнул обратно. Взметнулась пыль над пирамидой. Стук эхом отозвался в больших медных трубах. Покачнулись и снова застыли черные задумчивые кларнеты, сверху донизу застегнутые на металлические пуговицы-клапаны.
   - Перепилили. Такие вы тут артисты.
   Кладовщик взял ручку с обыкновенным пером, макнул в чернильницу и, склонившись над ведомостью, вычеркнул из нее номер уничтоженной скрипки.
   - А тебе, собственно, что?
   Павлик молчал, потрясенный.
   - Зачем пришел?
   - Струну получить.
   - Можно. Пойдем. Струны в шкафу в коридоре.
   Но Павлик не двинулся с места. Он все еще не отрывал взгляда от скрипок.
   Кладовщик вышел в коридор, отпер шкаф, достал пакет со струнами, но Павлика в коридоре не было. Кладовщик вернулся к дверям склада, толкнул дверь - не поддается. Удивленно посмотрел и подналег плечом. Ни с места. Тогда начал стучать кулаками.
   - Открой! Эй!
   - Не открою, - сказал Дед.
   - Как же понимать? - растерялся кладовщик.
   - Не открою, и все.
   Из-за дверей послышался резкий скрип: Павлик сдвинул с места рояль, он хотел забаррикадировать дверь. В решительную минуту он решительный человек. Личность. Павлик вспотел, словно опять был на уроке. Он изо всех сил упирался ногами в пол и медленно двигал рояль по направлению к двери.
   Кладовщик грозился, просил, убеждал, но Павлик был неумолим. Он не допустит, не позволит, чтобы на его глазах ломали скрипки.
   Павлик вел сражение с кладовщиком, а у Франсуазы были свои заботы: она пыталась научиться кататься на коньках, хотя бы стоять. Для чего это надо было, она не знала, но очень хотелось этого. Неужели такая неспособная, что ничего не получается? Это сердило и огорчало. В школе в Париже она играла в ручной мяч, в стрелы "дартс", и потом, у нее лучше всех трещали шары на веревочке, "бульданги". Встряхиваешь шары, и они друг о друга стукаются, у кого дольше. Все ребята в Париже увлекаются "бульдангами". И в конце концов, ее отец гардиян, и он научил ее не пугаться черных быков. В Париж отец никогда не приезжает. В Париже Франсуаза живет только с мамой. Почему это так? Ей неизвестно.
   На спортивной площадке во дворе музыкальной школы горели огни. Летом на площадке играют в баскетбол, зимой залит каток. Несмотря на приближение весны, к вечеру подмораживало, и еще можно было кататься.
   Ребята гоняли шайбу в одни ворота, тренировались. Воротами служил ящик из-под апельсинов. На другом ящике сидела Франсуаза. Она долго надевала коньки, примерялась, встала на лед и сделала несколько шагов. Но опять ничего не получилось - Франсуаза упала. Подъехал один из мальчиков, протянул клюшку:
   - Держись.
   - Mersi bien! Спасибо!
   Франсуаза ухватилась за клюшку. Мальчик показал - смелее, вперед!
   Франсуаза отпустила клюшку.
   А минут через десять в школе раздались протяжные рыдания. Всеволод Николаевич замер. На лице его был испуг.
   - Уби-ился наш француз!..
   Теперь директор узнал еще и голос Татьяны Ивановны.
   Первой в кабинет директора вбежала Франсуаза. За ней Татьяна Ивановна. У Франсуазы было оцарапано лицо, вспухла на лбу шишка, по щекам бежали слезы, перемешанные с талым снегом. Волосы рассыпались по плечам, и в них тоже был снег.
   - Я учился коньки...
   - Тебе больно?
   - Выступать... Non! Non! - закричала Франсуаза и показала на свое лицо.
   - Тебе больно?
   - Non, - упрямо сказала Франсуаза. - Выступа-ать... Oh, non!
   Перед директором была настоящая француженка, которая прежде всего была потрясена испорченным лицом.
   Всеволод Николаевич растерянно смотрел на Франсуазу.
   - Где же Кира Викторовна? - задал себе вопрос директор и сам ответил: - Ее не будет. Non.
   Директору бы сейчас походить из угла в угол кабинета широким шагом, постучать каблуками, но он это не умеет. Он ничего такого не умеет, хотя он и директор.
   Появилась Верочка.
   - Я вызвала такси, - бодро сказала она. - Не волнуйтесь, Всеволод Николаевич.
   Через несколько минут Франсуаза оказалась в такси. Мелькали за окнами машины светофоры. Куда ее везут? - думала Франсуаза. Что с ней будут делать?
   Такси резко остановилось. Франсуаза увидела большое здание, узнала проспект Калинина. Так она совсем рядом со школой! Они с Машей ходят сюда в магазины за красивыми открытками и еще покупают диски - грампластинки.
   До половины окна здания были задрапированы белым. Пусть только попробуют положить ее в больницу, она такой крик устроит, погромче еще, чем в школе кричала! Она пожалуется правительству! Она не хуже Деда разбирается в жизни, будьте спокойны! Завтра концерт, вот что ужасно. Кто ее теперь успокоит? Мама далеко, а то бы она сказала: "Bonne huit. Dors bien. Je te raconterai le contenu du film"*. Мама - комментатор парижского телевидения. А если бы мамы не было дома, Франсуаза включила бы телевизор, и тогда мама, возможно, появилась бы на экране.
   _______________
   * Спокойной ночи. Хорошо спи. Я тебе расскажу фильм (франц.).
   Год назад мама провожала Франсуазу в аэропорту Орли, когда отправляла ее сюда, в Россию. Уже подкатил к дверям самолета выдвижной коридор, по которому прямо из вестибюля Орли входишь в самолет, а мама все не отпускала Франсуазу, крепко прижимала ее к себе...
   В приемной Института красоты стоял аквариум с золотыми рыбками, росли финиковые пальмы в кадушках, в большой клетке бегала белка. Несколько женщин негромко разговаривали, обсуждали рецепт диеты на очки: булочка двадцать пять очков, кусок сыра - пол-очка, макароны - тридцать семь очков, а гусь почему-то ноль очков.
   Освещенная большой лампой, Франсуаза сидела в кабинете врача. На высокой табуретке перед ней - врач-косметолог. Тампонами, щеточками, кисточками обрабатывала лицо Франсуазы, гладила маленьким утюгом, но только утюг был не горячим, а, наоборот, совершенно холодным. Франсуаза понимала, что она в Институте красоты. Ей здесь очень нравилось, и она успокоилась. Морщила нос. А как же: пусть врач обратит внимание на морщинки, лишних нет? Не завелись еще? Стареть совсем не хотелось, а хотелось научиться кататься на коньках.
   Пока Франсуаза сидела в кресле в институте, в школе, в полуподвале, разгорался скандал: кладовщик стучал в дверь склада все громче:
   - Открой!
   - Не открою.
   - Что случилось? Я струну тебе подобрал.
   - Ничего мне от вас не надо, - угрюмо отвечал Павлик.
   На шум прибежал директор.
   - Вот! - И кладовщик показал директору на закрытую дверь.
   - Почему вы, Тареев, так странно себя ведете? - сказал директор скорее не Павлику, а закрытой двери.
   - Никому не открою, - категорически заявил Павлик.
   - Но мы не понимаем, что произошло! Разумные люди должны разумно объясниться. Вам не кажется? - Всеволод Николаевич с надеждой посмотрел на дверь.
   Но дверь голосом Деда закричала:
   - Скрипки ломают! Говорят, пилите, пилите... Не хочу пилить!.. Мы скрипачи. Музыканты!
   Директор беспомощно стоял у двери, надо было что-то предпринимать, а что? Сказать Павлику воспитательную речь или стучать в дверь кулаком?
   Прибежала Верочка.
   - Француженку отправила, - сказала Верочка.
   Но директор показал ей на запертую дверь:
   - Вот!
   - Что? - не поняла Верочка.
   - Не "что", а "кто", - сказал директор.
   Верочка, как всегда, была на высоте: постучала в дверь одним пальцем и без всяких меморандумов сказала:
   - Вызову пожарных.
   Послышалась возня, и дверь открылась. На пороге появился Павлик, он поглядел на кладовщика и сказал:
   - В суд подам. Товарищеский.
   Кладовщик в удивлении открыл рот, потом закрыл: никаких ответных слов у него не нашлось. А Павлик, гордый, удалился.
   В кабинете директор взглянул на гипсовый слепок руки знаменитого музыканта и, может быть, вспомнил, что и он был знаменитым музыкантом. До того памятного дня, когда его пригласили в Мосгороно и предложили быть директором. "А музыка?" - спросил Всеволод Николаевич. "Можно быть музыкантом и директором", - сказали в Министерстве культуры.
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   В Большом театре шел балет, красочная премьера - принцы, принцессы, пажи, заколдованные звери.
   Это если смотреть из зала на сцену, на премьеру. Кира Викторовна смотрела так вот, из зала. А если смотреть на премьеру сквозь узкую щель, которая бывает в рыцарских шлемах, то видно все совсем иначе, по частям. Рыцарь перевел взгляд со сцены в оркестр. Оркестр огромный и разнообразный по составу. Рыцарь внимательно следил за дирижером. Ему это не надо было по ходу спектакля - он весь спектакль всего-навсего героически стоял на месте. Просто когда через щель смотришь вдаль, то видно разного очень много.
   Закончился первый акт балета. Медленно и торжественно опустился занавес. Занавес - это действующее лицо в театре, персонаж. За кулисами возникла суета: началась подготовка декораций ко второму акту.
   Кира Викторовна вошла в служебный буфет. За столиками расположились феи. Сидела лягушка, курила сигарету и беседовала со стрекозой. Большой серый филин вязал на спицах. Заколдованное дерево вслух читало еженедельник "За рубежом" своему соседу - заколдованному пню.
   Вдруг Кира Викторовна, как ей показалось, увидела знакомую физиономию. Но позвольте! Кулисы Большого театра и... Не может быть. Обозналась. Померещилось... Лягушки, филины, стрекозы, черти - и теперь... Кира Викторовна в задумчивости наскочила на курящую лягушку.
   - Простите.
   Лягушка что-то квакнула и выпустила струйку дыма.
   А в буфете был Ладя Брагин. Он быстро захлопнул на шлеме забрало. Ладя не сомневался, что увидел Киру Викторовну. Теперь была надежда только на рыцарские доспехи. Ладя затих внутри брони.
   Буфетчица протянула Ладе стакан лимонада, а Ладя стоял перед буфетчицей в доспехах с опущенным забралом, не двигаясь, молчал. Как и полагалось ему по ходу спектакля. Буфетчица откинула забрало, и в ту же секунду Кира Викторовна перестала сомневаться.
   - Брагин! - И еще раз громко окликнула на весь служебный буфет: Ладя!
   Ладя, гремя доспехами, кинулся прочь из буфета. Кира Викторовна, потеряв Ладю из виду, отправилась в гримерную собственного мужа, куда она шла с самого начала: ей нужен был муж, и пусть он теперь перед ней предстанет.
   Григорий Перестиани спокойно сидел перед зеркалом, закрыв глаза, чтобы не выходить из образа, но в этот момент к нему вошла Кира Викторовна.
   - Представляешь, иду и вижу Брагина!
   - Какого Брагина?
   - Моего Ладю Брагина. Здесь!
   - Поменьше надо читать детективов. - Перестиани все еще надеялся не выйти из образа.
   - Он был в буфете, - сказала Кира Викторовна. - И у него была секира.
   - У кого?
   - У Брагина. Удрал из-под замка.
   - Послушай, Кира, имей совесть. Дома только и слышу о скрипачах. Теперь в театре. На моей премьере! - Из образа пришлось не то что выйти, а просто выпасть.
   - Зачем в рыцари их берете? Отвечай! - Кира Викторовна начала ходить по гримерной, как по учительской. - Что молчишь? Я тебя спрашиваю.
   - Вот где твои Паганини! - Григорий показал ребром ладони на собственное горло. У него дрогнул и начал плавиться на лице грим. - Вот, понимаешь! - закричал он. - Сам хочу куда-нибудь под ключ! Добровольно!..
   По радио объявили, что до начала второго акта пять минут.
   - Достань мне Брагина. - Кира Викторовна остановилась перед своим знаменитым мужем, строго на него посмотрела. - Истерик. Между прочим, Паганини играл еще и на гитаре.
   Прибежал помощник режиссера.
   - Ты готов? - спросил он Григория.
   Кира Викторовна не сошла с места. Повторила:
   - Достань, и все. Слышишь, Гриша?
   - Он достанет, - сказал помощник режиссера и попытался вежливо направить Киру Викторовну из гримерной. - Все достанет после спектакля.
   В кулисах толпились рыцари - мимический ансамбль.
   Спешил и Григорий. Сзади едва поспевал помощник режиссера.
   Григорий на ходу сказал помощнику:
   - Одного из рыцарей зовут Брагиным. Его нужно выдать моей жене. Он ее собственность.
   - Надеюсь, после спектакля?
   - Не знаю. Когда сумеем поймать.
   Кира Викторовна заняла свое место в зрительном зале. Включили свет лампы. Медленно поднялся занавес. Начинался второй акт балета. В глубине сцены стоял рыцарь. Он боялся Перестиани, который танцевал совсем близко от него. И рыцарь с секирой, вместо того чтобы героически стоять на месте, как ему и следовало, медленно, шаг за шагом, двинулся среди заколдованных пней и деревьев по направлению к оркестру. Потом увидел, что так просто в оркестр не спустишься, надо с какой-то другой стороны. Рыцарь остановился в задумчивости.
   Перестиани с принцессой закончили дуэт. Раздались аплодисменты. И пока принцесса низко и красиво кланялась, Григорий быстро подошел к рыцарю с секирой и незаметно схватил его за шиворот. Со стороны получилось рыцарь тоже кланяется.
   Но тут снова заиграла музыка. Публика просила повторить дуэт. Григорий отпустил рыцаря. Вынужден был это сделать. Рыцарь двинулся в противоположный конец сцены, опять к оркестру. В оркестре его спасение, это точно. Зачем он поступил в мимический ансамбль? Лучше бы занимался тетрадями Бетховена. Сидел тихонько в библиотеке. Кстати, надо будет спросить у Гусева в отношении Бетховена - неужели Бетховен был учеником Сальери? Какая несправедливость. Хотя чего удивляться - на глазах у всех человека на сцене травят. Это справедливо? И позвать на помощь нельзя наверняка не убежишь, а, наоборот, тебя поймают. Парадокс? Конечно. Как Бетховен и Сальери. А Моцарт в четырнадцать лет был избран "кавалером филармонии", и папа римский с ним встречался. Тоже парадокс? Конечно. Потому что Ладьке тоже сейчас четырнадцать, а где сейчас Ладька?
   Спектакль в Большом театре закончился. Сцена очистилась от декораций и опустела. Занавес был закрыт. На сегодня он тоже отыграл свое, перестал размахивать тяжелыми кистями.
   Внутри оркестровой ямы, между пультами, пробирался на четвереньках Ладька. Он все еще был в костюме рыцаря, только шлем снял и расстался с бумажной секирой. Из оркестра уходили последние музыканты. Пристегнутые ремешками за грифы, контрабасы выстроились вдоль стены. "Как верблюды", подумал Ладька.
   Он добрался до пульта первой скрипки. Сел. Примерился. Мимо прошел один из оркестрантов. Он торопился. Не разобравшись, кто сидит за пультом, сказал: