Коршунов Михаил. Бульвар под ливнем (Музыканты)

   На Франсуазе сегодня не было сережек и браслета - серебряного колесика, а был повязан огромный бант, сверкал, переливался. Но на щеку пришлось наклеить пластырь. Правда, Франсуаза надеялась, вдруг случится чудо: зрители за бантом не увидят пластыря. Франсуаза примерялась, укладывала на плечо скрипку. Маша помогала ей, поворачивала бант, словно пропеллер самолета, чтобы не мешал скрипке. А Маша сама была в белом платье, легком и коротеньком и чем-то напоминавшем маленький абажур на тонкой стеклянной свече. От волнения Машины щеки покрыты румянцем, руки тихонько дрожат, и поэтому тихонько вздрагивает бант, который она поворачивает на голове Франсуазы.
   Павлик втолкнул в зрительный зал своего отца. Сказал ему.
   - Не волнуйся.
   Отец кивнул. Он постарается не волноваться.
   В зале было много народу. В основном родители и всех степеней родственники. Похоже на школьное собрание, на котором прочтут отметки. Родители и родственники достали носовые платки, нервничали.
   Сим Симыч проверил на ребятах - на ком был маленький черный галстук, - как галстук надет. Такой же галстук был и на самом Сим Симыче, конечно. В нем он ходил уже с утра.
   Сидели бабушка и дедушка Чибиса. Одеты были старомодно и очень аккуратно. На бабушке - темное гладкое платье, сверху накинута шаль. Дедушка - в поношенном костюме, но отпаренном, чтобы не блестели швы.
   - Оля печальная, молчит, - сказала бабушка. - Все последние дни такая.
   - Человек молчит, значит, человек думает. Мыслит, - решительно сказал дедушка.
   - Сложное вступление в шестом такте. Не успеет взглянуть в зеркальце на первую скрипку, - не успокаивалась бабушка.
   - Это место знает наизусть. И будет смотреть только в зеркальце.
   - Туфли надела новые. На каблуке. - Бабушка понимала, как это опасно, когда играешь на органе на педальных клавишах и туфли у тебя новые и на каблуках.
   Старик начал раздражаться:
   - Туфли я потер наждаком. И хватит. Прекрати!
   Сидела Рита Плетнева с друзьями - Сережей, Иванчиком, Наташей, Витей Овчинниковым. "Гроссы" незаметно играли в шахматы. У них был шахматный блокнот. Рита сидела независимая, в руках у нее был театральный бинокль. Он ей, по существу, не был нужен, и она его вертела в пальцах, забавлялась.
   В артистической по-прежнему летала нота "ля", колотилась об оконные стекла. Хотелось ее прихлопнуть, чтобы наконец наступила тишина.
   - Кто-нибудь видел Брагина? Павлик? Ты видел? - спрашивала Кира Викторовна.
   - Нет, - сказал Павлик. - Я его не видел.
   Сказать для Павлика "нет", "не видел", "не знаю" - не так просто.
   - А ты, Маша? Не звонил он тебе?
   - Не звонил, - сказала Маша.
   - И нам не звонил, - сказали "оловянные солдатики".
   Ладя иногда звонит "оловянным солдатикам" Просто так. Для смеха. Говорит что-нибудь такое: "Господинчик мой, твоего золотого папочку вызывают к директору, потому что недостаточно, а-ам, ешь канифоли".
   - Поднимите плечи, - это Кира Викторовна сказала "оловянным солдатикам", - отведите назад. Выпрямитесь. Чтобы так стояли на сцене.
   Кира Викторовна сняла шерстяную кофту, набросила на плечи одному из них. Второго увернула в чей-то платок, который взяла с крышки рояля.
   - Андрей, не спеши. Дай всем одновременно взять первую ноту. Должен ясно показать. Оля? Гончарова? - Кира Викторовна хотела сказать Оле, что в зале присутствует знаменитый органист, но заметила, как неспокойны Олины руки.
   Кира Викторовна ничего не сказала об органисте.
   - Булавки есть? - спросила она.
   Оля отрицательно покачала головой.
   - Принесите булавки, Ганя, у меня в сумке. Найди сумку.
   Ганка отыскала на крышке рояля сумку, принесла булавки. Кира Викторовна приколола Оле плечики фартука к платью, чтобы не свалились и не мешали играть.
   - Где же, в конце концов, Ладя? - Кира Викторовна в который раз с надеждой посмотрела на дверь артистической.
   - Вечно его штучки! - Андрей изменился в лице. - Паразит!
   - А кланяться когда? - вдруг спросил "оловянный солдатик", на котором был кофта.
   - Когда хлопать будут, - сказал Павлик.
   - А если не будут? - спросил другой "оловянный солдатик", увернутый в платок.
   - Мы скрипачи. Артисты, - сказал Павлик.
   "Оловянные солдатики" вытянули шеи и попытались поклониться. Это было нечто среднее между поклоном и падением, когда говорят: "Он все-таки устоял на ногах".
   На асфальте лежала скрипка. На нее надвигались колеса грузовика. Казалось, случится непоправимое, но шоферу удалось пропустить скрипку между колесами. Ее только обдало выхлопным газом и мелкими комочками снега.
   Ладя изучал автомобиль "Мерседес-240", который стоял посредине мостовой на резервной зоне. Все для Ладьки куда-то исчезло. - Малый зал, ансамбль, Кира Викторовна. Ладька не был плохим человеком, нет. И он никого не хотел подводить, но Ладьку помимо воли беспрерывно что-то отвлекало от того основного, чем он обязан был заниматься.
   Ладя детально разглядывал "мерседес" снизу. Он знает, с чего надо разглядывать любой автомобиль. Ладька почти лежал на асфальте, подсунув под "мерседес" голову. Скрипку он положил на проезжую часть сзади себя. О ней он тоже сейчас забыл. Его интересовал "Мерседес-240". Вместо рессор пружины, глушитель покрыт асбестом, коробка скоростей под пломбой. Крылья снизу обработаны чем-то вроде каучука, чтобы не ржавели.
   В кармане куртки Ладя носил "Правила уличного движения". Требовалось выучить наизусть. Новое и вполне серьезное увлечение. Может быть, на всю жизнь. Однажды Евгения Борисовна объясняла тональную секвенцию и увидела на парте у Ладьки вместо нот таблицу знаков уличного движения. Что потом было, вспомнить страшно! Целый урок Евгения Борисовна заставила Ладьку петь аккорды и писать на доске секвенции. Ладька повис тогда на волоске получил три с минусом. Через два дня пришел исправить отметку и исправил: Евгения Борисовна зачеркнула минус. Еще через два дня пришел - Евгения Борисовна прибавила к трем плюс, хотя Ладька к секвенции прибавил еще и каденцию.
   Раздался милицейский свисток. Совсем как в Большом театре. Ладя вдруг понял, куда он положил скрипку и что вообще ему давно пора быть в консерватории.
   Близко подъехал велосипедист - первый, весенний, с надетой через плечо запасной покрышкой. С любопытством поглядел на Ладьку и на скрипку на асфальте.
   - Разочаровался? - спросил он Ладю.
   Ладька хотел ответить ему что-нибудь подходящее, но с перекрестка уже шел регулировщик.
   Ладька схватил скрипку и как пуля исчез с глаз милиционера. Вот так всегда он вынужден поступать в решительные минуты жизни.
   В артистическую вбежала Верочка в своем пиджачке, тоже как пуля.
   - Нигде не нашла!
   - А в буфете смотрели?
   - Смотрела. И на улицу бегала. Нигде нет.
   Кира Викторовна стояла неподвижно. Даже Андрей перестал заниматься окном. У "оловянных солдатиков" на лицах было величайшее отчаяние - они, как никогда, были готовы к выступлению. Дед что-то прошептал "оловянным солдатикам", потом развел руками: обстоятельства бывают сильнее людей, даже самых опытных в жизни, таких, как Павлик.
   Вдруг Кира Викторовна помчалась вниз в раздевалку, схватила шубу и выскочила на улицу. Тоже... как пуля. Кире Викторовне сложнее всех, потому что все кончается на ней: Кира Викторовна ответственная за события. В школе, говоря в шутку об учителях, называют их авторами - автор такого-то виолончелиста, трубача, барабанщика, теоретика. Она автор этого ансамбля, и переполненный зал ждет, какое она выставит "произведение".
   На сцене Малого зала консерватории тишина, и в зале наступила тишина. Так бывает перед началом концертов. Начало все угадывают, и те, кто в зале, и те, кому выступать. Это особое свойство концертов, когда зал и те, кто в артистической комнате, начинают понимать, что именно сейчас все и начнется. Что больше отмалчиваться нельзя.
   Свет в зале погас, а на сцене, наоборот, вспыхнули добавочные лампы, и сцена сделалась выпуклой и опасной. Она перестала быть просто деревянным возвышением, она сделалась центром внимания, эстрадой. Сейчас она будет превращать школьников в самостоятельных артистов.
   На эстраду вышла Верочка и громко объявила:
   - Начинаем отчетный концерт учащихся детской музыкальной школы... будут принимать участие... младшие и старшие...
   Время концерта наступило, и даже Верочка ничего другого не могла придумать, только объявить так вот длинно и официально, чтобы выиграть еще несколько последних секунд. Последние секунды часто решают все: можно окончательно победить или окончательно проиграть.
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   Кира Викторовна мчалась, только уже на такси. Потом она звонила в двери каких-то квартир. Если долго не открывали, стучала кулаком. Лади нигде не было. А соседка по квартире сказала: "Никогда не знаю, где он со своей скрипкой ходит". Ладька жил со старшим братом. Брат - археолог, работал в экспедиции, "копал антику и средние века". Поручил соседке присматривать за Ладей, и соседка присматривала как могла.
   Кира Викторовна вскочила в будку телефона-автомата и позвонила мужу. Потребовала от него помощи, а он в ответ, конечно, закричал: "Опять твои Паганини! На край света сбегу! К вечной мерзлоте куда-нибудь или еще дальше!"
   В Малом зале на эстраде выступал трубач. Маленький, но все-таки смелый. Может быть, в звуках трубы иногда и звучала тревога, а может быть, это только казалось тем, кто знал о событиях, происходивших в артистической.
   Маленький трубач ушел под громкие аплодисменты: он победил. За кулисами трубача ждал счастливый преподаватель - его войско справилось с поставленной задачей.
   На сцене выстроился хор младших школьников. Еще одно войско. Еще одна тактическая задача. Дирижер - Зоя Светличная, ученица выпускного класса. Тихонько голосом Зоя дала начальную ноту, подняла руки. Хор начал песню. Сообща сражаться не страшно.
   Концерт двинулся от номера к номеру. Руководила концертом Верочка. Ее задачей было, чтобы концерт, как мчащиеся по утрам пульты и стулья, миновал все опасные повороты и перекрестки и не угодил бы в тупик.
   Директор сидел среди уважаемых гостей. Был спокойным, благодушным: Рахманинов провалился, Скрябин не на те клавиши попал, у Вагнера - три человека в зале, а здесь - верные ноты и зал полный. Может, и скрипачи отыграют прилично. Кира Викторовна, очевидно, их там, за кулисами, накачивает, разогревает. В конце концов подлинное высокое искусство всегда рождается в муках.
   ...Кира Викторовна, сама разогретая, бежала по внутренней лестнице консерватории. Шубу в раздевалке не сняла - некогда. От вчерашней прически ничего не осталось: голова была такой же лохматой, как у юного композитора.
   Киру Викторовну встретила Верочка:
   - Ладя на месте! Номер объявила.
   Кира Викторовна побежала дальше, в зал, на балкон.
   На балконе густо стоял народ, были забиты все проходы. Кира Викторовна пробралась вперед, увидела сцену. На сцене "оловянные солдатики" и все участники ансамбля. Но Ладя даже не потрудился переодеть брюки, и стояли рядом два красавца: Ладя в джинсах - пришелец с Дикого запада - и Франсуаза с огромным роскошным бантом и пластырем на щеке колониальная барышня из того же фильма. Да еще Дед в "гаврилке". Ничего себе мизансцена!..
   За органом Чибис. На регистрах Алла Романовна.
   Сзади Киры Викторовны появился Григорий Перестиани. Тронул ее за рукав шубы. Кира Викторовна, не оглядываясь, сняла шубу, отдала мужу. И Григорий остался стоять с шубой.
   Поднялись скрипки. Смычки. Сверкнули под светом прожекторов. У Киры Викторовны мучительно сжалось сердце. Она вдруг сразу ощутила усталость этого дня и всю его важность для нее. А может быть, на самом деле благоразумие губительно для музыки? И расчетливость и предусмотрительность? Без взрыва никогда не оценишь тишины...
   Кивок Андрея. Оля Гончарова видит это у себя в зеркальце на органе. Ауфтакт. Зазвучал орган. Зазвучали скрипки.
   Андрей ведет Павлика, Ганку. Ладя ведет Франсуазу и Машу. Вступление и начало разработки темы. Первые голоса, вторые. Все как будто нормально: играет оркестр, коллектив. Все скрипки вместе. Но Ладя и Андрей оба тяжело дышат. Между ними опять произошло столкновение. Да какое! Ничего подобного по своей непримиримости еще не случалось. Ладя пытается после всего сохранить спокойствие, независимость. Андрей напряжен до предела, глаза зеленые, и лицо застыло вызывающе. Тоже пытается сохранить спокойствие. Он ненавидит сейчас Витю Овчинникова, Риту, себя! Всех! Но главное - Ладьку. Это все из-за него. Только из-за Ладьки! Каждый день выкидывает очередное шутовство, и все ему нипочем. Схватит смычок и играет легко, без всякого напряжения. Никакая не работа. Забава. И все тут. И сегодня примчался в последние секунды, и вот теперь стоит, играет как ни в чем не бывало. Что ему усилия, пот, нервы - чихал он на все это.
   Шаг за шагом спустилась с эстрады музыка и наполнила зал вполне точным звучанием. Медленно и серьезно разворачивался орган. Исполнили свое пиццикато "оловянные солдатики", и оно отстучало, будто капли с крыши. Казалось, еще один выстрел - и готов результат.
   И вдруг что-то надломилось, хрустнуло: это Андрей ударил смычком раз, два. Не сфальшивил, но ударил резко, в какой-то тупой ярости. Потом еще и еще. Заволновался Павлик. У невозмутимой, всегда спокойной Ганки на лице растерянность - она не понимает своего концертмейстера. Темп скрипки Андрея возрастает. Андрей никому ничего не показывает ни смычком, ни движением головы, будто забыл, что он стоит на эстраде, что он дирижер, руководит оркестром. Опять начался турнир между ним и Ладькой. И Андрей выходит на финишную прямую. Ладя пытался вести Франсуазу и Машу в обычном ритме, но сбилась, ошиблась Франсуаза. Или это бант виноват... У Маши в глазах, сквозь очки, испуг, и смычок дрожит.
   Чибис смотрела в зеркальце на органе: судорожные взмахи смычков, будто ансамбль прыгает через лужи - кто, где и как сможет.
   Мистер Грейнджер нервно нажимал в пол то пятками, то носками ботинок. И ноги Чибиса на педальной клавиатуре - носок, каблук, опять носок. Чибис не знает, как ориентироваться: по Андрею, по скрипке Лади или играть самой, чтобы они подстраивались.
   Алла Романовна шепчет:
   - Лови!..
   Но кого ловить? Нет в зале скрипок, ансамбля.
   - Славно играют, - сказал один из работников Госконцерта. Он сидел, прикрыв глаза. Его толкнул сосед.
   - Вы что?! - сказал он ему в самое ухо. - Проснитесь!..
   Тот открыл глаза, посмотрел на англичанина, и лицо его сразу изменилось. На Кире Викторовне вообще уже не было никакого лица.
   Чибис усилила свою партию, и голос органа возрос, до отказа наполнил зал. Орган перекрывал сейчас всех своим мощным волевым голосом. Орган призывал музыкантов собраться, найти друг друга, понять. Этого добивалась Чибис, худенькая и одинокая за клавишами и педалями. Чибис будто хотела удержать Андрея, побороть его, вернуть оркестру дирижера. Ансамбль исполнял концерт для двух скрипок. Андрей резко изменил темп. Он вдруг очнулся, услышал орган, услышал и сам себя. Понял, что он делает. Не кто-то другой делает, а лично он... сейчас... на сцене... В зале консерватории.
   Остановилась Франсуаза, потом Ганка, последний раз дернула смычком и прекратила играть Маша. Остановились Павлик и Ладька. Тогда и Андрей оборвал музыку на полуфразе, резко опустил смычок, откинул скрипку от плеча.
   Теперь звучал только орган - он просил, убеждал, извинялся или становился резким, непримиримым, жестким от отчаяния, и опять просил, убеждал и опять извинялся. Это продолжала мужественно и одиноко бороться Чибис. Она пыталась импровизировать на тему концерта и заставить вступить скрипки, ансамбль.
   Каблуки ей мешали, и она сбросила туфли. Играла в одних чулках, давила и давила педальные клавиши, упорная и, как никогда, сильная.
   Мистер Грейнджер не спускал с нее глаз, ноги его тоже продолжали беспокойно двигаться.
   Орган звучал, все еще на что-то надеялся. Он спасал не себя, он спасал других, но потом и он, совершив последнее и отчаянное усилие, остановился. Корабль, который ткнулся носом в мель.
   В зале была тишина.
   Чибис теперь старалась найти туфли, но они куда-то закатились. Маша взяла в рот головку скрипки и тихонько ее грызла. Вот как она впервые выступила на эстраде. Не повезло ей. Очкарик она, и все. Несчастным очкариком и останется. Франсуаза положила скрипку на грудь и быстро, под скрипкой, перекрестилась. Павлик перевернул скрипку, вытер лоб подушечкой и посмотрел на Андрея: Андрей сломал ансамбль, как кладовщик ломает скрипки. Смотрел на Андрея и Ладя. Маленькие скрипачи неуверенно подняли плечи и отвели назад. Потом проделали нечто среднее между поклоном и падением.
   Андрей ни на кого не смотрел. Скрипка и смычок опущены, свет прожекторов на них не попал, и казалось, Андрей стоял без скрипки и смычка.
   Тишина. Хотя бы кто-нибудь номерок от пальто уронил. Нет. Тишина.
   Андрей первым повернулся и пошел. За ним - остальные. Бегство в полном молчании. Войско, потерявшее знамя. Осталась только Чибис у пульта органа. На нее был направлен бинокль: Рита Плетнева рассматривала Чибиса детально, не спеша - коричневое форменное платье, белый фартук, булавки на плечиках фартука и побледневшее лицо с появившимися уже к весне на щеках мелкими веснушками.
   Мистер Грейнджер повернулся к Савину-Ругоеву и о чем-то его спросил. Потом громко сказал по-русски:
   - Хорошие... ребята! - И вдруг начал аплодировать громко и серьезно. С каким-то удовольствием разрушал эту затвердевшую тишину. И повторил по-английски: - Your kids are very nise!
   Тогда его поддержал весь зал. Вначале робко, потом уже активно.
   Оля стояла без туфель, в чулках, и совершенно одна. Готова была отвечать за все случившееся перед всеми и до конца. Готова была вынести знамя с поля боя.
   На сцену вышла диспетчер Верочка и невозмутимо сказала:
   - Антракт!
   Объявлять длинно ничего не надо было: концерт угодил в тупик.
   Кира Викторовна с трудом выбралась из толпы и побежала в артистическую. За ней устремился муж. Шуба была у него в руках, она мешала ему, но он и вовсе теперь не знал, куда ее деть.
   Перед входом в артистическую тоже была толпа: родители, преподаватели, аккомпаниаторы, пожилые и молодые. Конечно, здесь был и Всеволод Николаевич.
   Киру Викторовну пропустили вперед - ее премьера, которой она сама добивалась. Работа коллектива была продемонстрирована. Две краски; два акцента.
   - Кира, успокойся. Не надо, Кира, - сказал Перестиани.
   Она обернулась к нему:
   - Гриша, повесь ты ее где-нибудь. - Это относилось к шубе.
   Перед Кирой Викторовной ее коллектив - Павлик, "оловянные солдатики", Ганка, Франсуаза, Маша. "Оловянные солдатики" ковыряют наканифоленными смычками пол. Дед стоит рядом, но он не может сейчас никого научить жить, потому что сам не знает, что будет дальше с ними со всеми. Франсуаза отклеивает от щеки пластырь и машинально приклеивает его к скрипке. Ганка низко опустила голову, чего никогда с ней прежде не бывало. Нет только Лади и Андрея.
   - Отвечайте! Где они?
   - Андрей убежал, - сказала Маша.
   - И Ладя, - сказала Ганка, не поднимая головы.
   - У вас в руках музыка, и это дано не каждому. Вы обязаны доставлять людям радость. Вы не имеете права так глупо враждовать! Никто из вас! Голос Киры Викторовны суров и непреклонен. Он звенит от гнева, от боли, от обиды. - Вы - ансамбль, а не случайные люди! Где ваша исполнительская дисциплина? Каждый отвечает за другого. Каждый!
   - Виновата эта девочка! - крикнула мать Андрея и показала на Олю Гончарову. Ее худое, болезненное лицо нервно дергалось, и палец, которым она показала на Олю, тоже нервно дергался.
   Чибис стояла уже в туфлях. Она посмотрела на мать Андрея изумленными, открытыми глазами. Попыталась что-то сказать - и не смогла. Слабо и беспомощно изогнулась, чтобы сразу уйти от всех. Куда-нибудь, только уйти.
   - Не говорите глупостей! - воскликнула Алла Романовна. Она не позволит обижать Чибиса.
   Но мать Андрея настаивала на своем:
   - Она виновата. Она их всех потеряла!
   - Шесть! - прозвучал голос с порога артистической.
   Все обернулись. На пороге стоял Ипполит Васильевич Беленький, торжественно подняв кавказскую палочку.
   - Я ставлю ей шесть!
   На него взглянула Евгения Борисовна, хотела, очевидно, спросить - не шутит ли он? Но потом вспомнила, что старик никогда не шутит. И правильно сделала. Старик не шутил, он выставил отметку.
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   Улица перед консерваторией. Автомобили, троллейбусы, пешеходы нормальная жизнь.
   Андрей - пальто нараспашку, в руках футляр со скрипкой. Перед Андреем - Рита, пальто тоже не застегнуто, на голове пушистая яркая шапочка. Длинный теплый шарф повязан вокруг шеи. Один конец шарфа свисает на грудь, другой переброшен за спину.
   - Ты подвел всех! Ты виноват! Хочешь славы на одного. Газеты, радио, телевидение. Массовая информация.
   Андрей стоит не двигается. Лицо Андрея непроницаемо.
   - Молчишь?
   Рита дразнит Андрея и говорит почти правду о нем.
   Андрей круто поворачивается и уходит. Рита кричит ему вслед:
   - Ты об этом мечтаешь! Я знаю! И это ты завалил свой оркестр! Ты один! - опять крикнула Рита.
   Андрей шагает по улице. Никого и ничего не видит. Губы сжаты. Кровь отлила от щек. Каждый шаг отдается в груди, и кажется, что в груди гулко и пусто и что так будет теперь всегда. Что он был обречен на все случившееся, и теперь это стало реальностью Андрей идет без шапки. Шапка торчит в кармане пальто.
   Сзади Андрея шел Ладя Брагин. Он был впервые серьезен. И по-настоящему. Он принял решение. Принял на сцене, когда молчал весь зал.
   Кольцевое метро: поезда все время в движении, все время в них пассажиры. Нет конечных остановок и тупиков. Обрывки чужой жизни, чужих разговоров. Андрей ездит в вагоне по кольну Гудят колеса, потом мягкое шипение дверей, потом стук дверей, потом гудение колес, потом шипят двери. И так беспрерывно. И так ему лучше всего сейчас. Может быть, лучше, потому что он не знает, что ему сейчас лучше, а что хуже.
   Андрей ездил по кольцу уже давно. Он хотел одиночества, тяжелого и обидного, чтобы потом себя пожалеть или даже оправдать. Во всяком случае, попытаться это сделать. Будет следствие. Хватит об этом. Не думать. Перестать думать. Хватит.
   В вагоне было уже совсем немного народу. Город успокаивался после вечерних добавочных скоростей: театры, кино, кафе. Андрей не заметил, как из соседнего вагона за ним наблюдал Ладя. Уже давно.
   Андрей задремал, запутавшись в следствиях и причинах. Потом он почувствовал, что кто-то вплотную сидит около него. Андрей открыл глаза.
   - Ты?
   - Я, - сказал Ладя.
   Андрей дернул плечом, ничего не ответил. Проехали станцию. Помолчали.
   - Дед боится, ты застрелишься. - И Ладя улыбнулся.
   Андрей улыбнулся слегка, одними губами. Не Ладе, а себе самому.
   - Ты бы мог встать просто в партию, не концертмейстером? - спросил Ладя.
   Андрей резко поднял голову, взглянул на него.
   - Я бы мог, - сказал Ладя, не замечая взгляда Андрея. - Хочешь, к тебе встану?
   Андрей ничего Ладе не ответил, а дождался, когда на станции откроются двери, взял скрипку и вышел из вагона. В дверях он обернулся, и, пока двери оставались открытыми, сказал:
   - Ты забыл, ты сделан из материала виртуозов!
   Когда-то Ладька это сказал, но сам забыл об этом. Андрей не забыл. Он никогда ничего не забывает.
   Андрей шел домой. Во дворах дворники жгли мусор, сметенный в большие кучи, очищали дворы к весне. Андрей опять старался ни о чем не думать, идти просто так. Просто так возвращаться домой. Но удавалось ни о чем не думать всего лишь мгновения, короткие секундные удары. И то неправда, не было этих секундных ударов. Он думал все об одном и том же. Он думал о себе, о том, что произошло с ним. Сейчас. Только что. Он даже чувствует, как он это делает опять и опять... Струны под пальцами, и кажутся горячими, натертыми пальцами, и смычок, и звук у самого уха, а потом отвращение ко всем и к себе. Он не хотел себя жалеть или оправдывать. Он ненавидел себя за то, что был побежденным в который раз, и перед всеми, и навсегда! Он сам себя унизил и сам себя победил!.. Как музыкант не существует. Не должен существовать. Он противен сам себе. Сальери, вот кто он! Тот Сальери, которого все придумали, каким Сальери должен быть. И он был и есть такой Сальери! Да, да и еще раз - да.
   ...Слепые музыканты - он видел их в детстве, когда умер отец. Они медленно поднялись по лестнице друг за другом туда, где был орган и место для оркестра. Они все были слепыми, и органист тоже, потому что только они могли тут работать, играть в этом специальном зале. Каждый день играть. А чтобы они играли, надо было заплатить в кассу. Мать послала Андрея, и он заплатил в кассу, и увидел тогда музыкантов. Они сидели сзади кассира на длинной деревянной скамейке с темными точками от погашенных о скамейку сигарет. Кассир им что-то сказал, и они встали и пошли медленно друг за другом вверх по лестнице. Андрей подумал тогда, как же они могут так, каждый день... и понял, что они слепые. А он, сам он - не слепой скрипач? Теперь! Сейчас! Кому и зачем он играет?
   Андрей сокращает путь, идет дворами, хотя он не знает, для чего ему надо спешить домой. Что ждет его дома? Что вообще его ждет? Андрей остановился у очередной кучи горящего мусора, вытянул руку и вдруг легко и просто опустил футляр со скрипкой в огонь. Будто пачку ненужных газет. Решение пришло мгновенно, когда казалось, что ни о чем не думал.
   Андрей поднялся на лифте. Позвонил в дверь.