Костылев Валентин. Жрецы (Человек и боги - 2)

   Хоть с-под кустика приди да серым заюшком,
   Из-под камушка явися серым горностаюшком,
   Появись, приди, надежная головушка...
   XXII
   Губернатор и епископ собрали все силы, чтобы побороть мордву. Распространился слух, что терюхане, соединившись с бунтующими крестьянами и разбойниками, двинулись к Нижнему. Посадские начали прятать свое добро, чтобы не досталось бунтовщикам. Казанский губернатор писал Друцкому, что по распоряжению правительства он готовит облаву на "воров, засевших в Чертовом Городище". Жалобы Друцкого Сенату не прошли даром.
   Обо всем этом стало известно атаману Заре на пути в керженские скиты, куда он отправился, чтобы всерьез поговорить со скитниками о письме Анфиногена. В Васильсурске на пристани проболтался пьяный губернаторский переписчик.
   Михаил Заря задумчиво глядел на могучую Волгу, вдыхал в себя тепло и радость солнечного большеводья, орлиным взором окидывал высокие берега и сосны, склонившиеся над полой водой. Боевое сердце его наполнилось гордостью и отвагой... Губернаторские угрозы - для него не новость.
   - А не согласятся старцы... не поднимут на Керженце своего голоса, как было при Петре, спустимся на низовье... Отдохнули там от нас воеводы. Напомним снова о себе. Не унывай, Вася. Чего губы надул? Поживем еще! Повоюем! - сказал он своему гребцу, темно-коричневому угрюмому иноку.
   Вася усердно взмахивал веслами, избегая взглядов атамана Зари. Ему не хотелось говорить. Тюрьмы да монастырские застенки отучили его от разговоров. Да и не особенно верил он в то, что на Керженце могут вернуться прежние времена.
   - Убивать якобы грешно, - задумчиво говорил атаман, - и в Евангелии сказано "не убий", однако ни у англиканов, ни у французов, ни у немцев, ни у наших россиян воинственность не ослабела от того. Я давно понял истинную политику вельмож. В Польше у иезуитов многое узнал. Иезуиты говорили мне: "Разве мы виноваты, коли христиане в своем благочестивом рвении способны более пламенеть ненавистью, чем возвыситься до всепрощения?" А разве православные попы лучше иезуитов?
   Из его слов далее выходило, что керженцам надо, кроме молитв и псалмов, вооружиться храбростью и взять в руки меч, ибо даже у самого архангела Михаила - в руках меч, которым бог повелел ему разить врагов.
   Проводником по Керженцу взялся быть бородатый Вася. Он хорошо знал все уголки. Еще во времена Питирима он жил в этих лесах; помнил и самого вождя керженского раскола - диакона Александра, был даже в Нижнем на площади, когда диакону рубили голову и жгли обезглавленное тело его.
   - М-да, - сказал недовольно Заря, войдя в лес, - плохо им жить... Простора мало. В таких местах у людей стесненные души, и воздух здесь благовонный, ладанный, обманчивый.
   В Шарпанском скиту, чудом уцелевшем вместе с Оленевским скитом после разгрома епископом Питиримом девяноста четырех скитов, люди оказались действительно робкие, забитые. Они долго не решались впустить к себе атамана с его помощниками, и, только когда изнутри к воротам подошел диакон Артемий, старый товарищ бородатого Васи, путников впустили в скит.
   - Доложи! От братьев из Стародубья послание. Важное дело, заторопился Михаил Заря. Старец схватил письмо с большой спешностью.
   - Подождите здесь, - сказал он и побежал в келью настоятеля скита.
   Вскоре на дворе с пением стихир появились керженцы, вышедшие из большой моленной избы. Во главе их шествовал широкоплечий головастый чернец.
   - Сам Рафаил!.. - шепнул Василий на ухо атаману. - Начальник их...
   Пройдя к гостям, скитники низко поклонились. Долго читали они тоскливые стихиры, после чего старец Артемий подошел к Михаилу Заре и, к великому его удивлению, вернул ему обратно доставленное им на Керженец письмо из Стародубья.
   - Добро жаловать, гости дорогие! - сказал он, еще раз низко поклонившись. - Скитская братия просит вас, по прежде бывшему обыкновению, разделить с нами трапезу.
   Словно в беспамятстве, опять вытянув невыразительные лица, прямые, безгласные, медленно и как-то одинаково, будто по только ими одними слышанной команде, тихо двинулись скитники в дальний угол двора.
   Михаил Заря и его товарищи последовали за скитниками. Вошли в просторную горницу. Посередине - накрытый белоснежной скатертью длинный стол. Скитники снова заголосили:
   Вспомяни, душе моя,
   На телесное здравие,
   И на скоромимоходящую красоту...
   Пели долго, поглядывая друг на друга и выпятив кадыки из-под косматых бород. После молитвы, оборвавшейся как-то сразу, они продолжали некоторое время стоять молча. И только когда Рафаил сделал знак рукой, указывая на стол, скитники ринулись к еде, повытаскав из карманов деревянные ложки.
   Гостям ложки принесли на блюде. Не успели усесться, как в трапезную вошло несколько бельцов с деревянными долблеными чашами, наполненными похлебкой. За ними другие несли блюда с ломтями хлеба. Затем последовала рыба и горох, а за горохом - мед и квас.
   Трапеза продолжалась часа два. Атаман Заря, привыкший тратить на еду минуты, с нетерпением ждал: когда же наконец кончится. Мысленно он сравнивал стародубских диаконовцев с керженскими. В Стародубье они не были похожи на монахов, не чуждались мирян и были подвижные, предприимчивые, даже участвовали в вооруженных столкновениях украинцев с поляками, а здесь?!
   Выждав удобный момент, он шепнул об этом Василию. Тот ответил: "Обсиделись на купецких харчах... сосунки!"
   Скитники заметили перешептывание гостей; видимо, их вождю это не понравилось. Он строго взглянул на атамана и, поднявшись из-за стола, сердитым голосом стал читать молитву. Чернецы, как один, вторили ему.
   Рафаил вышел на зеленую поляну перед трапезой, гордой, важной походкой, и сказал, обращаясь к атаману:
   - Всегда моляшеся о душах ваших и желая вам духовного и телесного благополучия, понеже вы по вере близкие нам братья, - не можем мы во зло нам всем обратить нашу любовь к вам, и хотя стародубский праведник Анфиноген, коего нам предлагают в духовники, - сановит и политичен, но в его преданности старой, правой вере у керженских старцев превеликое сомнение.
   Кто-то из скитников крикнул басом:
   - Самозванец он!
   - На Волынщине он объявил себя архиереем и окружился поповщиной. И посвящал он и попов!.. - закричал другой скитник. - Какой же он дьяконец?!
   Рафаил кивнул в его сторону с торжествующей улыбкой:
   - Слышишь, брат! Нам тоже кое-что известно. Мы видели его письмо к Патрикию-попу, в коем он явно открылся епископом и уже писал поповцам: "божиею милостью смиренный Анфиноген, епископ...". Обращался "ко всему православному во святем духе в Молдовахии и Польском королевстве живущему христианству"... Могут ли люди диаконовского согласия признать такого Януса своим вождем?..
   Михаил Заря не растерялся - настойчив и смел он был в спорах:
   - Добро! - сказал он. - Тамошний господарь Молдовахии и митрополит и власти польские уважают его за ум и крепкую волю... Едва ли к кому будет стекаться в здешних местах народ в толиком числе. Изберете его вождем, будет вам благо. Знают его раскольники и на Украине, и в Приуралье, и на низовьях Волги, и везде ему верят, а самозванцем его называют русские власти и епархиальные начальники. Народ не зовет его самозванцем. Вы укрылись от народа за монастырским частоколом и обратились в монахов, а не вождей раскола. Анфиногена любит народ, и не верьте тем, кто о нем уведомляет, яко о самозванце. Миряне его уважают. Рассудите правильно и с честью о нем. Не попусту меня к вам прислали.
   Тягостное молчание.
   В тишине опять зазвучал с усмешкой голос Рафаила:
   - Подумайте, братцы! Хотя епископ Сеченов - не Питирим, и занят к тому же не нами, а язычниками и мухаметанами, однако, надлежит ли нам выступить на борьбу с ним?! Согласны ли вы навлечь на себя новые казни и ухищрения петербургских драконов и василисков? Вспомните слова писания: "В огнях междоусобия антихрист воспользуется для распространения своей власти помощью семи царей, которые силу и область свою зверю дадут... Антихрист изобретет ужасные меры к утверждению своего владычества и будет мучить томленьми и неисчетными муками лютыми..." "Слово и дело" опять загремит в мирных керженских лесах, и обильно, как и при Питириме, польется паки и паки невинная кровь. Отвечайте же - согласны ли вы на это, братья?!
   - Нет! Не согласны! - грохнуло в ответ.
   - Анфиногена защищают казаки, а нас кто?! - крикнул сгорбленный старичок.
   - Анфиноген надел на себя кафтан и саблю польскую, а мы?! - поддакнул Рафаил.
   - Подкуплен он поляками!..
   - Смуту у нас производить подослан!..
   - Кто вам сказал?! - крикнул Заря. - Замолчите!
   - Слышали мы!
   - От кого?! Не от православных ли проповедников?! - продолжал допытываться Заря. - Не верьте им! Польша едва ли посягнет на Российскую империю... Сил у нее таких нет!.. Она сама боится Анфиногена... Холопья его сторону держат. В них сила! А Польша должна вечно благодарить российскую знать. Холопы были готовы к поголовному истреблению панов, а царские генералы защитили их. Немцы на них напали - и от немцев русские их спасли. И не один раз выручала Русь Польшу. Коли бы не русские воеводы, давно бы быть Польше немецкой страной. Они ее знатно защищали от врагов внешних и внутренних. Шляхта должна вечно богу молиться за Россию. И незачем ей смуту в России устраивать. Врут вам попы, ежели они это вам болтали... И Анфиногена они давно бы в угоду русским начальникам заковали, да руки у них коротки.
   - Вор он! - продолжали кричать скитники.
   - Обманщик!
   - Мы хотим молиться, а не воевать.
   Михаил Заря попробовал было еще выступить в защиту Анфиногена и убедить скитников в необходимости начать новую борьбу с духовными властями за восстановление разоренных скитов, но Рафаил прямо заявил ему:
   - Вижу я - плохо знают наши дела стародубские и ветковские братья. Того, что было при диаконе Александре, уже не вернуть. Питирим навсегда убил у керженских раскольников веру в одоление православной веры силою и догматическою правдою. И раскольники у нас уже не те. Многие из них разбогатели и дорожат земными благами более, нежели духовными... Купцы жадны к деньгам. Наш скит еле-еле прокармливают. Да и зачем им скиты, когда им дана воля в раскольничестве?.. У каждого своя моленная на дому... Над письмом Анфиногена посмеются купцы - и только... Воскресни сам диакон Александр теперь - не послушают и его!.. Люди старой веры отолстевают и в почете у нижегородских вельмож, в гильдию записываются; а иные беднеют, теряя свое человеческое достоинство и способность. А эти не токмо неспособны поднять меч на владык мира, но даже в унижении и смиренно заявить им о своей невыносимой, тяжелой доле они неспособны. Вот что!
   Михаил Заря устал спорить со скитниками и замолчал. Многое теперь ему стало ясно. Он увидел в скиту действительно не тех людей, которых думал здесь встретить. Разве можно с этими скитниками надеяться на большой раскольничий поход?!
   Распростившись с Шарпанским скитом, Михаил Заря, унылый, озабоченный, поплыл по Керженцу к Волге.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   В Песочном кабаке, когда туда прибыл Михаил Заря со своими товарищами на пути в стан, было полутемно, догорали две последние монастырские свечи; впрочем, и на дворе-то уж начало светать. За стойкой дремал монах, продававший питие. Голосили петухи под окнами; колокол дребезжал где-то поблизости. Волга у берегов курилась влажностью. Волны ее тихо плескались в камнях и на песке, около самого кабака.
   - Ну-ка, праведник, освежи усталые души! - крикнул Заря.
   Монах вздрогнул, протер глаза.
   - Не обессудьте, кроткие агнцы! Пусто.
   - Инок! Не терзай! Сыщи!
   - Почтенный человек, конечно, везде гость и хозяин. Однако же, приоткройте мне ваши паспорта.
   Михаил Заря удивленно взглянул на него, потом вынул из-за пояса пистолет, показал его монаху.
   Монах, утерев нос, деловито произнес:
   - Ага! Сейчас! - И с приветливой улыбкой принес из своего угла два кувшина браги.
   - Не обижайтесь на меня! Приказ пришел, а в нем явлено: многие-де люди и крестьяне из деревень выбежали, и ныне бегут, не страшась прежде писанных-де подтверждений, многие ж у себя беглецов укрывают. Наш преосвященный игумен приказал не допускать к питию беспаспортных неведомых людей.
   - В смирении своем служи нелицеприятно, выполняй и впредь указы так, как ты выполнил их сейчас... - назидательно произнес Заря.
   - Как перед богом... Вот вам крест! - Монах широко перекрестился. Стараюсь, сколько сил хватает, угодить начальникам. На плахе голову сложить неохота.
   - Кому под тыном окоченеть, милый мой, того до поры и обухом не перешибешь... Вот как! Об этом не страдай.
   Спутники атамана весело рассмеялись, уткнувшись носами в кружки.
   Немного подумав, монах тяжело вздохнул:
   - И-и-их, святители! Что уж там говорить о питии - париться вместе с бабами в одной бане и то настрого запрещено... Так теперь и ходим: в среду - мужики, в пятницу - бабы... Словно бы разное человечество... Когда это было?!
   Михаил Заря засмеялся:
   - Теперь летняя пора... В Волге-то, чай, не запрещено... Сколько хошь парься!
   - Вы вот смеетесь, - сказал обиженно монах, - а у нас в монастыре уныние и ропот. Одна была старцам отрада - и ту отняли.
   В это время в дальнем, темном углу зашумело.
   - Что это там такое? - всполошился Заря.
   - Человек.
   - Хмельной?
   - Тверезый.
   - Чей?
   - Господь его ведает...
   - Паспорт показывал?
   - Нет. Отказался.
   - А ну-ка, разбуди его...
   Из угла послышался смелый, дерзкий голос:
   - Я и сам проснулся. Чего меня будить?
   - Ну-ка, честный человек, присуседивайся к нашему котелку - не погнушайся обществом.
   Высокий, в поддевке, в кожаных сапогах, подошел к столу незнакомец.
   - Добро жаловать! Садись.
   Обменялись поклонами.
   - Отдохни с путниками, цветик мой, мое золото... - заюлил монах. - Я думал, бог знает, что с тобой сделалось... Крепко спал да храпел, зубами скрежетал и стонал... Истомился я за это время. Здоров ли уж ты?!
   Атаман Заря вдруг оборвал монаха:
   - Покинь нас, старец!.. Не обидим мы тя тленным богатством, но гнев божий постигнет тя за любопытство... Изыди!.. Ну, живо!
   Монах исчез. Тогда Заря обратился и к своим спутникам:
   - И вы, отроки, оставьте нас с ним наедине... Тогда я позову вас. Побродите по бережку. Пособирайте цветных камешков.
   Дядя Вася и его помощник Андрей Петрович спешно по очереди дотянули брагу из кувшина и, обтирая усы и бороду, вышли вон из кабака. В окна вливался розовый рассвет.
   - Скажи мне, дружище, - понизив голос, заговорил Заря, - кто ты такой будешь и из каких ты краев и куда путь держишь?
   Незнакомец с гордостью ответил:
   - Не вижу необходимости в том признаваться.
   - Но за кого же ты тогда меня можешь считать, по своему крайнему разумению?
   - За купца, за проезжего торговца... за кого же иначе?!
   - Вот видишь, ошибся. Так же и я могу ошибиться, считая тебя за соглядатая.
   - Соглядатай?
   Лицо незнакомца покрылось краской. Атаман пытливо, в упор рассматривал его.
   - Я вижу, - сказал он, - человек ты молодой, чего же ради тебе таиться перед разбойничьим атаманом?..
   Незнакомец вскочил. Поднялся со своего места и атаман Заря, схватившись за рукоятку пистолета. Несколько мгновений они молча стояли один против другого. Затем Михаил Заря кивнул ему с улыбкой:
   - Знаю, и у тебя есть пистолет, а потому и решил так, что силы у нас с тобой у обоих равные.
   - Пусть будет так.
   - Теперь ты знаешь, кто я?.. Атаман Михаил Заря. Нет надобности и тебе скрывать свое звание. Чего ради?!
   - Мое имя - Петр. А звание - беглый офицер.
   - Так! - задумчиво проговорил Заря, поглаживая свою бороду. "Вот так встреча! - подумал он. - На ловца и зверь бежит".
   - Если так, то разреши мне, дружище, обнять тебя и облобызать, как родного брата... Думается, не ошибся я в тебе. Беглые офицеры на низах не большая редкость. Во многих ватагах есть они. Не удивлен я.
   Петр приободрился.
   - Слышал я о вас многое... - сказал он и тотчас же передал атаману Заре все, что ему рассказывали в Сыскном приказе. Упомянул и о Ваньке Каине.
   - Вот Иуда! - процедил сквозь зубы Заря. - Если бы я знал в те поры... Но я могу сказать наперед, что все одно от казни он не уйдет... Он предаст власть, которая его и казнит. Так будет. Иудою он родился, Иудою и сдохнет! Такие люди везде есть.
   Петр многое пережил в последние дни. Лицо Зари было открытое, простое и деловитое, и располагало Петра к еще большим откровенностям.
   Атаман Заря с нескрываемым любопытством выслушал исповедь сразу понравившегося ему беглого офицера. Ему действительно приходилось и раньше встречаться с беглым офицерством - особенно на Дону и в Астрахани, - но то были скрытные, грубые и угрюмые люди, а этот поразил Зарю своей юношеской искренностью и простотою. Михаил Заря пригласил Петра плыть с ним в Чертово Городище, а оттуда на низы Волги.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Когда сели в струг и отчалили от берега, утро было в полном расцвете. Слегка прохладило. На берегу бродили две цапли с любопытством поглядывая на людей, да из своего окна испуганно следил за стругом набожный монах-кабатчик, усердно осенявший себя крестным знамением. Вот уже струг и на середине реки - из воды величественно выросли зубчатые белые стены с бойницами, окружавшие Макарьевскую Желтоводскую обитель.
   Вася, обратившись лицом к монастырским храмам, провозгласил тоненьким голоском нараспев:
   "О преподобный и богоносный отче наш Макарие! Приими сие малое молитвенное приношение наше, и со пресвятою владычицею и всеми святыми принеси молитву ко господу богу; да избавит он нас от врагов видимых и невидимых, от оспы и от губернаторов, от всяких скорбей и бед и иных напастей, от всякие напрасные смерти и от будущих мук и сподобит своего небесного царствия, иде же есть люди сытно живущие, веселящиеся, скачущие и торжествующие, немолчно воспевающие тебя: аллилуйя!"
   Атаман Заря и другой гребец с улыбкой трижды повторили: "Аллилуйя!"
   Дружно ударили весла по воде, и струг быстро поплыл по течению вдоль безлюдного, украшенного яркой зеленью, высокого песчано-золотистого берега нагорной стороны.
   Летали чайки; поднималось солнце. Волга дышала утренней свежестью и могучей пленительной силой молодости.
   Тут Петр вспомнил о Рахили. Нет! Он не может уехать, не повидавшись с ней, он обязательно должен знать, как она там живет, он должен спасти ее, если ей угрожает опасность... Об этом он непременно поговорит с атаманом Зарею по прибытии в Чертово Городище... Какой бы он ни был, но он не разбойник! Никогда он не свяжет своей судьбы с судьбою разных проходимцев и воров. Он только воспользуется их стругами, чтобы поскорее покинуть Нижегородскую губернию. А там будет видно, что делать дальше!
   XXIII
   В эти теплые июньские ночи особенно хорошо пели соловьи. Народ ютился в шатрах. Плакали ребятишки, матери прижимали их к груди. Мужики варили похлебку, искоса посматривая в сторону оврага, где Сустат Пиюков совершал молитву, окруженный освободившимися от обиходных дел людьми.
   Великое горе навалилось на мордовские земли. Из Нижнего проезжали константиновские с базара, рассказывали: идет войско большое. Губернатор грозит сжечь дотла мордовские деревни и перебить терюхан, всех до единого. И особенно сердит губернатор на сожжение в Сарлеях православной церкви. Епископ велел проклинать мордву в нижегородских приходах. Оклеветал терюхан поп Иван Макеев, хотя и знал, что церковь сожгли рыхловские крестьяне с Семеном Трифоновым во главе, да разбойники, а вовсе не мордва. Они же разорили и вотчинника Оболенского. Но епископ приказал обвинять в этом мордву.
   Лицо Пиюкова, взлохмаченного, растрепанного, выражало самоуверенность. И это в то время, когда каждый богомолец поминутно оглядывался по сторонам, ожидая: вот-вот из чащи, из оврагов, как черти, полезут на них губернаторские солдаты...
   Сустат, ударяя себя кулаком в широкую волосатую грудь, гремел:
   - Нет равных тебе, о великий Чам-Пас, в небе богов! Никто не может противиться воле нашего мордовского великого бога ни на земле, ни на небе!.. Никакой народ он не хочет сделать таким счастливым, большим и сильным, как мордву! О великий Чам-Пас!..
   Захлебываясь в бешеном восторге, Пиюков восхвалял смирение, кротость и долготерпение своего народа и призывал все темные силы во главе с самим Шайтаном обрушиться на головы русских людей. Ни русский, ни мусульманин, ни чувашин, ни черемис - никто не может сравняться с мордвою в добродетельной и честной жизни, никто не может сравняться с мордвою в мужестве и доблести. И кто так обижен властями, как мордовский народ?! Никто.
   Озаренный огнями костров, в каком-то диком, полубезумном бреду Пиюков доказывал богам, что только мордва заслуживает их внимания. Все люди хуже мордвы. Никто не желает ей счастья и никто честно не помогает ей, а те из иноверцев, что лезут к мордве якобы с добрыми намерениями, на самом деле истые предатели!
   Он провозглашал им страшные проклятия, простирая руки к небу.
   - Изгони их из селений наших! - исступленно вопил он. - О Чам-Пас! Мордва в слезах! Неужели ты допустишь врагов мордвы под видом друзей в шатры и становища ее?! Отгони новые несчастья! Раскрой всем от мала до велика глаза на правду! Обман их ведет к конечному истреблению мордвы! Не надо нам иноверных псов! Помоги нам, о великий владыка! Изгони, изгони из наших земель! Не надо верить другим народам, помогающим якобы мордве... Они ищут своей выгоды!..
   Неистовыми, полными страсти и отчаяния выкриками он так напугал своих богомольцев, что те начали с недоверием и опаской оглядываться: нет ли в соседстве иноплеменников - русского, либо татарина, либо чувашина...
   После молян в лесу и в оврагах, где прятались их вооруженные отряды, они недружелюбно посматривали на своих союзников - русских мужиков и чувашей, и особенно на ватажников. Стали явно их сторониться. Кое-кто не утерпел: начал задирать их; задавали вопросы мужикам из села Дальнего Константинова:
   - Зачем вам защищать нас?! Зачем вы к нам пришли? Вы сами сожгли свою церковь в Сарлеях, а вину свалили на мордву! Зачем вы оклеветали нас?!
   Те обиделись и ничего не ответили. Мордовские мужчины и юноши стали еще подозрительнее и грубее:
   - А если вы молчите, стало быть, имеете свою мысль, а мордве добра не желаете. Вы хотите, чтобы во всем обвинили нас, а вы останетесь чистыми? Да?! Вы хотите завести свои порядки у нас...
   Один рыжий дядя не вытерпел и обругал мордву матерно. С этого началось. Мордовские ополченцы обиделись - полезли на оскорбителя с ножами. Тот завопил не своим голосом: "Братцы, спасите! Мордва режет!"
   Дальнеконстантиновские схватились за рогатины. Поднялась драка в овраге. Люди, сидевщие не шелохнувшись, вдруг загалдели, подняли шум. Забыли, что кругом рыскают драгуны, высланные на разведку, и сыщики из приказной избы.
   Прибежавшему на место драки Несмеянке большого труда стоило разнять остервенелых драчунов.
   И в других местах засады пошли неурядицы. День ото дня усиливалась рознь между мордвою и примкнувшими к ней соседями. Этого-то именно и боялся Несмеянка. Он умолял Сустата не навлекать гнева мордвы на иноплеменников, но тот не слушал его, говоря: "Ты - христианин и поэтому защищаешь их! Постыдись народа! Ведь ты тоже мордвин! Зачем ты передался им?"
   Православные попы и монахи, в сопровождении военных команд, ходили по лесам и деревням - проповедовали ненависть к язычникам, к мордве, к чувашам и ко всем "зломышленным, возгордившимся инородцам!". "Нет никого более любезного Христу, богу нашему, нежели российский православный человек. Остальные все псы!"
   После поповских проповедей православные христиане загорались еще большею злобою к соседней мордве. Вытаскивали дреколье, а кто кинжал или ружье, и выходили за околицу, мучимые жаждой мести, приоткрыв от злобы рты... Трудно было дышать; стучали зубы, будто в лихорадке... "Умрем за православную веру, а не дадим ее на поругание!"
   Если попадались случайно проходившие по дорогам иноверцы, мужики их свирепо били; потешались над ними, когда те, сбитые на землю, ползая в дорожной пыли, молили о пощаде... Женщину, если таковая попадалась им в руки, тащили в овин со смехом, ругательствами и прибаутками.
   Нескладно пошло. Трудно было понять - как так случилось: совсем недавно окрестные, недовольные властью, жители дружно, как один, поднялись против губернаторского войска, невзирая на язык и веру, яростно изрубили отряд Юнгера, а теперь ни с того ни с сего полезли в драку друг на друга?!
   В эти дни Несмеянке пришлось распрощаться с покидавшими мордовские земли ватажниками. Хайридин и Сыч по приказу атамана Зари возвращались со своими молодцами в Чертово Городище. А затем ватага Михаила Зари должна была покинуть Нижегородскую губернию, чтобы не быть захваченной войском казанского губернатора.
   - Прощайте, братья, бейтесь до последнего!
   На конях выехали из своей засады Несмеянка, Сыч, Хайридин и Мотя, направившись в сторону реки Суры, а за ними следом пошли ватажники, распевая песни, хотя Хайридин и упрашивал их не петь. Но трудно было сдержаться, у каждого загорелась в душе радость великая, что скоро снова увидит он Волгу, снова грудь вдохнет ее здоровый, вольный воздух - надоело толкаться на одном месте! Что может сравняться с матушкой-Волгой?