Коултер Кэтрин. Полночная звезда

Кэтрин Коултер
Полночная звезда

Пролог

   Гилдфорд, Суррей. 1852 год
   — Мы прах и прахом останемся. Да упокоит Господь душу его…
   Комки свежей земли монотонно и скорбно стучали по крышке гроба. На бурой земле ярко блеснула красная роза. Сейчас он уже с мамой.
   — …Господь наш Иисус Христос возвестил, что все люди на земле рано или поздно присоединятся к вечному миру и покою…
   — Нам очень жаль, Элизабет.
   — Если мы хоть чем-нибудь можем помочь тебе, Элизабет…
   — Умоляем Спасителя нашего взять к себе душу нашего дорогого друга сэра Алека Джеймсона Фитцхью…
   — Твой отец был нежным, любящим человеком…
   — Какая трагедия, Элизабет, какая жалость.
   — Элизабет!
   Она тряхнула головой, пытаясь избавиться от навязчивых и вместе с тем мягких слов викария и невыносимых соболезнований многочисленных друзей своего отца. Прищурившись, она смотрела на мистера Пола Монтгомери, давнего друга отца и преданного адвоката, который откашлялся и с упреком воззрился на тетю Августу.
   — Элизабет, ты должна быть более внимательной! — громким назидательным голосом промолвила Августа Пенуорти. — У мистера Монтгомери есть более важные дела, чем сидеть здесь и наблюдать за твоими мечтаниями! И не только у него, но также у меня и у твоего дяди!
   — Простите меня, дядя Пол, — робко сказала девушка, не обращая внимания на тетю. Ведь тетя Августа пришла сегодня сюда исключительно для того, чтобы выслушать завещание покойного брата, — она была его единственной наследницей, кроме, конечно, его дочери. Она бросила быстрый взгляд на дядю Альфреда, который покрылся испариной, несмотря на довольный прохладный апрельский день. Ее отец презирал Альфреда Пенуорти, не без оснований считая его малодушным и ничтожным человеком, который даже стакан портвейна не может выпить без разрешения своей Гусей.
   — Чонси, — мягко сказал Пол Монтгомери, впервые обращаясь к ней по прозвищу, — я хочу, чтобы у тебя была полная ясность насчет всего этого. — Он показал рукой на кипу бумаг, лежавших перед ним на отцовском столе. — Здесь очень мало что осталось. Боюсь, придется продать Джеймсон-Холл, чтобы расплатиться с кредиторами.
   — Что?
   Скрипучий голос тети Августы прозвучал настолько неожиданно, что Пол Монтгомери даже слегка вздрогнул и замолчал. Затем нахмурил брови и уставился на нее поверх очков.
   — Мадам, — твердо заявил он, — сейчас я разговариваю с мисс Фитцхью.
   — Алек умер без гроша в кармане? Вы это хотели сказать, сэр? Но это невозможно! Как он мог оказаться столь безответственным?
   — Сэр Алек оставил небольшое наследство только для своих преданных слуг, мадам. — Мистер Монтгомери равнодушно пожал узкими плечами. — Элизабет, — снова обратился он к Чонси и его голос зазвучал так печально, что она чуть было не расплакалась, — к сожалению, твой покойный отец сделал за последние два года несколько… скажем так, весьма сомнительных вложений. Я всеми силами пытался отговорить его от подобных шагов и изъять свой капитал, но из этого ничего не получилось. Я также должен заявить тебе со всей откровенностью, что он не внес никаких изменений в свое завещание. Именно поэтому сегодня здесь присутствуют твои тетя и дядя.
   Чонси изумленно уставилась на него, прекрасно понимая, что последует за этим. И все же она не выдержала и спросила:
   — Что вы имеете в виду, дядя Пол?
   Мистер Монтгомери неторопливо снял очки и стал протирать их носовым платком, стараясь не смотреть ей в глаза.
   — Я хочу сказать, что он не предусмотрел необходимость опекунства над тобой до достижения двадцати одного года. Речь идет о своеобразной защите всего имущества, так сказать. Естественно, отец предполагал, что ты выйдешь замуж за сэра Гая Дэнфорта раньше, чем он отправится в мир иной. А раз так, то, значит, тетя и дядя будут твоими опекунами, поскольку являются единственными из ныне живущих родственников.
   — Итак, — возмутилась Августа, — я буду кормить ее, одевать и ухаживать, не имея никакого дохода от поместья Алека!
   — Послушай, дорогая, — робко вмешался в разговор дядя Альфред, — бедная Элизабет совершенно не виновата в том, что…
   — Но мне через каких-то шесть месяцев исполнится двадцать один год, — резко прервала дядю Элизабет. — Дядя Пол, мне не нужны никакие опекуны! Да и что здесь опекать в конце концов?
   «Даже если бы здесь было что опекать, неужели вы думаете, я бы позволила наложить на это жадные и загребущие руки своей тети?» — подумала она.
   — Таков закон, моя дорогая, — медленно произнес Пол Монтгомери. — Но не буду скрывать, у тебя есть другой выход из положения.
   Чонси опустила голову и живо представила Гая Дэнфорта. Он остро нуждался в деньгах и очень надеялся на приданое, которое обещал ему в свое время отец. Но оказалось, что никакого приданого нет и в помине.
   — Нет, дядя Пол, — она старалась говорить как можно тверже, — у меня нет другого выхода. — Она поднялась, тщательно поправляя толстую шерстяную юбку. — Если у вас больше ничего ко мне нет, я пойду приготовлю вам комнату. Тетя Августа, вы с дядей Альфредом останетесь на ночь?
   Тетя Августа молча кивнула, не проронив ни слова. Чонси быстро вышла из библиотеки, раздумывая над тем, не сожалеет ли ее тетя о смерти брата и о своих грубых словах в адрес племянницы. Осторожно прикрыв за собой дверь, она услышала гневный голос Августы:
   — Это просто смешно! Почему мы должны брать на себя заботы об этой девушке? Она ведь почти старая дева! Теперь уж ни один порядочный джентльмен не захочет жениться на ней! Что мы будем с ней делать, позвольте спросить, мистер Монтгомери?
   Чонси не стала дожидаться ответа дяди Пола. Она и так слишком много времени уделила своей тете.
   — Мисс Чонси!
   — Да, Конверс? — Она резко повернулась и чуть было не столкнулась с дворецким своего отца. Проглотив горечь обиды, Чонси постаралась сохранить спокойное выражение лица. «Всплески эмоций вполне допустимы для женщины, — говаривал ее отец, широко улыбаясь, — но это позволяет людям понять, о чем она думает. А это иногда ни к чему, верно?»
   — Пришел сэр Гай, мисс. Он хочет видеть вас. — Заметив легкое сомнение в глазах Чонси, дворецкий сказал: — Если хотите, я скажу сэру Гаю, что вы сегодня никого не принимаете.
   — Нет, Конверс, я приму его, — решительно заявила она. — Он в голубом зале?
   — Да, мисс. С вами все в порядке, мисс Чонси?
   — Разумеется. Пожалуйста, принеси чего-нибудь выпить. Нет, подожди, Конверс. Ничего не надо приносить.
   Чонси остановилась на минутку перед большим зеркалом рядом с голубым залом. Бледное лицо в зеркале мало чем напоминало улыбающуюся и беззаботную Чонси Джеймсон Фитцхью. Позади нее находился огромный зал, массивные дубовые двери которого открывали широкий мраморный вход. Она окинула взглядом великолепный резной потолок, украшенный замысловатыми геометрическими узорами и геральдическими символами ее баронского рода, а потом перевела взгляд на каменный пол, покрытый дорогими турецкими коврами. Вдоль стен стояла массивная мебель, слегка потемневшая от времени и утратившая свой первоначальный красноватый цвет. На стенах висело средневековое оружие и рыцарские доспехи, свидетельствовавшие о былом могуществе рода Фитцхью. На всех предметах не было ни пылинки — слуги дома очень тщательно относились к своим обязанностям. Чонси закрыла глаза и на минуту вспомнила маленькую девочку, прятавшуюся за огромными рыцарскими доспехами. И вот теперь Джеймсон-Холл, который три поколения принадлежал роду Фитцхью, должен перейти в руки незнакомых людей. Она больше не увидит рыцарских доспехов, не сможет купаться в речушке, которая протекает неподалеку от дома, не будет больше часами болтать с отцом, уютно устроившись на полу около его кресла перед огромным камином. Она редко садилась в небольшое кресло рядом — кресло матери, красивой милой Изабель. Чонси почувствовала легкую дрожь.
   — Слава Богу, отец, — тихо прошептала она своему отражению в зеркале, — ты ничего не увидишь.
   Она поправила прядь волос, расправила плечи и решительно вошла в зал.
   — Элизабет!
   Она нахмурилась, но тут же взяла себя в руки. Гай никогда не мог заставить себя называть ее Чонси. Прозвище казалось ему простонародным, в особенности после того, как она сообщила ему, что в раннем детстве ее так называла ирландская няня. Он считал, что в нем отсутствует аристократизм. Но отцу оно всегда нравилось.
   Он выговаривал его с какой-то необыкновенной любовью и невыразимой нежностью. «Чонси, любовь моя, — говорил он с тягучим ирландским акцентом, — что ты делаешь, черт возьми? Куда ты тащишь этого рыцаря? Будь ангелочком, не огорчай меня».
   — Привет, Гай, — сказала она, приближаясь к нему. — Очень мило, что решил навестить меня. — Она протянула ему руку, а тот нежно пожал ее.
   — Как же я мог не прийти, дорогая моя? — подчеркнуто вежливо произнес Гай Дэнфорт, пристально глядя ей в глаза. «Какая она бледная, — подумал он, разглядывая темные круги под ее глазами. — И черное платье совершенно не идет ей — лицо стало еще более тонким и угловатым». Конечно, его ожидают впереди трудные месяцы, но он непременно выполнит свой долг с надлежащим терпением и великодушием.
   Чонси медленно направилась в дальний угол зала, где находился огромный камин из белого итальянского мрамора — предмет особой гордости ее покойного отца. Повернувшись к гостю, она посмотрела на него из-под густых ресниц и удивилась вдруг, почему дала согласие выйти за него замуж. Конечно, он был по-своему привлекательным, хотя и слишком аскетичным. Когда-то ей нравилось его узкое лицо и выразительные глаза, которые, казалось, отражали сложную гамму чувств и искреннюю чистоту его души. Но сейчас она убедилась в том, что это далеко не так. Она вдруг увидела его новыми глазами и усмехнулась. В свои двадцать восемь лет он отличался самодовольством, высокомерием и напускной строгостью. Несомненно, сказывалось влияние его недалекой матери. «Почему же я не видела этого раньше? — разочарованно подумала она. — Неужели я была такой эгоистичной и наивной, что не могла раскусить его? И почему отец не заметил этого? Не мог же он, в самом деле, быть таким же слепым?»
   — Элизабет, прими мои глубочайшие соболезнования по этому печальному поводу. Разумеется, моя мать тоже выражает тебе сочувствие.
   — Разумеется, — невнятно пробормотала Чонси.
   — Спасибо, Гай.
   — Дорогая, моя мать очень обеспокоена твоей судьбой. Естественно, она прекрасно понимает, что мы не можем пожениться, пока не пройдет хотя бы год после смерти твоего отца, но все же она хочет знать о твоих планах на будущее. Я напомнил ей о том, что ты хочешь остаться здесь, в Джеймсон-Холле, но она продолжает настаивать на том, что это будет не совсем прилично, так сказать. Во всяком случае, без присмотра со стороны пожилой и солидной дамы. Именно поэтому она предлагает, чтобы ты осталась в Лондоне. Разумеется, со своими родственниками — дядей и тетей.
   — Да, похоже, придется остаться с ними, — грустно сказала Чонси, опустив голову.
   — Естественно, моя дорогая Элизабет, я возьму на себя всю ответственность по поводу соглашения с адвокатом твоего отца и буду присматривать за этим домом.
   — В этом нет никакой необходимости, Гай, — тихо ответила Чонси, чувствуя, что тот обрадовался смерти отца. Он воображал, что теперь станет полноправным хозяином их родового поместья. Даже сейчас бросает жадные взгляды на дорогую мебель, рассчитывая, что скоро она будет принадлежать ему. Это было так забавно, что она чуть не рассмеялась. — Сожалею, Гай, — ясно и отчетливо произнесла Чонси, — но Джеймсон-Холл скоро будет пущен с молотка.
   — Я… не понимаю, Элизабет, — промямлил тот, сдвинув густые брови. «Боже мой, не сошла ли она с ума после перенесенного шока?» — подумал он, вытаращив на нее глаза. Он боялся, что она встретит его типично женской истерикой, но оказалось, все гораздо хуже. Нет, она никогда не устраивала ему сцен и не выходила из себя. — Ты слишком переутомилась, дорогая, — сказал он с притворным сочувствием. — Оставь мне все дискуссии с адвокатом на подобные темы.
   — Гай, — спокойно сказала она, снимая с пальца обручальное кольцо, — у меня совершенно нет денег. Мой отец не оставил мне ровным счетом ничего, а Джеймсон-Холл должен быть продан, чтобы мы могли уплатить долги. И не только дом, но и все ценные вещи, которые в нем находятся. Как я уже сказала, у меня нет выбора, кроме… Короче говоря, мне придется жить вместе со своими тетей и дядей, пока мне не исполнится двадцать один год.
   — Нет денег, — машинально повторил Гай и недоуменно захлопал глазами. — Но это невозможно!
   У него был настолько растерянный вид, что Чонси захотелось вдруг улыбнуться. В этот момент он был похож на тетю Августу, которая тоже не могла поверить и опомниться от внезапного шока. Нельзя же столь откровенно демонстрировать свою беспомощность!
   — Да, Гай, именно так. Все верно. Вот твое кольцо. Можешь считать себя свободным.
   Странно, но она действительно почувствовала, что вместе с кольцом, на котором поблескивал крошечный изумруд, она сняла с плеч невыносимую тяжесть. «Я, наверное, сошла с ума, когда согласилась выйти замуж за этого человека, — подумала она. — Я никогда не стану прежней Чонси».
   Он молча взял протянутое кольцо, все еще пребывая в смятении. Она прекрасно знала, что он не станет спорить с ней, доказывать, что по-прежнему испытывает к ней глубокие чувства, что любит только ее одну и никогда не расстанется с ней. Она видела, что Гай постепенно приходит в себя и мучительно соображает, что сказать, не уронив чувства собственного достоинства. Ему очень хотелось остаться джентльменом.
   — Элизабет, это просто невероятно, — проговорил он, понуро опустив голову. Его охватила внезапно нахлынувшая ярость. Кто мог подумать, что судьба уготовила ему такой сюрприз! Черт бы побрал этого сэра Алека! — Ты же знаешь, как я отношусь к тебе, но…
   — Знаю, Гай!.. — Она нетерпеливо оборвала его. — Пожалуйста, передай своей матери благодарность за симпатию и сочувствие. У меня еще много важных дел. Прощай, Гай. Конверс проводит тебя до двери.
   Она повернулась и быстро вышла из зала, не взглянув на него на прощание.

Глава 1

   Бедфорд-сквер, Лондон, 1852 год
   Чонси смотрела на дверь своей спальни, и в ее глазах сверкали гневные огоньки. Дверная ручка медленно повернулась, пока не уперлась в замок. За дверью кто-то тихо выругался, потом медленно удалился по коридору.
   Она вскочила на ноги и погрозила кулаком в сторону двери. Мерзкий Оуэн! Как может этот негодяй думать, что вызывает у нее симпатию! Ведь к нему можно чувствовать только отвращение!
   Она тяжело вздохнула и отвернулась к окну, прижавшись щекой к холодному стеклу. День был туманным и серым, и она с трудом различала фигуры людей, снующих на улице под окном. Господи, как она ненавидела Лондон! Как ей осточертело жить вместе с дядей и тетей! Тетя Августа продала даже ее любимого жеребца Имбиря и наотрез отказалась разрешить ей вообще кататься верхом.
   «Ты сейчас в трауре, Элизабет, — вспомнила она ее хриплый скрипучий голос. — Веди себя, как леди».
   Леди! На протяжении пяти месяцев, что она живет в доме тети и дяди, она превратилась в служанку, выполняет всю черновую работу, к ней относятся, как к бедной родственнице, которая сидит у них на шее. К тому же ей приходится выносить этот жуткий шум, который поднимают три младших дочери Пенуорти. Но самое неприятное заключалось в том, что она вынуждена постоянно избегать Оуэна.
   — «Ну, Лиззи, — капризно говорила ей четырнадцатилетняя Джанин, — зачем мне эта дурацкая история? Ну скажи, пожалуйста, зачем девушке знать, что творится на Гибралтаре? Ты просто глупая старая дева!»
   А Оуэн? Никогда не упускает случая поиздеваться.
   — Послушай, сестренка, — бывало кричал он из своей комнаты, — кажется, наша дорогая Элизабет чем-то озабочена?
   — Нет, — кричала с другого конца Элис, одиннадцатилетняя толстушка, — она просто глупая старая дева.
   «Что будет, когда мне исполнится двадцать один год?» — думала Чонси, уставившись на покрытую туманом улицу. Этот вопрос не давал ей покоя с того самого времени, как немного утихла боль в душе из-за смерти отца. Чонси прикусила губу и закрыла глаза. Конечно, она была прекрасно образована и могла бы устроиться гувернанткой в Англии или где-нибудь в колониях, но эта мысль приводила ее в ужас. Она не могла представить себя в роли гувернантки. Ей казалось, что все дети похожи на ее двоюродных сестер — такие же глупые, ограниченные, не интересующиеся ничем, кроме пошлых стишков. А ее положение в чужом доме? Ведь она окажется совершенно беззащитной перед лицом посягательств мужчин, таких, как Оуэн. Ему уже двадцать три года, и он унаследовал все фамильные черты своих родителей — отцовскую худощавость и материнские светло-голубые глаза и острый подбородок. Она была просто ошарашена, когда он остановил ее на лестнице неделю назад.
   — Как это замечательно, дорогая кузина, что ты живешь у нас, — сказал он и протянул руку, чтобы погладить ее по щеке.
   Чонси увернулась от его руки и опустила голову.
   — Ты ошибаешься, — ответила она, — в этом нет ничего замечательного. Во всяком случае, для меня. Мы нагоняем тоску друг на друга.
   — Не скажи, — возразил Оуэн и так посмотрел на нее, что ей показалось, будто она стоит перед ним совершенно голая. — Не могу отказать тебе в определенном очаровании, моя дорогая. Не скрою, меня это чрезвычайно волнует. Ведь тебе скоро исполнится двадцать один год. А что потом, скажи на милость? Я вижу, что тебя тоже беспокоят подобные мысли. Моя дорогая, ты сочтешь уместным… быть повнимательнее ко мне?..
   Она испуганно попятилась назад, а в ее глазах мелькнули искорки гнева, отчего они стали еще привлекательнее.
   — Будь поласковее со мной, Элизабет, больше ничего. Я мог бы многое тебе дать и многому научить. Не думаю, что ты можешь рассчитывать на приличного мужа в скором будущем, но это и не важно. Не обязательно иметь мужа.
   Оуэн совершенно не походил на Гая, впрочем, возможно, тот был более честен.
   — Оуэн, — тихо сказала она, — ты мой двоюродный брат. Больше ничего. Не вздумай снова заводить со мной подобный разговор.
   Господи, думал он, она просто прелестна. Даже ее холодность не портит ее обаяния. Правда, слегка худощавая, но даже тугой корсет не может скрыть пышные формы великолепной груди. Он живо представил себе длинные стройные ноги, обвивающие его торс, и чуть не задохнулся от охватившей его страсти. Но больше всего ему нравились ее глаза. В них угадывался неудержимый темперамент: когда она гневалась, они слегка темнели и становились янтарно-золотистыми.
   — Значит, ты гордячка, кузина? — поддел он ее с наглой ухмылкой. — А зря, тебе не стоит зазнаваться. Ведь ты уже не живешь в прекрасном доме, где слуги подобострастно исполняют твои капризы, а папаша покупает красивые тряпки. Ты можешь рассчитывать только на надежного… защитника.
   Чонси не выдержала и громко рассмеялась.
   — Я так понимаю, именно ты надеешься стать моим надежным защитником? Или я ошибаюсь?
   Его лицо побледнело от гнева, а глаза стали похожи на узкие щелки.
   — Оставь меня в покое, Оуэн! Ты слышишь меня? И держись подальше от той комнаты, где я занимаюсь с твоими сестрами. Думаю, что они чему-нибудь научатся, если ты не будешь совать свой нос в наши дела, — с нескрываемым сарказмом выпалила она.
   — А я думаю, — сказал он подчеркнуто мягко и вежливо, — что ты очень скоро изменишь свое мнение обо мне. — Он неожиданно обхватил ее и крепко прижал к себе. Все произошло так быстро, что Чонси не успела отреагировать на его наглые посягательства. Его рука скользнула к ее груди, она почувствовала на лице его горячее дыхание. Сейчас ей уже было не до смеха. «Затаись, — вспомнила она слова няни, — а потом сделай этому мальчику Смиту так больно, чтобы он долго не смог забыть этого!»
   Она обмякла и в буквальном смысле повисла на его руках. Оуэн, воодушевленный ее покорностью, ослабил захват и наклонил голову, чтобы поцеловать ее в губы. Не думая о возможных последствиях, Чонси напряглась, как струна, и что есть мочи ударила его коленкой в пах. Оуэн заорал не своим голосом и, отскочив назад, согнулся в три погибели.
   — Ах ты, сука! — прошипел он с перекошенным от боли лицом. — Ты мне за это заплатишь!
   — Сомневаюсь в этом, отвратительная жаба! — с такой же злобой прошипела она. — Посмотрим, что скажет твоя мамаша, когда узнает, что ты пытаешься соблазнить меня!
   Чонси решительно повернулась и, переполненная праведным гневом, быстрым шагом направилась в комнату тети. Она до сих пор не могла опомниться от потрясения, вызванного реакцией Августы.
   — О чем ты говоришь? — грозно потребовала ответа тетя Августа и так резво вскочила из-за туалетного столика, что опрокинула какую-то банку с косметикой.
   — Я говорю о том, тетя Августа, чтоваш сын Оуэн ведет себя возмутительно. Позволяет себе недопустимые вольности.
   Тетя Августа злорадно поджала губы и пристально уставилась на Чонси.
   — Послушай, Элизабет, подобные сказки не делают тебе чести. Я, конечно, все прекрасно понимаю, но из этого ничего не выйдет. Немедленно прекрати флиртовать с моим сыном и соблазнять его. Он никогда не женится на тебе.
   Чонси чуть было не задохнулась от возмущения.
   — Вы считаете, что я выдумываю? Хочу выйти замуж за Оуэна? Да я скорее выйду замуж за вора-карманника, который бродяжничает в порту, чем за вашего сына!
   После этого случая Оуэн стал горделиво сторониться ее, но Чонси прекрасно понимала, что он не отказался от своей гнусной цели. Просто выжидал более благоприятного момента. Неужели он никогда не отстанет от нее? Похоже, ему нравилась игра в кошки-мышки, хотя терпение Чонси было уже на пределе. Слава Богу, дверь ее спальни запирается изнутри.
   «Что же будет, когда в следующем месяце мне исполнится двадцать один год?» — спрашивала она себя и не находила ответа.
   Чонси тихо стояла перед дверью спальни тетушки Августы, подняв руку, чтобы постучать. До ее дня рождения оставалось очень немного времени, и она хотела поговорить с ней. Должна же сестра ее отца хоть немного позаботиться о будущем своей племянницы!
   Но ее рука так и застыла в воздухе, когда она услышала отчетливо произнесенные слова тети.
   — У этой девушки нет ни малейшего желания ужиться с нами. Посмотри только, Альфред, что мы для нее сделали, а она все еще ведет себя, как гордая наследница огромного богатства! А клевета, которую она вылила на нашего бедного Оуэна! Мальчик был просто потрясен этой ложью!
   — Неужели? — тихо пробормотал дядя Альфред.
   — Да, несомненно! А наши девочки? — продолжала наступать тетя Августа. — Они так и не научились у нее ничему хорошему. Бедняжка Джанин даже пожаловалась мне, что Элизабет терроризирует ее из-за того, что она якобы не уделяет должного внимания математике. Подумать только! Я положила этому конец! Как жаль, что она не вышла замуж за сэра Гая, но я прекрасно понимаю его. Он отшил ее сразу же, как только узнал истинное положение дел.
   — Нет, не он отшил ее, а Элизабет отшила его.
   — Это она так говорит, — возразила Августа. — Но если так, то это очень глупо с ее стороны. Не думаю, что она способна на это. Она очень похожа на свою мать. Такая гордая из себя, важная, а в голове ни капли здравого смысла! Когда же ты перестанешь смотреть на мир через розовые очки, Альфред! Ах да, ты же всегда восторгался нашей дорогой и милой Изабель…
   Чонси оцепенела, не находя в себе сил отойти от двери. Неужели дядя Альфред и ее мать что-то связывало? Как это ужасно стоять и подслушивать чужой разговор! Она хотела уйти прочь, но ноги как будто приросли к полу.
   — Изабель уже мертва, Гусей, — донеслись до нее слова дяди. — Да, я восхищался этой женщиной, и не только я.
   — Ха! Все, что ей удалось сделать в жизни, так это родить эту несносную девчонку. Она носилась с ней, как с какой-нибудь принцессой, пока не умерла при рождении второго ребенка. Если бы она дала Алеку хорошее приданое, то не исключено, что сегодня мы владели бы Джеймсон-Холлом.
   — Дорогая моя, этим поместьем владела бы Элизабет, а не мы.
   — Если бы я была старшим братом Алека, а не его сестрой, то именно я владела бы сейчас поместьем! Боже мой, ты так никуда и не вложил капиталы. А ведь у нас три дочери, Альфред, и каждую из них предстоит выдать замуж.
   — Ну что ж, во всяком случае, ты получила бесплатную гувернантку для них всех, — не без ехидства заметил дядя Альфред. — Это значительно сокращает наши расходы на содержание семьи. Что же касается моих инвестиций, то наш дорогой Оуэн тратит деньги успешнее меня.
   — Оуэн — джентльмен! — гневно воскликнула тетя Августа. — Он женится на богатой. Я позабочусь об этом. А моя дерзкая племянница не будет так высоко задирать нос, если узнает правду о своем дорогом отце.
   Правду? Какую еще правду? Надо немедленно уйти отсюда. Но она так и не смогла сдвинуться с места. Дядя Альфред, вероятно, даже вспотел от таких слов своей жены.
   — Оставь его в покое, Гусей, — тихо промямлил дядя. — И его дочь тоже. Она зарабатывает себе на жизнь.
   — Значит, Альфред, ты решил защищать ее, и я прекрасно знаю, почему ты это делаешь. Ведь она бесценная дочь нашей прекрасной Изабель, вот почему! Ну что ж, замечательно! Но если она хоть один раз подойдет ко мне со своими жалобами на Оуэна, то я непременно скажуей, что ее дорогой папаша покончил с собой. Я это сделаю, вот увидишь!