Страница:
— Ну, я, конечно, не могу сказать, что я...
— Давай, двигай.
Через четверть часа они уже подъезжали к дому семейства Брунсвиков — клана космонавтов, отличного от семьи Драммондов, как небо от земли. Дети в насовских футболках в телескоп наблюдали с лужайки перед домом за луной, прямо при свете дня. Окно входной двери имело форму молодого месяца. За дверью стояла Аланна Брунсвик, жена командира экипажа Гордона Брунсвика, в «стартрековской» футболке и с блюдом печенья в руках, улыбаясь улыбкой продавщицы из парфюмерного магазина. Дверной колокольчик все еще продолжал играть мелодию «Любовных свиданий», когда она с оттенком усиленно скрываемого удивления в голосе сказала:
— Хауи, я полагаю... это твой зять, Уэйд?
— Он самый.
Уэйд понял, что ему тут успели перемыть косточки.
— Привет. Я только хотел вымыться, прежде чем ехать в «Пибоди». Душ наверху?
Лицо Аланны выдавало самые дурные предчувствия, но Уэйд знал, что она еще секунд пятнадцать не шевельнется, загипнотизированная его внешним видом и особым шармом, который придавала ему тюремная небритость. Он улыбнулся (еще пять секунд) и стремительно взлетел вверх по лестнице.
— Можете располагаться как дома, — крикнула ему вслед Аланна.
— Да, спасибо. Хауи, найди мне какие-нибудь шмутки, ладно?
— Заметано.
Уэйда со всех сторон окружали фотографии аэропланов и реактивных лайнеров. Всевозможные дипломы. Черно-белые фотографии знаменитых пилотов шестидесятых годов. Модели ракеты «Сатурн-5» — даже потолок был испещрен фосфоресцирующими звездами, которые при дневном свете были желтые, как маргарин. Уэйд начал понимать, почему Хауи решил остановиться здесь, а не в гостинице. Эти люди жили космической программой; по сравнению с ними семейство Драммондов относилось к предстоящему полету Сары как к эксперименту в школьной лаборатории.
Он нашел ванную и разделся. Его одежду смело можно было выбрасывать на помойку; даже ботинки были заскорузлыми от крови. Он свернул одежду как можно туже и запихнул в мусорное ведро. Едва он забрался под душ, вчерашняя короста стала смываться, и он почувствовал, что оживает. Хауи просунул руку в приоткрытую дверь, положил на полку какую-то одежду, и сквозь струи воды и клубы пара Уэйд услышал, как он сказал: «Примерь вот это. Можешь не торопиться».
Уэйд насухо вытерся полотенцем и рассмотрел одежду, которая оказалась клоунски маленькой. Только носки были впору. Что за?.. Потом Уэйд вспомнил, как Сара объясняла, что космонавты всегда худощавые и невысокие, что их отбирают по принципу отсутствия лишней массы; упитанный космонавт — это фикция. Значит, не захотел одолжить мне ничего из своих вещей. Вот гнида.
Обернув полотенце вокруг пояса, Уэйд вышел в коридор, устланный ворсистым толстым ковром. Подергал дверные ручки. Надо найти какую-нибудь взрослую одежду. Это что — детская? Нет. Может, там? Кладовка. Погоди-ка, погоди — вон там точно взрослая спальня. Он вошел в комнату, освещенную трепетным утренним светом, который пробивался сквозь листву росших под окном дубов. Повернув за угол, где, как он полагал, должен был стоять шкаф, он налетел на обнимающихся Хауи и Аланну. «Черт. Извините». Уэйд ретировался в ванную.
— Уэйд...
— Мне все это мало, Хауи. Нужно что-нибудь, что тянется, — вроде спортизного костюма. И большую тенниску. И какие-нибудь шлепанцы.
— Я сейчас все объясню...
— Просто найди мне нормальную одежду, Хауи.
Уэйд грохнул дверью ванной. Снаружи было тихо, потом послышался звук шаркающих шагов. Уэйд не знал, что и подумать. Он тяжело дышал, в голове у него был полный туман. В дверь легко постучали.
— Держи шмутки, дружище.
Уэйд сгреб одежду и снова хлопнул дверью.
— Поговорим по пути за твоей машиной, — сказал Хауи через дверь.
Уэйд оделся. Теперь он был похож на учителя физкультуры в выходной день. Распахнув дверь, он стремительно ринулся к машине. Особого желания видеть Аланну у него не было. Хауи тащился за ним.
— Уэйд...
Уэйд глядел в окно.
— Дай я тебе все объясню, Уэйд. Аланна и я понимаем друг друга... давление семейных обстоятельств...
Уэйд повернулся к нему:
— Объяснение всегда можно найти, Хауи, и мне частенько приходилось делать это письменно, и чем больше я это делал, тем яснее понимал, что никаких объяснений быть не может. Так что заткнись к чертям собачьим и поехали.
До бара они добрались на удивление скоро.
— Вон моя машина.
— Красивая.
— Заткни пасть, Хауи.
— Я только хотел сказать, что...
Мысли в голове Уэйда кружились, как рой разъяренных ос, и он решил выпустить их наружу:
— Если ты хотя бы на секунду решил, что я собираюсь шепнуть хотя бы словечко своей сестренке, то ты просто идиот. То же самое касается и капитана Брунсвика. Ничто на этой чертовой планете не по мешает им сделать свою работу. Это между нами, Хауи, и я не знаю, как далеко это может зайти. А пока нам придется плечом к плечу сидеть на этом паскудном банкете. Так или иначе ты меня достал, и я до последнего издыхания буду делать все, чтобы превратить твою вонючую жизнь в ад.
— К чему такие страсти.
Уэйд вышел из фургона, дыхание его было пропитано ненавистью.
— Делаешь вид, что ничего не понимаешь, дерьмецо, мученик космического века?
Он грохнул дверью.
3
4
— Давай, двигай.
Через четверть часа они уже подъезжали к дому семейства Брунсвиков — клана космонавтов, отличного от семьи Драммондов, как небо от земли. Дети в насовских футболках в телескоп наблюдали с лужайки перед домом за луной, прямо при свете дня. Окно входной двери имело форму молодого месяца. За дверью стояла Аланна Брунсвик, жена командира экипажа Гордона Брунсвика, в «стартрековской» футболке и с блюдом печенья в руках, улыбаясь улыбкой продавщицы из парфюмерного магазина. Дверной колокольчик все еще продолжал играть мелодию «Любовных свиданий», когда она с оттенком усиленно скрываемого удивления в голосе сказала:
— Хауи, я полагаю... это твой зять, Уэйд?
— Он самый.
Уэйд понял, что ему тут успели перемыть косточки.
— Привет. Я только хотел вымыться, прежде чем ехать в «Пибоди». Душ наверху?
Лицо Аланны выдавало самые дурные предчувствия, но Уэйд знал, что она еще секунд пятнадцать не шевельнется, загипнотизированная его внешним видом и особым шармом, который придавала ему тюремная небритость. Он улыбнулся (еще пять секунд) и стремительно взлетел вверх по лестнице.
— Можете располагаться как дома, — крикнула ему вслед Аланна.
— Да, спасибо. Хауи, найди мне какие-нибудь шмутки, ладно?
— Заметано.
Уэйда со всех сторон окружали фотографии аэропланов и реактивных лайнеров. Всевозможные дипломы. Черно-белые фотографии знаменитых пилотов шестидесятых годов. Модели ракеты «Сатурн-5» — даже потолок был испещрен фосфоресцирующими звездами, которые при дневном свете были желтые, как маргарин. Уэйд начал понимать, почему Хауи решил остановиться здесь, а не в гостинице. Эти люди жили космической программой; по сравнению с ними семейство Драммондов относилось к предстоящему полету Сары как к эксперименту в школьной лаборатории.
Он нашел ванную и разделся. Его одежду смело можно было выбрасывать на помойку; даже ботинки были заскорузлыми от крови. Он свернул одежду как можно туже и запихнул в мусорное ведро. Едва он забрался под душ, вчерашняя короста стала смываться, и он почувствовал, что оживает. Хауи просунул руку в приоткрытую дверь, положил на полку какую-то одежду, и сквозь струи воды и клубы пара Уэйд услышал, как он сказал: «Примерь вот это. Можешь не торопиться».
Уэйд насухо вытерся полотенцем и рассмотрел одежду, которая оказалась клоунски маленькой. Только носки были впору. Что за?.. Потом Уэйд вспомнил, как Сара объясняла, что космонавты всегда худощавые и невысокие, что их отбирают по принципу отсутствия лишней массы; упитанный космонавт — это фикция. Значит, не захотел одолжить мне ничего из своих вещей. Вот гнида.
Обернув полотенце вокруг пояса, Уэйд вышел в коридор, устланный ворсистым толстым ковром. Подергал дверные ручки. Надо найти какую-нибудь взрослую одежду. Это что — детская? Нет. Может, там? Кладовка. Погоди-ка, погоди — вон там точно взрослая спальня. Он вошел в комнату, освещенную трепетным утренним светом, который пробивался сквозь листву росших под окном дубов. Повернув за угол, где, как он полагал, должен был стоять шкаф, он налетел на обнимающихся Хауи и Аланну. «Черт. Извините». Уэйд ретировался в ванную.
— Уэйд...
— Мне все это мало, Хауи. Нужно что-нибудь, что тянется, — вроде спортизного костюма. И большую тенниску. И какие-нибудь шлепанцы.
— Я сейчас все объясню...
— Просто найди мне нормальную одежду, Хауи.
Уэйд грохнул дверью ванной. Снаружи было тихо, потом послышался звук шаркающих шагов. Уэйд не знал, что и подумать. Он тяжело дышал, в голове у него был полный туман. В дверь легко постучали.
— Держи шмутки, дружище.
Уэйд сгреб одежду и снова хлопнул дверью.
— Поговорим по пути за твоей машиной, — сказал Хауи через дверь.
Уэйд оделся. Теперь он был похож на учителя физкультуры в выходной день. Распахнув дверь, он стремительно ринулся к машине. Особого желания видеть Аланну у него не было. Хауи тащился за ним.
— Уэйд...
Уэйд глядел в окно.
— Дай я тебе все объясню, Уэйд. Аланна и я понимаем друг друга... давление семейных обстоятельств...
Уэйд повернулся к нему:
— Объяснение всегда можно найти, Хауи, и мне частенько приходилось делать это письменно, и чем больше я это делал, тем яснее понимал, что никаких объяснений быть не может. Так что заткнись к чертям собачьим и поехали.
До бара они добрались на удивление скоро.
— Вон моя машина.
— Красивая.
— Заткни пасть, Хауи.
— Я только хотел сказать, что...
Мысли в голове Уэйда кружились, как рой разъяренных ос, и он решил выпустить их наружу:
— Если ты хотя бы на секунду решил, что я собираюсь шепнуть хотя бы словечко своей сестренке, то ты просто идиот. То же самое касается и капитана Брунсвика. Ничто на этой чертовой планете не по мешает им сделать свою работу. Это между нами, Хауи, и я не знаю, как далеко это может зайти. А пока нам придется плечом к плечу сидеть на этом паскудном банкете. Так или иначе ты меня достал, и я до последнего издыхания буду делать все, чтобы превратить твою вонючую жизнь в ад.
— К чему такие страсти.
Уэйд вышел из фургона, дыхание его было пропитано ненавистью.
— Делаешь вид, что ничего не понимаешь, дерьмецо, мученик космического века?
Он грохнул дверью.
3
В 1970 году Сару отправили в летний лагерь с природоведческим уклоном, расположенный в ста милях к востоку от Ванкувера, в тихом гористом местечке под названием Культовое озеро (всем озерам озеро), в самый разгар комариного сезона, когда особенно зло жалится крапива и алкоголики пополняют ряды обслуги шумных увеселительно-оздоровительных заведений. Сара ждала поездки с нетерпением, и Дженет, которая этот лагерь подыскала, была очень довольна, даже несмотря на то, что Тед взял всю подготовку в собственные руки. Он организовал закупку припасов, все упаковал, накупил массу книг о диких лесах Британской Колумбии, после чего сам отвез Сару в лагерь, не позволив ей отправиться на автобусе вместе с другими девочками.
Но никто в семействе Драммондов, включая саму Сару, не ожидал, что она так глубоко и отчаянно затоскует по дому, скованная страхом, выворачиваясь наизнанку от рвоты среди тростников и ирисов, полупарализованная, не в состоянии ни есть, ни спать. Семейство так, возможно, ничего бы и не узнало о Сариной беде, если бы она во время ужина не пробралась в комнату начальницы лагеря и со слезами и мольбой не позвонила домой по междугородней линии; к телефону подошел Тед, а Уэйд подслушал разговор с параллельного аппарата в кладовке.
— Пожалуйста, папочка, я так скучаю по дому, что, наверное, умру. Не могу ни есть, ни спать, ни на чем сосредоточиться и вообще ничего. Мне так ужасно хочется домой.
— Послушай, солнышко, в лагере тебе должно быть хорошо. Встретишься с новыми симпатичными ребятами... подышишь свежим воздухом... ты же у меня умничка.
— Папочка, мне ничего этого не хочется. Мне просто хочется быть там, на кухне, вместе со всеми вами. Я так от вас далеко. Мне совсем... худо.
Уэйд слышал, что мать стоит рядом с отцом, громко спрашивая его, что происходит.
— Тед, что случилось? Что?
— Все в порядке, Джен. Просто Сара все еще не может привыкнуть к жизни в лагере.
— Я не привыкаю к жизни в лагере, папочка. Мне хочется умереть. Я не хочу быть здесь. Я хочу домой.
Она снова расплакалась.
— Тед, — сказала Дженет, — дай я поговорю с ней.
— Джен, успокойся. С ней все в порядке. Чем ей не угодил этот лагерь? Мне очень нравилось в лагере, когда я был маленьким.
— Ничего не в порядке, папочка.
— Ты скоро привыкнешь, милая, я бы так не говорил, если бы не верил в это. Лагерь — лучшая пора моей жизни.
На другом конце провода раздался щелчок; потом послышался женский голос: «Алло? Алло? Девушка, с кем вы только что разговаривали?» Это подсоединилась начальница лагеря, миссис Уоллес.
— Извините, что Сара оторвала вас от ужина, миссис Уоллес, — сказал Тед. — Обычно она себя так не ведет.
На заднем плане слышались рыдания Сары.
— Некоторые скучают по дому, мистер Драммонд. Это естественно. С вашей Сарой все будет хорошо.
Плач Сары зазвучал громче. Тед повесил трубку, все еще извиняясь за столь нехарактерное поведение дочери. Уэйд с невинным видом проскользнул в кухню, где Дженет говорила:
— Ты должен забрать ее, Тед. Она там сама не своя — а уж ни о каком развитии и речи быть не может. Это жестоко.
— Ничего жестокого. Ты слишком бурно на все реагируешь. Ей просто нужно время, чтобы привыкнуть. Ей там понравится. Миссис Уоллес сказала, что завтра они будут изучать реактивный принцип движения, а ужинать чикенбургерами.
— Не нравится мне все это, Тед.
— Перестань с ней нянчиться. Она — закаленный человек.
Назавтра утром Уэйд встал пораньше и выскользнул из дома. Это считалось совершенно в порядке вещей и не привлекло ничьего внимания. Доехав на автобусе до банка, он снял все свои сбережения, около 340 долларов, и впервые в жизни нанял такси, возле мексиканской забегаловки на кольце автобуса. Водитель был толстяк сорока с чем-то лет, про которого даже Уэйд с его небогатым жизненным опытом мог сказать, что он катится по наклонной плоскости. Когда Уэйд сообщил, что ему надо добраться до Культового озера и обратно, водитель заставил его заранее показать деньги: Уэйда больше всего волновало, что водитель окажется слишком разговорчивым, но его опасения не оправдались. Признавшись, что «неплохо будет прокатиться за город», — шофер всю оставшуюся дорогу хранил молчание.
В одиннадцать утра они остановились перед воротами лагеря.
— Подождите в сторонке, — сказал Уэйд — в нем уже тогда пробудился талант просчитывать ситуацию наперед. — Не хочу, чтобы полиция заметила машину.
— Ладно, приятель.
Уэйд прошел к главному корпусу и спросил, с кем из ответственных лиц он мог бы поговорить. Единственной, кто отдаленно напоминал официальное лицо, была юная особа, по всей видимости вожатая, с важным видом закуривавшая сигарету. Уэйд улыбнулся. Через минуту он уже получил необходимую ему информацию. «Группа, изучающая реактивные двигатели? Это отряд мадам Кюри. Они сейчас на пристани». Последовав указаниям вожатой, Уэйд отправился на пристань, где стайка девчонок окружила пусковую установку — все кроме Сары, которая сидела в стороне, поджав колени к груди; ее мучали спазмы — она не ела и не спала двое суток.
Уэйд бросил камушек к ее ногам. Сара подняла голову, увидела брата, и Уэйда поразило ее хладнокровие. Сара подождала, пока ракета вот-вот взлетит, и как бы ненароком подошла к Уэйду.
— Готова ехать? — спросил он ее.
— Хоть сейчас.
— Иди за мной. И лучше не шуметь.
Уэйд провел Сару через лес, которому было лет сто, предательски заваленный пнями и корягами. Через несколько минут они вышли из чащобы, прямо напротив такси.
— Залезай, сестричка, и пригнись. Жми на газ, Карл.
— Слушаюсь, босс.
Через несколько минут они уже были на трансканадском шоссе; Сара сидела, крепко ухватившись за руку Уэйда. «Порядок, сестричка, мы едем домой. Нет ничего милей родного дома, — он погладил ее по затылку— Есть хочешь?»
— Хочу, — пискнула Сара.
— Карл, тормозни вон у той заправки.
— Ваше слово для меня закон, босс.
Сара и Уэйд выпили колы и съели по шоколадной плитке. Много лет спустя Сара скажет, что это было самое вкусное, что ей доводилось есть. Через два с лишним часа они были дома. Карл взял только сто долларов, сказав: «Возможно, это последнее доброе дело, которое я сделал в жизни».
Уэйд остановился на подъездной дорожке. Он не особенно-то задумывался о возвращении домой.
— Что мы скажем папе?
— Я его уболтаю, — ответила Сара.
И как сказала, так и сделала. Была суббота, и Тед сидел на кухне, жуя сэндвич с яичным салатом. Сара вошла на кухню и сказала: «Я сбежала из тюрьмы и возвращаться не собираюсь, так что не надо меня заставлять. Я это сделала, и мне ни капельки не стыдно. Я готова к любому наказанию».
Слушая сестру, Уэйд похолодел — подобные мятежные слова не раз просились ему на язык. Он и Дженет, стоявшая у раковины, затаили дыхание, ожидая, что Тед взорвется, как атомная бомба, но вместо этого Тед проревел: «Вот это моя дочка, узнаю! Надо же набраться храбрости, чтобы сбежать из этой чертовой дыры. Джен! Сделай-ка нашей беглянке сэндвич с яичным салатом!»
Но никто в семействе Драммондов, включая саму Сару, не ожидал, что она так глубоко и отчаянно затоскует по дому, скованная страхом, выворачиваясь наизнанку от рвоты среди тростников и ирисов, полупарализованная, не в состоянии ни есть, ни спать. Семейство так, возможно, ничего бы и не узнало о Сариной беде, если бы она во время ужина не пробралась в комнату начальницы лагеря и со слезами и мольбой не позвонила домой по междугородней линии; к телефону подошел Тед, а Уэйд подслушал разговор с параллельного аппарата в кладовке.
— Пожалуйста, папочка, я так скучаю по дому, что, наверное, умру. Не могу ни есть, ни спать, ни на чем сосредоточиться и вообще ничего. Мне так ужасно хочется домой.
— Послушай, солнышко, в лагере тебе должно быть хорошо. Встретишься с новыми симпатичными ребятами... подышишь свежим воздухом... ты же у меня умничка.
— Папочка, мне ничего этого не хочется. Мне просто хочется быть там, на кухне, вместе со всеми вами. Я так от вас далеко. Мне совсем... худо.
Уэйд слышал, что мать стоит рядом с отцом, громко спрашивая его, что происходит.
— Тед, что случилось? Что?
— Все в порядке, Джен. Просто Сара все еще не может привыкнуть к жизни в лагере.
— Я не привыкаю к жизни в лагере, папочка. Мне хочется умереть. Я не хочу быть здесь. Я хочу домой.
Она снова расплакалась.
— Тед, — сказала Дженет, — дай я поговорю с ней.
— Джен, успокойся. С ней все в порядке. Чем ей не угодил этот лагерь? Мне очень нравилось в лагере, когда я был маленьким.
— Ничего не в порядке, папочка.
— Ты скоро привыкнешь, милая, я бы так не говорил, если бы не верил в это. Лагерь — лучшая пора моей жизни.
На другом конце провода раздался щелчок; потом послышался женский голос: «Алло? Алло? Девушка, с кем вы только что разговаривали?» Это подсоединилась начальница лагеря, миссис Уоллес.
— Извините, что Сара оторвала вас от ужина, миссис Уоллес, — сказал Тед. — Обычно она себя так не ведет.
На заднем плане слышались рыдания Сары.
— Некоторые скучают по дому, мистер Драммонд. Это естественно. С вашей Сарой все будет хорошо.
Плач Сары зазвучал громче. Тед повесил трубку, все еще извиняясь за столь нехарактерное поведение дочери. Уэйд с невинным видом проскользнул в кухню, где Дженет говорила:
— Ты должен забрать ее, Тед. Она там сама не своя — а уж ни о каком развитии и речи быть не может. Это жестоко.
— Ничего жестокого. Ты слишком бурно на все реагируешь. Ей просто нужно время, чтобы привыкнуть. Ей там понравится. Миссис Уоллес сказала, что завтра они будут изучать реактивный принцип движения, а ужинать чикенбургерами.
— Не нравится мне все это, Тед.
— Перестань с ней нянчиться. Она — закаленный человек.
Назавтра утром Уэйд встал пораньше и выскользнул из дома. Это считалось совершенно в порядке вещей и не привлекло ничьего внимания. Доехав на автобусе до банка, он снял все свои сбережения, около 340 долларов, и впервые в жизни нанял такси, возле мексиканской забегаловки на кольце автобуса. Водитель был толстяк сорока с чем-то лет, про которого даже Уэйд с его небогатым жизненным опытом мог сказать, что он катится по наклонной плоскости. Когда Уэйд сообщил, что ему надо добраться до Культового озера и обратно, водитель заставил его заранее показать деньги: Уэйда больше всего волновало, что водитель окажется слишком разговорчивым, но его опасения не оправдались. Признавшись, что «неплохо будет прокатиться за город», — шофер всю оставшуюся дорогу хранил молчание.
В одиннадцать утра они остановились перед воротами лагеря.
— Подождите в сторонке, — сказал Уэйд — в нем уже тогда пробудился талант просчитывать ситуацию наперед. — Не хочу, чтобы полиция заметила машину.
— Ладно, приятель.
Уэйд прошел к главному корпусу и спросил, с кем из ответственных лиц он мог бы поговорить. Единственной, кто отдаленно напоминал официальное лицо, была юная особа, по всей видимости вожатая, с важным видом закуривавшая сигарету. Уэйд улыбнулся. Через минуту он уже получил необходимую ему информацию. «Группа, изучающая реактивные двигатели? Это отряд мадам Кюри. Они сейчас на пристани». Последовав указаниям вожатой, Уэйд отправился на пристань, где стайка девчонок окружила пусковую установку — все кроме Сары, которая сидела в стороне, поджав колени к груди; ее мучали спазмы — она не ела и не спала двое суток.
Уэйд бросил камушек к ее ногам. Сара подняла голову, увидела брата, и Уэйда поразило ее хладнокровие. Сара подождала, пока ракета вот-вот взлетит, и как бы ненароком подошла к Уэйду.
— Готова ехать? — спросил он ее.
— Хоть сейчас.
— Иди за мной. И лучше не шуметь.
Уэйд провел Сару через лес, которому было лет сто, предательски заваленный пнями и корягами. Через несколько минут они вышли из чащобы, прямо напротив такси.
— Залезай, сестричка, и пригнись. Жми на газ, Карл.
— Слушаюсь, босс.
Через несколько минут они уже были на трансканадском шоссе; Сара сидела, крепко ухватившись за руку Уэйда. «Порядок, сестричка, мы едем домой. Нет ничего милей родного дома, — он погладил ее по затылку— Есть хочешь?»
— Хочу, — пискнула Сара.
— Карл, тормозни вон у той заправки.
— Ваше слово для меня закон, босс.
Сара и Уэйд выпили колы и съели по шоколадной плитке. Много лет спустя Сара скажет, что это было самое вкусное, что ей доводилось есть. Через два с лишним часа они были дома. Карл взял только сто долларов, сказав: «Возможно, это последнее доброе дело, которое я сделал в жизни».
Уэйд остановился на подъездной дорожке. Он не особенно-то задумывался о возвращении домой.
— Что мы скажем папе?
— Я его уболтаю, — ответила Сара.
И как сказала, так и сделала. Была суббота, и Тед сидел на кухне, жуя сэндвич с яичным салатом. Сара вошла на кухню и сказала: «Я сбежала из тюрьмы и возвращаться не собираюсь, так что не надо меня заставлять. Я это сделала, и мне ни капельки не стыдно. Я готова к любому наказанию».
Слушая сестру, Уэйд похолодел — подобные мятежные слова не раз просились ему на язык. Он и Дженет, стоявшая у раковины, затаили дыхание, ожидая, что Тед взорвется, как атомная бомба, но вместо этого Тед проревел: «Вот это моя дочка, узнаю! Надо же набраться храбрости, чтобы сбежать из этой чертовой дыры. Джен! Сделай-ка нашей беглянке сэндвич с яичным салатом!»
4
За три года до того, как приехать во Флориду на семейный сбор, Уэйд жил в Канзас-Сити, поддерживая отношения по принципу «вкл/выкл» (чаще «вкл») с женой бейсболиста из высшей лиги. Сведения о его интрижке с бейсбольной женой просочились наружу и выплеснулись на страницы местной бульварной газетенки. Бейсболист и трое его приятелей зашли в любимый бар Уэйда, вооруженные луисвильскими битами, к счастью, в тот самый момент, когда Уэйд находился в сортире, откуда он через черный ход дал деру на стоянку, а оттуда — еще на несколько тысяч миль на запад. В Лас-Вегасе, через приятеля, он быстро подыскал себе работу хоккеиста в захудалом казино. Ему платили больше за то, чтобы он дрался с другими игроками, чем за собственно игру, и, вручая ему тысячедолларовый чек, тренер сказал: «Самый хороший лед — красный. Только кровь может заставлять парней удваивать ставки. И никаких титек не надо. Если у тебя какая-нибудь заковыристая кровь с отрицательным резус-фактором, советую запасти литр-другой заранее. Публика, которая торгует кровью в этом городе, вряд ли тебе понравится. И не лапай официанток. Насквозь вижу таких сердцеедов, как ты, из которых триппер так и сыплется. Приходи в понедельник вечером. В семь. И без шлема».
В тот же вечер Уэйд выиграл в покер бесплатный билет на самолет. На следующий день, чувствуя прилив жизненных сил и тоски по дому, он улетел в Ванкувер. Шторм снес самолет на запад, и Уэйд смотрел, как внизу мелькают городки, выстроившиеся вдоль Пятой автострады. Потягивая пиво и поглядывая на землю, он попытался вспомнить, с кем из членов семьи виделся в последний раз, — это была мимолетная встреча с Сарой в «Холидей-инн» при Канзасском университете в Лоуренсе. Со всеми остальными он периодически общался по телефону, чаще всего из залов ожидания аэропортов или телефонных будок на шоссе, где путь к отступлению был проще. Уэйд случайно узнал о близящемся приезде Сары в Канзас из газеты, в которой просматривал воскресную спортивную страничку. Там говорилось, что она будет главным докладчиком на симпозиуме по генной инженерии; Уэйд договорился встретиться с ней в гостиничном вестибюле перед ее выступлением.
— Уэйд.
— Сестричка.
Они расцеловались и заговорили о семье. Уэйд ничего не знал о последних семейных новостях и мог только со все возрастающей скоростью глотать спиртное, слушая Сарин рассказ о подробностях развода родителей, о третьей попытке Брайана покончить с собой и о ее выдающихся научных достижениях.
— А как у тебя с Хауи?
— С Хауи? Прекрасно.
Последовала пауза, которую Уэйд воспринял как сигнал к тому, что больше этой темы касаться не стоит. Вместо этого он спросил, чем она занималась в последнее время по работе.
— Ну, на прошлой неделе я налетала свой двухсотый час на параболическом летательном аппарате в условиях пониженной гравитации. А еще совершала глубоководные погружения в специальном костюме, чтобы подготовиться к выходу в открытый космос.
— Правда?
— Это входит в мои служебные обязанности.
Сара сделала небольшой глоток тоника.
— Пару месяцев назад мама сказала, что теперь ты можешь быть командиром военного самолета.
— Она так сказала?
— Так это верно?
— Да, но в твоем пересказе это звучит слишком напыщенно. У самой меня такое ощущение, что я работаю парковщицей на стоянке НАСА.
Ошеломленный подвигами Сары, Уэйд потер лоб.
— Знаешь, брат, — сказала Сара, — заниматься всем этим не такое уж большое дело, как может показаться.
— Да ну?
— Понимаешь, Уэйд, мне кажется, что-то делать проще, чем ничего не делать.
— Правильно.
Повисла пауза — им легче было позвякивать кубиками льда в стакане, чем говорить. Потом Сара спросила Уэйда, чем занимается он, голосом, в котором, как ему показалось, с трудом скрывались покровительственные нотки; Уэйд солгал, сказав, что работает программистом. Ему казалось, что это звучит красиво. Сара задала ему какой-то простенький вопрос про компьютерные языки, и Уэйд понял, что попался; впрочем, допытываться Сара не стала.
— Ну ладно, говорю правду. У меня имеется что-то вроде... доброй мамочки.
— Что ж, по крайней мере это больше на тебя похоже, Уэйд. Почему ты так нетерпим к себе? Ни в ком другом этой черты нет. Да и не было. Я никогда в тебе этого не понимала. Ты сам свой худший враг.
— Моя жизнь — сплошная шутка, Сара. Я рожден разочаровывать людей. И мне даже безразлично, когда я становлюсь безразличен людям. И я ухожу, ухожу, не оставляя за собой следов.
— Твоя жизнь не шутка, Уэйд.
— Тогда что?
Сара уже собиралась было ответить на вопрос, но перед ними предстал университетский преподаватель в шапочке и мантии и увлек ее за собой. Когда она ушла, Уэйду потребовалось моментальное успокоительное. Он заказал три водки со льдом и начал погружение в недельный запой, цель которого состояла в том, чтобы окончательно погасить в себе сознание. Вот как прошла его последняя встреча с кем-то из родственников.
Перед посадкой стюардесса взяла у него пустую пивную банку. Через час, около двух дня, когда мелкий дождик моросил над стоянкой, Уэйд закатился в свое старое излюбленное место — «Авалон».
Зайдя в бар, Уэйд заметил миловидную блондинку, которая строила гримаски в стиле старлеток 50-х годов перед зеркальцем пудреницы. Он, сам того не желая, рассмеялся и так же, с помощью пантомимы, отреагировал: «Вы меня?» Блондинка шаловливо погрозила ему в зеркальце пальчиком. Уэйд вплотную придвинулся к ней, на что она сказала:
— Сплошные бабники в этом городе.
— И кинозвезды.
— Что ты имеешь против нас — тружениц сцены и экрана?
— Извините, что помешал вам наводить красоту.
Блондинка громко защелкнула пудреницу и повернулась к Уэйду:
— А ты знаешь, что у меня целых две строчки в художественном фильме, который снимали сегодня утром?
— О, еще раз прошу прощения. И что это за художественный фильм?
Блондинка положила руки к нему на колени и, глядя прямо в глаза, сказала:
— Жуткое дерьмо для какой-то вшивой американской кабельной компании. Не против, если я глотну твоего виски?
— Вперед.
Блондинка одним глотком опрокинула в себя рюмку.
— Живешь здесь?
— Раньше жил.
— А где теперь?
— В Лас-Вегасе.
— М-м... Здорово. Скажи-ка мне...
— Уэйд.
— Так скажи мне, Уэйд, на что ты подсел?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Правда?
— Ты живешь в Лас-Вегасе, глаза у тебя красные, как у кролика, и я видела, как ты трясся у стойки над своей мелочью вроде Джона К. Барфлая. Ты бреешься нерегулярно, потому что в противном случае кожа у тебя была бы упругая и не было бы — раз, два, три, четыре — пореза на шее. К тому же ты торчишь в пабе посреди рабочего дня и весь трясешься, и алкоголь твоей трясучки не снимает. Вот я и решила что у тебя не одно увлечение, а по меньшей мере два.
— Кис-кис, не будь такой врединой. Давай сосредоточимся на хорошем, на тех шести миллионах антиалкогольных проповедей, что я посетил в своей жизни.
— Хочешь сказать — найдем приятное в твоем положении?
— Угу.
Без лишних слов они поднялись в комнату Уэйда. Два часа спустя блондинка удалилась, записав номер своего сотового телефона на правом большом пальце Уэйда. Она работала декоратором. Приободренный сексом, Уэйд нашел в себе силы позвонить домой. Набрав номер матери, он нарвался на автоответчик: Привет, это Дженет. Меня сейчас нет дома, так что, пожалуйста, оставьте свое сообщение, и я вам мигом перезвоню. Голос был вежливый — таким она разговаривала с фининспекторами и страховыми агентами, но никогда ни с кем из семьи.
Бип.
— Мам, это Уэйд. Да, да, твой первенец. Угадай, откуда я звоню? Из города. Да, все правильно, блудный сын возвращается. Я перезвоню тебе попозже вечером, а может, просто заеду поздороваться. И вот еще что, мам, не стоит оставлять свое имя на этой машине. В мире полно странных типов. До скорого. Целую.
Уэйд повесил трубку. Какой же я все-таки плохой, плохой, плохой сын. Он нашел в справочнике номер отца. Драммонд, Эдвард Б., судя по всему, живет в нескольких милях от Дженет, в Иглридж, несомненно, в одном из этих паршивых домиков на утесах.
— Папа?
— Уэйд? Привет!
— Привет, папуля!
— Уэйд, ты где — погоди, с тобой что-нибудь случилось?
— Нет. Все в порядке. Просто я в городе и думал тебя навестить. Я иногда бываю хороший.
— Надо же. Ты где остановился?
— В Северном Ванкувере, у друзей.
Всегда лучше иметь под рукой уважительную причину.
— Заезжай навести. Я живу тут неподалеку, в Иглридж. С женой познакомишься. Съезд с шоссе — номер два. Не заблудишься. Адрес есть в телефонной книге. Давай, не задерживайся.
— Прямо сейчас? Ладно, хорошо.
— У нас на ужин сегодня китайская кухня.
— Я буду через двадцать минут.
— Уэйд...
— Да, папа?
— До чего ж приятно снова слышать твой голос.
— Мне тоже, папа.
Уэйд отправился к отцу на прокатной машине. Он лениво крутил баранку, чувствуя легкое похмелье от всего случившегося. Со всех сторон повисли завесы дождя, с глухим стуком падавшего на крышу и капот, иногда заряжавшего покруче, не прекращавшегося.
Эх, папа, папа. Ты, смотрю, все такой же лицемерный хер, который носится с замшелой идейкой 60-х о подлинной мужественности. Уэйд знал, что отец обошелся с матерью безжалостно, а теперь вел жизнь мистера Волосатая Грудь цвета «соль с перцем», которую он выставлял всем напоказ, расстегивая рубашку до пупа: в передней стоят клюшки для гольфа, а молоденькая жена поблизости вставляет в проигрыватель диск «Джипси Кингз».
Уэйд чувствовал, что в жизни людей наступает момент, когда большинство хладнокровно осознают, чем они располагают, а чем — нет, и тут уже стараются выкрутиться как могут, подобно тому как актер, игравший ведущие роли, переходит на характерные; подобно тому как девица, завсегдатай вечеринок, всегда бывшая смешной чудачкой, превращается в назидательный образец того, как не надо себя вести. Уэйд верил, что мир взрослых — это мир Тедов Драммондов, и надеялся, что его отец гордится тем, что сын наконец это понял.
Он подъехал к дому, который уже сам по себе был нечто: конструкция из стекла, стали и бетонных блоков, врезанная в скалу, обращенную к Тихому океану. Уэйд даже подумал, а не найдет ли он отца с повязкой на глазу, изучающим подсвеченную карту мира, поглаживающим белого персидского кота и готовящим атаку на Нью-Йорк с помощью межконтинентальных баллистических ракет. Вместо этого Тед распахнул дверь, завопил «Уэйд!» и так стиснул сына в объятиях, что Уэйду показалось, что из него сейчас начнет сочиться кровь. «Проходи, проходи. Оглядись хорошенько. Ничего местечко, а? Надоело мне это дерьмо новостроечное».
Тед налил обоим щедрой рукой. Он явно только что вернулся из спортзала, а одежду ему покупал кто-то знающий толк в модных шмотках. И тут Уэйд заметил в глазах отца огонек. И этот огонек говорил: «Все это дерьмо, Уэйд, но только не надо говорить об этом вслух, иначе даже это дерьмо исчезнет и мы останемся ни с чем».
Со стаканами в руках они прошли на второй этаж, весь стеклянный, с высоким потолком, по которому продолжал барабанить дождь. То, что Тэд подчеркнуто не упоминал никого из членов семьи, слегка сбило Уэйда с толку. Кто этот старик? И что я делаю в гостиной этого Джеймса Бонда?
— А где эта... твоя жена? — спросил Уэйд.
Если Тед испытывал неловкость от того, что Уэйду придется с ней встретиться, он этого не показал.
— Ники? Она сейчас спустится. Только недавно вернулась с работы.
— А, так она работает?
— Ты же знаешь этих современных кобылок. Если держать их в загоне, они начинают взбрыкивать. Им подавай работу.
— Хм. Да что ты говоришь.
Неловкое молчание повисло между ними. Тед спросил, давно ли Уэйд прилетел.
— Около полудня. Я бы позвонил раньше, но меня перехватили дружки из «Авалона».
Это известие, казалось, пробудило в отце разговорчивость, и Уэйду волей-неволей пришлось доставить ему удовольствие, вкратце изложив версию происшедшего. Тед по-свойски хлопнул его по плечу.
С кухни донеслось звяканье.
— Ники! — крикнул Тед. — Иди познакомься со своим сыном.
Вошла Ники, неся поднос с мартини, с иронической улыбкой, пародирующей приличествующую замужней женщине скромность, в которую в 50-е верила Дженет. Уэйд мгновенно разглядел, что Ники — та самая дневная блондинка; оба узнали друг друга одновременно. Оба побледнели; поднос с мартини накренился, и стаканы грохнулись на гладкий плиточный пол. Отец с сыном неловко шагнули к Ники, чтобы помочь ей подобрать осколки, и тут Тед заметил номер мобильника Ники, написанный на руке Уэйда.
Уэйд прямо прошел к входной двери, забрался в машину и уехал в направлении дома — дома Дженет. Дженет стояла на подъездной дорожке, доставая под дождем продукты из своей машины. Мамочка, брошенная своей неблагодарной семейкой, — одна-одинешенька, но такая отважная. В голове Уэйда промелькнул миллион образов, особенно тех, которые были связаны с матерью: Дженет, добавляющая консервированные грибы в соус для спагетти, чтобы привить какой-то вкус к еде своим дикарям, только затем, чтобы они вылавливали эти грибы и насмехались над ними; Дженет, украдкой подсовывающая двадцатидолларовую бумажку в копилку, куда Уэйд собирал деньги на электрогитару; Дженет, которая крошит тоненький ломтик поджаренного хлеба, — кормит воробьев на заднем дворе, думая, что ее никто не видит, — Мамочка!
В тот же вечер Уэйд выиграл в покер бесплатный билет на самолет. На следующий день, чувствуя прилив жизненных сил и тоски по дому, он улетел в Ванкувер. Шторм снес самолет на запад, и Уэйд смотрел, как внизу мелькают городки, выстроившиеся вдоль Пятой автострады. Потягивая пиво и поглядывая на землю, он попытался вспомнить, с кем из членов семьи виделся в последний раз, — это была мимолетная встреча с Сарой в «Холидей-инн» при Канзасском университете в Лоуренсе. Со всеми остальными он периодически общался по телефону, чаще всего из залов ожидания аэропортов или телефонных будок на шоссе, где путь к отступлению был проще. Уэйд случайно узнал о близящемся приезде Сары в Канзас из газеты, в которой просматривал воскресную спортивную страничку. Там говорилось, что она будет главным докладчиком на симпозиуме по генной инженерии; Уэйд договорился встретиться с ней в гостиничном вестибюле перед ее выступлением.
— Уэйд.
— Сестричка.
Они расцеловались и заговорили о семье. Уэйд ничего не знал о последних семейных новостях и мог только со все возрастающей скоростью глотать спиртное, слушая Сарин рассказ о подробностях развода родителей, о третьей попытке Брайана покончить с собой и о ее выдающихся научных достижениях.
— А как у тебя с Хауи?
— С Хауи? Прекрасно.
Последовала пауза, которую Уэйд воспринял как сигнал к тому, что больше этой темы касаться не стоит. Вместо этого он спросил, чем она занималась в последнее время по работе.
— Ну, на прошлой неделе я налетала свой двухсотый час на параболическом летательном аппарате в условиях пониженной гравитации. А еще совершала глубоководные погружения в специальном костюме, чтобы подготовиться к выходу в открытый космос.
— Правда?
— Это входит в мои служебные обязанности.
Сара сделала небольшой глоток тоника.
— Пару месяцев назад мама сказала, что теперь ты можешь быть командиром военного самолета.
— Она так сказала?
— Так это верно?
— Да, но в твоем пересказе это звучит слишком напыщенно. У самой меня такое ощущение, что я работаю парковщицей на стоянке НАСА.
Ошеломленный подвигами Сары, Уэйд потер лоб.
— Знаешь, брат, — сказала Сара, — заниматься всем этим не такое уж большое дело, как может показаться.
— Да ну?
— Понимаешь, Уэйд, мне кажется, что-то делать проще, чем ничего не делать.
— Правильно.
Повисла пауза — им легче было позвякивать кубиками льда в стакане, чем говорить. Потом Сара спросила Уэйда, чем занимается он, голосом, в котором, как ему показалось, с трудом скрывались покровительственные нотки; Уэйд солгал, сказав, что работает программистом. Ему казалось, что это звучит красиво. Сара задала ему какой-то простенький вопрос про компьютерные языки, и Уэйд понял, что попался; впрочем, допытываться Сара не стала.
— Ну ладно, говорю правду. У меня имеется что-то вроде... доброй мамочки.
— Что ж, по крайней мере это больше на тебя похоже, Уэйд. Почему ты так нетерпим к себе? Ни в ком другом этой черты нет. Да и не было. Я никогда в тебе этого не понимала. Ты сам свой худший враг.
— Моя жизнь — сплошная шутка, Сара. Я рожден разочаровывать людей. И мне даже безразлично, когда я становлюсь безразличен людям. И я ухожу, ухожу, не оставляя за собой следов.
— Твоя жизнь не шутка, Уэйд.
— Тогда что?
Сара уже собиралась было ответить на вопрос, но перед ними предстал университетский преподаватель в шапочке и мантии и увлек ее за собой. Когда она ушла, Уэйду потребовалось моментальное успокоительное. Он заказал три водки со льдом и начал погружение в недельный запой, цель которого состояла в том, чтобы окончательно погасить в себе сознание. Вот как прошла его последняя встреча с кем-то из родственников.
Перед посадкой стюардесса взяла у него пустую пивную банку. Через час, около двух дня, когда мелкий дождик моросил над стоянкой, Уэйд закатился в свое старое излюбленное место — «Авалон».
Зайдя в бар, Уэйд заметил миловидную блондинку, которая строила гримаски в стиле старлеток 50-х годов перед зеркальцем пудреницы. Он, сам того не желая, рассмеялся и так же, с помощью пантомимы, отреагировал: «Вы меня?» Блондинка шаловливо погрозила ему в зеркальце пальчиком. Уэйд вплотную придвинулся к ней, на что она сказала:
— Сплошные бабники в этом городе.
— И кинозвезды.
— Что ты имеешь против нас — тружениц сцены и экрана?
— Извините, что помешал вам наводить красоту.
Блондинка громко защелкнула пудреницу и повернулась к Уэйду:
— А ты знаешь, что у меня целых две строчки в художественном фильме, который снимали сегодня утром?
— О, еще раз прошу прощения. И что это за художественный фильм?
Блондинка положила руки к нему на колени и, глядя прямо в глаза, сказала:
— Жуткое дерьмо для какой-то вшивой американской кабельной компании. Не против, если я глотну твоего виски?
— Вперед.
Блондинка одним глотком опрокинула в себя рюмку.
— Живешь здесь?
— Раньше жил.
— А где теперь?
— В Лас-Вегасе.
— М-м... Здорово. Скажи-ка мне...
— Уэйд.
— Так скажи мне, Уэйд, на что ты подсел?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Правда?
— Ты живешь в Лас-Вегасе, глаза у тебя красные, как у кролика, и я видела, как ты трясся у стойки над своей мелочью вроде Джона К. Барфлая. Ты бреешься нерегулярно, потому что в противном случае кожа у тебя была бы упругая и не было бы — раз, два, три, четыре — пореза на шее. К тому же ты торчишь в пабе посреди рабочего дня и весь трясешься, и алкоголь твоей трясучки не снимает. Вот я и решила что у тебя не одно увлечение, а по меньшей мере два.
— Кис-кис, не будь такой врединой. Давай сосредоточимся на хорошем, на тех шести миллионах антиалкогольных проповедей, что я посетил в своей жизни.
— Хочешь сказать — найдем приятное в твоем положении?
— Угу.
Без лишних слов они поднялись в комнату Уэйда. Два часа спустя блондинка удалилась, записав номер своего сотового телефона на правом большом пальце Уэйда. Она работала декоратором. Приободренный сексом, Уэйд нашел в себе силы позвонить домой. Набрав номер матери, он нарвался на автоответчик: Привет, это Дженет. Меня сейчас нет дома, так что, пожалуйста, оставьте свое сообщение, и я вам мигом перезвоню. Голос был вежливый — таким она разговаривала с фининспекторами и страховыми агентами, но никогда ни с кем из семьи.
Бип.
— Мам, это Уэйд. Да, да, твой первенец. Угадай, откуда я звоню? Из города. Да, все правильно, блудный сын возвращается. Я перезвоню тебе попозже вечером, а может, просто заеду поздороваться. И вот еще что, мам, не стоит оставлять свое имя на этой машине. В мире полно странных типов. До скорого. Целую.
Уэйд повесил трубку. Какой же я все-таки плохой, плохой, плохой сын. Он нашел в справочнике номер отца. Драммонд, Эдвард Б., судя по всему, живет в нескольких милях от Дженет, в Иглридж, несомненно, в одном из этих паршивых домиков на утесах.
— Папа?
— Уэйд? Привет!
— Привет, папуля!
— Уэйд, ты где — погоди, с тобой что-нибудь случилось?
— Нет. Все в порядке. Просто я в городе и думал тебя навестить. Я иногда бываю хороший.
— Надо же. Ты где остановился?
— В Северном Ванкувере, у друзей.
Всегда лучше иметь под рукой уважительную причину.
— Заезжай навести. Я живу тут неподалеку, в Иглридж. С женой познакомишься. Съезд с шоссе — номер два. Не заблудишься. Адрес есть в телефонной книге. Давай, не задерживайся.
— Прямо сейчас? Ладно, хорошо.
— У нас на ужин сегодня китайская кухня.
— Я буду через двадцать минут.
— Уэйд...
— Да, папа?
— До чего ж приятно снова слышать твой голос.
— Мне тоже, папа.
Уэйд отправился к отцу на прокатной машине. Он лениво крутил баранку, чувствуя легкое похмелье от всего случившегося. Со всех сторон повисли завесы дождя, с глухим стуком падавшего на крышу и капот, иногда заряжавшего покруче, не прекращавшегося.
Эх, папа, папа. Ты, смотрю, все такой же лицемерный хер, который носится с замшелой идейкой 60-х о подлинной мужественности. Уэйд знал, что отец обошелся с матерью безжалостно, а теперь вел жизнь мистера Волосатая Грудь цвета «соль с перцем», которую он выставлял всем напоказ, расстегивая рубашку до пупа: в передней стоят клюшки для гольфа, а молоденькая жена поблизости вставляет в проигрыватель диск «Джипси Кингз».
Уэйд чувствовал, что в жизни людей наступает момент, когда большинство хладнокровно осознают, чем они располагают, а чем — нет, и тут уже стараются выкрутиться как могут, подобно тому как актер, игравший ведущие роли, переходит на характерные; подобно тому как девица, завсегдатай вечеринок, всегда бывшая смешной чудачкой, превращается в назидательный образец того, как не надо себя вести. Уэйд верил, что мир взрослых — это мир Тедов Драммондов, и надеялся, что его отец гордится тем, что сын наконец это понял.
Он подъехал к дому, который уже сам по себе был нечто: конструкция из стекла, стали и бетонных блоков, врезанная в скалу, обращенную к Тихому океану. Уэйд даже подумал, а не найдет ли он отца с повязкой на глазу, изучающим подсвеченную карту мира, поглаживающим белого персидского кота и готовящим атаку на Нью-Йорк с помощью межконтинентальных баллистических ракет. Вместо этого Тед распахнул дверь, завопил «Уэйд!» и так стиснул сына в объятиях, что Уэйду показалось, что из него сейчас начнет сочиться кровь. «Проходи, проходи. Оглядись хорошенько. Ничего местечко, а? Надоело мне это дерьмо новостроечное».
Тед налил обоим щедрой рукой. Он явно только что вернулся из спортзала, а одежду ему покупал кто-то знающий толк в модных шмотках. И тут Уэйд заметил в глазах отца огонек. И этот огонек говорил: «Все это дерьмо, Уэйд, но только не надо говорить об этом вслух, иначе даже это дерьмо исчезнет и мы останемся ни с чем».
Со стаканами в руках они прошли на второй этаж, весь стеклянный, с высоким потолком, по которому продолжал барабанить дождь. То, что Тэд подчеркнуто не упоминал никого из членов семьи, слегка сбило Уэйда с толку. Кто этот старик? И что я делаю в гостиной этого Джеймса Бонда?
— А где эта... твоя жена? — спросил Уэйд.
Если Тед испытывал неловкость от того, что Уэйду придется с ней встретиться, он этого не показал.
— Ники? Она сейчас спустится. Только недавно вернулась с работы.
— А, так она работает?
— Ты же знаешь этих современных кобылок. Если держать их в загоне, они начинают взбрыкивать. Им подавай работу.
— Хм. Да что ты говоришь.
Неловкое молчание повисло между ними. Тед спросил, давно ли Уэйд прилетел.
— Около полудня. Я бы позвонил раньше, но меня перехватили дружки из «Авалона».
Это известие, казалось, пробудило в отце разговорчивость, и Уэйду волей-неволей пришлось доставить ему удовольствие, вкратце изложив версию происшедшего. Тед по-свойски хлопнул его по плечу.
С кухни донеслось звяканье.
— Ники! — крикнул Тед. — Иди познакомься со своим сыном.
Вошла Ники, неся поднос с мартини, с иронической улыбкой, пародирующей приличествующую замужней женщине скромность, в которую в 50-е верила Дженет. Уэйд мгновенно разглядел, что Ники — та самая дневная блондинка; оба узнали друг друга одновременно. Оба побледнели; поднос с мартини накренился, и стаканы грохнулись на гладкий плиточный пол. Отец с сыном неловко шагнули к Ники, чтобы помочь ей подобрать осколки, и тут Тед заметил номер мобильника Ники, написанный на руке Уэйда.
Уэйд прямо прошел к входной двери, забрался в машину и уехал в направлении дома — дома Дженет. Дженет стояла на подъездной дорожке, доставая под дождем продукты из своей машины. Мамочка, брошенная своей неблагодарной семейкой, — одна-одинешенька, но такая отважная. В голове Уэйда промелькнул миллион образов, особенно тех, которые были связаны с матерью: Дженет, добавляющая консервированные грибы в соус для спагетти, чтобы привить какой-то вкус к еде своим дикарям, только затем, чтобы они вылавливали эти грибы и насмехались над ними; Дженет, украдкой подсовывающая двадцатидолларовую бумажку в копилку, куда Уэйд собирал деньги на электрогитару; Дженет, которая крошит тоненький ломтик поджаренного хлеба, — кормит воробьев на заднем дворе, думая, что ее никто не видит, — Мамочка!