Коупленд Дуглас. Нормальных семей не бывает

   — А что ты приготовила?
   — Как всегда: лазанью, салат и чесночный хлеб.
   — Весело было?
   — Весело? Никогда об этом так не думала, но в принципе — да, было вполне оживленно. Наши посиделки всегда такие. Мы храбримся, но потом кто-то не выдерживает, другой заводит душещипательные речи, и вдруг все мы чувствуем себя в одной лодке. Это дает мне силы жить. Парадокс, верно?
   Но она все равно была одинока и не собиралась обсуждать это ни с дочерью, ни с кем бы то ни было. Обмолвись она хоть единым словом, и это сделало бы ситуацию необратимой, но Дженет знала, что ей еще многое предстоит.

16

   Впервые Уэйд встретился с Бет в диабетической клинике больницы Лас-Вегаса во время первого посещения кружка «Мысли позитивно!», объединявшего зараженных ВИЧ. Первое, что бросилось ему в глаза при виде Бет, было то, что на ней... му-му? Он не был уверен в том, как именно называется ее наряд — нечто вроде украшенного цветастым узором платья сельской училки прямиком из школьной постановки мюзикла «Оклахома!». Но женщина, на которой было надето это платье, отнюдь не напоминала румяную, как яблоко, девицу с фермы. Она была костистой и до странности изможденной, как если бы отдала дань кристаллической отраве. Старомодное платье Бет показалось Уэйду внешним прикрытием внутренней преображенности. Она побывала там, где был Уэйд, но нашла выход.
   При первом взгляде на Бет он почувствовал какую-то духоту на сердце, и в то же время что-то как бы отлегло. Он сразу же решил с ней познакомиться, но подумал, что это, пожалуй, слишком важная встреча, чтобы использовать свое тысячеваттное обаяние или стандартные донжуанские приемы («Я знаю, о чем вы думаете, и есть только один способ убедиться, что я прав»). Вместо этого он посредством различных маневров переместился на кресло рядом с ней. Как верный пес, он сидел, выжидая, надеясь, молясь, чтобы она уронила ручку или блокнот, чтобы он мог ринуться и принести ей оброненную вещь. Эта женщина повергла его в детсадовское обожание, хотя он ровно ничего о ней не знал.
   Она уронила ручку. Апорт! В мгновение ока он поднял ручку и положил ее перед ней на стол. Она прохладно посмотрела на него: «Спасибо». Она не разыгрывала недотрогу; она просто ничего не разыгрывала.
   Участников попросили поделиться своим опытом. Ведущая, Дебби, сказала:
   — У нас тут новенький, Уэйд. Уэйд, расскажите членам группы свою историю — пускай не всё, только что хотите.
   — Не знаю, — ответил Уэйд, — особенно и рассказывать-то нечего. Я имею в виду себя, свою жизнь и как я подцепил эту штуку.
   — Пожалуйста, — сказала Дебби, — давайте называть вещи своими именами. Это СПИД, Уэйд.
   — Ладно, пусть СПИД. По ориентации я нормальный, никогда не занимался этим с мужчинами или даже втроем.
   По кружку, состоявшему человек из двадцати, разнеслись подавленные смешки.
   — Эй там, потише. Зачем бы я стал тащиться в ваш кружок, а потом врать? Другое дело, что женщин у меня была целая куча. Собственно, в этом и была моя жизнь. Это занятие всегда давало мне все, чего мне хотелось. Знаю я этих богатых парней, которые и дня в жизни не проработали, потому что им всегда все подносили на блюдечке. Ну, а у меня вместо денег был мой — черт — не знаешь, как и сказать, чтобы не показаться придурком, — но женщинам это нравилось.
   Смешков стало больше. Дебби попросила присутствующих успокоиться.
   — Продолжайте.
   — Как бы там ни было, я узнал, что болен, случайно. Такая заморочная заморочка вышла. — Уэйд рассказал историю с ранением, слегка ее приукрасив. Кружок заинтересованно притих, завороженный курьезным рассказом. — Вот так все и получилось. Теперь во мне сидит этот вирус. И ничего с ним не поделаешь. Сейчас я даже работать не могу — собирался играть в хоккей в казино через дорогу, но теперь это невозможно. Месяцы уходят зазря. Я просто... просто не представляю, что делать.
   Молчание.
   — А как ваша мать? — спросила Бет. — Что она чувствует? Вы с ней, наверное, много говорили.
   — Говорили пару раз. Я чувствую себя самым дерьмовым сыном на свете. Она пытается сделать вид, что это пустяки, но сам-то я знаю, что это не так.
   Занятие продолжалось, группа обсудила несколько медицинских вопросов, связанных с колебаниями самочувствия. Снова разобрали по косточкам новые процедуры, лекарства и режимы, а закончилось занятие на больничной кухне, где все ели овсяное печенье с изюмом и пили похожий на помои кофе. Уэйд подсел поближе к Бет и спросил, давно ли у нее ВИЧ.
   — Три года. Сидела на игле, но теперь завязала.
   — Совсем?
   — Совсем. Я обрела Господа. Это звучит напыщенно, и поэтому я не люблю так говорить. Но я сделала это — то есть обрела Его. Он помогает мне не сойти с ума — побочный эффект, на который я не рассчитывала.
   Члены группы столпились вокруг Уэйда; Бет незаметно исчезла.
   Следующая неделя тянулась медленно, Уэйд ждал нового собрания. Когда Бет появилась, вид у нее был странный; с ней явно что-то приключилось.
   — Бет, — сказала Дебби. — У тебя подавленный вид. Тяжелый был день?
   — Не знаю, можно ли назвать это днем.
   — Как так?
   Бет помедлила, прежде чем ответить:
   — Последние две недели я сдавала анализы. Но окончательные результаты пришли только сегодня утром. Оказалось... — она прикусила губу, — что у меня нет СПИДа. И никогда не было. Никто ни разу не удосужился перепроверить ошибочный результат трехлетней давности. Я здорова.
   Воцарилось длительное молчание.
   — Что ж, поздравляю, Бет, — сказала Дебби.
   — Нет... вы не понимаете, — ответила Бет. — Эта болезнь — моя жизнь. Я из-за нее слезла с наркотиков. Я бросила пить. Из-за нее я обрела Господа. Из-за нее вы все стали моими друзьями — и вот все кончилось. Просто не знаю, что делать. У меня в жизни больше ничего не осталось. Я работаю крупье, это мое единственное занятие. Жизнь вдруг стала такой маленькой, что я почувствовала себя невидимкой. Еще неделю назад я была огромной, сильной, превозмогшей невозможное, а теперь я... просто букашка.
   — Что ж, мы совсем не собираемся вышвыривать тебя из группы, — сказала Дебби, — и мне кажется, лучшей помощницы, чем ты, мне не найти. — Группа одобрительно зашумела, но Уэйд понимал, что Бет покидает его жизнь, едва успев вступить в нее. — Для начала, — продолжала Дебби, — ты, может быть, поговоришь с Уэйдом и объяснишь ему, какую помощь предоставляют ВИЧ-инфицированным в округе Кларк.
   Дзынь! Нет, эта Дебби положительно ангел. Позже у кофеварки члены группы буквально облепили Бет; Уэйд выжидал. Наконец, подойдя к нему, она сказала: «Пошли к „Денни“. Я ужасно проголодалась».
   В ресторане Уэйд попробовал было трепаться о пустяках, но у него ничего не вышло. Вместо этого Бет спросила у него:
   — Какую самую тяжелую болезнь ты перенес?
   — Что ты имеешь в виду?
   — Ну, ты хотя бы слышал о ПСП-пневмонии или вирусном менингите?
   Уэйду не верилось, что застольная болтовня приобретает такой неромантический оттенок.
   — У меня слабовыраженная симптоматика, — ответил Уэйд, довольный тем, что ему удалось ввернуть медицинский термин.
   — Извини, что я сразу перешла к симптомам. Это жесткий подход, но я к нему привыкла. Я вполне могла бы спросить тебя и о твоем уровне Т-клеток. — Она заглянула в меню. — Здесь хорошие куриные палочки.
   Они сделали заказ, и официантка поставила перед ними блюдо с куриными палочками. Уэйд потянулся к своей порции, но Бет резко остановила его: «Сначала помолимся».
   Она взяла его за руки. Уэйд чувствовал каждую ее косточку; держать руку Бет было все равно что держать руку Доброго Духа Каспера, гладкую, сухую и почти нездешнюю.
   — Господи, — сказала Бет, — даровавший нам этот день и всю следующую за ним череду наших бренных дней, а за ними и вечность, благодарим Тебя за то, что посылаешь нам испытания, дабы проверить нашу волю, и за дни, в которые мы можем ее проявить. Эта пища — от щедрот Твоих. Мы Твои слуги ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
   Уэйд почувствовал себя святым. Он чувствовал рядом родное существо, женщину, которая могла бы стать его женой. Он откусил кусок палочки и обжег язык.
   Через три недели после обеда у «Денни» Уэйд переехал к Бет, чья религиозность в вопросе совместного проживания давала трещину. При переезде Уэйда смутило то, как мало у него вещей и какие они все потрепанные. Когда его вещи присоединились к вещам Бет, они совсем затерялись, и его это устраивало. Вкусы Бет были слегка девчоночьи, слегка со сдвигом: розовые подсолнухи и скамеечка для ног в форме коровы — было приятно слиться с этим подобревшим и уже не таким безнадежным миром.
   У Бет была захудалая квартирка в одном из построенных на скорую руку в шестидесятые домов, разгильдяй-управляющий страстно увлекался лото. Соответственно, Бет попросила Уэйда много чего переделать по дому. За все бесшабашные годы своей жизни ему никогда не приходилось иметь дело с такими унылыми занятиями, как электропроводка.
   — Поменять проводку?
   — Поменяй проводку.
   Уэйд чувствовал, что стоит ему взяться за отвертку или шпатель, как он автоматически напрягается, ожидая услышать голос отца, называющий его бесполезным и безнадежным ничтожеством. Как только до него дошло, что этого голоса он уже больше не услышит, он сам удивился собственной сноровке, у Бет был длинный список вещей, нуждавшихся в починке, который вполне устраивал Уэйда, — незамедлительный и благодарный результат: свежевыкрашенная стена; дверь, которая вдруг перестала скрипеть; правильно подсоединенная стереосистема.
   Однажды вечером, после того как Уэйд двенадцать часов драил и приводил в порядок маленький письменный стол, который Бет купила с рук, он ощутил такой прилив сил, как будто проснулся после долгого сладкого сна. Его энергия была заразительной, и в постели на Бет напала игривость и склонность к чудачествам, тогда как обычно она была в эти моменты сама серьезность, если не сказать — сама печаль.
   — Ты у меня супермен, Уэйд.
   — Повтори.
   — Ты мой мужественный, преданный супермен.
   — Каковы же мои суперспособности?
   — А это уж ты скажи мне. Если бы тебе полагалась только одна суперспособность, какую бы ты выбрал?
   Этот вопрос заставил Уэйда задуматься. Быть сильным как тысяча человек? Обладать рентгеновским зрением? Супериммунитетом, который позволил бы ему пробраться сквозь всю мексиканскую канализацию, ничего не подцепив?
   — Ну, не теряй времени, что же ты, мой сладкий?
   — Я думаю, Бет. Это серьезный вопрос. И мне хочется дать на него правильный ответ.
   Прошла минута.
   — Уэйд?
   — Ладно, моя суперспособность состояла бы в том, что я мог бы выстреливать из кончиков пальцев молнии — огромные Молнии, как в документальных фильмах о природе, — и когда одна из таких молний поражала бы человека, то он падал бы на колени и, коленопреклоненный, оказывался в подводном мире, в таком месте, которое я однажды видел у восточного побережья Багамов, месте, где миллиарды электрических скатов подплывали ко мне и принимали в свою стаю, а потом этот человек возносился бы высоко в небо и вместе со стаей голубей порхал над Манхэттеном, над башнями Всемирного Торгового Центра, среди небоскребов, а потом... что же потом? — потом на него словно бы нападала слепота, и он чувствовал бы тоску по дому, такую, какой еще ни разу не чувствовал в жизни, такую, которая заставила бы его отказаться от всего, и его переносило бы ну, скажем... на недавно убранное кукурузное поле где-нибудь в Миссури. А потом он снова бы прозревал, и по краям поля появлялись люди — все, кого ему доводилось когда-либо знать, — и они несли бы тортики с кремом, и зажженные фонарики, и патефоны, которые играли бы давно знакомую песню, а небо становилось как на закате, как в диснейлендовских брошюрах, и человек, которого я поразил молнией, никогда больше не оставался бы один, без своих близких.
   Той ночью они с Бет занимались любовью, разделенные где нужно латексными перепонками, стараясь, чтобы их слюна смешивалась как можно реже, но с чувством близости, которое было новым в их отношениях. После этого Уэйд не мог заснуть, потому что продолжал думать о людях, которые появились бы по краям его поля в Миссури, о своей семье, такой запутавшейся и увязшей в грязи — умственно, физически и эмоционально. И Уэйд подумал обо всех других семьях, которые он знал, о том, как они тоже запутались и увязли: аутизм, волчанка, шизофрения, артрит, алкоголизм, слишком много тайн, невысказанных слов, неправильных решений, денежных проблем... список этот можно было продолжать и продолжать. Никому не удалось избежать этой участи. Думая об этом, он понял, что ему уже за сорок, что он уже не молод и что в конце концов это не имеет значения.
   Уэйд уставился на трещины в гудроне автозаправки, размякшем, как шоколадное пирожное, на муравьев, ползающих в них, как в каком-нибудь бредовом авангардистском фильме. Я недостаточно бдителен; мое внимание утратило пристальность. Проклятье, я провел всю свою жизнь только и делая, что глядя вокруг, но готов поручиться, что стоит мне на мгновение отвести взгляд от этого куска гудрона, как в тот же миг земля расколется — а если бы я продолжал наблюдать хотя бы еще секунду, то увидел бы земное ядро, бурлящую белую лаву...
   Обутой ногой Тед пнул Уэйда в зад:
   — Эй, лорд Байрон, приди в себя. Нам надо отсюда поскорее сваливать.
   Уэйда вырвало. Снова. Там почти пусто. Что я ел сегодня? Йогурт, банан, сухофрукты...
   — О Господи, Уэйд... — Тед плеснул на него водой из шланга.
   Уэйд обернулся и посмотрел на налитое кровью лицо отца; Брайан тер плечи, обгоревшие, искусанные и все в свежих царапинах, полученных, когда Пшш заставила его проехаться по бетону.
   — Уэйд, ты в порядке? — спросил Брайан.
   — Нет, я не в порядке, — ответил Уэйд, с трудом глотая воздух. — Я очень занят: сижу здесь и подыхаю.
   — Ну, хватит ломать комедию, — сказал Тед.
   — Я не ломаю комедию, папа. Как выясняется, я действительно умираю — медленной, болезненной, безобразной и, честно говоря, очень скучной смертью.
   — Чушь собачья. Поднимайся. Чокнутая подружка Брайана только что смылась вместе с моими надеждами подзаработать.
   Уэйд закатал брюки, обнажив поврежденную кожу, похожую на забрызганную красным вином скатерть. Увидев это, Тед насупился.
   — Ладно, хватит. Опусти штанины. Боже. Люди
   увидят.
   Уэйд слишком устал, чтобы продолжать борьбу.
   — Брайан у тебя есть хоть какие-то соображения, куда могла поехать Пшш?
   — Где мы сейчас находимся? — спросил Брайан.
   — Не напрягайся, — ответил Тед. — Женщины всегда оставляют ключ. Нет, стой — «ключ» не то слово. Пожалуй, больше подойдет метка.
   — Намек? — подсказал Брайан.
   Тед брызнул на него из шланга.
   — Намек — это еще менее определенно, чем «ключ», дуралей.
   — Надо вызвать такси, — сказал Уэйд.
   — И куда ехать? — спросил Тед.
   — Я знаю, где можно раздобыть машину, — сказал Уэйд.
   Пока вызывали такси, Уэйд прошел в туалет, чтобы помыться. Его била дрожь, он был бледен, белки глаз покраснели. Появилось такси, и шофер спросил, куда ехать. Тед уселся спереди, Уэйд с Брайаном — сзади. Уэйд назвал адрес Брунсвиков.
   — Почему к ним? — спросил Брайан.
   — У них остановился Хауи, — сказал Уэйд. — В семье Космических Робинзонов.
   Тед ощерился.
   — Этот Хауи нужен мне сейчас как дырка в голове. Плюгавый ублюдок.
   — Всегда держится таким паинькой, — добавил Брайан. — В школе он был одним из тех парней, которые всегда улыбаются тебе, потому что представить себе не могут, что кто-то может их не любить, — а при этом все их ненавидят.
   — Боже, Брайан, прекрати разговоры про свою вонючую школу, — сказал Тед. — Уже двадцать лет прошло, как ты выбрался из этой параши.
   — Ты всегда был заодно с директором, случись мне сделать что-нибудь, — яростно выпалил Брайан. — Оставь меня в покое, ладно? У меня такое чувство, как будто из меня шашлык делают, а ведь когда-то я верил, что мы можем хорошо относиться друг к другу, как в настоящей семье.
   Тед прикусил губу и переглянулся с Уэйдом, который сказал:
   — Не думаю, чтобы так ты чего-то добился, Брайан.
   — Это почему же?
   — Потому что мое будущее в багажнике у твоей трахнутой подруги, вот почему, — оборвал его Тед.
   — Знаешь, Брайан, мне что-то не верится, что она сделает аборт.
   — А ты откуда знаешь? — повернулся Брайан к Уэйду.
   Уэйд рассказал ему про случай накануне, про то, как Пшш старательно смывала с себя следы талидомида. Брайан оживился, выражение его лица прямо на глазах сменилось на счастливое. Уэйд сообразил, что таксист волей-неволей слышит весь их разговор.
   — Так что там за дела с этим Флорианом на Багамах? — спросил Тед.
   — Дела такие, — ответил Уэйд. — Я работал на него несколько лет назад. Он наследник какой-то богатой швейцарской фармацевтической фирмы. Производит половину болеутоляющих и пестицидов в мире, но придурок еще тот, в духе «как я обожаю Англию» и т. д. и т. п. — его садовник рассказывал мне, какую трепку задавала ему его нянька каждое воскресенье после церкви; так вот, теперь он живет на Багамах, а это очень английское и очень темное местечко — темнее, чем тематический парк, посвященный тени. Народ там привыкает к этому, и когда кто-то пытается выбраться обратно в нормальный мир, мир этот выглядит таким занудством, что в конце концов он окончательно оседает на Багамах. Это место как наркотик. Это во-первых, а потом оттуда, с Багамов, можно в любое время летать в любую точку Штатов. Да, и к тому же на Багамах нет налогов.
   — Вечно эти налоги, — проворчал Тед.
   — Да, папа, тебе ли не знать, — ответил Уэйд, — ты у нас птица высокого полета.
   — Отвали.
   — Так ты хочешь, чтобы я рассказал про Флориана?
   Тед примолк.
   — Кроме того, он помешан на науке. Действительно врубается во все выкрутасы своей компании и никому не пудрит мозги. И деляга прожженный. Будь у меня деньги, я бы вложил их в него.
   — Откуда ты его знаешь?
   — Я частенько доставлял ему посылки.
   — Посылки? С чем — с наркотиками и со всяким дерьмом?
   Таксист съехал на обочину и остановился рядом с группой заключенных, занятых общественно-полезным трудом — они очищали дорогу от смятых жестяных банок, рваных носков и сплюснутых пакетиков из-под жареного картофеля. От резкого торможения Брайан съехал на сторону и, задев боком за дверцу, взвыл от боли. Таксист обернулся, злой как черт:
   — Вот что, ребята, если будете трепаться в этой машине о наркотиках, дальше пойдете на своих двоих. Понятно?
   — Боже, да все понятно. Остынь.
   — Не поминайте имени Господа всуе.
   — Спина болит — просто ужас, — сказал Брайан.
   — У Хауи наверняка найдется какая-нибудь мазь, — сказал Уэйд. Таксист выехал на шоссе, и Уэйд повернулся к Теду: — Нет, папа, я не перевозил наркотики. Это были образцы растений. Находящихся под прямой или косвенной угрозой уничтожения. Для молекулярных исследований. По крайней мере, мне так сказали.
   — Так вот, значит, чем ты занимался, — сказал Тед.
   — Что ты имеешь в виду?
   — После того как ты смотался, мы с матерью все гадали, чем ты занимаешься. И всегда выходило, что контрабандой.
   — Были у меня и другие занятия.
   — Например?
   — Да ладно, не стоит.
   Дальше ехали в молчании. Уэйд прикинул, что до Хауи и дома Брунсвиков еще минуты три.
   — Кстати, у Хауи интрижка с Аланной Брунсвик, так что он будет по-дурацки вокруг меня увиваться. Думаю, и вокруг вас тоже. Я решил, что стоит вас предупредить.
   — Шутишь?
   — Нет. Чего мне шутить? Я застал их, когда они чмокались вчера утром.
   — Вот сукин сын. Выходит, Саре он только голову морочит.
   — Папа, не надо его убивать. По крайней мере, пока шаттл не приземлится.
   Такси остановилось перед домом Брунсвиков; на лужайке в полном разгаре был пикник — кричаще-яркое, выдержанное в космической тематике зрелище в честь одного из многочисленных отпрысков Брунсвика. Родители сидели тут же на складных стульях, шумно пируя со своим потомством. Хауи возился с барбекю и, увидев вылезающих из машины Теда с Уэйдом, спал с лица.
   Тед, в одном ботинке, подошел к нему.
   — Хауи, заплати за такси.
   — Тед... у меня нет при себе бумажника... я...
   Тед плеснул лимонадом из графина на раскаленную решетку, над которой поднялось грибовидное облако пара.
   — Заплати за такси.
   На мгновение Хауи застыл молча, потом сказал: «Сейчас заплачу» — и отошел.
   Все глаза устремились на Теда, который, не обращая на это никакого внимания, в свою очередь бросал недобрые взгляды на Хауи.
   Уэйд подошел к решетке, так же как и Аланна, выглядевшая точь-в-точь как девица, подающая сигнал к овации во время спортивных состязаний. Она приблизилась к Теду с опаской, как к рычащей собаке.
   — Тед, я Аланна.
   Тед что-то буркнул в ответ.
   Аланна посмотрела на последние завитки пара над решеткой.
   — Вижу, вам не нравятся наши шашлычки...
   — Придержи язык, крыса, — прошипел Тэд.
   Он обернулся; Брайан сидел в детском бассейне, укрывшись мокрыми полотенцами, чтобы еще больше не обгореть. Кто-то из детей расплакался. Расплатившись с таксистом, Хауи вернулся.
   — Пожалуй, придется сделать свежего лимонада, Аланна.
   — Давай ключи от твоего фургона, Хауи, — сказал Тед.
   — Почему бы вам, папочка, не присоединиться к нашей вечеринке? — нервно хихикнул Хауи.
   — Я бы с удовольствием присоединился к вашей вечеринке, Хауи, но если я это сделаю, то, пожалуй, выпью, а если я выпью, то начну громко и красочно расписывать, как вы тут с мисюс охаживаете друг дружку, как парочка доберманов.
   — Вы этого не сделаете, — сказал Хауи.
   — Почему же нет? Очень даже сделаю.
   — Нет. Не сделаете. Потому что тогда Сара узнает, а ведь ей выходить в открытый космос, так что получится, будто вы взяли двустволку и всадили ей в сердце сотню пуль. Насколько я понимаю, для вас она — единственное святое в жизни. Одно-единственное, самое драгоценное. Что довольно грустно, если задуматься, верно? — Он улыбнулся. — Котлетку из индейки?
   Тед явно не ожидал такого отпора от Хауи и на время притих. Аланна перевела взгляд с Теда на Хауи.
   — Ну, я вижу, у вас тут полный порядок.
   — Похоже, — сказал Хауи. — Тед хочет помочь снова развести огонь.
   — Мне нужен тайленол, — сказал Уэйд.
   — Там, наверху, в ванной. Ты знаешь, — ответил Хауи.
   Уэйд поднялся наверх и залез в душ. Когда он вытирался, словно какое-то проказливое существо в другом измерении включило ток — и силы внезапно вернулись к нему. Он почувствовал себя на взводе, как подросток, отправляющийся громить магазины в пятницу вечером. Боже, как мне нравится это чувство. Раньше так было все время — раньше, когда я был похож на осанистого героя из фильма: рядового Джо, мастера кун-фу — и я еще увижу, как будет подрастать мой малыш!
   Приливы энергии у Уэйда длились когда часами, когда неделями и, казалось, никак не были связаны ни с одной из известных форм причин и следствий. Они просто случались, и все.
   Он посмотрел на свою мокрую, грязную, промасленную одежду и решил, что так и оставит ее на полу — постой-ка... Я уже ленюсь нагнуться и поднять свое белье — силы и вправду ко мне вернулись!
   Теперь Уэйду еще раз предстояло воспользоваться гардеробом Брунсвиков. Выглянув из ванной, он увидел комнату, напоминавшую гостевую. Заперто. Кусок вешалки пришелся тут весьма кстати, и Уэйд вошел в то, что действительно оказалось комнатой, предназначенной его зятю на несколько оставшихся до полета недель. Он порылся в вещах Хауи, заглянул внутрь плетеного утенка, где некогда хранился набор подарочного мыла. Ого, да это же ключи от «фольксвагена»! Затем тщательно исследовал содержимое стенного шкафа и отобрал несколько невыразительных рубашек и брюк — если дело дойдет до полиции и опознания, мне бы хотелось как можно меньше бросаться в глаза.
   По стоявшему рядом с кроватью Хауи телефону он дозвонился до справочного на Багамах и спросил номер Бэкингемского пункта по борьбе с сельско-хозяйственными вредителями — официального прикрытия Флориана в Нассау. Скоро его соединили, и в трубке раздался глубоко безразличный женский голос с Багамов:
   — Бэкингемский пункт по борьбе с сельскохозяйственными вредителями.
   — Привет, я хотел бы оставить сообщение для Флориана.
   — Хм.
   — Это Уэйд Драммонд. Я когда-то косил траву на его крикетном поле.
   — М-м-м...
   — Вспомните — несколько лет назад.
   — М-м-м-м.
   Голос на другом конце вполне мог принадлежать больному, подключенному к аппарату искусственного дыхания.