Дуглас КОУПЛЕНД
НОРМАЛЬНЫХ СЕМЕЙ НЕ БЫВАЕТ
Во сне ты увидела путь к спасению
и преисполнилась радости
Дженни Холзер
1
Дженет открыла глаза — за мотельным окном первобытным блеском сияла Флорида. Залаяла собака, прогудел автомобиль, мужской голос пропел куплет из испанской песни. Дженет рассеянно дотронулась до шрама от пули под левым ребром, неровно зарубцевавшегося, выпуклого и твердого, как кусок жвачки, прилепленный под крышкой стола. Она не ожидала, что все сведется к такому простецкому рубцу. А чего я ждала — что шрам будет звездно-полосатый?
Внезапно кровь прилила к ее лицу. А детки-то мои — где? Она произвела скоропалительный переучет приблизительного местонахождения троих своих детей — ритуал, который совершала ежедневно с тех пор, как в 1958 году родился Уэйд. И только мысленно поместив всех своих отпрысков в их географические лунки, она завершила начатый вдох. Ведь сегодня они приедут сюда, в Орландо.
Дженет взглянула на стоявшие рядом с мотельной койкой часы: 7.03 утра. Пилюльное время. Она взяла две капсулы из специальной коробочки и проглотила, запив налитой еще вчера вечером из-под крана водой, выдохшейся и теперь отдающей металлом, как мелкие монетки. То, что в мотельных комнатах теперь стояли кофеварки, произвело на нее впечатление. Здравая мысль, чертовски здравая, — почему они сто лет назад этого не сделали? Почему все хорошее случается только теперь?
Пару дней назад ее дочь Сара сказала ей по телефону:
— Мам, ты хоть минералки купи. В этих развалюхах из-под крана разве что помои не текут. Просто непостижимо, что ты решила там остановиться.
— Но, дорогая, здесь не так уж и плохо.
— Приехала бы в «Пибоди», пожила с семьей. Я же тысячу раз говорила, что за все заплачу.
— Не в том дело, дорогая. Просто гостиница не должна стоить больше, чем эта.
— Мам, у НАСА специальные скидки в гостиницах... — Сара шумно выдохнула, признавая свое поражение: — Ладно, сдаюсь. Но не настолько уж ты бедная, чтобы прикидываться нищенкой из третьего мира.
Сара — были бы деньги, а остальное приложится! — точно такая же, как те двое. Бедность их не коснулась, война — тоже, но разве можно сказать про них, что это золото, а не дети, и Дженет никак не могла примириться с этим фактом. Благополучная жизнь превратила двух ее мальчиков во что угодно, только не в золото. В свинец? Силикон? Висмут? А вот Сара, Сара была почище золота — уголь, из которого выкристаллизовался алмаз, застывшая молния, разрезанная на яркие ленты и спрятанная в сейф.
Рядом с Дженет зазвонил телефон, и она сняла трубку. Это был Уэйд, и звонил он из пункта предварительного заключения в Орландо.
Дженет представила себе Уэйда в унылом бетонном коридоре, небритого и встрепанного, но излучающего все тот же «блеск» — искорку в глазах, унаследованную от отца. У Брайана ее не было, Саре она была не нужна, но Уэйд с блеском скользил по жизни, хотя, вполне вероятно, это было не лучшее качество, которое он мог унаследовать.
Уэйд. Дженет вспомнила, как однажды она ехала утром по Марин-драйв, высматривая мужчин определенного типа, дожидавшихся автобуса, который подбросит их до центра. Такой мужчина должен быть слегка потрепанным и на вершок не дотягивать до респектабельности; яснее ясного, что права у него отобрали за очередное ДТП, но это только делало его интереснее, и всякий раз, что Дженет улыбалась таким мужчинам из машины, они моментально опаляли ее ответной улыбкой. Таким был и Уэйд, таким остался в какой-то незамусоренной извилине памяти ее бывший супруг Тед.
— Дорогой, тебе не кажется, что ты уже слишком взрослый, чтобы звонить из тюрьмы? Даже звучит как-то глупо — «тюрьма».
— Мам, я больше не буду. Просто прокол вышел.
— Ладно, тогда — что случилось? По ошибке завез автобус с малолетками в канаву?
— Понимаешь, поцапались в баре, мам.
— Поцапались в баре, — со вкусом повторила Дженет.
— Знаю, знаю — думаешь, я не понимаю, как по-идиотски это звучит? Звоню, потому что мне нужно смотаться из этого отстойника. А прокатная машина осталась в баре.
— Где Бет? Почему бы ей тебя не подвезти?
— Она прилетит только днем.
— О'кей. Давай-ка все по порядку, дорогой. Как именно цапаются в баре?
— Расскажу — не поверишь.
— Ничего, в последнее время я научилась верить почти чему угодно. Можешь убедиться.
На другом конце провода помолчали.
— Подрался, потому что этот тип — сукин сын — измывался над Господом Богом.
— Над Господом Богом.
Это он шутит.
— Да, измывался.
— Каким образом?
— Грязно так, глупо. Говорит, мол, Бог ваш — просто жопа, никому ни хрена не помогает. И все пер и пер на рожон, так что пришлось его заткнуть. Кажется, его в тот день с работы турнули.
— Так ты решил вступиться за Господа Бога?
— Да, а что?
Полегче, полегче, Дженет.
— Уэйд, я знаю, Бет страшно религиозная. Ты что — тоже решил в религию удариться?
— Я? Может быть. Не знаю. Да. Нет. Смотря что ты имеешь в виду под религией. Бет она помогает, и может... — Уэйд помолчал. — Может, и я тоже утихомирюсь.
— Так, выходит, ты провел ночь в тюрьме?
— Все путем. Магазинный ворюга, Бубба, весит полтонны, меня всю ночь на ручках баюкал.
— Уэйд, я тебя забрать не смогу. Я сегодня с утра совсем квелая. И потом от машины, которую я взяла, воняет, как от монаха... и дороги здесь все белые, а от солнца меня размаривает.
— Мам, ну приезжай...
— Не будь ребенком. Тебе уже пятый десяток пошел. А ты что вытворяешь. Ты даже ке мог приехать вчера вовремя в гостиницу.
— Мне надо было заскочить к одному приятелю в Тампу. По пути остановился выпить. Слушай, я тебе не Брайан. Стал бы я сам в драку лезть, и потом...
— Все! Хватит. Вызови такси.
— Наличных не густо.
— Даже заплатить за такси? А как же ты в гостинице обходишься?
Уэйд ничего не ответил.
— Уэйд?
— Сара нас выручает, пока мы не выкрутимся.
Снова последовало неловкое молчание.
— Мам, ты могла бы меня забрать, если бы и вправду захотела. Сама знаешь.
— Да, может, и могла бы. Но я считаю, что тебе лучше позвонить своему отцу в... ну, как это место называется?
— «Мусипуси»... И вообще, я ему уже звонил.
— И что?
— Он поехал ловить марлиня вместе с Ники.
— Марлиня? Этим еще кто-то занимается?
— Не знаю. Наверно. Я тоже думал, эти рыбины уже повывелись. Нашли, небось, алкаша, который цепляет большого пластикового марлиня им на крючок.
— Марлини такие уродливые. Мне они почему-то напоминают подвальные спортзалы, которые строили в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом, а потом никогда ими не пользовались.
— Знаю. Трудно вообразить, что они вообще когда-то существовали.
— Значит, он поехал ловить марлиня вместе с Ники.
— Ну да. С Ники.
— С этой сраной вонючкой.
— Мам...
— Уэйд, я не святая. Я не первый десяток лет держу это все внутри — мои ровесницы привыкли так поступать, поэтому у них у всех сейчас колит. И потом крепкое словцо очень даже бодрит. Вот вчера только искала в интернете что-нибудь о производных витамина «Д» и — бац! — попала на сайт об анальном сексе. Представляешь, красавица-студентка в кожаной сбруе, с таким...
— Мам, как тебя вечно заносит на такие сайты?
— Уайд, позволь тебе напомнить, что это ты сейчас стоишь в отстойнике где-то в Орландо, и при этом тебя почему-то шокируют рассуждения шестидесятипятилетней старухи об интернете. Ты и представить себе не можешь, на какие сайты меня заносит. И в чаты я тоже наведываюсь. Понимаешь ли, я не всегда остаюсь Дженет Драммонд.
— Мам, зачем ты мне это говоришь?
— Ладно, не бери в голову. А твоя мачеха Ники все равно сраная вонючка. Позвони Хауи — может, он тебя подвезет?
— Хауи такой зануда, от него сдохнуть можно. Какого лешего Сара вышла за такую пустышку?
— Я произвела ее на свет, и мне же предстоит ехать сегодня с ним на мыс Канаверал.
— Ох уж любит он штаны просиживать. Там что — очередная насовская тусовка?
— Да. И между прочим —добро пожаловать.
— Погоди минутку, мам. А почему ты не в «Пибоди», со всеми? Чего ради ты торчишь в мотеле? Кстати, тамошний портье — мелкий жулик, судя по голосу, — снял трубку только на тридцатом гудке.
— Не заговаривай мне зубы, Уэйд. Позвони Хауи. Ой, погоди — кто-то стучится в дверь.
Дженет вытянула руку, в которой держала трубку: «Тук-тук-тук».
— Очень забавно, мам.
— Я должна открыть дверь, Уэйд.
— Это действительно забавно. Я...
Щелк.
Комната вызывала у Дженет странное чувство временности, неустойчивости, но стоила действительно дешево, что превращало минусы в плюсы. И все же Дженет не хватало утренних обрядов, которые она совершала по пробуждении у себя в спальне. Она осторожно и скрупулезно ощупала себя, словно пересчитывая в банке пачку двадцатидолларовых купюр. Осторожно потерла язвочки на внутренней стороне губы — все на месте, как и накануне, значит, ей не приснилось. Ее пальцы, продолжая ощупывать сантиметр за сантиметром, спустились ниже — на груди никаких шишек, по крайней мере сегодня, — но что тогда толковала ей насчет этого Сара? Мам, у нас у всех тысячу раз был рак, но организм всякий раз с ним справлялся. Счет ведут только тем раковым опухолям, которые остаются. У тебя и у меня сейчас, может, и есть рак, а завтра уже не будет.
Комната была прокурена насквозь. Дженет посмотрела на лежащую у телефона фотографию Сары в «Майами-геральд» — стандартную фотографию насовской команды: поясной снимок на белом, как мягкое мороженое, фоне, в льстивом освещении, наводящем на мысль о возвышенном, научном презрении к косметике. Под правой рукой у Сары был зажат шлем. Левая рука, без кисти, свободно свисала вдоль тела. Космонавтам все преграды нипочем.
Дженет вздохнула. Пошевелила пальцами на ногах Через десять минут снова зазвонил телефон: это была Сара, с мыса.
— Привет, мам. Я только что говорила с Хауи. Он заберет Уэйда.
— Доброе утро, Сара. А ты что делаешь сегодня днем?
— С утра мы репетировали эвакуацию в условиях невесомости, но, честно говоря, мне хотелось бы сидеть в какой-нибудь красивой ванне и спокойно тестировать новые пластыри для очистки пор. В этих костюмах так потеешь, что у меня вся кожа пошла угрями. В старых фотоочерках «Лайфа» об этом почему-то ничего не говорилось. Ты уже позавтракала?
— Нет.
— Приезжай на мыс, позавтракаем вместе. Можем попробовать обезвоженное космическое мороженое из пакетика.
Дженет села на кровати и спустила на пол ноги. Она чувствовала, как ее кожа — ее мясо — свисает с костей, как будто набухшая от влаги одежда. Ей хотелось писать. Она начала отмеривать слова, поглядывая на дверь ванной.
— Не поеду, дорогая. Они никогда не разрешают мне побыть с тобой больше трех секунд — и то, чтобы щелкнуть фотоаппаратом.
— Бет приедет сегодня? — спросила Сара.
Бет была женой Уэйда.
— Да, только попозже. Надеюсь поужинать с ними обоими.
— Долго ей еще?
— Кажется, она на четвертом месяце. Так что вполне может оказаться рождественский ребеночек.
— Понятно.
— Что-то не так, Сара?
— Просто дело в том, что...
— В чем?
— Мам, ну как мог Уэйд жениться на... такой? Кукла надутая. Я всегда думала, что Уэйд женится на какой-нибудь Мисс Велогонке. Только не на Бет — святоше чертовой.
— Ему без нее не прожить.
— Да уж наверное. А когда приезжает Брайан?
— Они с подружкой уже здесь. Он звонил из «Пибоди».
— Брайан? С подружкой? Как ее зовут?
— Если я скажу, ты не поверишь.
— Неужели так ужасно? Это что, одно из новомодных имен вроде Сальмонеллы, Аскариды или Джомолунгмы?
— Хуже.
— Куда еще хуже?
— Пшш.
— Прости, не расслышала.
— Пшш. Имя такое — Пшш.
— Повтори по буквам, пожалуйста.
— Пэ Ша. Ша.
— И?
— И ни одной гласной, если ты это ожидала услышать.
— Так, значит, ее зовут... Пшш. Я правильно произношу?
— Боюсь, что да.
— Это самое... непрактичное имя, какое я слышала. Она что, со Шри-Ланки, из Финляндии или еще откуда-нибудь?
Взгляд Дженет задержался на двери ванной, она же туалет.
— Насколько мне известно, она из Альберты. Брайан боготворит ее, к тому же она брюхатая, как наша святоша.
— Брайан ждет ребенка? Почему я ничего об этом не знаю?
— Дорогая, я сама познакомилась с ней всего неделю назад. Похоже, я ей приглянулась, хотя всех остальных она готова с грязью смешать. Поэтому я ничего против нее не имею.
— Ну Брайан дает. Боюсь, как бы не рассмеяться, когда она станет представляться мне по имени.
— Пшш! — сказала Дженет. Сара хихикнула.
— Пшш! Пшш! Пшш!
Сара рассмеялась.
— Она хоть хорошенькая?
— Вроде того. Ей около восемнадцати — этакая маленькая язвочка. В пятидесятые мы бы назвали ее поганкой. Ну, а сейчас это называется гипертиреоз. Поэтому она лупоглазая.
— Где они познакомились?
— В Сиэтле. Когда вместе поджигали партию футболок в «Гэпе» во время выступлений против Всемирной торговой организации. Затем расстались, а через несколько месяцев снова встретились, громили теплицу для выращивания трансгенной фасоли.
Дженет почувствовала, как колесики у Сары в голове начинают крутиться в обратную сторону, — семейные проблемы ее утомили.
Наступает очередь деловых тем.
— Похоже, Брайану повезло. Ты появишься на сегодняшних насовских посиделках?
— Пока собираюсь.
— Хауи заедет за тобой в половине десятого, после того как заберет моего дорогого братца. Кстати, папа сидит без денег.
— Ничего удивительного. Я слышала, что его выгнали с работы.
— Я пыталась одолжить ему денег, но он, конечно, отказался. Хотя у меня и у самой с деньгами не густо. Хауи потерял чуть не все наши сбережения на каком-то сайте, продающем щенячий корм. Я едва его не придушила.
— Какой ужас.
Как легко пробуждается материнский инстинкт.
— Расскажи поподробней. Да, а когда ты вообще в последний раз виделась с папой?
— С полгода назад. Случайно, в супермаркете.
— И вы не поругались?
— Ничего, я справилась.
— Ладно. До встречи.
— Да, дорогая.
Щелк.
Дженет услышала, как в коридоре за стенкой дети что-то канючат у родителей перед отъездом в Диснейуорлд. Потом прошла в ванную, ступая по полу, напоминавшему лунную поверхность из-за бесчисленных прожженных сигаретами кратеров и разнородных пятен, природу которых лучше было не исследовать. В голову пришла мысль о серийных убийцах, использующих различные кислоты для растворения зубов и челюстей своих жертв.
Она неожиданно увидела себя в напольном зеркале у раковины и похолодела. Да, Дженет, все правильно: помаленьку усыхаешь — мышца за мышцей, молекула за молекулой, превращаешься в... в привидение, да, ты, Дженет Драммонд, которую когда-то выбрали «Девушкой, Ради Которой Мы Готовы Ограбить Банк».
Ее до глубины души поразил собственный вид в голубой ночной рубашке, как будто она все еще была молодой и этот образ явился к ней из будущего как предупреждение. Стоит прищуриться, и я увижу спокойную, безупречную домохозяйку, какой когда-то представлялась себе в мечтах. Я — Элизабет Монтгомери, исполняющая главную роль в «Колдовских чарах». Я —Дина Меррил за ланчем с Кристиной Форд в Музее современных искусств.
Забудь об этом. Она пописала, приняла душ, вытерлась и принялась, как могла, стирать со своего лица следы времени.
Ну вот. В конце концов, я не так уж плохо выгляжу. Какой-нибудь мужчина все еще согласился бы ограбить банк ради меня, потом за мной все еще ухаживают — правда, не так часто и в основном пожилые, — но выражение глаз не изменится никогда.
Она оделась и через пять минут уже сидела за квартал от мотеля в «Денни», читая газету. Почти вся карта погоды Северной Америки на последней странице была ядовито-красной, не считая узкой, прохладно-зеленой полоски, протянувшейся вдоль побережья от Сиэтла до Аляски. За ресторанным окном заливавшее парковку солнце делало сцену похожей на научный эксперимент. Дженет поняла, что погода ее больше не волнует. Дальше.
Вернувшись в мотель, она легла; кровать хранила память о тысяче сексуальных актов. Ладно, может, местечко и гаденькое, но по крайней мере я не бросаю деньги на ветер. Ее губы пересохли настолько, что больно было говорить и выдыхать. Прозвенел пилюльный звонок; она села. Дотянувшись до сумочки, достала пузырек с таблетками. Потом включила телевизор, по которому Сара давала интервью Си-Эн-Эн. Как всегда, ее дочь выглядела по телевизору ослепительно красивой, словно монахиня, никогда в жизни не прикасавшаяся к косметике.
— Не считаете ли вы, что дети, подобно вам, родившиеся с увечьями, вызванными талидомидом, могут о многом поведать миру?
— Конечно. Мы были похожи на райских птиц в угольных шахтах. Мы стали первыми доказательствами того, что поступающие извне химикалии — в данном случае талидомид — могут причинить серьезный вред зародышу. Сегодня большинство матерей не курит и не пьет во время беременности. Они знают, что химия может проникнуть в организм ребенка и навредить ему. Но поколение моей матери не знало этого. Они курили, пили и, не раздумывая, принимали медикаменты в неограниченном количестве. Теперь мы лучше осведомлены, и так как род человеческий постоянно совершенствуется, мы знаем также и о тератогенах.
— Тератогенах?
— Да. Это означает «монстрообразующие». Страшное слово, но, если пренебречь им, мир может превратиться в кошмар. Тератогены — это химические препараты, которые, проникая через плаценту, влияют на развитие плода.
Интервьюер повернулся к камере: «На этом у нас все. Я беседовал с Сарой Драммонд-Фурнье, однорукой женщиной с несгибаемым бойцовским духом, которая в пятницу отправится в полет на шаттле. До скорого».
Как только я умудрилась произвести на свет подобное дитя? Я совершенно не понимаю ее жизни. Совершенно. И тем не менее — это вылитая я, и теперь она летит в космос. Дженет вспомнила, как она изо всех сил старалась помочь маленькой Саре с домашними заданиями и как Сара смиренно-вежливо приглашала ее зайти, когда Дженет просовывала голову в ее дверь.
Написанное в ее тетрадках неизменно выглядело для Дженет китайской грамотой. Дженет задавала пару заботливых вопросов о Сариных учителях и, сославшись на кухонные дела, поспешно отступала. Она выключила телевизор.
Когда-то она сопереживала всем на свете и если не могла проявить подлинную озабоченность, с легкостью разыгрывала ее: петунии опять залило дождем; детские ссадины и царапины; отощавшие африканцы; плачевное положение морских млекопитающих. Она считала себя одним из выживших представителей потерянного поколения, последнего поколения, воспитанного в духе заботы о внешних приличиях и о том, чтобы поступать правильно — в духе заботы о заботливости. Она родилась в 1934 году в Торонто, городе, тогда сильно напоминавшем Чикаго, Рочестер или Детройт — терпимом, методичном, бурно процветавшем и ведущем игру по правилам. Ее отец, Уильям Труро, заведовал отделом мебели и бытовой техники универмага «Итон». Жена Уильяма, Кей, была... ну, скажем, женой Уильяма.
Вплоть до 1938 года родители растили Дженет и ее старшего брата, Джеральда, на 29 долларов 50 центов в неделю, пока понижение заработной платы не сократило доходы Уильяма до 27 долларов в неделю, и за завтраком со стола семейства Труро исчез джем, что стало одним из первых воспоминаний Дженет. После джема вся оставшаяся жизнь Дженет походила на череду сокращений — вещи, некогда казавшиеся существенно важными, исчезали без всяких обсуждений или, что еще хуже, со слишком подробными объяснениями.
Времена года сменяли одно другое. Свитера протирались, их штопали, после чего они снова протирались и нехотя выбрасывались на свалку. Несколько цветов росло на узкой грязной полоске перед неоштукатуренным кирпичным домом, цветов, выбранных Кей, потому что они могли существовать и в сухих букетах и, при всеобщей скудости, приносили пользу несколько лишних месяцев. Скудость — вот, пожалуй, ключевое слово для жизни в те поры. Осенью 1938 года Джеральд умер от полиомиелита. В 1939-м началась война, в которую Канада вступила с самого начала, и оскудение стало расти в геометрической прогрессии: при подобной скудости в дело шло все — жир от бекона, пустые консервные банки, старые покрышки. Самым радостным детским воспоминанием Дженет было то, как она роется в соседском мусоре в поисках драгоценностей из королевской казны, кусочков металла и любовных записок от умирающих принцев. За время войны стены соседних домов полиняли — краска стала роскошью. Когда ей было шесть, Дженет как-то зашла на кухню и увидела, как отец с матерью страстно целуются. Они заметили Дженет, маленькую, пухлощекую, растерянную, покраснев, отстранились друг от друга и об этом больше никогда не вспоминали. До тех пор пока Дженет сама не стала женщиной, это было ее единственное впечатление о страсти.
Прошел час, и Дженет посмотрела на будильник у кровати: почти половина десятого, и, стало быть, Хауи уже забрал Уэйда. Дженет спустилась подождать своего зятя на крытую террасу мотеля. Впереди маячил скучный день.
И вдруг, совершенно неожиданно, она разозлилась. Разозлилась потому, что не смогла припомнить и заново пережить свою жизнь как непрерывную череду кинокадров. Остались только рассеянные то тут, то там знаки препинания — поцелуй, джем, сухие цветы, — которые, собранные вместе, делали Дженет тем, кем она была, — и все же за этим набором не угадывалось никакой божественной логики. Или хотя бы движения. Все это были всего-навсего точки, запятые, многоточия. Но ведь должна была быть какая-то логика. Мог ли пухлощекий ребенок в 1940 году вообразить, что однажды окажется во Флориде и будет следить за тем, как ее собственную дочь запускают в космос? Хрупкая, маленькая Сара, которой предстояло сотни раз облететь вокруг Земли. В 1939-м мы и не думали ни о каком космосе. Космоса еще не существовало.
Достав из сумочки черный фломастер, она написала на сложенном листке бумаги: «Ларингит». Остаток дня она будет говорить только с тем, с кем захочет.
Может, Хауи опоздает? Нет — от этого не дождешься.
Внезапно кровь прилила к ее лицу. А детки-то мои — где? Она произвела скоропалительный переучет приблизительного местонахождения троих своих детей — ритуал, который совершала ежедневно с тех пор, как в 1958 году родился Уэйд. И только мысленно поместив всех своих отпрысков в их географические лунки, она завершила начатый вдох. Ведь сегодня они приедут сюда, в Орландо.
Дженет взглянула на стоявшие рядом с мотельной койкой часы: 7.03 утра. Пилюльное время. Она взяла две капсулы из специальной коробочки и проглотила, запив налитой еще вчера вечером из-под крана водой, выдохшейся и теперь отдающей металлом, как мелкие монетки. То, что в мотельных комнатах теперь стояли кофеварки, произвело на нее впечатление. Здравая мысль, чертовски здравая, — почему они сто лет назад этого не сделали? Почему все хорошее случается только теперь?
Пару дней назад ее дочь Сара сказала ей по телефону:
— Мам, ты хоть минералки купи. В этих развалюхах из-под крана разве что помои не текут. Просто непостижимо, что ты решила там остановиться.
— Но, дорогая, здесь не так уж и плохо.
— Приехала бы в «Пибоди», пожила с семьей. Я же тысячу раз говорила, что за все заплачу.
— Не в том дело, дорогая. Просто гостиница не должна стоить больше, чем эта.
— Мам, у НАСА специальные скидки в гостиницах... — Сара шумно выдохнула, признавая свое поражение: — Ладно, сдаюсь. Но не настолько уж ты бедная, чтобы прикидываться нищенкой из третьего мира.
Сара — были бы деньги, а остальное приложится! — точно такая же, как те двое. Бедность их не коснулась, война — тоже, но разве можно сказать про них, что это золото, а не дети, и Дженет никак не могла примириться с этим фактом. Благополучная жизнь превратила двух ее мальчиков во что угодно, только не в золото. В свинец? Силикон? Висмут? А вот Сара, Сара была почище золота — уголь, из которого выкристаллизовался алмаз, застывшая молния, разрезанная на яркие ленты и спрятанная в сейф.
Рядом с Дженет зазвонил телефон, и она сняла трубку. Это был Уэйд, и звонил он из пункта предварительного заключения в Орландо.
Дженет представила себе Уэйда в унылом бетонном коридоре, небритого и встрепанного, но излучающего все тот же «блеск» — искорку в глазах, унаследованную от отца. У Брайана ее не было, Саре она была не нужна, но Уэйд с блеском скользил по жизни, хотя, вполне вероятно, это было не лучшее качество, которое он мог унаследовать.
Уэйд. Дженет вспомнила, как однажды она ехала утром по Марин-драйв, высматривая мужчин определенного типа, дожидавшихся автобуса, который подбросит их до центра. Такой мужчина должен быть слегка потрепанным и на вершок не дотягивать до респектабельности; яснее ясного, что права у него отобрали за очередное ДТП, но это только делало его интереснее, и всякий раз, что Дженет улыбалась таким мужчинам из машины, они моментально опаляли ее ответной улыбкой. Таким был и Уэйд, таким остался в какой-то незамусоренной извилине памяти ее бывший супруг Тед.
— Дорогой, тебе не кажется, что ты уже слишком взрослый, чтобы звонить из тюрьмы? Даже звучит как-то глупо — «тюрьма».
— Мам, я больше не буду. Просто прокол вышел.
— Ладно, тогда — что случилось? По ошибке завез автобус с малолетками в канаву?
— Понимаешь, поцапались в баре, мам.
— Поцапались в баре, — со вкусом повторила Дженет.
— Знаю, знаю — думаешь, я не понимаю, как по-идиотски это звучит? Звоню, потому что мне нужно смотаться из этого отстойника. А прокатная машина осталась в баре.
— Где Бет? Почему бы ей тебя не подвезти?
— Она прилетит только днем.
— О'кей. Давай-ка все по порядку, дорогой. Как именно цапаются в баре?
— Расскажу — не поверишь.
— Ничего, в последнее время я научилась верить почти чему угодно. Можешь убедиться.
На другом конце провода помолчали.
— Подрался, потому что этот тип — сукин сын — измывался над Господом Богом.
— Над Господом Богом.
Это он шутит.
— Да, измывался.
— Каким образом?
— Грязно так, глупо. Говорит, мол, Бог ваш — просто жопа, никому ни хрена не помогает. И все пер и пер на рожон, так что пришлось его заткнуть. Кажется, его в тот день с работы турнули.
— Так ты решил вступиться за Господа Бога?
— Да, а что?
Полегче, полегче, Дженет.
— Уэйд, я знаю, Бет страшно религиозная. Ты что — тоже решил в религию удариться?
— Я? Может быть. Не знаю. Да. Нет. Смотря что ты имеешь в виду под религией. Бет она помогает, и может... — Уэйд помолчал. — Может, и я тоже утихомирюсь.
— Так, выходит, ты провел ночь в тюрьме?
— Все путем. Магазинный ворюга, Бубба, весит полтонны, меня всю ночь на ручках баюкал.
— Уэйд, я тебя забрать не смогу. Я сегодня с утра совсем квелая. И потом от машины, которую я взяла, воняет, как от монаха... и дороги здесь все белые, а от солнца меня размаривает.
— Мам, ну приезжай...
— Не будь ребенком. Тебе уже пятый десяток пошел. А ты что вытворяешь. Ты даже ке мог приехать вчера вовремя в гостиницу.
— Мне надо было заскочить к одному приятелю в Тампу. По пути остановился выпить. Слушай, я тебе не Брайан. Стал бы я сам в драку лезть, и потом...
— Все! Хватит. Вызови такси.
— Наличных не густо.
— Даже заплатить за такси? А как же ты в гостинице обходишься?
Уэйд ничего не ответил.
— Уэйд?
— Сара нас выручает, пока мы не выкрутимся.
Снова последовало неловкое молчание.
— Мам, ты могла бы меня забрать, если бы и вправду захотела. Сама знаешь.
— Да, может, и могла бы. Но я считаю, что тебе лучше позвонить своему отцу в... ну, как это место называется?
— «Мусипуси»... И вообще, я ему уже звонил.
— И что?
— Он поехал ловить марлиня вместе с Ники.
— Марлиня? Этим еще кто-то занимается?
— Не знаю. Наверно. Я тоже думал, эти рыбины уже повывелись. Нашли, небось, алкаша, который цепляет большого пластикового марлиня им на крючок.
— Марлини такие уродливые. Мне они почему-то напоминают подвальные спортзалы, которые строили в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом, а потом никогда ими не пользовались.
— Знаю. Трудно вообразить, что они вообще когда-то существовали.
— Значит, он поехал ловить марлиня вместе с Ники.
— Ну да. С Ники.
— С этой сраной вонючкой.
— Мам...
— Уэйд, я не святая. Я не первый десяток лет держу это все внутри — мои ровесницы привыкли так поступать, поэтому у них у всех сейчас колит. И потом крепкое словцо очень даже бодрит. Вот вчера только искала в интернете что-нибудь о производных витамина «Д» и — бац! — попала на сайт об анальном сексе. Представляешь, красавица-студентка в кожаной сбруе, с таким...
— Мам, как тебя вечно заносит на такие сайты?
— Уайд, позволь тебе напомнить, что это ты сейчас стоишь в отстойнике где-то в Орландо, и при этом тебя почему-то шокируют рассуждения шестидесятипятилетней старухи об интернете. Ты и представить себе не можешь, на какие сайты меня заносит. И в чаты я тоже наведываюсь. Понимаешь ли, я не всегда остаюсь Дженет Драммонд.
— Мам, зачем ты мне это говоришь?
— Ладно, не бери в голову. А твоя мачеха Ники все равно сраная вонючка. Позвони Хауи — может, он тебя подвезет?
— Хауи такой зануда, от него сдохнуть можно. Какого лешего Сара вышла за такую пустышку?
— Я произвела ее на свет, и мне же предстоит ехать сегодня с ним на мыс Канаверал.
— Ох уж любит он штаны просиживать. Там что — очередная насовская тусовка?
— Да. И между прочим —добро пожаловать.
— Погоди минутку, мам. А почему ты не в «Пибоди», со всеми? Чего ради ты торчишь в мотеле? Кстати, тамошний портье — мелкий жулик, судя по голосу, — снял трубку только на тридцатом гудке.
— Не заговаривай мне зубы, Уэйд. Позвони Хауи. Ой, погоди — кто-то стучится в дверь.
Дженет вытянула руку, в которой держала трубку: «Тук-тук-тук».
— Очень забавно, мам.
— Я должна открыть дверь, Уэйд.
— Это действительно забавно. Я...
Щелк.
Комната вызывала у Дженет странное чувство временности, неустойчивости, но стоила действительно дешево, что превращало минусы в плюсы. И все же Дженет не хватало утренних обрядов, которые она совершала по пробуждении у себя в спальне. Она осторожно и скрупулезно ощупала себя, словно пересчитывая в банке пачку двадцатидолларовых купюр. Осторожно потерла язвочки на внутренней стороне губы — все на месте, как и накануне, значит, ей не приснилось. Ее пальцы, продолжая ощупывать сантиметр за сантиметром, спустились ниже — на груди никаких шишек, по крайней мере сегодня, — но что тогда толковала ей насчет этого Сара? Мам, у нас у всех тысячу раз был рак, но организм всякий раз с ним справлялся. Счет ведут только тем раковым опухолям, которые остаются. У тебя и у меня сейчас, может, и есть рак, а завтра уже не будет.
Комната была прокурена насквозь. Дженет посмотрела на лежащую у телефона фотографию Сары в «Майами-геральд» — стандартную фотографию насовской команды: поясной снимок на белом, как мягкое мороженое, фоне, в льстивом освещении, наводящем на мысль о возвышенном, научном презрении к косметике. Под правой рукой у Сары был зажат шлем. Левая рука, без кисти, свободно свисала вдоль тела. Космонавтам все преграды нипочем.
Дженет вздохнула. Пошевелила пальцами на ногах Через десять минут снова зазвонил телефон: это была Сара, с мыса.
— Привет, мам. Я только что говорила с Хауи. Он заберет Уэйда.
— Доброе утро, Сара. А ты что делаешь сегодня днем?
— С утра мы репетировали эвакуацию в условиях невесомости, но, честно говоря, мне хотелось бы сидеть в какой-нибудь красивой ванне и спокойно тестировать новые пластыри для очистки пор. В этих костюмах так потеешь, что у меня вся кожа пошла угрями. В старых фотоочерках «Лайфа» об этом почему-то ничего не говорилось. Ты уже позавтракала?
— Нет.
— Приезжай на мыс, позавтракаем вместе. Можем попробовать обезвоженное космическое мороженое из пакетика.
Дженет села на кровати и спустила на пол ноги. Она чувствовала, как ее кожа — ее мясо — свисает с костей, как будто набухшая от влаги одежда. Ей хотелось писать. Она начала отмеривать слова, поглядывая на дверь ванной.
— Не поеду, дорогая. Они никогда не разрешают мне побыть с тобой больше трех секунд — и то, чтобы щелкнуть фотоаппаратом.
— Бет приедет сегодня? — спросила Сара.
Бет была женой Уэйда.
— Да, только попозже. Надеюсь поужинать с ними обоими.
— Долго ей еще?
— Кажется, она на четвертом месяце. Так что вполне может оказаться рождественский ребеночек.
— Понятно.
— Что-то не так, Сара?
— Просто дело в том, что...
— В чем?
— Мам, ну как мог Уэйд жениться на... такой? Кукла надутая. Я всегда думала, что Уэйд женится на какой-нибудь Мисс Велогонке. Только не на Бет — святоше чертовой.
— Ему без нее не прожить.
— Да уж наверное. А когда приезжает Брайан?
— Они с подружкой уже здесь. Он звонил из «Пибоди».
— Брайан? С подружкой? Как ее зовут?
— Если я скажу, ты не поверишь.
— Неужели так ужасно? Это что, одно из новомодных имен вроде Сальмонеллы, Аскариды или Джомолунгмы?
— Хуже.
— Куда еще хуже?
— Пшш.
— Прости, не расслышала.
— Пшш. Имя такое — Пшш.
— Повтори по буквам, пожалуйста.
— Пэ Ша. Ша.
— И?
— И ни одной гласной, если ты это ожидала услышать.
— Так, значит, ее зовут... Пшш. Я правильно произношу?
— Боюсь, что да.
— Это самое... непрактичное имя, какое я слышала. Она что, со Шри-Ланки, из Финляндии или еще откуда-нибудь?
Взгляд Дженет задержался на двери ванной, она же туалет.
— Насколько мне известно, она из Альберты. Брайан боготворит ее, к тому же она брюхатая, как наша святоша.
— Брайан ждет ребенка? Почему я ничего об этом не знаю?
— Дорогая, я сама познакомилась с ней всего неделю назад. Похоже, я ей приглянулась, хотя всех остальных она готова с грязью смешать. Поэтому я ничего против нее не имею.
— Ну Брайан дает. Боюсь, как бы не рассмеяться, когда она станет представляться мне по имени.
— Пшш! — сказала Дженет. Сара хихикнула.
— Пшш! Пшш! Пшш!
Сара рассмеялась.
— Она хоть хорошенькая?
— Вроде того. Ей около восемнадцати — этакая маленькая язвочка. В пятидесятые мы бы назвали ее поганкой. Ну, а сейчас это называется гипертиреоз. Поэтому она лупоглазая.
— Где они познакомились?
— В Сиэтле. Когда вместе поджигали партию футболок в «Гэпе» во время выступлений против Всемирной торговой организации. Затем расстались, а через несколько месяцев снова встретились, громили теплицу для выращивания трансгенной фасоли.
Дженет почувствовала, как колесики у Сары в голове начинают крутиться в обратную сторону, — семейные проблемы ее утомили.
Наступает очередь деловых тем.
— Похоже, Брайану повезло. Ты появишься на сегодняшних насовских посиделках?
— Пока собираюсь.
— Хауи заедет за тобой в половине десятого, после того как заберет моего дорогого братца. Кстати, папа сидит без денег.
— Ничего удивительного. Я слышала, что его выгнали с работы.
— Я пыталась одолжить ему денег, но он, конечно, отказался. Хотя у меня и у самой с деньгами не густо. Хауи потерял чуть не все наши сбережения на каком-то сайте, продающем щенячий корм. Я едва его не придушила.
— Какой ужас.
Как легко пробуждается материнский инстинкт.
— Расскажи поподробней. Да, а когда ты вообще в последний раз виделась с папой?
— С полгода назад. Случайно, в супермаркете.
— И вы не поругались?
— Ничего, я справилась.
— Ладно. До встречи.
— Да, дорогая.
Щелк.
Дженет услышала, как в коридоре за стенкой дети что-то канючат у родителей перед отъездом в Диснейуорлд. Потом прошла в ванную, ступая по полу, напоминавшему лунную поверхность из-за бесчисленных прожженных сигаретами кратеров и разнородных пятен, природу которых лучше было не исследовать. В голову пришла мысль о серийных убийцах, использующих различные кислоты для растворения зубов и челюстей своих жертв.
Она неожиданно увидела себя в напольном зеркале у раковины и похолодела. Да, Дженет, все правильно: помаленьку усыхаешь — мышца за мышцей, молекула за молекулой, превращаешься в... в привидение, да, ты, Дженет Драммонд, которую когда-то выбрали «Девушкой, Ради Которой Мы Готовы Ограбить Банк».
Ее до глубины души поразил собственный вид в голубой ночной рубашке, как будто она все еще была молодой и этот образ явился к ней из будущего как предупреждение. Стоит прищуриться, и я увижу спокойную, безупречную домохозяйку, какой когда-то представлялась себе в мечтах. Я — Элизабет Монтгомери, исполняющая главную роль в «Колдовских чарах». Я —Дина Меррил за ланчем с Кристиной Форд в Музее современных искусств.
Забудь об этом. Она пописала, приняла душ, вытерлась и принялась, как могла, стирать со своего лица следы времени.
Ну вот. В конце концов, я не так уж плохо выгляжу. Какой-нибудь мужчина все еще согласился бы ограбить банк ради меня, потом за мной все еще ухаживают — правда, не так часто и в основном пожилые, — но выражение глаз не изменится никогда.
Она оделась и через пять минут уже сидела за квартал от мотеля в «Денни», читая газету. Почти вся карта погоды Северной Америки на последней странице была ядовито-красной, не считая узкой, прохладно-зеленой полоски, протянувшейся вдоль побережья от Сиэтла до Аляски. За ресторанным окном заливавшее парковку солнце делало сцену похожей на научный эксперимент. Дженет поняла, что погода ее больше не волнует. Дальше.
Вернувшись в мотель, она легла; кровать хранила память о тысяче сексуальных актов. Ладно, может, местечко и гаденькое, но по крайней мере я не бросаю деньги на ветер. Ее губы пересохли настолько, что больно было говорить и выдыхать. Прозвенел пилюльный звонок; она села. Дотянувшись до сумочки, достала пузырек с таблетками. Потом включила телевизор, по которому Сара давала интервью Си-Эн-Эн. Как всегда, ее дочь выглядела по телевизору ослепительно красивой, словно монахиня, никогда в жизни не прикасавшаяся к косметике.
— Не считаете ли вы, что дети, подобно вам, родившиеся с увечьями, вызванными талидомидом, могут о многом поведать миру?
— Конечно. Мы были похожи на райских птиц в угольных шахтах. Мы стали первыми доказательствами того, что поступающие извне химикалии — в данном случае талидомид — могут причинить серьезный вред зародышу. Сегодня большинство матерей не курит и не пьет во время беременности. Они знают, что химия может проникнуть в организм ребенка и навредить ему. Но поколение моей матери не знало этого. Они курили, пили и, не раздумывая, принимали медикаменты в неограниченном количестве. Теперь мы лучше осведомлены, и так как род человеческий постоянно совершенствуется, мы знаем также и о тератогенах.
— Тератогенах?
— Да. Это означает «монстрообразующие». Страшное слово, но, если пренебречь им, мир может превратиться в кошмар. Тератогены — это химические препараты, которые, проникая через плаценту, влияют на развитие плода.
Интервьюер повернулся к камере: «На этом у нас все. Я беседовал с Сарой Драммонд-Фурнье, однорукой женщиной с несгибаемым бойцовским духом, которая в пятницу отправится в полет на шаттле. До скорого».
Как только я умудрилась произвести на свет подобное дитя? Я совершенно не понимаю ее жизни. Совершенно. И тем не менее — это вылитая я, и теперь она летит в космос. Дженет вспомнила, как она изо всех сил старалась помочь маленькой Саре с домашними заданиями и как Сара смиренно-вежливо приглашала ее зайти, когда Дженет просовывала голову в ее дверь.
Написанное в ее тетрадках неизменно выглядело для Дженет китайской грамотой. Дженет задавала пару заботливых вопросов о Сариных учителях и, сославшись на кухонные дела, поспешно отступала. Она выключила телевизор.
Когда-то она сопереживала всем на свете и если не могла проявить подлинную озабоченность, с легкостью разыгрывала ее: петунии опять залило дождем; детские ссадины и царапины; отощавшие африканцы; плачевное положение морских млекопитающих. Она считала себя одним из выживших представителей потерянного поколения, последнего поколения, воспитанного в духе заботы о внешних приличиях и о том, чтобы поступать правильно — в духе заботы о заботливости. Она родилась в 1934 году в Торонто, городе, тогда сильно напоминавшем Чикаго, Рочестер или Детройт — терпимом, методичном, бурно процветавшем и ведущем игру по правилам. Ее отец, Уильям Труро, заведовал отделом мебели и бытовой техники универмага «Итон». Жена Уильяма, Кей, была... ну, скажем, женой Уильяма.
Вплоть до 1938 года родители растили Дженет и ее старшего брата, Джеральда, на 29 долларов 50 центов в неделю, пока понижение заработной платы не сократило доходы Уильяма до 27 долларов в неделю, и за завтраком со стола семейства Труро исчез джем, что стало одним из первых воспоминаний Дженет. После джема вся оставшаяся жизнь Дженет походила на череду сокращений — вещи, некогда казавшиеся существенно важными, исчезали без всяких обсуждений или, что еще хуже, со слишком подробными объяснениями.
Времена года сменяли одно другое. Свитера протирались, их штопали, после чего они снова протирались и нехотя выбрасывались на свалку. Несколько цветов росло на узкой грязной полоске перед неоштукатуренным кирпичным домом, цветов, выбранных Кей, потому что они могли существовать и в сухих букетах и, при всеобщей скудости, приносили пользу несколько лишних месяцев. Скудость — вот, пожалуй, ключевое слово для жизни в те поры. Осенью 1938 года Джеральд умер от полиомиелита. В 1939-м началась война, в которую Канада вступила с самого начала, и оскудение стало расти в геометрической прогрессии: при подобной скудости в дело шло все — жир от бекона, пустые консервные банки, старые покрышки. Самым радостным детским воспоминанием Дженет было то, как она роется в соседском мусоре в поисках драгоценностей из королевской казны, кусочков металла и любовных записок от умирающих принцев. За время войны стены соседних домов полиняли — краска стала роскошью. Когда ей было шесть, Дженет как-то зашла на кухню и увидела, как отец с матерью страстно целуются. Они заметили Дженет, маленькую, пухлощекую, растерянную, покраснев, отстранились друг от друга и об этом больше никогда не вспоминали. До тех пор пока Дженет сама не стала женщиной, это было ее единственное впечатление о страсти.
Прошел час, и Дженет посмотрела на будильник у кровати: почти половина десятого, и, стало быть, Хауи уже забрал Уэйда. Дженет спустилась подождать своего зятя на крытую террасу мотеля. Впереди маячил скучный день.
И вдруг, совершенно неожиданно, она разозлилась. Разозлилась потому, что не смогла припомнить и заново пережить свою жизнь как непрерывную череду кинокадров. Остались только рассеянные то тут, то там знаки препинания — поцелуй, джем, сухие цветы, — которые, собранные вместе, делали Дженет тем, кем она была, — и все же за этим набором не угадывалось никакой божественной логики. Или хотя бы движения. Все это были всего-навсего точки, запятые, многоточия. Но ведь должна была быть какая-то логика. Мог ли пухлощекий ребенок в 1940 году вообразить, что однажды окажется во Флориде и будет следить за тем, как ее собственную дочь запускают в космос? Хрупкая, маленькая Сара, которой предстояло сотни раз облететь вокруг Земли. В 1939-м мы и не думали ни о каком космосе. Космоса еще не существовало.
Достав из сумочки черный фломастер, она написала на сложенном листке бумаги: «Ларингит». Остаток дня она будет говорить только с тем, с кем захочет.
Может, Хауи опоздает? Нет — от этого не дождешься.
2
Уэйд сидел на выжженном солнцем бетонном крыльце пункта предварительного заключения, роясь в сумке с мелкими пожитками, которую ему вернули его тюремщики: темные очки, на размер меньше нужного — чтобы не сваливались, бумажник с четырьмя водительскими правами (двумя настоящими — выданными в Неваде и Британской Колумбии, и двумя липовыми — из Миссури и Квебека), лежавшими вместе с плохой ксерокопией американской стодолларовой банкноты; одноразовая зажигалка с логотипом «Питсбургский сталевар» (Откуда она взялась?) и ключи от взятого напрокат «понтиака», брошенного на стоянке у вчерашнего бара. На одежде его оставалось совсем немного мест, не запачканных кровью. Сначала кровь была как сироп, и одежда из-за нее стала липкой, клейкой. Но после того, как Уэйд проспал ночь в камере, кровь высохла и превратила его джинсы и рубашку в продубленную бычью кожу.
Да, в этом штате защищать Бога — дело нелегкое.
Где Хауи?
Уэйд достал гладкий камушек, который подобрал десять лет назад, путешествуя автостопом по канзасским дорогам, — его талисман на счастье: через три минуты после того, как он его подобрал, его подсадила разочарованная в жизни жена бейсболиста из высшей лиги, которая служила ему продовольственной карточкой весь конец третьего десятка.
Бип-бип!
— Эй, шурин!
Хауи звал его со стоянки, где припарковал свой оранжевый фургон «фольксваген» за сетчатой оградой и изгородью из усыпанных розовыми цветами олеандров.
Боже. Хауи опять как огурчик. Ненавижу этих огурчиков.
Уэйд направился к нему:
— Привет, Хауи. Забери меня из этого отстойника.
— О'кей, дружище. Слушай, по-моему, у тебя рубашка немножко запачкалась.
— Это кровь, Хауи. Не пугайся. И вообще, она не моя, а того козла, который вчера меня достал.
Уэйд забрался в фургон, где было жарко, как в пекарне, и Хауи включил зажигание. Кондиционер рванул на полную катушку, и струя холодного воздуха захлестнула салон. Уэйд поставил регулятор на минимум.
— Не хватало мне подхватить бронхит из-за твоего чертового фургона.
— Просто хотел как лучше, mon frere, mon frere[1]. Ничего страшного, просто эта малышка пускает газы.
— И вот еще что, Хауи: я не собираюсь ехать в какой-нибудь шикарный отель весь в крови, как женская прокладка. Сначала надо помыться. Отвези меня к Брунсвикам.
Хауи остановился в доме Сариного командира корабля Гордона Брунсвика.
— Я сполоснусь, а ты одолжишь мне какую-нибудь одежду.
Это предложение застало Хауи врасплох.
— К Брунсвикам? Но Сара ничего не говорила, чтобы я отвез тебя к ним.
— А тебе что, трудно?
— Трудно? Нет, совсем не трудно.
Лицо Хауи изобразило муку.
— Хауи, просто отвези меня туда, я приму душ, захвачу кой-что из одежды, потом можешь подкинуть меня до моей машины. И не забудь — маму ты должен забрать в половине десятого.
— Не надо так горячиться, Уэйд.
— Тебе когда-нибудь приходилось проводить ночь в тюрьме, Хауи?
Хауи казался чуть ли не польщенным таким вопросом.
Да, в этом штате защищать Бога — дело нелегкое.
Где Хауи?
Уэйд достал гладкий камушек, который подобрал десять лет назад, путешествуя автостопом по канзасским дорогам, — его талисман на счастье: через три минуты после того, как он его подобрал, его подсадила разочарованная в жизни жена бейсболиста из высшей лиги, которая служила ему продовольственной карточкой весь конец третьего десятка.
Бип-бип!
— Эй, шурин!
Хауи звал его со стоянки, где припарковал свой оранжевый фургон «фольксваген» за сетчатой оградой и изгородью из усыпанных розовыми цветами олеандров.
Боже. Хауи опять как огурчик. Ненавижу этих огурчиков.
Уэйд направился к нему:
— Привет, Хауи. Забери меня из этого отстойника.
— О'кей, дружище. Слушай, по-моему, у тебя рубашка немножко запачкалась.
— Это кровь, Хауи. Не пугайся. И вообще, она не моя, а того козла, который вчера меня достал.
Уэйд забрался в фургон, где было жарко, как в пекарне, и Хауи включил зажигание. Кондиционер рванул на полную катушку, и струя холодного воздуха захлестнула салон. Уэйд поставил регулятор на минимум.
— Не хватало мне подхватить бронхит из-за твоего чертового фургона.
— Просто хотел как лучше, mon frere, mon frere[1]. Ничего страшного, просто эта малышка пускает газы.
— И вот еще что, Хауи: я не собираюсь ехать в какой-нибудь шикарный отель весь в крови, как женская прокладка. Сначала надо помыться. Отвези меня к Брунсвикам.
Хауи остановился в доме Сариного командира корабля Гордона Брунсвика.
— Я сполоснусь, а ты одолжишь мне какую-нибудь одежду.
Это предложение застало Хауи врасплох.
— К Брунсвикам? Но Сара ничего не говорила, чтобы я отвез тебя к ним.
— А тебе что, трудно?
— Трудно? Нет, совсем не трудно.
Лицо Хауи изобразило муку.
— Хауи, просто отвези меня туда, я приму душ, захвачу кой-что из одежды, потом можешь подкинуть меня до моей машины. И не забудь — маму ты должен забрать в половине десятого.
— Не надо так горячиться, Уэйд.
— Тебе когда-нибудь приходилось проводить ночь в тюрьме, Хауи?
Хауи казался чуть ли не польщенным таким вопросом.