Страница:
– Да. Продолжай.
– Сорвал с меня блузку, сорвал ремень, стянул брючки. Остальное… тоже. Потом повернул меня лицом вниз, завернул запястья к лопаткам. Я, конечно, гибкая, но…
– Продолжай.
– Он прижал мои руки коленом, и я услышала, что он расстегивает ремень. Мне стало дурно, страшно, я рванулась, но куда там… А потом…
– Потом все и произошло?
– Нет. Потом он вдруг отпустил меня, вернее, упал с меня, повалился на пол и стал кататься, что-то рычать, кусать себя за запястья… Это было так страшно… Мне никогда не было так страшно. Я надела брюки, накинула блузку и бросилась бежать. К тебе.
Мэльдор сосредоточенно смотрел на Эмиту.
– Ты видела его лицо?
– Конечно.
– Зрачки были расширены или сужены?
– Ну уж таких подробностей…
– А оттенок кожи?
Эмита в замешательстве пыталась припомнить и описать. Но, естественно, шок ее был настолько велик, что теперь она не смогла бы описать, во что именно был одет Мэлокайн, где уж там говорить о выражении лица или цвете слизистых оболочек.
– Как ты думаешь, он мог быть под действием какого-нибудь наркотика? – высказал Мэльдор.
– Но папа никогда не принимал никаких…
– Я знаю. Следов уколов на его руках ты, конечно, тоже не могла заметить… Я не считаю, что Мэл мог оказаться «под кайфом» по своей воле. Ты не предполагаешь, что твоему отцу могли ввести что-то? Насильно.
Эмита вдумчиво посмотрела на деда.
– Я этого не могу знать. Да и зачем это может быть нужно? Кому?
– Не знаю. Просто прошу тебя помнить о такой возможности. И не торопиться, скажем так, выносить приговор. Тебе нужно успокоиться и прийти в себя.
Девушка передернула плечами.
– Деда, можно, я у тебя поживу немножко? А? Я… боюсь домой возвращаться.
– Да, конечно. Поживи. Поройся в вещах Деборы, может, отыщешь что-нибудь на себя, а завтра я закажу по каталогу. Какой у тебя размер? Ага, запомнил. Не волнуйся, детка. Я просто считаю, что сперва совершенно необходимо выслушать твоего отца. Уверен, он все сможет объяснить, – адвокат ненадолго задумался. – Знаешь, если произошло то, о чем я подумал, в смысле, если здесь действовало то вещество, которое пришло мне в голову, твой отец совершил… скажем так, небольшой подвиг, что не довел дело до конца. Только вот не понимаю, кому это могло понадобиться. – Мэльдор встал и предложил внучке локоть. – Идем, я отведу тебя в спальню.
– Деда, а можно… Можно, я переночую с тобой в одной комнате, а?
– Конечно. Ты ляжешь на нашу с Деборой постель, а я постелю себе на диванчике, – он мягко коснулся белокурых влажных завитков на голове Эмиты, надеясь ее успокоить. – Я все прекрасно понимаю.
У него имелось в запасе некоторое количество седативных средств, действующих и на Мортимеров, он сделал внучке укол, уложил ее на двуспальное супружеское ложе и с облегчением убедился, что девочка уснула. Подтыкать ей одеяло тоже пришлось ему – измученная, она отключилась практически мгновенно.
А вот он, устроившись на неудобном диване, понял, что ему предстоит еще одна бессонная ночь. И вовсе не из-за дивана. Просто чутьем юриста, которое никогда его не подводило, Мэльдор почувствовал опасность, и понял – теперь надо спешить все узнать наперегонки с теми, кто пытается сломать Мэлу жизнь. А заодно искалечить его близких.
Убедившись, что Эмита успокоилась, он, вскочив с неудобного диванчика, принялся натягивать штаны. Несмотря на усталость, которая уже давно перешла все пределы, Мортимеру хотелось действовать, и справиться с этим желанием он не мог. Впотьмах трудно было разобрать, где валяются носки, но зажигать свет он опасался – вдруг проснется Эмита? Девочке надо как следует отоспаться, утро вечера мудренее, может, завтра она уже не будет так остро воспринимать случившееся.
Носки все-таки удалось найти под креслом. Стараясь кряхтеть потише, Мэльдор выполз из-под него и закончил одеваться. Потом, ступая на носках, выбрался из комнаты и спустился по лестнице. В первый момент ему пришла в голову мысль воспользоваться порталом. Он перебрал все за и против. Сил, имеющихся у него в распоряжении, должно было хватить только на один портал, только в один конец. А вот как вернуться обратно?
Решившись, он поднял трубку видеофона и заказал такси к дому Мэлокайна. Потом прижал к груди ладонь и, ощутив, что артефакт под рубашкой нагрелся, поставит портал. Подобные действия не противоречили закону, хотя в городе их следовало применять осторожно. Магическую ткань любого города, в особенности столицы, пронизывало множество стационарных порталов, слишком частое использование пространственной магии могло нарушить их работу.
Несмотря на невысокий официальным уровень магического искусства, Мэльдор в совершенстве владел искусством ставить порталы в пределах мира, и не промахнулся теперь. Он вышел из едва светящегося овала, повисшего в воздухе, прямо у подножия лестницы в прихожей Мэлокайнова дома.
На стене горели оба витых бра, они освещали прихожую, устланную пышным, но стойким ковром, отражались в двух больших зеркалах, и сына Мортимер разглядел сразу. Мэл лежал на полу лицом вниз, какой-то потрепанный, с расстегнутым ремнем штанов и разорванной рубашкой. Когда юрист наклонился над ликвидатором, тот слегка шевельнулся в ответ на прикосновение, но не пришел в себя. Пощупав пульс и сумев осмотреть глаза сына (пришлось поднять ему веки), Мэльдор определил, что Мэлокайн находился в глубоком обмороке, из которого, впрочем, уже скоро начнет выходить.
На его теле не было никаких следов насилия. Сумев слегка повернуть тяжелое безвольное тело, юрист увидел, что рубашка порвана на груди, и, похоже, самим ликвидатором. Юрист небрежно дорвал ткань, обнажил его правую руку, осмотрел ее, но следов укола не нашел. Впрочем, это ни о чем не говорило, внутривенные уколы обычно делаются в левую руку, это удобнее, а как вводится вещество, называемое «гормональным взрывом», Мортимер и вовсе не представлял. Может, это средство требует внутримышечного введения, а может, простого подкожного. Тогда укол можно искать где угодно.
Он залез в аптечку, которая, естественно, имелась в прихожей, вытащил одноразовый шприц в упаковке, а потом, поколебавшись, и запаянную пробирку. Жгута не нашел, но вполне обошелся ремнем и взял у сына немного крови из вены. Не распаковывая пробирку, воткнул иглу и перевел кровь под пробку. Теперь пробирку можно было совать хоть в карман – содержимое не могло вылиться.
Мэльдор спрятал пробирку в кармане, застегнул пуговицу и посмотрел на сына. Мэлокайн пошевелился, потом еще раз – он явно начинал приходить в себя. Юрист нагнулся было к нему, чтобы повернуть его и, возможно, помочь добраться до ближайшего дивана, но в этот момент услышал снаружи вой сирен. Звуки сирен, стоящих на машинах «Скорой помощи», отличались от тех, что ставили на автомобилях и флайерах подразделений быстрого реагирования и на полицейском транспорте. Конечно, человек новый или совсем уж невнимательный мог спутать одно с другим, но Мэльдор, опытный и к тому же специалист, быстро понял – к дому его сына подрулили сразу три или четыре полицейские машины.
«Опа»! – подумал он и огляделся, прикидывая, как бы смыться по-тихому. Портал ставить нельзя, потому что это будет фактически признание в том, что он находился здесь и зачем-то пытался сбежать. Он все-таки не архимаг и даже не магистр – эти мастера вполне способны замаскировать следы телепортационного заклинания. В доме есть черный ход, но представители закона не идиоты, наверняка блокируют и его.
Больше всего на свете Мортимеру хотелось остаться и посмотреть, что будет происходить, но ноги тем временем несли его к одному из окон столовой. За ним – Мэльдор помнил – рос роскошный куст сирени, в меру пышный, за которым без труда можно было укрыться взрослому мужчине. Он открыл окно, ползком, но юрко, словно ящерка, перевалил через подоконник и замер в кусте, прикидывая, все ли спокойно, не заметили ли его. Потом осторожно закрыл за собой окно.
«Любопытно, – подумал он. – Откуда они здесь взялись? Эмита не могла вызвать полицию, не в том она была состоянии. Может, соседи? Но, кажется, об особом шуме она не упоминала. Да и какой мог быть шум? Мэлокайн слишком силен, слишком хорош, как воин, чтоб позволить девочке поднять шум. С Эмитой он, конечно, справился быстро, без криков и грохота…» Смутное подозрение кольнуло Мэльдора.
Он пригнулся и двинулся через запущенный сад к ограде. Надо было как-то по-тихому перебраться через забор и ловить вызванное такси. Сквозь ткань он ощупал в кармане закупоренную пробирку. Правильно, именно с этого и надо начинать. Путь его должен лежать в лабораторию.
Юрист мысленно прошелся по списку известных ему лабораторий и остановил свой выбор на одной, расположенной при анонимной наркологической клинике. Ей было дано разрешение не оповещать полицейские службы об интересных «находках» в крови обратившегося, за исключением самых вопиющих случаев. По пути Мэльдор торопливо придумывал подходящую легенду. Здесь ему должно было помочь адвокатское удостоверение – по закону он имел право проводить независимое расследование.
А Мэлокайн пришел в себя уже в полицейском участке, за толстой решеткой, полулежа на жесткой скамье Его кто-то равномерно хлестал по физиономии, приговаривая: «Добро пожаловать в наш мир… Эй, проснись!» Голос был самый обычный, но ликвидатор чувствовал себя так мерзко, что возненавидел его всей душой. Правда, когда сознание вполне вернулось к нему, растаял мерзкий дурман и прояснилось перед глазами, ненависть превратилась в самую обычную неприязнь.
С трудом открыв глаза, Мэл в неудовольствием посмотрел на того, кто хлестал его по щекам. На этом человеке была форма и довольно терпеливое выражение лица. Заметив, что «объект» пришел в себя, он посмотрел на него с добродушным негодованием – такого сочетания Мортимеру еще не доводилось видеть.
– Ты что сделал-то, а? Что наделал?
Мэлокайн попытался припомнить, что же он такое наделал. Что-то наделал, точно, в глубинах памяти, а вернее, наоборот, на самой поверхности, очень клочно, сохранилась память о чем-то весьма неприятном. О чем-то настолько мерзком, что ни запоминать не хочется, ни понимать, как такое возможно.
– Нет, ну что ты наделал, а? Где твоя дочь?
«Эмита», – подумал ликвидатор – и вдруг вспомнил. Кровь прилила к горлу, и мужчина почувствовал, что задыхается. Перед глазами потемнело, и он откинулся назад, прикрывая глаза.
– Эй-эй, не уплываем! – вскричал полицейский и врезал Мэлу еще разок – слегка, просто чтобы привести его в чувство. Мэл даже не обиделся. Лупит – ну и пусть.
Потом его били уже сильнее, и все время спрашивали о дочери, требовали, чтобы он признался в изнасиловании и нанесении телесных повреждений – уже какие-то другие полицейские. Ликвидатор молчал, но не из хитрости, не потому, что хотел уйти от какой-либо ответственности, если действительно виноват, и не оттого, что сомневался – произошло ли все-таки несчастье или нет. Просто ему было все равно.
Побоям он даже был немного рад – боль здорово отвлекала его от попыток вспомнить, что же кроется за тем самым темным облаком, окутавшим все случившееся после того, как он – это Мэл помнил – содрал с дочери одежду.
Он мог бы хотя бы смутно понять – тут что-то не так. Отсутствие каких-либо воспоминаний о том, что было до его необъяснимого нападения на Эмиту, и почему у него настолько снесло крышу, что он поднял руку на дочку, казалось бы, могло послужить путеводной звездой на этом нелегком пути. Но Мэлокайну было глубоко наплевать на собственную особу и на все произошедшее с ним – он думал только о дочери. Вернее, первые часы не мог думать вообще, только что-то тупо болело в груди, и иногда всплывало в голове: «Эмита…»
Ничего не добившись от задержанного, его бросили в камеру предварительного заключения, где он оказался еще с четырьмя мужчинами разного возраста. Все они, неопрятные и грязные, старались держаться подальше от двухметрового измочаленного новичка, должно быть, подозревая в нем опасного громилу. А Мэл лежал на бетонном полу лицом вниз и не хотел жить.
Потом стало еще хуже. В голову пришло, что ведь Эмите-то сейчас намного хуже. Ликвидатор вскочил, заметался, как дикий зверь – сокамерники ловко уворачивались с его пути – в отчаянии впору было грызть прутья решеток. Но это нисколько не помогло бы ему. Хотелось немедленно, сейчас же лететь, спасать дочку – а отчего, он и сам не знал. Время от времени в голову приходила мысль, что ему-то как раз к Эмите, наверное, не стоит соваться, и в ближайшие годы лучше не попадаться ей на глаза – если он действительно что-то с нею сделал.
Если он действительно что-то с нею сделал, ему лучше сгинуть на Звездных. Как он сможет смотреть ей в глаза?
Как ни странно, ему полегчало уже на следующий день – уж слишком здоровая была психика у этого Мортимера, чтобы затерзать себя подобными размышлениями до смерти. Вспомнились и Моргана, и двое сыновей, и младшая малышка – всем им он нужен. Если старшая дочь не пожелает видеть его, что ж, ему придется с этим смириться. Если бы в жизни все было так просто…
Вместе с чувствами и желанием жить вернулась ненависть. Он знал, что сам по себе был не способен на подобный поступок. Значит, надо найти того, кто виноват в случившемся, и разобраться с ним так, как он того заслуживает. Такая ситуация, очень понятная любому мужчине, почти совсем его успокоила: если есть ясная и очевидная цель, любое испытание всегда легче перенести. Когда мужчина устремлен кому-то начистить физиономию, времени и внимания на душевные переживания уже не остается.
Сокамерникам Мэлокайна принесли обед – миски с варевом, которое условно называлось «супом», и по куску хлеба. Ликвидатору не принесли ничего.
– Я что, еще не на снабжении? – поинтересовался он.
– Заткнись, – холодно ответил ему представитель закона, стоявший у решетки, заменявшей дверь. – Когда признаешься, тогда и получишь пайку.
Мэл пожал плечами и сел спиной к решетке. Он умел подолгу поститься и знал, что не помрет от голода за пару-тройку дней. Может потерпеть и больше, если в том возникнет нужда. Он знал, как себя вести, если с едой напряженно – надо поменьше двигаться и терпеть.
Он не пытался качать права (смутно догадываясь, что подобная ситуация только порадовала бы рьяных полицейских), ничего не требовал, даже звонка родственникам или адвоката, хоть и знал, что имеет право и на то, и на другое. Если бы законники хотели предоставить ему положенное, они сказали бы сами. А так бессмысленно настаивать – он просто еще пару раз получит по ребрам.
Его морили голодом только три дня, а потом все-таки принесли еду. Мэлокайн не знал, что все эти дни отец упорно пытался добиться встречи с ним. Сперва упирал на родственную связь с арестованным – полицейские лишь разводили руками – потом на свое положение адвоката.
– Ну, и что мне твой адвокатский диплом? – откровенно сказал ему один из полицейских. – Плюнуть и подтереться. Ты – отец этого придурка, а значит, не можешь представлять его интересы в суде.
– Положим, его интересы будет представлять какой-нибудь, другой юрист, – невозмутимо ответил Мэльдор, игнорируя хамство, за которое в другой ситуации ухватился бы обеими руками. Он нутром чуял – сейчас лучше избрать другой путь. – И вы обязаны пустить к нему защитника.
– С чего это? Он пока еще не подследственный.
– Хорошо, тогда предъявите мне постановление. В чем обвиняют моего сына?
– А вы не знаете? – сообразив, что имеет дело с профессионалом, представитель закона решил обезопасить себя и стал немного более вежливым. – Он обвиняется в изнасиловании. В изнасиловании собственной дочери. Кстати, вы обязаны привезти девочку на обследование в центр судмедэкспертизы.
– Я ничего не обязан, – возразил Мэльдор. – Девочка находится в полном порядке, и ее решительно никто не насиловал.
– Интересное заявление. А доказательства?
– Я представлю доказательства, как только мне предъявят постановление.
– Слушай, парень, никаких условий ты мне ставить не можешь, – разъярился полицейский.
– Ладно. Никаких условий. Но и я тогда без всяких условий пойду но самому что ни на есть законному пути. И не надо мне рассказывать сказок. Адвоката вы обязаны пустить к любому арестованному. Даже если он и не находится под следствием. Тем более если он не находится под следствием.
Юрист скоро доказал, что он прекрасно знает законы. Жалобы во все инстанции посыпались градом. Мортимер не пытался обвинять представителей закона в чем бы то ни было серьезном, ничего не приписывал, не пытался сгущать краски, как делало подавляющее большинство жалобщиков, он жаловался лишь на препоны, чинимые ему и адвокату, которого он нанял («нанял» – сильно сказано, поскольку Мэльдор обратился к родственнику, и, само собой, ничего ему не платил).
Может быть, на эти жалобы и не обратили бы внимания, но юрист был слишком опытен. Он знал, куда и как жаловаться, как вести себя, и скоро законники, стремившиеся любым способом осудить ликвидатора, поняли, что не на того нарвались. Им пришлось прекратить морить его голодом – в любой момент можно было ждать комиссии и проверок – и пришлось допустить к нему адвоката. Пусть под присмотром представителя клана Блюстителей Закона, в присутствии полицейских, готовых вытолкать юриста, если он вздумает вести дело как-то не так.
Но Райвен Мортимер, отличный специалист, который сам вызвался помогать родичу, даже не стал разговаривать с Мэлокайном. понимая, что толкового разговора в присутствии посторонних вообще не получится. Он сразу, ни слова не говоря, зарылся в документы. Этого хватило с избытком. В документах он сразу отыскал такое количество нарушений, что в два счета мог доказать в суде, что само задержание было незаконным.
Представители законников и их доверенные люди тут же притихли. Казалось бы, мелочь, ерунда, Блюстители искренне считали себя полноправными властителями в своих тюрьмах и КПЗ и полагали, что могут задержать там кого угодно. Но речь-то шла о представителе клана Мортимер. Законники вдруг поняли, что скандал им совершенно не нужен. А скандалом запахло довольно отчетливо. Было очевидно, что юрист, если захочет, сможет раздуть гигантский костер из той маленькой искорки, в которую вылилось элементарное нарушение процессуальных норм.
Но больше всего законников поразило то, что в скором времени на их столе очутилась справка о невинности Эмиты Мортимер, в чьем изнасиловании обвиняли ее отца. Они требовали судебной экспертизы, но Мэльдор, заявивший себя законным представителем девочки (по меркам бессмертных она все еще считалась девочкой, несовершеннолетней) – а других законных представителей у нее пока и не было – категорически отказался от подобной экспертизы. Поскольку по закону он имел лишь право на подобное исследование, но отнюдь не обязанность, законники ничего не могли сделать.
Впрочем, Мэльдор не стал отказываться провести обследование Эмиты в другой клинике, и еще в одной, и еще. Все три дали тот же результат. От четвертого повторного исследования юрист раздраженно отказался, но и без того стопка заключений выглядела убедительно. Опять же, в любой момент мог всплыть вопрос – а кто именно вызвал полицию, кто пожаловался – а это было Блюстителям невыгодно. Мортимер-отец очень быстро понял это. Понял, по крайней мере, тот факт, что законники очень не хотят, чтобы в этом деле подробно копались.
Так что, когда на стол секретариата Верховного Суда Асгердана легла составленная по всей форме жалоба, а «желтая» пресса радостно зашевелилась, Мэлокайна все-таки выпустили. Он отсидел в камере предварительного заключения девятнадцать суток вместо положенных десяти, и за это время не произнес ни слова; не ответил даже на вопрос: нет ли жалоб на режим содержания. Только холодно посмотрел и сразу отвернулся, будто от пинка уворачивался.
На пороге Мэла встретил отец. Он взглянул на сына очень хмуро и показал ему на свою машину, мол, садись. Ликвидатор полез на переднее сиденье с четким ощущением вины за все на свете. Пока за ними обоими не захлопнулись двери, юрист не раскрыл рта.
– Учти, – сказал он, как только мягко загудел мотор автомобиля, и машина двинулась, выруливая на дорогу, – тебе еще придется посидеть в этом КПЗ, возможно, и не раз. Нутром чую. Просто беззаконие какое-то.
– Где Эмита? – резко спросил Мэлокайн.
Мэльдор на пару мгновений отвлекся от дороги, посмотрел на сына. Движение машины от этого ни на йоту не сбилось, не замедлилось. Автомобиль плавно, как флайер на бреющем полете, вписался в движение других машин.
– Пристегнись-ка!.. – велел юрист. – Ты что-нибудь помнишь о той ночи?
– Где Эмита? Что с ней?
– Пристегнись немедленно, а то разговаривать не будем… Вот так. Эмита у меня. Сейчас с ней все в порядке.
Ликвидатор тупо смотрел в лобовое стекло.
– Что я тогда с ней сделал?
– Так ты не помнишь? Ничего не помнишь?
– Почти ничего.
– «Почти» – уже хорошо. Что именно ты помнишь? Каждая мелочь может быть важной.
– Пап, я…
– Не отлынивай и говори. Говори не как отцу, а как юристу. Как адвокату, наконец. Итак. Ты шел домой…
Мэлокайн сосредоточился, наморщил лоб, пытаясь припомнить хоть что-нибудь значимое.
– Я был в баре… Да, я поужинал в баре. Пельмени с чесночным соусом, пирог с мясом, на десерт – блинчики с кленовым сахаром и орехами.
– Ты пил?
– Нет, ничего. То есть, ничего алкогольного. Я пил чай. Пива не стал брать – почему-то совсем не хотелось.
– Так. Продолжай. Что потом?
– Потом… Пошел домой.
– Пешком?
– Да. Машину я оставил на платной стоянке. Потом в какой-то момент… Нет, не помню.
– Постарайся вспомнить.
– Ну… Нет, не могу. Словно пыльный мешок на башку надели.
– Так. Ни звуков, ни движения на периферии сознания?
– Нет. Ничего не помню.
– Значит, видимо, магия. Дальше ничего не помнишь?
– Только кое-что. Уже дома…
– Ясно, – ловко управляя автомобилем одной левой рукой, правой Мэльдор дотянулся до папки и вынул большой лист. – Вот, взгляни. Это химическое вещество нашли у тебя в крови.
Ликвидатор взял лист и стал внимательно читать. Несколько минут он пытался разобраться в формулах и головоломно-длинных терминах, а потом со вздохом вернул лист на место, положил поверх папки.
– Ничего не смыслю в химии. Это бы Дэйну взглянуть…
– А тем не менее вещество должно быть тебе известно. Это, по-простому говоря, «гормональный взрыв».
Мэлокайн прикусил губу. Снова взял листок и, повертев в пальцах, посмотрел на него, как слон на мышь.
– Значит, я и в самом деле ее изнасиловал… – произнес он тоном утверждения, голосом тихим-тихим, усталым, но одновременно звенящим от кристального отторгающего холода.
– Ты? – Мэльдор пожал плечами. – Ты ее просто здорово напугал. Я до сих пор не понимаю, как тебе это удалось. Но факт остается фактом.
Ликвидатор удивленно потянулся вперед и попытался заглянуть отцу в лицо. Он всегда считал, что прекрасно владеет собой, но любой, даже не слишком проницательный человек, сейчас прочел бы по нему все, что он думает. Лицо просветлело, с глаз сбежала тусклая пелена, и одного только вздоха облегчения не хватало, чтоб довершить картину.
– Значит, не изнасиловал?
– Нет.
– Но… Разве такое возможно?
– Считается, что нет. Для того вещество и было придумано, чтоб никто не мог его перебороть. Но Эмита по-прежнему девственна, и никаких других… скажем так, вмешательств не было.
При упоминании о «других вмешательствах» Мэла передернуло. Он отвернулся.
– Не молчи, не молчи, – нетерпеливо подогнал отец. – Рассказывай – что помнишь? Подробно. Я хочу знать, что конкретно сохранилось у тебя в памяти.
– Только то, как я опрокинул Эмиту на пол и стал раздевать.
– А как схватил – помнишь?
– Да.
– Ну, так и не валяй мне Ваньку. Говори четко. Как вошел в дом – помнишь?
– Да. Потом швырнул ключи в кактус – я всегда так делаю. Потом увидел Эмиту – и…
– А как входил в дом – помнишь?
Мэлокайн напрягся.
– Как входил – нет. И не то, чтоб было темное пятно, которое вдруг рассеялось, стоило мне оказаться в доме. Просто не помню.
– Так. Ясно. А на каком моменте ты отрубился?
– Когда раздел Эмиту.
– Потом ничего уже не помнишь?
– Потом помню, как меня били по мордасам в участке.
– Да? А выглядишь ты ничего. Синяков почти нет.
– На мне, как на кошке, все мигом заживает…
– Полагаю, именно твоя выносливость и сыграла роль в этой ситуации. Еще наша Мортимеровская особенность – то, что на некоторые химические вещества наш организм реагирует необычно. А может, и то, что тебе ввели слишком большую дозу. Для гарантии. Наверное, тебя спасло все сразу.
– Так что мы теперь будем делать? Есть идеи?
– Знаешь, когда я получил результат анализа, я просто ошалел. Лаборант, который делал анализ, знал про «гормональный взрыв», и он сказал, что это вещество из разряда тех, которые очень быстро выводятся из организма. Это же не банальные гормоны, это что-то более сложное. Если бы нам пришло в голову делать тебе анализ дней через десять после происшествия, уже ничего бы не нашли. А теперь – тем более. Никаких следов.
– Сорвал с меня блузку, сорвал ремень, стянул брючки. Остальное… тоже. Потом повернул меня лицом вниз, завернул запястья к лопаткам. Я, конечно, гибкая, но…
– Продолжай.
– Он прижал мои руки коленом, и я услышала, что он расстегивает ремень. Мне стало дурно, страшно, я рванулась, но куда там… А потом…
– Потом все и произошло?
– Нет. Потом он вдруг отпустил меня, вернее, упал с меня, повалился на пол и стал кататься, что-то рычать, кусать себя за запястья… Это было так страшно… Мне никогда не было так страшно. Я надела брюки, накинула блузку и бросилась бежать. К тебе.
Мэльдор сосредоточенно смотрел на Эмиту.
– Ты видела его лицо?
– Конечно.
– Зрачки были расширены или сужены?
– Ну уж таких подробностей…
– А оттенок кожи?
Эмита в замешательстве пыталась припомнить и описать. Но, естественно, шок ее был настолько велик, что теперь она не смогла бы описать, во что именно был одет Мэлокайн, где уж там говорить о выражении лица или цвете слизистых оболочек.
– Как ты думаешь, он мог быть под действием какого-нибудь наркотика? – высказал Мэльдор.
– Но папа никогда не принимал никаких…
– Я знаю. Следов уколов на его руках ты, конечно, тоже не могла заметить… Я не считаю, что Мэл мог оказаться «под кайфом» по своей воле. Ты не предполагаешь, что твоему отцу могли ввести что-то? Насильно.
Эмита вдумчиво посмотрела на деда.
– Я этого не могу знать. Да и зачем это может быть нужно? Кому?
– Не знаю. Просто прошу тебя помнить о такой возможности. И не торопиться, скажем так, выносить приговор. Тебе нужно успокоиться и прийти в себя.
Девушка передернула плечами.
– Деда, можно, я у тебя поживу немножко? А? Я… боюсь домой возвращаться.
– Да, конечно. Поживи. Поройся в вещах Деборы, может, отыщешь что-нибудь на себя, а завтра я закажу по каталогу. Какой у тебя размер? Ага, запомнил. Не волнуйся, детка. Я просто считаю, что сперва совершенно необходимо выслушать твоего отца. Уверен, он все сможет объяснить, – адвокат ненадолго задумался. – Знаешь, если произошло то, о чем я подумал, в смысле, если здесь действовало то вещество, которое пришло мне в голову, твой отец совершил… скажем так, небольшой подвиг, что не довел дело до конца. Только вот не понимаю, кому это могло понадобиться. – Мэльдор встал и предложил внучке локоть. – Идем, я отведу тебя в спальню.
– Деда, а можно… Можно, я переночую с тобой в одной комнате, а?
– Конечно. Ты ляжешь на нашу с Деборой постель, а я постелю себе на диванчике, – он мягко коснулся белокурых влажных завитков на голове Эмиты, надеясь ее успокоить. – Я все прекрасно понимаю.
У него имелось в запасе некоторое количество седативных средств, действующих и на Мортимеров, он сделал внучке укол, уложил ее на двуспальное супружеское ложе и с облегчением убедился, что девочка уснула. Подтыкать ей одеяло тоже пришлось ему – измученная, она отключилась практически мгновенно.
А вот он, устроившись на неудобном диване, понял, что ему предстоит еще одна бессонная ночь. И вовсе не из-за дивана. Просто чутьем юриста, которое никогда его не подводило, Мэльдор почувствовал опасность, и понял – теперь надо спешить все узнать наперегонки с теми, кто пытается сломать Мэлу жизнь. А заодно искалечить его близких.
Убедившись, что Эмита успокоилась, он, вскочив с неудобного диванчика, принялся натягивать штаны. Несмотря на усталость, которая уже давно перешла все пределы, Мортимеру хотелось действовать, и справиться с этим желанием он не мог. Впотьмах трудно было разобрать, где валяются носки, но зажигать свет он опасался – вдруг проснется Эмита? Девочке надо как следует отоспаться, утро вечера мудренее, может, завтра она уже не будет так остро воспринимать случившееся.
Носки все-таки удалось найти под креслом. Стараясь кряхтеть потише, Мэльдор выполз из-под него и закончил одеваться. Потом, ступая на носках, выбрался из комнаты и спустился по лестнице. В первый момент ему пришла в голову мысль воспользоваться порталом. Он перебрал все за и против. Сил, имеющихся у него в распоряжении, должно было хватить только на один портал, только в один конец. А вот как вернуться обратно?
Решившись, он поднял трубку видеофона и заказал такси к дому Мэлокайна. Потом прижал к груди ладонь и, ощутив, что артефакт под рубашкой нагрелся, поставит портал. Подобные действия не противоречили закону, хотя в городе их следовало применять осторожно. Магическую ткань любого города, в особенности столицы, пронизывало множество стационарных порталов, слишком частое использование пространственной магии могло нарушить их работу.
Несмотря на невысокий официальным уровень магического искусства, Мэльдор в совершенстве владел искусством ставить порталы в пределах мира, и не промахнулся теперь. Он вышел из едва светящегося овала, повисшего в воздухе, прямо у подножия лестницы в прихожей Мэлокайнова дома.
На стене горели оба витых бра, они освещали прихожую, устланную пышным, но стойким ковром, отражались в двух больших зеркалах, и сына Мортимер разглядел сразу. Мэл лежал на полу лицом вниз, какой-то потрепанный, с расстегнутым ремнем штанов и разорванной рубашкой. Когда юрист наклонился над ликвидатором, тот слегка шевельнулся в ответ на прикосновение, но не пришел в себя. Пощупав пульс и сумев осмотреть глаза сына (пришлось поднять ему веки), Мэльдор определил, что Мэлокайн находился в глубоком обмороке, из которого, впрочем, уже скоро начнет выходить.
На его теле не было никаких следов насилия. Сумев слегка повернуть тяжелое безвольное тело, юрист увидел, что рубашка порвана на груди, и, похоже, самим ликвидатором. Юрист небрежно дорвал ткань, обнажил его правую руку, осмотрел ее, но следов укола не нашел. Впрочем, это ни о чем не говорило, внутривенные уколы обычно делаются в левую руку, это удобнее, а как вводится вещество, называемое «гормональным взрывом», Мортимер и вовсе не представлял. Может, это средство требует внутримышечного введения, а может, простого подкожного. Тогда укол можно искать где угодно.
Он залез в аптечку, которая, естественно, имелась в прихожей, вытащил одноразовый шприц в упаковке, а потом, поколебавшись, и запаянную пробирку. Жгута не нашел, но вполне обошелся ремнем и взял у сына немного крови из вены. Не распаковывая пробирку, воткнул иглу и перевел кровь под пробку. Теперь пробирку можно было совать хоть в карман – содержимое не могло вылиться.
Мэльдор спрятал пробирку в кармане, застегнул пуговицу и посмотрел на сына. Мэлокайн пошевелился, потом еще раз – он явно начинал приходить в себя. Юрист нагнулся было к нему, чтобы повернуть его и, возможно, помочь добраться до ближайшего дивана, но в этот момент услышал снаружи вой сирен. Звуки сирен, стоящих на машинах «Скорой помощи», отличались от тех, что ставили на автомобилях и флайерах подразделений быстрого реагирования и на полицейском транспорте. Конечно, человек новый или совсем уж невнимательный мог спутать одно с другим, но Мэльдор, опытный и к тому же специалист, быстро понял – к дому его сына подрулили сразу три или четыре полицейские машины.
«Опа»! – подумал он и огляделся, прикидывая, как бы смыться по-тихому. Портал ставить нельзя, потому что это будет фактически признание в том, что он находился здесь и зачем-то пытался сбежать. Он все-таки не архимаг и даже не магистр – эти мастера вполне способны замаскировать следы телепортационного заклинания. В доме есть черный ход, но представители закона не идиоты, наверняка блокируют и его.
Больше всего на свете Мортимеру хотелось остаться и посмотреть, что будет происходить, но ноги тем временем несли его к одному из окон столовой. За ним – Мэльдор помнил – рос роскошный куст сирени, в меру пышный, за которым без труда можно было укрыться взрослому мужчине. Он открыл окно, ползком, но юрко, словно ящерка, перевалил через подоконник и замер в кусте, прикидывая, все ли спокойно, не заметили ли его. Потом осторожно закрыл за собой окно.
«Любопытно, – подумал он. – Откуда они здесь взялись? Эмита не могла вызвать полицию, не в том она была состоянии. Может, соседи? Но, кажется, об особом шуме она не упоминала. Да и какой мог быть шум? Мэлокайн слишком силен, слишком хорош, как воин, чтоб позволить девочке поднять шум. С Эмитой он, конечно, справился быстро, без криков и грохота…» Смутное подозрение кольнуло Мэльдора.
Он пригнулся и двинулся через запущенный сад к ограде. Надо было как-то по-тихому перебраться через забор и ловить вызванное такси. Сквозь ткань он ощупал в кармане закупоренную пробирку. Правильно, именно с этого и надо начинать. Путь его должен лежать в лабораторию.
Юрист мысленно прошелся по списку известных ему лабораторий и остановил свой выбор на одной, расположенной при анонимной наркологической клинике. Ей было дано разрешение не оповещать полицейские службы об интересных «находках» в крови обратившегося, за исключением самых вопиющих случаев. По пути Мэльдор торопливо придумывал подходящую легенду. Здесь ему должно было помочь адвокатское удостоверение – по закону он имел право проводить независимое расследование.
А Мэлокайн пришел в себя уже в полицейском участке, за толстой решеткой, полулежа на жесткой скамье Его кто-то равномерно хлестал по физиономии, приговаривая: «Добро пожаловать в наш мир… Эй, проснись!» Голос был самый обычный, но ликвидатор чувствовал себя так мерзко, что возненавидел его всей душой. Правда, когда сознание вполне вернулось к нему, растаял мерзкий дурман и прояснилось перед глазами, ненависть превратилась в самую обычную неприязнь.
С трудом открыв глаза, Мэл в неудовольствием посмотрел на того, кто хлестал его по щекам. На этом человеке была форма и довольно терпеливое выражение лица. Заметив, что «объект» пришел в себя, он посмотрел на него с добродушным негодованием – такого сочетания Мортимеру еще не доводилось видеть.
– Ты что сделал-то, а? Что наделал?
Мэлокайн попытался припомнить, что же он такое наделал. Что-то наделал, точно, в глубинах памяти, а вернее, наоборот, на самой поверхности, очень клочно, сохранилась память о чем-то весьма неприятном. О чем-то настолько мерзком, что ни запоминать не хочется, ни понимать, как такое возможно.
– Нет, ну что ты наделал, а? Где твоя дочь?
«Эмита», – подумал ликвидатор – и вдруг вспомнил. Кровь прилила к горлу, и мужчина почувствовал, что задыхается. Перед глазами потемнело, и он откинулся назад, прикрывая глаза.
– Эй-эй, не уплываем! – вскричал полицейский и врезал Мэлу еще разок – слегка, просто чтобы привести его в чувство. Мэл даже не обиделся. Лупит – ну и пусть.
Потом его били уже сильнее, и все время спрашивали о дочери, требовали, чтобы он признался в изнасиловании и нанесении телесных повреждений – уже какие-то другие полицейские. Ликвидатор молчал, но не из хитрости, не потому, что хотел уйти от какой-либо ответственности, если действительно виноват, и не оттого, что сомневался – произошло ли все-таки несчастье или нет. Просто ему было все равно.
Побоям он даже был немного рад – боль здорово отвлекала его от попыток вспомнить, что же кроется за тем самым темным облаком, окутавшим все случившееся после того, как он – это Мэл помнил – содрал с дочери одежду.
Он мог бы хотя бы смутно понять – тут что-то не так. Отсутствие каких-либо воспоминаний о том, что было до его необъяснимого нападения на Эмиту, и почему у него настолько снесло крышу, что он поднял руку на дочку, казалось бы, могло послужить путеводной звездой на этом нелегком пути. Но Мэлокайну было глубоко наплевать на собственную особу и на все произошедшее с ним – он думал только о дочери. Вернее, первые часы не мог думать вообще, только что-то тупо болело в груди, и иногда всплывало в голове: «Эмита…»
Ничего не добившись от задержанного, его бросили в камеру предварительного заключения, где он оказался еще с четырьмя мужчинами разного возраста. Все они, неопрятные и грязные, старались держаться подальше от двухметрового измочаленного новичка, должно быть, подозревая в нем опасного громилу. А Мэл лежал на бетонном полу лицом вниз и не хотел жить.
Потом стало еще хуже. В голову пришло, что ведь Эмите-то сейчас намного хуже. Ликвидатор вскочил, заметался, как дикий зверь – сокамерники ловко уворачивались с его пути – в отчаянии впору было грызть прутья решеток. Но это нисколько не помогло бы ему. Хотелось немедленно, сейчас же лететь, спасать дочку – а отчего, он и сам не знал. Время от времени в голову приходила мысль, что ему-то как раз к Эмите, наверное, не стоит соваться, и в ближайшие годы лучше не попадаться ей на глаза – если он действительно что-то с нею сделал.
Если он действительно что-то с нею сделал, ему лучше сгинуть на Звездных. Как он сможет смотреть ей в глаза?
Как ни странно, ему полегчало уже на следующий день – уж слишком здоровая была психика у этого Мортимера, чтобы затерзать себя подобными размышлениями до смерти. Вспомнились и Моргана, и двое сыновей, и младшая малышка – всем им он нужен. Если старшая дочь не пожелает видеть его, что ж, ему придется с этим смириться. Если бы в жизни все было так просто…
Вместе с чувствами и желанием жить вернулась ненависть. Он знал, что сам по себе был не способен на подобный поступок. Значит, надо найти того, кто виноват в случившемся, и разобраться с ним так, как он того заслуживает. Такая ситуация, очень понятная любому мужчине, почти совсем его успокоила: если есть ясная и очевидная цель, любое испытание всегда легче перенести. Когда мужчина устремлен кому-то начистить физиономию, времени и внимания на душевные переживания уже не остается.
Сокамерникам Мэлокайна принесли обед – миски с варевом, которое условно называлось «супом», и по куску хлеба. Ликвидатору не принесли ничего.
– Я что, еще не на снабжении? – поинтересовался он.
– Заткнись, – холодно ответил ему представитель закона, стоявший у решетки, заменявшей дверь. – Когда признаешься, тогда и получишь пайку.
Мэл пожал плечами и сел спиной к решетке. Он умел подолгу поститься и знал, что не помрет от голода за пару-тройку дней. Может потерпеть и больше, если в том возникнет нужда. Он знал, как себя вести, если с едой напряженно – надо поменьше двигаться и терпеть.
Он не пытался качать права (смутно догадываясь, что подобная ситуация только порадовала бы рьяных полицейских), ничего не требовал, даже звонка родственникам или адвоката, хоть и знал, что имеет право и на то, и на другое. Если бы законники хотели предоставить ему положенное, они сказали бы сами. А так бессмысленно настаивать – он просто еще пару раз получит по ребрам.
Его морили голодом только три дня, а потом все-таки принесли еду. Мэлокайн не знал, что все эти дни отец упорно пытался добиться встречи с ним. Сперва упирал на родственную связь с арестованным – полицейские лишь разводили руками – потом на свое положение адвоката.
– Ну, и что мне твой адвокатский диплом? – откровенно сказал ему один из полицейских. – Плюнуть и подтереться. Ты – отец этого придурка, а значит, не можешь представлять его интересы в суде.
– Положим, его интересы будет представлять какой-нибудь, другой юрист, – невозмутимо ответил Мэльдор, игнорируя хамство, за которое в другой ситуации ухватился бы обеими руками. Он нутром чуял – сейчас лучше избрать другой путь. – И вы обязаны пустить к нему защитника.
– С чего это? Он пока еще не подследственный.
– Хорошо, тогда предъявите мне постановление. В чем обвиняют моего сына?
– А вы не знаете? – сообразив, что имеет дело с профессионалом, представитель закона решил обезопасить себя и стал немного более вежливым. – Он обвиняется в изнасиловании. В изнасиловании собственной дочери. Кстати, вы обязаны привезти девочку на обследование в центр судмедэкспертизы.
– Я ничего не обязан, – возразил Мэльдор. – Девочка находится в полном порядке, и ее решительно никто не насиловал.
– Интересное заявление. А доказательства?
– Я представлю доказательства, как только мне предъявят постановление.
– Слушай, парень, никаких условий ты мне ставить не можешь, – разъярился полицейский.
– Ладно. Никаких условий. Но и я тогда без всяких условий пойду но самому что ни на есть законному пути. И не надо мне рассказывать сказок. Адвоката вы обязаны пустить к любому арестованному. Даже если он и не находится под следствием. Тем более если он не находится под следствием.
Юрист скоро доказал, что он прекрасно знает законы. Жалобы во все инстанции посыпались градом. Мортимер не пытался обвинять представителей закона в чем бы то ни было серьезном, ничего не приписывал, не пытался сгущать краски, как делало подавляющее большинство жалобщиков, он жаловался лишь на препоны, чинимые ему и адвокату, которого он нанял («нанял» – сильно сказано, поскольку Мэльдор обратился к родственнику, и, само собой, ничего ему не платил).
Может быть, на эти жалобы и не обратили бы внимания, но юрист был слишком опытен. Он знал, куда и как жаловаться, как вести себя, и скоро законники, стремившиеся любым способом осудить ликвидатора, поняли, что не на того нарвались. Им пришлось прекратить морить его голодом – в любой момент можно было ждать комиссии и проверок – и пришлось допустить к нему адвоката. Пусть под присмотром представителя клана Блюстителей Закона, в присутствии полицейских, готовых вытолкать юриста, если он вздумает вести дело как-то не так.
Но Райвен Мортимер, отличный специалист, который сам вызвался помогать родичу, даже не стал разговаривать с Мэлокайном. понимая, что толкового разговора в присутствии посторонних вообще не получится. Он сразу, ни слова не говоря, зарылся в документы. Этого хватило с избытком. В документах он сразу отыскал такое количество нарушений, что в два счета мог доказать в суде, что само задержание было незаконным.
Представители законников и их доверенные люди тут же притихли. Казалось бы, мелочь, ерунда, Блюстители искренне считали себя полноправными властителями в своих тюрьмах и КПЗ и полагали, что могут задержать там кого угодно. Но речь-то шла о представителе клана Мортимер. Законники вдруг поняли, что скандал им совершенно не нужен. А скандалом запахло довольно отчетливо. Было очевидно, что юрист, если захочет, сможет раздуть гигантский костер из той маленькой искорки, в которую вылилось элементарное нарушение процессуальных норм.
Но больше всего законников поразило то, что в скором времени на их столе очутилась справка о невинности Эмиты Мортимер, в чьем изнасиловании обвиняли ее отца. Они требовали судебной экспертизы, но Мэльдор, заявивший себя законным представителем девочки (по меркам бессмертных она все еще считалась девочкой, несовершеннолетней) – а других законных представителей у нее пока и не было – категорически отказался от подобной экспертизы. Поскольку по закону он имел лишь право на подобное исследование, но отнюдь не обязанность, законники ничего не могли сделать.
Впрочем, Мэльдор не стал отказываться провести обследование Эмиты в другой клинике, и еще в одной, и еще. Все три дали тот же результат. От четвертого повторного исследования юрист раздраженно отказался, но и без того стопка заключений выглядела убедительно. Опять же, в любой момент мог всплыть вопрос – а кто именно вызвал полицию, кто пожаловался – а это было Блюстителям невыгодно. Мортимер-отец очень быстро понял это. Понял, по крайней мере, тот факт, что законники очень не хотят, чтобы в этом деле подробно копались.
Так что, когда на стол секретариата Верховного Суда Асгердана легла составленная по всей форме жалоба, а «желтая» пресса радостно зашевелилась, Мэлокайна все-таки выпустили. Он отсидел в камере предварительного заключения девятнадцать суток вместо положенных десяти, и за это время не произнес ни слова; не ответил даже на вопрос: нет ли жалоб на режим содержания. Только холодно посмотрел и сразу отвернулся, будто от пинка уворачивался.
На пороге Мэла встретил отец. Он взглянул на сына очень хмуро и показал ему на свою машину, мол, садись. Ликвидатор полез на переднее сиденье с четким ощущением вины за все на свете. Пока за ними обоими не захлопнулись двери, юрист не раскрыл рта.
– Учти, – сказал он, как только мягко загудел мотор автомобиля, и машина двинулась, выруливая на дорогу, – тебе еще придется посидеть в этом КПЗ, возможно, и не раз. Нутром чую. Просто беззаконие какое-то.
– Где Эмита? – резко спросил Мэлокайн.
Мэльдор на пару мгновений отвлекся от дороги, посмотрел на сына. Движение машины от этого ни на йоту не сбилось, не замедлилось. Автомобиль плавно, как флайер на бреющем полете, вписался в движение других машин.
– Пристегнись-ка!.. – велел юрист. – Ты что-нибудь помнишь о той ночи?
– Где Эмита? Что с ней?
– Пристегнись немедленно, а то разговаривать не будем… Вот так. Эмита у меня. Сейчас с ней все в порядке.
Ликвидатор тупо смотрел в лобовое стекло.
– Что я тогда с ней сделал?
– Так ты не помнишь? Ничего не помнишь?
– Почти ничего.
– «Почти» – уже хорошо. Что именно ты помнишь? Каждая мелочь может быть важной.
– Пап, я…
– Не отлынивай и говори. Говори не как отцу, а как юристу. Как адвокату, наконец. Итак. Ты шел домой…
Мэлокайн сосредоточился, наморщил лоб, пытаясь припомнить хоть что-нибудь значимое.
– Я был в баре… Да, я поужинал в баре. Пельмени с чесночным соусом, пирог с мясом, на десерт – блинчики с кленовым сахаром и орехами.
– Ты пил?
– Нет, ничего. То есть, ничего алкогольного. Я пил чай. Пива не стал брать – почему-то совсем не хотелось.
– Так. Продолжай. Что потом?
– Потом… Пошел домой.
– Пешком?
– Да. Машину я оставил на платной стоянке. Потом в какой-то момент… Нет, не помню.
– Постарайся вспомнить.
– Ну… Нет, не могу. Словно пыльный мешок на башку надели.
– Так. Ни звуков, ни движения на периферии сознания?
– Нет. Ничего не помню.
– Значит, видимо, магия. Дальше ничего не помнишь?
– Только кое-что. Уже дома…
– Ясно, – ловко управляя автомобилем одной левой рукой, правой Мэльдор дотянулся до папки и вынул большой лист. – Вот, взгляни. Это химическое вещество нашли у тебя в крови.
Ликвидатор взял лист и стал внимательно читать. Несколько минут он пытался разобраться в формулах и головоломно-длинных терминах, а потом со вздохом вернул лист на место, положил поверх папки.
– Ничего не смыслю в химии. Это бы Дэйну взглянуть…
– А тем не менее вещество должно быть тебе известно. Это, по-простому говоря, «гормональный взрыв».
Мэлокайн прикусил губу. Снова взял листок и, повертев в пальцах, посмотрел на него, как слон на мышь.
– Значит, я и в самом деле ее изнасиловал… – произнес он тоном утверждения, голосом тихим-тихим, усталым, но одновременно звенящим от кристального отторгающего холода.
– Ты? – Мэльдор пожал плечами. – Ты ее просто здорово напугал. Я до сих пор не понимаю, как тебе это удалось. Но факт остается фактом.
Ликвидатор удивленно потянулся вперед и попытался заглянуть отцу в лицо. Он всегда считал, что прекрасно владеет собой, но любой, даже не слишком проницательный человек, сейчас прочел бы по нему все, что он думает. Лицо просветлело, с глаз сбежала тусклая пелена, и одного только вздоха облегчения не хватало, чтоб довершить картину.
– Значит, не изнасиловал?
– Нет.
– Но… Разве такое возможно?
– Считается, что нет. Для того вещество и было придумано, чтоб никто не мог его перебороть. Но Эмита по-прежнему девственна, и никаких других… скажем так, вмешательств не было.
При упоминании о «других вмешательствах» Мэла передернуло. Он отвернулся.
– Не молчи, не молчи, – нетерпеливо подогнал отец. – Рассказывай – что помнишь? Подробно. Я хочу знать, что конкретно сохранилось у тебя в памяти.
– Только то, как я опрокинул Эмиту на пол и стал раздевать.
– А как схватил – помнишь?
– Да.
– Ну, так и не валяй мне Ваньку. Говори четко. Как вошел в дом – помнишь?
– Да. Потом швырнул ключи в кактус – я всегда так делаю. Потом увидел Эмиту – и…
– А как входил в дом – помнишь?
Мэлокайн напрягся.
– Как входил – нет. И не то, чтоб было темное пятно, которое вдруг рассеялось, стоило мне оказаться в доме. Просто не помню.
– Так. Ясно. А на каком моменте ты отрубился?
– Когда раздел Эмиту.
– Потом ничего уже не помнишь?
– Потом помню, как меня били по мордасам в участке.
– Да? А выглядишь ты ничего. Синяков почти нет.
– На мне, как на кошке, все мигом заживает…
– Полагаю, именно твоя выносливость и сыграла роль в этой ситуации. Еще наша Мортимеровская особенность – то, что на некоторые химические вещества наш организм реагирует необычно. А может, и то, что тебе ввели слишком большую дозу. Для гарантии. Наверное, тебя спасло все сразу.
– Так что мы теперь будем делать? Есть идеи?
– Знаешь, когда я получил результат анализа, я просто ошалел. Лаборант, который делал анализ, знал про «гормональный взрыв», и он сказал, что это вещество из разряда тех, которые очень быстро выводятся из организма. Это же не банальные гормоны, это что-то более сложное. Если бы нам пришло в голову делать тебе анализ дней через десять после происшествия, уже ничего бы не нашли. А теперь – тем более. Никаких следов.