Страница:
— О чем?
Я решила рубить с плеча.
— Когда ты лежала в роддоме, ты была знакома с женщиной по имени Наталья Родионовна Викентьева?
И тут кастрюля с грохотом падает из рук матери.
— Да. — Мать смотрит на меня, уставившись во все глаза. — А как ты об этом узнала?
— Узнала. Вы лежали в одной палате?
Она молчит, глядя на меня невидящим взглядом.
— Мама. — Я подхожу к ней и легонько трясу ее. — Мама! Очнись!
— Да… — Она снова смотрит на меня.
— Это она подарила тебе зеркало? Ну то самое, старинное, которое находится в моей комнате.
— Она, — шепчет мать.
— За что?
— Просто так…
Я не знаю, как вывести мать из этого столбняка.
— Расскажи, что там было? — кричу я ей, словно глухой. — Расскажи-и!
Но мать уходит в свой панцирь и, подняв кастрюлю с пола, демонстративно поворачивается ко мне спиной. Она словно не замечает меня.
И, кипя от бешенства, я выхожу из кухни. Мне хочется кричать, топать ногами и крушить все подряд.
…Я бегу к телефонному автомату и звоню Губареву.
— Ничего не получилось! — зло бросаю я ему.
— Что вы имеете в виду?
— Ну… с вашей гадалкой! Ничего она мне не помогла, только…
— Маргарита Александровна звонила мне, — перебил меня майор. — И рассказала о вашей встрече. Так что я в курсе. Вам удалось поговорить с матерью?
— Нет.
— Почему?
— Она ничего не хочет говорить.
— Тяжелый случай, — пробормотал майор. — И узнать больше не у кого. Единственная женщина, которая тоже могла бы пролить свет на эти события, мертва. Я говорю о Наталье Родионовне.
— Что же делать?
— Я все понял. Думаю. — Какое-то время мы молчали. Очевидно, в голове майора шел сложный мыслительный процесс. — Давайте встретимся с вами завтра в восемнадцать тридцать и кое к кому заглянем.
— В цирк к иллюзионисту, — мрачно пошутила я. — Или к чревовещательнице.
— Не совсем. К одному психологу.
Я даже не удивилась. Мне стало казаться, что майор Губарев, как фокусник, вытаскивает из шляпы разных людей, которые, как он думает, могут помочь ему в расследовании запутанного дела. Что ж, психолог так психолог! Может быть, в следующий раз мы направимся к глотателю шпаг или к пожирателю огня. Я была готова и к этому!
Глава 11
Я решила рубить с плеча.
— Когда ты лежала в роддоме, ты была знакома с женщиной по имени Наталья Родионовна Викентьева?
И тут кастрюля с грохотом падает из рук матери.
— Да. — Мать смотрит на меня, уставившись во все глаза. — А как ты об этом узнала?
— Узнала. Вы лежали в одной палате?
Она молчит, глядя на меня невидящим взглядом.
— Мама. — Я подхожу к ней и легонько трясу ее. — Мама! Очнись!
— Да… — Она снова смотрит на меня.
— Это она подарила тебе зеркало? Ну то самое, старинное, которое находится в моей комнате.
— Она, — шепчет мать.
— За что?
— Просто так…
Я не знаю, как вывести мать из этого столбняка.
— Расскажи, что там было? — кричу я ей, словно глухой. — Расскажи-и!
Но мать уходит в свой панцирь и, подняв кастрюлю с пола, демонстративно поворачивается ко мне спиной. Она словно не замечает меня.
И, кипя от бешенства, я выхожу из кухни. Мне хочется кричать, топать ногами и крушить все подряд.
…Я бегу к телефонному автомату и звоню Губареву.
— Ничего не получилось! — зло бросаю я ему.
— Что вы имеете в виду?
— Ну… с вашей гадалкой! Ничего она мне не помогла, только…
— Маргарита Александровна звонила мне, — перебил меня майор. — И рассказала о вашей встрече. Так что я в курсе. Вам удалось поговорить с матерью?
— Нет.
— Почему?
— Она ничего не хочет говорить.
— Тяжелый случай, — пробормотал майор. — И узнать больше не у кого. Единственная женщина, которая тоже могла бы пролить свет на эти события, мертва. Я говорю о Наталье Родионовне.
— Что же делать?
— Я все понял. Думаю. — Какое-то время мы молчали. Очевидно, в голове майора шел сложный мыслительный процесс. — Давайте встретимся с вами завтра в восемнадцать тридцать и кое к кому заглянем.
— В цирк к иллюзионисту, — мрачно пошутила я. — Или к чревовещательнице.
— Не совсем. К одному психологу.
Я даже не удивилась. Мне стало казаться, что майор Губарев, как фокусник, вытаскивает из шляпы разных людей, которые, как он думает, могут помочь ему в расследовании запутанного дела. Что ж, психолог так психолог! Может быть, в следующий раз мы направимся к глотателю шпаг или к пожирателю огня. Я была готова и к этому!
Глава 11
Встретившись на другой день с Губаревым, я поинтересовалась: куда мы идем?
— В институт Сербского.
— В психушку? — испугалась я. — Но со мной все в порядке. Я вас сразу предупредила, что я — нормальная. Я не знаю, почему у меня возникают видения.
— А я и не говорю, что вы сумасшедшая. Просто надо сообразить, как разговорить вашу маменьку. Иначе мы ничего никогда не узнаем.
— А…
Я уже переговорил с одним психологом по телефону и вкратце обрисовал ситуацию. Она вызвалась нам помочь. Зовут ее Марина Никандровна. Это моя старая знакомая.
— Как и Маргарита Александровна? — не удержалась я.
И тут я увидела, что Губарев улыбается.
— Маргарита Александровна мне так и сказала: по-моему, я здорово разочаровала Аврору, но у меня еще будет шанс реабилитировать себя.
— Посмотрим, — пробормотала я. — Честно говоря, я по правде подумала, что она… — Я запнулась.
— Шарлатанка? — закончил за меня майор.
— Что-то вроде этого.
— Нет. Это не так. Свой дар она неоднократно доказывала мне. На деле. Но я ни в чем не буду убеждать вас. И переубеждать. Вы все увидите и поймете сами. В свое время.
В кабинете психолога пахло пирогами. С капустой.
За столом сидела маленькая рыжая женщина и разговаривала по телефону. Увидев нас, она прикрыла трубку рукой и сказала:
— Минутку, сейчас освобожусь.
Мы сели на стулья около небольшого столика с блюдом пирогов.
— Правильно, молодец, — говорила она с кем-то.
— Пироги — во! — и Губарев поднял вверх большой палец.
Марина Никандровна, услышав слова майора, улыбнулась.
— Не перехвалите, — сказала она ему. — Вдруг пироги окажутся неудачными?
— Такого не бывает. Проколов в пирогах у вас еще не было. Как и в работе.
— Спасибо за комплимент.
Закончив разговаривать, Марина Никандровна повернулась к нам.
— Проверяла у сына домашнее задание. По русскому языку. К сожалению, приду поздно. Работы много. И не успею проверить дома. Поэтому приходится общаться по телефону. И заочно проверять уроки. Я изо всех сил стараюсь, чтобы это не вошло в систему.
— Ну и жизнь! — вздохнул майор.
— Куда же от нее деться! Чай поставить? С пирогами?
— Не отказывайтесь! — подмигнул мне майор.
— С удовольствием, — сказала я, подыгрывая ему.
— Это Марина Никандровна, талантливый психолог. Моя старинная приятельница. Она часто помогала и выручала меня в трудных ситуациях. Надеюсь, что поможет и на этот раз. А это Аврора, о которой я вам говорил.
— Очень приятно, — с улыбкой откликнулась Марина Никандровна. — Угощайтесь. А потом поговорим.
Пироги были восхитительными. Чай тоже. Крепкий, с мятой.
Марина Никандровна обратилась к Губареву:
— Вы вкратце рассказали мне по телефону, в чем тут дело. Как я поняла, ваша матушка, — перевела она взгляд на меня, — не хочет раскрывать вам свое прошлое. И поэтому следствие топчется на месте. Я верно схватила суть вашей ситуации? — Теперь она снова смотрела на майора.
— Совершенно верно, — подтвердил Губарев. — Все так и есть.
— Что же происходит с вашей матерью? Расскажите поподробнее.
— В молодости у нее погиб молодой человек. Купаясь в море. Прямо у нее на глазах. Потом… через год она вышла замуж за нашего отца. Потом родились мы с сестрой…
— И что же вас тревожит?
— Нас интересуют события, которые произошли в роддоме двадцать лет назад, — сказал майор. — Там одновременно лежали две женщины. Одна из них уже мертва. Вторая знает нужную нам информацию, но — молчит. Как разговорить ее?
— Сложный случай. В связи с трагическими событиями у нее произошла блокировка памяти. Она не хочет или не может ничего вспомнить. Но, с другой стороны, рождение дочерей уже не связано с какими-то потрясениями. Хотя… — Марина Никандровна замолчала. — Простите, Аврора, за деликатный вопрос. — А мать вас любит? Кстати, как ее зовут?
— Валентина Александровна.
И здесь я поняла, что должна сказать правду. Все как есть. Ничего не приукрашивая и не ретушируя.
— Нет. Меня — нет.
— А сестру?
— Нику любит.
— Любит или балует? Я раскрыла рот.
— А разве это не одно и то же? Психолог тихо рассмеялась.
— Конечно, нет. Люди часто принимают за любовь гиперопеку.
— Что это? — спросил Губарев. Ему вдруг стало интересно.
Гиперопека возникает в результате чувства вины, которое родители могут испытывать к ребенку. Они понимают, что не любят его, но признаться в этом не могут. Потому что это означает признать чудовищный факт — нелюбовь к собственному ребенку. Хотя это случается гораздо чаще, чем мы думаем. Зачастую мы все живем в плену стереотипов. Мы считаем, что родители должны обязательно, я подчеркиваю, обязательно любить своих детей. А дети в свою очередь обязаны любить родителей. И так далее. Между тем у достаточного количества женщин отсутствует привязанность к детям. Они просто не созданы для материнства. Но говорить в открытую об этом не принято. Это неудобно, неправильно. Поэтому большинство людей играют в очень сложные игры с окружающими, со своим «я». Они не могут быть искренними даже наедине с собой.
— Отчего это происходит? — задал вопрос майор.
— Я уже сказала: из-за подспудного чувства вины. Родители понимают, что должны любить ребенка. Так положено. Но любви нет, тогда возникают внешние формы привязанности. Стремление опекать, контролировать, баловать. А потом, часто в семьях, где двое детей, существует негласное разделение. Мать любит или опекает одного ребенка, отец — другого.
— Нет, у нас не так. Отец тоже любит Нику.
— Как отец относится к вашей матери? Какие между ними отношения? Простите, что я задаю такие откровенные вопросы, но без них мы не можем узнать правду.
— Я понимаю, — пробормотала я. — Отец… любит мать, мне так кажется, — поправилась я. — В молодости он носил ее на руках. Так рассказывала мать.
— В девяноста случаях из ста обожание со стороны одного из супругов идет рука об руку с глухой ревностью к прошлому. Иногда ревность оборачивается ненавистью. В молодости отец мог любить мать, а потом его чувство трансформировалось в прямо противоположное. Судя по всему, ваша мать вышла замуж за отца с отчаяния. Не питая к нему больших чувств. Возможно, она хотела поскорее избавиться от воспоминаний. Но вряд ли ей это удалось.
— Моя мать ведет себя так странно. Она как будто бы живет в своем мире. Часто не слышит, когда к ней обращаются. Сидит с отрешенным видом.
— С годами у нее может случиться психическое обострение.
— Вы хотите сказать, что она может сойти с ума? Марина Никандровна переглянулась с майором.
— Такую вероятность не стоит сбрасывать со счетов.
— Но как нам вернуться к событиям в роддоме? Разговорить вашу мать?
— Она не хочет вспоминать о своем возлюбленном из-за его смерти. Но она также не хочет рассказывать и о событиях в роддоме… Значит, там было нечто, что сильно травмировало ее. Так же сильно, как смерть возлюбленного… — размышляла вслух Марина Никандровна. — Она может вытащить эти события из глубины памяти только при помощи сильного гипноза. Вы же пытались разговорить вашу мать?
— Да. Но это было бесполезно. Она обрывала свои воспоминания.
— Тогда мои размышления верны. У вашей матери с роддомом связана определенная психическая травма. Но какая?
— Какая? — эхом откликнулся майор.
— Что же делать? — прошептала я. Психолог потерла рукой подбородок.
— Да… задача нелегкая. Мы же не можем пригласить Валентину Александровну ко мне. Она не пойдет. Да и под каким предлогом? Прийти к вам домой я не могу. Это будет выглядеть несколько странно. Правда, я не гипнотизер, но кое-какими навыками владею. Но все равно этот вариант отпадает. Он нам не подходит.
Наступила пауза. Мы оба с майором Губаревым смотрели на Марину Никандровну. Терпеливо. Выжидательно. Наконец психолог тряхнула головой, и две шпильки с легким стуком упали на стол. Она взяла их и сжала в руке.
— Надо попробовать сделать следующее. Я дам Авроре кассету с музыкой. Психоделической. Это запись шаманских обрядов. В молодости я путешествовала в научных экспедициях по Северу. И записала музыку, под которую шаманы проводят свои обряды. Эта музыка обладает гипнотическим действием, она растормаживает информативные блоки, записанные на подкорке сознания. Не буду вас утомлять научными терминами, но скажу одно: музыка сможет ввести вашу мать в гипнотическое состояние. Она впадет в транс. И тогда вы сможете задавать ей наводящие вопросы. Но они могут и не понадобиться. Вполне вероятно, что ваша мать сама выдаст всю информацию. Иногда бывает так, что трудно оборвать поток воспоминаний. Он льется и льется. Как вода.
— Когда я должна включить эту кассету? — спросила я.
— Можно сразу. Только не на полную громкость. Начните разговаривать. Постепенно увеличивайте громкость. Когда вы почувствуете, что ваша мать уже в состоянии гипноза, приступайте к вопросам.
— А как я пойму это?
— У человека учащается дыхание, зрачки расширяются, он смотрит невидящим взглядом, речь становится монотонной, — перечисляла Марина Никандровна. — Запомнили?
— Постараюсь.
Я вспомнила, как я стояла перед старинным зеркалом в своей комнате и у меня темнело перед глазами. Учащалось дыхание. Значит, я тоже входила в транс? Но кто меня вводил в него? Зеркало? Или кто-то, притаившийся в нем?
— Чуть не забыла! Вам нужно дать противоядие, а то вы тоже поддадитесь гипнозу и не сможете контролировать себя. А тем более задавать вопросы.
— Противоядие? — испугалась я.
Марина Никандровна улыбнулась краешками губ.
— Так мы, психологи, называем между собой средства, которые позволяют не поддаваться гипнозу.
Она подошла к подоконнику и открыла белую пластмассовую коробку, стоявшую в углу. Вынула оттуда металлический браслет, испещренный геометрическими фигурами, и дала мне.
— Возьмите, противомагнитный браслет. Он поможет вам держать ситуацию под контролем.
— Спасибо.
— Перед тем как включить кассету, наденьте его на руку. Не забудьте. Главное, будьте уверены в себе, и у вас все получится! — напутствовала меня Марина Никандровна.
Легко сказать! Но как это сделать?
Подходящий момент наступил не скоро. Через три дня. Вечерами я караулила мать, как кошка мышь. Как назло, отец безвылазно торчал дома. То он шляется где-то целыми днями, то сидит за своей ширмой как приклеенный и строчит «гениальные» идеи. Он тоже стал каким-то странным. Говорил со мной тихим голосом, не задирал и не подкалывал. А раньше чуть что — ив крик! Нет, Ника» права, все перевернулось вверх тормашками.
Когда отец ушел по вызову — чинить компьютер, я опрометью бросилась к матери. Предварительно надев противомагнитный браслет. Но как заманить ее к себе? Или притащить магнитофон на кухню? Я решила придумать предлог и пригласить ее в комнату.
— Мам! — крикнула я. — Помоги мне подвинуть стол!
— Зачем?
— Так будет удобнее. А то он стоит слишком близко к окну.
Войдя в комнату, мать направилась к столу.
— Тебе не тяжело? — спросила я.
Мать ничего не ответила. Я вставила кассету в магнитофон и включила его, выкрутив регулятор громкости на минимум. Музыка была странной. Монотонно-заунывной. С редкими ритмичными ударами в бубен. Изредка раздавались чьи-то гортанные возгласы. Потом музыка стала напоминать мерный рев прибоя. Как будто бы глухие тяжелые волны бились о причал.
Я перевела взгляд на мать. Она опустилась на кровать, смотря прямо перед собой отрешенным взглядом в одну точку. Ее губы шевелились, она что-то шептала. Я наклонилась к ней, но слов разобрать не могла.
Я почувствовала в голове странную тяжесть. Она как будто бы налилась свинцом. Мне вдруг показалось, что стена напротив меня покрылась ковром из черного плюща. Я тряхнула головой, отгоняя видение. Мать по-прежнему что-то шептала. Я дотронулась до браслета и ощутила, как стало легче. Я подошла к магнитофону и прибавила громкость. Мать стала раскачиваться из стороны в сторону. Я села рядом с ней на Никину кровать.
— Мама! Ты помнишь, как мы с Никой появились на свет. Роддом, палата… Твоя новая знакомая Наталья Родионовна.
Какое-то время мать молчала, потом медленно, словно ей было трудно говорить, сказала глухим голосом:
— Помню.
— Наталья Родионовна, Наталья Родионовна, — твердила я, как заклинание. — Что там было? Как вы познакомились?
— Она лежала рядом. У нее тоже была двойня. Как и у меня… Мы разговорились… — Слова вырывались у матери толчками. Память открывалась медленно, как тяжелые заржавевшие ворота. — Она говорила о своем муже. Какая она счастливая, как она его любит… а он ее. Счастливая… а я… я… — мать приложила руку ко рту.
Я испугалась, что сейчас она замолчит.
— Вы лежали рядом, — тихо повторила я, дотрагиваясь до материнской руки.
— Да… рядом… мы должны были вскоре родить… Нинка все контролировала, успокаивала, утешала. Была рядом.
— Нинка… это кто?
— Моя подруга. Работала в роддоме. — Мать с силой качнулась вперед, чуть не согнувшись пополам. — Мы родили. Наталья первая, я потом… девочки слабенькие … в боксе… мы лежали ночью… спали… Мне внезапно стало плохо. Поднялась температура. Я лежала вся горячая. Я пошла в туалет. — И здесь мать широко раскрыла рот, словно ей не хватало дыхания. — Ив боксе я увидела, — брови матери сдвинулись у переносицы… — я увидела… увидела…
— Да? Что? — Я сидела, замерев от волнения.
— Одна девочка была мертвой… моя… синенькая, без движения…
— Почему твоя? — спрашиваю я громким шепотом. От напряжения мои зубы выдают мелкую дробь. Меня колотит и трясет.
Она лежала на месте, где были мои девочки… мои… Я услышала скрип двери и отпрянула назад. Мелькнуло что-то белое. Белая фигура. Руки. Они взяли мою девочку. Я хотела кричать, но не могла. — Мать приложила руку к горлу, где раздавалось яростное клокотанье — Мне было плохо… в туалете вырвало. — Речь матери была бессвязной. Но я старалась выхватить из ее рассказа суть. Главное. — Я пошла обратно. И тут я успокоилась, я поняла, что мне померещилось. Мои девочки лежали рядом. Как всегда. А у Натальи лежала одна девочка. Одна… второй уже не было. Не было… — Мать раскачивалась из стороны в сторону, обхватив себя руками. Как будто бы ее знобило. — А наутро стало ясно, что одна девочка умерла. Наташина. Я думала, что она сойдет с ума. Она ни слова не сказала, только как окаменела. Мне даже неловко было. У меня обе живые. А у нее — одна мертва. А перед выпиской она сказала, что хочет подарить мне зеркало.
Я вздрогнула точно от удара. Зеркало! Вот откуда в нашей квартире появилось старинное зеркало.
— Наталья сказала, что это — старинное зеркало. Оно переходило из рода в род. В него нельзя было смотреть во время беременности. Не положено. А она нарушила запрет. Думала, что обойдется. А после этого она не могла больше видеть зеркало. Захотела избавиться от него. Отдать мне. Я не соглашалась. Дорогой подарок. Но она настояла. «Вам оно еще пригодится, а мне уже — нет», — сказала Наташа. Я не хотела принимать этот подарок. Но она настояла. Настояла…
Мать повторяла слова, по-прежнему раскачиваясь. Она прикрыла глаза. Ее движения замедлились.
Я уменьшила громкость магнитофона. Мое лицо горело от волнения. Я прикоснулась к тайне, которую так долго и тщательно скрывали. Во всем этом еще предстояло разобраться. Значит, у Натальи Родионовны были две девочки. И одна из них умерла…
Мать постепенно приходила в себя. Ее взгляд становился все более и более осмысленным, она почти перестала раскачиваться. Я выключила магнитофон и убрала его под стол. Наконец мать остановила на мне свой взгляд.
— Ты меня звала?
— Нет. Мы уже все сделали.
— Что все?
— Подвинули стол.
— Да?
— Спасибо, мамочка. — Я наклонилась к ней и чмокнула в щеку.
Не сказав ни слова, она вышла из комнаты. Я посмотрела на часы. Восемь часов вечера. Звонить Губареву уже поздно. Перенесу звонок на утро.
Губарев предложил мне снова подъехать к Марине Никандровне и все рассказать ей.
— Хорошо, — согласилась я. — Только после работы. Часиков в семь.
— Договорились.
Марина Никандровна сразу предупредила нас, что у нее мало времени. Ее мать попала в больницу с переломом ноги, и ей надо было еще успеть к ней.
— Мы надолго не задержимся, — сказал Губарев. — Постараемся быть краткими и точными.
Я рассказала Марине Никандровне то, что узнала от матери. Та слушала внимательно, слегка нахмурившись.
— Я так и думала, что ваша мать испытала в роддоме потрясение. И моя догадка подтвердилась. Она увидела, как подменяли младенцев.
— Подменяли? — воскликнула я, приподнимаясь со стула, на котором сидела.
— Конечно! Судите сами. Сначала она видит, как на месте ее девочек лежит другой ребенок. Один. А потом… Она видит, что ее девочки снова лежат на своем месте. Вы рассказывали, что ваша сестра очень похожа на дочь Викентьева. Значит?..
— Что? — спросила я внезапно севшим голосом.
— Значит, одно из двух. Либо это — дети Натальи Родионовны, либо — вашей матери. Но то, что вы с сестрой неродные, — очевидно.
Эта мысль приходила мне в голову и раньше, но почему от нее так тошно и горько?
— Да… — растерянно пробормотала я. У меня стрельнуло в висках. — Неродные. Но как узнать, чьи мы дети? Кто из нас родился у Натальи Родионовны, а кто — у моей матери.
Марина Никандровна пожала плечами.
— Может быть, это знают работники роддома.
— А подменяли намеренно? — задал вопрос Губарев.
— Если исходить из рассказа матери Авроры, да. Намеренно. Белая фигура. Руки, которые брали младенца.
— Но зачем? — прошептала я. — Зачем?
— Это нам и предстоит выяснить, — сказал Губарев. — И незамедлительно.
Выйдя из института Сербского на улицу, я внезапно почувствовала головокружение. И пошатнулась. Майор поддержал меня.
— Э, да вы совсем бледная. Как полотно. Может, вызвать такси и вас отвезут домой?
— Не надо. Лучше доведите до ближайшей лавочки. Я посижу, отдышусь и поеду домой. Переутомилась на работе.
— Ну смотрите, вам виднее. Может, все-таки помочь?
— Нет, спасибо.
Мы перешли дорогу, и в первом попавшемся дворике Губарев усадил меня на скамейку.
— Я скоро приду в себя.
— Давайте я принесу вам воды. Не возражайте. Через пять минут Губарев вырос предо мной с бутылкой минеральной воды.
— Вот. Выпейте, будет легче.
— Спасибо.
Мы распрощались. Я пила воду жадными глотками, но во рту все равно был привкус горечи. От того, что я узнала. Ника — мне не сестра. Я не могла еще осознать этого факта. Все это казалось мне чудовищной ошибкой, недоразумением, которое легко исправить. Я заварила эту кашу, ввязалась в расследование. Для чего? Зачем? Мной двигало простое любопытство. Я узнала правду? Или часть ее? Но этого достаточно, чтобы понять старую и проверенную истину: «не будите спящую собаку». Я выпустила на свободу демонов, и теперь мне предстояло пожинать плоды своего легкомысленного поступка. Мы с Никой чужие друг другу. Чужие! Я чувствовала себя предательницей и убийцей. Я словно предавала наше детство, прогулки — ладошка в ладошке, мороженое на двоих, Бабульку, секретничанье под большим клетчатым пледом… Я отрекалась от какой-то части самой себя. И это было просто невыносимым.
Я склонила голову и уткнулась лицом в ладони: что же я наделала?! Зачем я стала раскапывать прошлое? Зачем? Ника, Ника…
Зазвонил мобильный. Это был Руслан.
— У меня есть одна идея. Приезжай ко мне.
— Не могу.
— Это срочное дело.
Внезапно я подумала, что мне так тошно — хуже не бывает. Может быть, встреча с Русланом немного встряхнет меня.
— Продиктуй адрес.
— Я встречу тебя у метро «Маяковская».
— Хорошо.
Дома Руслан усадил меня на диван и принялся готовить кофе.
— С корицей любишь? — донеслось до меня из кухни.
— Люблю! — крикнула я, хотя никогда не пробовала.
Кофе был замечательный. Как и в прошлый раз. Руслан сел рядом.
— И какая у тебя идея? — спросила я, помешивая ложечкой сахар.
— Никакая! Просто захотелось увидеть тебя. Мои брови взлетели вверх. Я ему не доверяла.
Ни на йоту. Он просто хотел использовать меня по полной программе. Получить два в одном флаконе. Я была нужна ему в качестве связующего звена между ним и Никой. Он подозревал Нику в убийстве. Думал, что какие-то важные сведения она утаила от меня. Или я не все рассказала ему. Руслану позарез было необходимо знать все. И для этого в ход были пущены методы даже запрещенного характера. Он думал, что я растаю от его внимания и расколюсь. Ситуация была опасно-непредсказуемой. И это неожиданно взволновало меня. Я подумала, что терять уже нечего. Я потеряла сестру, не знала, чья я дочь. И что по сравнению с этим сексуальные уловки и приманки? Пыль и пепел. Мне нужна была хорошая встряска. И этот человек мог мне ее дать. Так в чем же дело, Аврора! Бери то, что плывет тебе в руки. Авось развеешься!
Я поставила чашку с кофе на журнальный столик и посмотрела на Руслана долгим призывным взглядом.
— В самом деле?
— Да… ты мне сразу понравилась, как только я тебя увидел. Я еще подумал: какая классная девчонка!
То, что мужики неоригинальны, — об этом я где-то читала. В книжке по женской психологии.
— Приятно слышать!
Руслан подвинулся ко мне ближе. Врать самой себе я не могла. К тому же считала это глупым. Я отдавала себе отчет в том, что он мне нравился. И его присутствие, запах волновали. Я чувствовала себя как в старом анекдоте: когда на женщину нападает насильник, лучшее, что она может сделать, — расслабиться и получить удовольствие. Я цинично подумала: мне представляется удобный случай последовать этому совету.
Руслан взял меня за руку. Он медленно гладил мои пальцы, и эта ласка ноющим блаженством отдавала в теле. Я не решалась посмотреть на Руслана, но, когда подняла глаза, меня, как магнитом, потянуло прикоснуться к его губам, сильным рукам, черным блестящим волосам. Меня тянуло раствориться в нем. До конца. До того момента, когда я перестану чувствовать свое тело. Ничего подобного раньше я не испытывала, но сейчас мне вдруг показалось, что, возможно, я познаю те эмоции и наслаждения, о которых только читала… Под гипнотически-пристальным взглядом Руслана я медленно откинулась на спинку дивана, не в силах больше сопротивляться тому томлению, которое охватило меня. Я ощущала себя покорной чужой воле. Мне хотелось отдаться мужской силе, ощутить ее каждой клеточкой своего тела. Руслан провел рукой по моей груди и скользнул ниже. Одежда мгновенно слетала с меня, и спустя минуту я ощутила приятную тяжесть его тела.
Ласки Руслана были словно лед и пламя. Мягкие, нежные, расслабляющие сменялись яростными и неистовыми. Глубокое наслаждение охватило меня. И из моей груди раздался тихий стон: не то от удивления, не то от благодарности.
Когда все закончилось, я приподнялась на локте и посмотрела на Руслана. Его глаза были прикрыты, но дыхание было прерывистым, шумным. Он быстро открыл глаза и посмотрел на меня.
— В институт Сербского.
— В психушку? — испугалась я. — Но со мной все в порядке. Я вас сразу предупредила, что я — нормальная. Я не знаю, почему у меня возникают видения.
— А я и не говорю, что вы сумасшедшая. Просто надо сообразить, как разговорить вашу маменьку. Иначе мы ничего никогда не узнаем.
— А…
Я уже переговорил с одним психологом по телефону и вкратце обрисовал ситуацию. Она вызвалась нам помочь. Зовут ее Марина Никандровна. Это моя старая знакомая.
— Как и Маргарита Александровна? — не удержалась я.
И тут я увидела, что Губарев улыбается.
— Маргарита Александровна мне так и сказала: по-моему, я здорово разочаровала Аврору, но у меня еще будет шанс реабилитировать себя.
— Посмотрим, — пробормотала я. — Честно говоря, я по правде подумала, что она… — Я запнулась.
— Шарлатанка? — закончил за меня майор.
— Что-то вроде этого.
— Нет. Это не так. Свой дар она неоднократно доказывала мне. На деле. Но я ни в чем не буду убеждать вас. И переубеждать. Вы все увидите и поймете сами. В свое время.
В кабинете психолога пахло пирогами. С капустой.
За столом сидела маленькая рыжая женщина и разговаривала по телефону. Увидев нас, она прикрыла трубку рукой и сказала:
— Минутку, сейчас освобожусь.
Мы сели на стулья около небольшого столика с блюдом пирогов.
— Правильно, молодец, — говорила она с кем-то.
— Пироги — во! — и Губарев поднял вверх большой палец.
Марина Никандровна, услышав слова майора, улыбнулась.
— Не перехвалите, — сказала она ему. — Вдруг пироги окажутся неудачными?
— Такого не бывает. Проколов в пирогах у вас еще не было. Как и в работе.
— Спасибо за комплимент.
Закончив разговаривать, Марина Никандровна повернулась к нам.
— Проверяла у сына домашнее задание. По русскому языку. К сожалению, приду поздно. Работы много. И не успею проверить дома. Поэтому приходится общаться по телефону. И заочно проверять уроки. Я изо всех сил стараюсь, чтобы это не вошло в систему.
— Ну и жизнь! — вздохнул майор.
— Куда же от нее деться! Чай поставить? С пирогами?
— Не отказывайтесь! — подмигнул мне майор.
— С удовольствием, — сказала я, подыгрывая ему.
— Это Марина Никандровна, талантливый психолог. Моя старинная приятельница. Она часто помогала и выручала меня в трудных ситуациях. Надеюсь, что поможет и на этот раз. А это Аврора, о которой я вам говорил.
— Очень приятно, — с улыбкой откликнулась Марина Никандровна. — Угощайтесь. А потом поговорим.
Пироги были восхитительными. Чай тоже. Крепкий, с мятой.
Марина Никандровна обратилась к Губареву:
— Вы вкратце рассказали мне по телефону, в чем тут дело. Как я поняла, ваша матушка, — перевела она взгляд на меня, — не хочет раскрывать вам свое прошлое. И поэтому следствие топчется на месте. Я верно схватила суть вашей ситуации? — Теперь она снова смотрела на майора.
— Совершенно верно, — подтвердил Губарев. — Все так и есть.
— Что же происходит с вашей матерью? Расскажите поподробнее.
— В молодости у нее погиб молодой человек. Купаясь в море. Прямо у нее на глазах. Потом… через год она вышла замуж за нашего отца. Потом родились мы с сестрой…
— И что же вас тревожит?
— Нас интересуют события, которые произошли в роддоме двадцать лет назад, — сказал майор. — Там одновременно лежали две женщины. Одна из них уже мертва. Вторая знает нужную нам информацию, но — молчит. Как разговорить ее?
— Сложный случай. В связи с трагическими событиями у нее произошла блокировка памяти. Она не хочет или не может ничего вспомнить. Но, с другой стороны, рождение дочерей уже не связано с какими-то потрясениями. Хотя… — Марина Никандровна замолчала. — Простите, Аврора, за деликатный вопрос. — А мать вас любит? Кстати, как ее зовут?
— Валентина Александровна.
И здесь я поняла, что должна сказать правду. Все как есть. Ничего не приукрашивая и не ретушируя.
— Нет. Меня — нет.
— А сестру?
— Нику любит.
— Любит или балует? Я раскрыла рот.
— А разве это не одно и то же? Психолог тихо рассмеялась.
— Конечно, нет. Люди часто принимают за любовь гиперопеку.
— Что это? — спросил Губарев. Ему вдруг стало интересно.
Гиперопека возникает в результате чувства вины, которое родители могут испытывать к ребенку. Они понимают, что не любят его, но признаться в этом не могут. Потому что это означает признать чудовищный факт — нелюбовь к собственному ребенку. Хотя это случается гораздо чаще, чем мы думаем. Зачастую мы все живем в плену стереотипов. Мы считаем, что родители должны обязательно, я подчеркиваю, обязательно любить своих детей. А дети в свою очередь обязаны любить родителей. И так далее. Между тем у достаточного количества женщин отсутствует привязанность к детям. Они просто не созданы для материнства. Но говорить в открытую об этом не принято. Это неудобно, неправильно. Поэтому большинство людей играют в очень сложные игры с окружающими, со своим «я». Они не могут быть искренними даже наедине с собой.
— Отчего это происходит? — задал вопрос майор.
— Я уже сказала: из-за подспудного чувства вины. Родители понимают, что должны любить ребенка. Так положено. Но любви нет, тогда возникают внешние формы привязанности. Стремление опекать, контролировать, баловать. А потом, часто в семьях, где двое детей, существует негласное разделение. Мать любит или опекает одного ребенка, отец — другого.
— Нет, у нас не так. Отец тоже любит Нику.
— Как отец относится к вашей матери? Какие между ними отношения? Простите, что я задаю такие откровенные вопросы, но без них мы не можем узнать правду.
— Я понимаю, — пробормотала я. — Отец… любит мать, мне так кажется, — поправилась я. — В молодости он носил ее на руках. Так рассказывала мать.
— В девяноста случаях из ста обожание со стороны одного из супругов идет рука об руку с глухой ревностью к прошлому. Иногда ревность оборачивается ненавистью. В молодости отец мог любить мать, а потом его чувство трансформировалось в прямо противоположное. Судя по всему, ваша мать вышла замуж за отца с отчаяния. Не питая к нему больших чувств. Возможно, она хотела поскорее избавиться от воспоминаний. Но вряд ли ей это удалось.
— Моя мать ведет себя так странно. Она как будто бы живет в своем мире. Часто не слышит, когда к ней обращаются. Сидит с отрешенным видом.
— С годами у нее может случиться психическое обострение.
— Вы хотите сказать, что она может сойти с ума? Марина Никандровна переглянулась с майором.
— Такую вероятность не стоит сбрасывать со счетов.
— Но как нам вернуться к событиям в роддоме? Разговорить вашу мать?
— Она не хочет вспоминать о своем возлюбленном из-за его смерти. Но она также не хочет рассказывать и о событиях в роддоме… Значит, там было нечто, что сильно травмировало ее. Так же сильно, как смерть возлюбленного… — размышляла вслух Марина Никандровна. — Она может вытащить эти события из глубины памяти только при помощи сильного гипноза. Вы же пытались разговорить вашу мать?
— Да. Но это было бесполезно. Она обрывала свои воспоминания.
— Тогда мои размышления верны. У вашей матери с роддомом связана определенная психическая травма. Но какая?
— Какая? — эхом откликнулся майор.
— Что же делать? — прошептала я. Психолог потерла рукой подбородок.
— Да… задача нелегкая. Мы же не можем пригласить Валентину Александровну ко мне. Она не пойдет. Да и под каким предлогом? Прийти к вам домой я не могу. Это будет выглядеть несколько странно. Правда, я не гипнотизер, но кое-какими навыками владею. Но все равно этот вариант отпадает. Он нам не подходит.
Наступила пауза. Мы оба с майором Губаревым смотрели на Марину Никандровну. Терпеливо. Выжидательно. Наконец психолог тряхнула головой, и две шпильки с легким стуком упали на стол. Она взяла их и сжала в руке.
— Надо попробовать сделать следующее. Я дам Авроре кассету с музыкой. Психоделической. Это запись шаманских обрядов. В молодости я путешествовала в научных экспедициях по Северу. И записала музыку, под которую шаманы проводят свои обряды. Эта музыка обладает гипнотическим действием, она растормаживает информативные блоки, записанные на подкорке сознания. Не буду вас утомлять научными терминами, но скажу одно: музыка сможет ввести вашу мать в гипнотическое состояние. Она впадет в транс. И тогда вы сможете задавать ей наводящие вопросы. Но они могут и не понадобиться. Вполне вероятно, что ваша мать сама выдаст всю информацию. Иногда бывает так, что трудно оборвать поток воспоминаний. Он льется и льется. Как вода.
— Когда я должна включить эту кассету? — спросила я.
— Можно сразу. Только не на полную громкость. Начните разговаривать. Постепенно увеличивайте громкость. Когда вы почувствуете, что ваша мать уже в состоянии гипноза, приступайте к вопросам.
— А как я пойму это?
— У человека учащается дыхание, зрачки расширяются, он смотрит невидящим взглядом, речь становится монотонной, — перечисляла Марина Никандровна. — Запомнили?
— Постараюсь.
Я вспомнила, как я стояла перед старинным зеркалом в своей комнате и у меня темнело перед глазами. Учащалось дыхание. Значит, я тоже входила в транс? Но кто меня вводил в него? Зеркало? Или кто-то, притаившийся в нем?
— Чуть не забыла! Вам нужно дать противоядие, а то вы тоже поддадитесь гипнозу и не сможете контролировать себя. А тем более задавать вопросы.
— Противоядие? — испугалась я.
Марина Никандровна улыбнулась краешками губ.
— Так мы, психологи, называем между собой средства, которые позволяют не поддаваться гипнозу.
Она подошла к подоконнику и открыла белую пластмассовую коробку, стоявшую в углу. Вынула оттуда металлический браслет, испещренный геометрическими фигурами, и дала мне.
— Возьмите, противомагнитный браслет. Он поможет вам держать ситуацию под контролем.
— Спасибо.
— Перед тем как включить кассету, наденьте его на руку. Не забудьте. Главное, будьте уверены в себе, и у вас все получится! — напутствовала меня Марина Никандровна.
Легко сказать! Но как это сделать?
Подходящий момент наступил не скоро. Через три дня. Вечерами я караулила мать, как кошка мышь. Как назло, отец безвылазно торчал дома. То он шляется где-то целыми днями, то сидит за своей ширмой как приклеенный и строчит «гениальные» идеи. Он тоже стал каким-то странным. Говорил со мной тихим голосом, не задирал и не подкалывал. А раньше чуть что — ив крик! Нет, Ника» права, все перевернулось вверх тормашками.
Когда отец ушел по вызову — чинить компьютер, я опрометью бросилась к матери. Предварительно надев противомагнитный браслет. Но как заманить ее к себе? Или притащить магнитофон на кухню? Я решила придумать предлог и пригласить ее в комнату.
— Мам! — крикнула я. — Помоги мне подвинуть стол!
— Зачем?
— Так будет удобнее. А то он стоит слишком близко к окну.
Войдя в комнату, мать направилась к столу.
— Тебе не тяжело? — спросила я.
Мать ничего не ответила. Я вставила кассету в магнитофон и включила его, выкрутив регулятор громкости на минимум. Музыка была странной. Монотонно-заунывной. С редкими ритмичными ударами в бубен. Изредка раздавались чьи-то гортанные возгласы. Потом музыка стала напоминать мерный рев прибоя. Как будто бы глухие тяжелые волны бились о причал.
Я перевела взгляд на мать. Она опустилась на кровать, смотря прямо перед собой отрешенным взглядом в одну точку. Ее губы шевелились, она что-то шептала. Я наклонилась к ней, но слов разобрать не могла.
Я почувствовала в голове странную тяжесть. Она как будто бы налилась свинцом. Мне вдруг показалось, что стена напротив меня покрылась ковром из черного плюща. Я тряхнула головой, отгоняя видение. Мать по-прежнему что-то шептала. Я дотронулась до браслета и ощутила, как стало легче. Я подошла к магнитофону и прибавила громкость. Мать стала раскачиваться из стороны в сторону. Я села рядом с ней на Никину кровать.
— Мама! Ты помнишь, как мы с Никой появились на свет. Роддом, палата… Твоя новая знакомая Наталья Родионовна.
Какое-то время мать молчала, потом медленно, словно ей было трудно говорить, сказала глухим голосом:
— Помню.
— Наталья Родионовна, Наталья Родионовна, — твердила я, как заклинание. — Что там было? Как вы познакомились?
— Она лежала рядом. У нее тоже была двойня. Как и у меня… Мы разговорились… — Слова вырывались у матери толчками. Память открывалась медленно, как тяжелые заржавевшие ворота. — Она говорила о своем муже. Какая она счастливая, как она его любит… а он ее. Счастливая… а я… я… — мать приложила руку ко рту.
Я испугалась, что сейчас она замолчит.
— Вы лежали рядом, — тихо повторила я, дотрагиваясь до материнской руки.
— Да… рядом… мы должны были вскоре родить… Нинка все контролировала, успокаивала, утешала. Была рядом.
— Нинка… это кто?
— Моя подруга. Работала в роддоме. — Мать с силой качнулась вперед, чуть не согнувшись пополам. — Мы родили. Наталья первая, я потом… девочки слабенькие … в боксе… мы лежали ночью… спали… Мне внезапно стало плохо. Поднялась температура. Я лежала вся горячая. Я пошла в туалет. — И здесь мать широко раскрыла рот, словно ей не хватало дыхания. — Ив боксе я увидела, — брови матери сдвинулись у переносицы… — я увидела… увидела…
— Да? Что? — Я сидела, замерев от волнения.
— Одна девочка была мертвой… моя… синенькая, без движения…
— Почему твоя? — спрашиваю я громким шепотом. От напряжения мои зубы выдают мелкую дробь. Меня колотит и трясет.
Она лежала на месте, где были мои девочки… мои… Я услышала скрип двери и отпрянула назад. Мелькнуло что-то белое. Белая фигура. Руки. Они взяли мою девочку. Я хотела кричать, но не могла. — Мать приложила руку к горлу, где раздавалось яростное клокотанье — Мне было плохо… в туалете вырвало. — Речь матери была бессвязной. Но я старалась выхватить из ее рассказа суть. Главное. — Я пошла обратно. И тут я успокоилась, я поняла, что мне померещилось. Мои девочки лежали рядом. Как всегда. А у Натальи лежала одна девочка. Одна… второй уже не было. Не было… — Мать раскачивалась из стороны в сторону, обхватив себя руками. Как будто бы ее знобило. — А наутро стало ясно, что одна девочка умерла. Наташина. Я думала, что она сойдет с ума. Она ни слова не сказала, только как окаменела. Мне даже неловко было. У меня обе живые. А у нее — одна мертва. А перед выпиской она сказала, что хочет подарить мне зеркало.
Я вздрогнула точно от удара. Зеркало! Вот откуда в нашей квартире появилось старинное зеркало.
— Наталья сказала, что это — старинное зеркало. Оно переходило из рода в род. В него нельзя было смотреть во время беременности. Не положено. А она нарушила запрет. Думала, что обойдется. А после этого она не могла больше видеть зеркало. Захотела избавиться от него. Отдать мне. Я не соглашалась. Дорогой подарок. Но она настояла. «Вам оно еще пригодится, а мне уже — нет», — сказала Наташа. Я не хотела принимать этот подарок. Но она настояла. Настояла…
Мать повторяла слова, по-прежнему раскачиваясь. Она прикрыла глаза. Ее движения замедлились.
Я уменьшила громкость магнитофона. Мое лицо горело от волнения. Я прикоснулась к тайне, которую так долго и тщательно скрывали. Во всем этом еще предстояло разобраться. Значит, у Натальи Родионовны были две девочки. И одна из них умерла…
Мать постепенно приходила в себя. Ее взгляд становился все более и более осмысленным, она почти перестала раскачиваться. Я выключила магнитофон и убрала его под стол. Наконец мать остановила на мне свой взгляд.
— Ты меня звала?
— Нет. Мы уже все сделали.
— Что все?
— Подвинули стол.
— Да?
— Спасибо, мамочка. — Я наклонилась к ней и чмокнула в щеку.
Не сказав ни слова, она вышла из комнаты. Я посмотрела на часы. Восемь часов вечера. Звонить Губареву уже поздно. Перенесу звонок на утро.
Губарев предложил мне снова подъехать к Марине Никандровне и все рассказать ей.
— Хорошо, — согласилась я. — Только после работы. Часиков в семь.
— Договорились.
Марина Никандровна сразу предупредила нас, что у нее мало времени. Ее мать попала в больницу с переломом ноги, и ей надо было еще успеть к ней.
— Мы надолго не задержимся, — сказал Губарев. — Постараемся быть краткими и точными.
Я рассказала Марине Никандровне то, что узнала от матери. Та слушала внимательно, слегка нахмурившись.
— Я так и думала, что ваша мать испытала в роддоме потрясение. И моя догадка подтвердилась. Она увидела, как подменяли младенцев.
— Подменяли? — воскликнула я, приподнимаясь со стула, на котором сидела.
— Конечно! Судите сами. Сначала она видит, как на месте ее девочек лежит другой ребенок. Один. А потом… Она видит, что ее девочки снова лежат на своем месте. Вы рассказывали, что ваша сестра очень похожа на дочь Викентьева. Значит?..
— Что? — спросила я внезапно севшим голосом.
— Значит, одно из двух. Либо это — дети Натальи Родионовны, либо — вашей матери. Но то, что вы с сестрой неродные, — очевидно.
Эта мысль приходила мне в голову и раньше, но почему от нее так тошно и горько?
— Да… — растерянно пробормотала я. У меня стрельнуло в висках. — Неродные. Но как узнать, чьи мы дети? Кто из нас родился у Натальи Родионовны, а кто — у моей матери.
Марина Никандровна пожала плечами.
— Может быть, это знают работники роддома.
— А подменяли намеренно? — задал вопрос Губарев.
— Если исходить из рассказа матери Авроры, да. Намеренно. Белая фигура. Руки, которые брали младенца.
— Но зачем? — прошептала я. — Зачем?
— Это нам и предстоит выяснить, — сказал Губарев. — И незамедлительно.
Выйдя из института Сербского на улицу, я внезапно почувствовала головокружение. И пошатнулась. Майор поддержал меня.
— Э, да вы совсем бледная. Как полотно. Может, вызвать такси и вас отвезут домой?
— Не надо. Лучше доведите до ближайшей лавочки. Я посижу, отдышусь и поеду домой. Переутомилась на работе.
— Ну смотрите, вам виднее. Может, все-таки помочь?
— Нет, спасибо.
Мы перешли дорогу, и в первом попавшемся дворике Губарев усадил меня на скамейку.
— Я скоро приду в себя.
— Давайте я принесу вам воды. Не возражайте. Через пять минут Губарев вырос предо мной с бутылкой минеральной воды.
— Вот. Выпейте, будет легче.
— Спасибо.
Мы распрощались. Я пила воду жадными глотками, но во рту все равно был привкус горечи. От того, что я узнала. Ника — мне не сестра. Я не могла еще осознать этого факта. Все это казалось мне чудовищной ошибкой, недоразумением, которое легко исправить. Я заварила эту кашу, ввязалась в расследование. Для чего? Зачем? Мной двигало простое любопытство. Я узнала правду? Или часть ее? Но этого достаточно, чтобы понять старую и проверенную истину: «не будите спящую собаку». Я выпустила на свободу демонов, и теперь мне предстояло пожинать плоды своего легкомысленного поступка. Мы с Никой чужие друг другу. Чужие! Я чувствовала себя предательницей и убийцей. Я словно предавала наше детство, прогулки — ладошка в ладошке, мороженое на двоих, Бабульку, секретничанье под большим клетчатым пледом… Я отрекалась от какой-то части самой себя. И это было просто невыносимым.
Я склонила голову и уткнулась лицом в ладони: что же я наделала?! Зачем я стала раскапывать прошлое? Зачем? Ника, Ника…
Зазвонил мобильный. Это был Руслан.
— У меня есть одна идея. Приезжай ко мне.
— Не могу.
— Это срочное дело.
Внезапно я подумала, что мне так тошно — хуже не бывает. Может быть, встреча с Русланом немного встряхнет меня.
— Продиктуй адрес.
— Я встречу тебя у метро «Маяковская».
— Хорошо.
Дома Руслан усадил меня на диван и принялся готовить кофе.
— С корицей любишь? — донеслось до меня из кухни.
— Люблю! — крикнула я, хотя никогда не пробовала.
Кофе был замечательный. Как и в прошлый раз. Руслан сел рядом.
— И какая у тебя идея? — спросила я, помешивая ложечкой сахар.
— Никакая! Просто захотелось увидеть тебя. Мои брови взлетели вверх. Я ему не доверяла.
Ни на йоту. Он просто хотел использовать меня по полной программе. Получить два в одном флаконе. Я была нужна ему в качестве связующего звена между ним и Никой. Он подозревал Нику в убийстве. Думал, что какие-то важные сведения она утаила от меня. Или я не все рассказала ему. Руслану позарез было необходимо знать все. И для этого в ход были пущены методы даже запрещенного характера. Он думал, что я растаю от его внимания и расколюсь. Ситуация была опасно-непредсказуемой. И это неожиданно взволновало меня. Я подумала, что терять уже нечего. Я потеряла сестру, не знала, чья я дочь. И что по сравнению с этим сексуальные уловки и приманки? Пыль и пепел. Мне нужна была хорошая встряска. И этот человек мог мне ее дать. Так в чем же дело, Аврора! Бери то, что плывет тебе в руки. Авось развеешься!
Я поставила чашку с кофе на журнальный столик и посмотрела на Руслана долгим призывным взглядом.
— В самом деле?
— Да… ты мне сразу понравилась, как только я тебя увидел. Я еще подумал: какая классная девчонка!
То, что мужики неоригинальны, — об этом я где-то читала. В книжке по женской психологии.
— Приятно слышать!
Руслан подвинулся ко мне ближе. Врать самой себе я не могла. К тому же считала это глупым. Я отдавала себе отчет в том, что он мне нравился. И его присутствие, запах волновали. Я чувствовала себя как в старом анекдоте: когда на женщину нападает насильник, лучшее, что она может сделать, — расслабиться и получить удовольствие. Я цинично подумала: мне представляется удобный случай последовать этому совету.
Руслан взял меня за руку. Он медленно гладил мои пальцы, и эта ласка ноющим блаженством отдавала в теле. Я не решалась посмотреть на Руслана, но, когда подняла глаза, меня, как магнитом, потянуло прикоснуться к его губам, сильным рукам, черным блестящим волосам. Меня тянуло раствориться в нем. До конца. До того момента, когда я перестану чувствовать свое тело. Ничего подобного раньше я не испытывала, но сейчас мне вдруг показалось, что, возможно, я познаю те эмоции и наслаждения, о которых только читала… Под гипнотически-пристальным взглядом Руслана я медленно откинулась на спинку дивана, не в силах больше сопротивляться тому томлению, которое охватило меня. Я ощущала себя покорной чужой воле. Мне хотелось отдаться мужской силе, ощутить ее каждой клеточкой своего тела. Руслан провел рукой по моей груди и скользнул ниже. Одежда мгновенно слетала с меня, и спустя минуту я ощутила приятную тяжесть его тела.
Ласки Руслана были словно лед и пламя. Мягкие, нежные, расслабляющие сменялись яростными и неистовыми. Глубокое наслаждение охватило меня. И из моей груди раздался тихий стон: не то от удивления, не то от благодарности.
Когда все закончилось, я приподнялась на локте и посмотрела на Руслана. Его глаза были прикрыты, но дыхание было прерывистым, шумным. Он быстро открыл глаза и посмотрел на меня.