Валерий подошел к машине Ларисы.
— Валерий Семенович, познакомьтесь: мой муж, Станислав Романович. Он меня подменит на пару часов. Стас, а это сейчас мой самый главный начальник, хозяин нашего участка очереди, атаман сотни нашей, уж как его правильно называть, не знаю.
— Здравствуйте, Валерий Семенович. Рад под вашим руководством принять участие в столь перспективном мероприятии. Я вижу много людей, озаренных надеждой, и все, как я понимаю, хотят дружными рядами во главе с вами сделать ценное приобретение. Надежды сделают, может быть, и мою жизнь во вверенных вам рядах слаще.
Станислав Романович посмотрел вокруг, как бы пытаясь найти какое-нибудь неожиданное, необычное, пробегающее мимо нестандартное словцо или хотя бы некую ёрническую мысль. Не нашел. Может, просто замешкался произнести, и Лариса успела перебить его речь:
— Валерий Семенович, не пугайтесь. К его манере болтать быстро привыкают. Стас, вон тот юноша хотел с тобой поговорить. Ну, а я махну в больницу.
И унеслась.
Унеслась и машину увела. Негде и посидеть. Но юноша, жаждавший взять интервью у Станислава Романовича, с удовольствием предоставил ему место в своей. Только тем и можно объяснить, что Станислав так легко решился говорить, вещать о своем отношении к миру, культуре, интеллигенции.
Лариса тем временем приехала в больницу. В отделении были только дежурные, которые как раз, к счастью, не оперировали, а сидели в ординаторской, ели свои бутерброды, пили чай, точили лясы. Ответственный учил жить и работать молодых своих коллег.
— Здравствуйте, Лариса Борисовна.
— Нарци… Тьфу, черт! Привет! Что нового?
— Все о'кей.
— Как девочка? Вожжина как?
— Температура нормальная. Посмотрите больного в седьмой, после резекции четвертый день. Так все хорошо, но пульс частит, да и температура.
— Температура — вот и частит.
— Ну да. Все ж посмотрите.
Пошли посмотрели. Вроде ничего. Особенного беспокойства у нее резекция не вызвала.
— Лариса Борисовна, у нас в пятой с аппендицитом, третий день, у него будто психоз алкогольный начинается.
— Почему? Чем проявляется?
— Так-то все спокойно, но время от времени говорит, что мыши лезут из-под кровати.
— Чего ж говорить… Ясно, делирий. Спроста мыши не будут видеться.
— Вот и нам так кажется.
— Пьющий?
— А то! У жены спрашивали — алкаш. Каждый день поддает.
— Факт, делирий.
— Посмотрите, пожалуйста, Лариса Борисовна. Опять пошли.
Мужчина лежал спокойно. Глаза пустые, поблекшие, бегающие, белки с красными прожилками. Увидев врачей, резко приподнялся и возбужденно, высоким голосом обратился к ним:
— Что ж это такое, товарищи? Мыши в больнице. Вызовите вы этих крысобоев.
— Вызвали, вызвали. А у вас раньше так не было?
— Чего не было?
— Мышей, лягушек не видали?
— Вы что?! Видал, конечно…
— Ну ладно, успокойтесь. Вызвали, вызвали. Лариса Борисовна вышла в коридор.
— О чем говорить! Типичный алкогольный психоз, белая горячка. Просто так мышей видеть никто не будет. Вызывайте психиатра.
В общем-то он спокойный. Городской дежурный психиатр на такой случай не поедет, а нашего сейчас нет. Это уж их проблема. Психоз есть, делирий есть — наша обязанность вызвать психиатра . А там будет видно, звони в приемное.
— Алло!. Приемное? Это из хирургии говорят. У нас больной с белой горячкой. Вызывайте дежурного психиатра. Сейчас скажу фамилию… Что вы? В терапии психиатр? Скажите им, позвоните. Может, заодно. А то специально не поедут. Можно сказать, повезло и им и нам. Хорошо. Я тоже позвоню. Вдруг согласятся. Хорошо. Мы в ординаторской. И заведующая, скажите, тоже здесь.
— Ну вот и хорошо. Если придут, позовите меня. Я в кабинете буду.
Лариса пришла в свой кабинет, села в кресло, придвинула телефон и набрала номер.
— Игорь? Это Лариса… Ага. Стою, как дура… Сейчас там Стас, я из больницы. Игорь, ты не узнаешь в типографии, они к понедельнику сделают мне автореферат. Мне в эти две недели обязательно надо разослать рефераты, очередь на защиту подходит. Обязательно за месяц до защиты надо разослать. Понятно. Значит, в понедельник позвонить? Стало быть, сомнительно, что в среду я получу весь тираж? И до субботы не успеют? Так бы годилось, если быть уверенной. А то все вместе — и машина, и защита, и больные, и здоровые. Тоже, конечно, надоело все, но вещь необходимая. Стас? Стас в обычном порядке. Кольку вот только забросила… А что мама!
В дверь постучали.
— Лариса Борисовна, психиатр пришел.
— Ладно, Игорь, спасибо. Меня зовут.
Дежурный городской психиатр сидел в ординаторской с обычным для представителя этой профессии ироническим видом. На дежурствах их гоняют по всем больницам и часто напрасно; гоняют, когда обычные врачи (соматические, что в переводе означает «телесные») либо не разберутся, либо поддадутся обычной панике, как все обыватели при встрече с психическим заболеванием, или когда просто что-то не укладывается в их стандартные представления о человеческой душе. Поэтому психиатры и не любят ездить по больницам в ответ на телефонные вызовы. Но эти же панические звонки резко подняли градус их отношения к самим себе и к своей профессии. Потому-то они и усвоили такую поверхностно-ироническую манеру общения с врачами других специальностей, говорят с ними как бы с высоты своего экстраординарного, внечеловеческого понимания на фоне приземленного, банального мышления обычных клиницистов, пытающихся подняться от торса к мозгу.
Однако на этот раз, услышав от больного про мышей из-под кровати, увидев его лицо, глаза, манеру говорить, учтя сообщение жены, психиатр перестал иронизировать, а просто и по-человечески, не как Нибелунг, сказал:
— Наш. Увезем с собой.
В ординаторской, ожидая психиатра, врачи отделения, по обычаю, готовы были к долгим, нудным переговорам. Моментальное же, счастливое разрешение проблемы заставило всех полюбить друг друга и, уж во всяком случае, сделало участников беседы в ординаторской почти единомышленниками, даже друзьями.
Удовлетворенный соматиками, психиатр уехал, увозя больного. Лариса решила съездить домой.
Однако человек предполагает… Легко в больницу попасть, но… Относится это и к больным и к врачам. В ординаторскую вошла сестра.
— Опять больной из тринадцатой плохо. Боли опять.
— Это какая больная?
— Да это, Лариса Борисовна, та вот, которую вы смотрели, еще до очереди, что поступает третий раз. С терапевтом еще у вас дискуссия была.
— А что, в эти дни болей не было?
— Практически нет. Впервые с тех пор жалуется.
Эту женщину привезли к ним в третий раз со стереотипными болями. Раньше она лежала у них же в больнице, в терапии. Такие боли у нее бывали и в детстве. Лет в восемнадцать в связи с этими болями ей убрали аппендикс, решив, что это хронический аппендицит. Но приступы продолжались. Через несколько лет снова сделали операцию, думая глазом найти причину и революционным, хирургическим методом попытаться избавить ее от болей. Радости у хирургов было много, когда они обнаружили в желчном пузыре камни и ликвидировали очаг с полной уверенностью в успехе. Но вскоре боли возобновились. Больную лечили в терапевтических отделениях разных больниц от хронического воспаления поджелудочной железы. Когда Лариса впервые увидела эту больную, то заподозрила кишечную непроходимость. Коллеги, хирурги отделения, думали так же, но всех останавливала прошлая операция, при которой ничего, кроме камней в пузыре, не обнаружили, а теперь этого источника болей, конечно, нет. Приступообразный характер болей, анализы крови — все говорило о каком-то органическом процессе в животе. Лариса предполагала рецидивы спаечной непроходимости после прошлых операций. Но откуда спайки до первой операции?
Главный терапевт больницы два дня назад долго осматривал больную и еще дольше читал лекцию перед Ларисой и собравшимися врачами из своего и хирургического отделений, доказывая наличие хронического воспаления поджелудочной железы. Он говорил о том, как длительное время, сдетства находившиеся в пузыре камни, вызывая неоднократные воспаления пузыря, периодически нарушали отток желчи по протокам и привели к застою сока железы. «А это неминуемо привело к необратимым процессам в тканях железы, — говорил он. — Теперь каждое малое, нерегистрируемое нарушение диеты приводит к катастрофам, и я, конечно, не могу исключить, что когда-нибудь этот процесс приведет к глобальному катаклизму в организме, наступит омертвение поджелудочной железы со всеми трагическими последствиями вплоть до летального исхода. Однако я, как и вся мировая медицина, не могу предложить хирургам влезть в живот при столь эфемерных данных о наличии какой-либо деструкции в органах брюшной полости и категорически настаиваю на консервативном лечении. Лишь в случае появления выраженных признаков перитонита, гноя в животе или, как подозревают хирурги, полной спаечной непроходимости можно будет позволить себе решиться на операцию. У больной болит, но жива. Операция может привести к непредсказуемым последствиям, и даже удачное кусание локтей не остановит фатального течения болезни». Так, шуткой, он закончил свой пространный спич.
Лариса отнеслась к этим логическим построениям весьма скептически. Жизнь покажет. Много слов, даже если они красивы, еще не доказательство.
Но особых возражений не последовало, больной тогда стало легче, и все разошлись со своими мнениями.
И вот сейчас опять боль. Лицо у больной страдальческое. Глаза запали. Рвота. Живот вздут. Приступы повторяются каждые три-четыре минуты.
— Нет, ребята! Что вы мне ни говорите, а это типичные признаки непроходимости, и мы не имеем никакого права тянуть дальше. Нужна операция.
Дежурные согласились. Предлагал операцию начальник, и поэтому трудно сказать, согласились ли они искренне или просто начальству не возражали.
Ларисе было страсть как интересно, что же там в животе, и она, рискуя получить изрядную порцию нудно-ернического недовольства Станислава, стала оперировать сама. Ну, не уйдет же он из очереди! К тому же Лариса, кстати, без всяких к тому оснований, решила, что операция будет короткой, много времени не заберет. Особых оснований для такого расчета не было, но уж очень интересно — что там!
На операции конечно же оказалась непроходимость. У некоторых людей не исчезает в младенческом возрасте один проток, необходимый человеку до его рождения на свет. И он, оставшись, не исчезнув, нареченный Меккелевым дивертикулом, может в дальнейшем привести к любым неприятностям, самым неожиданным невзгодам и недугам. Может быть просто воспаление, может быть язва, может быть кровотечение, а может, этот вырост на кишке припаялся к другой кишке в виде спайки и периодически дает приступы непроходимости. Так и случилось. Вырост был необычно маленький, и, наверное, хирурги при прошлой операции его просто не заметили. К сожалению, бывает иногда. Лариса была обрадована и возбуждена удачей и своей профессиональной прозорливостью. Она предвкушала будущую беседу с терапевтом и горевала, что завтра ее здесь не будет. Впрочем, она ведь тоже ошибалась. Лариса Борисовна торопилась: быстро разрезав спайку, удалив вырост, оставила зашивать живот коллегам и на крыльях успеха, абсолютно пренебрегая мужниными недовольствами, решила заехать домой.
Николай спал. Мама быстро собрала Ларисе поесть. В этот раз она не спешила, как раньше, — сидела спокойно на кухне и ела.
— Ты знаешь, Ларисонька, хотела сегодня купить полочку на кухню — не успела.
— Да зачем нам полочка? Ее и вешать-то некуда.
— Полочка нужна. На кухню нужна. Вот такая же, как эта… Металлическая.
— Зачем?! Ее же вешать некуда.
— Как некуда, когда она нам очень нужна.
— Подкупает логика. Да пусть тысячу разнужна! Куда ты ее повесишь?
— Ты не кричи. Говори спокойно.
— А я и не кричу. Куда ты ее повесишь?
— А вот сюда.
— Да это ж некрасиво будет.
— Почему некрасиво? Очень нужно.
— Да ты посмотри, какая здесь стена! Какая ж тут полка? Ты думаешь, когда говоришь-то?! А? Для вас всех целесообразность выше красоты.
Телефонный звонок счастливо оборвал разгоравшиеся прения.
— Лариса Борисовна…
— Что случилось?
— Да ничего, не волнуйтесь, с ней все в порядке, проснулась уже, дышит хорошо, а вот другой скандал… Смех, впрочем, но неприятно.
— Не тяни. Говори, что?
— Больного-то, что увезли психиатры…
— Ну и что! После операции много дней прошло. Ничего быть не может.
— Не в этом дело, Лариса Борисовна. Мыши.
— Что мыши? Да не изрекай ты, словно пифия. В чем дело?
— Мыши в палате. Сам видел.
— Мыши?! У нас?! Спятил?
— Лариса Борисовна! Сам. Своими глазами видел.
— Анекдот! Цирк! Срочно позвони психиатру.
— Да ну, правда же! Сам видел, своими глазами.
— Да я верю. Психиатру сказать надо, а то ведь он тоже в грязи вываляется. Все лажанулись. И утром сообщите в хозчасть! Только этого нам не хватало.
Лариса медленно ехала по темному городу. Приятно катиться не торопясь: никаких машин вокруг, никакие внешние обстоятельства тебя не подминают — езжай да думай.
Почему вдруг позволила себе слово «лажанулись» из современного молодежного жаргона? Вообще-то не совсем современного. Еще со студенческих лет она помнила это слово, но тогда его употребляли только лишь как существительное — «лажа». Жаргону в основном отдает дань молодежь. Раньше, казалось ей, были сленги профессиональные, блатные, детские и школьные, студенческие и молодежные, музыкальные, спортивные, а сейчас создается впечатление, что у каждого поколения свой жаргон. Нивелировка на возрастном уровне. С другой стороны, при злоупотреблении жаргоном теряется индивидуальность речи, а вот, скажем, Колины товарищи разговаривают все по-разному. Каждый по-своему. Лариса вспомнила какую-то статью о рыбьем языке. Оказывается, рыбы переговариваются, и рыбий язык в стае, в косяке менее выразителен и менее разнообразен, чем язык одинокой рыбы… Индивидуальность. Вот и ребята, наверное, в классе все вместе разговаривают однотипно, но дома по-другому, по-разному. А как говорит она, Лариса, в больнице?.. Как рыба в косяке… Вскоре она была у себя в очереди.
Тем временем в машине газетчика состоялась дискуссия между хозяином помещения и Станиславом Романовичем.
Собственно, о том, что это интервью, а не дискуссия, пока знал лишь журналист. Станислав же просто разговаривал с подвернувшимся собеседником — и все.
Они сидели в машине и вели треп, посасывая пиво из бутылок.
— Люблю это пойло, — сказал Станислав, оторвавшись от горлышка. — И правильно сказано, что надо развивать эту отрасль малоалкогольных напитков. Когда человек жаждет, все силы у него уходят на поиски источника. На борьбу с жаждой.
— Борьба — уже дело, уже прогресс.
— Вы правы. — Станислав ответил ему задумчивым взглядом ученого-теоретика. — Но борьба за источник отнимает много времени, не остается свободного на поиск, на культуру. Нет времени почитать, подумать. Тогда — регресс, застой. А постоянная жажда создает элементарную психологию, для которой самое обычное проявление — злость.
— От такой элементарной нехватки?
— Элементарное рождает элементарное.
— Юмор!
— Что вы! У меня нет чувства юмора.
— Чему же вы радуетесь?
Станислав Романович опять задумался и опять, наверное, как ученый-теоретик стал прикидывать количество и качество элементарного в собеседнике.
— Человек, у которого отсутствует чувство юмора, лжет с большим трудом, чем юмором одаренный. Человек без юмора слишком серьезно относится к словам.
— Сложно что-то. Не пойму.
— Отнюдь! Элементарно.
— Элементарно! Мы, по-моему, слишком часто употребляем это слово.
— В вас говорит редактор. И хорошо: вы всюду на работе, всегда на посту, настоящий профессионал.
— Спасибо. Вы иронизируете?
— Упаси господь. Я не люблю и иронию. Она не помогает, она все скрывает.
— Может, вы что-то хотите скрыть?
— Может. Я скрываю свои научные идеи от…
— А ненаучные идеи свои вы тоже скрываете? Станислав долго молчал, переливая пиво из бутылки в рот, потом просветленно посмотрел на молодого человека.
— Никогда.
— Тогда вот, без юмора, скажите…
— Я же сказал, что я человек без юмора.
— Вот и скажите, как обществу стать лучше? Какова роль культуры?
— Без юмора?
— Без!
— Ну!.. Без юмора уже Толстой это сказал.
— Толстой писал большие романы и давно. Мы за это время как-никак шагнули вперед, сильно изменились.
— Изменились? Шагнули — да, изменились мало. Да и не только романы он писал. Разве можно что-нибудь сказать новее, чем один из его постулатов? Нет. Гипотеза. Или, еще лучше, — концепция. Впрочем, он сам думал, что это аксиома, трюизм.
— Сколько красивых слов!
— Вот опять редактор. Я просто взял старые слова, которые тоже не изменились, как и люди.
— Так какой трюизм он сказал?
— Чтобы общество становилось лучше, надо, чтобы люди, его составляющие, становились лучше. Как для того, чтобы нагрелась вода в чайнике, надо, чтобы нагрелись все ее капли.
— Но кто-то должен зажечь огонь?
— Огонь зажигается в человеке с жизнью. А что, если мы еще по бутылочке? Нас не осудят?
— Кто же осудит за пиво, если вы не за рулем!
— И то. Золотые слова. Может, жизнь, природа и высшие силы мне помогут, и я никогда не буду за рулем.
— Не любите?
— Пиво люблю.
— Никогда не водили?
— Упаси природа, жизнь и высшие силы, — покривил душой Стас.
— Ну и что ваш чайник и капли?
— А ничего. Люди сами себя должны улучшать, улучшать, избегая элементарной, прошу прощения за повтор, логики и психологии. Улучшать себя, а не соседа.
Станислав Романович стал следить глазами за бурной деятельностью Валерия Семеновича, перебегавшего от одной группки своих людей к другой.
— Но почему же не помочь соседу? Помогая соседу, улучшаешь себя.
— Я не против. Я говорю: не занимайтесь улучшением соседа. Помогайте ему. Вон ваш сегодняшний начальник. — Стас кивнул в сторону Валерия Семеновича. — Он помогает, должно быть, но не улучшает. Он полезен и сам становится лучше.
— А взять у вас серьезное интервью можно?
— Только серьезно и говорю: я человек без юмора. Серьезно. Только серьезно. Приходите, посидим за столом, выпьем пивка и ни-ни другого чего-нибудь. Ну, а сейчас, здесь? Чего время терять?
— Это не серьезно. Не будьте таким экономным. Вон, смотрите, по-моему, перекличку начинают.
Проверка прошла весело, с прибаутками, комментариями и хохотом. Ко второй половине списка кто-то притащил магнитофон, и после каждой фамилии раздавался туш. В конце переклички, при последних бравурных звуках появилась Лариса. По какому поводу торжество? Стас объяснил ей все величие и всю значимость момента.
— Есть будешь, Стас? Кофе принесла.
— А пива?
— Машине противопоказано.
— Иди корми своего атамана.
— Он не атаман он есаул. Все равно. Все бездельники. Сколько времени ухлопаете и на что?!
— Ну хорошо, хорошо. Выпил, что ли?
— Не исключено. Все вы тут стали дружные такие, общественные, а тронь сейчас каждого за карман.
— Что ж ты пил? Ничего здесь нет. Неужто с пива?
— Тоже вопросы задавать? Интервью захотела?
— Что ты злобишься, будто голодный, а не только опьяненный?
— Ладно тебе со своей копеечной моралью!
— Парень хотел использовать время. Вполне похвально. Не бездельник.
— Юмор ему необходим. Для мозговой лабильности и упрощенных компромиссов.
— Ну ладно, Стас, ты, наверное, и до пива что-нибудь выпил. Давай я тебя домой отвезу. Стас, у меня к тебе просьба. Завтра днем замени меня, пожалуйста, часа на два: приехал мой оппонент из Ленинграда. Надо с ним обязательно увидеться.
— Все вы так. Дай тебе ноготок — ты голову откусишь.
— Хорошо, не надо. Попрошу еще кого-нибудь.
— Придет завтра, придет мысль, придет решение.
— Господи! Садись, отвезу тебя. Минутку только обожди.
Станислав, усевшись на заднее сиденье, стал зло смотреть на очередь машин, на очередь людей, потом что-то пробормотал самому себе, вытащил из кармана плоскую металлическую фляжку, сделанную ребятами из экспериментальных мастерских, и отхлебнул.
— Валерий Семенович, товарищ хорунжий, дозволь благоверного домой свезти и тут же назад. Кофе уже доставила.
— Давай, Нарциссовна…
— Борисовна!
— Ты же путаешь мои звания, должности, положение. Квиты. За взятку в виде кофе и всего, что к нему полагается, даю вам, мадам, тридцать минут максимум.
— Это не взятка.
— Ну? А что это?
— Взятка — это когда совершается должностным лицом должностное преступление, — сказала как выученный текст.
— Узнаю ответы на упреки по поводу коньяков, конфет и цветов от больных, — тоже с усмешкой, но благодушной.
— И даже если не только цветы и конфеты. Мне, например, впору вместо них талоны на бензин брать. И все равно это не будет взяткой.
Лариса почувствовала неведомо откуда появившееся раздражение. Однако уже в следующее мгновение, взяв себя в руки, поняла, что наплыв этот скорее всего связан не с сиюминутной ситуацией, а просто с общим беспокойством, отсутствием времени, призрачностью нынешней цели, с больной, с мышами, со Стасом. Она обругала себя уже в который раз, что не выдерживает, заводится, когда видит Станислава во второй половине дня, хотя давно уже абсолютно ясно: Стас добрый, честный, веселый, доброжелательный в основном утром, реже — днем, почти никогда — вечером. Пора привыкнуть и не раздражаться.
Когда она подошла к машине, Станислав спал. Лицо его было бессмысленным, беспомощным, бесхарактерным.
Жаль.
Как женщина оглядывает себя в зеркале перед выходом или при входе куда-либо, так же и автовладелец окидывает взглядом свою машину, заперев и чуть отойдя поодаль, или, наоборот, перед тем как сесть в нее. Лариса, должно быть, оглядывала машину чаще, чем себя в зеркале. Вот и сейчас, перед тем как сесть за руль, она обошла ее со всех сторон и обнаружила, что заднее правое колесо значительно спустило.
Как-то неловко ей было накачивать колесо на виду у всей очереди, когда муж спит, сидя в машине. Но она была реалистка и не думала, что сумеет разбудить его.
Лариса открыла багажник и, нарочно производя как можно больше шума, стала доставать насос. Нехитрый прием оказался эффективным.
— Ты что так шумишь? Бедному выспаться — ночь коротка.
Шея Стаса лежала на краю наполовину опущенного стекла, голова, как бы свисая, торчала из машины.
Насос распластался у колеса на затоптанном, грязном снегу раслапистой, словно приготовившейся к прыжку лягушкой.
— Да ты сначала посмотри, сколько атмосфер. Может, и качать не надо. — Шея Стаса вытянулась, голова отодвинулась от стекла и вывернулась назад, лицом к багажнику. Но Ларису даже это зрелище не рассмешило: еще неудобнее перед всеми, если он не спит, а дает указания своей висящей и качающейся головой.
— А нельзя ли без советов?
— Зачем же качать напрасно?
— Тебя довезти, значит, а качать после, когда одна останусь? Помог бы лучше.
— Что за причина для раздражения? Пожалуйста. Давай помогу.
Он подошел к насосу, возложил ногу на педаль и с силой нажал. Педаль пошла вниз, затем вверх. Стаса отбросило назад, и насос перевернулся набок.
Лариса засмеялась:
— Что, Стасинька, сил не хватает? Пьянству — бой?
— Не сил, а устойчивости.
Он нагнулся, поставил насос, и все повторилось.
— Ну ладно. Давай я. Это тебе не по зубам… не по ногам.
— Женщина! Самодовольству твоему предела нет. Подожди. Голова нужна не только для разговоров, но и для поступков. А тут надо соображать. — Он полез в машину, вытащил лежавший у заднего стекла зонтик — трость с загнутой ручкой. — Настоящий джентльмен должен ходить с зонтиком — опорой в превратной судьбе.
Затем снова подошел к насосу, поставил ногу на педаль, а рукой уперся в зонтик-трость.
— Архимед говорил: дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир.
Действительно, появилась устойчивость, и Станислав более или менее успешно справлялся с работой.
Лариса чуть отошла, чтоб посмотреть издали на эту великолепную пантомиму: джентльмен, опираясь на трость, накачивает колесо. Она отошла и потому, что ей неудобно было перед всем изысканным обществом, перед всеми здешними энергичными, деловыми мужчинами, перед женщинами, имеющими, наверное, более приспособленных к жизни мужей.
Подошло довольно много людей — все ж какое-то необычное развлечение. Никто громко не смеялся. Советов не давали, близко не подходили. Станислав не обращал внимания на зрителей, продолжал невозмутимо качать, делая вид, что небрежно, а на самом деле с заметным усилием опирался на зонтик-трость. Иногда кто-то приглушенно прыскал в рукав. Из машины, что стояла неподалеку, вышла женщина с вязаньем в руках. Она, очевидно, нашла себе обычное развлечение на все время очереди, вроде бы занята, но не утерпела, тоже вышла посмотреть: это зрелище поинтереснее вязания. Или, может, руки устали, решила сделать передышку?
Стас спокойно занимался делом, равномерно нажимая и отпуская педаль, упираясь в землю зонтом, и временами только приостанавливался, чтобы разглядеть показание манометра.
— Валерий Семенович, познакомьтесь: мой муж, Станислав Романович. Он меня подменит на пару часов. Стас, а это сейчас мой самый главный начальник, хозяин нашего участка очереди, атаман сотни нашей, уж как его правильно называть, не знаю.
— Здравствуйте, Валерий Семенович. Рад под вашим руководством принять участие в столь перспективном мероприятии. Я вижу много людей, озаренных надеждой, и все, как я понимаю, хотят дружными рядами во главе с вами сделать ценное приобретение. Надежды сделают, может быть, и мою жизнь во вверенных вам рядах слаще.
Станислав Романович посмотрел вокруг, как бы пытаясь найти какое-нибудь неожиданное, необычное, пробегающее мимо нестандартное словцо или хотя бы некую ёрническую мысль. Не нашел. Может, просто замешкался произнести, и Лариса успела перебить его речь:
— Валерий Семенович, не пугайтесь. К его манере болтать быстро привыкают. Стас, вон тот юноша хотел с тобой поговорить. Ну, а я махну в больницу.
И унеслась.
Унеслась и машину увела. Негде и посидеть. Но юноша, жаждавший взять интервью у Станислава Романовича, с удовольствием предоставил ему место в своей. Только тем и можно объяснить, что Станислав так легко решился говорить, вещать о своем отношении к миру, культуре, интеллигенции.
Лариса тем временем приехала в больницу. В отделении были только дежурные, которые как раз, к счастью, не оперировали, а сидели в ординаторской, ели свои бутерброды, пили чай, точили лясы. Ответственный учил жить и работать молодых своих коллег.
— Здравствуйте, Лариса Борисовна.
— Нарци… Тьфу, черт! Привет! Что нового?
— Все о'кей.
— Как девочка? Вожжина как?
— Температура нормальная. Посмотрите больного в седьмой, после резекции четвертый день. Так все хорошо, но пульс частит, да и температура.
— Температура — вот и частит.
— Ну да. Все ж посмотрите.
Пошли посмотрели. Вроде ничего. Особенного беспокойства у нее резекция не вызвала.
— Лариса Борисовна, у нас в пятой с аппендицитом, третий день, у него будто психоз алкогольный начинается.
— Почему? Чем проявляется?
— Так-то все спокойно, но время от времени говорит, что мыши лезут из-под кровати.
— Чего ж говорить… Ясно, делирий. Спроста мыши не будут видеться.
— Вот и нам так кажется.
— Пьющий?
— А то! У жены спрашивали — алкаш. Каждый день поддает.
— Факт, делирий.
— Посмотрите, пожалуйста, Лариса Борисовна. Опять пошли.
Мужчина лежал спокойно. Глаза пустые, поблекшие, бегающие, белки с красными прожилками. Увидев врачей, резко приподнялся и возбужденно, высоким голосом обратился к ним:
— Что ж это такое, товарищи? Мыши в больнице. Вызовите вы этих крысобоев.
— Вызвали, вызвали. А у вас раньше так не было?
— Чего не было?
— Мышей, лягушек не видали?
— Вы что?! Видал, конечно…
— Ну ладно, успокойтесь. Вызвали, вызвали. Лариса Борисовна вышла в коридор.
— О чем говорить! Типичный алкогольный психоз, белая горячка. Просто так мышей видеть никто не будет. Вызывайте психиатра.
В общем-то он спокойный. Городской дежурный психиатр на такой случай не поедет, а нашего сейчас нет. Это уж их проблема. Психоз есть, делирий есть — наша обязанность вызвать психиатра . А там будет видно, звони в приемное.
— Алло!. Приемное? Это из хирургии говорят. У нас больной с белой горячкой. Вызывайте дежурного психиатра. Сейчас скажу фамилию… Что вы? В терапии психиатр? Скажите им, позвоните. Может, заодно. А то специально не поедут. Можно сказать, повезло и им и нам. Хорошо. Я тоже позвоню. Вдруг согласятся. Хорошо. Мы в ординаторской. И заведующая, скажите, тоже здесь.
— Ну вот и хорошо. Если придут, позовите меня. Я в кабинете буду.
Лариса пришла в свой кабинет, села в кресло, придвинула телефон и набрала номер.
— Игорь? Это Лариса… Ага. Стою, как дура… Сейчас там Стас, я из больницы. Игорь, ты не узнаешь в типографии, они к понедельнику сделают мне автореферат. Мне в эти две недели обязательно надо разослать рефераты, очередь на защиту подходит. Обязательно за месяц до защиты надо разослать. Понятно. Значит, в понедельник позвонить? Стало быть, сомнительно, что в среду я получу весь тираж? И до субботы не успеют? Так бы годилось, если быть уверенной. А то все вместе — и машина, и защита, и больные, и здоровые. Тоже, конечно, надоело все, но вещь необходимая. Стас? Стас в обычном порядке. Кольку вот только забросила… А что мама!
В дверь постучали.
— Лариса Борисовна, психиатр пришел.
— Ладно, Игорь, спасибо. Меня зовут.
Дежурный городской психиатр сидел в ординаторской с обычным для представителя этой профессии ироническим видом. На дежурствах их гоняют по всем больницам и часто напрасно; гоняют, когда обычные врачи (соматические, что в переводе означает «телесные») либо не разберутся, либо поддадутся обычной панике, как все обыватели при встрече с психическим заболеванием, или когда просто что-то не укладывается в их стандартные представления о человеческой душе. Поэтому психиатры и не любят ездить по больницам в ответ на телефонные вызовы. Но эти же панические звонки резко подняли градус их отношения к самим себе и к своей профессии. Потому-то они и усвоили такую поверхностно-ироническую манеру общения с врачами других специальностей, говорят с ними как бы с высоты своего экстраординарного, внечеловеческого понимания на фоне приземленного, банального мышления обычных клиницистов, пытающихся подняться от торса к мозгу.
Однако на этот раз, услышав от больного про мышей из-под кровати, увидев его лицо, глаза, манеру говорить, учтя сообщение жены, психиатр перестал иронизировать, а просто и по-человечески, не как Нибелунг, сказал:
— Наш. Увезем с собой.
В ординаторской, ожидая психиатра, врачи отделения, по обычаю, готовы были к долгим, нудным переговорам. Моментальное же, счастливое разрешение проблемы заставило всех полюбить друг друга и, уж во всяком случае, сделало участников беседы в ординаторской почти единомышленниками, даже друзьями.
Удовлетворенный соматиками, психиатр уехал, увозя больного. Лариса решила съездить домой.
Однако человек предполагает… Легко в больницу попасть, но… Относится это и к больным и к врачам. В ординаторскую вошла сестра.
— Опять больной из тринадцатой плохо. Боли опять.
— Это какая больная?
— Да это, Лариса Борисовна, та вот, которую вы смотрели, еще до очереди, что поступает третий раз. С терапевтом еще у вас дискуссия была.
— А что, в эти дни болей не было?
— Практически нет. Впервые с тех пор жалуется.
Эту женщину привезли к ним в третий раз со стереотипными болями. Раньше она лежала у них же в больнице, в терапии. Такие боли у нее бывали и в детстве. Лет в восемнадцать в связи с этими болями ей убрали аппендикс, решив, что это хронический аппендицит. Но приступы продолжались. Через несколько лет снова сделали операцию, думая глазом найти причину и революционным, хирургическим методом попытаться избавить ее от болей. Радости у хирургов было много, когда они обнаружили в желчном пузыре камни и ликвидировали очаг с полной уверенностью в успехе. Но вскоре боли возобновились. Больную лечили в терапевтических отделениях разных больниц от хронического воспаления поджелудочной железы. Когда Лариса впервые увидела эту больную, то заподозрила кишечную непроходимость. Коллеги, хирурги отделения, думали так же, но всех останавливала прошлая операция, при которой ничего, кроме камней в пузыре, не обнаружили, а теперь этого источника болей, конечно, нет. Приступообразный характер болей, анализы крови — все говорило о каком-то органическом процессе в животе. Лариса предполагала рецидивы спаечной непроходимости после прошлых операций. Но откуда спайки до первой операции?
Главный терапевт больницы два дня назад долго осматривал больную и еще дольше читал лекцию перед Ларисой и собравшимися врачами из своего и хирургического отделений, доказывая наличие хронического воспаления поджелудочной железы. Он говорил о том, как длительное время, сдетства находившиеся в пузыре камни, вызывая неоднократные воспаления пузыря, периодически нарушали отток желчи по протокам и привели к застою сока железы. «А это неминуемо привело к необратимым процессам в тканях железы, — говорил он. — Теперь каждое малое, нерегистрируемое нарушение диеты приводит к катастрофам, и я, конечно, не могу исключить, что когда-нибудь этот процесс приведет к глобальному катаклизму в организме, наступит омертвение поджелудочной железы со всеми трагическими последствиями вплоть до летального исхода. Однако я, как и вся мировая медицина, не могу предложить хирургам влезть в живот при столь эфемерных данных о наличии какой-либо деструкции в органах брюшной полости и категорически настаиваю на консервативном лечении. Лишь в случае появления выраженных признаков перитонита, гноя в животе или, как подозревают хирурги, полной спаечной непроходимости можно будет позволить себе решиться на операцию. У больной болит, но жива. Операция может привести к непредсказуемым последствиям, и даже удачное кусание локтей не остановит фатального течения болезни». Так, шуткой, он закончил свой пространный спич.
Лариса отнеслась к этим логическим построениям весьма скептически. Жизнь покажет. Много слов, даже если они красивы, еще не доказательство.
Но особых возражений не последовало, больной тогда стало легче, и все разошлись со своими мнениями.
И вот сейчас опять боль. Лицо у больной страдальческое. Глаза запали. Рвота. Живот вздут. Приступы повторяются каждые три-четыре минуты.
— Нет, ребята! Что вы мне ни говорите, а это типичные признаки непроходимости, и мы не имеем никакого права тянуть дальше. Нужна операция.
Дежурные согласились. Предлагал операцию начальник, и поэтому трудно сказать, согласились ли они искренне или просто начальству не возражали.
Ларисе было страсть как интересно, что же там в животе, и она, рискуя получить изрядную порцию нудно-ернического недовольства Станислава, стала оперировать сама. Ну, не уйдет же он из очереди! К тому же Лариса, кстати, без всяких к тому оснований, решила, что операция будет короткой, много времени не заберет. Особых оснований для такого расчета не было, но уж очень интересно — что там!
На операции конечно же оказалась непроходимость. У некоторых людей не исчезает в младенческом возрасте один проток, необходимый человеку до его рождения на свет. И он, оставшись, не исчезнув, нареченный Меккелевым дивертикулом, может в дальнейшем привести к любым неприятностям, самым неожиданным невзгодам и недугам. Может быть просто воспаление, может быть язва, может быть кровотечение, а может, этот вырост на кишке припаялся к другой кишке в виде спайки и периодически дает приступы непроходимости. Так и случилось. Вырост был необычно маленький, и, наверное, хирурги при прошлой операции его просто не заметили. К сожалению, бывает иногда. Лариса была обрадована и возбуждена удачей и своей профессиональной прозорливостью. Она предвкушала будущую беседу с терапевтом и горевала, что завтра ее здесь не будет. Впрочем, она ведь тоже ошибалась. Лариса Борисовна торопилась: быстро разрезав спайку, удалив вырост, оставила зашивать живот коллегам и на крыльях успеха, абсолютно пренебрегая мужниными недовольствами, решила заехать домой.
Николай спал. Мама быстро собрала Ларисе поесть. В этот раз она не спешила, как раньше, — сидела спокойно на кухне и ела.
— Ты знаешь, Ларисонька, хотела сегодня купить полочку на кухню — не успела.
— Да зачем нам полочка? Ее и вешать-то некуда.
— Полочка нужна. На кухню нужна. Вот такая же, как эта… Металлическая.
— Зачем?! Ее же вешать некуда.
— Как некуда, когда она нам очень нужна.
— Подкупает логика. Да пусть тысячу разнужна! Куда ты ее повесишь?
— Ты не кричи. Говори спокойно.
— А я и не кричу. Куда ты ее повесишь?
— А вот сюда.
— Да это ж некрасиво будет.
— Почему некрасиво? Очень нужно.
— Да ты посмотри, какая здесь стена! Какая ж тут полка? Ты думаешь, когда говоришь-то?! А? Для вас всех целесообразность выше красоты.
Телефонный звонок счастливо оборвал разгоравшиеся прения.
— Лариса Борисовна…
— Что случилось?
— Да ничего, не волнуйтесь, с ней все в порядке, проснулась уже, дышит хорошо, а вот другой скандал… Смех, впрочем, но неприятно.
— Не тяни. Говори, что?
— Больного-то, что увезли психиатры…
— Ну и что! После операции много дней прошло. Ничего быть не может.
— Не в этом дело, Лариса Борисовна. Мыши.
— Что мыши? Да не изрекай ты, словно пифия. В чем дело?
— Мыши в палате. Сам видел.
— Мыши?! У нас?! Спятил?
— Лариса Борисовна! Сам. Своими глазами видел.
— Анекдот! Цирк! Срочно позвони психиатру.
— Да ну, правда же! Сам видел, своими глазами.
— Да я верю. Психиатру сказать надо, а то ведь он тоже в грязи вываляется. Все лажанулись. И утром сообщите в хозчасть! Только этого нам не хватало.
Лариса медленно ехала по темному городу. Приятно катиться не торопясь: никаких машин вокруг, никакие внешние обстоятельства тебя не подминают — езжай да думай.
Почему вдруг позволила себе слово «лажанулись» из современного молодежного жаргона? Вообще-то не совсем современного. Еще со студенческих лет она помнила это слово, но тогда его употребляли только лишь как существительное — «лажа». Жаргону в основном отдает дань молодежь. Раньше, казалось ей, были сленги профессиональные, блатные, детские и школьные, студенческие и молодежные, музыкальные, спортивные, а сейчас создается впечатление, что у каждого поколения свой жаргон. Нивелировка на возрастном уровне. С другой стороны, при злоупотреблении жаргоном теряется индивидуальность речи, а вот, скажем, Колины товарищи разговаривают все по-разному. Каждый по-своему. Лариса вспомнила какую-то статью о рыбьем языке. Оказывается, рыбы переговариваются, и рыбий язык в стае, в косяке менее выразителен и менее разнообразен, чем язык одинокой рыбы… Индивидуальность. Вот и ребята, наверное, в классе все вместе разговаривают однотипно, но дома по-другому, по-разному. А как говорит она, Лариса, в больнице?.. Как рыба в косяке… Вскоре она была у себя в очереди.
Тем временем в машине газетчика состоялась дискуссия между хозяином помещения и Станиславом Романовичем.
Собственно, о том, что это интервью, а не дискуссия, пока знал лишь журналист. Станислав же просто разговаривал с подвернувшимся собеседником — и все.
Они сидели в машине и вели треп, посасывая пиво из бутылок.
— Люблю это пойло, — сказал Станислав, оторвавшись от горлышка. — И правильно сказано, что надо развивать эту отрасль малоалкогольных напитков. Когда человек жаждет, все силы у него уходят на поиски источника. На борьбу с жаждой.
— Борьба — уже дело, уже прогресс.
— Вы правы. — Станислав ответил ему задумчивым взглядом ученого-теоретика. — Но борьба за источник отнимает много времени, не остается свободного на поиск, на культуру. Нет времени почитать, подумать. Тогда — регресс, застой. А постоянная жажда создает элементарную психологию, для которой самое обычное проявление — злость.
— От такой элементарной нехватки?
— Элементарное рождает элементарное.
— Юмор!
— Что вы! У меня нет чувства юмора.
— Чему же вы радуетесь?
Станислав Романович опять задумался и опять, наверное, как ученый-теоретик стал прикидывать количество и качество элементарного в собеседнике.
— Человек, у которого отсутствует чувство юмора, лжет с большим трудом, чем юмором одаренный. Человек без юмора слишком серьезно относится к словам.
— Сложно что-то. Не пойму.
— Отнюдь! Элементарно.
— Элементарно! Мы, по-моему, слишком часто употребляем это слово.
— В вас говорит редактор. И хорошо: вы всюду на работе, всегда на посту, настоящий профессионал.
— Спасибо. Вы иронизируете?
— Упаси господь. Я не люблю и иронию. Она не помогает, она все скрывает.
— Может, вы что-то хотите скрыть?
— Может. Я скрываю свои научные идеи от…
— А ненаучные идеи свои вы тоже скрываете? Станислав долго молчал, переливая пиво из бутылки в рот, потом просветленно посмотрел на молодого человека.
— Никогда.
— Тогда вот, без юмора, скажите…
— Я же сказал, что я человек без юмора.
— Вот и скажите, как обществу стать лучше? Какова роль культуры?
— Без юмора?
— Без!
— Ну!.. Без юмора уже Толстой это сказал.
— Толстой писал большие романы и давно. Мы за это время как-никак шагнули вперед, сильно изменились.
— Изменились? Шагнули — да, изменились мало. Да и не только романы он писал. Разве можно что-нибудь сказать новее, чем один из его постулатов? Нет. Гипотеза. Или, еще лучше, — концепция. Впрочем, он сам думал, что это аксиома, трюизм.
— Сколько красивых слов!
— Вот опять редактор. Я просто взял старые слова, которые тоже не изменились, как и люди.
— Так какой трюизм он сказал?
— Чтобы общество становилось лучше, надо, чтобы люди, его составляющие, становились лучше. Как для того, чтобы нагрелась вода в чайнике, надо, чтобы нагрелись все ее капли.
— Но кто-то должен зажечь огонь?
— Огонь зажигается в человеке с жизнью. А что, если мы еще по бутылочке? Нас не осудят?
— Кто же осудит за пиво, если вы не за рулем!
— И то. Золотые слова. Может, жизнь, природа и высшие силы мне помогут, и я никогда не буду за рулем.
— Не любите?
— Пиво люблю.
— Никогда не водили?
— Упаси природа, жизнь и высшие силы, — покривил душой Стас.
— Ну и что ваш чайник и капли?
— А ничего. Люди сами себя должны улучшать, улучшать, избегая элементарной, прошу прощения за повтор, логики и психологии. Улучшать себя, а не соседа.
Станислав Романович стал следить глазами за бурной деятельностью Валерия Семеновича, перебегавшего от одной группки своих людей к другой.
— Но почему же не помочь соседу? Помогая соседу, улучшаешь себя.
— Я не против. Я говорю: не занимайтесь улучшением соседа. Помогайте ему. Вон ваш сегодняшний начальник. — Стас кивнул в сторону Валерия Семеновича. — Он помогает, должно быть, но не улучшает. Он полезен и сам становится лучше.
— А взять у вас серьезное интервью можно?
— Только серьезно и говорю: я человек без юмора. Серьезно. Только серьезно. Приходите, посидим за столом, выпьем пивка и ни-ни другого чего-нибудь. Ну, а сейчас, здесь? Чего время терять?
— Это не серьезно. Не будьте таким экономным. Вон, смотрите, по-моему, перекличку начинают.
Проверка прошла весело, с прибаутками, комментариями и хохотом. Ко второй половине списка кто-то притащил магнитофон, и после каждой фамилии раздавался туш. В конце переклички, при последних бравурных звуках появилась Лариса. По какому поводу торжество? Стас объяснил ей все величие и всю значимость момента.
— Есть будешь, Стас? Кофе принесла.
— А пива?
— Машине противопоказано.
— Иди корми своего атамана.
— Он не атаман он есаул. Все равно. Все бездельники. Сколько времени ухлопаете и на что?!
— Ну хорошо, хорошо. Выпил, что ли?
— Не исключено. Все вы тут стали дружные такие, общественные, а тронь сейчас каждого за карман.
— Что ж ты пил? Ничего здесь нет. Неужто с пива?
— Тоже вопросы задавать? Интервью захотела?
— Что ты злобишься, будто голодный, а не только опьяненный?
— Ладно тебе со своей копеечной моралью!
— Парень хотел использовать время. Вполне похвально. Не бездельник.
— Юмор ему необходим. Для мозговой лабильности и упрощенных компромиссов.
— Ну ладно, Стас, ты, наверное, и до пива что-нибудь выпил. Давай я тебя домой отвезу. Стас, у меня к тебе просьба. Завтра днем замени меня, пожалуйста, часа на два: приехал мой оппонент из Ленинграда. Надо с ним обязательно увидеться.
— Все вы так. Дай тебе ноготок — ты голову откусишь.
— Хорошо, не надо. Попрошу еще кого-нибудь.
— Придет завтра, придет мысль, придет решение.
— Господи! Садись, отвезу тебя. Минутку только обожди.
Станислав, усевшись на заднее сиденье, стал зло смотреть на очередь машин, на очередь людей, потом что-то пробормотал самому себе, вытащил из кармана плоскую металлическую фляжку, сделанную ребятами из экспериментальных мастерских, и отхлебнул.
— Валерий Семенович, товарищ хорунжий, дозволь благоверного домой свезти и тут же назад. Кофе уже доставила.
— Давай, Нарциссовна…
— Борисовна!
— Ты же путаешь мои звания, должности, положение. Квиты. За взятку в виде кофе и всего, что к нему полагается, даю вам, мадам, тридцать минут максимум.
— Это не взятка.
— Ну? А что это?
— Взятка — это когда совершается должностным лицом должностное преступление, — сказала как выученный текст.
— Узнаю ответы на упреки по поводу коньяков, конфет и цветов от больных, — тоже с усмешкой, но благодушной.
— И даже если не только цветы и конфеты. Мне, например, впору вместо них талоны на бензин брать. И все равно это не будет взяткой.
Лариса почувствовала неведомо откуда появившееся раздражение. Однако уже в следующее мгновение, взяв себя в руки, поняла, что наплыв этот скорее всего связан не с сиюминутной ситуацией, а просто с общим беспокойством, отсутствием времени, призрачностью нынешней цели, с больной, с мышами, со Стасом. Она обругала себя уже в который раз, что не выдерживает, заводится, когда видит Станислава во второй половине дня, хотя давно уже абсолютно ясно: Стас добрый, честный, веселый, доброжелательный в основном утром, реже — днем, почти никогда — вечером. Пора привыкнуть и не раздражаться.
Когда она подошла к машине, Станислав спал. Лицо его было бессмысленным, беспомощным, бесхарактерным.
Жаль.
Как женщина оглядывает себя в зеркале перед выходом или при входе куда-либо, так же и автовладелец окидывает взглядом свою машину, заперев и чуть отойдя поодаль, или, наоборот, перед тем как сесть в нее. Лариса, должно быть, оглядывала машину чаще, чем себя в зеркале. Вот и сейчас, перед тем как сесть за руль, она обошла ее со всех сторон и обнаружила, что заднее правое колесо значительно спустило.
Как-то неловко ей было накачивать колесо на виду у всей очереди, когда муж спит, сидя в машине. Но она была реалистка и не думала, что сумеет разбудить его.
Лариса открыла багажник и, нарочно производя как можно больше шума, стала доставать насос. Нехитрый прием оказался эффективным.
— Ты что так шумишь? Бедному выспаться — ночь коротка.
Шея Стаса лежала на краю наполовину опущенного стекла, голова, как бы свисая, торчала из машины.
Насос распластался у колеса на затоптанном, грязном снегу раслапистой, словно приготовившейся к прыжку лягушкой.
— Да ты сначала посмотри, сколько атмосфер. Может, и качать не надо. — Шея Стаса вытянулась, голова отодвинулась от стекла и вывернулась назад, лицом к багажнику. Но Ларису даже это зрелище не рассмешило: еще неудобнее перед всеми, если он не спит, а дает указания своей висящей и качающейся головой.
— А нельзя ли без советов?
— Зачем же качать напрасно?
— Тебя довезти, значит, а качать после, когда одна останусь? Помог бы лучше.
— Что за причина для раздражения? Пожалуйста. Давай помогу.
Он подошел к насосу, возложил ногу на педаль и с силой нажал. Педаль пошла вниз, затем вверх. Стаса отбросило назад, и насос перевернулся набок.
Лариса засмеялась:
— Что, Стасинька, сил не хватает? Пьянству — бой?
— Не сил, а устойчивости.
Он нагнулся, поставил насос, и все повторилось.
— Ну ладно. Давай я. Это тебе не по зубам… не по ногам.
— Женщина! Самодовольству твоему предела нет. Подожди. Голова нужна не только для разговоров, но и для поступков. А тут надо соображать. — Он полез в машину, вытащил лежавший у заднего стекла зонтик — трость с загнутой ручкой. — Настоящий джентльмен должен ходить с зонтиком — опорой в превратной судьбе.
Затем снова подошел к насосу, поставил ногу на педаль, а рукой уперся в зонтик-трость.
— Архимед говорил: дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир.
Действительно, появилась устойчивость, и Станислав более или менее успешно справлялся с работой.
Лариса чуть отошла, чтоб посмотреть издали на эту великолепную пантомиму: джентльмен, опираясь на трость, накачивает колесо. Она отошла и потому, что ей неудобно было перед всем изысканным обществом, перед всеми здешними энергичными, деловыми мужчинами, перед женщинами, имеющими, наверное, более приспособленных к жизни мужей.
Подошло довольно много людей — все ж какое-то необычное развлечение. Никто громко не смеялся. Советов не давали, близко не подходили. Станислав не обращал внимания на зрителей, продолжал невозмутимо качать, делая вид, что небрежно, а на самом деле с заметным усилием опирался на зонтик-трость. Иногда кто-то приглушенно прыскал в рукав. Из машины, что стояла неподалеку, вышла женщина с вязаньем в руках. Она, очевидно, нашла себе обычное развлечение на все время очереди, вроде бы занята, но не утерпела, тоже вышла посмотреть: это зрелище поинтереснее вязания. Или, может, руки устали, решила сделать передышку?
Стас спокойно занимался делом, равномерно нажимая и отпуская педаль, упираясь в землю зонтом, и временами только приостанавливался, чтобы разглядеть показание манометра.