— Почти две атмосферы. Можешь принимать работу.
Он сам молча убрал насос, обошел машину, подавил ногой на другие три колеса, затем закинул зонтик к заднему стеклу и погрузился в машину. Когда Лариса села за руль, он уже спал.
Он не просыпался и в дороге. На поворотах голова перекатывалась справа налево, слева направо, пока не привалилась к двери.
Все же какое счастье, что есть машина — нечто отвлекающее, помогающее, наконец, просто радующее.
Впереди красный сигнал светофора стал немного расплываться. Лариса смахнула слезу и начала притормаживать. Слева послышался громкий нарастающий шелест быстро несущейся машины. В зеркале она увидела большую черную спецмашину и подалась правее, но, по-видимому, недостаточно быстро, так как с неба раздался радиоголос: «Примите вправо!» Пустая, с одним только водителем машина пронеслась мимо. Должно быть, это шофер прокричал ей предостережение.
Станислав спал, покачиваясь, уже совсем мирно.
Главная магистраль почему-то была перекрыта, и милиционер направлял машины на маленькую, узенькую параллельную улочку, где, несмотря на ночное время, скопилось довольно много автомобилей. Ехали медленно, сплошным потоком, и можно было лишь удивляться такому количеству автолюбителей в столь неурочное время. Возможно, большинство были где-то тоже остановлены и только сейчас прорвались. Когда Лариса выехала из-за угла на этот путь, она вдалеке увидела машину, стоявшую носом к потоку и мигавшую подфарником. Никто из проезжавших не хотел остановиться и пропустить ее.
Шел сплошной поток.
— Ты подумай, Стас, так ведь до скончания века простоит. Пока река не высохнет.
Стас спал.
Почти поравнявшись с молящей машиной, Лариса притормозила и стала делать знаки рукой: дескать, быстрей, быстрей. Водитель, видимо, не ожидал подобной интеллигентности, вежливости за рулем, и не разглядел. Ночь! И тут же раздались нетерпеливые гудки. Все требовали немедленного движения, игнорируя Ларисины альтруизм и доброжелательство.
— Торопят. Хотя видят, что тот иначе никогда не дождется!
Стас спал.
Машина сзади продолжала медленно надвигаться, не прерывая гудка. Лицо водителя было плохо видно в зеркале, но все же она понимала: он что-то кричал, размахивая одной рукой, а другой, придерживая баранку, давил на сигнал. Готов свою машину вдребезги разбить, лишь бы восстановить справедливость! Весь город разбудить готов, лишь бы восторжествовала логика прямолинейного движения. Только бы его быстрей пустили по прямому, стало быть, главному пути.
Наконец водитель, стоявший справа, сообразил, оценил непредсказуемое в этих условиях действие Ларисы и влился в общий поток. Гудки смолкли. Прежний темп восстановился.
Стас спал.
Когда они выехали на большую дорогу, нетерпеливый витязь, шедший сзади, обошел ее, погудел, потом погрозил кулаком, покрутил пальцем у виска, при этом его чуть не стукнула встречная машина, махнул рукой и умчался с праведным видом оскорбленного поборника логики и порядка.
Лариса не убавляла, не прибавляла газ, а спокойно продолжала ехать, с электронной точностью соблюдая взятую скорость, не отвлекаясь даже на мысленную дискуссию с этим уверенным в своей правоте водителем. Но одному она радовалась определенно: не слышит слов, которые опрокидывали на ее голову владельцы обгоняющих машин, вынужденные чуть уменьшить свою скорость из-за ее вежливости. Она поехала медленней, в ритме плавных раздумий не по существу: «Сколько недоброжелательства на дорогах! Орут, гудят, ругаются, обгоняют, рискуя жизнью, машинами, своими, чужими… Лишь бы опередить, не уступить, быть первым, быть раньше. Неужто все спешат, всем некогда? Нет у нас в наборе водительских жестов эквивалентов просьбы, извинения, благодарности».
Она увлеклась машинно-дорожными мыслями, осуждениями, обобщениями, ехала чисто автоматически, с той же электронной невозмутимостью и равномерностью и не увидела милиционера с измерителем скорости в руках, который тоже с электронной невозмутимостью и точностью определил, что скорость Ларисиного движения значительно возросла и из допустимой стала решительно осуждаемой.
— Здравствуйте. Инспектор Семенов. Попрошу удостоверение. Превышаете скорость, товарищ водитель.
— Виновата, товарищ инспектор. Тороплюсь очень. Стою в очереди на машину.
— Что ж… тем не менее. Посторонние обстоятельства не должны влиять на дорожную обстановку. Водитель обязан быть внимательным и следить за показателями езды. — Он раскрыл водительские права, молча прочел и добавил: — Лариса Борисовна.
— Виновата, товарищ инспектор.
— Заберите из удостоверения ваши визитные карточки. Зачем они здесь?
— А как же? Вы представились, фамилию, должность назвали, а меня не спрашиваете, в правах — лишь фамилия.
— Для меня вы без должности — только водитель.
— Поскольку мы все работаем, без должности нет человека.
— Что же делать будем? Как наказывать будем? И кто вы вее ж по должности, по вашей карточке? Так, заведующий хирургическим отделением. Что ж, Лариса Борисовна, на лекцию пойдем?
— Да уж пожалейте, товарищ инспектор.
— Пожалеть?!
— Правда, если вы ко мне попадете, я-то не пожалею. — Это была дежурная реплика Ларисы при встречах с инспекторами ГАИ.
Инспектор засмеялся:
— Вы-то не пожалеете, это точно! Ну хорошо, разрешите взять вашу карточку, может, пригодится когда?
— Разумеется, берите. Лучше не надо, чтоб пригодилась, но если что… Добро пожаловать.
— Ладно. Можете ехать, Лариса Борисовна. Лариса взяла права.
— Спасибо, товарищ инспектор. — И пошла.
— Простите, Лариса Борисовна, вы не довезете меня до площади?
— Пожалуйста. Садитесь. Они подошли к машине.
— О! С вами кто-то едет?
— Неважно. Это муж.
— Что, поддал?
— Угу.
— Нормально. Они сели. Стас спал.
— Прилично поддал, наверное?
— Устал. В очереди целый день. Скажите, товарищ начальник, а почему вы стоите на виду? Каждый увидит и, если гонит, скорость сбавит.
— Милиция существует прежде всего для предупреждения нарушений, преступлений, а не для наказаний. Значит, мы должны стоять на виду, чтоб все видели и знали: мы бдим, нарушать нельзя. Предупреждаем — стало быть, несчастных случаев будет меньше, а водители — более внимательными. Внимательность на дороге — главное. Вот здесь, пожалуйста, остановитесь, я выйду. Спасибо вам. Дай Бог нам не встречаться.
— Верно, товарищ инспектор. Куда вы? Тут нельзя выходить.
— Да ничего. Не волнуйтесь, Лариса Борисовна. Мне можно. Счастливо вам.
Лариса взялась за баранку, нажала на педаль, перевела рычаг и улыбнулась. Едет, улыбается. Чему? Проснулся Стас, огляделся:
— Еще не приехали?
— Нет. Скоро.
— Ты чего это лаконична, словно гений?
— Сиди спокойно.
— По-моему, женщина, ты горячишься.
— Забот много. Еще с типографией волынка — реферат надо быстро отпечатать. А тут эта запись. Еще простоим зря. Дадут, например, только сто машин — и привет. Полное поражение.
— Ну и что? А ты подготовься — подготовься к поражению. — Станислав засмеялся. — Побеждать, выигрывать легко, выигрывать умеют все, а научись, кума, проигрывать — вот задача нечеловеческая: учиться проигрывать, учиться поражениям.
— Стыдно, Стас. Это банальность. Сглотнуть поражение легче, чем сохраниться при победе, при выигрыше. Ты же говорил, что человека надо проверять на успехе.
— Тоже не очень оригинальная мысль. Но в основном все это относится к женщинам. Женщина все может вынести, выдержать, а вот успех для нее труден. Даже больше: проверку лаской она не выдерживает, в грязь превращается.
— Оригинал! Протрезвел, что ли?
— Все равно все бабы — животные.
— Не протрезвел. Эдакая неуемность тривиального мышления.
— Иронизируешь. Истину можно и повторять. Вас всех лаской проверять надо, кто сколько выдержать может.
— Текст сначала идет вроде ничего, человеческий, а потом, глядишь, опять твоя обычная пьяная злость.
— Это не злость. Это ярость расторможенного нравственного человека.
— Нравственного! Господи! Пить — это нравственно, по-твоему?
— Иногда. Особенно если вино хорошее, а закуска вкусная.
— Утром, пока ты трезв, нет человека лучше тебя. Мне бы такую работу найти, чтоб к вечеру из дома уходить…
— И меня бы устроило. Уйди с заведования.
— Степень твоего эгоизма беспредельна. Что ж останется мне?!
— Дом. Руководство семьей. Колька.
— Колька да мама! Попробуй выживи между ними. Ты мужик, ты и руководи!
— Кто ж эгоист?
— Вылезай. Я домой не пойду. В очередь поеду.
— Салют.
— Прямо домой иди.
— Это уж пардон. Так сказать, уж что пардон, то пардон. Довезла — езжай. А я остаюсь хозяином своего времени и больше ничьим хозяином быть не хочу.
— Ладно скоморошничать, Стас, помни, я на тебя завтра рассчитываю. К оппоненту мне.
Лариса не стала слушать ответ.
— Валера, кофе будем?
— Еще как! И поесть тоже будет?
— Все есть.
— Мадам, вы нам мать родная и благодетельница.
— Хорошо, хорошо. Подобным юмором накормлена сверх меры. Ты помнишь, Валера, что завтра меня муж подменит?
— Во-первых, не помню, забыл нарочно. По Фрейду.
— По Фрейду — так не нарочно, а подсознательно.
— Значит, забыл подсознательно, не нарочно. Я к тому: зачем мне муж твой, когда ты сама здесь?
— Горячишься, князь кавказский.
— Что ты так часто горячность поминаешь?
— В семье так принято.
— Ты ж не в семье — в обществе, в коллективе.
— Ну ладно. Слушай, Валера, ты уже тут всех знаешь, где кто работает…
— А что?
— Да не очень уверена, что в типографии мне реферат отпечатают в срок. Тут никого нет из типографий?
— Порыщем. Вроде не замечал. Ребятам скажу, они шустрые, вирильные.
— Вирильные? Это как понимать?
— Мужественные. Говорят, что такой смысл.
— А для чего мужественность нужна в таком деле?
— Всюду проникать. Лариса засмеялась.
— Ну и представления о мужественности. Значит, от «вир». А я бы сказала — от слова «вирус» Бог с ними, как их ни называй, но имей в виду мою просьбу Хорошо?
— Ладно. Мои люди из дальних рядов сообщают, что серьезно обсуждается план вытеснения нашей сотни.
— Вы что, с ума посходили?
— А что? Мужикам не пристало лишь на месте топтаться да переклички устраивать. Необходимо дать выход энергии.
— Драться, что ли? Из-за чего?! Это не по-божески, не по-человечески! Из-за вещей?
— Бога нет.
— Не по-человечески.
— Жить надо для себя.
— Уму непостижимо. И когда?
— Постижимо. Постигай, доктор, постигай, Нарциссовна, жизнь. Заперлась в своей операционной да за мужниной спиной живешь, толкаешь пустопорожние речи. Жизнь не в белых перчатках делается.
— Учитель жизни! И что ж вы, ждете, готовитесь?
— Нет еще. Ждем информацию. Думаю, к утру что-то выяснится, к концу темноты.
— Лариса Борисовна! Здравствуйте.
— Привет, газета.
— Здравствуйте, Валерий Семенович. С вашим мужем, Лариса Борисовна, кашу не сваришь.
— Зато пива выпьешь.
— Это было. Но мне ж интервью надо, Лариса Борисовна. Может, все же вы сами, а?
— У меня голова не тем забита.
— Газета, не привязывайся. Слышь, у доктора голова не тем забита. Слушай, ты не знаешь, здесь никого нет из типографии?
— Зачем?
— Срочно надо автореферат диссертации напечатать. У доктора голова рефератом забита. А если в типографии газеты сработать дело?
— Давайте, Лариса Борисовна, интервью, а я поинтригую у нас.
— В большой типографии быстро не сделают. Да и потом, что я, сумасшедшая, — давать интервью перед защитой? Наша каста этого не любит. Мне сейчас надо тихонечко сидеть. — Лариса улыбнулась, будто что-то вспомнила. — Как мышке сидеть — лишь ушки торчат. Не то черных шаров накидают.
— Добро, Нарциссовна. Спасибо за еду, пошел в обход. — И они оба ушли.
Лариса включила двигатель, печку, села на заднее сиденье, поджала под себя ноги и решила думать о защите, о диссертации, о жизни своей. Но разве может кто-нибудь запрограммировать свои мысли? Они крутились только вокруг очереди. И действительно, ситуация необычна, необычно и странно сближение всех этих людей, не имеющих, казалось бы, никаких точек соприкосновения. Все вроде разобщены и заботятся только о себе, о своем месте в этой очереди, о своем благополучии, о своей конечной цели — машине, и, с другой стороны, взаимопомощь, какая-то спайка, желание помочь друг другу, выстоять и всем вместе дождаться, добиться желанного. Так бы и думала она об этом, если б не счастливая особенность человеческого мозга переливать вдруг весь поток своих мыслей в русло иных проблем при появлении нового феномена в поле зрения или слуха. Таким раздражителем стал один из коллегочередников, делавший свою, видно, ежедневную оздоровительную пробежку «от инфаркта». «Весь мир скоро очумеет и будет так носиться: с носка на пятку, с носка на пятку, трусцой, трусцой с носка на пятку, а потом вприсядку станут…»
Лариса уснула.
Разбудил ее помощник Валерия, юный таксист Кирилл, пришедший с каким-то дородным мужчиной.
— Нарциссовна…
— Борисовна.
— Валерий сказал, что вам нужен этот товарищ из четвертой сотни.
— Мне? Зачем?
— Доктор, начальник сказал, что вам типография нужна срочно.
— А! Да, да. Очень нужна.
— Я директор типографии. Маленькой, правда, но авторефераты мы делаем часто.
— И быстро?
— Быстро не быстро, но за неделю сделаем, а то и раньше.
— Ох, спасибо! Простите, как вас зовут?
— Павел Дмитриевич.
— Павел Дмитриевич, и когда это можно будет?
— Приезжайте завтра с утра.
— Завтра с утра! О чем вы говорите?
Павел Дмитриевич как-то странно улыбался, и Лариса решила, что он нарочно ей это предлагает, чтоб очередь перед ним уменьшилась хоть на одного человека.
— Ко мне оппонент приехал из Ленинграда. Никак не смогу.
— Ну после воскресенья. Я вам свой адрес оставлю и телефон.
Лариса разозлилась на себя, огорчилась, замолкла: «Надо все же жить с презумпцией — все люди хорошие, все хотят добра. А у меня как до дела, так вылезает кувшинное рыло. Ведь вполне благожелательный дядечка. С чего же я так взъелась на него? Что случилось со мной? Или я всегда такая?»
— Ладно, доктор, насчет реферата мы договоримся. У меня к вам будет встречная просьба, чисто медицинская.
— Всегда к вашим услугам.
— У жены моей вены расширены на ногах. Говорят, оперировать надо, а мы сомневаемся. Не посмотрите ли? Посоветуемся.
— Бога ради! Конечно. Хоть советовать, хоть оперировать.
— Ну, значит, договорились по всем фронтам. Я к себе побегу.
Таксист остался в машине.
— Кирилл, кофе хочешь?
— Да, пожалуй. Выпью, пожалуй. Спасибо.
Лариса налила ему из термоса кофе, дала какие-то бутерброды, прикрыла глаза и вновь задумалась: «Хорошо бы раздеться — и в постель. Вытянуться, натянуть одеяло до зубов. Вытянуться, сложить руки на груди и заснуть. Раньше я всегда спала на боку, клубочком свернувшись, а теперь — всегда вытянувшись на спине. Возрастные изменения, наверное. Свернуться на боку — это еще возвратное стремление к прошлому положению человеческого плода. С годами человек привыкает, отдыхая, лежать на спине, как бы приноравливается к своему будущему, он уже тянется к будущему, к неизвестному — известному лишь по положению на смертном одре».
Лариса открыла глаза. Кирилл держал в руках пустую чашку и задумчиво смотрел сквозь стекло. О чем-то надо было говорить.
— Это у вас первая машина будет, Кирилл?
— Конечно. Откуда ей быть не первой?
— Ты пьешь?
— Нет. У нас многие пьют. А я нет. Машину куплю.
— Да, уж кто пьет, машину не купит.
— Я вот один живу, не женат, не пью, деньги подкопил — куплю.
— Долго копил?
— Сколько копил — столько копил.
— Извини.
— Что извини?
— Что вопрос задала бестактный.
— Почему бестактный?
— Лезу не в свое дело.
— И не буду пить. Еще гараж надо. Машину-то я знаю, сам буду с ней заниматься.
— А работа ваша считается тяжелой?
— Как сказать? Четырнадцать часов за баранкой… Когда на дороге спокойно, ничего. А то, бывает, злишься.
— На кого?
— Да ни на кого. Или на пассажиров. Или иногда… Едешь, и вдруг обгоняют или, наоборот, проехать не дают, толкутся, тянут, а тут спешишь. Ну и злишься.
— А кто мешает?
— Частники. Я вот ехал позавчера, дорога прямая, свободная. За мной «Жигуленок» частный чешет. Я быстрей — не отстает. Я еще — сидит на хвосте. Я газку прибавил, а он прицепился — и все тут. — Кирилл оживился, глаза заблестели. — Смотрю, колодец канализации открытый впереди, я — раз! — и над ним проехал. Мне-то видно было, и «Волга» широкая. Проскочил, а он попался. Не знаю уж, что с ним. Уехал.
— А разбился бы?
— Ну да! А чего ж он сел на хвост? Не положено. Дистанцию держи, если за руль взялся.
— Да как же так, Кирилл? Если и не разбился, легко ли ему чинить? Ой! Совсем забыла. Надо мне девушку из парикмахерской найти, живот что-то у нее болел. Пойду искать. Ты посиди здесь, Кирилл.
— Нет. Тоже пойду. Свою машину запирать надо, на других оставлять не годится!
Они вышли. Лариса закрыла машину и двинулась вдоль очереди. Через несколько шагов она обнаружила свою возможную больную около машины, из которой неслась музыка, современная ритмическая музыка, по мнению Ларисы, неподходящая для спокойного слушания и прекрасная для танцев. Девушка стояла спокойно, чуть притопывая ногой. Судя по лицу, она блаженствовала, и маловероятно, что у нее болел живот. Судя по лицу.
— Добрый час, — почему-то необычно для себя сформулировала приветствие Лариса.
— Здравствуйте, Лариса Борисовна. Все в порядке. Ничего не болит. Можете спать спокойно, доктор.
Лариса ничего не ответила и пошла к своей машине. По дороге она встретила Валерия Семеновича.
— Если начнется операция оттеснения, я свистну и замигаю фонариком.
Лариса кивнула, снова ничего не ответила, уселась, как прежде, опять включила печку и совсем уже было заснула, как пришла Тамара.
— Садись, Тамарочка, пей кофе, ешь — все тут. — Лариса показала на сумку. — А я — спать.
И как будто вырубили свет, вырвали рубильник, — тьма, нету ничего, отключение сознания. Это сон усталости, без сновидений, еще не отдых. Потом появился свет, какие-то фигуры, образы — это уже сны, отдых. Какая-то кровать, человек на ней лежит вытянувшись, то ли она сама, то ли Стас, и мыши, мыши из-под кровати, все больше, больше. Она вскочила… Или Стас. Бежать некуда — всюду мыши. Потом явился психиатр с дудкой, заиграл что-то, и они пошли за психиатром — то ли Стас, то ли она, то ли оба. А потом уже только она — в Домодедове на летном поле; мороз, ветер бьет по щекам, слезу вышибает, а с ней то ли Стас, то ли Валера. Нет, наверное, не Стас. Кто-то дома остался, кто-то дома ее ждет, конечно, то ли Стас то ли Валера? Они полетят куда-то через этот мороз, то ли в Ташкент, то ли в Баку. Зачем? Кто-то их ждет там, то ли во Фрунзе, то ли в Душанбе, где-то у них будет дом, где-то она будет жить с ним то ли неделю, то ли три дня. Понятно, это Станислав. Зачем?! Со Станиславом могут и дома жить. Может, Валерий? Едут с Валерой. У трапа длинная очередь — проверяют билеты. Мороз, ветер, слезы, толпа, толкотня — каждый хочет скорее в тепло. Суета людская. Кто-то кричит, чтоб пустили вперед с детьми. Идут дети. Дети, дети. Ее отталкивают. Вот она уже на трапе, тянет вперед свой билет, а ей говорят, что нечего пустые билеты давать — нет ни имени на нем, ни паспорта в руках, и рейс никому не известен. Кто-то отпихнул ее, то ли Валера, то ли Стас, а кто защищает — вроде Стас или Коля. Она бежит от трапа по полю — в ветре, в морозе, в слезах — домой, домой, где кто-то ждет ее. Самолет начинает шуметь, свистеть…
Лариса просыпается: да, это был сон со сновидениями, сон настоящий, сон отдыха.
Свист повторился. Лариса огляделась. В стороне мигал фонарик. Рядом одна за другой стучали захлопывающиеся дверцы машин: тук, тук, тук, тук… Как выстрелы. Люди темными тенями устремлялись от машин к очереди и растворялись где-то там, в стороне мигающего фонарика. Вот и фонарик перестал мигать. Замер. Может быть, лежит, немигающий, постоянно горящий на земле, в снегу, в грязном месиве…
— Тамара! Бежим! Там что-то случилось…
Возле очереди было шумно. Бежали люди и со стороны. Толпа увеличивалась, росла, вокруг сотни скапливались чужие люди. Кто-то зло кричал, кто-то смеялся, слов не разобрать. Действий вроде и нет никаких. А может, и есть? В темноте разве разглядишь?
Вблизи стояли рабочие со стройки, тоже активно включившиеся в общее толковище, как на стадионе футболисты около судьи перед пенальти.
Нарастающее напряжение передавалось и соседним сотням, плотно стоявшим на своих местах, не желавшим покидать занятые плацдармы.
Женщины смотрели издали: не женское это дело — в мужскую беседу вмешиваться.
Через ухабы, грязь, снежное месиво, распугивая и раздвигая окружающих, толпящихся зрителей, озаряя фарами дальнего света и большим фонарем-прожектором, помаргивая мигалкой на крыше, не очень торопясь, пофыркивая и урча, надвигалась милицейская машина. Раздался громкий щелчок включенного в машине микрофона. Все услышали, как в микрофон дунули, однако слов не последовало. Да они и не понадобились — «собеседники» по одному стали медленно и нехотя отходить от очага толковища и исчезать в хвосте очереди. Кипение, шум и гомон внутри только что бурлившей толпы постепенно, но быстро умерялись, и в течение, пожалуй, не более минуты-полторы все замерло окончательно.
Машина стояла, направив свет на оборонявшуюся сотню. Вновь послышался щелчок, на этот раз, наверное, выключенного микрофона. Машина стояла. Из нее никто не выходил.
Люди из Ларисиной сотни поддержали свое право пионеров, право пришедших раньше, право знающих и быстрых, «вирильных». Они сохранили свое место, и те, явившиеся с неправедной, несправедливой целью, вынуждены были ретироваться. Виктория! Хеппи-энд! Порядок соблюден.
Строители тоже разошлись. Цирк окончен, «кина не будет».
Естественно, мужчины, взбудораженные прошедшим эпизодом, с радостно возбужденными лицами вспоминали сиюминутно отошедшее событие. Они действительно почувствовали себя мужчинами, они себе славословили, осанну себе пели, вспоминали конкретно, кто кому что сказал и как ему ответили убого…
Валерий стоял в центре, глаза сверкали — пусть они и не видны, чувствовалось, что они горят, чувствовалось по большому рту, открытому в белозубой улыбке. Впрочем, может быть, и не белозубой, но в темноте не видно все равно. Сильный образ!
— Нарциссовна! Порядок! Враг отброшен. Все оперативненько! Победа осталась за нами. «Есть упоение в бою…»
Валерий Семенович отошел от своей группы и встал рядом с Ларисой, поправил на себе шапку, вынул носовой платок и вытер лоб, щеки под глазами; потом из дальних карманов достал пробирочку, извлек маленькую таблеточку и кинул ее в рот. Засмеялся и сказал:
— Допинг на случай продолжения игрищ.
— Не ври. Это нитроглицерин. Я же врач. Узнаю. Часто принимаешь?
— Много знаете, барыня.
— Это да. Что знаю, то знаю. Давно принимаешь?
— Да нет. Как-то раз прихватило. На работе мне товарищ дал. Он пользуется.
— Помогло?
— Сняло боль.
— Плохо, что сняло. Значит, спазм А сейчас?
— А сейчас и не болит почти. Это от возбуждения. Решил принять.
— К врачу не ходил?
— «Если я заболею, к врачам обращаться не стану». Только если бюллетень нужен. Ты уж прости, доктор.
— Знаю. Есть такая псевдоинтеллигентская бравада. Сейчас болит?
— Нет. Все. Не до болей. Перетопчемся. Смотри-ка, Борис!
Около них появился Борис с девятьсот шестьдесят первого места. Бровь была рассечена, но тем не менее он улыбался с тем же радостным, победным видом, что и Валерий Семенович.
— Что с тобой, Борь?
— Увидел большую игру, вспомнил, что это твоя сотня, решил помочь тебе. Да и поиграть заодно. Дурак и есть дурак. Поскользнулся.
— Не дурак — кондотьер. Ну, ты оперативен! Доктор, это мой старый товарищ. Посмотрите, пожалуйста, что у него.
— Покажите-ка, товарищ кондотьер. Да чего там. Ерунда.
— Ерунда — это пока алкоголь действует.
— Какой там алкоголь! Я чуть-чуть.
— Посмотрим. Пойдемте в машину, к свету. Она повела Бориса, ругая себя за пренебрежительное отношение к выпившему человеку, понимая, что когда бывает пьян ее муж, она не позволяет себе говорить с ним снисходительно. Говорит, злясь, ругаясь, негодуя, плача, наконец, но никогда с пренебрежением. «Компенсируюсь, наверно?» И, наверное, была права: компенсировалась.
Включила свет. Подставила голову под луч фары, вырвав из темноты рану около двух сантиметров прямо над бровью. Кровь уже не шла.
— Ерунда, товарищ кондотьер. Конечно, неплохо одну скобочку положить, но не обязательно: на голове все быстро заживает.
— Я же говорил. Пойдемте туда.
Может, все-таки лучше бы им съездить в больницу да наложить один шовчик, но обстоятельства не допускали такого излишества. Крайней необходимости не было. Если говорить по совести, то попади подобный больной к Ларисе на дежурстве, она безусловно бы настояла, чтобы рану зашили.
Но всегда существует нечто главное в сегодняшней жизни, определяющее действие человека в каждый момент его бытия. При этом и мышление его, может быть, истинное, правильное, загоняется в подсознание, а на поверхность для необходимого поступка вытаскиваются доводы якобы целесообразности.
Он сам молча убрал насос, обошел машину, подавил ногой на другие три колеса, затем закинул зонтик к заднему стеклу и погрузился в машину. Когда Лариса села за руль, он уже спал.
Он не просыпался и в дороге. На поворотах голова перекатывалась справа налево, слева направо, пока не привалилась к двери.
Все же какое счастье, что есть машина — нечто отвлекающее, помогающее, наконец, просто радующее.
Впереди красный сигнал светофора стал немного расплываться. Лариса смахнула слезу и начала притормаживать. Слева послышался громкий нарастающий шелест быстро несущейся машины. В зеркале она увидела большую черную спецмашину и подалась правее, но, по-видимому, недостаточно быстро, так как с неба раздался радиоголос: «Примите вправо!» Пустая, с одним только водителем машина пронеслась мимо. Должно быть, это шофер прокричал ей предостережение.
Станислав спал, покачиваясь, уже совсем мирно.
Главная магистраль почему-то была перекрыта, и милиционер направлял машины на маленькую, узенькую параллельную улочку, где, несмотря на ночное время, скопилось довольно много автомобилей. Ехали медленно, сплошным потоком, и можно было лишь удивляться такому количеству автолюбителей в столь неурочное время. Возможно, большинство были где-то тоже остановлены и только сейчас прорвались. Когда Лариса выехала из-за угла на этот путь, она вдалеке увидела машину, стоявшую носом к потоку и мигавшую подфарником. Никто из проезжавших не хотел остановиться и пропустить ее.
Шел сплошной поток.
— Ты подумай, Стас, так ведь до скончания века простоит. Пока река не высохнет.
Стас спал.
Почти поравнявшись с молящей машиной, Лариса притормозила и стала делать знаки рукой: дескать, быстрей, быстрей. Водитель, видимо, не ожидал подобной интеллигентности, вежливости за рулем, и не разглядел. Ночь! И тут же раздались нетерпеливые гудки. Все требовали немедленного движения, игнорируя Ларисины альтруизм и доброжелательство.
— Торопят. Хотя видят, что тот иначе никогда не дождется!
Стас спал.
Машина сзади продолжала медленно надвигаться, не прерывая гудка. Лицо водителя было плохо видно в зеркале, но все же она понимала: он что-то кричал, размахивая одной рукой, а другой, придерживая баранку, давил на сигнал. Готов свою машину вдребезги разбить, лишь бы восстановить справедливость! Весь город разбудить готов, лишь бы восторжествовала логика прямолинейного движения. Только бы его быстрей пустили по прямому, стало быть, главному пути.
Наконец водитель, стоявший справа, сообразил, оценил непредсказуемое в этих условиях действие Ларисы и влился в общий поток. Гудки смолкли. Прежний темп восстановился.
Стас спал.
Когда они выехали на большую дорогу, нетерпеливый витязь, шедший сзади, обошел ее, погудел, потом погрозил кулаком, покрутил пальцем у виска, при этом его чуть не стукнула встречная машина, махнул рукой и умчался с праведным видом оскорбленного поборника логики и порядка.
Лариса не убавляла, не прибавляла газ, а спокойно продолжала ехать, с электронной точностью соблюдая взятую скорость, не отвлекаясь даже на мысленную дискуссию с этим уверенным в своей правоте водителем. Но одному она радовалась определенно: не слышит слов, которые опрокидывали на ее голову владельцы обгоняющих машин, вынужденные чуть уменьшить свою скорость из-за ее вежливости. Она поехала медленней, в ритме плавных раздумий не по существу: «Сколько недоброжелательства на дорогах! Орут, гудят, ругаются, обгоняют, рискуя жизнью, машинами, своими, чужими… Лишь бы опередить, не уступить, быть первым, быть раньше. Неужто все спешат, всем некогда? Нет у нас в наборе водительских жестов эквивалентов просьбы, извинения, благодарности».
Она увлеклась машинно-дорожными мыслями, осуждениями, обобщениями, ехала чисто автоматически, с той же электронной невозмутимостью и равномерностью и не увидела милиционера с измерителем скорости в руках, который тоже с электронной невозмутимостью и точностью определил, что скорость Ларисиного движения значительно возросла и из допустимой стала решительно осуждаемой.
— Здравствуйте. Инспектор Семенов. Попрошу удостоверение. Превышаете скорость, товарищ водитель.
— Виновата, товарищ инспектор. Тороплюсь очень. Стою в очереди на машину.
— Что ж… тем не менее. Посторонние обстоятельства не должны влиять на дорожную обстановку. Водитель обязан быть внимательным и следить за показателями езды. — Он раскрыл водительские права, молча прочел и добавил: — Лариса Борисовна.
— Виновата, товарищ инспектор.
— Заберите из удостоверения ваши визитные карточки. Зачем они здесь?
— А как же? Вы представились, фамилию, должность назвали, а меня не спрашиваете, в правах — лишь фамилия.
— Для меня вы без должности — только водитель.
— Поскольку мы все работаем, без должности нет человека.
— Что же делать будем? Как наказывать будем? И кто вы вее ж по должности, по вашей карточке? Так, заведующий хирургическим отделением. Что ж, Лариса Борисовна, на лекцию пойдем?
— Да уж пожалейте, товарищ инспектор.
— Пожалеть?!
— Правда, если вы ко мне попадете, я-то не пожалею. — Это была дежурная реплика Ларисы при встречах с инспекторами ГАИ.
Инспектор засмеялся:
— Вы-то не пожалеете, это точно! Ну хорошо, разрешите взять вашу карточку, может, пригодится когда?
— Разумеется, берите. Лучше не надо, чтоб пригодилась, но если что… Добро пожаловать.
— Ладно. Можете ехать, Лариса Борисовна. Лариса взяла права.
— Спасибо, товарищ инспектор. — И пошла.
— Простите, Лариса Борисовна, вы не довезете меня до площади?
— Пожалуйста. Садитесь. Они подошли к машине.
— О! С вами кто-то едет?
— Неважно. Это муж.
— Что, поддал?
— Угу.
— Нормально. Они сели. Стас спал.
— Прилично поддал, наверное?
— Устал. В очереди целый день. Скажите, товарищ начальник, а почему вы стоите на виду? Каждый увидит и, если гонит, скорость сбавит.
— Милиция существует прежде всего для предупреждения нарушений, преступлений, а не для наказаний. Значит, мы должны стоять на виду, чтоб все видели и знали: мы бдим, нарушать нельзя. Предупреждаем — стало быть, несчастных случаев будет меньше, а водители — более внимательными. Внимательность на дороге — главное. Вот здесь, пожалуйста, остановитесь, я выйду. Спасибо вам. Дай Бог нам не встречаться.
— Верно, товарищ инспектор. Куда вы? Тут нельзя выходить.
— Да ничего. Не волнуйтесь, Лариса Борисовна. Мне можно. Счастливо вам.
Лариса взялась за баранку, нажала на педаль, перевела рычаг и улыбнулась. Едет, улыбается. Чему? Проснулся Стас, огляделся:
— Еще не приехали?
— Нет. Скоро.
— Ты чего это лаконична, словно гений?
— Сиди спокойно.
— По-моему, женщина, ты горячишься.
— Забот много. Еще с типографией волынка — реферат надо быстро отпечатать. А тут эта запись. Еще простоим зря. Дадут, например, только сто машин — и привет. Полное поражение.
— Ну и что? А ты подготовься — подготовься к поражению. — Станислав засмеялся. — Побеждать, выигрывать легко, выигрывать умеют все, а научись, кума, проигрывать — вот задача нечеловеческая: учиться проигрывать, учиться поражениям.
— Стыдно, Стас. Это банальность. Сглотнуть поражение легче, чем сохраниться при победе, при выигрыше. Ты же говорил, что человека надо проверять на успехе.
— Тоже не очень оригинальная мысль. Но в основном все это относится к женщинам. Женщина все может вынести, выдержать, а вот успех для нее труден. Даже больше: проверку лаской она не выдерживает, в грязь превращается.
— Оригинал! Протрезвел, что ли?
— Все равно все бабы — животные.
— Не протрезвел. Эдакая неуемность тривиального мышления.
— Иронизируешь. Истину можно и повторять. Вас всех лаской проверять надо, кто сколько выдержать может.
— Текст сначала идет вроде ничего, человеческий, а потом, глядишь, опять твоя обычная пьяная злость.
— Это не злость. Это ярость расторможенного нравственного человека.
— Нравственного! Господи! Пить — это нравственно, по-твоему?
— Иногда. Особенно если вино хорошее, а закуска вкусная.
— Утром, пока ты трезв, нет человека лучше тебя. Мне бы такую работу найти, чтоб к вечеру из дома уходить…
— И меня бы устроило. Уйди с заведования.
— Степень твоего эгоизма беспредельна. Что ж останется мне?!
— Дом. Руководство семьей. Колька.
— Колька да мама! Попробуй выживи между ними. Ты мужик, ты и руководи!
— Кто ж эгоист?
— Вылезай. Я домой не пойду. В очередь поеду.
— Салют.
— Прямо домой иди.
— Это уж пардон. Так сказать, уж что пардон, то пардон. Довезла — езжай. А я остаюсь хозяином своего времени и больше ничьим хозяином быть не хочу.
— Ладно скоморошничать, Стас, помни, я на тебя завтра рассчитываю. К оппоненту мне.
Лариса не стала слушать ответ.
— Валера, кофе будем?
— Еще как! И поесть тоже будет?
— Все есть.
— Мадам, вы нам мать родная и благодетельница.
— Хорошо, хорошо. Подобным юмором накормлена сверх меры. Ты помнишь, Валера, что завтра меня муж подменит?
— Во-первых, не помню, забыл нарочно. По Фрейду.
— По Фрейду — так не нарочно, а подсознательно.
— Значит, забыл подсознательно, не нарочно. Я к тому: зачем мне муж твой, когда ты сама здесь?
— Горячишься, князь кавказский.
— Что ты так часто горячность поминаешь?
— В семье так принято.
— Ты ж не в семье — в обществе, в коллективе.
— Ну ладно. Слушай, Валера, ты уже тут всех знаешь, где кто работает…
— А что?
— Да не очень уверена, что в типографии мне реферат отпечатают в срок. Тут никого нет из типографий?
— Порыщем. Вроде не замечал. Ребятам скажу, они шустрые, вирильные.
— Вирильные? Это как понимать?
— Мужественные. Говорят, что такой смысл.
— А для чего мужественность нужна в таком деле?
— Всюду проникать. Лариса засмеялась.
— Ну и представления о мужественности. Значит, от «вир». А я бы сказала — от слова «вирус» Бог с ними, как их ни называй, но имей в виду мою просьбу Хорошо?
— Ладно. Мои люди из дальних рядов сообщают, что серьезно обсуждается план вытеснения нашей сотни.
— Вы что, с ума посходили?
— А что? Мужикам не пристало лишь на месте топтаться да переклички устраивать. Необходимо дать выход энергии.
— Драться, что ли? Из-за чего?! Это не по-божески, не по-человечески! Из-за вещей?
— Бога нет.
— Не по-человечески.
— Жить надо для себя.
— Уму непостижимо. И когда?
— Постижимо. Постигай, доктор, постигай, Нарциссовна, жизнь. Заперлась в своей операционной да за мужниной спиной живешь, толкаешь пустопорожние речи. Жизнь не в белых перчатках делается.
— Учитель жизни! И что ж вы, ждете, готовитесь?
— Нет еще. Ждем информацию. Думаю, к утру что-то выяснится, к концу темноты.
— Лариса Борисовна! Здравствуйте.
— Привет, газета.
— Здравствуйте, Валерий Семенович. С вашим мужем, Лариса Борисовна, кашу не сваришь.
— Зато пива выпьешь.
— Это было. Но мне ж интервью надо, Лариса Борисовна. Может, все же вы сами, а?
— У меня голова не тем забита.
— Газета, не привязывайся. Слышь, у доктора голова не тем забита. Слушай, ты не знаешь, здесь никого нет из типографии?
— Зачем?
— Срочно надо автореферат диссертации напечатать. У доктора голова рефератом забита. А если в типографии газеты сработать дело?
— Давайте, Лариса Борисовна, интервью, а я поинтригую у нас.
— В большой типографии быстро не сделают. Да и потом, что я, сумасшедшая, — давать интервью перед защитой? Наша каста этого не любит. Мне сейчас надо тихонечко сидеть. — Лариса улыбнулась, будто что-то вспомнила. — Как мышке сидеть — лишь ушки торчат. Не то черных шаров накидают.
— Добро, Нарциссовна. Спасибо за еду, пошел в обход. — И они оба ушли.
Лариса включила двигатель, печку, села на заднее сиденье, поджала под себя ноги и решила думать о защите, о диссертации, о жизни своей. Но разве может кто-нибудь запрограммировать свои мысли? Они крутились только вокруг очереди. И действительно, ситуация необычна, необычно и странно сближение всех этих людей, не имеющих, казалось бы, никаких точек соприкосновения. Все вроде разобщены и заботятся только о себе, о своем месте в этой очереди, о своем благополучии, о своей конечной цели — машине, и, с другой стороны, взаимопомощь, какая-то спайка, желание помочь друг другу, выстоять и всем вместе дождаться, добиться желанного. Так бы и думала она об этом, если б не счастливая особенность человеческого мозга переливать вдруг весь поток своих мыслей в русло иных проблем при появлении нового феномена в поле зрения или слуха. Таким раздражителем стал один из коллегочередников, делавший свою, видно, ежедневную оздоровительную пробежку «от инфаркта». «Весь мир скоро очумеет и будет так носиться: с носка на пятку, с носка на пятку, трусцой, трусцой с носка на пятку, а потом вприсядку станут…»
Лариса уснула.
Разбудил ее помощник Валерия, юный таксист Кирилл, пришедший с каким-то дородным мужчиной.
— Нарциссовна…
— Борисовна.
— Валерий сказал, что вам нужен этот товарищ из четвертой сотни.
— Мне? Зачем?
— Доктор, начальник сказал, что вам типография нужна срочно.
— А! Да, да. Очень нужна.
— Я директор типографии. Маленькой, правда, но авторефераты мы делаем часто.
— И быстро?
— Быстро не быстро, но за неделю сделаем, а то и раньше.
— Ох, спасибо! Простите, как вас зовут?
— Павел Дмитриевич.
— Павел Дмитриевич, и когда это можно будет?
— Приезжайте завтра с утра.
— Завтра с утра! О чем вы говорите?
Павел Дмитриевич как-то странно улыбался, и Лариса решила, что он нарочно ей это предлагает, чтоб очередь перед ним уменьшилась хоть на одного человека.
— Ко мне оппонент приехал из Ленинграда. Никак не смогу.
— Ну после воскресенья. Я вам свой адрес оставлю и телефон.
Лариса разозлилась на себя, огорчилась, замолкла: «Надо все же жить с презумпцией — все люди хорошие, все хотят добра. А у меня как до дела, так вылезает кувшинное рыло. Ведь вполне благожелательный дядечка. С чего же я так взъелась на него? Что случилось со мной? Или я всегда такая?»
— Ладно, доктор, насчет реферата мы договоримся. У меня к вам будет встречная просьба, чисто медицинская.
— Всегда к вашим услугам.
— У жены моей вены расширены на ногах. Говорят, оперировать надо, а мы сомневаемся. Не посмотрите ли? Посоветуемся.
— Бога ради! Конечно. Хоть советовать, хоть оперировать.
— Ну, значит, договорились по всем фронтам. Я к себе побегу.
Таксист остался в машине.
— Кирилл, кофе хочешь?
— Да, пожалуй. Выпью, пожалуй. Спасибо.
Лариса налила ему из термоса кофе, дала какие-то бутерброды, прикрыла глаза и вновь задумалась: «Хорошо бы раздеться — и в постель. Вытянуться, натянуть одеяло до зубов. Вытянуться, сложить руки на груди и заснуть. Раньше я всегда спала на боку, клубочком свернувшись, а теперь — всегда вытянувшись на спине. Возрастные изменения, наверное. Свернуться на боку — это еще возвратное стремление к прошлому положению человеческого плода. С годами человек привыкает, отдыхая, лежать на спине, как бы приноравливается к своему будущему, он уже тянется к будущему, к неизвестному — известному лишь по положению на смертном одре».
Лариса открыла глаза. Кирилл держал в руках пустую чашку и задумчиво смотрел сквозь стекло. О чем-то надо было говорить.
— Это у вас первая машина будет, Кирилл?
— Конечно. Откуда ей быть не первой?
— Ты пьешь?
— Нет. У нас многие пьют. А я нет. Машину куплю.
— Да, уж кто пьет, машину не купит.
— Я вот один живу, не женат, не пью, деньги подкопил — куплю.
— Долго копил?
— Сколько копил — столько копил.
— Извини.
— Что извини?
— Что вопрос задала бестактный.
— Почему бестактный?
— Лезу не в свое дело.
— И не буду пить. Еще гараж надо. Машину-то я знаю, сам буду с ней заниматься.
— А работа ваша считается тяжелой?
— Как сказать? Четырнадцать часов за баранкой… Когда на дороге спокойно, ничего. А то, бывает, злишься.
— На кого?
— Да ни на кого. Или на пассажиров. Или иногда… Едешь, и вдруг обгоняют или, наоборот, проехать не дают, толкутся, тянут, а тут спешишь. Ну и злишься.
— А кто мешает?
— Частники. Я вот ехал позавчера, дорога прямая, свободная. За мной «Жигуленок» частный чешет. Я быстрей — не отстает. Я еще — сидит на хвосте. Я газку прибавил, а он прицепился — и все тут. — Кирилл оживился, глаза заблестели. — Смотрю, колодец канализации открытый впереди, я — раз! — и над ним проехал. Мне-то видно было, и «Волга» широкая. Проскочил, а он попался. Не знаю уж, что с ним. Уехал.
— А разбился бы?
— Ну да! А чего ж он сел на хвост? Не положено. Дистанцию держи, если за руль взялся.
— Да как же так, Кирилл? Если и не разбился, легко ли ему чинить? Ой! Совсем забыла. Надо мне девушку из парикмахерской найти, живот что-то у нее болел. Пойду искать. Ты посиди здесь, Кирилл.
— Нет. Тоже пойду. Свою машину запирать надо, на других оставлять не годится!
Они вышли. Лариса закрыла машину и двинулась вдоль очереди. Через несколько шагов она обнаружила свою возможную больную около машины, из которой неслась музыка, современная ритмическая музыка, по мнению Ларисы, неподходящая для спокойного слушания и прекрасная для танцев. Девушка стояла спокойно, чуть притопывая ногой. Судя по лицу, она блаженствовала, и маловероятно, что у нее болел живот. Судя по лицу.
— Добрый час, — почему-то необычно для себя сформулировала приветствие Лариса.
— Здравствуйте, Лариса Борисовна. Все в порядке. Ничего не болит. Можете спать спокойно, доктор.
Лариса ничего не ответила и пошла к своей машине. По дороге она встретила Валерия Семеновича.
— Если начнется операция оттеснения, я свистну и замигаю фонариком.
Лариса кивнула, снова ничего не ответила, уселась, как прежде, опять включила печку и совсем уже было заснула, как пришла Тамара.
— Садись, Тамарочка, пей кофе, ешь — все тут. — Лариса показала на сумку. — А я — спать.
И как будто вырубили свет, вырвали рубильник, — тьма, нету ничего, отключение сознания. Это сон усталости, без сновидений, еще не отдых. Потом появился свет, какие-то фигуры, образы — это уже сны, отдых. Какая-то кровать, человек на ней лежит вытянувшись, то ли она сама, то ли Стас, и мыши, мыши из-под кровати, все больше, больше. Она вскочила… Или Стас. Бежать некуда — всюду мыши. Потом явился психиатр с дудкой, заиграл что-то, и они пошли за психиатром — то ли Стас, то ли она, то ли оба. А потом уже только она — в Домодедове на летном поле; мороз, ветер бьет по щекам, слезу вышибает, а с ней то ли Стас, то ли Валера. Нет, наверное, не Стас. Кто-то дома остался, кто-то дома ее ждет, конечно, то ли Стас то ли Валера? Они полетят куда-то через этот мороз, то ли в Ташкент, то ли в Баку. Зачем? Кто-то их ждет там, то ли во Фрунзе, то ли в Душанбе, где-то у них будет дом, где-то она будет жить с ним то ли неделю, то ли три дня. Понятно, это Станислав. Зачем?! Со Станиславом могут и дома жить. Может, Валерий? Едут с Валерой. У трапа длинная очередь — проверяют билеты. Мороз, ветер, слезы, толпа, толкотня — каждый хочет скорее в тепло. Суета людская. Кто-то кричит, чтоб пустили вперед с детьми. Идут дети. Дети, дети. Ее отталкивают. Вот она уже на трапе, тянет вперед свой билет, а ей говорят, что нечего пустые билеты давать — нет ни имени на нем, ни паспорта в руках, и рейс никому не известен. Кто-то отпихнул ее, то ли Валера, то ли Стас, а кто защищает — вроде Стас или Коля. Она бежит от трапа по полю — в ветре, в морозе, в слезах — домой, домой, где кто-то ждет ее. Самолет начинает шуметь, свистеть…
Лариса просыпается: да, это был сон со сновидениями, сон настоящий, сон отдыха.
Свист повторился. Лариса огляделась. В стороне мигал фонарик. Рядом одна за другой стучали захлопывающиеся дверцы машин: тук, тук, тук, тук… Как выстрелы. Люди темными тенями устремлялись от машин к очереди и растворялись где-то там, в стороне мигающего фонарика. Вот и фонарик перестал мигать. Замер. Может быть, лежит, немигающий, постоянно горящий на земле, в снегу, в грязном месиве…
— Тамара! Бежим! Там что-то случилось…
Возле очереди было шумно. Бежали люди и со стороны. Толпа увеличивалась, росла, вокруг сотни скапливались чужие люди. Кто-то зло кричал, кто-то смеялся, слов не разобрать. Действий вроде и нет никаких. А может, и есть? В темноте разве разглядишь?
Вблизи стояли рабочие со стройки, тоже активно включившиеся в общее толковище, как на стадионе футболисты около судьи перед пенальти.
Нарастающее напряжение передавалось и соседним сотням, плотно стоявшим на своих местах, не желавшим покидать занятые плацдармы.
Женщины смотрели издали: не женское это дело — в мужскую беседу вмешиваться.
Через ухабы, грязь, снежное месиво, распугивая и раздвигая окружающих, толпящихся зрителей, озаряя фарами дальнего света и большим фонарем-прожектором, помаргивая мигалкой на крыше, не очень торопясь, пофыркивая и урча, надвигалась милицейская машина. Раздался громкий щелчок включенного в машине микрофона. Все услышали, как в микрофон дунули, однако слов не последовало. Да они и не понадобились — «собеседники» по одному стали медленно и нехотя отходить от очага толковища и исчезать в хвосте очереди. Кипение, шум и гомон внутри только что бурлившей толпы постепенно, но быстро умерялись, и в течение, пожалуй, не более минуты-полторы все замерло окончательно.
Машина стояла, направив свет на оборонявшуюся сотню. Вновь послышался щелчок, на этот раз, наверное, выключенного микрофона. Машина стояла. Из нее никто не выходил.
Люди из Ларисиной сотни поддержали свое право пионеров, право пришедших раньше, право знающих и быстрых, «вирильных». Они сохранили свое место, и те, явившиеся с неправедной, несправедливой целью, вынуждены были ретироваться. Виктория! Хеппи-энд! Порядок соблюден.
Строители тоже разошлись. Цирк окончен, «кина не будет».
Естественно, мужчины, взбудораженные прошедшим эпизодом, с радостно возбужденными лицами вспоминали сиюминутно отошедшее событие. Они действительно почувствовали себя мужчинами, они себе славословили, осанну себе пели, вспоминали конкретно, кто кому что сказал и как ему ответили убого…
Валерий стоял в центре, глаза сверкали — пусть они и не видны, чувствовалось, что они горят, чувствовалось по большому рту, открытому в белозубой улыбке. Впрочем, может быть, и не белозубой, но в темноте не видно все равно. Сильный образ!
— Нарциссовна! Порядок! Враг отброшен. Все оперативненько! Победа осталась за нами. «Есть упоение в бою…»
Валерий Семенович отошел от своей группы и встал рядом с Ларисой, поправил на себе шапку, вынул носовой платок и вытер лоб, щеки под глазами; потом из дальних карманов достал пробирочку, извлек маленькую таблеточку и кинул ее в рот. Засмеялся и сказал:
— Допинг на случай продолжения игрищ.
— Не ври. Это нитроглицерин. Я же врач. Узнаю. Часто принимаешь?
— Много знаете, барыня.
— Это да. Что знаю, то знаю. Давно принимаешь?
— Да нет. Как-то раз прихватило. На работе мне товарищ дал. Он пользуется.
— Помогло?
— Сняло боль.
— Плохо, что сняло. Значит, спазм А сейчас?
— А сейчас и не болит почти. Это от возбуждения. Решил принять.
— К врачу не ходил?
— «Если я заболею, к врачам обращаться не стану». Только если бюллетень нужен. Ты уж прости, доктор.
— Знаю. Есть такая псевдоинтеллигентская бравада. Сейчас болит?
— Нет. Все. Не до болей. Перетопчемся. Смотри-ка, Борис!
Около них появился Борис с девятьсот шестьдесят первого места. Бровь была рассечена, но тем не менее он улыбался с тем же радостным, победным видом, что и Валерий Семенович.
— Что с тобой, Борь?
— Увидел большую игру, вспомнил, что это твоя сотня, решил помочь тебе. Да и поиграть заодно. Дурак и есть дурак. Поскользнулся.
— Не дурак — кондотьер. Ну, ты оперативен! Доктор, это мой старый товарищ. Посмотрите, пожалуйста, что у него.
— Покажите-ка, товарищ кондотьер. Да чего там. Ерунда.
— Ерунда — это пока алкоголь действует.
— Какой там алкоголь! Я чуть-чуть.
— Посмотрим. Пойдемте в машину, к свету. Она повела Бориса, ругая себя за пренебрежительное отношение к выпившему человеку, понимая, что когда бывает пьян ее муж, она не позволяет себе говорить с ним снисходительно. Говорит, злясь, ругаясь, негодуя, плача, наконец, но никогда с пренебрежением. «Компенсируюсь, наверно?» И, наверное, была права: компенсировалась.
Включила свет. Подставила голову под луч фары, вырвав из темноты рану около двух сантиметров прямо над бровью. Кровь уже не шла.
— Ерунда, товарищ кондотьер. Конечно, неплохо одну скобочку положить, но не обязательно: на голове все быстро заживает.
— Я же говорил. Пойдемте туда.
Может, все-таки лучше бы им съездить в больницу да наложить один шовчик, но обстоятельства не допускали такого излишества. Крайней необходимости не было. Если говорить по совести, то попади подобный больной к Ларисе на дежурстве, она безусловно бы настояла, чтобы рану зашили.
Но всегда существует нечто главное в сегодняшней жизни, определяющее действие человека в каждый момент его бытия. При этом и мышление его, может быть, истинное, правильное, загоняется в подсознание, а на поверхность для необходимого поступка вытаскиваются доводы якобы целесообразности.