Кренц Джейн Энн. Любовница

   — И все же мой подход к делу гораздо скорее даст желаемые результаты, — заявил Маркус. — Ничуть не удивлюсь, если нынче вечером я в корне пресек дальнейшее продолжение истории.
   — А я уверена, твой подход ведет к катастрофе.
   — Ад и все дьяволы! Ненавижу сентиментальную болтовню.
   — Вы, милорд, теряете терпение всякий раз, когда дело касается чего-либо, не подчиняющегося законам науки.
   — Насколько все было проще, когда Беннет был младше! — тихо вздохнул Маркус. — Он уважал мое мнение. Просил о помощи, когда нуждался в ней. Искал моего совета, когда брался за что-нибудь важное.
   — Я понимаю, — грустно улыбнулась Ифигиния. — То же самое было и у меня, когда сестра была ребенком. Но все взрослеют, Маркус.
   — И своими руками уничтожают возможность обрести счастье?
   — Да, иногда…
   — Слишком высока цена ошибки, Ифигиния. Я не позволю Беннету совершить ее.
   Ифигиния сжала в руках веер:
   — Милорд, несколько лет я давала уроки юным девушкам и обнаружила, что они не всегда усваивали именно то, чему я хотела научить их. Слишком часто они умудрялись извлечь нечто совсем иное из преподанных им уроков.
   — Что должен означать сей прискорбный вывод?
   — Поверьте мне, милорд, ваш подход к проблеме чреват огромным риском. Беннет может слишком многому научиться у вас.
   — Очень надеюсь на это! — с вызовом воскликнул Маркус.
   — А вот я очень сомневаюсь в том, что он правильно усвоит ваши уроки. Если история закончится плохо для Беннета, он рискует стать слишком похожим на вас, милорд.
   Маркус смерил ее взглядом, полным презрительного недоумения:
   — Прошу прощения?
   — Вы научите Беннета таким вещам, что в последующие годы он может превратиться в человека, подобного вам…
   — В какого же это человека, позвольте полюбопытствовать? — угрожающе-вкрадчиво спросил он.
   — В человека, живущего по правилам столь строгим и неумолимым, что не оставляют места для любви…
   Жуткая тишина повисла в карете. Маркус не шелохнулся, но Ифигиния чувствовала, что буквально тонет в пучине его безмолвного гнева.
   — Милорд, не стану притворяться, будто много знаю о вашем первом браке. Я могу лишь догадываться и думаю — он не был счастливым.
   — Он был настоящим адом.
   — Хочу напомнить о нашей сделке. Ответьте на мой вопрос, милорд. В то время мог ли кто-нибудь из знакомых отговорить вас от этого брака?
   — Нет. — Короткое слово упало словно тяжелый камень. — Скорее всего нет. Я был убежден, что знаю, что делаю… Я думал, что влюблен, — жестко усмехнулся Маркус. — И верил, что Нора любит меня.
   — Возможно, так оно и было, — бросила пробный камешек Ифигиния.
   — Нет. — Его руки сжались в кулаки. — Ей просто понадобился отец для ребенка, которого она носила.
   Она застыла:
   — Я не знала…
   — Никто не знает об этом. Ни одной живой душе я не говорил, что моя Нора досталась мне после того, как зачала ребенка от другого мужчины.
   — О Маркус! Но это ужасно!
   Некоторое время он молчал, а Ифигиния никак не могла подобрать нужные слова. Ее ошеломила мысль о том, как долго Маркус носил в себе эту боль.
   — Семья Норы жила по соседству, — вдруг заговорил Маркус. Голос его звучал так, будто каждое слово он выкапывал из могилы, в которой похоронил свое прошлое. — Мы росли вместе. Она была на год младше. Когда мне исполнилось шестнадцать, я понял, что влюблен, влюблен на всю жизнь.
   — Маркус, пожалуйста, не надо! Не рассказывай…
   Но он словно не слышал ее.
   — Думаю, она находила меня забавным. И полезным. Вместе мы учились танцевать на местных балах. Я научил ее ловить рыбу. Нора была первой женщиной, которую я поцеловал.
   Больше она не хотела ничего слышать.
   — Ради Бога, Маркус!
   — Но я был всего-навсего деревенским фермером. В то время титул принадлежал дальнему дядюшке, и я даже не догадывался, что в один прекрасный день унаследую его. А Нора…
   Нора хотела от жизни гораздо большего, чем я мог дать ей. И она была красива, так красива, что ее родители строили на ее счет совершенно немыслимые планы. Они были уверены, что их дочь должна метить гораздо выше. Зачем ей какой-то мелкий сквайр! Когда Норе исполнилось восемнадцать, родители повезли ее на сезон в Лондон.
   — И что же было дальше? — спросила Ифигиния, боясь услышать ответ.
   — Она вернулась домой в июне, и все вдруг переменилось. Это была уже не та кокетливая, очаровательная, счастливая девочка, недавно отправившаяся покорять Лондон. Она сама бросилась в мои объятия и сказала, что только теперь поняла, что всегда любила только меня одного.
   — Ясно. — Ифигиния опустила взгляд на свой веер. Непрестанно, нестерпимо бились в ее душе волны давней боли и гнева Маркуса.
   — Я был столь наивен и неопытен, что поверил ей. — Маркус не отрывал глаз от ночной тьмы в окне кареты. — Она сказала, что не выносит городской жизни. Что хочет обвенчаться как можно скорее. Ее родители выразили самое горячее одобрение. Отец отвел меня в сторону и посоветовал отправиться в Гретна-Грин.
   — Никакой длительной помолвки, как я понимаю?
   — Каким-то образом все вдруг единодушно пришли к выводу, что незачем впустую тратить время и деньги. А я так любил Нору, что и не думал возражать. Мы отправились в Гретна-Грин. Брачная ночь прошла в гостинице. Я не мог дождаться, когда наконец Нора станет моей.
   — Право, Маркус, сомневаюсь, что хочу услышать продолжение.
   — Я так хотел ее. Я пытался быть нежным. Но той ночью она плакала. Мне казалось, она проплакала много-много часов. Она сказала, что я причинил ей ужасную боль. Что у меня грубые, мозолистые руки крестьянина. — Маркус взглянул на свои тяжелые кулаки. — Она была права. У меня руки фермера, и сам я был фермером.
   Ифигиния затрепетала, вспомнив прикосновения этих рук. Сильных рук. Прекрасных рук. Такие руки заставляют женщину чувствовать себя прекрасной. Желанной. Защищенной. Глаза ее наполнились слезами.
   — На следующее утро я увидел немного крови на простыне. Гораздо позже я узнал, что в тот день, когда мы уезжали в Гретна-Грин, мать Норы дала ей бутылочку с кровью. Но она напрасно так беспокоилась.
   — Не понимаю, — прошептала Ифигиния.
   — Даже если бы крови совсем не было, я никогда бы не заподозрил, что Нора уже спала с мужчиной. Я был девственником в брачную ночь. Я знал гораздо меньше, чем Нора.
   — Но как ты догадался обо всем? — тихо спросила Ифигиния.
   — Через месяц после свадьбы у нее случился выкидыш. Я едва не сошел с ума. Я не понимал, что происходит. Думал, Нора умирает.
   — Боже праведный!
   — Я бросился за доктором. После того как все было кончено, он и рассказал мне, что произошло. Добрый человек хотел успокоить меня, ибо не сомневался, что я отец и что ребенок явился причиной нашей поспешной поездки в Гретна-Грин. Он потрепал меня по плечу и заверил, что очень скоро у нас может быть еще один младенец.
   — Ты сказал ему правду?
   Маркус скривил губы:
   — Нет, естественно. Разве кто-то захочет признаться, что его так жестоко одурачили? А потом, Нора… Она теперь была моей женой.
   — И ты чувствовал, что обязан защищать и ее тоже, да? — спросила Ифигиния.
   Маркус только пожал плечами.
   — Много лет ты заботился о своем младшем брате. Твоей второй натурой стала потребность защищать и оберегать того, кто младше, кто слабее… Но что сказала тебе Нора?
   — Когда я потребовал от нее ответа, она снова разрыдалась. А потом, не выдержав, выложила мне всю свою печальную историю. Ее соблазнил один из восхищенных поклонников, циничный молодой повеса, который искал богатую наследницу и вовсе не собирался жениться на моей Норе. Не собирался и скрывать свою победу от окружающих.
   — Несчастная Нора.
   — Она была опозорена. У нее не осталось никакой надежды на замужество, ее родители не обладали достаточным влиянием, чтобы заставить негодяя жениться.
   — И тогда они увезли ее домой и заставили выйти за тебя.
   — Они решили, что недалекий простодушный деревенский сквайр вряд ли когда-нибудь узнает правду. — Маркус снова взглянул на свои руки. — Они были правы. До сих пор я думаю: неужели я так бы ничего и не узнал, не случись у Норы выкидыш?
   — Но разве ты не догадался бы обо всем, если бы ребенок родился на несколько месяцев раньше срока?
   — Вряд ли. Я же говорю — я знал слишком мало. Мне бы просто сказали, что ребенок родился недоношенным, а я бы слишком хотел в это верить…
   — Я слышала, что Нора умерла от лихорадки.
   — Да. Через полгода после того, как потеряла ребенка.
   — Дуэль! — прошептала Ифигиния. — Ты стрелялся на дуэли, да? После смерти Норы ты приехал в Лондон и послал вызов ее соблазнителю.
   — Он назвал меня дураком — и был абсолютно прав. Он спросил, какое значение имеет все это теперь, когда девчонка мертва. Я ничего не ответил ему, да и что я мог ответить!
   — Ты защищал честь своей жены, несмотря на то что она жестоко обманула тебя. Несмотря на то что ее уже не было в живых. — Горячие слезы текли по щекам Ифигинии. — Маркус, Маркус, как это похоже на тебя!
   — Черт возьми, ты плачешь? — нахмурился он.
   — Нет. — Она тихо всхлипнула.
   — Очень надеюсь, что нет. Вся эта история не стоит слез.
   — Нет, стоит, Маркус. Мне так жаль вас обоих — и тебя, и Нору. Боже мой, в каком, наверное, она была отчаянии, когда поняла, что опозорена и беременна!
   — Да.
   — Она была так молода и так напугана. Она была невинной глупой девочкой, позволившей соблазнить себя. Она нарушила самое строгое правило света и знала, что должна заплатить чудовищную цену за свой поступок. И тогда она кинулась к тебе — другу детства.
   — Дело в том, — перебил ее Маркус, — что я любил ее так безумно, что взял бы любой. Я дал бы ей свое имя и признал бы своим ее ребенка. Если бы только она не обманула меня. Этого я не мог простить Норе.
   — Потому что чувствовал себя одураченным?
   — Я и был одурачен.
   Ифигиния почувствовала холодок в желудке. Ведь она тоже обманула Маркуса. И теперь он, конечно, думает, что его опять водили за нос — и на сей раз уже она, Ифигиния.
   Она наклонилась к Маркусу и положила руку ему на колено.
   — Нора не дурачила тебя, Маркус. Никому не удалось бы это сделать. Ты вел себя с рыцарским благородством. Ты защитил ее честь и сохранил ее тайну.
   — Разве у меня был выбор? Открыв ее позор, я выставил бы самого себя наивным, доверчивым идиотом.
   — Сомневаюсь, что, когда ты заглядываешь в свое прошлое, тебя больше всего тревожат собственная наивность и доверчивость, — продолжала Ифигиния. — Тебе больно от мысли, что ты отдал свое сердце женщине, которая тебя не любила. Ты чувствуешь, что она просто использовала тебя, чтобы спастись.
   — Так оно и было.
   — Я не согласна. Нора была всего-навсего юной девочкой, измученной страхом. Ее родители искренне и отчаянно пытались спасти ее от полного позора.
   — Да.
   — Грозовые тучи омрачили ваш брак. Ты сказал, что был девственником в брачную ночь, но во всем остальном ты был на много лет старше Норы. Тебе пришлось слишком рано повзрослеть, а она только что вышла из детской.
   Маркус молчал.
   — Знаешь, о чем я думаю? — спросила вдруг Ифигиния. — Я уверена, что, не распорядись судьба иначе, Нора повзрослела бы и без памяти влюбилась бы в тебя. Сумев наконец оценить твои бесценные достоинства, она научилась бы любить тебя.
   Маркус в упор посмотрел на нее:
   — Иногда ты несешь невероятную чепуху, удивительную в устах столь умной женщины. Как ты вообще можешь верить в подобные глупости?!
   Она улыбнулась:
   — Потому что я знаю, как просто влюбиться в вас, милорд. Ведь я уже сделала это.

Глава 15

   Ему показалось, что Вселенная сорвалась с кругов своих, перенеся его далеко от того места, где он был мгновением раньше. Свет звезд струился совсем по-другому. И луна изменила свой ход.
   Ифигиния сказала, что любит его.
   Снова.
   Вполне определенно.
   Маркус внимательно посмотрел на Ифигинию. Она вовсе не казалась взволнованной и испуганной, как той ночью в храме Весты, когда ей показалось, что она убила его своей невинностью.
   — Маркус? — Она сосредоточенно нахмурилась. — С тобой все в порядке?
   — Нет…
   Но он не мог объяснить, что с ним… и что вообще вдруг случилось. Он не мог произнести ни фразы…
   Словно пушинку, он подхватил ее с сиденья и сжал в объятиях.
   Со слабым изумленным вздохом она уронила свой веер. Маркус приник поцелуем к ее губам. Легкая шаль соскользнула с ее плеч на пол кареты.
   — Маркус… — Ее руки обвились вокруг его тела. Она прильнула к нему.
   Не отрывая губ от ее рта, Маркус задернул занавески на окнах. Карета погрузилась в глубокую темноту.
   Он целовал ее. Целовал глубоко, жадно, со всепоглощающей страстью, которую носил в душе с той самой ночи в храме Весты. Казалось, Ифигиния не имела ничего против его необузданного желания и нетерпения. Она крепче прижалась к нему. Ее пальцы запутались в волосах Маркуса, голова легла ему на плечо.
   Маркус коснулся ее ноги, обтянутой тонким чулком. Ладонь его скользнула вверх к ее колену и, миновав подвязку, на мгновение задержалась на теплой шелковистой коже. Пышные юбки Ифигинии пенились вокруг его руки, струились по ногам. Наконец он нашел горячее местечко, к которому стремился, — и застонал, почувствовав, как оно увлажнилось. Там пахло розами и женским желанием — самым дурманящим запахом на земле. Все тело Маркуса сотрясла судорога вожделения.
   Он заметил, как дрожат его руки. Надо вздохнуть поглубже и успокоиться. Ведь он дал себе клятву не повторить ошибки той ночи. Он больше не будет грубым, неотесанным фермером — он подарит блаженство этой женщине.
   Он так хотел доставить ей удовольствие!
   Однажды он не сумел сделать этого, и теперь обязан исправить свою оплошность.
   Маркус усадил Ифигинию, она с готовностью развела ноги. Белая пена юбок затопила черные подушки дивана. Маркус взялся за застежку бриджей.
   Ифигиния вдруг уперлась в его плечо:
   — Что ты делаешь?
   — Я хочу любить тебя. — Он наконец освободил свою напрягшуюся от желания плоть.
   — В карете?! — Лунный свет, пробивавшийся сквозь задернутые занавески, позволил разглядеть ее широко распахнутые глаза.
   — Или здесь, или на ступеньках перед твоим домом. Я не в силах ждать, пока мы доберемся до постели. Дотронься до меня!
   — Да… О да! — Она осторожно убрала руку с его плеча. Схватила зубами кончик пальца перчатки, потянула. Потом следующий палец.
   Медленно-медленно она освобождала свою руку из белой атласной перчатки. Смотреть, как она один за другим вытаскивает пальчики, оказалось одним из самых мучительных эротических переживаний в его жизни.
   Наконец она справилась, перчатка повисла у нее в зубах, выхваченная из тьмы лучиком света. Ифигиния протянула руку, пошарила, а потом осторожно сомкнула пальчики на копье его желания.
   — Маркус! — Перчатка выпала у нее изо рта.
   На какое-то мгновение ему показалось, что сейчас произойдет то, за что он возненавидел себя в прошлый раз. Он задохнулся, не веря, что выживет.
   — Маркус? — испуганно позвала Ифигиния. — С тобой все хорошо? На этот раз у тебя не будет удара?
   Маркус едва удержался от смеха и только слабо улыбнулся ей:
   — Нет. По крайней мере не сейчас. Я хочу войти в тебя, Ифигиния. Но не хочу торопить тебя. На этот раз ты сама поведешь меня в храм любви.
   — Хорошо. Но предупреждаю: я знаю только то, что почерпнула из прошлого опыта… ну и еще несколько впечатлений от статуй в галерее Лартмора.
   — Этого вполне достаточно, обещаю. — Он сжал ее ладонями и почувствовал влажное тепло, ждущее его. — Более чем достаточно.
   — Ты уверен? — Она провела большим пальцем по наконечнику его копья.
   Маркус едва заставил себя усидеть на месте.
   — Совершенно уверен. — И раздвинул пальцами нежное гнездышко курчавых завитков. Нашел пышный бутон, легонько погладил его.
   — О Господи, Маркус!
   Он почувствовал дрожь, пробежавшую по ее телу, — сладкий, недвусмысленный знак того, что она полна желания. Ликующая радость охватила Маркуса.
   Пальчики Ифигинии судорожно впились в его ствол. Маркус сморщился и затаил дыхание.
   — Я сделала вам больно, милорд?
   — Ты едва не убила меня, Ифигиния.
   — Ах нет, нет! Прости! Но ведь с вами ничего не случилось, милорд? Я не хотела причинить вам боль! — Тревога быстро заглушила сладостную истому, звучавшую в ее внезапно севшем голосе. — Я же предупреждала, что почти ничего не знаю об этом!
   — Я пошутил! — успокоил ее Маркус, еще раз глубоко вздохнув. — Я не собираюсь умирать. — Он продолжал осторожно ласкать ее, глубже погружаясь в горячую влагу, пока рука его не стала влажной. — Честно говоря, я еще никогда не чувствовал себя таким живым.
   Ее робкая неумелая ласка грозила разрушить все его бастионы и выпустить на волю страсть. Пот струился по лицу Маркуса, мускулы напряглись. Ифигиния шевельнулась на его коленях, устраиваясь поудобнее. Сжала ноги. Она коснулась лоном его восставшего копья. Тело Маркуса содрогнулось. Тихие вздохи и участившееся дыхание Ифигинии говорили о ее все растущем возбуждении.
   А потом, когда Маркус начал уже сомневаться в том, закончит ли она начатое, Ифигиния вдруг направила его в нежное, горячее гнездышко между собственными бедрами. Осторожно, медленно, бережно она села верхом.
   Боже, как она узка! Неужели он выдохнемся, прежде чем войдет до конца?
   Ифигиния подалась вперед, внезапно резко тяжело задышав. Но вот ее створки тесно сомкнулись вокруг его ствола. Маркус содрогнулся и замер. Далекий предупредительный сигнал прозвучал в его пылающем мозгу. Он напомнил себе, что обязан выйти из нее, прежде чем выплеснет свое семя. Ведь он опять делает это без своего усовершенствованного французского кондома из овечьих кишок!
   А потом Ифигиния начала двигаться — и все доводы разума мгновенно улетучились из меркнущего рассудка Маркуса. Требовательная, как ни одна из самых грозных античных богинь, Ифигиния стискивала его, шептала его имя, молила, грозила, просила, требовала. Маркус тихонечко помогал ей, мучительно страдая от желания. Но вот она вдруг задрожала и забилась в его руках:
   — Маркус!
   И с тоненьким возгласом изумления и блаженства она в изнеможении упала ему на грудь.
   Снова где-то вдали прозвучало предупреждение, но Маркус был уже не в силах подчиниться. Он крепко стиснул бедра Ифигинии, взметнул их вверх, подавив ликующий, рвущийся из души крик.
   Через несколько секунд он упал на подушки дивана. Ифигиния затихла на его груди.
   Стояла тишина. Маркус вслушивался в нее, вдыхая неповторимый, земной запах чувственного удовлетворения, заполнивший тесное пространство закрытой кареты.
 
   Экипаж завернул за угол и через несколько минут остановился. Маркус неохотно пошевелился, зажег один из фонарей… Он позволил себе еще немного полюбоваться Ифигинией, свернувшейся клубочком на его груди, затем реальность заставила его встряхнуться.
   — Ифигиния? Мы приехали к вашему дому.
   Она пробормотала что-то неразборчивое и прижалась еще теснее. Тихо зашелестели юбки. Маркус понял, что она уснула, и улыбнулся.
   — Просыпайся! Торопись, дорогая.
   Он нежно встряхнул ее, заставил сесть. Послышались шаги лакея, шедшего отворять дверцу кареты. Маркус поспешно протянул руку, задвинул щеколду.
   — Ифигиния!
   — Что такое? — Она очаровательно зевнула и сонно захлопала ресницами. Ее белые юбки были измяты. Один искусно подвитый локон выбился из прически и повис, качаясь за ухом. Белое перо торчало в волосах под совершенно немыслимым углом. — Уже утро?
   — Нет, не утро. — Маркус быстро пришел в себя. — Сейчас глубокая ночь, а ты выглядишь так, будто кувыркалась в карете.
   Ифигиния фыркнула:
   — Кажется, так оно и было.
   Маркус помолчал, сосредоточенно заправляя сорочку в бриджи. Потом взглянул на Ифигинию, не понимая причины ее веселья.
   «Это сделал я, — вдруг с удивлением понял он. — Я сделал ее счастливой — и это принесло мне гораздо больше удовлетворения, чем создание механического дворецкого или наблюдение за светилами в новый телескоп».
   Лакей постучал в запертую дверь кареты:
   — Милорд, вы не собираетесь выйти?
   — Подождите, Дженкинс. — Маркус поспешно отогнал воспоминания. — Повернись ко мне спиной, — шепнул он Ифигинии. — Весь лиф твоего платья перекручен, а это перо, кажется, сейчас упадет.
   — Да, милорд! Ума не приложу, с чего бы это! — Она послушно повернулась и терпеливо ждала, пока Маркус поправлял ее платье.
   — Ну вот, давай-ка теперь я посмотрю на тебя. — Он снова развернул ее к себе и критически оглядел плоды своих усилий. Нахмурился, заметив, что непослушный локон по-прежнему задорно подпрыгивает за правым ухом Ифигинии. — Дай шпильку.
   Она послушно подняла руки и вытащила одну из своей прически.
   — Пожалуйста, милорд. Ради Бога, только не уколитесь!
   — Прекратите хихикать, мадам. Лакей вообразит, что я щекочу вас.
   — Да, милорд, — кивнула она, но счастливое веселье так и бурлило в ней.
   Маркус приколол на место выбившийся локон.
   — Надеюсь, он продержится до тех пор, пока вы не войдете в дом.
   — Я ни секунды в этом не сомневаюсь. У вас талант к механике, милорд.
   Маркус отодвинул занавеску и распахнул дверцу. Дженкинс, терпеливо ожидавший внизу, бесстрастно обернулся и подал руку. Маркус едва сумел скрыть улыбку, когда Ифигиния сошла вниз: столько королевского достоинства было в ее поступи, будто последние полчаса она только и делала, что рассуждала о классических образцах античности. Сойдя на тротуар, она величественно улыбнулась Дженкинсу, на мгновение ослепив старого лакея.
   — Благодарю вас, — обронила Ифигиния.
   Она станет прекрасной графиней, с восхищением подумал Маркус. Он подвел ее к двери и дождался, пока она войдет внутрь. Колоссальным усилием воли заставил себя остаться снаружи, хотя желание подхватить ее на руки и отнести наверх в спальню было почти непреодолимым.
   — В одном вы оказались совершенно правы, милорд, — сонным нежным голоском промурлыкала Ифигиния, когда он собирался затворить дверь.
   Маркус замер на верхней ступеньке:
   — В чем же?
   — На этот раз все оказалось гораздо лучше.
   Он усмехнулся:
   — Вот как? Похоже, я выдержал повторный поединок. И на этот раз не было необходимости посылать за доктором.
   Ифигиния довольно улыбнулась:
   — Очевидно, у вас отменное здоровье, милорд.
   — Очевидно.
   Маркус закрыл за ней дверь и спустился вниз, где его ждал экипаж. Тихонько насвистывая, глубоко вдохнул свежий ночной воздух.
   — Отличная ночка, милорд, — заметил Дженкинс, отворяя дверцу кареты.
   — И в самом деле, Дженкинс. Передай Динксу, что мы возвращаемся домой.
   — Да, милорд.
   Маркус забрался в карету и устроился на диване, где они с Ифигинией любили друг друга. На черном бархате белела атласная перчатка. Он поднял ее. На его огромной ладони перчатка казалась нежнее звездного луча. Маркус крепко сжал ее в своей горячей руке.
 
   Вернувшись домой, Маркус сразу прошел в библиотеку. У него было достаточно времени, чтобы обдумать свое решение до приезда Беннета с балов и приемов.
   Было уже около трех часов утра, когда карета младшего брата подкатила к дому. Сжимая в руке бокал бренди, Маркус ждал, когда распахнется дверь библиотеки.
   Ему не пришлось долго ждать.
   Беннет решительно ворвался в комнату:
   — Ловелас передал, что ты хочешь поговорить со мной.
   — Да.
   Беннет гордо прошествовал к камину, небрежно оперся на мраморную полку и принял позу угрюмого вызова.
   — И о чем же? Разве нам есть о чем говорить с тобой, брат?
   Маркус посмотрел на пылающий в камине огонь.
   — Я глубоко сожалею о своей попытке расстроить твою женитьбу на Юлиане Дорчестер.
   Беннет в изумлении вытаращил глаза:
   — Что ты сказал?
   — То, что ты слышал. — Маркус отпил глоток бренди. — Я не буду больше пытаться отпугнуть Дорчестера. Я не имею никакого права угрожать тебе урезать твою долю в наследстве, тем более что я никогда не собирался исполнить свою угрозу. Это был блеф.
   — Что ты говоришь, Маркус?! Еще одна твоя жестокая шутка?
   — Если ты хочешь обвенчаться с Юлианой Дорчестер, то должен будешь подобающим образом содержать ее. Ты будешь и впредь получать свою долю. Завтра я попрошу своего поверенного подготовить бумаги, которые закрепят за тобой твою часть наследства.
   Беннет был в полном замешательстве.
   — Я не понимаю… Уж не хочешь ли ты сказать, что даешь свое благословение на мой брак с Юлианой?
   — Да. — Маркус помолчал. — Завтра я сообщу Дорчестерам о своем согласии на объявление помолвки.
   — Но сегодня вечером ты дал им понять, что никогда не согласишься на этот брак!
   — Я слишком много наговорил сегодня вечером, о чем искренне сожалею. Приношу тебе свои извинения.
   — Извинения? — Беннет был явно потрясен. Маркус встретился с ним глазами:
   — Меня оправдывает лишь то, что я хотел защитить тебя от повторения моей собственной судьбы.
   — Но Юлиана не Нора, черт тебя возьми!
   — Да, — согласился Маркус, — она не Нора.
   Беннет затряс головой, пытаясь привести в порядок свои мысли.
   — Я не знаю, что и сказать!..
   — Ты мой брат, моя семья. Я скорее отрублю себе правую руку, чем лишу тебя наследства. Более того, я скорее соглашусь потерять руку, чем твою любовь и твое доверие.