– В окружающем нас пространстве, – Увар ловко жонглировал тремя прихваченными со стола мандаринами, – должно быть много новых девушек. Слава Богу, так оно и есть.
Старый селадон! Вообще-то Увару было уже крепко за пятьдесят, но женские коленки, волновавшие его всю жизнь, не давали ему покоя и теперь, что, впрочем, ничуть не умаляло его природного барственного достоинства. В своё время Увару пришлось много поездить по стране в составе археологических экспедиций – Алтай, Казахстан, Молдавия, станица Недвиговка, Фанагория, Восточный, Центральный и Западный Крым, – так что его высокое либидо, возможно, объяснялось именно этим: ведь нас постоянно удивляют болезненной неугомонностью люди, чей род занятий связан с переменой мест, скажем, моряки и шофёры.
Я позвал Увара в кабинет, чтобы приватно, без посторонних глаз, вручить ему премию за циклы статей-фантазий о чудесных исцелениях, денежной реформе и самопроизвольном росте национального валового продукта. Это и вправду оказались удачно брошенные камни – круги от них пошли что надо. Собственно, нужен был толчок, первоначальное усилие, чтобы маятник сдвинулся с места и, парадоксальным образом набирая амплитуду от самого сопротивления среды / пространства, взялся раскачиваться без посторонний помощи, самостоятельно. Так и случилось: тему тут же подхватили падкие на информационную моду и охочие до всякой трескотни газетчики, телевизионщики и сетевые дятлы. О первоначальном импульсе, как водится, никто уже не помнил. Кроме нас, разумеется.
Достав из ящика стола конверт, я протянул его Увару. Никаких премиальных сверх полученного уже гонорара он не ждал, поэтому, положив на стол тут же разбежавшиеся мандарины и заглянув в конверт, присвистнул.
– Это мне?
– Заказчик посчитал, что ты достоин поощрения.
Чтобы не путать дружбу со службой, мне приходилось играть перед Уваром роль посредника. Впрочем, это было обоюдоудобно и, скажем прямо, отвечало положению вещей.
– А мог бы ты подготовить серию ярких, внятно аргументированных антиамериканских материалов непримиримого свойства? Ну, мол, Америка – это плод разума, мечущегося в поисках наживы. Мол, все свои помыслы, все мечты, вожделения и страхи американцы, будучи логическим продуктом западной цивилизации, построенной на геноциде третьего мира, направляют наружу, вовне, вместо того чтобы искать смысл там, где ему самое место, – в собственной душе, посреднице между низким миром разумного тела и миром горнего духа. Ведь в этом и заключается парадокс их сытого проклятия – презрев мир духа во имя торжества разума и тела, они выхолостили свою жизнь, лишив её смысла, достоинства и цели. А лишившись этого, они лишились и самой реальности.
– Отчего же не подготовить. Тем более всё, что ты сказал, – правда. – Весьма довольный, Увар спрятал конверт в карман. – Только либеральная интеллигенция писк поднимет.
– А заодно с Америкой потопчи и либеральную интеллигенцию. – Мимикой я изобразил на лице работу мысли. – Скажем, так: основная функция нашей либеральной интеллигенции в последние десятилетия – дискредитация национальных героев и светочей национальной культуры. Да и вообще любых идей, связанных с континентальным проектом и третьим царством.
– А что? – усмехнулся Увар. – Были «Вехи», были «Вехи вех» – пора устроить следующую ревизию. Необходима трезвость самоотчёта. Как ты знаешь, я не марксист, но мне близка фундаментальная позиция Маркса.
– Какая именно?
– Последняя. Та, что начертана на его могиле: «Философы лишь объясняли мир. Смысл в том, чтобы его изменить». Здесь есть какая-то витальная, деятельная правда. – Увар быстрым движением – туда-сюда – провёл рукой под носом. – Правда юности, правда живой крови, ещё не загустевшей в желатин.
И он развил мысль в том направлении, что, мол, Марксу как никому удалось реализовать последнее утверждение собственной эпитафии. Он, Маркс, как бы подвёл черту под многовековой историей философии – или пытайся изменить мир, или ты не философ. Его нынешние коллеги из либеральных интеллигентов (речь про философский цех), пытающиеся транслировать себя в бессмертие исключительно с помощью голых текстов, здорово ему проигрывают. Поэтому завидуют и мстят. Мстят замалчиванием и уводом разговора в сторону. В сторону необязательных слов, лишённых убеждения и веры, и случайных действий.
– Энгельса и вовсе затёрли, – заключил Увар. – А ведь это неправда, что места в истории всегда хватает только на одного.
Что ж, Увара с чистой совестью и открытыми картами можно было подключать к операции «Другой председатель», он вполне был к этому готов. Иное дело, что без санкции Капитана я не имел полномочий на такие действия. Хотя подобные случаи специально нами не оговаривались, я считал себя не в праве ставить кого бы то ни было в известность касательно наших планов без предварительного согласия директора «Лемминкяйнена». Довольно и того, что я открылся перед Олей. Но тут особая статья. Это личное, почти интимное. К тому же лютка в деле с самого начала – даже прежде меня. И потом, ещё неизвестно, кто открыл ей смысл проекта первым: что там, в письмах Капитана?
– Не знаю, как ты, – сказал Увар, – а я в толк не возьму: кому и зачем это надо? Исцеления, золотые червонцы, подъём производства, американская мечта в форме кошелька – без смысла, цели и ценности… Всё какие-то клочки, разрозненные темы, осколки, всё само по себе. Где связь? Заказчик этот, случаем, того – не болен?
Что ж, увидеть общую картину без кода, без ключа и впрямь было не просто.
– Нет, вид у него вполне здоровый. Просто человек с причудами. – Я на миг задумался. – Он на бирже играет. Там всё зыбко: малейший слух – и акции посыпались. Или наоборот. Он после твоих чудесных исцелений на фармацевтике, может, состояние сколотил. Ну, или конкурента без штанов оставил…
– Значит, его разум тоже мечется в поисках наживы?
Разговор надо было уводить от Капитана в сторону.
– Ну, а ты? – Я ошкурил мандарин и разобрал его на дольки – их оказалось восемь. – Ты ведь и сам продаёшь перо за деньги.
– У меня другая цель. – Увар сложил руки на гладком брюшке и мечтательно посмотрел в потолок. – Кто-то хочет заработать, чтобы стать обеспеченным, а я хочу заработать, чтобы стать беспечным. Добившись своего, первые, как и положено идиотам, становятся обывателями, а вторые – люди талантливые или одержимые какими-нибудь тараканами, вроде нас с тобой, – перестают торговать собственной жизнью, бросают подёнщину и на полных парах устремляются к главному. В своём, конечно, масштабе. Ты, – Увар посмотрел на меня взглядом заправского провидца, – появись у тебя в достатке деньги, небось без конца колесил бы с сачком по свету и завёл бы себе инсектарий. Разве не так?
В проницательности Увара сомневаться не приходилось, но догадка относительно моих устремлений не требовала ни особого воображения, ни умения читать чужие грёзы.
– А что бы делал ты?
– Я… – Увар опять вперил взор в потолок. – Я бы затеял что-нибудь такое… невозможное. Совсем невозможное. Ведь воплощённое желание – это неизменно скука, пошлость и разочарование. Желать невозможного – единственно достойное занятие. Бессилие придаёт жизни вкус. Пускай мир вокруг скругляет острые углы, заботится о здоровом пищеварении и бреет газоны, я буду стоять посреди всё тот же – гордый и непреклонный в своём чудесном бессилии.
А говорят, будто Гоголь ещё в первой половине девятнадцатого века составил стройный и едва ли не исчерпывающий каталог русских характеров, находчиво озаглавив его «Мёртвые души». Как бы не так! Хотя – сомнений нет – и то, что сделано, – прекрасно. Взять хоть Ноздрёва. Или Чичикова. Или Манилова с Собакевичем… Они великолепны! Их есть за что любить. Гоголю просто внушили, будто он пишет сатиру, а на самом деле он писал то, что писал, – поэму.
«Что же получается? – подумал я про Увара. – Отказ от лучшего ради недостижимого?» Вот именно: получается, Капитан – это как бы Увар, начавший жить по мечте. И вместе с тем это антитеза Патроклу Огранщику, копилке сбывшихся стремлений, с его отказом от покорения небес. Боже, как причудлива Россия! Сколько в ней всего!..
Между тем при внутренней тяге к невозможному и презрении к будничным острым углам домашний быт Увара был налажен исключительным образом, во всех необходимых – а порой излишних – мелочах. Не в смысле безупречности границ пространства (здесь как раз царил полный порядок: паркет в комнатах рассохся, шашечки линолеума в коридоре повылетали из своих гнёзд, на стенах и потолках нежно колыхалась паутина и красовались древние потёки), а в смысле там и сям развешанной живописи, фамильного собрания виниловых пластинок, пары неизменных сигов в холодильнике, всегда готовых нырнуть в коптильню, коллекции разнообразных приспособлений для выживания – от метательных ножей и различной кухонной утвари до автономной печки, работающей на солярке, – и, наконец, у него в заводе всегда был набор всяческих бутылок и бутылочек с алкогольными напитками весьма пристойного качества.
– И что же ты считаешь невозможным, но достойным желания? – поинтересовался я.
– Ну, скажем, попытку осознать себя как мыслящую волну, волевым усилием изменить частоту своего колебания и в результате стать чем-то совсем другим. Например, электрическим скатом.
Тут зазвонил телефон. Не дожидаясь, когда в приёмной ответит занятая приготовлением корпоративного стола Капа, я взял трубку.
– Поздравляю. – Голос директора «Лемминкяйнена» был по-праздничному бодр. – Мы на пороге перемен. Я думал, будут жертвы, а мы, смешно сказать, отделались без крови.
– Спасибо, – кисло откликнулся я – флэшка с письмами Капитана жгла мне карман. Кроме того, я вовсе не был уверен, что перемены, каковы бы они ни были, наперёд следует встречать с восторгом.
– Так ты ещё не знаешь? – Кажется, Капитан моему неведению обрадовался.
– О чём?
– Понятно. Ну так слушай…
И он поведал новость дня: американцы заложили в Миннесоте на выступе Канадского щита скважину с проектной глубиной восемнадцать километров.
3
Увар достал из принесённого с собой пакета пергаментный свёрток, положил его на край уже накрытого стола и развернул.
– О! – поводя голыми плечами, восхитилась бухгалтер. – Это вершина торжества!
– Нет, – сказал Увар. – Это всего лишь кета горячего копчения. Домашнее производство.
Мы только успели выпить по стаканчику шампанского, когда в приёмную «Танатоса» впорхнула лютка и рассказала про американскую дырку подробности. Оказывается, янки уже не первый месяц спешно искали у себя в закромах зону тектогенеза на стыке архейского комплекса пород с мозаичной структурой, заданной неравномерно гранитизированными образованиями, и протерозойским зеленокаменным поясом, примерно соответствующую району Кольской СГС. Под проект своей сверхглубокой они, помимо целевых ассигнований, пожертвовали даже часть денег, изначально выделенных на лунную программу, по поводу чего случилась небольшая буча в конгрессе. Туда, на скважину, американцы бросили всё лучшее, новейшее, всё скоростное, как будто бы вопрос стоял о жизни / смерти. Ну вот, нашли и забурились.
Кроме того, возобновить работы на своей скважине в Оберпфальце готовились и немцы. По геофизическим данным там, в глубинной части шовной структуры между Чешским срединным массивом и Саксоно-Тюрингской герцинской складчатой зоной, располагалось весьма специфическое образование – «Эрбендорф-Вогенштраубское тело». Оно отличалось высокой отражающей способностью контактов, выделялось по гравитационным и магнитным параметрам, обладало аномально высокой электропроводностью и запредельными скоростями сейсмических волн. Не иначе – логово дракона, которому мечом по имени Грам пустил кровь Зигфрид. А что такое кровь дракона? Тот же эликсир-магистерий. Она же и клад – чудовищный инструмент изобилия.
Ко всему и шведы собрались заложить у себя сверхглубокую скважину Гравберг-4, причём даже не пытаясь мотивировать для публики её геологическую концепцию.
Это было удивительно и ужасающе одновременно, как будто перед тобой распахнулись какие-то скрытые и даже вовсе не предполагаемые пространства, ступив в которые ты уже не знаешь, чего тебе здесь ждать, хотя окрестный пейзаж премного впечатляет глаз. То есть режиссура Капитана во всей красе продемонстрировала свою действенность. Конечно, само по себе это ещё не подтверждало верность основного положения – неизбежной кары дерзнувшим познать тайны преисподней, – но промежуточный успех каким-то образом вселял уверенность в предполагаемом финале.
Словом, праздничная пестринка и впрямь получилась с настроением: как уже говорилось, обычно в эту пору ждёшь всякой невидали, чудес и симпатичных происшествий, а тут, пожалуйста, – буквально на глазах сбываются немыслимые планы. Чистый Гофман, Эрнст Теодор Амадей.
Увар, правда, глядя на наше с Олей таинственное воркование, но не ведая его причин, рассказал правдивый анекдот про одного не то народовольца, не то эсера, не то ещё какого-то идейного громилу, который, очутившись раз на богатой профессорской даче, исследовал цветник, осмотрел живопись, отобедал на елизаветинском фарфоре, после чего задумчиво сказал: «Всё так хорошо… Очень хочется бросить бомбу». Понятное дело, он имел в виду моё и люткино вызывающее поведение, неприличное в обществе, поскольку оно давало повод к зависти, однако я нашёл в его словах добавочный смысл, который Увар, вероятно, вовсе туда не вкладывал.
Я вспомнил, что некое смутное, но похожее уподобление пришло мне на ум, когда Капитан впервые заговорил со мной о показательном разрушении самого меркантильного человечника. Это было в августе, под Лугой, в придорожном трактире «Дымок». Сейчас конец декабря, и под меркантильный человечник уже подведена мина… Мы только выставили её, как обмазанную лакомым мёдом приманку, – Америка цапнула её сама. Цапнула, чтобы стать ещё богаче, ещё могущественнее, ещё спесивей и жирнее… И пусть мина эта весьма сомнительного устройства, по какому-то закону постгуманистического свойства хочется верить, что она рванёт. Не гуманно, а хочется. И мы надеемся, что наши вера и воля заставят её рвануть. Вот так. И, если разобраться, что я чувствую? Кем я себя чувствую? Нигилистом с сальными волосами, из ненависти к чужому благополучию метающим бомбу в богатую дачу? Нет. Нет, нет и нет. Благодаря Капитану, я чувствую себя гордым носителем безукоризненного духа, вырвавшимся из пасти хищника – жрущего всё подчистую рынка, чувствую себя рыцарем бескорыстия, выскользнувшим из жуткого зева пресловутого общества потребления, чудовищного торжища желаний. Я научился действовать легко и свободно, я почти перестал страшиться приключений и испытаний, найдя в них способ обрести достоинство, я научился вести себя так, будто в моих поступках есть смысл и цель. Я больше ничего не продаю, потому что со мной только мои (ставшие моими) неуязвимые дух и цель, которые не продаются. Я ничего не покупаю (кроме необходимого), потому что мне, собственно, ничего больше не нужно. Я понял, что жизнь – разновидность искусства, и если ему хорошо обучиться, то жизнь может стать такой, какой ты её сделаешь. При этом, правда, эстетика с потрохами поглощает этику, но сравнима ли эта потеря с тем, что мы приобретаем? Разумеется, идя к чему-то, мы неизбежно от чего-то удаляемся. То есть, приобретая, мы теряем – таков незыблемый закон. Так что ж теперь, стоять на месте, замереть? Застыть соляным столбом и найти в этом упоение? Не скажу о Боге, поскольку мы ловим только Его тень, вернее, только часть, клочок Его тени, которая и есть наше представление о Боге, но религия – чистейшая производная от эстетики. Мы не хотим грязного, скверного, склизкого и стонущего мира. Мы хотим стоять посреди чистого, сияющего храма. Мало кого привлекают гниль, испражнения и кровавые ошмётки – вот почему мы не с бесами. Ведь бесы по определению мерзостны, их цель – изгадить мироздание. Нам это не по? сердцу – и всё. Так что этика и загробные муки тут ни при чём. Словом, благодаря Капитану, мне кажется, я тоже теперь почти трансцендентный. Меня теперь тоже не просто поколебать… Чёрт! Но зачем этот змей, с наколотой на раздвоенный язык ложью, зачем этот искуситель писал Оле? О чём он ей писал? И что она ему отвечала?
Тут я вышел из задумчивости и вернулся в мир, к существованию. Увар, подняв пластиковый стаканчик с водкой, заканчивал какой-то витиеватый тост:
– …Так что, милые дамы, не надо бояться делать глупости. Настоящую глупость сделать оч-чень непросто. За это я и предлагаю выпить.
– О! – округлила губы бухгалтер. – Это вершина торжества!
– Нет, – сказал непреклонный Увар. – Это чистая правда.
4
В «Танатосе» мы с Олей пили только шампанское и каберне, закусывая болгарским перцем и рыбой, но за руль я всё равно решил не садиться: канун праздника для дорожных ментов – самая страда. Поэтому, оставив «десятку» у конторы, мы отправились на Графский пешком, благо идти было совсем недалеко.
Снег скрипел под ногами, реденько и мелко трусил с чёрных небес, взблескивал искристой россыпью под фонарями и в свете автомобильных фар. Я почти всю дорогу молчал, а Оля щебетала, словно диктор в эфире. В какой-то момент мне внезапно показалось, будто мы так далеки друг от друга, что даже время внутри нас не только течёт по-разному, но и имеет разный цвет: во мне оно – рубиновое, густое, как остывающая лава, с внутренним жарким свечением, а в ней – звонкое и голубое, как купорос. Я не утерпел и скомандовал себе: «Вперёд, улитка!», после чего рассмеялся в ответ на какой-то очередной весёлый люткин треск. Кажется, это подействовало. Во всяком случае, острое чувство отстранённости, оставленности перестало заглушать пряный букет прочих чувств. Хотя о какой пряности можно говорить на лёгком морозце, когда воздух вокруг был бы стерилен, кабы не был напитан дымами машин – зимой запахи замерзают, позволяя себе быть только в цветочных магазинах, фруктовых рядах рынков и моём кухонном шкафчике, полном задумчивых азиатских специй…
Когда мы пришли домой, Оля сразу же отправилась на кухню готовить тесто и начинку для лукового пирога, а я врубил свой комп и вставил в разъём флэшку.
В окне выстроились в столбик пять файлов. Я открыл первый.
...От: Абарбарчук <drugoy@mail.ru>
Кому: Ольга <1olga1@yandex.ru>
Тема: Нечисть
Дата: 19 августа 2010 г. 17:15
Привет-привет!
Не помню, кто подметил, может быть, я сам, что удвоения – приметы петербургской речи. Так и есть. Все эти «быстро-быстро», «да-да», «нет-нет», «алё-алё» и проч. – фабричный ярлык на обитателях последнего из воплощённых в мире и, пожалуй, самого грандиозного градостроительного проекта. Но не суть.
Забыл сказать при встрече на Большой Конюшенной, что возглавляемый мной научно-исследовательский институт дал авторитетное заключение: Союзу Североамериканских Штатов осталось жить от силы пару лет. Потом он распадётся на тридцать восемь независимых государств и девятнадцать родоплеменных союзов. Запаянный в контейнер алгоритм распада хранится в абонированной банковской ячейке в Цюрихе. Расчёты произведены на основе дешифровки голливудских блокбастеров, где под видом историй дружбы человека с оборотнями, вампирами, гигантскими обезьянами, хоббитами и прочей нечистью разумный инопланетный вирус, поразивший фабрику грёз, в закодированной форме предупреждают нас о мраке грядущего. Разумеется, эти данные не подлежат огласке, так что настоящее письмо следует расценивать, как свидетельство глубочайшего доверия.
Философы-постмодернисты учат нас, что мысль человека должна быть ясной, ёмкой и краткой. Поскольку во мне такие мысли иссякли, умолкаю.
В Псковском кремле звонят колокола на Преображение Господне.
Пока-пока.
С. Абарбарчук.
Судя по дате, это бредовое письмо было написано на следующий день после моего посещения акционерного общества «Лемминкяйнен». Самого первого посещения, когда Анфиса смотрела порномультики, а Василий забивал бессмысленные гвозди. Капитан исподволь Олю к чему-то готовил, в противном случае послание не имело рационального объяснения и выглядело чисто художественным жестом. Было ли оно таковым или под художественный жест только косило? К чему Капитан готовил лютку? К будущей задаче? Или просто давал ей повод привыкнуть к себе и своим чудачествам? Зачем он столь сомнительно демонстрировал собственную – бр-р-р, что за скрежещущее слово – петербуржскость? Я не понимал. И это мне не нравилось. Порой непонимание – благо, поскольку, понимая других, мы постепенно осознаём, что сущность нашего понимания не что иное, как малодушная капитуляция, сдача собственных позиций. Сейчас было иное дело.
Немного помучившись, я решил, что в рамках моего любопытства стоит рассматривать данное непонимание как небольшую вражескую крепость, которая пускай и неприступна, но зато и гарнизон её мал и не способен причинить мне ущерб, поэтому её можно смело обойти и без опасений оставить в тылу. Так я и сделал, кликнув следующий файл.
...От: Абарбарчук <drugoy@mail.ru>
Кому: Ольга <1olga1@yandex.ru>
Тема: Правила игры
Дата: 11 сентября 2010 г. 22:38
Здравствуйте, Оля!
Действительность загадочна, отчего причинно-следственные связи мироздания часто не поддаются осмыслению. Так происходит по неисповедимости и могуществу Всевышнего, от которых изнемогают и заблуждаются умы. Вот вам пример: однажды на Мальте я заметил, что свирепый местный ветер налетает именно тогда, когда в саду за окном гостиницы подаёт голос какая-то невинная пичуга. Я записал её песню на ноты, а позже, уже в Берлине, под аккомпанемент визгливого балканского оркестрика исполнил эту трель в одном довольно мерзком клубе. Не прошло и нескольких минут, как на Берлин обрушилась буря, которая валила с ног каштаны. Один из них упал на капот автомобиля берлинского бургомистра.
Этот случай приводит нас к банальной мысли, что для обращения с каждой вещью существуют свои правила, обычаи и способы. Если ты преступишь их или, следуя им, будешь неловок, твои действия обернутся против тебя, труд твой станет мучением, а усилия пойдут прахом.
С симпатией и другими опрятными чувствами
С. Абарбарчук.
Я ещё раз посмотрел на дату – вероятно, это письмо следовало расценивать как оправдание за содеянное. В том смысле, что вызванная им девять лет назад буря повалила с ног не совсем то, что предполагалось. Впрочем, здесь для меня куда важнее было другое – Капитан обращался к Оле на «вы». Это открытие приятно отозвалось во мне тёплой волной, прокатившейся где-то в области солнечного сплетения.
...От: Абарбарчук <drugoy@mail.ru>
Кому: Ольга <1olga1@yandex.ru>
Тема: Публичный дом
Дата: 15 ноября 2010 г. 21:09
Дорогая Оля!
В результате всесторонних исследований, проведённых в стенах моего научно-исследовательского института, обнаружены неоспоримые доказательства того, что мир потерял честь и достоинство. Если прежде правами владели лучшие – те, кто способен был на озарение, сверхусилие и самоотречение, – то теперь привилегии даются так, как прежде давались обязанности, – всем. А это уже публичный дом. Мир отметал свою икру и выструил свою молоку. Дело сделано, сейчас он, обдирая бока, катится вниз по течению, в бездну. Он бессилен и равнодушен, в нём больше нет острого чувства сладкой и режущей, волшебной и воспалённой реальности, чувства, которое испытывает ребёнок, когда ему, больному ангиной, дают стакан горячего молока с мёдом. Теперь у мира остались только мыльные пузыри жизненных стандартов, выдуваемые СМИ, рекламой и фитнес-клубами. Мир окончательно превратился в общество зрелищ, описанное Ги Дебором. Пора перечеканивать монету – чтобы не спутать старую калошу с новорожденным. Ведь шкала, фиксирующая изменения в системе, представляет собой не прямую, а изогнута крутой дугой, наподобие подковы, так что точки её оконечностей гораздо ближе друг к другу, нежели к её серединной отметке. Поэтому вещи, дойдя до пределов взаимного контраста и остановившись у крайних границ различия, делаются похожи. Старик и дитя одинаково бессильны и уязвимы перед желающим их уязвить, снег, если подержать его в руке, обжигает, а от неудержимого смеха из глаз брызжут слёзы – и подобного в мире много.
До новых встреч.
С. Абарбарчук.
О раздаче прав по разнарядке я уже от Оли слышал. Да и о бедных девушках, которые из зависти к кукле Барби добровольно распинают себя на тренажёрах в фитнес-клубах, тоже. Вот, значит, чьи торчат здесь уши. Вот, значит, кто здесь разбрасывает зёрна, чтобы они, угодив в живые мозги, давали чёрт знает какие всходы. Похоже, Капитан затеял тихую войну за влияние над чу?дной люткиной головкой. Зачем? Такой спорт? Но Капитан не жлоб. Без умысла, от скуки? Ему недосуг скучать. Он это затеял, чтобы распалить мою ревность и на своём поле заставить меня блистать? Слишком сложно, избыточно – я ведь ещё вчера об этих письмах знать ничего не знал, а что на них наткнулся – чистый случай. Между тем дело с дыркой уже почти что слажено. Кроме того, с моей стороны так думать – лесть самому себе, если не мания величия. Вероятно, всё проще: мы любим красивых, потому что душа человека по природе прекрасна и тянется к совершенным образам. Капитан, каким бы вольным камнем он в действительности ни был, здесь не исключение. Собственно, и мою любовь к жесткокрылым, если задаться этим вопросом, объяснить можно единственно тягой прекрасной души к совершенному…