Только представь – кусок чистейшего горного хрусталя, тяжёлый кристалл прозрачного воздуха с парящей внутри июльской таволгой, облепленной мерцающими бронзовками…
– Ты маньяк, – сказала Оля. – Давай лучше про эйдосы.
С Графского я повернул на Фонтанку и тут же притормозил, пропуская хлынувший через Невский и с мокрым шелестом идущий на разгон поток авто.
Про эйдосы так про эйдосы. Словом, Платон не оставил вещи шанса. Другое дело Аристотель. Он считал, что вещь способна облагораживаться, совершенствоваться в сторону блеска, если не будет лениться и если мы, как коллективный субъект веры и воли, будем ей помогать, верно её осмысляя. Так свинец под действием тинктуры вызревает в золото. То есть наши вера и воля, если они достаточно сильны, способны откорректировать эйдос мира, и мир к своему уточнённому замыслу подтянется. Таковы извечные отношения человека с творением.
Выдав эту тираду, я подумал, что, к сожалению, стоит вере и воле спустить пар, как творение вновь деградирует, точно дрессированный зверь, который после зимней спячки забывает все приобретённые навыки. Но бездействие перед лицом подобной перспективы – вовсе не мудрость, а позорное малодушие. По крайней мере, для тех, от кого пока не пахнет уксусом и мокрым порохом. Не уверен, что полгода назад мне удалось бы так ясно увидеть и назвать это различие.
– Я не поняла про откорректированный эйдос, – призналась Оля, манипулируя сигаретой и зажигалкой в попытке обжить пространство ещё не обогретого салона.
– Всё просто. Помнишь, лет десять–двенадцать назад началась массированная корректировка эйдоса ментов? Не один год корректировали, но… не вытянули ноту. Только всего и поправили что постовую форму. Чуть идею не осрамили.
Мы проскочили мимо банковского центра, выросшего на долгих руинах, произведённых в середине девяностых строительной фирмой «Лемминкяйнен» – той самой, у которой Капитан слямзил имя для своей фабрики немыслимых услуг. Далее я сказал, что прорицание будущего, прозрение грядущих дней – вздор, небылица. Мир слагается верой и волей. К сожалению, по большей части совершенно безотчётно. Взять Достоевского. Принято считать, что в «Бесах» он предрёк русский хаос, предсказал кошмар ухнувшего на Россию революционного террора. А между тем всё было прямо наоборот – он сам вызвал этих бесов на русскую сцену. То есть у Фёдора Михайловича и его ошалевших почитателей хватило веры на то, чтобы эйдос России принял поправку о фазе социальных потрясений, полосе гражданского ужаса, а Россия земная к этому наведённому образу только зачарованно подтянулась. И так – со всяким сбывшимся пророчеством.
– Постой, но ведь были же до «Бесов» Каракозов и Нечаев, – припомнила Оля.
– Правильно. Их накануне вызвал Чернышевский. Он закончил свой бестселлер 4 апреля 1863-го и сопроводил это событие заявлением, что, мол, главный герой – Рахметов – исчез, но он появится, когда будет нужно, года через три. А Каракозов стрелял в государя у решётки Летнего сада именно 4 апреля 1866-го, ровно три года спустя. Это совпадение заметили даже в правительстве, и граф Муравьёв, который «Вешатель», на всякий случай навсегда закрыл журнал «Современник».
– Как-то театрально получается. – Оля смахнула с лица светлую прядь. Кожа у неё от природы была немного смуглая, и загар на ней держался долго – золотой, как корочка на сайке.
На это я заметил, что, если мне не изменяет память, террор – термин из аристотелевской «Поэтики». Он означает пик отрицательных эмоций у зрителей греческой трагедии. Вообще, мы многие вещи, не задумываясь, понимаем навыворот – в силу привычки, потому что так запало некогда при первом предъявлении. Есть русская поговорка: не мытьём, так катаньем. Этимологический словарь русской фразеологии отсылает к стирке: мол, раньше прачки бельё «мыли» и «катали» на вальках и досках. Но мы же не китайцы, ей-богу, чтобы крыть прачечными идиомами. Есть у нас серьёзные слова: мыт и кат – налог и палач. То есть не податью, так через палача – вот это по-нашему. Или взять латинское: человек человеку волк. Наверняка римляне имели в виду совсем не то, что имеем в виду мы. То есть совершенно не то. Они же боготворили Ромула, вскормленного волчицей. На Капитолийском холме стоял кумир – кормилица-волчица даёт набухшие сосцы младенцам-близнецам. Говоря так, они говорили: мы – стая и потому сильны.
Я встал на правый поворот под светофором у Обуховского моста. Впереди лоснился новый толстозадый «ситроен» – с недавних пор такие полюбили криминального вида пузыри. Должно быть, из-за багажника. Он у этой железяки был большой, трупа на три.
– Но это цитата из Плавта, и по контексту смысл негативный, – возразила Оля.
– Плавт взял расхожий оборот и ёрнически его переосмыслил. Он был комедиографом, а у хохмачей принято глумиться над традицией. Точно так же до него Аристофан хохотал на обломках греческой трагедии. После этого террор пошёл из театра в жизнь. – Я мельком взглянул на лютку, и мне понравилось, как она на меня смотрит. Что ж, может, я и вправду сто?ю о-го-го чего.
– Здо?рово, – сказала Оля. – Получается какое-то кафе с тугим на ухо официантом. Плохо попросишь – ну, без должной веры и воли – ни черта не получишь. То есть получишь то, что хорошо попросили за другим столиком, – всем подадут именно это.
– Точно. Жаль, мало кто это понимает. Достоевский от избытка чувств писал, он думать не думал, что бесов заказывает. Знал бы – наперёд десять раз взвесил. Так что волю надо проявлять осознанно и корректировать эйдос осмотрительно – заказ-то могут и подать. – В общем, я на свой лад перепел Оле идею Капитана о возведении угодной себе реальности.
– Страшно… – широко распахнула глаза лютка. – Порой так хочется безумия и произвола… А вдруг мне подадут чей-то чужой произвол?
– Брось, – успокоил её я. – Люди хотят повышения жалованья, продвижения по службе, любви женщины и улучшения берлоги. На большее их не хватает, что, конечно, тоже своего рода безумие.
– Я не хочу любви женщины! – возмутилась Оля.
– Это похвально. Но в целом культура желания у нас ещё слаба.
– Ну, положим, у нас-то сильна. – Оля на ощупь произвела поверхностный осмотр моего хозяйства.
Джинсы у меня были «на болтах», но душевное равновесие я всё равно потерял.
– Кроме культуры, – я выровнял вильнувшую машину, – важна ещё и дисциплина желания. Иначе изменённый мир может оскорбить твоё достоинство.
– Но мы с нашим глубинным золотом и самородным магистерием явно желаем чего-то невозможного.
– Почему? Мы целенаправленно корректируем эйдос мироздания
Я остановился у воронихинской громады Горного института. Оля потёрлась о мою щёку носом и беспечно спросила:
– Ты хочешь сказать, что, пробив свою скважину, американцы найдут всё, что мы обещаем?
– Нет, – улыбнулся я. – Они найдут преисподнюю и впустят к себе ад.
Теперь она знала, во что мы играем.
3
«Нет, Евграф, – сказал я себе, отъезжая от Горного, – так не смотрят на того, кого свели за штат, в прошлую жизнь, в запасную постель. Просто ты немного устал. Любовь с самой Пасхи бренчит на всей клавиатуре твоих чувств, тебе нужен – тюк-тюк – настройщик».
Вопреки предположению о небольшой усталости, дыхание моё было лёгким, кровь бежала по протокам со звоном, а в голове крутилась строчка убиенного поэта: «О, вёсен шум и осени винцо!» Что ж, у смерти хороший вкус, красота её манит, как свет сыча. Ну, а коли пришла, пожалуйте – привет родителям. Вот так. Хочешь жить долго – не светись.
Тут я себя одёрнул: красота – человеческое, слишком человеческое представление. Это он, человек, прекраснодушно мечтает обустроить мир по законам правды и красоты. Природа мыслит совершенством, а не прелестями. А красота и совершенство – вовсе не одно и то же. Как правдоподобие и правда. Вот, скажем, рыжебулавый могильщик. Он совершенен. Да и снаружи хорош: антрацитовая спинка с жёлтой опушкой, надкрылья с оранжевыми, как георгиевская лента, перевязями; он трепетно воздевает усики, словно пилигрим молитвенные руки, потому что испытывает мир по чутью, по его запаху / духу; да и по воле к жизни он сравним разве что с большим сосновым слоником… Он из семейства Silphidae, существ воздуха, но мало кто сочтёт его красивым, потому что цель его устремлений – неприглядная падаль, которая смердит. Или взять крокодила. Он тоже совершенен, особенно когда входит в свой бесподобный штопор. Но кто им восхитится? А всё потому, что крокодил кожаный, бугристый, не мурлычит, носит глаза на макушке и набит дурными привычками.
Примерно в таком русле и текли мои мысли, пока в кармане не запел мобильник. Лютка.
– Маленький, – так Оля называла меня, когда испытывала сильные положительные чувства, – у нас здесь небольшой переполох. Вернее, кавардак. Вернее, танец с саблями и гибель «Титаника».
Я поинтересовался, что случилось.
– Чёрт знает что. Думаю, это наши проказы. Не могу по телефону. Что делать – не знаю. Надо бы осмыслить ситуацию, чтобы не напортачить с корректировкой этого… который уточняем… эйдоса. Ты в «Карачуне»?
– Да. – В этот миг я поворачивал с Литейного на улицу Жуковского.
– Буду часа в три. Пока. – Оля дала отбой.
Какие проказы она имела в виду? Интимного свойства или в области сакральной геологии? Поди тут разберись. Может, она беременна? Но почему тогда переполох на кафедре?
Небо над городом было тяжёлое, растрёпанное и словно живое – оно клубилось и как будто дышало, выбрасывая в разные стороны и вновь поджимая угрюмые клочья. Это было так необыкновенно, что, изобрази подобное псковский облакист, никто бы не поверил в достоверность вида.
Я парковался у «Танатоса» под девой, обещающей услады посредством пышного венка и лиры, когда мой телефон опять взыграл. Звонил Капитан.
– Отличный текст, мессир Батолитус. Подозреваю, в прошлой жизни ты хорошо смекал в рубификации. Какие лакомые перспективы! Какой соблазн! Ведь золото – и впрямь пустяк. Я ж говорил, что ты сумеешь…
Значит, Стёпа Разин, как мы и договаривались, уже нелегально повесил моё сочинение (я сбросил его по электропочте Стёпе в полночь) на свежей страничке сетевого журнала «Традиция». А директор «Лемминкяйнена», стало быть, с утра прислушивался к трепетанию Тенёт, к оттенкам каждый день по-новому звучащей песни мира…
– А я как раз хотел звонить с докладом. – Что говорить, я был польщён оценкой. В это мгновение я, кажется, ничего не имел против Капитана. Наоборот – он умница, он понимает всё, у него такой необычайный вкус, мы вместе горы с ним своротим…
– Доложишь при встрече, – распорядилась трубка. – Сейчас мне некогда. Я размышляю об онтологическом родстве сэппуку и мастурбации. – В ухо мне прыснул предательский смешок. – Собери всех, кто напрямую причастен к проекту. Буду у тебя в три. Пора приступать ко второму этапу.
Капитан отключился. Я машинально посмотрел на часы: четверть двенадцатого. Значит, он уже в дороге. Или вообще в СПб. Или где угодно – в пределах трёх с половиной часов пути до улицы Чехова. Что ж, я всё равно хотел затеять разговор по поводу дальнейших действий. Он просто чуть опередил меня со своим вторым этапом. Он словно почувствовал – видимо, песня мира и впрямь зазвучала сегодня немного по-новому. Жаль, моё ухо не ловит эти нежные обертона.
4
Надо сказать, что на посту директора ООО «Танатос» у меня нежданно открылись незаурядные организаторские способности. Согласно учредительным документам контора собиралась оказывать платные консультационные услуги в вопросах расположения областей скверного энергетического напряжения, связанных с зонами тектонических трещин и разломов, а также исследовать геологическую структуру территорий, отведённых под капитальное строительство. Словом, в основных видах деятельности была прописана такая рутина, какую хорошо читать на ночь, чтобы приманить сон. Кроме того, устав «Танатоса» предполагал издательскую деятельность. А именно: публикацию ежегодного атласа негативных пространств (так было заявлено) и карт уточнённой топографии неба (тоже дословно). Эта функция была добавлена из соображений оживления унылой казённой бумаги и отчасти для формального оправдания потустороннего названия фирмы. Впрочем, ни до, ни после регистрации никаких разъяснений и оправданий так и не потребовалось.
Разумеется, никто не предполагал заниматься консультированием, исследованием и изданием загадочных атласов и карт. Тем не менее вот уже третий месяц предприятие исправно работало: телефоны звонили, к директору приходили посетители, деньги на счёте не переводились, служащие в срок получали жалованье и даже корпоративно отметили юбилей одного из охранников. Вместе с тем объявленный род деятельности снимал все вопросы, какие могли возникнуть, скажем, у переводчика, бухгалтера, секретарши Капы или других непосвящённых.
Собственно, помимо меня, теперь из сотрудников «Танатоса» в известной степени приобщена к проекту была ещё и Оля. Переводчик, интеллигентный старичок, бо?льшую часть жизни прокорпевший над зарубежными журналами в каком-то техническом НИИ, просто квалифицированно перекладывал на требуемый язык то, что его просили, и относился к этому как к хорошо оплачиваемому приработку. Такой и должна быть образцовая позиция интеллигента – добросовестно и смирно зарабатывать свой хлеб умственными навыками, а не мнить себя и свою страту спасителем мира, властителем дум и, следовательно, владельцем мандата на исключительность в морали и правах. Что касается юного хакера Стёпы Разина, исполнявшего весьма важную роль во всей затее, то это порождение вселенной Билла Гейтса откровенно наслаждалось возможностью заниматься любимым делом за приличную зарплату и в существо процесса не вдавалось – игры взрослых и их цели, как и весь вещественный мир под метёлку, были ему до лампочки. Словом, на встречу с Капитаном я собирался пригласить только Олю, которая и так должна была появиться «около трёх», ну… и на всякий случай гомункулуса Стёпу. Для того чтобы обеспечить их присутствие в нужное время в заданном месте, моих организаторских способностей было более чем достаточно.
5
Оля появилась в пять минут четвёртого. Генеральный директор «Лемминкяйнена» со свитой (бодрая, подтянутая Анфиса плюс свежестриженый Василий со своим волосяным хвостиком) прибыл двумя минутами раньше. Я попросил Капу пригласить в мой кабинет Стёпу Разина, и вскоре мы, демократично рассевшись вшестером вокруг совещательного стола, приступили к делу.
– Итак, – обыденным тоном сообщил Капитан, – мы бросили вызов миропорядку. Более того, мы бросили его сознательно, поскольку мир отклонился от Божеского замысла, а Господь, как говорят отцы церкви, спасает нас, но не без нас. Ведь мы пришли на этот свет, чтобы натворить здесь дел и обнаружить себя – именно в этом и заключается труд спасения души. Конечно, Господь всё управит и Матерь Божия покроет, но безрассудная надежда на такую милость – вовсе не свидетельство веры, напротив – знак духовного обольщения. Бог ждёт от нас дел веры, а не только поста и молитвы. Пока что никто не исключал мужество из числа добродетелей, и в минуту, когда следует проявить бесстрашие и решимость, следует действовать, а не искать благословений и знамений. Тем более что искать их глупо, они – везде.
Я посмотрел по сторонам – нет, не в поисках знамений, а в безотчётной жажде смысла: присутствующие тоже были озадачены. Немудрено – мы собрались на совещание, а не на проповедь. Незаурядный Стёпин кадык был возбуждён и, что ли, насторожен; Анфиса с профессиональным вниманием тюкала «пилотом» в зелёный переплёт блокнота и косилась на божницу с образами в красном углу; Василий сцепил на столе руки замком и, уперев в них неподвижный взгляд, крутил большими пальцами незримое колечко; Оля, зачарованно моргая, смотрела на одной ей видимый танец капитанских слов. До сегодняшнего дня, в течение недели, от генерального директора не было звонков, а в псковском офисе трубку брала зеленоглазая Соня. На дворе Рождественский пост – не ходил ли он паломником к святым местам?
– Православный христианин по афонским, сохранившим преемственность и византийскую чистоту понятиям, – как бы в ответ на мои предположения, понемногу входя в раж, продолжал Капитан, – это свободный, решительный, здравомыслящий, неустрашимый, стойкий и смиренный ратник Христов. Причём его смирение – отнюдь не безволие, а великодушное и безропотное принятие всего, что выпадает в жизни на его долю. В Афонской обители обычное дело на вопрос, как дела, услышать: полемос – война. Потому что вся жизнь христианина – война. С врагами телесными и бесплотными. Поэтому половина православных святых – монахи, а другая половина – воины. Трепет, – уже гремел Капитан, – трепет охватывает при виде загорающихся глаз, выпрямляющихся спин и расправляющихся плеч ветхих монахов, когда заходит речь о врагах отечества и веры. «Врага – убей», – просто сказал мне ангелоподобный афонский старец Иоаким, когда я спросил его о тех, кто оскверняет в человеке образ Божий, кто лицемерие и ложь – орудие дьявола – почитает за добродетель, а деньги ставит выше спасения. Это даже мощнее заповеди Филарета Московского: люби врагов своих, бей врагов отечества, ненавидь врагов веры. Боже мой, как много у нас ещё дел для свершения! Как повезло нам с умом, душой и талантом родиться в России!
Капитан замолчал, чтобы сунуть в рот извлечённую из кармана брюк карамельку. Я воспользовался антрактом – позвал Капу и попросил её сделать для всех кофе.
– Нет-нет, – встрепенулась Анфиса. – Мне, пожалуйста, стакан воды без газа. – Похоже, она чётко знала грань между пользой и удовольствием и преступать её себе не позволяла.
Да-а… В такой роли, в роли пламенного апостола, видеть Капитана мне ещё не доводилось. Кажется, его свите тоже.
– Я хотел уточнить, – подал голос Василий. – Вы, Сергей Анатольевич, сказали про вызов миропорядку…
– Да, – перекатывая за щекой карамельку, перебил его Капитан. – Мы бросаем ему вызов ежедневно и по многу раз – ведь именно из этого слагается поэма будней. Но сейчас речь не о героизме утренней стопки и не о подвиге проезда в автобусе зайцем. Мы бросили такой вызов, что в дело вступили силы, превосходящие разум человека. Причём не только на нашей стороне. Это, вероятно, доставит нам ряд неудобств, возможно даже, необратимого свойства.
– Что вы имеете в виду? – Я тоже хотел об этом спросить, но Оля меня опередила.
– Смерть, – непринуждённо ответил директор – и трудно было не заметить цвет этого слова. Оно было пепельно-белёсым.
– Чью смерть? – Анфиса даже перестала тюкать ручкой по блокноту.
– Не знаю. Просто смерть. – Капитан с хрустом разгрыз конфету. – Но эти неудобства не должны нас пугать, поскольку без них всё равно не обойтись. В мире существует закон жертвы. Он прост и суров: чем больше жертва, тем больше воздаяние. Так неужели мы для собственного спасения не пожертвуем своим мнимым покоем и благополучием? Неужели испугаемся поношения, зная, что истина не боится ни критики, ни даже клеветы, а боится обличения только ложь – опора нечистого? Неужели Царствие Небесное и благодарность потомков променяем на жирные гранты, презентации, лукавую славу и всё то, что считает благополучием цивилизация «Макдональдса»? Неужели первородство продадим за чечевичную похлёбку?
Несмотря на кажущуюся беспричинность (впрочем, так и положено пророку позитивной шизофрении), представление было эффектным. Я даже решил подарить – тоже без всякой причины – Капитану одну сработанную мною штуку – безделицу для украшения зияющих пустот: прозрачный зеленоватый шар на ореховой подставке, внутри которого недвижно плыл солидный двухдюймовый плавунец, разведя в широком гребке задние ноги-вёсла. По совести, причина если и не для дарения, то хотя бы для прощания с этой чудесной вещицей всё же была: в последнее время она представлялась мне навязчивой метафорой куска, фрагмента ожерелья прожитой Олиной жизни.
Молчание длилось, наверное, полминуты, прежде чем Стёпа Разин, как школьник, съевший с товарищами перед уроком весь мел, поинтересовался:
– А что мы такого сделали?
– Мы объявили войну Америке, – сказал директор «Лемминкяйнена». – И я рассчитываю, что мы эту войну выиграем. Афон молится за нас.
– С нашими-то технологиями? – усомнился Василий.
– Они будут воевать с призраком и падут жертвой собственной алчности. – Капитан был невозмутим и рассудителен. – Разве можно выиграть сражение с призраком? И потом, дух западной технической изощрённости вызывает серьёзные сомнения, стоит только задуматься о его истоках.
– Очень интересно. – Я приготовился услышать нечто занимательное и не ошибся.
– Запад чёрт знает до какой поры не знал бани, – сообщил Капитан. – Не умея решить проблему радикально, он понаторел в разных гигиенических уловках: копоушки, носоковырки, спиночёски и прочая чепуха. Там изобрели даже индивидуальную нательную блохоловку. Постепенно страсть к обслуживанию тела вошла в привычку, в общий план жизни, так что, очистив себя и став беленьким, западный человек взялся своё тело продлевать. Ноги продолжил автомобилем, слух и глотку – телефоном, зрение – картинкой на экране. Общение с глазу на глаз заменил чатом, юношеские грёзы – порно-сайтами. Словом, вполне закономерно, что в конце концов он создал пространство, которого нет, наполненное тем, чего не существует. Создал невещественный мир, подобный призраку и призраками населённый. Ну вот, один из них цивилизацию «Макдональдса» и сокрушит. Нас, слава Богу, от этого пути спасли каменка и веник. – Капитан порылся в кармане, достал ещё одну карамельку и протянул её Оле. – Ну, а теперь перейдём к деталям.
В кабинете было довольно жарко – холода? ещё не грянули, но топили уже и в хвост и в гриву, – однако на финальной фразе генерального директора мне показалось, будто воздуха стало больше и он сделался легче. По крайней мере, произошло какое-то движение, ожили лица, а тут как раз Капа принесла кофе и стакан воды для Анфисы.
Я закурил. Оля и Василий тоже. Глобус демонстрировал нам шероховатую нашлёпку Тибета с где-то затерявшейся в нём Шамбалой. Проходя мимо, Капа глобус случайно задела, и он, провернувшись, словно молитвенный барабан, предъявил на обозрение двойную грушу Америк.
– Итак, – Капитан размешал в чашке кубик сахара, – об отличной Олиной работе мне известно. Крепкий, грамотный, литой материал. Идея о точечной корректировке геологического сайта тоже очень правильная. Её будем разрабатывать и дальше. Что касается оригинальной схемы конструкции Земли, предложенной Евграфом, тут и говорить нечего – прекрасная теоретическая база, убедительно, актуально, заманчиво. И вообще, хочу поблагодарить тебя, – он обратился непосредственно ко мне, – за прекрасную организацию дела.
Публичная похвала приятна нам, как приятны богам дымы и ароматы жертвенников. Я скромно улыбнулся.
– Мы тоже не дремали, – продолжил Капитан, – но об этом после. А сейчас посвятите меня в то, чего я не знаю.
Оля хотела было что-то сказать, но я по праву главенства в служебной иерархии её обрезал.
– Вчера вечером многим спецам-геологам, чью почту мы контролируем, пришли послания от заморских коллег. – Я заметил, что по знаку Капитана Анфиса принялась регистрировать мои слова в блокноте. – А Смыслягину – даже три штуки. Дословные переводы будут немного позже, но везде, после личных поклонов, речь идёт о Кольской скважине. Общий смысл: когда она была разморожена, почему втихаря и где можно ознакомиться с последними материалами бурения? В общем, хотят приватно проверить информацию. Смыслягину ответили из «Nature». Страшно благодарят за статью, поставят в ближайший номер, говорят, она поднимет бурю, так его и назвали – stormbringer, приглашают приехать с докладом и выступить перед их яйцеголовой шайкой. Словом, зашевелились, черти.
Оля, всё это время в нетерпении теребившая несчастную карамельку, наконец не выдержала:
– У нас в Горном и без этого stormbringer’а уже такой тарарам – хоть святых вон!
Оторвавшись от блокнота, Анфиса быстро перекрестилась на образа.
Вот чёрт – лютка ведь предупреждала, а я забыл. Ну, шляпа.
– Так, – сказал Капитан, – подробнее.
Из кожаного рюкзачка, заменявшего ей ридикюль, Оля извлекла газету. Это был сегодняшний «КоммерсантЪ» с кокетливо сбитым набекрень ером на логотипе. Развернув газету, лютка показала нам статью на четверть полосы, называвшуюся по-карамзински лаконично «Воруют», и поведала следующую историю.