От голода издох на сундуке -

И все червонцы целы.

Тут Дух опять свой клад

Себе присвоил

И был сердечно рад,

Что сторож для него ни денежки не стоил.

Когда у золота скупой не ест, не пьет,-

Не домовому ль он червонцы бережет?

<p>XVIII</p> <p>Богач и поэт</p>

С великим Богачом Поэт затеял суд,

И Зевса умолял он за себя вступиться.

Обоим велено на суд явиться.

Пришли: один и тощ, и худ,

Едва одет, едва обут;

Другой весь в золоте и спесью весь раздут.

«Умилосердися, Олимпа самодержец!

Тучегонитель, громовержец!»

Кричит Поэт: «чем я виновен пред тобой,

Что с юности терплю Фортуны злой гоненье?

Ни ложки, ни угла: и всё мое именье

В одном воображенье;

Меж тем, когда соперник мой,

Без выслуг, без ума, равно с твоим кумиром,

В палатах окружен поклонников толпой,

От роскоши и неги заплыл жиром».-

«А это разве ничего,

Что в поздний век твоей достигнут лиры звуки?»

Юпитер отвечал: «А про него

Не только правнуки, не будут помнить внуки.

Не сам ли славу ты в удел себе избрал?

Ему ж в пожизненность я блага мира дал.

Но верь, коль вещи бы он боле понимал,

И если бы с его умом была возможность

Почувствовать свою перед тобой ничтожность,-

Он более б тебя на жребий свой роптал».

<p>XIX</p> <p>Волк и мышонок</p>

Из стада серый Волк

В лес овцу затащил, в укромный уголок,

Уж разумеется, не в гости:

Овечку бедную обжора ободрал,

И так ее он убирал,

Что на зубах хрустели кости.

Но как ни жаден был, а съесть всего не мог;

Оставил к ужину запас и подле лёг

Понежиться, вздохнуть от жирного обеда.

Вот, близкого его соседа,

Мышонка запахом пирушки привлекло.

Меж мхов и кочек он тихохонько подкрался,

Схватил кусок мясца - и с ним скорей убрался

К себе домой, в дупло.

Увидя похищенье,

Волк мой

По лесу поднял вой;

Кричит он: «Караул! разбой!

Держите вора! Разоренье:

Расхитили мое именье!»

Такое ж в городе я видел приключенье:

У Климыча судьи часишки вор стянул,

И он кричит на вора: караул!

<p>XX</p> <p>Два мужика</p>

«Здорово, кум Фаддей!» - «Здорово, кум Егор!» -

«Ну, каково приятель, поживаешь?» -

«Ох, кум, беды моей, что вижу, ты не знаешь!

Бог посетил меня: я сжег дотла свой двор

И по-миру пошел с тех пор».-

«Как-так? Плохая, кум, игрушка!» -

«Да так! О Рождестве была у нас пирушка;

Я со свечой пошел дать корму лошадям;

Признаться, в голове шумело;

Я как-то заронил, насилу спасся сам;

А двор и всё добро сгорело.

Ну, ты как?» - «Ох, Фаддей, худое дело!

И на меня прогневался, знать, бог:

Ты видишь, я без ног;

Как сам остался жив, считаю, право, дивом.

Я тож о Рождестве пошел в ледник за пивом,

И тоже чересчур, признаться, я хлебнул

С друзьями полугару;

А чтоб в хмелю не сделать мне пожару,

Так я свечу совсем задул:

Ан, бес меня впотьмах так с лестницы толкнул.

Что сделал из меня совсем не-человека,

И вот я с той поры калека».-

«Пеняйте на себя, друзья!»

Сказал им сват Степан: «Коль молвить правду, я

Совсем не чту за чудо,

Что ты сожег свой двор, а ты на костылях:

Для пьяного и со свечою худо;

Да вряд, не хуже ль и впотьмах».

<p>XXI</p> <p>Котенок и скворец</p>

В каком-то доме был Скворец,

Плохой певец;

Зато уж философ презнатный,

И свел с Котенком дружбу он.

Котенок был уж котик преизрядный,

Но тих и вежлив, и смирен.

Вот как-то был в столе Котенок обделен.

Бедняжку голод мучит:

Задумчив бродит он, скучаючи постом;

Поводит ласково хвостом

И жалобно мяучит.

А философ Котенка учит -

И говорит ему. «Мой друг, ты очень прост,

Что терпишь добровольно пост;

А в клетке над носом твоим висит щегленок:

Я вижу ты прямой Котенок».

«Но совесть…» - «Как ты мало знаешь свет!

Поверь, что это сущий бред,

И слабых душ одни лишь предрассудки,

А для больших умов - пустые только шутки!

На свете кто силен,

Тот делать всё волен.

Вот доказательства тебе и вот примеры».

Тут, выведя их на свои манеры,

Он философию всю вычерпал до дна.

Котенку натощак понравилась она:

Он вытащил и съел щегленка.

Разлакомил кусок такой Котенка,

Хотя им голода он утолить не мог.

Однако же второй урок.

С большим успехом слушал

И говорит Скворцу: «Спасибо, милый кум!

Наставил ты меня на ум».

И, клетку разломав, учителя он скушал.

<p>XXII</p> <p>Две собаки</p>

Дворовый, верный пес

Барбос,

Который барскую усердно службу нес,

Увидел старую свою знакомку,

Жужу, кудрявую болонку,

На мягкой пуховой подушке, на окне.

К ней ластяся, как будто бы к родне,

Он, с умиленья чуть не плачет,

И под окном

Визжит, вертит хвостом

И скачет.

«Ну, что, Жужутка, как живешь,

С тех пор, как господа тебя в хоромы взяли?

Ведь, помнишь: на дворе мы часто голодали.

Какую службу ты несешь?»

«На счастье грех роптать», Жужутка отвечает:

«Мой господин во мне души не чает;

Живу в довольстве и добре,

И ем, и пью на серебре;

Резвлюся с барином; а ежели устану,

Валяюсь по коврам и мягкому дивану.

Ты как живешь?» - «Я», отвечал Барбос,

Хвост плетью опустя и свой повеся нос:

«Живу попрежнему: терплю и холод,

И голод,

И, сберегаючи хозяйский дом,

Здесь под забором сплю и мокну под дождем;

А если невпопад залаю,

То и побои принимаю.

Да чем же ты, Жужу, в случай попал,

Бессилен бывши так и мал,

Меж тем, как я из кожи рвусь напрасно?

Чем служишь ты?» - «Чем служишь! Вот прекрасно!»

С насмешкой отвечал Жужу:

«На задних лапках я хожу».

Как счастье многие находят

Лишь тем, что хорошо на задних лапках ходят!

<p>XXIII</p> <p>Кошка и соловей</p>

Поймала кошка Соловья,

В бедняжку когти запустила

И, ласково его сжимая, говорила:

«Соловушка, душа моя!

Я слышу, что тебя везде за песни славят

И с лучшими певцами рядом ставят.

Мне говорит лиса-кума,

Что голос у тебя так звонок и чудесен,

Что от твоих прелестных песен

Все пастухи, пастушки - без ума.

Хотела б очень я, сама,

Тебя послушать.

Не трепещися так; не будь, мой друг, упрям;

Не бойся: не хочу совсем тебя я кушать.

Лишь спой мне что-нибудь: тебе я волю дам

И отпущу гулять по рощам и лесам.

В любви я к музыке тебе не уступаю

И часто, про себя мурлыча, засыпаю».

Меж тем мой бедный Соловей

Едва-едва дышал в когтях у ней.

«Ну, что же?» продолжает Кошка:

«Пропой, дружок, хотя немножко».

Но наш певец не пел, а только-что пищал.

«Так этим-то леса ты восхищал!»

С насмешкою она спросила:

«Где ж эта чистота и сила,

О коих все без-умолку твердят?

Мне скучен писк такой и от моих котят.

Нет, вижу, что в пенье ты вовсе не искусен:

Всё без начала, без конца,

Посмотрим, на зубах каков-то будешь вкусен!»

И съела бедного певца -

До крошки.

Сказать ли на ушко, яснее, мысль мою?

Худые песни Соловью

В когтях у Кошки.

<p>XXIV</p> <p>Рыбья пляска</p>

От жалоб на судей,

На сильных и на богачей

Лев, вышед из терпенья,

Пустился сам свои осматривать владенья.

Он идет, а Мужик, расклавши огонек,

Наудя рыб, изжарить их сбирался.

Бедняжки прыгали от жару кто как мог;

Всяк, видя близкий свой конец, метался.

На Мужика разинув зев,

«Кто ты? что делаешь?» спросил сердито Лев.

«Всесильный царь!» сказал Мужик, оторопев,

«Я старостою здесь над водяным народом;

А это старшины, все жители воды;

Мы собрались сюды

Поздравить здесь тебя с твоим приходом».-

«Ну, как они живут? Богат ли здешний край?»

«Великий государь! Здесь не житье им - рай.

Богам о том мы только и молились,

Чтоб дни твои бесценные продлились».

(А рыбы между тем на сковородке бились.)

«Да отчего же», Лев спросил: «скажи ты мне,

Они хвостами так и головами машут?» -

«О, мудрый царь!» Мужик ответствовал: «оне

От радости, тебя увидя, пляшут».

Тут, старосту лизнув Лев милостливо в грудь,

Еще изволя раз на пляску их взглянуть,

Отправился в дальнейший путь.

<p>XXV</p> <p>Прихожанин</p>

Есть люди: будь лишь им приятель.

То первый ты у них и гений, и писатель,

Зато уже другой,

Как хочешь сладко пой,

Не только, чтоб от них похвал себе дождаться,

В нем красоты они и чувствовать боятся.

Хоть, может быть, я тем немного досажу,

Но вместо басни быль на это им скажу.

Во храме проповедник

(Он в красноречии Платона был наследник)

Прихожан поучал на добрые дела.

Речь сладкая, как мед, из уст его текла.

В ней правда чистая, казалось, без искусства,

Как цепью золотой,

Возъемля к небесам все помыслы и чувства,

Сей обличала мир, исполненный тщетой.

Душ пастырь кончил поученье:

Но всяк ему еще внимал и, до небес

Восхищенный, в сердечном умиленье

Не чувствовал своих текущих слез.

Когда ж из божьего миряне вышли дому,

«Какой приятный дар!»

Из слушателей тут сказал один другому:

«Какая сладость, жар!

Как сильно он влечет к добру сердца народа!

А у тебя, сосед, знать, черствая природа,

Что на тебе слезинки не видать?

Иль ты не понимал?» - «Ну, как не понимать!

Да плакать мне какая стать:

Ведь я не здешнего прихода».

<p>XXVI</p> <p>Ворона</p>

Когда не хочешь быть смешон,

Держися звания, в котором ты рожден.

Простолюдин со знатью не роднися;

И если карлой сотворен,

То в великаны не тянися,

А помни свой ты чаще рост.

Утыкавши себе павлиным перьем хвост,

Ворона с Павами пошла гулять спесиво

И думает, что на нее

Родня и прежние приятели ее

Все заглядятся, как на диво;

Что Павам всем она сестра,

И что пришла ее пора

Быть украшением Юнонина двора.

Какой же вышел плод ее высокомерья?

Что Павами она ощипана кругом,

И что, бежав от них, едва не кувырком,

Не говоря уж о чужом,

На ней и своего осталось мало перья.

Она-было назад к своим; но те совсем

Заклеванной Вороны не узнали,

Ворону вдосталь ощипали,

И кончились ее затеи тем,

Что от Ворон она отстала,

А к Павам не пристала.

Я эту басенку вам былью поясню.

Матрене, дочери купецкой, мысль припала,

Чтоб в знатную войти родню.

Приданого за ней полмиллиона.

Вот выдали Матрену за Барона.

Что ж вышло? Новая родня ей колет глаз

Попреком, что она мещанкой родилась,

А старая за то, что к знатным приплелась:

И сделалась моя Матрена

Ни Пава, ни Ворона.

<p>XXVII</p> <p>Пестрые овцы</p>

Лев пестрых не взлюбил овец.

Их просто бы ему перевести не трудно;

Но это было бы неправосудно -

Он не на то в лесах носил венец,

Чтоб подданных душить, но им давать расправу;

А видеть пеструю овцу терпенья нет!

Как сбыть их и сберечь свою на свете славу?

И вот к себе зовет

Медведя он с Лисою на совет -

И им за тайну открывает,

Что, видя пеструю овцу, он всякий раз

Глазами целый день страдает,

И что придет ему совсем лишиться глаз,

И, как такой беде помочь, совсем не знает.

«Всесильный Лев!» - сказал, насупяся, Медведь:

«На что тут много разговоров?

Вели без дальних сборов

Овец передушить. Кому о них жалеть?»

Лиса, увидевши, что Лев нахмурил брови,

Смиренно говорит: «О, царь! наш добрый царь!

Ты верно запретишь гнать эту бедну тварь -

И не прольешь невинной крови.

Осмелюсь я совет иной произнести:

Дай повеленье ты луга им отвести,

Где б был обильный корм для маток

И где бы поскакать, побегать для ягняток;

А так как в пастухах у нас здесь недостаток,

То прикажи овец волкам пасти.

Не знаю, как-то мне сдается,

Что род их сам собой переведется.

А между тем пускай блаженствуют оне;

И что б ни сделалось, ты будешь в стороне».

Лисицы мнение в совете силу взяло,-

И так удачно в ход пошло, что, наконец,

Не только пестрых там овец -

И гладких стало мало.

Какие ж у зверей пошли на это толки?-

Что Лев бы и хорош, да все злодеи волки.

Книга восьмая

<p>I</p> <p>Лев состаревшийся</p>

Могучий Лев, гроза лесов,

Постигнут старостью, лишился силы:

Нет крепости в когтях, нет острых тех зубов.

Чем наводил он ужас на врагов,

И самого едва таскают ноги хилы.

А что всего больней,

Не только он теперь не страшен для зверей,

Но всяк, за старые обиды Льва, в отмщенье,

Наперерыв ему наносит оскорбленье:

То гордый конь его копытом крепким бьет,

То зубом волк рванет,

То острым рогом вол боднет.

Лев бедный в горе толь великом,

Сжав сердце, терпит всё и ждет кончины злой,

Лишь изъявляя ропот свой

Глухим и томным рыком.

Как видит, что осел туда ж, натужа грудь,

Сбирается его лягнуть

И смотрит место лишь, где б было побольнее.

«О, боги!» возопил, стеная, Лев тогда:

«Чтоб не дожить до этого стыда,

Пошлите лучше мне один конец скорее!

Как смерть моя ни зла:

Всё легче, чем терпеть обиды от осла».

<p>II</p> <p>Лев, серна и лиса</p>

По дебрям гнался Лев за Серной;

Уже ее он настигал

И взором алчным пожирал

Обед себе в ней сытный, верный.

Спастись, казалось, ей нельзя никак:

Дорогу обоим пересекал овраг;

Но Серна легкая все силы натянула -

Подобно из лука стреле,

Над пропастью она махнула -

И стала супротив на каменной скале.

Мой Лев остановился.

На эту пору друг его вблизи случился:

Друг этот был - Лиса.

«Как!» говорит она: «с твоим проворством, силой,

Ужели ты уступишь Серне хилой!

Лишь пожелай, тебе возможны чудеса:

Хоть пропасть широка, но если ты захочешь,

То, верно, перескочишь.

Поверь же совести и дружбе ты моей:

Не стала бы твоих отваживать я дней,

Когда б не знала

И крепости, и легкости твоей».

Тут кровь во Льве вскипела, заиграла;

Он бросился со всех четырех ног;

Однако ж пропасти перескочить не мог:

Стремглав слетел и - до-смерти убился.

А что ж его сердечный друг?

Он потихохоньку в овраг спустился

И, видя, что уж Льву ни лести, ни услуг

Не надо боле,

Он, на просторе и на воле,

Справлять поминки другу стал

И в месяц до костей он друга оглодал.

<p>III</p> <p>Крестьянин и лошадь</p>

Крестьянин засевал овес;

То видя, Лошадь молодая

Так про себя ворчала, рассуждая:

«За делом столько он овса сюда принес!

Вот, говорят, что люди нас умнее:

Что может быть безумней и смешнее,

Как поле целое изрыть,

Чтоб после рассорить

На нем овес свой попустому?

Стравил бы он его иль мне, или гнедому;

Хоть курам бы его он вздумал разбросать,

Всё было б более похоже то на стать;

Хоть спрятал бы его: я видела б в том скупость;

А попусту бросать! Нет, это просто глупость».

Вот к осени, меж тем, овес тот убран был,

И наш Крестьянин им того ж Коня кормил.

Читатель! Верно, нет сомненья,

Что не одобришь ты конева рассужденья;

Но с самой древности, в наш даже век,

Не так ли дерзко человек

О воле судит Провиденья,

В безумной слепоте своей,

Не ведая его ни цели, ни путей?

<p>IV</p> <p>Белка</p>

У Льва служила Белка,

Не знаю, как и чем; но дело только в том,

Что служба Белкина угодна перед Львом;

А угодить на Льва, конечно, не безделка.

За то обещан ей орехов целый воз.

Обещан - между тем всё время улетает;

А Белочка моя нередко голодает

И скалит перед Львом зубки свои сквозь слёз.

Посмотрит: по лесу то там, то сям мелькают

Ее подружки в вышине;

Она лишь глазками моргает, а оне

Орешки, знай себе, щелкают да щелкают.

Но наша Белочка к орешнику лишь шаг,

Глядит - нельзя никак:

На службу Льву ее то кличут, то толкают.

Вот Белка, наконец, уж стала и стара

И Льву наскучила: в отставку ей пора.

Отставку Белке дали,

И точно, целый воз орехов ей прислали.

Орехи славные, каких не видел свет;

Все на-отбор: орех к ореху - чудо!

Одно лишь только худо -

Давно зубов у Белки нет.

<p>V</p> <p>Щука</p>

На Щуку подан в суд донос.

Что от нее житья в пруде не стало;

Улик представлен целый воз,

И виноватую, как надлежало,

На суд в большой лохани принесли.

Судьи невдалеке сбирались;

На ближнем их лугу пасли;

Однако ж имена в архиве их остались:

То были два Осла,

Две Клячи старые, да два иль три Козла;

Для должного ж в порядке дел надзора

Им придана была Лиса за Прокурора.

И слух между народа шел,

Что Щука Лисыньке снабжала рыбный стол;

Со всем тем, не было в судьях лицеприязни,

И то сказать, что Щукиных проказ

Удобства не было закрыть на этот раз.

Так делать нечего: пришло писать указ,

Чтоб виноватую предать позорной казни

И, в страх другим, повесить на суку.

«Почтенные судьи!» Лиса тут приступила:

«Повесить мало: я б ей казнь определила,

Какой не видано у нас здесь на веку:

Чтоб было впредь плутам и страшно, и опасно -

Так утопить ее в реке». - «Прекрасно!»

Кричат судьи. На том решили все согласно.

И Щуку бросили - в реку!

<p>VI</p> <p>Кукушка и орел</p>

Орел пожаловал Кукушку в Соловьи.

Кукушка, в новом чине,

Усевшись важно на осине,

Таланты в музыке свои

Выказывать пустилась;

Глядит - все прочь летят,

Одни смеются ей, а те ее бранят.

Моя Кукушка огорчилась

И с жалобой на птиц к Орлу спешит она.

«Помилуй!» говорит: «по твоему веленью

Я Соловьем в лесу здесь названа;

А моему смеяться смеют пенью!» -

«Мой друг!» Орел в ответ: «я царь, но я не бог.

Нельзя мне от беды твоей тебя избавить.

Кукушку Соловьем честить я мог заставить;

Но сделать Соловьем Кукушку я не мог».

<p>VII</p> <p>Бритвы</p>

С знакомцем съехавшись однажды я в дороге,

С ним вместе на одном ночлеге ночевал.

Поутру, чуть лишь я глаза продрал,

И что же узнаю? - Приятель мой в тревоге:

Вчера заснули мы меж шуток, без забот;

Теперь я слушаю - приятель стал не тот.

То вскрикнет он, то охнет, то вздохнет.

«Что сделалось с тобой, мой милый?.. Я надеюсь,

Не болен ты». - «Ох! ничего: я бреюсь».-

«Как! только?» Тут я встал - гляжу: проказник мой

У зеркала сквозь слез так кисло морщит рожу,

Как будто бы с него содрать сбирались кожу.

Узнавши, наконец, вину беды такой,

«Что дива?» я сказал: «ты сам себя тиранишь.

Пожалуй, посмотри:

Ведь у тебя не Бритвы - косари;

Не бриться - мучиться ты только с ними станешь».-

«Ох, братец, признаюсь,

Что Бритвы очень тупы!

Как этого не знать? Ведь мы не так уж глупы;

Да острыми-то я порезаться боюсь».-

«А я, мой друг, тебя уверить смею,

Что Бритвою тупой изрежешься скорей,

А острою обреешься верней:

Умей владеть лишь ею».

Вам пояснить рассказ мой я готов:

Не так ли многие, хоть стыдно им признаться,

С умом людей - боятся,

И терпят при себе охотней дураков?

<p>VIII</p> <p>Сокол и червяк</p>

В вершине дерева, за ветку уцепясь,

Червяк на ней качался.

Над Червяком Сокол, по воздуху носясь,

Так с высоты шутил и издевался:

«Каких ты, бедненький, трудов не перенес!

Что ж прибыли, что ты высоко так заполз?

Какая у тебя и воля, и свобода?

И с веткой гнешься ты, куда велит погода».-

«Тебе шутить легко»,

Червяк ответствует: «летая высоко,

Затем, что крыльями и силен ты, и крепок;

Но мне судьба дала достоинства не те:

Я здесь на высоте

Тем только и держусь, что я, по счастью, цепок!»

<p>IX</p> <p>Бедный богач</p>

«Ну стоит ли богатым быть,

Чтоб вкусно никогда ни съесть, ни спить

И только деньги лишь копить?

Да и на что? Умрем, ведь всё оставим.

Мы только лишь себя и мучим, и бесславим.

Нет, если б мне далось богатство на удел,

Не только бы рубля, я б тысяч не жалел,

Чтоб жить роскошно, пышно,

И о моих пирах далеко б было слышно;

Я, даже, делал бы добро другим.

А богачей скупых на муку жизнь похожа».

Так рассуждал Бедняк с собой самим,

В лачужке низменной, на голой лавке лежа;

Как вдруг к нему сквозь щелочку пролез,

Кто говорит - колдун, кто говорит - что бес,

Последнее едва ли не вернее:

Из дела будет то виднее,

Предстал - и начал так: «Ты хочешь быть богат,

Я слышал, для чего; служить я другу рад.

Вот кошелек тебе: червонец в нем, не боле;

Но вынешь лишь один, уж там готов другой.

Итак, приятель мой,

Разбогатеть теперь в твоей лишь воле.

Возьми ж - и из него без счету вынимай,

Доколе будешь ты доволен;

Но только знай:

Истратить одного червонца ты не волен,

Пока в реку не бросишь кошелька».

Сказал - и с кошельком оставил Бедняка.

Бедняк от радости едва не помешался;

Но лишь опомнился, за кошелек принялся,

И что ж? - Чуть верится ему, что то не сон:

Едва червонец вынет он,

Уж в кошельке другой червонец шевелится.

«Ах, пусть лишь до утра мне счастие продлится!»

Бедняк мой говорит:

«Червонцев я себе повытаскаю груду;

Так, завтра же богат я буду -

И заживу, как сибарит».

Однако ж поутру он думает другое.

«То правда», говорит; «теперь я стал богат;

Да кто ж добру не рад!

И почему бы мне не быть богаче вдвое?

Неужто лень

Над кошельком еще провесть хоть день!

Вот на дом у меня, на экипаж, на дачу,

Но если накупить могу я деревень,

Не глупо ли, когда случай к тому утрачу?

Так, удержу чудесный кошелек:

Уж так и быть, еще я поговею

Один денек,

А, впрочем, ведь пожить всегда успею».

Но что ж? Проходит день, неделя, месяц, год -

Бедняк мой потерял давно в червонцах счет;

Меж тем он скудно ест и скудно пьет;

Но чуть лишь день, а он опять за ту ж работу.

День кончится, и, по его расчету,

Ему всегда чего-нибудь недостает.

Лишь кошелек нести сберется,

То сердце у него сожмется:

Придет к реке, - воротится опять.

«Как можно», говорит: «от кошелька отстать,

Когда мне золото рекою само льется?»

И, наконец, Бедняк мой поседел,

Бедняк мой похудел;

Как золото его, Бедняк мой пожелтел.

Уж и о пышности он боле не смекает:

Он стал и слаб, и хил; здоровье и покой,

Утратил всё; но всё дрожащею рукой

Из кошелька червонцы вон таскает.

Таскал, таскал… и чем же кончил он?

На лавке, где своим богатством любовался,

На той же лавке он скончался,

Досчитывая свой девятый миллион.

<p>X</p> <p>Булат</p>

Булатной сабли острый клинок

Заброшен был в железный хлам;

С ним вместе вынесен на рынок

И мужику задаром продан там.

У мужика затеи не велики:

Он отыскал тотчас в Булате прок.

Мужик мой насадил на клинок черенок

И стал Булатом драть в лесу на лапти лыки,

А дома, запросто, лучину им щепать;

То ветви у плетня, то сучья обрубать

Или обтесывать тычины к огороду.

Ну, так, что не прошло и году,

Как мой Булат в зубцах и в ржавчине кругом,

И дети ездят уж на нем

Верхом.

Вот еж, в избе под лавкой лежа,

Куда и клинок брошен был,

Однажды так Булату говорил:

«Скажи, на что вся жизнь твоя похожа?

И если про Булат

Так много громкого неложно говорят:

Не стыдно ли тебе щепать лучину,

Или обтесывать тычину,

И, наконец, игрушкой быть ребят?» -

«В руках бы воина врагам я был ужасен»,

Булат ответствует: «а здесь мой дар напрасен;

Так, низким лишь трудом я занят здесь в дому:

Но разве я свободен?

Нет, стыдно то не мне, а стыдно лишь тому,

Кто не умел понять, к чему я годен».

<p>XI</p> <p>Купец</p>

«Поди-ка, брат Андрей!

Куда ты там запал? Поди сюда, скорей.

Да подивуйся дяде!

Торгуй по-моему, так будешь не в накладе».

Так в лавке говорил племяннику Купец:

«Ты знаешь польского сукна конец,

Который у меня так долго залежался,

Затем, что он и стар, п подмочен, и гнил: