Саджак, кажется, снова заснул.
Голод раздирал своими когтями внутренности мальчишки. Он вообще не мог припомнить такого момента, когда был сытым.
Его руки снова метнулись к сумке, но та оказалась пустой.
Старик на попытку кражи не отреагировал. На сей раз он действительно уснул.
Видимо, настало время пополнить опустевшую кладовую.
Добыть деньги честным путем было чрезвычайно трудно даже в самые лучшие времена…
Он шагал вразвалку и казался со стороны медлительным и неуклюжим. Быстрым он действительно не был, но зато был ловок. Ловок и хитроумен. И к тому же смел.
Он украл кошелек у капитана городской охраны так незаметно, что тот завопил лишь после того, как вошел в таверну и заказал себе вина.
Но к тому времени толстый мальчишка уже покупал себе сладости в трех кварталах от места кражи.
Его большим недостатком, однако, была легко запоминающаяся внешность.
Капитан охраны, к сожалению, совершил серьезную тактическую ошибку. Он начал выкрикивать угрозы жестоко наказать воришку до того, как преступник оказался в его руках.
Юный толстяк завопил и бросился бежать. Он боялся, что его заберут в рабство или искалечат. А то и отрубят голову.
Ему удалось скрыться и вернуться к Саджаку ещё до того, как тот проснулся.
Сердце мальчишки продолжало отчаянно колотиться, хотя дыхание уже успокоилось. На этой неделе его едва не схватили трижды. Шансов ускользнуть в следующий раз становилось все меньше. Скоро все начнут искать толстого и смуглого воришку с ловкими руками. Настало время отсюда уходить.
Но старикан двигаться не желал. Он, видимо, решил пустить здесь корни.
Необходимо срочно что-то предпринять.
Саджак неожиданно пробудился.
— Что ты теперь затеял? Опять хочешь украсть мою еду? — выпалил он и протянул руку к сумке. Сумка оказалась полной. — Откуда? — прошамкал старец.
Жирный мальчишка ухмыльнулся. Он всегда покупал черствый хлеб, зная, что зубы у старика никуда не годятся.
— Воруешь? — Саджак с трудом поднялся на ноги. — Я проучу тебя, жалкий прыщ!
Что-то срочно необходимо делать.
Когда старец утомился и экзекуция закончилась, мальчишка заныл:
— Господин, приходил человек, когда ты был спанный.
Итак, время настало.
— Какой человек? Я никого не видел.
— Он приходить, когда господин был в медитации. Знаменитый в городе человек. Предлагать оболов тридцать за гадать по куриным кишкам, чтобы выбрать жениха для дочери. Один богатый, другой бедный. Человек хочет богатого, а дочь любить бедного. Чтобы был секрет от дочери, сказал приходить в полночь. Лично я сказал, что господин иметь суверенные познания преодолеть любовь, которые может употребить за двадцать оболов экстра.
— Лжец! — Его посох бессильно опустился. — Двадцать и тридцать? Значит, в полночь?
Предложение означало изобилие вина и сладостное забытье.
— Истина произнесена мною, господин.
— Где?
— На Верхней улице. У Ближней дороги, неподалеку от Фадема. Ворота стоять открытыми.
— Пятьдесят оболов? — злобно хихикнул Саджак. — Передай-ка мне мои зелья. Я намешаю ему такую отраву, от которой даже на жабе вырастет шерсть.
Жирный подросток мог спать в любых условиях, но сейчас, в ожидании полуночи, он не мог сомкнуть глаз.
Дождь начался, как всегда, через час после наступления темноты. Старик завернулся в плащ, а толстый мальчишка — в свои лохмотья. Наступило время либо признаться во лжи, либо продолжить начатое.
Мальчишка решил продолжить.
Он помог господину взобраться на спину облезлого осла и повел животное по тихим улицам, стараясь выбирать самые темные и делая неожиданные повороты, чтобы сбить старика с толку. Ни грабители, ни стражники их не побеспокоили.
Их путь шел мимо замка Фадем — резиденции королевы Фадемы. И там никто ими не заинтересовался.
Наконец они достигли избранного мальчишкой места.
Аргон расположился на треугольном острове, связанном с другими островами дельты понтонными мостами. Вершиной треугольник был обращен вверх по течению, и оба рукава реки были в этом месте самыми узкими. Поэтому древние строители возвели здесь самые высокие стены, поднимающиеся прямо из воды.
В сотне футов ниже и в четверти мили к югу находился один из понтонных мостов. Он связывал столицу с пригородами, разместившимися на близлежащем острове. Далее за островом в темноте находились рисовые поля — основа благосостояния Аргона.
Но толстому мальчишке было на все это плевать. Экономика его не интересовала.
— С этого места надо идти пешком, — сказал он. — Важный господин бояться, что животные портить сад.
Старик поворчал, но все же позволил мальчишке снять себя со спины осла.
— Сюда, — сказал толстяк, беря Саджака за руку.
— Что б ты сдох! — просипел старец через минуту, поднимаясь из дождевой лужи глубиной несколько дюймов.
— Это уже второй раз! — Бах! — Ты делаешь это нарочно! — Бах! — Следующий раз обходи лужи стороной!
— Приношу нижайшую извинительность, господин. Клянусь быть наивнимательнейшим. — Уголки его губ искривились в ухмылке.
— О горе! На тропе опять лужа.
— Обойди.
— Достижение обхождения нет возможность. С каждой из сторон раскинуться цветники. Важный господин не возрадуется. Лично я свершать прыжок. Поддержу господина, когда он тоже свершать прыжок.
Он тщательно установил старца лицом в нужном направлении, а затем подпрыгнул на месте и, неестественно хрюкнув, произнес:
— Это так просто, господин. Но прыгать подальше, чтобы не замокнуть.
Старец выругался и потыкал пустоту впереди себя посохом.
— Вперед, господин. Прыгать! Важный хозяин сердится, если мы опоздать. Прыгайте. Лично я поймать.
Сердце толстого мальчишки бешено колотилась, кровь стучала в ушах. Старик наверняка слышит шум, который они производят…
Саджак изрыгнул последнее проклятие, чуть присел и прыгнул вперед.
Вопить он начал, лишь оказавшись на полпути к реке.
Напряжение мгновенно исчезло, и жирный мальчишка, воздев кулаки к небу, пустился в пляс.
— Эй! Что здесь происходит?
К краю стены мчался солдат городской стражи. Жирный мальчишка бросился к ослу, но животное отказалось двигаться.
Оставалось только блефовать.
Стражник, приблизившись, чуть не утонул в море слез.
— О горе! — завывал юный толстяк. — Я есть наиглупейший из всех глупцов.
— Что случилось, сынок?
Толстый мальчишка залопотал. В этом деле он был мастер.
— Дедушка лично меня, единственный родной в мире, только что прыгать со стены. Я есть идиот. Поверил, что он хотеть посмотреть на реку в глубокий ночь. — Он сделал вид, будто пытается взять себя в руки. — Единственный родич. Страдать от смертельный болезнь. Страшная боль. Лично я есть дурень из дурней. Надо было знать…
— Успокойся, сынок. Все будет хорошо. А может быть, это и к лучшему? Как ты думаешь? Если боль была настолько невыносимой…
Стражник уже давно патрулировал этот участок стены и видел много прыгунов в реку. Брошенные любовники. Обманутые мужья. Люди, страдавшие от чувства вины. Просто бедняки.
Большинство из них бросались в воду средь бела дня, желая, чтобы их последний жест презрения к миру был этим миром замечен. Но страдающий от рака человек был озлоблен не на весь мир, а всего лишь на его богов. А эти негодяи с извращенным сознанием видели ночью так же хорошо, как и днем. У стражника не возникло никаких подозрений.
— Ступай в казармы. Там переночуешь, а утром посмотрим, что можно для тебя сделать.
Жирный мальчишка не знал чувства меры. Он протестовал, выл, бился в конвульсиях и делал вид, что готов броситься со стены вслед за своим последним родственником.
Страж порядка решил, что парня следует задержать и отвести в казармы.
Если бы юнец не столь рьяно проявлял свое горе, то вполне мог бы удалиться самостоятельно. Стражник не стал бы возражать. Улицы города кишели бездомными сиротами.
Тот же солдат разбудил мальчишку утром после первой в жизни ночи, проведенной им в настоящей постели.
— Доброе утро, сынок. Сейчас самое время поговорить с капитаном.
Толстяком овладели нехорошие предчувствия. Сколько капитанов может быть в городской страже? Видимо, не так много. Рисковать нельзя.
— Лично я оголодавший. Умирать от недоедания.
— Постараемся что-нибудь устроить, — произнес стражник, бросив на мальчишку странный оценивающий взгляд.
Юнец решил, что настало время продемонстрировать неутешное горе. Он зарыдал, словно не сразу поняв, что все происшедшее не было дурным сном.
Стражник, казалось, был вполне удовлетворен.
В солдатской столовой мальчишка набил брюхо, а в те моменты, когда на него никто не смотрел, — карманы. Насытившись до отвала, юный толстяк отправился вслед за стражником к капитану.
Пока солдат докладывал начальству, юнец выскользнул через боковую дверь. Он узнал голос офицера. Предчувствие его не обмануло.
В конюшне он едва не попался. Осел категорически отказывался покинуть место со столь обильной пищей. Но мальчишка все же сумел заставить животное двигаться, и капитан не успел его заметить.
Он решил совсем уйти из Аргона. Капитан, сообразив, кто ускользнул из его рук, наверняка объявит общий розыск. Саджак давным-давно внушил ему, что лучший способ избежать внимания полиции — бежать из города, как только она начнет проявлять беспокойство.
Но сможет ли он уговорить стражу на мосту пропустить его? Охрана наверняка изумится, увидев одинокого ребенка.
Все получилось как надо. Мальчишка был удачливым и изобретательным лгуном.
Юный беглец из Аргона пополнил ряды безработных бродяг, которые каким-то непостижимым образом ухитрялись выживать во враждебном мире. Сам он существовал благодаря многочисленным сомнительным навыкам и трюкам, почерпнутым у Саджака и его приятелей, повстречавшихся им во время странствий.
Несколько лет он бродил между Тройесом, Некремносом и Аргоном, повторяя путь, освоенный им ещё со стариком. Почти в каждом поселении он останавливался. В этот год он добрался до Матаянги и Эскалона. Следующим летом отправился к западным берегами моря Коцюм у подножия горного хребта Джебал-аль-Алаф-Дхулкварнеги. Но этот маршрут оказался бесперспективным. Тот край населяли дикие народы с буйным нравом.
Жители ужасных гор использовали человеческую кожу для изготовления пергамента, чтобы записывать на нем свои мрачные сказания.
Он научился пользоваться ещё несколькими языками. На них он изъяснялся с такими же чудовищными ошибками, как и на тех наречиях, что знал раньше. Он нигде не оставался достаточно долго для того, чтобы углубить свои познания. Ему было на это плевать.
Дурные наклонности, свойственные ему с детства, получили новое развитие. Деньги словно вода текли между его пальцев. Сомнительные девицы, вино…
Но самой большой его страстью стали азартные игры. Он был не в силах бороться с искушением испытать судьбу. В результате молодой человек по уши влез долги, и список мест, где ему было противопоказано появляться, непрерывно увеличивался. Перечень стал настолько длинным, что он не мог его запомнить.
Толстяк продолжал воровать у всех, наживая себе все новых и новых врагов по обе стороны закона.
Беда случилась в Некремносе.
По утрам и вечерам он предавался своей любимой игре, прикидываясь магом.
— Эй! Прекраснейшая из дам! Перед взором женщины, славной своей наружность и мудрость, сидит ученик — лично я, значит, — знаменитого Великого Магистра Иштвана из Матаянги. Я работать на Запад, в горах М'Ханд под руководством сам Великий Магистр, где искать знаний у умов величайших. Я молодой, что есть так, но я знающий все секреты красоты. Я также есть Первостатейный Предсказыватель. Могу учить, как завоевать любовь, как равно и сказать, любит ли тебя человек. Имею редкие и тайные снадобья, дающие красоту. Ими пользоваться только жены Наставника Эскалона, которых и в пятьдесят лет принимать за шестнадцатилетний дев красы необыкновеннейшей.
Подобные причитания продолжались до бесконечности, приспосабливаясь лишь к внешнему виду и общественному положению проявившей интерес женщины. Иногда толстяку удавалось продать изрядное количество болотной жижи и иных дурно пахнущих жидкостей и мазей.
В промежутке между утренней и вечерней сменами он болтался на рынке, очищая карманы.
Ночами же он проматывал дневную добычу.
И вот одна жертва кражи опознала его в тот момент, когда он занимался своим более невинным ремеслом.
Он попытался отболтаться, одновременно пакуя пожитки и нагружая осла. Но, заметив, что стражники начинают верить словам обвинителя, поспешил исчезнуть. Молодой человек не стал более проворным или более ловким, нежели был в Аргоне. Теперь он главным образом полагался на свои сообразительность и хитроумие.
Именно эти качества и подвели его.
Игорный дом, где он решил укрыться, оказался опорным пунктом типа, которого он облапошил прошлой осенью.
Первым признаком катастрофы был крик: «Хватайте его!»
На него двинулась пара типов разбойнического вида. Один из них был тощ и изукрашен шрамами. Второй, напротив, был неимоверно толст, но тоже в шрамах.
За спинами идущих вразвалочку бандитов толстяк заметил человека, который при расставании обещал содрать с него заживо шкуру.
Юнец ударился в панику и вытащил из рукава нож, которым обычно срезал кошельки.
Через мгновение у тощего бандита на горле возник второй зияющий алый рот, в то время как первый открылся в беззвучном крике.
На толстяка брызнула кровь. Кровь оказалась горячей и соленой. Он вырвался из рук второго преследователя, и в тот же миг его желудок вывернулся наизнанку, исторгая завтрак.
Это было совсем не похоже на те ощущения, которые он испытал, заставив старого дурня прыгнуть со стены.
Тип, обещавший содрать с него шкуру, выпучив глаза следил за развитием событий.
Толстый бандит поставил молодому человеку подножку, а затеявший свару хозяин удрал через боковую дверь. Юнец вскочил и увидел, что жирный противник тоже выхватил нож.
Вокруг начали скапливаться зеваки. Настало время уходить.
Но противник не позволял ему сделать это. Видимо, он хотел задержать молодого человека до тех пор, пока его наниматель не вернется с подкреплением.
Ученик Саджака качнулся в сторону, делая вид, что хочет бежать. Его противник поддался на эту уловку, и толстый юнец, стрелой промчавшись мимо него, выскочил через заднюю дверь.
Это была дьявольская ночь. За ним гналась половина города. Повсюду торчали стражники. Сотни наемных бандитов, прельщенных обещанием большой награды, рыскали по улицам.
Настало время искать более тучные пастбища. Но для него оставался открытым только один путь. Путь на запад, с которым он, по его утверждениям, имел такие тесные узы.
Однако он не сделал никаких выводов из преподанного ему урока и, перевалив через горы, продолжил привычный образ жизни.
И там, на западе, он обречен был стать жертвой своего собственного хитроумия.
Но пока, взобравшись на вершину холма, он с безопасного расстояния выкрикивал издевательства в адрес Некремноса.
Ухмыльнувшись, он заявил самому себе:
— Я — великий издеватель. Величайший издеватель. Лучший в мире насмешник. Неплохая идея! С этого момента, господин, — молодой человек трижды ударил себя кулаком в грудь, — ты именоваться Насмешником!
Это уже было очень похоже на настоящее имя.
Потайными тропами он двинулся на юг и через некоторое время добрался до границ Тройеса, где собирались уходящие на запад караваны. Пустив в ход все свое красноречие, он сумел устроиться водоносом в караване, отправляющимся в Форгреберг, столицу Кавелина — одного из Малых Королевств, расположенных к западу от хребта М'Ханд.
Караван вначале пересек обширные безлюдные равнины, окружающие развалины Гог-Алана, а затем поднялся в горы. Таких высоких и неприветливых вершин Насмешнику на востоке видеть не доводилось. Караванная тропа змеилась через теснины прохода Савернейк, мимо мрачной сторожевой крепости Майсак и затем круто спускалась вниз к городу Баксендала.
Там Насмешник развлекся с девицей и, выпив вина, решил сыграть в кости с туземцами.
Его тут же уличили в жульничестве.
На сей раз Насмешнику пришлось скрываться в стране, языка которой он не знал совершенно.
В Форгреберге ему удалось продержаться достаточно долго для того, чтобы ухватить азы некоторых западных наречий. Он запоминал слова быстро, хотя и не очень точно.
ГЛАВА 4
СВЯТИЛИЩЕ МРАЗКИМА
День за днем проводил Эль Мюрид у ложа Мириам.
Иногда к нему присоединялись дочь или Сиди. Тогда они все втроем возносили молитвы. Когда военачальникам Ученика требовались указания, они находили его у постели жены. Именно туда генералы Карим и Эль Кадер принесли радостную весть о сокрушительном разгроме роялистов у развалин Ильказара. Эта победа была даже важнее, чем захват Аль-Ремиша. Хребет роялистов был сломлен. Сопротивление прекратилось. Хаммад-аль-Накир полностью принадлежал ему.
Он сидел у изголовья Мириам, когда перед ним предстал истощенный, обессиленный Нассеф.
— Щенок Юсифа сбежал. Но зато Радетик заплатил сполна.
В ответ Эль Мюрид едва кивнул.
— Как она, Мика?
— Все так же. Пока без сознания. Судьба жестока, Нассеф. Одной рукой она одаривает, а другой что-то отнимает.
— Ты сейчас говоришь совсем как я. Между тем тебе следовало бы сказать: «Бог дает, и Бог берет».
— Наверное, ты прав. Но Властелин Зла вновь овладевает моим разумом. Он не оставляет времени для молитв.
— Да. Такова природа Зверя.
— Господь предначертал для меня трудный путь, Нассеф. Я хотел бы знать, куда он меня ведет. Мириам никому не наносила обид. А если и наносила, то расплатилась за это сполна, став супругой Ученика. Почему это случилось сейчас? Сейчас, когда победа в наших руках. Когда наша дочь наконец должна получить имя. Когда мы могли бы начать жить почти нормальной жизнью.
— Она будет отмщена, Мика!
— Отмщена? Не осталось никого, кто заслуживал бы мщения.
— Гарун, сын Юсифа пока жив. Он претендент на трон.
— Мальчишка так или иначе умрет. Культ Хариша уже начертал его имя на своих кинжалах.
— Хорошо. В таком случае отомстим ещё кому-нибудь. Мика, надо приступать к работе. Дишархун начинается завтра. Ты не можешь оставаться взаперти. Мы много лет обещаем людям это празднество. Ты обязан забыть о своем личном горе.
— Ты, безусловно, прав, — со вздохом отозвался Эль Мюрид. — Я слишком долго предаюсь жалости к самому себе. Но ты действительно выглядишь ужасно. Неужели это было настолько скверно?
— Нет слов, чтобы это описать. Они использовали против нас какое-то колдовство. В живых остался только я. Там бесследно исчезли пять дней моей жизни. Появилась башня… — Нассеф умолк, словно не был уверен в том, что хотел сказать.
— Господь спас тебя, он понял, как ты мне нужен.
— Мне необходимо отдохнуть, Мика. Я полностью опустошен. В течение нескольких дней я тебе не помощник.
— Располагай своим временем столь долго, сколь тебе будет угодно. Исцелись полностью. Если я потеряю Мириам, ты мне будешь нужен, как никогда ранее.
Когда Нассеф удалился, Эль Мюрид снова погрузился в молитву. На сей раз он молил Творца лишь о том, чтобы его жена могла увидеть, как дочь получает имя.
Ведь это так много для Мириам значило.
Это был самый многолюдный и самый радостный Дишархун в истории Хаммад-аль-Накира. Правоверные прибыли из самых отдаленных уголков страны, чтобы разделить с Учеником радость победы. У некоторых путь отнял столько времени, что они появились в Аль-Ремише только в день Машада — последний день празднества. Тем не менее к самым главным событиям они успели. Именно в этот день Эль Мюрид должен был объявить о своей победе и провозгласить создание Королевства Покоя. Таким образом, они не пропустили самого главного события в истории Учения.
Толпа оказалась настолько большой, что пришлось соорудить высокую деревянную платформу, с которой Эль Мюрид обращался к народу. В Святилище допустили лишь немного особо приглашенных людей. Только самым первым последователям Ученика выпала честь наблюдать за тем, как его дочь получает имя.
Незадолго до полудня Эль Мюрид вышел из Святилища и поднялся на платформу. Все с нетерпением ожидали его первого ежегодного обращения к Королевству. Толпа скандировала: «Эль-Мюрид-Эль-Мюрид». Люди топали ногами и ритмично хлопали в ладоши. Ученик поднял руки, требуя тишины.
Яркое солнце озарило амулет, данный ему ангелом. Толпа заохала и заахала.
Вероучение претерпело серьезное изменение, о котором не знал Эль Мюрид. Сам он считал себя всего лишь голосом Всевышнего, учителем, призванным нести слова истины. Но в умах и сердцах последователей он был чем-то гораздо более значимым. В отдаленных местах пустыни ему возносили молитвы как богу во плоти.
Ученик оставался в полном неведении об этой ереси.
В своей первой речи в день Машада он не сказал ничего нового. Ученик провозгласил создание Королевства Покоя, ещё раз подтвердил божественные законы, объявил об амнистии бывшим врагам и повелел всем здоровым мужчинам Хаммад-аль-Накира явиться на военный смотр следующей весной. Творец требовал, чтобы земли неверных были очищены от скверны, а права Империи восстановлены.
Те, кому доводилось бывать в Аль-Ремише в Священные дни ранее, восхищались отсутствием иностранцев вообще и иностранных послов — в частности. Неверные не признавали притязаний Эль Мюрида на светскую власть.
Ученик, сойдя с платформы, почувствовал страшную слабость. Его руки и ноги пронизывала боль. Пророк вызвал своего лекаря, и тот дал повелителю снадобья, которые он пожелал. Эсмат уже давно не смел спорить со своим господином.
На церемонию наречения имени получили приглашение сто человек — естественно, со своими любимыми женами. Эль Мюрид желал, чтобы событие имело особое значение. Его дочь должна подойти к Священному алтарю в белоснежном наряде невесты. Дева не только получит свое имя, но и обручится с Богом.
Это должно послужить бесспорным знаком того, что он, Эль Мюрид, уже выбрал себе наследника. Или наследницу.
— А она у нас красавица, — хрипло прошептала Мириам, взирая на то, как её дочь шествует к алтарю.
— Да. — Его молитвы не остались без ответа. Мириам вышла из комы, но осталась парализованной. Слуги одели её и доставили в Святилище в паланкине.
Эль Мюрид припомнил, как гордо она восседала на своей белой верблюдице, когда они первый раз въезжали в Аль-Ремиш. Смелая, красивая, бросившая вызов всему миру! Теперь прошлое утонуло в тумане. Он взял Мириам за руку и не отпускал до окончания церемонии. Девочка уже почти взрослая и может сама отвечать на все вопросы. В помощи родителей она не нуждалась.
— Каким именем будет зваться это дитя Бога? — спросил только что назначенный Верховный жрец.
Эль Мюрид ещё крепче сжал руку Мириам. Лишь она знала ответ на этот вопрос. Настал момент, ради которого она жила.
— Ясмид, — ответила Мириам. Голос её звучал ясно, как колокол, и у Эль Мюрида появился проблеск надежды. Он видел, как встрепенулся Нассеф. — Назовите её Ясмид, дочь Ученика.
Мириам в свою очередь сжала ладонь супруга. Он знал, как сейчас счастлива жена.
Однако все надежды Эль Мюрида рухнули всего лишь через несколько минут. Она впала в кому ещё до окончания церемонии и умерла перед рассветом.
Кончина казалась настолько неотвратимой, что Нассеф объявил траур в Аль-Ремише ещё вечером.
Эль Мюрид был настолько иссушен ожиданием смерти жены, что само событие оставило его в немом отупении. Он не проронил ни слезинки. Всю энергию, которая у него осталась, он обратил на Ясмид, Сиди и Нассефа.
Всегда спокойный и уверенный в себе Нассеф рыдал, как дитя. Мириам была его единственной драгоценностью, и он любил сестру даже больше, чем Эль Мюрида.
Слова жреца о том, что «она покоится в объятиях Бога» никого не утешили.
Нассеф с головой ушел в работу, как будто хотел с её помощью изгнать свое горе. Случалось так, что он не спал сутками.
Сиди полностью погрузился в себя, а Ясмид начинала походить на мать в юные годы. Она была порывистой и смелой девочкой, обожавшей ставить в тупик помощников отца. Ясмид не терпела помпезности, самодовольства и тупого консерватизма. Религиозные диспуты она вела даже с большим искусством, чем сам Ученик.
В силу последнего обстоятельства новоиспеченное жречество все больше и больше начинало видеть в ней наследницу Эль Мюрида.
Девочка проводила массу времени рядом с дядей, когда тот изучал географические карты и разрабатывал боевую стратегию. Ей больше, чем кому-либо другому, было известно о планах Нассефа. Кто полушутливо, а кто и вполне серьезно начинал поговаривать о том, что она унаследует не только дело отца, но и пост дяди.
Волны идеализма в стране перестали бурлить, но спадать ещё не начали. Люди все ещё искренне беспокоились о целях движения и чистоте веры. Неизбежный после революции наплыв бюрократов пока не начался.
Никто не мог бросить вызов Ясмид до тех пор, пока на смену профессиональным революционерам не пришли профессиональные бюрократы.
Окончательное умиротворение Хаммад-аль-Накира Нассеф взвалил на плечи Эль Кадера. Своего дружка Эль Надима он посадил сатрапом на восточном берегу болот Тройеса. Сам же Бич Божий (вместе с Каримом) сосредоточил свое внимание на землях, лежащих к западу от Сахеля. На тех странах, которые Эль Мюрид решил вернуть под власть Империи. Месяц за месяцем военачальники внимательно просматривали и ещё раз уточняли планы, вынашиваемые Нассефом всю его жизнь.