Страница:
…В 12 ноль-ноль техники от самолетов потянулись в столовую. Вот горит уже костер в капонире, и рыжий вахтман, поставив винтовку между колен, греет над огнем руки. До «нашего» "хейнкеля" двести шагов. Толкаю Володю: "Медлить нельзя!" А он вдруг заколебался: "Может, завтра?" Я показал кулак и крепко сжатые зубы.
Решительным оказался Иван Кривоногов. Удар железякою сзади – и вахтман валится прямо в костер. Смотрю на ребят. Из нас только четверо знают, в чем дело. У шести остальных на лицах неописуемый ужас: убийство вахтмана – это виселица. В двух словах объясняю, в чем дело, и вижу: смертельный испуг сменяет решимость действовать. С этой минуты пути к прежнему у десяти человек уже не было – гибель или свобода. Стрелки на часах, взятых у вахтмана из кармана, показывали 12 часов 15 минут. Действовать! Дорога каждая секунда.
Самый высокий Петр Кутергин надевает шинель охранника, шапочку с козырьком. С винтовкой он поведет «пленных» в направлении самолета. Но, не теряя времени, я и Володя Соколов были уже у "хейнкеля". У хвостовой двери ударом заранее припасенного стержня пробиваю дыру. Просовываю руку, изнутри открываю запор.
Внутренность «хейнкеля» мне, привыкшему к тесной кабине истребителя, показалась ангаром. Сделав ребятам знак: "в самолет!", спешу забраться в кресло пилота. Парашютное гнездо пусто, и я сижу в нем, как тощий котенок. На лицах расположившихся сзади – лихорадочное напряжение: скорее!
Владимир Соколов и Иван Кривоногов расчехляют моторы, снимают с закрылков струбцинки… Ключ зажигания на месте. Теперь скорее тележку с аккумуляторами. Подключается кабель. Стрелки сразу качнулись. Поворот ключа, движение ноги – и один мотор оживает. Еще минута – закрутились винты другого мотора. Прибавляется газ. Оба мотора ревут. С боковой стоянки «хейнкель» рулит на взлетную полосу. Никакой заметной тревоги на летном поле не видно – все привыкли: этот «хейнкель» летает много и часто. Пожалуй, только дежурный с флажками на старте в некотором замешательстве – о взлете ему не сообщали…
…Точка старта. Достиг ее с громадным напряжением сил – самолетом с двумя винтами управлять с непривычки сложнее, чем истребителем. Но все в порядке. Показания главных приборов, кажется, понимаю. Газ… Самолет понесся по наклонной линии к морю. Полный газ… Должен быть взлет, но «хейнкель» почему-то бежит, не взлетая, хвост от бетона не отрывается… В последний момент почти у моря резко торможу и делаю разворот без надежды, что самолет уцелеет. Мрак… Подумал, что загорелись. Но это была только пыль. Когда она чуть улеглась, увидел круги от винтов. Целы! Но за спиной паника – крики, удары прикладом в спину: "Мишка, почему не взлетаем?!!"
И оживает аэродром – все, кто был на поле, бегут к самолету. Выбегают летчики и механики из столовой. Даю газ. Разметаю всех, кто приблизился к полосе. Разворот у линии старта. И снова газ… В воспаленном мозгу искрой вспыхнуло слово "триммер". Триммер – подвижная, с ладонь шириною плоскость на рулях высоты. Наверное, летчик оставил ее в положении "посадка". Но как в три-четыре секунды найти механизм управления триммером? Изо всех сил жму от себя ручку – оторвать хвост от земли. Кричу что есть силы ребятам: "Помогайте!" Втроем наваливаемся на рычаг, и «хейнкель» почти у самой воды отрывается от бетона… Летим!!!»
Самолет, нырнув в облака, набирал высоту. И сразу машина стала послушной и легкой.
«В этот момент я почувствовал: спасены! И подумал: что там творится сейчас на базе! Посмотрел на часы. Было 12 часов 36 минут – все уместилось в двадцать одну минуту.
Летели на север над морем, понимали: над сушей будут перехвачены истребителями. Потом летели над морем на юго-восток. Внизу увидели караван кораблей. И увидели самолеты, его охранявшие. Один «мессершмитт» отвернул и рядом с «хейнкелем» сделал петлю. Я видел недоуменный взгляд летчика: мы летели с выпущенными шасси. Высота была около двух тысяч метров. От холода и громадного пережитого возбуждения пилот и его пассажиры в полосатой одежде не попадали зуб на зуб. Но радость переполнила сердце: я крикнул: "Ребята, горючего в баках – хоть до Москвы!" Всем захотелось прямо до Москвы и лететь. Но я понимал: такой полет невозможен – станем добычей своих истребителей и зениток…»
В лагере после побега гитлеровцы проводили повальные обыски, считали узников. Авиационное подразделение, осуществлявшее испытания новейшей техники, возглавлял тридцатитрехлетний летчик Карл Хейнц Грауденц, имевший немало военных заслуг. По некоторым данным, именно он летал на угнанном «хейнкеле», имевшем вензель «Г.А.» – «Густав Антон».
По немецким источникам, спустя пять дней на базу явился сам рейхсмаршал Герман Геринг. Он был вне себя, сорвал с коменданта лагеря (говорят, что впоследствии он вместе с несколькими эсэсовцами-охранниками был расстрелян), погоны и награды.
Каким образом уцелела голова Карла Хейнца Грауденца – остается загадкой. Возможно, вспомнили о прежних заслугах бывшего аса, но, скорее всего, ярость Геринга была смягчена спасительной ложью. Объявили, что угнанный самолет был якобы сбит под Кюстрином… Как выяснилось позже, угнанный «Хейнкель-111» предназначался для управления полетами «Фау». Да и сам факт угона пленными бомбардировщика с секретного объекта был вопиющим и невероятным.
…Когда внизу потянулись бесконечные обозы, колонны машин и танков, Девятаев понял, что самолет приближается к линии фронта. Вскоре показались дымы, вспышки разрывов… При виде летящего «хейнкеля» люди с дороги вдруг побежали и стали ложиться. Неожиданно загрохотали зенитки.
«…Два снаряда «хейнкель» настигли. Слышу крик: "Ранены!" И вижу, дымится правый мотор. Резко бросаю самолет в боковое скольжение. Дым исчезает. Но надо садиться. Садиться немедленно. Внизу раскисшая, в пятнах снега земля: дорога, опушка леса, и за ней – приемлемо ровное поле. Резко снижаюсь. Неубранные шасси в земле увязнут. Надо их срезать в момент посадки скольжением в сторону…»
Артиллеристам 61-й армии с дороги, ведущей к линии фронта, хорошо было видно, как на поле, подломив колеса, юзом на брюхо сел вражеский «хейнкель». Вдоль лесной опушки солдаты бросились к самолету.
«…А мы в «хейнкеле» не вполне уверены были, что сели среди своих. Плексигласовый нос самолета был поврежден. В кабину набился снег с грязью. Я выбрался кое-как… Тишина. Винты погнуты, от моторов поднимается пар. "Хейнкель", пропахавший по полю глубокую борозду, казался сейчас неуклюжим толстым китом, лежащим на животе. Не верилось, что два часа назад машина стояла на секретнейшей базе фашистов».
Выбравшись из самолета, бывшие узники попытались скрыться в лесу. Вооружившись винтовкой убитого вахтмана и пулеметом с самолета, поддерживая раненых, они пробежали сотню шагов по полю, но потом вернулись назад – сил уже не было. Затащив оружие в самолет, они решили выждать, что будет дальше.
Пока имелось время Девятаев написал на обороте полетной карты, кто они, откуда бежали, где до войны жили. Перечислил все фамилии: Михаил Девятаев, Иван Кривоногов, Владимир Соколов, Владимир Немченко, Федор Адамов, Иван Олейник, Михаил Емец, Петр Кутергин, Николай Урбанович, Дмитрий Сердюков.
Когда за словами: «Фрицы! Хенде хох! Сдавайтесь, иначе пальнем из пушки!», донесшимися с опушки, послышалась порция отборного мата, сидевшие в самолете словно воскресли. Для них сейчас это были самые дорогие слова.
Услышав в ответ русскую речь, ошеломленные артиллеристы с автоматами в руках подбежали к самолету. Десять скелетов в полосатой одежде, обутые в деревянные башмаки, забрызганные кровью и грязью, плакали, повторяя одно только слово: «Братцы, братцы…»
В одной из фронтовых газет появилась заметка со снимком: на подтаявшем поле на брюхе лежит самолет «хейнкель», из которого только что вышли люди в полосатой одежде. Два часа назад они еще были узниками. В расположение артиллерийского дивизиона их понесли на руках, как детей, – каждый весил менее сорока килограммов…
Вернувшись из плена, Девятаев больше года находился под следствием. Следователи не верили, что истощенный до крайнего состояния летчик-истребитель мог без специальной подготовки поднять в небо тяжелый вражеский самолет. Полагали даже, что он специально подослан, ибо не укладывалось в голове – как мог летчик-истребитель поднять в воздух новейший немецкий бомбардировщик.
Позже половина из десяти бежавших узников искупили свою «вину», сложив головы у стен Берлина в рядах бойцов штрафных батальонов. Награды и признание и к погибшим, и к оставшимся в живых пришли только через многие годы. Кстати, к Звезде Героя Советского Союза Девятаева представляли еще во время войны за сбитые в воздушных боях самолеты противника. Но в штаб 237-го авиаполка угодила бомба, все документы пропали, а полк расформировали…
Девятаев: «В начале сентября 45-го меня из лагеря опять привезли на остров Узедом, где меня почти трое суток подробнейшим образом расспрашивал некий Сергей Павлович Сергеев. Я ведь оказался едва ли не единственным живым свидетелем испытаний "оружия возмездия" фашистов, наблюдал вблизи запуск ракет "Фау-2", как они взлетали, падали, как выглядели ракетные установки, платформы для их перевозки, шахты… Сведения по тем временам, конечно, весьма ценные. Вот он пристрастно меня и слушал».
Как распорядились этой информацией? Говорят, что поначалу задумывалась операция с высадкой на остров десанта, чтобы освободить пленных и завладеть таинственным оружием. В реальности, конечно, никакого десанта не было. А вот массированные бомбардировки – как союзной авиацией, так и своей, – были. Полигон на Узедоме превратили в руины, а лагерь – в братскую могилу. Оставшихся в живых узников фашисты погрузили на баржи, как дрова. Нацисты, похоже, полагали, что люди утонут в море. Но баржи через несколько суток прибило к берегу, где несчастных высадили и погнали вглубь материка, чтобы распределить по другим лагерям смерти. А ведь если бы советское командование приняло бы другое решение, может быть, СССР уже тогда владел бы всем ракетным хозяйством Третьего рейха…
Как выяснилось позже, была и еще одна попытка уничтожить засекреченный объект. За полгода до переброски Девятаева на остров военнопленные совершили не менее дерзкий коллективный подвиг – взорвали завод по производству кислорода, надолго притормозив работы по созданию «Фау». Всех участников диверсии – а их было 92 человека – расстреляли и закопали в общей яме за лагерем. Позже Девятаев присутствовал при их перезахоронении – останки мучеников уложили в гробы и, покрыв национальными флагами, заново предали земле. Сейчас на этом месте обелиск.
После войны бывшего узника фашистских концлагерей Михаила Девятаева ждали свои лагеря – советские. Сталинское клеймо «врага народа» и «изменника» Девятаев носил еще долгие 12 лет. В послевоенной разрушенной стране летчику-асу не нашлось работы – ни в родном селе Торбеево, ни в Казани. Узнав о его военнопленном прошлом, в речном порту специалиста с дипломом речника приняли… разнорабочим. Полторы навигации был он ночным дежурным по вокзалу, – потом устроился прорабом – монтировать портовые краны. Но и тут ему «шили» дела о «вредительстве»: то соль в раствор подсыпал, то дрова рабочим раздал…
«Те годы были потяжелее концлагеря, – вспоминал Девятаев. – Не поверите, когда вышел указ о награждении меня Золотой Звездой, я от нервного потрясения весь покрылся… язвой, как рыба чешуей! 80 процентов тела было поражено. Выпали волосы. Ужас! Не знали, как меня лечить. Спасибо, один профессор посоветовал: тебе, Миша, нужен температурный шок. Была поздняя осень, я прыгнул в ледяную воду, после чего долго пробыл на сквозняке. Несколько дней горел в жару, температура за 40, но хворь, действительно, как рукой сняло…»
Девятаев пытался узнать, кто же это его представил к награде. Ему ответили: какой-то большой и очень засекреченный ученый. В конце концов Девятаев выяснил, что этим ученым был Сергей Павлович Королев, главный конструктор космических ракет, тот самый «Сергеев», что подробно расспрашивал Девятаева после побега из Пенемюнде. Да, именно Сергей Павлович Королев стал «звездным крестным» Михаила Девятаева.
О подвиге героя хорошо знают за рубежом. Он встречался со старым бароном Йоханнесом Штейнхофом, бывшим начальником секретного аэродрома на острове Узедом, знаменитым асом, одержавшим 176 воздушных побед. Барон растрогался и подарил Михаилу Петровичу метровую хрустальную вазу с надписью: «Самому храброму человеку на земле».
КУРЬЕЗНОЕ САМОПОТОПЛЕНИЕ
ПОЧЕМУ ФЮРЕР НИ РАЗУ НЕ ПОГИБ
Все заговорщики сходились в том, что после устранения Гитлера необходимо немедленно заключить компромиссный мир и отвести германские войска на территорию рейха, образовать временное правительство, разъяснить немцам преступную роль Гитлера и его клики, провести всеобщие демократические выборы в рейхстаг.
Итак, на 20 июля 1944 года в ставке Гитлера Вольфшанце («Волчье логово») было назначено важное совещание, где с докладом должен был выступить начальник штаба армии резерва полковник граф Клаус фон Штауффенберг. В портфеле, с которым граф вылетел в ставку, было взрывное устройство. Оставив портфель под столом, с другой стороны которого стоял Гитлер, Штауффенберг под благовидным предлогом покинул зал заседаний. Вскоре раздался страшный взрыв. Штауффенберг был абсолютно уверен, что Гитлер убит. Прилетев в Берлин, полковник немедленно приступил к выполнению плана государственного переворота. Но Гитлер чудом остался жив: жизнь ему спас массивный дубовый стол, отделявший его от портфеля Штауффенберга…
Уже вечером 20 июля 1944 года Штауффенберг был схвачен на своем рабочем месте – в Генштабе сухопутных сил на Бендлерштрассе в Берлине. Его ждал немедленный расстрел. Вместе с ним были казнены генерал пехоты Фридрих Ольбрихт, полковник Мерц фон Квирнхейм и обер-лейтенант Вернер фон Хефтен.
Генерал Хельмут Штиф, передавший Штауффенбергу бомбу для фюрера, был арестован. В гестапо его жестоко пытали. 8 августа 1944 года Штиф был приговорен к смерти и распят в берлинской тюрьме Плетцензее в соответствии с пожеланиями Гитлера, чтобы «этого ядовитого гномика повесили, как вешают мясо в мясных лавках». Вицлебен, Гепнер, Штюльпнагель и многие другие военные были расстреляны. Всего было приведено в исполнение свыше 200 смертных приговоров, около 7 тысяч человек арестовали. Некоторые участники заговора (например, генералы Бек и Тресков) покончили с собой, чтобы не попасть в руки палачей.
Еще в 1938—1939 годах оппозиция в среде консервативной элиты рейха стала преобразовываться в движение Сопротивления, в котором видную роль играли военные круги. Среди них и созрел антигитлеровский заговор. Во главе заговорщиков стояли генерал-полковники Людвиг Бек, Курт фон Хаммерштейн, Франц Гальдер, а также шеф военной разведки (абвера) адмирал Вильгельм Канарис и его заместитель полковник (с 1941 года – генерал-майор) Ханс Остер. Молодежная группа заговорщиков включала офицеров Дитриха Бонхеффера, Фабиана фон Шлабрендорфа, Ханса фон Донаньи, Отто Иона и многих других.
Уинстон Черчилль в своих воспоминаниях подтверждает, что уже в 1938 году, перед нападением на Чехословакию, существовал заговор против Гитлера, в котором участвовали «генералы Гальдер, Бек, Штюльпнагель, Вицлебен (командующий берлинским гарнизоном), Томас (заведующий вооружением), Брокдорф (командующий потсдамским гарнизоном) и граф Гельдорф, стоявший во главе берлинской полиции. Главнокомандующий генерал фон Браухич был осведомлен и одобрил». Летом 1938 года Бек покинул свой пост начальника Генштаба сухопутных сил в знак протеста против агрессивных планов Гитлера в отношении Чехословакии, а Гальдер стал преемником Бека на этом посту; генерал Штюльпнагель был обер-квартирмейстером (заместителем начальника) Генштаба.
Решительным оказался Иван Кривоногов. Удар железякою сзади – и вахтман валится прямо в костер. Смотрю на ребят. Из нас только четверо знают, в чем дело. У шести остальных на лицах неописуемый ужас: убийство вахтмана – это виселица. В двух словах объясняю, в чем дело, и вижу: смертельный испуг сменяет решимость действовать. С этой минуты пути к прежнему у десяти человек уже не было – гибель или свобода. Стрелки на часах, взятых у вахтмана из кармана, показывали 12 часов 15 минут. Действовать! Дорога каждая секунда.
Самый высокий Петр Кутергин надевает шинель охранника, шапочку с козырьком. С винтовкой он поведет «пленных» в направлении самолета. Но, не теряя времени, я и Володя Соколов были уже у "хейнкеля". У хвостовой двери ударом заранее припасенного стержня пробиваю дыру. Просовываю руку, изнутри открываю запор.
Внутренность «хейнкеля» мне, привыкшему к тесной кабине истребителя, показалась ангаром. Сделав ребятам знак: "в самолет!", спешу забраться в кресло пилота. Парашютное гнездо пусто, и я сижу в нем, как тощий котенок. На лицах расположившихся сзади – лихорадочное напряжение: скорее!
Владимир Соколов и Иван Кривоногов расчехляют моторы, снимают с закрылков струбцинки… Ключ зажигания на месте. Теперь скорее тележку с аккумуляторами. Подключается кабель. Стрелки сразу качнулись. Поворот ключа, движение ноги – и один мотор оживает. Еще минута – закрутились винты другого мотора. Прибавляется газ. Оба мотора ревут. С боковой стоянки «хейнкель» рулит на взлетную полосу. Никакой заметной тревоги на летном поле не видно – все привыкли: этот «хейнкель» летает много и часто. Пожалуй, только дежурный с флажками на старте в некотором замешательстве – о взлете ему не сообщали…
…Точка старта. Достиг ее с громадным напряжением сил – самолетом с двумя винтами управлять с непривычки сложнее, чем истребителем. Но все в порядке. Показания главных приборов, кажется, понимаю. Газ… Самолет понесся по наклонной линии к морю. Полный газ… Должен быть взлет, но «хейнкель» почему-то бежит, не взлетая, хвост от бетона не отрывается… В последний момент почти у моря резко торможу и делаю разворот без надежды, что самолет уцелеет. Мрак… Подумал, что загорелись. Но это была только пыль. Когда она чуть улеглась, увидел круги от винтов. Целы! Но за спиной паника – крики, удары прикладом в спину: "Мишка, почему не взлетаем?!!"
И оживает аэродром – все, кто был на поле, бегут к самолету. Выбегают летчики и механики из столовой. Даю газ. Разметаю всех, кто приблизился к полосе. Разворот у линии старта. И снова газ… В воспаленном мозгу искрой вспыхнуло слово "триммер". Триммер – подвижная, с ладонь шириною плоскость на рулях высоты. Наверное, летчик оставил ее в положении "посадка". Но как в три-четыре секунды найти механизм управления триммером? Изо всех сил жму от себя ручку – оторвать хвост от земли. Кричу что есть силы ребятам: "Помогайте!" Втроем наваливаемся на рычаг, и «хейнкель» почти у самой воды отрывается от бетона… Летим!!!»
Самолет, нырнув в облака, набирал высоту. И сразу машина стала послушной и легкой.
«В этот момент я почувствовал: спасены! И подумал: что там творится сейчас на базе! Посмотрел на часы. Было 12 часов 36 минут – все уместилось в двадцать одну минуту.
Летели на север над морем, понимали: над сушей будут перехвачены истребителями. Потом летели над морем на юго-восток. Внизу увидели караван кораблей. И увидели самолеты, его охранявшие. Один «мессершмитт» отвернул и рядом с «хейнкелем» сделал петлю. Я видел недоуменный взгляд летчика: мы летели с выпущенными шасси. Высота была около двух тысяч метров. От холода и громадного пережитого возбуждения пилот и его пассажиры в полосатой одежде не попадали зуб на зуб. Но радость переполнила сердце: я крикнул: "Ребята, горючего в баках – хоть до Москвы!" Всем захотелось прямо до Москвы и лететь. Но я понимал: такой полет невозможен – станем добычей своих истребителей и зениток…»
В лагере после побега гитлеровцы проводили повальные обыски, считали узников. Авиационное подразделение, осуществлявшее испытания новейшей техники, возглавлял тридцатитрехлетний летчик Карл Хейнц Грауденц, имевший немало военных заслуг. По некоторым данным, именно он летал на угнанном «хейнкеле», имевшем вензель «Г.А.» – «Густав Антон».
По немецким источникам, спустя пять дней на базу явился сам рейхсмаршал Герман Геринг. Он был вне себя, сорвал с коменданта лагеря (говорят, что впоследствии он вместе с несколькими эсэсовцами-охранниками был расстрелян), погоны и награды.
Каким образом уцелела голова Карла Хейнца Грауденца – остается загадкой. Возможно, вспомнили о прежних заслугах бывшего аса, но, скорее всего, ярость Геринга была смягчена спасительной ложью. Объявили, что угнанный самолет был якобы сбит под Кюстрином… Как выяснилось позже, угнанный «Хейнкель-111» предназначался для управления полетами «Фау». Да и сам факт угона пленными бомбардировщика с секретного объекта был вопиющим и невероятным.
…Когда внизу потянулись бесконечные обозы, колонны машин и танков, Девятаев понял, что самолет приближается к линии фронта. Вскоре показались дымы, вспышки разрывов… При виде летящего «хейнкеля» люди с дороги вдруг побежали и стали ложиться. Неожиданно загрохотали зенитки.
«…Два снаряда «хейнкель» настигли. Слышу крик: "Ранены!" И вижу, дымится правый мотор. Резко бросаю самолет в боковое скольжение. Дым исчезает. Но надо садиться. Садиться немедленно. Внизу раскисшая, в пятнах снега земля: дорога, опушка леса, и за ней – приемлемо ровное поле. Резко снижаюсь. Неубранные шасси в земле увязнут. Надо их срезать в момент посадки скольжением в сторону…»
Артиллеристам 61-й армии с дороги, ведущей к линии фронта, хорошо было видно, как на поле, подломив колеса, юзом на брюхо сел вражеский «хейнкель». Вдоль лесной опушки солдаты бросились к самолету.
«…А мы в «хейнкеле» не вполне уверены были, что сели среди своих. Плексигласовый нос самолета был поврежден. В кабину набился снег с грязью. Я выбрался кое-как… Тишина. Винты погнуты, от моторов поднимается пар. "Хейнкель", пропахавший по полю глубокую борозду, казался сейчас неуклюжим толстым китом, лежащим на животе. Не верилось, что два часа назад машина стояла на секретнейшей базе фашистов».
Выбравшись из самолета, бывшие узники попытались скрыться в лесу. Вооружившись винтовкой убитого вахтмана и пулеметом с самолета, поддерживая раненых, они пробежали сотню шагов по полю, но потом вернулись назад – сил уже не было. Затащив оружие в самолет, они решили выждать, что будет дальше.
Пока имелось время Девятаев написал на обороте полетной карты, кто они, откуда бежали, где до войны жили. Перечислил все фамилии: Михаил Девятаев, Иван Кривоногов, Владимир Соколов, Владимир Немченко, Федор Адамов, Иван Олейник, Михаил Емец, Петр Кутергин, Николай Урбанович, Дмитрий Сердюков.
Когда за словами: «Фрицы! Хенде хох! Сдавайтесь, иначе пальнем из пушки!», донесшимися с опушки, послышалась порция отборного мата, сидевшие в самолете словно воскресли. Для них сейчас это были самые дорогие слова.
Услышав в ответ русскую речь, ошеломленные артиллеристы с автоматами в руках подбежали к самолету. Десять скелетов в полосатой одежде, обутые в деревянные башмаки, забрызганные кровью и грязью, плакали, повторяя одно только слово: «Братцы, братцы…»
В одной из фронтовых газет появилась заметка со снимком: на подтаявшем поле на брюхе лежит самолет «хейнкель», из которого только что вышли люди в полосатой одежде. Два часа назад они еще были узниками. В расположение артиллерийского дивизиона их понесли на руках, как детей, – каждый весил менее сорока килограммов…
Вернувшись из плена, Девятаев больше года находился под следствием. Следователи не верили, что истощенный до крайнего состояния летчик-истребитель мог без специальной подготовки поднять в небо тяжелый вражеский самолет. Полагали даже, что он специально подослан, ибо не укладывалось в голове – как мог летчик-истребитель поднять в воздух новейший немецкий бомбардировщик.
Позже половина из десяти бежавших узников искупили свою «вину», сложив головы у стен Берлина в рядах бойцов штрафных батальонов. Награды и признание и к погибшим, и к оставшимся в живых пришли только через многие годы. Кстати, к Звезде Героя Советского Союза Девятаева представляли еще во время войны за сбитые в воздушных боях самолеты противника. Но в штаб 237-го авиаполка угодила бомба, все документы пропали, а полк расформировали…
Девятаев: «В начале сентября 45-го меня из лагеря опять привезли на остров Узедом, где меня почти трое суток подробнейшим образом расспрашивал некий Сергей Павлович Сергеев. Я ведь оказался едва ли не единственным живым свидетелем испытаний "оружия возмездия" фашистов, наблюдал вблизи запуск ракет "Фау-2", как они взлетали, падали, как выглядели ракетные установки, платформы для их перевозки, шахты… Сведения по тем временам, конечно, весьма ценные. Вот он пристрастно меня и слушал».
Как распорядились этой информацией? Говорят, что поначалу задумывалась операция с высадкой на остров десанта, чтобы освободить пленных и завладеть таинственным оружием. В реальности, конечно, никакого десанта не было. А вот массированные бомбардировки – как союзной авиацией, так и своей, – были. Полигон на Узедоме превратили в руины, а лагерь – в братскую могилу. Оставшихся в живых узников фашисты погрузили на баржи, как дрова. Нацисты, похоже, полагали, что люди утонут в море. Но баржи через несколько суток прибило к берегу, где несчастных высадили и погнали вглубь материка, чтобы распределить по другим лагерям смерти. А ведь если бы советское командование приняло бы другое решение, может быть, СССР уже тогда владел бы всем ракетным хозяйством Третьего рейха…
Как выяснилось позже, была и еще одна попытка уничтожить засекреченный объект. За полгода до переброски Девятаева на остров военнопленные совершили не менее дерзкий коллективный подвиг – взорвали завод по производству кислорода, надолго притормозив работы по созданию «Фау». Всех участников диверсии – а их было 92 человека – расстреляли и закопали в общей яме за лагерем. Позже Девятаев присутствовал при их перезахоронении – останки мучеников уложили в гробы и, покрыв национальными флагами, заново предали земле. Сейчас на этом месте обелиск.
После войны бывшего узника фашистских концлагерей Михаила Девятаева ждали свои лагеря – советские. Сталинское клеймо «врага народа» и «изменника» Девятаев носил еще долгие 12 лет. В послевоенной разрушенной стране летчику-асу не нашлось работы – ни в родном селе Торбеево, ни в Казани. Узнав о его военнопленном прошлом, в речном порту специалиста с дипломом речника приняли… разнорабочим. Полторы навигации был он ночным дежурным по вокзалу, – потом устроился прорабом – монтировать портовые краны. Но и тут ему «шили» дела о «вредительстве»: то соль в раствор подсыпал, то дрова рабочим раздал…
«Те годы были потяжелее концлагеря, – вспоминал Девятаев. – Не поверите, когда вышел указ о награждении меня Золотой Звездой, я от нервного потрясения весь покрылся… язвой, как рыба чешуей! 80 процентов тела было поражено. Выпали волосы. Ужас! Не знали, как меня лечить. Спасибо, один профессор посоветовал: тебе, Миша, нужен температурный шок. Была поздняя осень, я прыгнул в ледяную воду, после чего долго пробыл на сквозняке. Несколько дней горел в жару, температура за 40, но хворь, действительно, как рукой сняло…»
Девятаев пытался узнать, кто же это его представил к награде. Ему ответили: какой-то большой и очень засекреченный ученый. В конце концов Девятаев выяснил, что этим ученым был Сергей Павлович Королев, главный конструктор космических ракет, тот самый «Сергеев», что подробно расспрашивал Девятаева после побега из Пенемюнде. Да, именно Сергей Павлович Королев стал «звездным крестным» Михаила Девятаева.
О подвиге героя хорошо знают за рубежом. Он встречался со старым бароном Йоханнесом Штейнхофом, бывшим начальником секретного аэродрома на острове Узедом, знаменитым асом, одержавшим 176 воздушных побед. Барон растрогался и подарил Михаилу Петровичу метровую хрустальную вазу с надписью: «Самому храброму человеку на земле».
КУРЬЕЗНОЕ САМОПОТОПЛЕНИЕ
25 октября 1944 года на восходе солнца американская подводная лодка «Тэнг», охотившаяся за японскими конвоями, оказалась в Формозском проливе. Это был ее пятый военный патруль за восемь месяцев операций, и у командира корабля капитана Ричарда Х. О'Кейна были веские причины быть довольным собой. За две ночи до этого в надводной атаке японского конвоя они уничтожили три танкера и два транспортных судна. Затем, накануне вечером, 24 октября, они перехватили радиосигналы другого конвоя и незаметно всю ночь преследовали его, а на восходе снова атаковали уже на поверхности. Торпеды попали в цель и нанесли повреждения одному из кораблей эскорта; другой залп поразил торговое судно «Мацумото-мару» водоизмещением 7024 т, оно взорвалось и начало погружаться в воду. Это довело число судов, потопленных «Тэнгом» за ее восьмимесячную карьеру, до двадцати четырех с валовым тоннажем 93 184 т. Ни одна подводная лодка военно-морских сил США не могла похвастаться таким достижением, как, впрочем, и никакой другой корабль среди американских военных судов.
Однако после этой операции на «Тэнге» осталась лишь одна торпеда. Лейтенант Билл Либолд – старший помощник О'Кейна – в шутку предложил сохранить ее в качестве сувенира, однако О'Кейн уже решил использовать ее в бою против эскортного корабля, который в предыдущей атаке был поврежден, но не уничтожен. Он повел подводную лодку по новому курсу, обосновался позади торпедного прицела на капитанском мостике, пододвинул стрелку орудийного угломера в сторону носового торпедного отсека и дал команду стрелять. «Теперь, – подумал он, – «Тэнг» сможет незаметно ускользнуть из этих опасных вод и вернуться на свою базу в Перл-Харбор».
Вместе с О'Кейном на мостике находились восемь человек. Внезапно один из них подал знак боевой тревоги. Несколько пар глаз различили фосфоресцирующий след торпеды, пущенной в направлении субмарины. Он был пока еще на приличном расстоянии от носовой части слева по борту. О'Кейн объявил тревогу и немедленно отдал приказ о маневре уклонения. Подводная лодка увеличила скорость, и рулевой дал полный правый ход.
Не теряя самообладания, О'Кейн пытался понять, откуда же он был атакован. В пределах радиуса действия не было ни одного японского военного корабля, кроме того, который он недавно атаковал и который, совершенно очевидно, был выведен из строя, а постоянно зондирующий гидролокатор не обнаруживал присутствия какой-либо вражеской подводной лодки. «Тэнг» была оснащена самой современной аппаратурой обнаружения; нельзя было даже представить, что ее можно захватить врасплох.
И тем не менее это была торпеда. О'Кейн был уверен, что она пройдет мимо: ведь он заблаговременно предпринял соответствующий маневр уклонения.
И вдруг капитан застыл, как после сильного удара – приближающаяся торпеда шла не по прямой. Она, казалось, двигалась вокруг «Тэнга» по большой окружности, но диаметр этой окружности стремительно сужался. Подводная лодка попала в ловушку.
О разворачивающейся драме члены экипажа, расположенные в разных отсеках, даже не подозревали. Узнали они об этом только когда судно потряс ужасный взрыв где-то возле кормы. Первое впечатление было такое, что «Тэнг» наскочил на мину. У людей в трех кормовых отсеках не оставалось никаких шансов на спасение. Единственное облегчение их участи состояло в том, что, прежде чем хлынувшая вода затопила отсек, почти все они потеряли сознание от удара.
Невероятно, но О'Кейн всего за несколько мгновений до попадания торпеды успел отдать приказ задраить рубочный люк. Затем силой взрыва его и еще восьмерых швырнуло в море. Кто-то оказался ранен, но помочь им было некому, к тому же ни у одного не оказалось спасательного жилета. В результате через несколько секунд на поверхности остались только четверо: О'Кейн, Либолд, инженер-механик лейтенант Ларри Савадкин и радист Флойд Каверли – перед самым взрывом он поднялся на палубу, чтобы доложить о выходе из строя части аппаратуры.
Очень скоро под тяжестью воды, залившей лодку, корма «Тэнга» с ужасающей скоростью стала погружаться в воду. Второй удар, подобный взрыву, произошел, когда корма врезалась в дно на глубине 180 футов. Значительная часть носового отсека все еще торчала над водой.
Именно мгновенная реакция О'Кейна, отдавшего приказ задраить рубочный люк, несомненно спасла жизни людям, но их положение внутри подводной лодки было отчаянным. Мало того что некоторые из них были серьезно ранены, безвыходность их положения усугубил пожар, возникший в носовом аккумуляторном отсеке. Он был быстро потушен, но внутренняя часть лодки продолжала наполняться дымом от тлеющих кабелей.
В лодке оставались люди. Одним из них был матрос-механик по имени Клейтон Оливер, который, придя в себя, увидел, что находится возле устройства управления второй балластной цистерной. Он знал, что уцелевшие могли использовать свои индивидуальные спасательные средства – аппараты Момсена, – но чтобы добраться до них, лодка должна была находиться в более или менее горизонтальном положении. Он привел в действие устройство управления, и, как только вода устремилась в балластную цистерну, подводная лодка начала погружаться. Затем Оливер позаботился об уничтожении корабельных документов в сейфе контрольной комнаты и с несколькими из оставшихся в живых направился в носовой торпедный отсек. Тем временем японские эскортные корабли начали беспорядочно бомбить глубинными бомбами акваторию вблизи конвоя, атакованного «Тэнгом». Ни одна из глубинных бомб не взорвалась достаточно близко для того, чтобы добить поврежденную подводную лодку, но атака продолжалась четыре часа, превратившись из-за почти не прекращающихся ударов в сплошной кошмар для уже контуженых и раненых людей. Кое-кто потерял сознание. Остальные должны были отказаться от попыток выбраться, поскольку даже на большом расстоянии ударные волны под водой могли оказаться смертельными.
Наконец атака закончилась, и тридцать уцелевших членов экипажа под руководством торпедного командира лейтенанта Джима Флэнагана приготовились покинуть подводную лодку. Флэнаган приказал четверым морякам войти в спасательную камеру. Через тридцать минут камера была осушена и открыта. Внутри нее все еще находились почти в бессознательном состоянии трое едва не утонувших людей. Только одному удалось выйти наружу, но, как позже узнал Флэнаган, и он не добрался до поверхности.
Снова попытка. В камеру на этот раз втиснулись пять человек. Процесс затопления и последующего осушения занял сорок пять минут, и, когда он завершился, Флэнаган увидел, что выбрались только трое. Двое остались внутри.
К тому времени Флэнаган обессилел настолько, что руководство спасательной операцией принял на себя другой офицер – энсин Пирс.
Он приказал войти в камеру еще четырем человекам. Хотя каждый из них прошел через спасательный люк, только один поднялся живым на поверхность.
Тогда Пирс убедил измотанного Флэнагана покинуть лодку с четвертой группой. Когда Флэнаган с трудом подтягивался вверх по тросу, идущему из спасательной камеры к бую на поверхность, он почувствовал прямо под собой несколько толчков. Перед отходом Флэнаган заметил, что в аккумуляторном отсеке снова вспыхнуло пламя – оно было таким сильным, что начала пузыриться краска на переборке, отделяющей носовое торпедное отделение от того места, где бушевал пожар. Вдобавок от сильного нагрева начала тлеть резиновая прокладка, образующая уплотнение вокруг герметичной двери. Теперь у тех, кто все еще был замурован в корпусе «Тэнга», не осталось надежды на спасение. Из восьмидесяти восьми офицеров, старшин и рядовых, входивших в состав экипажа «Тэнга», уцелели только пятнадцать человек, подобранных японскими судами.
29 августа 1945 года лагерь для военнопленных в Омори, где содержались уцелевшие моряки с «Тэнга», был освобожден американскими войсками. К сожалению, они нашли здесь только девятерых из пятнадцати оставшихся в живых. Среди них были капитан О'Кейн и лейтенант Флэнаган. О'Кейн был позже награжден Почетной медалью Конгресса.
Именно О'Кейн и раскрыл подлинную историю гибели «Тэнга». Лодка сама потопила себя своей последней торпедой. Из торпедного аппарата торпеда вышла в полном порядке, но потом что-то испортилось в ее рулевом механизме, и, развернувшись, торпеда нацелилась на собственный корабль.
А Билл Либолд оказался прав. Им следовало оставить свою последнюю торпеду в качестве сувенира…
Однако после этой операции на «Тэнге» осталась лишь одна торпеда. Лейтенант Билл Либолд – старший помощник О'Кейна – в шутку предложил сохранить ее в качестве сувенира, однако О'Кейн уже решил использовать ее в бою против эскортного корабля, который в предыдущей атаке был поврежден, но не уничтожен. Он повел подводную лодку по новому курсу, обосновался позади торпедного прицела на капитанском мостике, пододвинул стрелку орудийного угломера в сторону носового торпедного отсека и дал команду стрелять. «Теперь, – подумал он, – «Тэнг» сможет незаметно ускользнуть из этих опасных вод и вернуться на свою базу в Перл-Харбор».
Вместе с О'Кейном на мостике находились восемь человек. Внезапно один из них подал знак боевой тревоги. Несколько пар глаз различили фосфоресцирующий след торпеды, пущенной в направлении субмарины. Он был пока еще на приличном расстоянии от носовой части слева по борту. О'Кейн объявил тревогу и немедленно отдал приказ о маневре уклонения. Подводная лодка увеличила скорость, и рулевой дал полный правый ход.
Не теряя самообладания, О'Кейн пытался понять, откуда же он был атакован. В пределах радиуса действия не было ни одного японского военного корабля, кроме того, который он недавно атаковал и который, совершенно очевидно, был выведен из строя, а постоянно зондирующий гидролокатор не обнаруживал присутствия какой-либо вражеской подводной лодки. «Тэнг» была оснащена самой современной аппаратурой обнаружения; нельзя было даже представить, что ее можно захватить врасплох.
И тем не менее это была торпеда. О'Кейн был уверен, что она пройдет мимо: ведь он заблаговременно предпринял соответствующий маневр уклонения.
И вдруг капитан застыл, как после сильного удара – приближающаяся торпеда шла не по прямой. Она, казалось, двигалась вокруг «Тэнга» по большой окружности, но диаметр этой окружности стремительно сужался. Подводная лодка попала в ловушку.
О разворачивающейся драме члены экипажа, расположенные в разных отсеках, даже не подозревали. Узнали они об этом только когда судно потряс ужасный взрыв где-то возле кормы. Первое впечатление было такое, что «Тэнг» наскочил на мину. У людей в трех кормовых отсеках не оставалось никаких шансов на спасение. Единственное облегчение их участи состояло в том, что, прежде чем хлынувшая вода затопила отсек, почти все они потеряли сознание от удара.
Невероятно, но О'Кейн всего за несколько мгновений до попадания торпеды успел отдать приказ задраить рубочный люк. Затем силой взрыва его и еще восьмерых швырнуло в море. Кто-то оказался ранен, но помочь им было некому, к тому же ни у одного не оказалось спасательного жилета. В результате через несколько секунд на поверхности остались только четверо: О'Кейн, Либолд, инженер-механик лейтенант Ларри Савадкин и радист Флойд Каверли – перед самым взрывом он поднялся на палубу, чтобы доложить о выходе из строя части аппаратуры.
Очень скоро под тяжестью воды, залившей лодку, корма «Тэнга» с ужасающей скоростью стала погружаться в воду. Второй удар, подобный взрыву, произошел, когда корма врезалась в дно на глубине 180 футов. Значительная часть носового отсека все еще торчала над водой.
Именно мгновенная реакция О'Кейна, отдавшего приказ задраить рубочный люк, несомненно спасла жизни людям, но их положение внутри подводной лодки было отчаянным. Мало того что некоторые из них были серьезно ранены, безвыходность их положения усугубил пожар, возникший в носовом аккумуляторном отсеке. Он был быстро потушен, но внутренняя часть лодки продолжала наполняться дымом от тлеющих кабелей.
В лодке оставались люди. Одним из них был матрос-механик по имени Клейтон Оливер, который, придя в себя, увидел, что находится возле устройства управления второй балластной цистерной. Он знал, что уцелевшие могли использовать свои индивидуальные спасательные средства – аппараты Момсена, – но чтобы добраться до них, лодка должна была находиться в более или менее горизонтальном положении. Он привел в действие устройство управления, и, как только вода устремилась в балластную цистерну, подводная лодка начала погружаться. Затем Оливер позаботился об уничтожении корабельных документов в сейфе контрольной комнаты и с несколькими из оставшихся в живых направился в носовой торпедный отсек. Тем временем японские эскортные корабли начали беспорядочно бомбить глубинными бомбами акваторию вблизи конвоя, атакованного «Тэнгом». Ни одна из глубинных бомб не взорвалась достаточно близко для того, чтобы добить поврежденную подводную лодку, но атака продолжалась четыре часа, превратившись из-за почти не прекращающихся ударов в сплошной кошмар для уже контуженых и раненых людей. Кое-кто потерял сознание. Остальные должны были отказаться от попыток выбраться, поскольку даже на большом расстоянии ударные волны под водой могли оказаться смертельными.
Наконец атака закончилась, и тридцать уцелевших членов экипажа под руководством торпедного командира лейтенанта Джима Флэнагана приготовились покинуть подводную лодку. Флэнаган приказал четверым морякам войти в спасательную камеру. Через тридцать минут камера была осушена и открыта. Внутри нее все еще находились почти в бессознательном состоянии трое едва не утонувших людей. Только одному удалось выйти наружу, но, как позже узнал Флэнаган, и он не добрался до поверхности.
Снова попытка. В камеру на этот раз втиснулись пять человек. Процесс затопления и последующего осушения занял сорок пять минут, и, когда он завершился, Флэнаган увидел, что выбрались только трое. Двое остались внутри.
К тому времени Флэнаган обессилел настолько, что руководство спасательной операцией принял на себя другой офицер – энсин Пирс.
Он приказал войти в камеру еще четырем человекам. Хотя каждый из них прошел через спасательный люк, только один поднялся живым на поверхность.
Тогда Пирс убедил измотанного Флэнагана покинуть лодку с четвертой группой. Когда Флэнаган с трудом подтягивался вверх по тросу, идущему из спасательной камеры к бую на поверхность, он почувствовал прямо под собой несколько толчков. Перед отходом Флэнаган заметил, что в аккумуляторном отсеке снова вспыхнуло пламя – оно было таким сильным, что начала пузыриться краска на переборке, отделяющей носовое торпедное отделение от того места, где бушевал пожар. Вдобавок от сильного нагрева начала тлеть резиновая прокладка, образующая уплотнение вокруг герметичной двери. Теперь у тех, кто все еще был замурован в корпусе «Тэнга», не осталось надежды на спасение. Из восьмидесяти восьми офицеров, старшин и рядовых, входивших в состав экипажа «Тэнга», уцелели только пятнадцать человек, подобранных японскими судами.
29 августа 1945 года лагерь для военнопленных в Омори, где содержались уцелевшие моряки с «Тэнга», был освобожден американскими войсками. К сожалению, они нашли здесь только девятерых из пятнадцати оставшихся в живых. Среди них были капитан О'Кейн и лейтенант Флэнаган. О'Кейн был позже награжден Почетной медалью Конгресса.
Именно О'Кейн и раскрыл подлинную историю гибели «Тэнга». Лодка сама потопила себя своей последней торпедой. Из торпедного аппарата торпеда вышла в полном порядке, но потом что-то испортилось в ее рулевом механизме, и, развернувшись, торпеда нацелилась на собственный корабль.
А Билл Либолд оказался прав. Им следовало оставить свою последнюю торпеду в качестве сувенира…
ПОЧЕМУ ФЮРЕР НИ РАЗУ НЕ ПОГИБ
(По материалам Б. Хавкина.)
Заговор против Гитлера, венцом которого явилось покушение 20 июля 1944 года, был явлением крупномасштабным. В нем участвовали люди разных политических и религиозных убеждений, чиновники, военные, промышленники и ученые. Большинство заговорщиков-военных являлись сторонниками ориентации на Восток и возобновления мирных и взаимовыгодных германо-советских отношений. Сталинский режим они не считали препятствием для послевоенной германской демократии: ведь Веймарская республика успешно сотрудничала с СССР, в частности, в военной сфере. Так называемый «штатский сектор» организации, политическим лидером которого был бывший обер-бургомистр Лейпцига Карл Фридрих Герделер, ориентировался на Англию. Прозападную позицию Герделера разделяли президент Рейхсбанка Ялмар Шахт, рейхскомиссар прусского министерства финансов Йоханнес Попиц и многие другие. Исключение составлял бывший посол Германии в Москве граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург – сторонник сотрудничества с СССР.Все заговорщики сходились в том, что после устранения Гитлера необходимо немедленно заключить компромиссный мир и отвести германские войска на территорию рейха, образовать временное правительство, разъяснить немцам преступную роль Гитлера и его клики, провести всеобщие демократические выборы в рейхстаг.
Итак, на 20 июля 1944 года в ставке Гитлера Вольфшанце («Волчье логово») было назначено важное совещание, где с докладом должен был выступить начальник штаба армии резерва полковник граф Клаус фон Штауффенберг. В портфеле, с которым граф вылетел в ставку, было взрывное устройство. Оставив портфель под столом, с другой стороны которого стоял Гитлер, Штауффенберг под благовидным предлогом покинул зал заседаний. Вскоре раздался страшный взрыв. Штауффенберг был абсолютно уверен, что Гитлер убит. Прилетев в Берлин, полковник немедленно приступил к выполнению плана государственного переворота. Но Гитлер чудом остался жив: жизнь ему спас массивный дубовый стол, отделявший его от портфеля Штауффенберга…
Уже вечером 20 июля 1944 года Штауффенберг был схвачен на своем рабочем месте – в Генштабе сухопутных сил на Бендлерштрассе в Берлине. Его ждал немедленный расстрел. Вместе с ним были казнены генерал пехоты Фридрих Ольбрихт, полковник Мерц фон Квирнхейм и обер-лейтенант Вернер фон Хефтен.
Генерал Хельмут Штиф, передавший Штауффенбергу бомбу для фюрера, был арестован. В гестапо его жестоко пытали. 8 августа 1944 года Штиф был приговорен к смерти и распят в берлинской тюрьме Плетцензее в соответствии с пожеланиями Гитлера, чтобы «этого ядовитого гномика повесили, как вешают мясо в мясных лавках». Вицлебен, Гепнер, Штюльпнагель и многие другие военные были расстреляны. Всего было приведено в исполнение свыше 200 смертных приговоров, около 7 тысяч человек арестовали. Некоторые участники заговора (например, генералы Бек и Тресков) покончили с собой, чтобы не попасть в руки палачей.
Еще в 1938—1939 годах оппозиция в среде консервативной элиты рейха стала преобразовываться в движение Сопротивления, в котором видную роль играли военные круги. Среди них и созрел антигитлеровский заговор. Во главе заговорщиков стояли генерал-полковники Людвиг Бек, Курт фон Хаммерштейн, Франц Гальдер, а также шеф военной разведки (абвера) адмирал Вильгельм Канарис и его заместитель полковник (с 1941 года – генерал-майор) Ханс Остер. Молодежная группа заговорщиков включала офицеров Дитриха Бонхеффера, Фабиана фон Шлабрендорфа, Ханса фон Донаньи, Отто Иона и многих других.
Уинстон Черчилль в своих воспоминаниях подтверждает, что уже в 1938 году, перед нападением на Чехословакию, существовал заговор против Гитлера, в котором участвовали «генералы Гальдер, Бек, Штюльпнагель, Вицлебен (командующий берлинским гарнизоном), Томас (заведующий вооружением), Брокдорф (командующий потсдамским гарнизоном) и граф Гельдорф, стоявший во главе берлинской полиции. Главнокомандующий генерал фон Браухич был осведомлен и одобрил». Летом 1938 года Бек покинул свой пост начальника Генштаба сухопутных сил в знак протеста против агрессивных планов Гитлера в отношении Чехословакии, а Гальдер стал преемником Бека на этом посту; генерал Штюльпнагель был обер-квартирмейстером (заместителем начальника) Генштаба.