Тем не менее после 12 августа личный состав застав «Жаланашколь» и «Родниковая» был приведен в состояние повышенной боевой готовности. Дальнейшее развитие событий подтвердило своевременность предпринятых пограничниками мер.
   На следующий день около пяти часов утра китайские военнослужащие двумя группами в количестве девяти и шести человек вышли на участок пограничной заставы «Жаланашколь». Спустя полчаса они перешли границу и к семи часам углубились в пределы пограничного пространства на расстояние 400 и 100 метров. Здесь нарушители начали окапываться, демонстративно выходить к окопам у линии границы, игнорируя требования советских пограничников вернуться на свою территорию. В это же время за линией границы в горах сосредоточилось еще около ста вооруженных китайцев.
   Через час со стороны вторгшейся группы было произведено несколько выстрелов в направлении передней линии окопов пограничников. Из крупнокалиберного пулемета, установленного на БТР, по нарушителям границы был открыт ответный огонь. Китайцы продолжили обстрел окопов пограничников. Завязался бой.
   Вскоре еще три группы общей численностью свыше сорока человек со стрелковым и противотанковым оружием предприняли попытку вторжения на охраняемую пограничным отрядом территорию и попытались закрепиться на ближайшей сопке. Подошедшее с соседней заставы подкрепление – маневренная группа на трех бронетранспортерах – с ходу вступило в бой. К этому времени первый БТР № 217, под командованием младшего лейтенанта Владимира Пучкова, оказался под сильным огнем противника: пулями и осколками снесло наружное оборудование, изрешетило скаты, пробило броню, заклинило башню. Владимир Пучков и водитель БТР Виктор Пищулев были ранены, однако боевая машина по-прежнему продолжала бой. Маневрируя на местности, экипаж поливал огнем из крупнокалиберного пулемета вражеские позиции. БТР получил несколько пробоин. Пучков был ранен в бедро, но сам перевязал себя. Пуля пробила правую руку водителю Пищулеву. Тогда он стал вести машину левой. Так и закончил бой этот мужественный воин, управляя машиной одной рукой. Не отступил экипаж и когда заклинило башню: Пучков пересел в другую машину и продолжал руководить боем по радио. Выполняя команду, командиры машин младшие сержанты Григорий Орищенко и Александр Мурзин заняли выгодные позиции в тылу китайцев, не давая им отойти, а также не подпуская к ним подкрепления.
   Два бронетранспортера присоединились к группе из восьми бойцов под командованием офицера боевой подготовки отряда старшего лейтенанта Вадима Ольшевского, которая, развернувшись в цепь, стала обходить нарушителей стыла, отрезая им пути для отхода. В результате этих действий китайцы были вынуждены отойти с высотки «Правая» и занять круговую оборону.
   У гребня высоты дважды раненный, но не оставивший поля боя инструктор службы собак младший сержант Михаил Дулепов был ранен в третий раз – уже смертельно. В ходе боя было ранено еще восемь пограничников. Один из них, сержант Виктор Овчинников, продолжал идти вперед, раненный в обе руки. Не покидали своих товарищей и другие раненые.
   Тем временем окруженные нарушители оказывали ожесточенное сопротивление. Пытаясь вырваться, они сосредоточили огонь на группе Ольшевского. В последние минуты боя смертельное ранение получил рядовой Виталий Рязанов, которому удалось вплотную приблизиться к залегшим китайцам и забросать их гранатами. В вертолете, по пути в госпиталь, пограничник умер.
   К девяти часам захваченная высота была полностью отбита, нарушители частично уничтожены, частично рассеяны и полностью вытеснены с советской территории. Пограничники закрепились на линии государственной границы, блокировав при этом выход и участие в боевых действиях резерва с сопредельной стороны.
   В ходе этого короткого, но ожесточенного столкновения потери пограничников составили 12 человек: двое убитых, 10 раненых, китайцы потеряли 19 человек убитыми, трое были взяты в плен. Последних немедленно отправили в Уч-Арал, но доставить удалось лишь одного: двое по дороге умерли от ран.
   В этом бою противник имел трехкратное превосходство. Его диверсионный отряд составляли опытные, подготовленные бойцы. О его полном поражении свидетельствует тот факт, что если вокруг всех других провокаций, имевших место на восточной и дальневосточной границе в 1969-м году в Китае велась широкая пропагандистская кампания, то о Жаланашколе не было ни слова.
   В связи с этим стоит упомянуть, что о событиях 13 августа, развернувшихся на восточном участке границы СССР в Семипалатинской области Казахстана, Всесоюзное радио передало в тот же день.
   Спустя полгода, 7 мая 1970 года, Указом Президиума Верховного Совета СССР № 5095-7 свыше тридцати отличившихся пограничников были награждены государственными наградами, в том числе: два человека – орденом Ленина, пятеро – орденом Красного Знамени, шесть – орденом Красной Звезды, двое – орденом Славы 3-й степени, медалью «За отвагу» – 10 человек и медалью «За боевые заслуги» – 11 воинов.
   Китайская сторона, видимо, сделала выводы из происшедшего: больше в районе Джунгарского выступа, да и вообще на казахском участке китайско-советской границы провокаций не было.
   Что касается Даманского, то окончательно ситуацию вокруг него разрешила встреча на высшем уровне председателей правительств СССР и КНР в сентябре 1969 года в Пекине. Подписанное соглашение сохраняло статус-кво границы и исключало применение оружия при решении спорных вопросов.
   В начале 90-х годов прошлого века, после проведения работ по демаркации советско-китайской границы, часть островов на реке Уссури, в том числе и Даманский, были переданы Китаю.

ПОД БОМБАМИ ВО ВЬЕТНАМСКОМ ПОРТУ

(По материалам Г. Дудко.) 
   10 мая 1972 года, почти за год до окончания войны во Вьетнаме, американская авиация подвергла бомбардировке советский теплоход Дальневосточного пароходства «Гриша Акопян», стоявший под погрузкой во вьетнамском порту Камфа. Об этом в советской печати практически не упоминалось, только пара скупых строчек ТАСС, в которой говорилось, что погиб боцман Ю.С. Зотов. И все. А как и при каких обстоятельствах – ни слова.
   Когда за год до этого американцы обстреляли советский теплоход «Туркестан», на котором погиб электромеханик Рыбачук, но судно уцелело, об этом «трубили» все газеты, даже проходили митинги. А тут погиб моряк, сгорело новое судно – и тишина. Почему?
   Вероятнее всего, дело было в следующем: на эти самые майские дни был запланирован приезд в Москву президента США Ричарда Никсона, переговоры с которым были очень важны советскому правительству. Скорее всего, именно поэтому оно и закрыло глаза даже на такую трагедию.
   По мнению сведущих людей, президент Никсон, не желавший ехать в СССР, надеялся, что после бомбардировки советского судна наше правительство отменит его визит в Москву. Но оно эту трагедию как бы не заметило. И Никсону пришлось приехать в Советский Союз…
   Политика всегда остается политикой, на фоне которой судьбы простых людей никогда не принимаются во внимание. К сожалению, о героических действиях советских моряков, спасавших свое судно, мало кто знает даже сегодня.
   Буквально за день до трагедии, 9 мая 1972 года, будущий капитан судна Николай Васильевич Пухов встретил теплоход «Гриша Акопян» во Вьетнаме, в порту Камфа. Как раз в этот день теплоход поставили к причалу под погрузку угля на Японию. В Камфу он прибыл из Хайфона, куда доставлял муку.
   Праздник Победы прошел на теплоходе подобающим образом. И этому не помешали налеты американской авиации, которые в этот день совершались трижды, один пришелся как раз на торжественное собрание. Пришлось прервать его и отправляться в гермоблок. Когда вернулись из укрытия в кают-компанию, то торжественное собрание, посвященное победе над фашистской Германией, превратилось в митинг солидарности с вьетнамцами. «Когда же наконец придет мир на эту искореженную долгими войнами землю?», – спрашивал каждый. Они еще не знали, что победа вьетнамцев над агрессорами уже близка, до нее оставалось чуть больше 9 месяцев.
   На следующий день налеты начались прямо с рассвета. Погрузка судна шла полным ходом, хотя из-за этого ее приходилось прерывать. В трюмах уже было 3185 тонн из 4 тысяч запланированных. Выход «Гриши Акопяна» в рейс был назначен на 6 часов утра 11 мая.
   В 16.55 по местному времени на судне заканчивался рабочий день. Кто собирал инструмент, кто переодевался, кто перед ужином принимал душ. В это время была объявлена воздушная тревога – третья за этот день. Кто в чем был, понеслись в гермоблок, расположенный на левом борту. Судно было ошвартовано левым бортом к причалу (это немаловажная деталь в данном случае). На теплоходе привыкли четко выполнять предписания по тревогам, за это был строгий спрос. Тем более и сюда, в Камфу, дошло сообщение, что 9 мая самолеты, возвращавшиеся после бомбардировки Хайфона, обстреляли танкер «Певек», стоящий на внешнем рейде. Судно получило повреждения, несколько человек тяжело ранены.
   …Весь экипаж «Гриши Акопяна» ушел в укрытие. В это время в каюте капитана по служебным делам находилось 7 вьетнамцев, представителей различных местных организаций. Их повел в гермоблок боцман Юрий Сергеевич Зотов. Он в 17.00 находился у трапа, подменяя вахтенного матроса, – на судно только что доставили продукты. Иллюминатор из каюты капитана как раз был напротив трапа. Николай Васильевич выглянул из него и попросил Зотова захватить с собой вьетнамцев, ведь сам капитан этого сделать не мог – его место по тревоге на мостике, так же как и начальника радиостанции.
   17. 00. Пять минут прошло с момента объявления воздушной тревоги. Самолеты США начали бомбардировку обогатительной фабрики, расположенной в полутора километрах от судна.
   17. 05. С американского истребителя-бомбардировщика типа F-4 на теплоход «Гриша Акопян» была сброшена тяжелая фугасная бомба (вес около 250 кг), попавшая в ботдек в районе расположения мотобота правого борта. Вблизи судна со стороны моря также разорвались 3 фугасные бомбы.
   Вот что рассказывает Юрий Борисович Неунылов, начальник радиостанции теплохода:
   «В момент взрыва на мостике из экипажа находились капитан и я: он в штурманской, я в радиорубке – таково расписание по тревогам, которые на нашем судне четко выполнялись, капитан очень строго спрашивал за это, и я уверен, что мы избежали больших жертв только благодаря этому.
   Бомбежка нашего судна не была случайной – летчики целились именно в наш теплоход. Во время налета небо было безоблачным, видимость отличная. Судно имело не только обычные отличительные знаки принадлежности к СССР (флаг на корме, марку СССР на дымовой трубе), но и на крышке трюма № 2 был нарисован Государственный флаг СССР. Самолетов было много (как мы потом узнали – 34), но взрыв был один – как по команде. И такой устрашающей силы, казалось, что земля смешалась с небом и мы вместе с судном летим в воздух. Видно, так было задумано американскими летчиками и теми, кто посылал их бомбить, – запугать, оглушить, парализовать волю советских моряков.
   В этот момент я сидел в кресле около приборного щита, и меня вместе с креслом сдвинуло на несколько метров в сторону, – это меня и спасло, т. к. осколком пробило переборку со стороны штурманской рубки, он пролетел мимо меня и врезался в диван, распоров его как раз посредине. Сорвало дверь – и она повисла на одной петле и была заклинена осколками со стороны коридора. Погас свет. Не успел заглохнуть звук взрыва, как тут же что есть мочи загудел ревун – сработала аварийная сигнализация.
   Придя в себя после этих жутких минут, ощутив, что я все-таки жив, первым делом протянул руку к передатчику. Антенный щит был сорван и висел только на кабелях, но – о чудо! – питание на передатчике и приемнике сохранялось. Я сразу же стал настраиваться на Владивосток. В это время, с трудом пробираясь через завалы, в радиорубку ввалился капитан:
   – Передавай, – выпалил он. Глянул я на Николая Васильевича и обмер – около него была лужа крови, капает прямо с беленького тропического костюма.
   – Передавай, – повторил капитан.
   А как передашь, если Владивосток меня не слышит, но ведь не могу же я сказать об этом капитану… Тогда я решил использовать единственный шанс – настроился на частоту порта Владивосток, должны же меня услышать какие-нибудь суда.
   Я начал записывать в журнал, что говорил капитан, но затем бросил и стал передавать в эфир: "Всем, кто меня слышит. Передайте Владивостоку. Теплоход „Гриша Акопян» подвергся бомбардировке в порту Камфа. Есть разрушения"».
   Эта была первая радиограмма без адреса и подписи, которую послал в эфир 10 мая 1972 года начальник радиостанции Юрий Борисович Неунылов. Он передавал ее со слов капитана Николая Васильевича Пухова – времени записывать в журнал не было: в любую минуту могли выйти из строя передатчик и приемник, которые и так чудом уцелели.
   Он не мог связаться напрямую с Владивостоком: главная антенна была опущена во время погрузки судна – пришлось работать на штыревую. И время суток – вечер – для связи было крайне неблагоприятное.
   Капитан был ранен (в обе ноги), но он не почувствовал этого, не видел лужи крови.
   Как только улеглось эхо мощного взрыва, первые мысли капитана: что с судном, как экипаж, все ли живы?
   Он пытался сделать объявление по судовой трансляции, но она не работала. Не ответили парные телефоны из машины. И вдруг звонок, вначале он даже не понял, откуда этот сигнал, так как коммутатор командной связи был сорван со своего места.
   Звонил первый помощник капитана Дмитрий Иванович Василенко из гермоблока, сообщил, что есть раненые и требуется аптечка. Послать за медикаментами было некого: на мостике только он да начальник радиостанции. Капитан сбежал вниз, в лазарет, но он был разрушен. Николай Васильевич попытался пробиться в свою каюту за документами, но не смог: все проходы были запрессованы остатками мебели. Из кают по правому борту шел едкий ярко-оранжевый дым – было невозможно дышать.
   Не смог он добраться и до кают старпома, где был судовой журнал, и третьего помощника, где лежали паспорта моряков. Капитан возвращается на мостик – во всех аварийных случаях его место здесь, он руководит действиями экипажа.
   За эти несколько минут, что Пухов отсутствовал, в штурманской и радиорубке начался пожар. В густом дыму, открыв дверь на палубу, чтобы не задохнуться, сидел Неунылов и передавал аварийную радиограмму, каждый раз добавляя по несколько слов: «На судне сильные повреждения, поврежден правый борт. Пожар. Перебиты пожарные магистрали. Снова бомбят (эту фразу он передал несколько раз). Капитан ранен».
   Последние слова Юрий Борисович добавил от себя. Ох и попало ему за это от капитана…
   Минут двадцать работал в эфире Неунылов. Ничто не могло оторвать его от ключа, даже когда к нему в радиорубку протиснулся вьетнамский пограничник с оторванной рукой, чтобы спросить разрешения у капитана покинуть свой пост. Он работал в темноте – свет после взрыва погас. Не действовало и аварийное освещение – помещение аккумуляторной было разнесено взрывом бомбы. В открытую дверь могли попасть осколки – бомбардировка продолжалась.
   Огонь приближался к радиорубке, начала уже гореть переборка, до Неунылова долетали искры, но он не покинул ее, пока не убедился, что его услышали.
   Первым сигнал бедствия принял спасатель «Диомид». Значит, во Владивостоке будут знать, что случилось с «Гришей Акопяном». На «Диомиде» записали эту радиограмму на пленку и потом подарили Неунылову. Она хранится у него до сих пор, как память о тех трагических часах.
   «Нет, страха за себя не было, – вспоминает Юрий Борисович, – он пришел только тогда, когда я услышал ответную морзянку. Я боялся одного, что нас не услышат».
   Передав последнее сообщение («Горит радиорубка. Вынужден покинуть помещение»), Неунылов по приказу капитана уходит в укрытие, захватив свой журнал. Он оказался единственным судовым документом, уцелевшим в пожаре.
   Бросив последний взгляд на свое теперь ненужное хозяйство, Неунылов обомлел: передатчик и приемник продолжали работать, хотя уже вся надстройка была охвачена пламенем.
   На удивление самому себе начальник радиостанции вышел из этого пекла целым и невредимым, через завалы, дым и огонь с трудом добрался до укрытия. Именно здесь и произошла самая большая трагедия…
   Когда мощным взрывом тряхнуло судно, осколками были пробиты переборки, хорошо, что выше голов моряков, находившихся в гермоблоке. Некоторые из них получили легкие ранения. До начала бомбардировки здесь находился почти весь экипаж. Сюда спешил и боцман Юрий Сергеевич Зотов. Он был на вахте, поэтому шел не один, с ним были семь вьетнамских представителей. В момент бомбардировки они были на судне по служебным делам. Как и подобает хозяину, боцман пропустил вьетнамцев вперед, а сам заходил в укрытие последним. В тот момент, когда Зотов закрывал за собой дверь, раздался взрыв. Юрий Сергеевич прикрыл собой вьетнамцев: осколки авиабомбы попали ему в голову и плечо. Он потерял сознание. Были ранены и трое идущих с ним вьетнамцев, один – тяжело, но все остались живы.
   Галя Демидова – судовой медик – не знала, к кому бросаться в первую очередь, но ей помогали девушки – члены экипажа, которых раньше она научила оказывать первую помощь раненым.
   Наконец самолеты ушли…
   Выйдя из укрытия, моряки увидели, во что превратился их теплоход после бомбардировки. Были повреждены почти все каюты членов экипажа, каюта электромеханика была прямым попаданием разворочена, разрушены буфет, камбуз, штурманская рубка. Спасательный мотобот, вентиляторы машинного отделения разбило вдребезги и взрывной волной выкинуло за борт, стрела одного из кранов правого борта упала на надстройку, осколками посечены вся палуба, аккумуляторная, в наружном корпусе с правого борта более ста пробоин. Все повреждения трудно перечислить.
   На судне сразу же начался пожар, кроме фугасных его забросали термитными бомбами. Одновременно загорелись полубак, надстройка по всем палубам с правого борта. Огонь полыхал с такой силой, что плавились стекла иллюминаторов и из них вырывались языки пламени.
   Загорелись помещения и на баке, но они были быстро потушены. Но пожар в надстройке моряки не смогли одолеть. Были сильно повреждены пожарный трубопровод и пеногонный аппарат, почти все пожарные шланги были иссечены осколками и прожжены брызгами термита.
   Моряки боролись с пожаром отчаянно, но налеты американцев повторялись, не давая погасить пламя.
   Так продолжалось два с половиной часа. Казалось, огонь вот-вот отступит, но то и дело останавливались пожарные насосы – срабатывала защита: осколками был пробит наружный борт и поврежден главный распределительный щит.
   В 18.00 насосы встали. Как ни пытались электромеханик Н.Ф. Олейник и стармех В.И. Мещанинов запустить их, это им не удалось. Одна надежда на аварийный, но его магистрали тоже повреждены. Давление в шланге было настолько мало, что его не хватало даже на один ствол – напор воды был слабым.
   Сложное положение было и в машинном отделении. Перед самым налетом механики находились у светового люка. По тревоге «Воздух» бросились в машину, а через мгновение кап снесло. Взрывом были сорваны и вентиляторы, перебита фреоновая магистраль, система охлаждения главного двигателя.
   Машинное отделение было сильно загазовано взрывными газами, которые попали сюда через пробоины в наружном корпусе. Из фреоновой установки вытекал отравляющий газ, но чтобы пустить пожарный насос, нужно было спуститься в машинное отделение. Вызвался третий механик Иван Петрович Кусый.
   Он был в КИПе, но чтобы найти нужные клапаны, ему приходилось снимать маску. Насос И.П. Кусый смог пустить, но это стоило ему здоровья: фреон – газ ядовитый. В эти трагические часы моряки делали все возможное и даже невозможное, чтобы спасти свое судно. «Никто не струсил, – рассказывает капитан Пухов, – я могу гордиться таким экипажем. И это не только мое мнение. После всего происшедшего, уже в укрытии, на берегу, мы провели открытое партийное собрание. На нем было признано, что экипаж использовал все возможности для спасения судна, все моряки вели себя мужественно».
   Однако капитана больше всех поразил матрос Виктор Коробко. Невидный паренек, объект для насмешек и подначек, но именно он вызвался пробиться в каюту третьего помощника за мореходками, хотя был ранен в руку.
   В надстройке вовсю полыхал огонь. В такой ситуации капитан не мог приказать, не имел права, поэтому он обратился к морякам:
   – Кто сможет вынести документы?
   Вызвались многие, но Виктор Коробко подлетел к капитану первый.
   Обвязав голову мокрым полотенцем, Виктор бросился в огонь. Он принес-таки паспорта… за исключением пяти. В дыму не заметил, как рассыпал их.
   Темнело. Сумерки в тропиках наступают очень быстро. Кроме нескольких фугасных бомб, теплоход засыпали противотанковыми бомбами. Два контейнера – а в каждом по 260 штук – попали в открытые трюмы. Один не раскрылся. Еще два нашли на берегу возле судна. В момент взрыва такой бомбы образуется струя высокой температуры, которая легко прожигает металл.
   Помощи с берега не было никакой. Капитан несколько раз просил начальника погранпоста связаться с какой-либо провинцией и вызвать к борту судна пожарную машину, но ему отвечали, что все линии связи повреждены, а в порту Камфа пожарных машин нет.
   Та струйка воды, которая подавалась с берега на судно, для тушения пожара использоваться не могла – слишком мал был напор. А что можно было сделать без воды?
   Вьетнамские пограничники настаивали на эвакуации экипажа: ожидался новый налет американской авиации. Капитан медлил с ответом: «Нельзя подвергать экипаж неоправданному риску, но не так-то легко принять решение оставить судно…»
   Начала рваться пиротехника, огонь добрался до кладовой на верхней надстройке и мог дойти до топливных танков.
   19. 30. Дана команда: «Покинуть борт судна». Аварийный насос работал до последнего.
   Государственный флаг СССР был оставлен на судне – его вызвались охранять вьетнамские пограничники. Они не покинули этот пост, даже когда возобновились налеты американцев.
   Уходили с судна в полной темноте, освещая тропинку фонариком. Шли след в след – вокруг было много неразорвавшихся бомб. Как и положено, капитан оставлял судно последним. Пока он был на борту, его воля и выдержка передавались морякам: все действовали четко, быстро, без паники, но как только он сошел с трапа, силы покинули Пухова. Опершись на первого помощника Дмитрия Ивановича Василенко, он только сейчас понял, что ранен.
   Чем дальше уходили моряки от причала, тем отчетливее был виден огромный факел – горело судно.
   Через пятнадцать минут они были в укрытии угольного завода. Женщины и раненые были эвакуированы сюда еще раньше. Завидев капитана, судовой врач Галя Демидова бросилась к нему.
   Она подвела Николая Васильевича к Зотову. Здесь же стоял врач-вьетнамец, потупив глаза: «Мы сделали все, что смогли».
   Рана Юрия Сергеевича Зотова оказалась смертельной. Он умер прямо на глазах у капитана, так и не приходя в сознание.
   Тут к капитану подошли пограничник с переводчиком и осведомились, чем могут быть полезны. «Связаться с любой советской станцией: надо сообщить о положении судна и состоянии экипажа», – произнес капитан.
   Но это оказалось делом непростым.
   Между тем пожар на «Грише Акопяне» продолжался. От входа в убежище, которое находилось в 600 метрах от судна, было видно, как огонь перекинулся на левый борт, пламя вырывалось из шахты машинного отделения, верхняя часть надстройки раскалилась добела.
   Пожарные машины прибыли только в 22 часа. Теплоход Дальневосточного пароходства «Зея» подошел утром 11 мая, он тоже помогал пожарным в борьбе с огнем. Огонь потушили только 12 мая.
   Что осталось от судна? Сгорело все, что могло гореть. Капитан нашел в том месте, где была его каюта, только оплавленный капитанский значок, начальник радиостанции – колпачок от авторучки. Вместе с осколками они хранят эти вещи как память о самых тяжелых днях в их жизни.
   …Все вещи моряков сгорели – многие остались только в шортах – это обычная форма одежды моряков в жарком и душном Вьетнаме. Вьетнамцы быстро сшили им простенькую одежду, а когда они уезжали домой, то каждому моряку вручили чемодан и бежевый костюмчик. В них они и вернулись во Владивосток.
   Вьетнамцы помогали акопянцам всем, чем могли. Сами бедствовали, но моряков старались получше накормить. В первую же ночь принесли им горячий суп, дали возможность отдохнуть и помыться. Вьетнамские девушки пели им песни, свои и русские.
   Николай Васильевич Пухов вспоминает, что каждое утро, когда он просыпался, около его изголовья стояло блюдечко с цветками жасмина. Вьетнамские девушки собирали их ночью, чтобы утром приготовить капитану чай.
   Через неделю после пожара представители вьетнамских властей встретились с капитаном Пуховым и попросили назвать двух отличившихся моряков, чтобы представить их к ордену.