Страница:
— Сомневаюсь. Я закончил двухгодичный подготовительный курс в Блашьени. Если электрошок — это всё, чем вы располагаете, то и такой штуковиной можно кое-чего добиться.
Григоренко осклабился:
— Я как раз собирался запустить его ей в задницу.
Мирек снова улыбнулся:
— Ну, в этом нет ничего оригинального. Я покажу вам кое-что такое, чего вы никогда не видели и о чём никогда не слышали. Электрошоком надо пользоваться, зная определённые точки на теле человека. Сейчас я их вам покажу.
Мирек расстегнул карман и достал авторучку с надписью «Дэнби». Он снял колпачок и наклонился над Аней.
— Теперь наблюдайте за мной очень внимательно, майор. И вы тоже, ефрейтор, вам тоже не мешает этому поучиться.
Мирек медленно протянул руку и, наклонившись над Аней, обозначил чернилами крестик на подколенном сгибе её правой ноги, которая слегка дёргалась от прикосновений. Затем Мирек поднял руку и обозначил крестиком точку под правой грудью Ани, пояснив:
— Это — особенно действенная точка, но она должна быть именно под правой грудью, справа. Подойдите ближе и рассмотрите все получше, майор.
Заинтересованный, Григоренко склонился над Аней, вытягивая шею, чтобы получше рассмотреть точку. В тот же момент Мирек слегка повернул руку и, нажав на букву "Д" в слове «Дэнби», вонзил десять сантиметров смертоносного металла в глазное яблоко Григоренко. Вонзившись в глаз, лезвие проникло и в мозг. Палач опрокинулся на пол, слабо вскрикнув в агонии. Ефрейтор был ошеломлён. Он и шелохнуться не успел, как Мирек ударил его в горло напряжёнными пальцами. Тот с хрипом упал. Мирек быстро обошёл вокруг стола и всадил лезвие в сердце ефрейтора. Оба тела ещё конвульсировали в агонии, а Мирек уже начал освобождать Аню.
— С тобой все нормально?
— Да, Мирек. Ты не должен был приходить сюда, это полное сумасшествие.
Мирек в ответ только усмехнулся:
— То же самое мне говорили и остальные. Боль была терпимая?
Руки у Ани были свободны, и она стала потирать запястья.
— Я страдала не от боли, а от сознания, что мои страдания доставляют им удовольствие. Я очень хотела побыстрее умереть… На самом деле!
Мирек наконец развязал последний ремень, и Аня опустила ноги на пол. Он обнял её и сказал:
— Нам ещё предстоит многое, чтобы выбраться отсюда. Надо торопиться.
Указав на её одежду на стуле, он бросил:
— Одевайся, Аня. Я вернусь через минуту.
Он вышел, а Аня бросилась к стулу и стала одеваться. Тела на полу теперь уже были абсолютно неподвижны. Аня посмотрела на них и попыталась вызвать в себе хоть малейшее сострадание, хотя бы простить их, но не ощущала ничего, кроме отвращения.
Когда Аня уже обувалась, Мирек заглянул в дверь и прошептал:
— Пошли?
Аня бросилась к двери. В тамбуре валялся ещё один труп. Мирек вкладывал ручку «Дэнби» обратно в карман. Он нагнулся и взял из рук ефрейтора автомат. Протянув его Ане, он сказал:
— Держи его в руках вместе с запасным рожком и делай все так, как я тебе скажу.
Аня взяла автомат. Приклад почему-то был липким. Она взглянула на руку и увидела кровь. Она постаралась больше не смотреть на труп.
Мирек осторожно открыл дверь в коридор и посмотрел по сторонам, затем обернулся и сказал:
— Сначала надо пройти два этажа по лестнице, а потом по коридору. Там на углу я тебя оставлю и дальше пойду один. Когда услышишь стрельбу, иди ко мне как можно быстрее. Ты должна будешь или передать, или бросить мне в руки этот автомат. После этого не отходи от меня ни на шаг, несмотря ни на что!
И тут из комнаты, которую они покинули буквально минуту назад, раздался настойчивый телефонный звонок. Для Мирека это был, в буквальном смысле слова, сигнал тревоги. Он сказал:
— Аня, пойдём! Что бы ни случилось, они не схватят нас живыми. У нас только две возможности: или выбраться отсюда, или умереть вместе.
Аня вышла вслед за Миреком в коридор.
— Почему же никто не поднимает трубку? — в который раз спрашивал он у капитана.
Капитан, держа трубку у уха, недоуменно пожал плечами.
— Товарищ майор, я пошлю туда сержанта Бонека. Может быть, у нас опять неполадки со связью. Такое случается уже не в первый раз.
Майор в ответ хихикнул:
— Нет уж, ты сам туда сходишь. Тебе не повредит эта небольшая прогулка. Ты просто не имел права пускать туда постороннего человека.
— Товарищ майор, но ведь он сказал, что он — полковник из отдела "Н", Варшава… А также, что у него были указания генерала Ковского.
— Он так сказал? Ладно, отправляйся вниз.
Капитан только встал из-за стола, как в вестибюль вошёл Мирек. Он выглядел очень возбуждённым. Руки держал за спиной. Он резко обратился к майору:
— Кто вы?
— Майор Юлиуш Яняк, товарищ полковник. Могу ли я поинтересоваться?
— Нет, не можете!
Секунду спустя Мирек выстрелил из зажатого в правой руке «Макарова». Он попал майору прямо в переносицу. Ещё через мгновение и капитан лежал на полу с двумя пулями в сердце. Сержант обладал отличной реакцией. Нырнув за большой стол, он расстёгивал кобуру. Из соседних кабинетов раздавались крики. Мирек отбросил стол в сторону. В руках у сержанта уже был пистолет. Они выстрелили одновременно, и Мирек почувствовал, как ему обожгло левый бок. Сержанта отбросило к стене, он выронил своего «Макарова». Мирек потрогал бок — на руке осталась кровь. Теперь крики раздавались повсюду. Мирек увидел бегущую к нему Аню и одновременно заметил, как открывается входная дверь. А он отлично знал, кто сейчас войдёт в вестибюль! Он громко крикнул:
— Аня, ложись!
В это время в вестибюле появился охранник, держащий свой автомат наготове. Он буквально за секунду оценил обстановку и нажал пальцем на курок. Аня успела скрыться позади стола, когда пули засвистели по всему вестибюлю. В коридоре кто-то громко закричал. Мирек выхватил автомат из рук Ани, снял его с предохранителя и прыжком бросился от стола. Спустя секунду с десяток пуль впились в тело часового, отбросив его на двери. Мирек увидел людей, бегущих по другому коридору, и выпустил ещё одну очередь. В ответ раздались стоны. Он крикнул:
— Аня, за мной!
Она выскочила из своего укрытия с запасным рожком в левой руке. Мирек отбросил в сторону пустой магазин, вставив новый, схватил Аню за руку, и они выбежали из дверей на улицу, задержавшись на секунду на верхних ступеньках.
Люди разбегались во все стороны, услышав стрельбу в здании самого СБ. Как только они начали спускаться по ступенькам, раздался рёв мотора, и прямо перед ними резко затормозила голубая «БМВ». Задняя дверь машины распахнулась. Мирек подтолкнул Аню внутрь и сам запрыгнул на сиденье вслед за ней. «БМВ» тут же рванулась с места, и Мирек на ходу захлопнул дверцу. Почти сразу же вслед за этим позади раздался вой сирены. Мирек обернулся и увидел мчавшийся за ними метрах в пятидесяти милицейский «газик». Из его бокового окошка высунулся человек с пистолетом в руке. Он услышал, как пуля рикошетом отскочила от соседней машины. Ярость вскипела в нём. Он не мог допустить срыва операции сейчас, когда он освободил Аню и они оба вырвались из лап СБ. Мирек опустил своё стекло и высунулся из окна наполовину. Он выпустил весь рожок в «газик» и видел, как разлетелось вдребезги ветровое стекло, «газик» завилял по улице и остановился, врезавшись в витрину магазина.
Спустя минуту они пронеслись через перекрёсток. По-прежнему следя за дорогой через заднее стекло, Мирек видел, как на перекрёстке врезались друг в друга огромный фургон и «шкода» и к ним присоединились ещё две машины, полностью заблокировав дорогу. Мирек заметил людей, выпрыгивающих из машин и разбегающихся в разные стороны. Он развернулся, швырнул автомат в окно и сказал:
— Не торопись, Марианна. Ты отлично поработала.
Глава 22
Глава 23
Григоренко осклабился:
— Я как раз собирался запустить его ей в задницу.
Мирек снова улыбнулся:
— Ну, в этом нет ничего оригинального. Я покажу вам кое-что такое, чего вы никогда не видели и о чём никогда не слышали. Электрошоком надо пользоваться, зная определённые точки на теле человека. Сейчас я их вам покажу.
Мирек расстегнул карман и достал авторучку с надписью «Дэнби». Он снял колпачок и наклонился над Аней.
— Теперь наблюдайте за мной очень внимательно, майор. И вы тоже, ефрейтор, вам тоже не мешает этому поучиться.
Мирек медленно протянул руку и, наклонившись над Аней, обозначил чернилами крестик на подколенном сгибе её правой ноги, которая слегка дёргалась от прикосновений. Затем Мирек поднял руку и обозначил крестиком точку под правой грудью Ани, пояснив:
— Это — особенно действенная точка, но она должна быть именно под правой грудью, справа. Подойдите ближе и рассмотрите все получше, майор.
Заинтересованный, Григоренко склонился над Аней, вытягивая шею, чтобы получше рассмотреть точку. В тот же момент Мирек слегка повернул руку и, нажав на букву "Д" в слове «Дэнби», вонзил десять сантиметров смертоносного металла в глазное яблоко Григоренко. Вонзившись в глаз, лезвие проникло и в мозг. Палач опрокинулся на пол, слабо вскрикнув в агонии. Ефрейтор был ошеломлён. Он и шелохнуться не успел, как Мирек ударил его в горло напряжёнными пальцами. Тот с хрипом упал. Мирек быстро обошёл вокруг стола и всадил лезвие в сердце ефрейтора. Оба тела ещё конвульсировали в агонии, а Мирек уже начал освобождать Аню.
— С тобой все нормально?
— Да, Мирек. Ты не должен был приходить сюда, это полное сумасшествие.
Мирек в ответ только усмехнулся:
— То же самое мне говорили и остальные. Боль была терпимая?
Руки у Ани были свободны, и она стала потирать запястья.
— Я страдала не от боли, а от сознания, что мои страдания доставляют им удовольствие. Я очень хотела побыстрее умереть… На самом деле!
Мирек наконец развязал последний ремень, и Аня опустила ноги на пол. Он обнял её и сказал:
— Нам ещё предстоит многое, чтобы выбраться отсюда. Надо торопиться.
Указав на её одежду на стуле, он бросил:
— Одевайся, Аня. Я вернусь через минуту.
Он вышел, а Аня бросилась к стулу и стала одеваться. Тела на полу теперь уже были абсолютно неподвижны. Аня посмотрела на них и попыталась вызвать в себе хоть малейшее сострадание, хотя бы простить их, но не ощущала ничего, кроме отвращения.
Когда Аня уже обувалась, Мирек заглянул в дверь и прошептал:
— Пошли?
Аня бросилась к двери. В тамбуре валялся ещё один труп. Мирек вкладывал ручку «Дэнби» обратно в карман. Он нагнулся и взял из рук ефрейтора автомат. Протянув его Ане, он сказал:
— Держи его в руках вместе с запасным рожком и делай все так, как я тебе скажу.
Аня взяла автомат. Приклад почему-то был липким. Она взглянула на руку и увидела кровь. Она постаралась больше не смотреть на труп.
Мирек осторожно открыл дверь в коридор и посмотрел по сторонам, затем обернулся и сказал:
— Сначала надо пройти два этажа по лестнице, а потом по коридору. Там на углу я тебя оставлю и дальше пойду один. Когда услышишь стрельбу, иди ко мне как можно быстрее. Ты должна будешь или передать, или бросить мне в руки этот автомат. После этого не отходи от меня ни на шаг, несмотря ни на что!
И тут из комнаты, которую они покинули буквально минуту назад, раздался настойчивый телефонный звонок. Для Мирека это был, в буквальном смысле слова, сигнал тревоги. Он сказал:
— Аня, пойдём! Что бы ни случилось, они не схватят нас живыми. У нас только две возможности: или выбраться отсюда, или умереть вместе.
Аня вышла вслед за Миреком в коридор.
* * *
Двумя этажами выше майор Яняк сильно разнервничался.— Почему же никто не поднимает трубку? — в который раз спрашивал он у капитана.
Капитан, держа трубку у уха, недоуменно пожал плечами.
— Товарищ майор, я пошлю туда сержанта Бонека. Может быть, у нас опять неполадки со связью. Такое случается уже не в первый раз.
Майор в ответ хихикнул:
— Нет уж, ты сам туда сходишь. Тебе не повредит эта небольшая прогулка. Ты просто не имел права пускать туда постороннего человека.
— Товарищ майор, но ведь он сказал, что он — полковник из отдела "Н", Варшава… А также, что у него были указания генерала Ковского.
— Он так сказал? Ладно, отправляйся вниз.
Капитан только встал из-за стола, как в вестибюль вошёл Мирек. Он выглядел очень возбуждённым. Руки держал за спиной. Он резко обратился к майору:
— Кто вы?
— Майор Юлиуш Яняк, товарищ полковник. Могу ли я поинтересоваться?
— Нет, не можете!
Секунду спустя Мирек выстрелил из зажатого в правой руке «Макарова». Он попал майору прямо в переносицу. Ещё через мгновение и капитан лежал на полу с двумя пулями в сердце. Сержант обладал отличной реакцией. Нырнув за большой стол, он расстёгивал кобуру. Из соседних кабинетов раздавались крики. Мирек отбросил стол в сторону. В руках у сержанта уже был пистолет. Они выстрелили одновременно, и Мирек почувствовал, как ему обожгло левый бок. Сержанта отбросило к стене, он выронил своего «Макарова». Мирек потрогал бок — на руке осталась кровь. Теперь крики раздавались повсюду. Мирек увидел бегущую к нему Аню и одновременно заметил, как открывается входная дверь. А он отлично знал, кто сейчас войдёт в вестибюль! Он громко крикнул:
— Аня, ложись!
В это время в вестибюле появился охранник, держащий свой автомат наготове. Он буквально за секунду оценил обстановку и нажал пальцем на курок. Аня успела скрыться позади стола, когда пули засвистели по всему вестибюлю. В коридоре кто-то громко закричал. Мирек выхватил автомат из рук Ани, снял его с предохранителя и прыжком бросился от стола. Спустя секунду с десяток пуль впились в тело часового, отбросив его на двери. Мирек увидел людей, бегущих по другому коридору, и выпустил ещё одну очередь. В ответ раздались стоны. Он крикнул:
— Аня, за мной!
Она выскочила из своего укрытия с запасным рожком в левой руке. Мирек отбросил в сторону пустой магазин, вставив новый, схватил Аню за руку, и они выбежали из дверей на улицу, задержавшись на секунду на верхних ступеньках.
Люди разбегались во все стороны, услышав стрельбу в здании самого СБ. Как только они начали спускаться по ступенькам, раздался рёв мотора, и прямо перед ними резко затормозила голубая «БМВ». Задняя дверь машины распахнулась. Мирек подтолкнул Аню внутрь и сам запрыгнул на сиденье вслед за ней. «БМВ» тут же рванулась с места, и Мирек на ходу захлопнул дверцу. Почти сразу же вслед за этим позади раздался вой сирены. Мирек обернулся и увидел мчавшийся за ними метрах в пятидесяти милицейский «газик». Из его бокового окошка высунулся человек с пистолетом в руке. Он услышал, как пуля рикошетом отскочила от соседней машины. Ярость вскипела в нём. Он не мог допустить срыва операции сейчас, когда он освободил Аню и они оба вырвались из лап СБ. Мирек опустил своё стекло и высунулся из окна наполовину. Он выпустил весь рожок в «газик» и видел, как разлетелось вдребезги ветровое стекло, «газик» завилял по улице и остановился, врезавшись в витрину магазина.
Спустя минуту они пронеслись через перекрёсток. По-прежнему следя за дорогой через заднее стекло, Мирек видел, как на перекрёстке врезались друг в друга огромный фургон и «шкода» и к ним присоединились ещё две машины, полностью заблокировав дорогу. Мирек заметил людей, выпрыгивающих из машин и разбегающихся в разные стороны. Он развернулся, швырнул автомат в окно и сказал:
— Не торопись, Марианна. Ты отлично поработала.
Глава 22
Виктору Чебрикову не оставалось ничего другого, кроме молчания. В последний раз, когда он попытался заговорить, Андропов просто бросил:
— Заткнись!
Чебриков никак не мог понять, зачем генсеку понадобилось приглашать его на обед. Ведь разнос за неудачу выглядел бы более логичным в кабинете у Андропова.
Со времени краковского фиаско прошло уже восемнадцать часов. Естественно, Андропов был извещён об этом немедленно. Чебриков не спал всю ночь, ожидая у телефона вызова наверх. И только сейчас, на следующий день, Андропов соизволил пригласить его. Чебрикова поразило то, что стол был накрыт на двоих. На обед были хлеб, колбасы, икра, селёдка и фрукты. Андропов просто хмыкнул в ответ на почтительное приветствие Чебрикова и указал ему на место за столом. Как только Чебриков положил на хлеб ложку икры, Андропов задумчиво произнёс знаменитую на весь Кремль, идущую ещё от Берии фразу:
— Оказывается, с аппетитом у нас всё в порядке!
Чебриков отодвинул тарелку, но Андропов сделал вид, что не заметил этого. Похоже, сегодня у него самого был неплохой аппетит, хотя выглядел он очень неважно. Он съел несколько бутербродов с икрой и принялся за селёдку. Тут Чебриков решился наконец заговорить.
— Товарищ Генеральный секретарь, я хочу выразить…
Вот тогда-то Андропов и сказал:
— Заткнись!
Покончив с селёдкой, генсек принялся очищать яблоко швейцарским армейским ножом, забыв, казалось, о присутствии Чебрикова. Яблоко ему удалось очистить довольно быстро, и, вздохнув, он сказал:
— Раньше я говорил о непойманной рыбе, которая выскакивает из лодки. Но рыба, которую ловишь ты, не только выскакивает из лодки, она ещё и кусает тебя.
Чебриков сидел молча и слушал. Андропов поднёс нож к губам и откусил кусочек яблока. Он тщательно прожевал его и вновь заговорил:
— Этот Мирек Скибор похож на горную лавину, которая начинает своё движение медленно, но постепенно набирает скорость и наконец сметает все на своём пути. Вы попытались арестовать его и его партнёршу — и он убивает тех, кто осмелился на это. Вы всё же смогли арестовать партнёршу и держали её в самом неприступном здании Кракова… и он вызволяет её оттуда с такой лёгкостью, будто забирается в карман старого алкоголика, и уничтожает офицеров, охранявших её. Этот человек спокойно убивает десятки людей… И постепенно подбирается ко мне. Скажите мне, товарищ председатель КГБ, какова вероятность того, что Скибор убьёт меня?
Чебриков мгновенно отреагировал:
— У него нет никаких шансов, ни тысячной доли процента!
В глазах Андропова загорелся злой огонёк.
— Ты говоришь неправду и ты сам знаешь это. Скажи-ка, какой шанс на избавление своей монашки из здания СБ в Кракове имел Скибор, а?.. Конечно же, никакого!
Андропов откинулся на спинку кресла, тяжело дыша. Чебриков решил, что ему пока лучше помолчать. Андропов ещё никогда не вёл себя подобным образом по отношению к нему, и для себя он заключил, что всё это происходит из-за болезни генсека. Через пару минут Андропов опять заговорил. Спокойно, как бы размышляя вслух.
— Сейчас я чувствую его приближение так же, как обычно чувствую приближение сильной простуды. Она начинается постепенно: сначала я чихаю, потом начинает болеть голова, после этого возникает ужасный насморк, и наконец начинается жар.
Он поднял взгляд прямо на Чебрикова, его голос стал жёстче.
— В общем-то, меня это особо и не волнует, всё равно я умру в ближайшее время. Но ты должен хорошенько уяснить одну вещь: больше всего мне сейчас надо пережить папу римского! Он отправляется в поездку на Дальний Восток через пять дней, ещё через два дня он должен быть мёртв. После этого и я спокойно взгляну в глаза смерти. Завтра утром я ложусь в клинику на лечение. Ты отвечаешь за мою безопасность в ней своей жизнью, в буквальном смысле. Если я умру не своей смертью до того момента, как умрёт этот римский ублюдок, ты тоже умрёшь в течение часа, и можешь не беспокоиться: я уже отдал соответствующие распоряжения насчёт этого. Они очень жёсткие, так что никто не сможет их отменить — ни ты, ни мой последователь, никто другой. Ты меня понимаешь, товарищ Чебриков?
Чебриков в ответ медленно кивнул. Он всё понял. Подобные вещи не были диковинкой в Советском Союзе.
Беконный Священник был явно раздражён. Отец Хайсл вздохнул и возразил уставшим голосом:
— Если мы изменим план, то риск для них автоматически увеличится. Мы и так уже много раз ходили по краю пропасти.
Беконный Священник отхлебнул ещё немного пива.
— Хайсл, если мы не изменим план, то рискуем опоздать. Запас времени уже на исходе — Скибор должен быть в Москве минимум за два дня до операции.
Они сидели друг против друга за столом на конспиративной квартире в Вене. Только что был получен детальный отчёт о событиях в Кракове. Перед Беконным Священником лежал листок с колонками цифр. Он ткнул в него пальцем:
— Скибор ранен, хотя и не сильно, и ему потребуется минимум два дня, прежде чем он сможет продолжать путь. Так что через три дня они могут быть в Варшаве. В нашем первоначальном плане было предусмотрено, что для переброски из Варшавы в Москву потребуется четыре-пять дней. Теперь мы таким временем не располагаем. Шафер навестит Андропова девятого числа, и визит этот, конечно же, не может быть перенесён на другое время. Они должны к седьмому числу быть в Москве.
— Но каким образом?
Беконный Священник громко стукнул своим пустым стаканом по столу, но голос его был спокоен.
— Пришло время Максиму Салтыкову возвращать свои долги.
Это замечание заставило отца Хайсла замолчать на некоторое время, но босс ждал от него новых вопросов. Хайсл встал, подошёл к стоявшему в нише холодильнику и достал оттуда ещё две банки пива, открыл их, наполнил оба стакана, присел и задумчиво сказал:
— Да, дело того стоит. Ты думаешь, он согласится?
Беконный Священник кивнул в ответ.
— Да.
— Ведь прошло уже столько лет.
— Да.
— И многое изменилось.
— Конечно, ты прав, Ян.
— Ты полностью уверен в том, что он согласится помочь?
— Да, я уверен.
Отец Хайсл только пожал плечами. Что-то его тревожило. Он спросил босса:
— Когда ты видел его в последний раз?
Ван Бурх нахмурил лоб:
— Тридцать восемь… нет, тридцать девять лет тому назад.
Отец Хайсл скептически взглянул на него:
— С тех пор вы не виделись?
— Нет.
— Вы поддерживали друг с другом связь?
— Да, иногда мы обменивались короткими посланиями.
Возникла ещё одна пауза, пока отец Хайсл обдумывал услышанное. Наконец он улыбнулся как бы с укоризной и покачал головой. Он сказал довольно строго:
— Тогда в твоих с ним отношениях есть ещё что-то, о чём я не имею ни малейшего представления, что-то гораздо более действенное, чем его первоначальное согласие.
На этот раз покачал головой ван Бурх.
— Ничего подобного, Ян. Тебе известно всё то же, что и мне. Просто ты никогда не встречался с этим человеком. Он твёрдо держит свои обещания и не изменит им ни через тридцать восемь лет, ни на смертном одре. А теперь, пожалуйста, затребуй на него последние материалы из «Колледжо».
Отец Хайсл встал и подошёл к телефону. Он набрал хорошо знакомый номер, и его соединили с дежурным программистом в «Колледжо Руссико» в Риме. После ответа на том конце провода Хайсл назвал условный код из букв и цифр, а затем просто сказал:
— Генерал Максим Салтыков.
Через три минуты священник пробурчал в трубку:
— Благодарю, — и положил её на аппарат.
Он подошёл к столу, сел, хлебнул пива и сказал:
— Ничего не изменилось. Только слухи категории "Б" о его возможном назначении на Дальний Восток без повышения в звании. Сейчас он в Восточной Германии.
Ван Бурх улыбнулся:
— Я думаю, что эти слухи исходят от девок, начищающих самовары. Последние были насчёт Горбачева и танцора из Кировского театра.
— Как же ты собираешься с ним связаться?
— Я встречусь с ним лично.
У отца Хайсла был ошарашенный вид.
— Ты сам поедешь в Восточный Берлин в нынешней ситуации?
Беконный Священник встал со стула, размял конечности.
— Да, Ян, я уезжаю завтра с утра. И это должен сделать именно я, один. Мне неудобно сидеть здесь и сознавать, что другие люди в это самое время рискуют жизнью… Мне начинает казаться, что я выпускаю ход операции из своих рук. Создаётся впечатление, что она идёт сама по себе, без нашего вмешательства.
Он улыбнулся и продолжил:
— А что с «принцессами» и с частными вагонами?
Теперь поднялся отец Хайсл. Он весьма серьёзным тоном заявил ван Бурху:
— Тебе не кажется, что в данный момент создалась подходящая ситуация для освобождения Анны от дальнейшего участия в этой операции?
Ван Бурх упрямо покачал головой.
— Нет, Ян, мне так не кажется. То, что операция пока ещё не захлебнулась, в значительной мере определяется участием Ани. Вместе их невозможно остановить. Нет, Ян, она поедет в Москву. Я заберу её оттуда только непосредственно перед самым главным моментом.
Он говорил столь убеждённо, что отец Хайсл понял: спорить было совершенно бесполезно. Но с Беконным Священником нужно было обсудить ещё один вопрос.
— Сегодня с утра мне звонил отец Дзивиш. Он хотел знать, по поручению самого папы, не имеем ли мы информации относительно вчерашних событий в Кракове.
— И что же ты ответил?
Отец Хайсл беспомощно развёл руками, как бы показывая, что именно он сказал секретарю папы римского.
— Я сказал, что мы сами как раз занимаемся этим вопросом и, когда что-нибудь узнаем, обязательно сообщим им.
— Отлично.
— Нет, Питер! Ничего хорошего, а уж тем более отличного тут нет. Во-первых, Дзивиш — очень острый человек и, похоже, он уже что-то подозревает. Меня это совсем не радует. Он спросил меня, где сейчас находишься ты.
— И что же?
Хайсл вздохнул:
— Я сказал, что ты выполняешь одну миссию.
Беконный Священник успокаивающе улыбнулся:
— Ладно, Ян, с завтрашнего дня я к ней и приступлю. А о Дзивише не беспокойся, я попрошу Версано поговорить с ним. Он объяснит Дзивишу, что ввиду сложившейся ситуации работать нам в Польше очень трудно, а информация у нас появится, лишь когда давление на нас со стороны польских властей хоть немного ослабнет.
Отец Хайсл снова вздохнул.
— А архиепископ не скажет ему, что причиной этого давления являемся мы сами?
Беконный Священник улыбнулся:
— Нет, Ян. Он может сказать что-нибудь насчёт ответного давления.
— Заткнись!
Чебриков никак не мог понять, зачем генсеку понадобилось приглашать его на обед. Ведь разнос за неудачу выглядел бы более логичным в кабинете у Андропова.
Со времени краковского фиаско прошло уже восемнадцать часов. Естественно, Андропов был извещён об этом немедленно. Чебриков не спал всю ночь, ожидая у телефона вызова наверх. И только сейчас, на следующий день, Андропов соизволил пригласить его. Чебрикова поразило то, что стол был накрыт на двоих. На обед были хлеб, колбасы, икра, селёдка и фрукты. Андропов просто хмыкнул в ответ на почтительное приветствие Чебрикова и указал ему на место за столом. Как только Чебриков положил на хлеб ложку икры, Андропов задумчиво произнёс знаменитую на весь Кремль, идущую ещё от Берии фразу:
— Оказывается, с аппетитом у нас всё в порядке!
Чебриков отодвинул тарелку, но Андропов сделал вид, что не заметил этого. Похоже, сегодня у него самого был неплохой аппетит, хотя выглядел он очень неважно. Он съел несколько бутербродов с икрой и принялся за селёдку. Тут Чебриков решился наконец заговорить.
— Товарищ Генеральный секретарь, я хочу выразить…
Вот тогда-то Андропов и сказал:
— Заткнись!
Покончив с селёдкой, генсек принялся очищать яблоко швейцарским армейским ножом, забыв, казалось, о присутствии Чебрикова. Яблоко ему удалось очистить довольно быстро, и, вздохнув, он сказал:
— Раньше я говорил о непойманной рыбе, которая выскакивает из лодки. Но рыба, которую ловишь ты, не только выскакивает из лодки, она ещё и кусает тебя.
Чебриков сидел молча и слушал. Андропов поднёс нож к губам и откусил кусочек яблока. Он тщательно прожевал его и вновь заговорил:
— Этот Мирек Скибор похож на горную лавину, которая начинает своё движение медленно, но постепенно набирает скорость и наконец сметает все на своём пути. Вы попытались арестовать его и его партнёршу — и он убивает тех, кто осмелился на это. Вы всё же смогли арестовать партнёршу и держали её в самом неприступном здании Кракова… и он вызволяет её оттуда с такой лёгкостью, будто забирается в карман старого алкоголика, и уничтожает офицеров, охранявших её. Этот человек спокойно убивает десятки людей… И постепенно подбирается ко мне. Скажите мне, товарищ председатель КГБ, какова вероятность того, что Скибор убьёт меня?
Чебриков мгновенно отреагировал:
— У него нет никаких шансов, ни тысячной доли процента!
В глазах Андропова загорелся злой огонёк.
— Ты говоришь неправду и ты сам знаешь это. Скажи-ка, какой шанс на избавление своей монашки из здания СБ в Кракове имел Скибор, а?.. Конечно же, никакого!
Андропов откинулся на спинку кресла, тяжело дыша. Чебриков решил, что ему пока лучше помолчать. Андропов ещё никогда не вёл себя подобным образом по отношению к нему, и для себя он заключил, что всё это происходит из-за болезни генсека. Через пару минут Андропов опять заговорил. Спокойно, как бы размышляя вслух.
— Сейчас я чувствую его приближение так же, как обычно чувствую приближение сильной простуды. Она начинается постепенно: сначала я чихаю, потом начинает болеть голова, после этого возникает ужасный насморк, и наконец начинается жар.
Он поднял взгляд прямо на Чебрикова, его голос стал жёстче.
— В общем-то, меня это особо и не волнует, всё равно я умру в ближайшее время. Но ты должен хорошенько уяснить одну вещь: больше всего мне сейчас надо пережить папу римского! Он отправляется в поездку на Дальний Восток через пять дней, ещё через два дня он должен быть мёртв. После этого и я спокойно взгляну в глаза смерти. Завтра утром я ложусь в клинику на лечение. Ты отвечаешь за мою безопасность в ней своей жизнью, в буквальном смысле. Если я умру не своей смертью до того момента, как умрёт этот римский ублюдок, ты тоже умрёшь в течение часа, и можешь не беспокоиться: я уже отдал соответствующие распоряжения насчёт этого. Они очень жёсткие, так что никто не сможет их отменить — ни ты, ни мой последователь, никто другой. Ты меня понимаешь, товарищ Чебриков?
Чебриков в ответ медленно кивнул. Он всё понял. Подобные вещи не были диковинкой в Советском Союзе.
* * *
— План должен быть срочно изменён!Беконный Священник был явно раздражён. Отец Хайсл вздохнул и возразил уставшим голосом:
— Если мы изменим план, то риск для них автоматически увеличится. Мы и так уже много раз ходили по краю пропасти.
Беконный Священник отхлебнул ещё немного пива.
— Хайсл, если мы не изменим план, то рискуем опоздать. Запас времени уже на исходе — Скибор должен быть в Москве минимум за два дня до операции.
Они сидели друг против друга за столом на конспиративной квартире в Вене. Только что был получен детальный отчёт о событиях в Кракове. Перед Беконным Священником лежал листок с колонками цифр. Он ткнул в него пальцем:
— Скибор ранен, хотя и не сильно, и ему потребуется минимум два дня, прежде чем он сможет продолжать путь. Так что через три дня они могут быть в Варшаве. В нашем первоначальном плане было предусмотрено, что для переброски из Варшавы в Москву потребуется четыре-пять дней. Теперь мы таким временем не располагаем. Шафер навестит Андропова девятого числа, и визит этот, конечно же, не может быть перенесён на другое время. Они должны к седьмому числу быть в Москве.
— Но каким образом?
Беконный Священник громко стукнул своим пустым стаканом по столу, но голос его был спокоен.
— Пришло время Максиму Салтыкову возвращать свои долги.
Это замечание заставило отца Хайсла замолчать на некоторое время, но босс ждал от него новых вопросов. Хайсл встал, подошёл к стоявшему в нише холодильнику и достал оттуда ещё две банки пива, открыл их, наполнил оба стакана, присел и задумчиво сказал:
— Да, дело того стоит. Ты думаешь, он согласится?
Беконный Священник кивнул в ответ.
— Да.
— Ведь прошло уже столько лет.
— Да.
— И многое изменилось.
— Конечно, ты прав, Ян.
— Ты полностью уверен в том, что он согласится помочь?
— Да, я уверен.
Отец Хайсл только пожал плечами. Что-то его тревожило. Он спросил босса:
— Когда ты видел его в последний раз?
Ван Бурх нахмурил лоб:
— Тридцать восемь… нет, тридцать девять лет тому назад.
Отец Хайсл скептически взглянул на него:
— С тех пор вы не виделись?
— Нет.
— Вы поддерживали друг с другом связь?
— Да, иногда мы обменивались короткими посланиями.
Возникла ещё одна пауза, пока отец Хайсл обдумывал услышанное. Наконец он улыбнулся как бы с укоризной и покачал головой. Он сказал довольно строго:
— Тогда в твоих с ним отношениях есть ещё что-то, о чём я не имею ни малейшего представления, что-то гораздо более действенное, чем его первоначальное согласие.
На этот раз покачал головой ван Бурх.
— Ничего подобного, Ян. Тебе известно всё то же, что и мне. Просто ты никогда не встречался с этим человеком. Он твёрдо держит свои обещания и не изменит им ни через тридцать восемь лет, ни на смертном одре. А теперь, пожалуйста, затребуй на него последние материалы из «Колледжо».
Отец Хайсл встал и подошёл к телефону. Он набрал хорошо знакомый номер, и его соединили с дежурным программистом в «Колледжо Руссико» в Риме. После ответа на том конце провода Хайсл назвал условный код из букв и цифр, а затем просто сказал:
— Генерал Максим Салтыков.
Через три минуты священник пробурчал в трубку:
— Благодарю, — и положил её на аппарат.
Он подошёл к столу, сел, хлебнул пива и сказал:
— Ничего не изменилось. Только слухи категории "Б" о его возможном назначении на Дальний Восток без повышения в звании. Сейчас он в Восточной Германии.
Ван Бурх улыбнулся:
— Я думаю, что эти слухи исходят от девок, начищающих самовары. Последние были насчёт Горбачева и танцора из Кировского театра.
— Как же ты собираешься с ним связаться?
— Я встречусь с ним лично.
У отца Хайсла был ошарашенный вид.
— Ты сам поедешь в Восточный Берлин в нынешней ситуации?
Беконный Священник встал со стула, размял конечности.
— Да, Ян, я уезжаю завтра с утра. И это должен сделать именно я, один. Мне неудобно сидеть здесь и сознавать, что другие люди в это самое время рискуют жизнью… Мне начинает казаться, что я выпускаю ход операции из своих рук. Создаётся впечатление, что она идёт сама по себе, без нашего вмешательства.
Он улыбнулся и продолжил:
— А что с «принцессами» и с частными вагонами?
Теперь поднялся отец Хайсл. Он весьма серьёзным тоном заявил ван Бурху:
— Тебе не кажется, что в данный момент создалась подходящая ситуация для освобождения Анны от дальнейшего участия в этой операции?
Ван Бурх упрямо покачал головой.
— Нет, Ян, мне так не кажется. То, что операция пока ещё не захлебнулась, в значительной мере определяется участием Ани. Вместе их невозможно остановить. Нет, Ян, она поедет в Москву. Я заберу её оттуда только непосредственно перед самым главным моментом.
Он говорил столь убеждённо, что отец Хайсл понял: спорить было совершенно бесполезно. Но с Беконным Священником нужно было обсудить ещё один вопрос.
— Сегодня с утра мне звонил отец Дзивиш. Он хотел знать, по поручению самого папы, не имеем ли мы информации относительно вчерашних событий в Кракове.
— И что же ты ответил?
Отец Хайсл беспомощно развёл руками, как бы показывая, что именно он сказал секретарю папы римского.
— Я сказал, что мы сами как раз занимаемся этим вопросом и, когда что-нибудь узнаем, обязательно сообщим им.
— Отлично.
— Нет, Питер! Ничего хорошего, а уж тем более отличного тут нет. Во-первых, Дзивиш — очень острый человек и, похоже, он уже что-то подозревает. Меня это совсем не радует. Он спросил меня, где сейчас находишься ты.
— И что же?
Хайсл вздохнул:
— Я сказал, что ты выполняешь одну миссию.
Беконный Священник успокаивающе улыбнулся:
— Ладно, Ян, с завтрашнего дня я к ней и приступлю. А о Дзивише не беспокойся, я попрошу Версано поговорить с ним. Он объяснит Дзивишу, что ввиду сложившейся ситуации работать нам в Польше очень трудно, а информация у нас появится, лишь когда давление на нас со стороны польских властей хоть немного ослабнет.
Отец Хайсл снова вздохнул.
— А архиепископ не скажет ему, что причиной этого давления являемся мы сами?
Беконный Священник улыбнулся:
— Нет, Ян. Он может сказать что-нибудь насчёт ответного давления.
Глава 23
Светловолосая кудрявая девушка-гид, проходя между рядами сидений, отдавала обратно паспорта. Огромный серебристо-золотистый туристский автобус выехал с контрольного пункта Чарли в Берлин. У гида было строгое, немного усталое лицо, но она улыбнулась, когда протягивала паспорта пожилой голландской паре. Мужчина был внушительных размеров, с цветущим лицом и круглыми лучистыми глазами. Его супруга была маленькой щупленькой женщиной с застывшей на лице приятной улыбкой. Гиду показалось, что они счастливы друг с другом. Она сказала приветливым голосом:
— Герр и фрау Мелькманн, я надеюсь, вы прекрасно проведёте день.
Они посмотрели на неё, и герр Мелькманн ответил:
— Я в этом уверен, ведь у нас такой симпатичный и интеллигентный гид.
Девушка в ответ кивнула головой и пошла по автобусу, обратив ещё раз внимание на тот факт, что голландцам на удивление легко даются иностранные языки.
Автобус проехал коротким, но очень насыщенным маршрутом по военным мемориалам Берлина и наконец остановился у музея Пергамон. Пассажиры вышли из автобуса и собрались группой вокруг гида. Был холодный, но ясный день. Девушка объявила, что на пешую программу отведено два часа и к часу дня они уже снова должны быть у автобуса. Если кто-то потеряется, то должен добраться к этому месту сам. Когда группа медленно двинулась в путь, гид заметила, как массивный старик-голландец уходит куда-то в другую сторону. Она остановилась и окликнула его:
— Герр Мелькманн! Вы что, не пойдёте с нами?
Голландец обернулся и, глупо улыбнувшись и пожав плечами, сказал:
— Вы знаете, на самом деле я — не большой ценитель искусства. Вообще-то, мы приехали сюда только ради жены. А я, пожалуй, немного развеюсь.
Он направился к бару. Девушка улыбнулась и строго сказала:
— Не позже часа! И будьте осторожны с ребятами, которые предлагают обменять валюту. Это незаконно и строго преследуется.
Голландец послушно кивнул и послал своей жене воздушный поцелуй.
— Я — герр Мелькманн из Роттердама.
Бармен апатично кивнул и указал на дверь в конце зала. Голландец подошёл к ней и нажал на ручку. Кроме карточного стола и двух стульев, в комнате ничего не было. Сидевший за столом мужчина раскладывал пасьянс. Он мельком взглянул на голландца и сказал по-русски:
— Закрой дверь и поверни замок.
Вошедший выполнил приказ. Сзади послышался голос:
— И задвинь задвижки.
Мелькманн закрыл верхнюю и нижнюю задвижки и обернулся, чтобы рассмотреть наконец сидевшего за столом мужчину. У него были седые волосы, зачёсанные назад без пробора. Широкое лицо заканчивалось тяжёлой челюстью и толстыми губами. Он выглядел на пятьдесят с небольшим. На нём был тёмно-синий костюм и серая рубашка, застёгнутая на все пуговицы, но без галстука. Голландец подумал, что никогда не узнал бы этого человека на улице. На мгновение ему даже показалось, что это вовсе не тот человек, с которым он должен был встретиться. Он шагнул вперёд и, взглянув на стол, сказал:
— Красная четвёрка кроет чёрную пятёрку.
Русский вздохнул:
— Я ненавижу людей, поступающих подобным образом.
— А я всегда так поступаю.
— Не сомневаюсь в этом.
Русский смел карты в кучку, затем сложил в колоду и отодвинул её в сторону. На его руках были заметны пигментные пятна, свидетельствующие о болезни печени.
На стоявшем на столе подносе было два ведёрка со льдом. В одном из них — бутылка водки, в другом — бутылка шнапса. Русский встал и протянул руку ван Бурху. Тот пожал её, сказав:
— Я бы не узнал тебя на улице.
— Я тоже. Ты не похож на священника.
— А ты — на генерал-майора.
Они уселись на свои места. Русский указал на поднос:
— Шнапс голландский.
— Очень мудро, но я, пожалуй, выпью с тобой водки.
Тут русский впервые улыбнулся. Его улыбка как будто осветила комнату. Отвинтив пробку, он спросил:
— Ну что? Отец Питер ван Бурх пришёл за своим куском плоти или, может быть, бекона?
Беконный Священник улыбнулся и принял протянутый ему стакан. Он поднял его и торжественно произнёс:
— За твои успехи, генерал Салтыков! Ты прошёл через многие испытания на своём жизненном пути.
Русский кивнул:
— Ты всё ещё простой священник? Я-то надеялся выпить как минимум с архиепископом.
Ван Бурх проглотил свою водку одним залпом.
— Архиепископам слишком трудно живётся. А у меня весёлая работа.
Генерал кивнул:
— Я об этом наслышан.
Он осушил свой стакан и наполнил оба заново. Затем изучающим взглядом посмотрел на ван Бурха, и мысли его вернулись на тридцать девять лет назад.
— Ну так что, ты хочешь жить?
Русский ответил, что не стал бы отказываться. Священник аккуратно заметил, что Салтыков будет ему кое-что должен. Максим заявил, что он, как коммунист и атеист, всегда возвращает долги. Священник взял адреса его родителей и других родственников. Два часа спустя Салтыков был освобождён. В своей части его приняли как бежавшего из плена героя. К концу войны он стал одним из самых молодых майоров-орденоносцев в Красной Армии. С тех пор его карьера пошла в гору. Он часто задумывался о том, единственный ли он офицер Красной Армии, спасшийся от смерти с помощью того же священника. Впервые с ним установили контакт в 1953 году, сразу после того, как он стал полковником. Ему прислали короткую записку с поздравлением и напоминанием о Газево. И так после каждого повышения в звании.
— Герр и фрау Мелькманн, я надеюсь, вы прекрасно проведёте день.
Они посмотрели на неё, и герр Мелькманн ответил:
— Я в этом уверен, ведь у нас такой симпатичный и интеллигентный гид.
Девушка в ответ кивнула головой и пошла по автобусу, обратив ещё раз внимание на тот факт, что голландцам на удивление легко даются иностранные языки.
Автобус проехал коротким, но очень насыщенным маршрутом по военным мемориалам Берлина и наконец остановился у музея Пергамон. Пассажиры вышли из автобуса и собрались группой вокруг гида. Был холодный, но ясный день. Девушка объявила, что на пешую программу отведено два часа и к часу дня они уже снова должны быть у автобуса. Если кто-то потеряется, то должен добраться к этому месту сам. Когда группа медленно двинулась в путь, гид заметила, как массивный старик-голландец уходит куда-то в другую сторону. Она остановилась и окликнула его:
— Герр Мелькманн! Вы что, не пойдёте с нами?
Голландец обернулся и, глупо улыбнувшись и пожав плечами, сказал:
— Вы знаете, на самом деле я — не большой ценитель искусства. Вообще-то, мы приехали сюда только ради жены. А я, пожалуй, немного развеюсь.
Он направился к бару. Девушка улыбнулась и строго сказала:
— Не позже часа! И будьте осторожны с ребятами, которые предлагают обменять валюту. Это незаконно и строго преследуется.
Голландец послушно кивнул и послал своей жене воздушный поцелуй.
* * *
Бар был весь из железа и пластика. За столиками сидело несколько человек. Они вяло взглянули на вошедшего. Из двух динамиков, висевших на стене, раздавалась старая мелодия «Аббы». На бармене была чёрная кепка. Он с усталым выражением лица протирал стаканы натренированными движениями. Голландец подошёл к нему вплотную и сказал:— Я — герр Мелькманн из Роттердама.
Бармен апатично кивнул и указал на дверь в конце зала. Голландец подошёл к ней и нажал на ручку. Кроме карточного стола и двух стульев, в комнате ничего не было. Сидевший за столом мужчина раскладывал пасьянс. Он мельком взглянул на голландца и сказал по-русски:
— Закрой дверь и поверни замок.
Вошедший выполнил приказ. Сзади послышался голос:
— И задвинь задвижки.
Мелькманн закрыл верхнюю и нижнюю задвижки и обернулся, чтобы рассмотреть наконец сидевшего за столом мужчину. У него были седые волосы, зачёсанные назад без пробора. Широкое лицо заканчивалось тяжёлой челюстью и толстыми губами. Он выглядел на пятьдесят с небольшим. На нём был тёмно-синий костюм и серая рубашка, застёгнутая на все пуговицы, но без галстука. Голландец подумал, что никогда не узнал бы этого человека на улице. На мгновение ему даже показалось, что это вовсе не тот человек, с которым он должен был встретиться. Он шагнул вперёд и, взглянув на стол, сказал:
— Красная четвёрка кроет чёрную пятёрку.
Русский вздохнул:
— Я ненавижу людей, поступающих подобным образом.
— А я всегда так поступаю.
— Не сомневаюсь в этом.
Русский смел карты в кучку, затем сложил в колоду и отодвинул её в сторону. На его руках были заметны пигментные пятна, свидетельствующие о болезни печени.
На стоявшем на столе подносе было два ведёрка со льдом. В одном из них — бутылка водки, в другом — бутылка шнапса. Русский встал и протянул руку ван Бурху. Тот пожал её, сказав:
— Я бы не узнал тебя на улице.
— Я тоже. Ты не похож на священника.
— А ты — на генерал-майора.
Они уселись на свои места. Русский указал на поднос:
— Шнапс голландский.
— Очень мудро, но я, пожалуй, выпью с тобой водки.
Тут русский впервые улыбнулся. Его улыбка как будто осветила комнату. Отвинтив пробку, он спросил:
— Ну что? Отец Питер ван Бурх пришёл за своим куском плоти или, может быть, бекона?
Беконный Священник улыбнулся и принял протянутый ему стакан. Он поднял его и торжественно произнёс:
— За твои успехи, генерал Салтыков! Ты прошёл через многие испытания на своём жизненном пути.
Русский кивнул:
— Ты всё ещё простой священник? Я-то надеялся выпить как минимум с архиепископом.
Ван Бурх проглотил свою водку одним залпом.
— Архиепископам слишком трудно живётся. А у меня весёлая работа.
Генерал кивнул:
— Я об этом наслышан.
Он осушил свой стакан и наполнил оба заново. Затем изучающим взглядом посмотрел на ван Бурха, и мысли его вернулись на тридцать девять лет назад.
* * *
Шла зима тысяча девятьсот сорок четвёртого года. Он был молодым лейтенантом танковых войск. Бои шли в сложной местности, к северо-востоку от Варшавы у деревни Газево, в низинах. Салтыков командовал первым танком, ведя за собой ещё шесть по болотистой местности по отмеченным сапёрами знакам. Командир танковой роты, майор, очень умный человек, находился в последнем танке. Неожиданно машина Салтыкова по гусеницы погрузилась в трясину. Вытащить её было невозможно. Майор должен был приказать бросить танк, но он искал медалей, а получить их за храбрость ему никогда бы не удалось. Он приказал Салтыкову с экипажем остаться у танка и ждать помощи, которую обещал подослать до ночи. Помощь, конечно же, не прибыла, зато польские партизаны атаковали сразу, как стемнело. Все члены экипажа были ранены, и им перерезали глотки. Салтыков был контужен. Его, как офицера, взяли в штаб на допрос. Он знал, что после допроса его ожидала судьба остальных. Но Салтыкову ужасно хотелось жить, и он, как мог, оттягивал момент смерти. На второй день он понял по лицам поляков, что жить ему осталось до рассвета. Ночью к нему пришёл священник. Молодой священник, почти того же возраста, что и он сам. Тот сел рядом с Салтыковым, начал говорить с ним, пытаясь хоть немного утешить. Салтыков сказал священнику, что папа римский — извращенец, а Иисус Христос был педерастом. И вообще всё это его не волнует: ему всё равно умирать и тут уж ничем не поможешь. Они проспорили всю ночь, и в конце концов случилось невероятное — они начали понемногу понимать друг друга. А когда начало светать, молодой священник спросил Салтыкова:— Ну так что, ты хочешь жить?
Русский ответил, что не стал бы отказываться. Священник аккуратно заметил, что Салтыков будет ему кое-что должен. Максим заявил, что он, как коммунист и атеист, всегда возвращает долги. Священник взял адреса его родителей и других родственников. Два часа спустя Салтыков был освобождён. В своей части его приняли как бежавшего из плена героя. К концу войны он стал одним из самых молодых майоров-орденоносцев в Красной Армии. С тех пор его карьера пошла в гору. Он часто задумывался о том, единственный ли он офицер Красной Армии, спасшийся от смерти с помощью того же священника. Впервые с ним установили контакт в 1953 году, сразу после того, как он стал полковником. Ему прислали короткую записку с поздравлением и напоминанием о Газево. И так после каждого повышения в звании.