Страница:
Мирек громко засмеялся. Голландец жёстко сказал:
— Вы смеётесь! А мне показалось, вы ненавидите Андропова.
Мирек перестал смеяться и посмотрел на ван Бурха с любопытством.
— Да, я отдал бы руку и ногу, чтобы Андропов был мёртв. Но я решил, что вы пошутили. Я имею в виду, что вы поведали мне о своём плане убийства Андропова так, словно предлагали пойти в театр.
Священник посмотрел на Скибора, снова зашаркал своими смешными туфлями и проговорил:
— Вы, очевидно, не знаете, что генерал КГБ Евченко перебежал к нам в Риме.
Мирек кивнул:
— Я прочитал об этом сегодня в газетах. Думаю, это серьёзный удар для КГБ.
— Да, да. Главное, что он сообщил итальянской разведке о планах КГБ и Андропова совершить новое покушение на нашего любимого папу.
— Вот как, — задумчиво произнёс Мирек. Тропинка, по которой они шли, вилась вокруг озера. Вровень с ними плыла пара лебедей. Священник кратко изложил свой план и причины, побудившие его этот план подготовить. Мирек изумлённо спросил:
— Согласится ли с этим планом папа, ведь любое убийство противоречит христианству?
— Папа ничего об этом не знает. План был составлен… ну, скажем, группой людей, служащих церкви.
Мирек слабо улыбнулся:
— Вы говорите мне все это, потому что хотите, чтобы я осуществил эту миссию, то есть убил Андропова.
— Да.
Наступило глубокое молчание, нарушаемое лишь хрустом гравия под их ногами да приглушённым шумом отдалённой магистрали. Ван Бурх говорил со всеми подробностями, но просто, не оказывая на Мирека никакого давления. Мирек хорошо знал о возможностях его организации. Около сотни людей голландца продались СБ, но это было каплей в море. Помимо этих, были ещё тысячи, десятки тысяч. Эти люди были специалистами во всех областях. Тайные священники, работающие на фабриках и заводах, которым разрешено было жениться и иметь детей, чтобы не вызывать никаких подозрений. Люди в правительствах, в сельском хозяйстве, в учебных заведениях, в лечебных учреждениях, даже в секретных службах социалистических стран. Когда в Советском Союзе стала сказываться нехватка зерна, Ватикан узнал об этом раньше ЦРУ. Когда в высших эшелонах власти Польши разгоралась борьба за власть, опять-таки Ватикан узнавал об этом раньше других. Мирек остановился и поднял руку.
— Я знаю. Я восемь лет изучал вашу организацию. Я вполне уверен в том, что вы сможете заслать человека в Кремль, особенно если его там не ждут. Но сможете ли вы вызволить его оттуда живым? Или это не входит в ваш план?
— Да что вы! Наши лучшие умы сейчас над этим работают.
Мирек ухмыльнулся:
— Иезуитские умы, не правда ли?
— Ну, некоторые из них.
— В списке, который я вам предоставил, были иезуиты.
— Всего двое.
Они пошли дальше. Мирек спросил:
— А если я это сделаю? Что будет со мной после этого?
Не колеблясь, ван Бурх ответил:
— Вас ожидает новая жизнь. Новое имя, даже другой континент: Северная или Южная Америка, Австралия. Церковь организует вам новое место жительства и будет помогать вам. И конечно, церковь заплатит вам очень щедро.
Поляк опять ухмыльнулся:
— Только представить себе — католическая церковь платит Миреку Скибору. Деньги меня не волнуют. Меня будет интересовать новое место жительства и… пластическая операция.
Он глубоко вдохнул:
— Я сделаю это. Вы можете на меня положиться.
Это было сказано спокойно, без надрыва. Священник удовлетворённо кивнул:
— Хорошо.
Опять наступило молчание, пока оба собирались с мыслями. Мирек задумчиво сказал:
— Конечно, я получил в СБ хорошую подготовку. Но не для таких целей.
Ван Бурх на ходу указал на скамейку, на которой они раньше сидели. Теперь на ней разместился мужчина с газетой в руках.
— Этот человек — Ян Хайсл. Когда мы окончим наш разговор, вы пойдёте за ним. Вы никогда меня больше не увидите. Он даст вам паспорт, другие документы, настоящие. Вы поедете в другую страну, на юг, в пустыню, в тренировочный лагерь для боевиков. У вас будут необычные однокашники. И коммунисты, и фашисты, часто из одной страны.
Поражённый Мирек спросил:
— Вы можете и это устроить?
— Конечно. Естественно, в лагере не будут знать, что это мы вас послали. Хайсл позаботится обо всём. Вас обучат двадцати способам убийства. Хайсл снабдит вас деньгами, а также всем остальным, что вам потребуется.
— Он знает, что мне будет поручено?
— Да, он — моя правая рука. Помимо Троицы, только он да вы знаете об этой миссии.
— Так вас всего трое?
— Этого вполне достаточно, да так и безопаснее. Ну а теперь расскажите мне, почему вы ненавидите Андропова.
Глава 4
Глава 5
— Вы смеётесь! А мне показалось, вы ненавидите Андропова.
Мирек перестал смеяться и посмотрел на ван Бурха с любопытством.
— Да, я отдал бы руку и ногу, чтобы Андропов был мёртв. Но я решил, что вы пошутили. Я имею в виду, что вы поведали мне о своём плане убийства Андропова так, словно предлагали пойти в театр.
Священник посмотрел на Скибора, снова зашаркал своими смешными туфлями и проговорил:
— Вы, очевидно, не знаете, что генерал КГБ Евченко перебежал к нам в Риме.
Мирек кивнул:
— Я прочитал об этом сегодня в газетах. Думаю, это серьёзный удар для КГБ.
— Да, да. Главное, что он сообщил итальянской разведке о планах КГБ и Андропова совершить новое покушение на нашего любимого папу.
— Вот как, — задумчиво произнёс Мирек. Тропинка, по которой они шли, вилась вокруг озера. Вровень с ними плыла пара лебедей. Священник кратко изложил свой план и причины, побудившие его этот план подготовить. Мирек изумлённо спросил:
— Согласится ли с этим планом папа, ведь любое убийство противоречит христианству?
— Папа ничего об этом не знает. План был составлен… ну, скажем, группой людей, служащих церкви.
Мирек слабо улыбнулся:
— Вы говорите мне все это, потому что хотите, чтобы я осуществил эту миссию, то есть убил Андропова.
— Да.
Наступило глубокое молчание, нарушаемое лишь хрустом гравия под их ногами да приглушённым шумом отдалённой магистрали. Ван Бурх говорил со всеми подробностями, но просто, не оказывая на Мирека никакого давления. Мирек хорошо знал о возможностях его организации. Около сотни людей голландца продались СБ, но это было каплей в море. Помимо этих, были ещё тысячи, десятки тысяч. Эти люди были специалистами во всех областях. Тайные священники, работающие на фабриках и заводах, которым разрешено было жениться и иметь детей, чтобы не вызывать никаких подозрений. Люди в правительствах, в сельском хозяйстве, в учебных заведениях, в лечебных учреждениях, даже в секретных службах социалистических стран. Когда в Советском Союзе стала сказываться нехватка зерна, Ватикан узнал об этом раньше ЦРУ. Когда в высших эшелонах власти Польши разгоралась борьба за власть, опять-таки Ватикан узнавал об этом раньше других. Мирек остановился и поднял руку.
— Я знаю. Я восемь лет изучал вашу организацию. Я вполне уверен в том, что вы сможете заслать человека в Кремль, особенно если его там не ждут. Но сможете ли вы вызволить его оттуда живым? Или это не входит в ваш план?
— Да что вы! Наши лучшие умы сейчас над этим работают.
Мирек ухмыльнулся:
— Иезуитские умы, не правда ли?
— Ну, некоторые из них.
— В списке, который я вам предоставил, были иезуиты.
— Всего двое.
Они пошли дальше. Мирек спросил:
— А если я это сделаю? Что будет со мной после этого?
Не колеблясь, ван Бурх ответил:
— Вас ожидает новая жизнь. Новое имя, даже другой континент: Северная или Южная Америка, Австралия. Церковь организует вам новое место жительства и будет помогать вам. И конечно, церковь заплатит вам очень щедро.
Поляк опять ухмыльнулся:
— Только представить себе — католическая церковь платит Миреку Скибору. Деньги меня не волнуют. Меня будет интересовать новое место жительства и… пластическая операция.
Он глубоко вдохнул:
— Я сделаю это. Вы можете на меня положиться.
Это было сказано спокойно, без надрыва. Священник удовлетворённо кивнул:
— Хорошо.
Опять наступило молчание, пока оба собирались с мыслями. Мирек задумчиво сказал:
— Конечно, я получил в СБ хорошую подготовку. Но не для таких целей.
Ван Бурх на ходу указал на скамейку, на которой они раньше сидели. Теперь на ней разместился мужчина с газетой в руках.
— Этот человек — Ян Хайсл. Когда мы окончим наш разговор, вы пойдёте за ним. Вы никогда меня больше не увидите. Он даст вам паспорт, другие документы, настоящие. Вы поедете в другую страну, на юг, в пустыню, в тренировочный лагерь для боевиков. У вас будут необычные однокашники. И коммунисты, и фашисты, часто из одной страны.
Поражённый Мирек спросил:
— Вы можете и это устроить?
— Конечно. Естественно, в лагере не будут знать, что это мы вас послали. Хайсл позаботится обо всём. Вас обучат двадцати способам убийства. Хайсл снабдит вас деньгами, а также всем остальным, что вам потребуется.
— Он знает, что мне будет поручено?
— Да, он — моя правая рука. Помимо Троицы, только он да вы знаете об этой миссии.
— Так вас всего трое?
— Этого вполне достаточно, да так и безопаснее. Ну а теперь расскажите мне, почему вы ненавидите Андропова.
Глава 4
Кардинал Анджело Менини протянул руку монахине, которая, преклонив колено, поцеловала её. Менини сделал глазами знак секретарю, и тот исчез. Когда монахиня поднялась, кардинал вежливо указал на кресло перед рабочим столом. Прошуршав своими одеждами, кардинал обошёл стол и сел в кресло с высокой спинкой. Несколько мгновений он внимательно изучал лицо женщины. Тишина нарушалась только тиканьем настольных часов. Монахиня сидела выпрямившись, сложив руки на коленях. Её одежда была девственно белой и накрахмаленной. Крест на груди был начищен до блеска и отражал свет люстр. Голова высоко поднята, но глаза смиренно опущены.
— Сестра Анна, посмотри на меня.
Она подняла взгляд на него. Кардинал хотел увидеть глаза монахини, ведь это очень важно при оценке личности. Менини заверили в том, что это была неординарная женщина, но он сам хотел в этом убедиться. Прошла неделя, как он послал этот запрос наиболее доверенным представителям своего департамента в Европе. Монахиня должна была отвечать строго определённым требованиям: возраст от двадцати восьми до тридцати пяти лет, достаточно привлекательная и физически крепкая, свободно говорящая по-чешски, по-польски и по-русски. Она также должна быть дисциплинированной и преданной своему делу. Несколько предложений были сразу же отклонены, но это наконец заинтересовало кардинала. Оно пришло от епископа Северина из Сегеда в Венгрии, а мнению этого человека кардинал всегда доверял. Епископ писал, что сестра Анна отвечает требованиям кардинала по всем параметрам за исключением одного: ей было всего двадцать пять лет. Но Северин был уверен, что в остальных отношениях она вполне может компенсировать этот недостаток. Действительно, Менини увидел в её лице силу. Она была очень симпатичной. Кардинал подумал, что в её жилах течёт азиатская кровь, потому что у неё были довольно широкие скулы, чуть суженные глаза и кожа оливкового цвета. Высокому лбу соответствовал большой рот с полными губами и крепкий подбородок. Менини посмотрел на её руки. Пальцы были длинные и тонкие; кардинал подумал, что фигура у женщины такая же. Похоже, её не очень волновало то, что её так придирчиво разглядывали. Она смотрела на него покорно и спокойно. Он стал расспрашивать о её жизни и узнал, что она сирота и что вырастили её монахини из Замосе. Большое влияние на неё оказала игуменья, так что Анна уже с детства мечтала служить Господу. Смышлёность девочки была замечена, и её послали учиться в католическую школу в Австрию. Там она развила свои лингвистические способности, выучив русский, английский, итальянский, немецкий, чешский и венгерский. Польский был её родным языком. Она открыла в себе призвание к педагогике и была послана работать в церковную школу в Венгрию. Там ей очень нравилось, к тому же она сама продолжала учиться, проявив интерес к восточным языкам. Она мечтала поехать работать в Японию после того, как овладеет в достаточной мере языком этой страны.
Через несколько минут кардинал был убеждён в правоте епископа Северина, остановившего свой выбор на сестре Анне. Менини сделал небольшую паузу и мягко сказал:
— Сестра Анна, ты была выбрана для выполнения очень важной для нашей церкви миссии. В конечном счёте это важно и для благополучия нашего папы. Жизнь преданной служительницы религии уже подготовила тебя в какой-то мере для выполнения этого задания, но не во всём. Тебе понадобится специальная подготовка. А перед тем, как углубиться в детали предстоящей миссии, я должен тебе кое-что показать.
Он чуть наклонился влево, подвинул к себе лежавшую на столе кожаную папку и, открыв её, посмотрел на находившийся в ней единственный лист плотной бумаги, исписанный твёрдым почерком.
— Ты читаешь по-латыни, дитя моё?
— Да, Ваше Высокопреосвященство.
Менини повернул папку к монахине, и та наклонилась вперёд. Её глаза расширились, когда под текстом она увидела красный восковой отпечаток личной печати папы. Она перевела взгляд на первую строчку, и её губы беззвучно прошептали: «Нашей любимой сестре Анне». Она прочитала документ про себя, а когда дошла до подписи, её губы инстинктивно вполголоса произнесли: «Иоанн Павел II». Сестра Анна перекрестилась и подняла взгляд на кардинала. Её глаза блестели.
— Ты когда-нибудь раньше видела такие письма, сестра Анна?
— Нет, Ваше Высокопреосвященство.
— Но ты понимаешь, что оно означает?
— Я думаю, да, Ваше Высокопреосвященство.
Кардинал потянулся и вновь придвинул папку к себе, сказав как бы в раздумье:
— Да, немногим удаётся увидеть послание такого рода.
Он убрал папку и сказал:
— Теперь ты можешь смело выполнять порученную тебе миссию, так как папа этим письмом снял с тебя все обеты на период её осуществления. Разумеется, в душе ты всегда останешься монахиней. А теперь я хотел бы посвятить тебя в некоторые детали этого дела, дитя моё. Конечно, ты можешь отказаться после всего, что услышишь, это твоё право.
Она ещё раз посмотрела на папку и произнесла хрипловатым голосом:
— Я не могу противиться воле нашего папы.
Кардинал согласно кивнул:
— Отлично. Я думаю, не надо даже специально упоминать о том, что всё, что я скажу, святая тайна. Ты понимаешь это, дитя моё? Святая тайна, которая никогда никому не должна быть открыта.
Он дождался, пока монахиня покорно кивнула, и продолжал:
— Сестра Анна, твоей задачей будет совершить путешествие и несколько недель пожить с одним человеком… в качестве его жены.
Он вовремя заметил недоумение в её глазах и поднял руку, чтобы предупредить неизбежный вопрос, ответ на который был у него уже давно готов:
— Нет, сестра Анна. Ты не обязана действительно выходить за него замуж, хотя, конечно, тебе придётся делить с ним приют и на публике относиться к нему с неподдельной любовью и уважением.
Он заметил, что последние слова несколько успокоили её.
— Я также должен заранее предупредить тебя, дитя моё, что это не очень хороший человек. Если говорить совершенно откровенно, он в некоторых отношениях является очень плохим человеком. Он — атеист и в недалёком прошлом яростный враг церкви. Конечно, сейчас он изменился. Но, оставаясь атеистом, будет выполнять задание, направленное против врагов церкви и во благо нашего любимого папы.
Менини на минуту прервался, вытерев тонкие губы белым платком, затем, вздохнув, продолжил:
— Я также должен поставить тебя в известность, что при осуществлении этого задания ты должна будешь проехать через всю Восточную Европу и достичь Москвы. Конечно, это будет опасно. Твоя миссия закончится в Москве, откуда ты вернёшься к нам и к нашей вечной благодарности. Ну, что, согласна ли ты, сестра Анна, взяться за выполнение этого поручения?
Она ответила не раздумывая:
— Да, Ваше Высокопреосвященство… Но что конкретно мне предстоит сделать?
— Ничего кроме того, что я уже сказал. Естественно, ты должна будешь помогать этому человеку. Ты будешь путешествовать с ним, и власти стран, через которые вы проедете, должны думать, что вы — семейная пара. У вас будут соответствующие документы, подтверждающие это. Ты, дитя моё, участвуешь в этой миссии только для того, чтобы она выглядела вполне безобидной.
— А она не безобидна?
Кардинал ответил с ноткой недовольства в голосе:
— Всё, что ты должна знать, сестра Анна, это то, что твоя миссия — служить на благо церкви. Ты ведь, наверное, понимаешь, что нам приходится действовать в странах соцлагеря с большими предосторожностями.
Он внимательно проследил за тем, как она смиренно кивнула, открыл ящик стола, вынул конверт и протянул его сестре Анне.
— Завтра в восемь утра ты должна будешь прийти в дом «Руссико» на улице Карлино Каттанео. Там ты встретишься с отцом ван Бурхом и, начиная с этой встречи, поступаешь в полное его распоряжение.
Менини посмотрел на часы и поднялся. Сестра Анна тоже встала. Кардинал обошёл вокруг стола, взял её за руку и мягко сказал:
— Конечно, тебе будет тяжело, дитя моё, но ведь я уже сказал, что в душе ты всегда останешься священнослужительницей.
Она прошептала:
— Я всегда буду об этом помнить. А теперь благословите меня.
Менини благословил Анну, и она поцеловала его руку. Кардинал проводил её к двери и, улыбаясь, сказал:
— Да, и ещё! На время выполнения задания тебе надо будет вернуться к своему светскому имени. По-моему, Аня, да?
— Да, Ваше Высокопреосвященство. Аня Крол.
Он легко похлопал её по плечу:
— Аня? Красивое имя.
Менини не успел ещё закрыть дверь, как зазвонил телефон. Устало вздохнув, он подошёл к столу и поднял трубку. Секретарь беспокоил его, чтобы известить о приходе «мучеников». Кардинал опять вздохнул, сказав секретарю, чтобы посетители подождали несколько минут. Он уселся в кресло и попытался собраться с мыслями. Его избрали главой этого большого ордена, насчитывающего сотни тысяч членов, полгода назад, и с тех пор у него появилось огромное количество работы и проблем. В течение всего этого времени он регулярно принимал делегации так называемых «мучеников». Это были священники со всего мира, которые каким-то образом пострадали за время своей миссионерской деятельности. Некоторые долгое время сидели в тюрьмах, другие подвергались всяческим физическим страданиям. Были люди, которые провели всю свою жизнь в отшельничестве. Так уж было принято, чтобы время от времени таких людей принимал сам кардинал, выражая им свою признательность и благословляя на дальнейшие благие дела. В этот раз приехали священники, работавшие в странах соцлагеря. Менини всегда заботился о том, чтобы они проникались его речами. Ведь он должен быть для них человеком, которому можно довериться как отцу или матери. Этой делегации предстоит визит к самому папе, но сначала с ними должен поговорить Менини. Кардиналу не нравилось повторяться на подобных встречах, так что он всё время пытался найти новые слова, которые запали бы в сердца людей. А это было непросто. Его взгляд упал на папку, лежащую на столе. Он опять просмотрел бумагу. Подпись и печать ни в малейшей степени не отличались от настоящих. Ван Бурх всё сделал просто гениально. Эта мысль сменилась другой. Не явится ли великим грехом, совершенным им, кардиналом Анджело Менини, это письмо и всё, что стояло за ним? Может, это испытание истинности его веры?
Обеспокоенный, Менини открыл ящик стола и положил туда папку. Он закрыл замок и спрятал ключ в потайной карман, как бы надеясь запереть и свои мысли. Кардинал ещё раз попытался сосредоточиться на предстоящей встрече и неожиданно подумал, что скорее он сам, а не его гости нуждаются в воодушевляющей речи.
В кабинет вошли семь пожилых священников. Самому молодому было за шестьдесят, старшему больше восьмидесяти. Менини каждого приветствовал по имени, пока они один за другим целовали его руку. Самый старший, отец Самостан из Югославии, попытался преклонить колено. Менини очень вежливо поднял его и усадил в кресло. Остальные разместились на двух диванчиках. Им уже раздали напитки в приёмной. Встреча не должна была продолжаться дольше десяти — пятнадцати минут. Кардинал всех внимательно рассматривал. Семь самых отважных бойцов его ордена. Они совсем не походили на воинов. Семь почтенных, одетых в чёрное стариков. Вот Ботян из Венгрии: сорок лет его преследовали — сорок лет одинокой жизни. Лысый, с изъеденным оспой лицом и глубоко запавшими глазами. Но в этих глазах светилась огромная преданность вере, честность и решимость. Рядом с Ботяном сидел Клаштор из Польши, проведший восемнадцать лет в ГУЛАГе. Беконный Священник каким-то образом вытащил его пять лет назад. Он отказался от обеспеченной старости на Западе, пожелав остаться в родной стране, и продолжал служить церкви, что далеко не безопасно. Менини знал почти все об этих людях. Его внимание привлекла костлявая фигура отца Яна Панровского, младшего из всей группы, хотя, по правде говоря, он не казался младшим. Все его тело было изуродовано, волосы были абсолютно седыми, а на правой щеке виднелись четыре глубоких шрама. Менини никогда раньше с ним не встречался, но он знал, что из всех присутствующих он настрадался больше других. Он был поляком, и в 1941 году немцы посадили его в концлагерь за помощь Сопротивлению. Он бежал оттуда на восток, но русские не поверили членам его группы и расстреляли почти всех. Панровский чудом спасся. Русские отправили его в Россию, где он в течение семи лет гнул на них спину. Но даже в таком положении он помогал товарищам по несчастью состраданием и утешением. После смерти Сталина его выпустили, и орден доставил его в Рим. Но он опять отказался променять своё жалкое существование на комфорт и безопасность, уехав в 1958 году в Чехословакию в качестве тайного священника. Там его арестовали, и восемнадцать лет он провёл в тюрьме в городе Кладно. В тюрьме он подвергался истязаниям. Его выпустили в 1980 году. Проведя полгода в больнице в Риме и ещё шесть месяцев в монастыре близ летней резиденции папы замка Гандольфо, он попросил, чтобы его отпустили к матери и тёте в Ольштын. Его неохотно отпустили, направив в духовную семинарию. Через Ольштын проходила одна из линий связи ван Бурха, так что отец Панровский оказывал голландцу помощь.
Сейчас он сидел, кожа да кости, и его глаза буквально излучали все пережитые страдания.
Менини посмотрел на всех и начал было что-то говорить, но тут его голос сорвался: все заранее заготовленные фразы мгновенно рассыпались в прах. Кардинал не опустил голову. Он просто сидел выпрямившись, и слезы медленно стекали по его щекам. Слезы всегда красноречивее слов. Его гости знали, что Менини — весьма сдержанный человек. Они увидели его слезы и, заметив сострадание в его глазах, тоже разрыдались вместе с ним. Все, кроме отца Панровского, который не мог плакать, так как все его слезы давно уже иссякли, но физическая боль, которую ему пришлось пережить, снова и снова возвращалась к нему. Менини понемногу успокоился. Отец Ботян протянул носовой платок, который кардинал с благодарностью принял. Он вытер глаза и хотел вернуть платок, но старый священник с улыбкой покачал головой. Менини сунул его в карман и благодарно кивнул отцу Ботяну. Затем он наконец сказал то, что собирался сказать:
— Я преклоняюсь перед вашими страданиями и вашей преданностью.
Теперь слова сами слетали с его губ, и он уверенно говорил об их вкладе в дело церкви. Под конец они вместе помолились и кардинал благословил их всех. Священники направились к двери, а Менини чувствовал, что они получили то, ради чего так далеко ехали. Менини подумал, что он тоже зарядился необходимой ему сейчас энергией и любовью. Он с болью в сердце наблюдал, как отец Панровский заковылял по толстому ковру к двери, и тут его осенило, что он может кое-что подарить этому несчастному человеку, да и самому себе. Он тихо остановил Панровского и попросил немного задержаться. Когда закрылась дверь, он подвёл священника к высокому удобному креслу, мягко усадил его и сказал:
— Я был бы вам очень благодарен, если бы вы выслушали мою исповедь.
Священник, казалось, не понял кардинала. Он поднял голову и спросил с изумлением:
— Исповедь?!
— Да, отец мой, исповедь.
Панровский был поражён. Он, конечно, слышал, что иногда такое случалось. Даже сам папа иногда просил об этом некоторых священников. Он замялся:
— Но, Ваше Высокопреосвященство… я… я… не достоин этого.
— Отец мой, я не вижу более достойного человека во всей церкви, который мог бы мне помочь. Пожалуйста, отец мой.
Отец Панровский хриплым шёпотом спросил:
— Что бы вы хотели сказать?
Кардинал заговорил негромким, но резким голосом:
— Отец мой, простите меня, ибо я согрешил. Я позволил своему желанию и намерению возобладать над моими обязанностями. Иногда я не замечаю людей, которые испытывали страдания и которые могут мне помочь.
Священник немного успокоился. Это всего лишь неизбежные угрызения совести могущественной личности. Разговор продолжал течь в том же русле, прошла минута или чуть больше. Но тут Менини задышал учащённо, он опустил голову и заговорил шёпотом. Он говорил о страшном грехе. Он задавался вопросом, совершил ли он его во имя Господа или под влиянием гордыни. Это был глас страждущей души, взывающей к человеку, прошедшему через нечеловеческие испытания. Наступила тишина, прерываемая только тиканьем часов. Это уже было слишком для отца Панровского, но ведь он слушал исповедь и должен был дать какой-то ответ; он должен был успокоить и понять. Менини ждал его слов.
— Сын мой, да, сын мой, недостойно поступать плохо, когда ты осознаешь это. Но также неверно не делать ничего против зла. Мы грешим, потому что мы — люди, а Бог нас понимает… и ты будешь прощён.
Панровский почувствовал, как ослабли руки, сжимавшие его запястья. Кардинал медленно поднял голову и перекрестился. Затем он поцеловал свой золотой нагрудный крест. Они оба встали, и Менини проводил священника до двери. Отец Панровский тихо склонил голову, поцеловав руку кардинала. Затем, с трудом разогнув спину, посмотрел Менини в глаза. У него был понимающий взгляд.
— Я буду молиться за вас, Ваше Высокопреосвященство.
— Спасибо, отец мой. Желаю вам удачной дороги. Господь с вами!
Когда закрылась дверь, Менини нащупал у себя в потайном кармане ключ от стола. Теперь пришло чувство покоя — он был в безопасности.
— Сестра Анна, посмотри на меня.
Она подняла взгляд на него. Кардинал хотел увидеть глаза монахини, ведь это очень важно при оценке личности. Менини заверили в том, что это была неординарная женщина, но он сам хотел в этом убедиться. Прошла неделя, как он послал этот запрос наиболее доверенным представителям своего департамента в Европе. Монахиня должна была отвечать строго определённым требованиям: возраст от двадцати восьми до тридцати пяти лет, достаточно привлекательная и физически крепкая, свободно говорящая по-чешски, по-польски и по-русски. Она также должна быть дисциплинированной и преданной своему делу. Несколько предложений были сразу же отклонены, но это наконец заинтересовало кардинала. Оно пришло от епископа Северина из Сегеда в Венгрии, а мнению этого человека кардинал всегда доверял. Епископ писал, что сестра Анна отвечает требованиям кардинала по всем параметрам за исключением одного: ей было всего двадцать пять лет. Но Северин был уверен, что в остальных отношениях она вполне может компенсировать этот недостаток. Действительно, Менини увидел в её лице силу. Она была очень симпатичной. Кардинал подумал, что в её жилах течёт азиатская кровь, потому что у неё были довольно широкие скулы, чуть суженные глаза и кожа оливкового цвета. Высокому лбу соответствовал большой рот с полными губами и крепкий подбородок. Менини посмотрел на её руки. Пальцы были длинные и тонкие; кардинал подумал, что фигура у женщины такая же. Похоже, её не очень волновало то, что её так придирчиво разглядывали. Она смотрела на него покорно и спокойно. Он стал расспрашивать о её жизни и узнал, что она сирота и что вырастили её монахини из Замосе. Большое влияние на неё оказала игуменья, так что Анна уже с детства мечтала служить Господу. Смышлёность девочки была замечена, и её послали учиться в католическую школу в Австрию. Там она развила свои лингвистические способности, выучив русский, английский, итальянский, немецкий, чешский и венгерский. Польский был её родным языком. Она открыла в себе призвание к педагогике и была послана работать в церковную школу в Венгрию. Там ей очень нравилось, к тому же она сама продолжала учиться, проявив интерес к восточным языкам. Она мечтала поехать работать в Японию после того, как овладеет в достаточной мере языком этой страны.
Через несколько минут кардинал был убеждён в правоте епископа Северина, остановившего свой выбор на сестре Анне. Менини сделал небольшую паузу и мягко сказал:
— Сестра Анна, ты была выбрана для выполнения очень важной для нашей церкви миссии. В конечном счёте это важно и для благополучия нашего папы. Жизнь преданной служительницы религии уже подготовила тебя в какой-то мере для выполнения этого задания, но не во всём. Тебе понадобится специальная подготовка. А перед тем, как углубиться в детали предстоящей миссии, я должен тебе кое-что показать.
Он чуть наклонился влево, подвинул к себе лежавшую на столе кожаную папку и, открыв её, посмотрел на находившийся в ней единственный лист плотной бумаги, исписанный твёрдым почерком.
— Ты читаешь по-латыни, дитя моё?
— Да, Ваше Высокопреосвященство.
Менини повернул папку к монахине, и та наклонилась вперёд. Её глаза расширились, когда под текстом она увидела красный восковой отпечаток личной печати папы. Она перевела взгляд на первую строчку, и её губы беззвучно прошептали: «Нашей любимой сестре Анне». Она прочитала документ про себя, а когда дошла до подписи, её губы инстинктивно вполголоса произнесли: «Иоанн Павел II». Сестра Анна перекрестилась и подняла взгляд на кардинала. Её глаза блестели.
— Ты когда-нибудь раньше видела такие письма, сестра Анна?
— Нет, Ваше Высокопреосвященство.
— Но ты понимаешь, что оно означает?
— Я думаю, да, Ваше Высокопреосвященство.
Кардинал потянулся и вновь придвинул папку к себе, сказав как бы в раздумье:
— Да, немногим удаётся увидеть послание такого рода.
Он убрал папку и сказал:
— Теперь ты можешь смело выполнять порученную тебе миссию, так как папа этим письмом снял с тебя все обеты на период её осуществления. Разумеется, в душе ты всегда останешься монахиней. А теперь я хотел бы посвятить тебя в некоторые детали этого дела, дитя моё. Конечно, ты можешь отказаться после всего, что услышишь, это твоё право.
Она ещё раз посмотрела на папку и произнесла хрипловатым голосом:
— Я не могу противиться воле нашего папы.
Кардинал согласно кивнул:
— Отлично. Я думаю, не надо даже специально упоминать о том, что всё, что я скажу, святая тайна. Ты понимаешь это, дитя моё? Святая тайна, которая никогда никому не должна быть открыта.
Он дождался, пока монахиня покорно кивнула, и продолжал:
— Сестра Анна, твоей задачей будет совершить путешествие и несколько недель пожить с одним человеком… в качестве его жены.
Он вовремя заметил недоумение в её глазах и поднял руку, чтобы предупредить неизбежный вопрос, ответ на который был у него уже давно готов:
— Нет, сестра Анна. Ты не обязана действительно выходить за него замуж, хотя, конечно, тебе придётся делить с ним приют и на публике относиться к нему с неподдельной любовью и уважением.
Он заметил, что последние слова несколько успокоили её.
— Я также должен заранее предупредить тебя, дитя моё, что это не очень хороший человек. Если говорить совершенно откровенно, он в некоторых отношениях является очень плохим человеком. Он — атеист и в недалёком прошлом яростный враг церкви. Конечно, сейчас он изменился. Но, оставаясь атеистом, будет выполнять задание, направленное против врагов церкви и во благо нашего любимого папы.
Менини на минуту прервался, вытерев тонкие губы белым платком, затем, вздохнув, продолжил:
— Я также должен поставить тебя в известность, что при осуществлении этого задания ты должна будешь проехать через всю Восточную Европу и достичь Москвы. Конечно, это будет опасно. Твоя миссия закончится в Москве, откуда ты вернёшься к нам и к нашей вечной благодарности. Ну, что, согласна ли ты, сестра Анна, взяться за выполнение этого поручения?
Она ответила не раздумывая:
— Да, Ваше Высокопреосвященство… Но что конкретно мне предстоит сделать?
— Ничего кроме того, что я уже сказал. Естественно, ты должна будешь помогать этому человеку. Ты будешь путешествовать с ним, и власти стран, через которые вы проедете, должны думать, что вы — семейная пара. У вас будут соответствующие документы, подтверждающие это. Ты, дитя моё, участвуешь в этой миссии только для того, чтобы она выглядела вполне безобидной.
— А она не безобидна?
Кардинал ответил с ноткой недовольства в голосе:
— Всё, что ты должна знать, сестра Анна, это то, что твоя миссия — служить на благо церкви. Ты ведь, наверное, понимаешь, что нам приходится действовать в странах соцлагеря с большими предосторожностями.
Он внимательно проследил за тем, как она смиренно кивнула, открыл ящик стола, вынул конверт и протянул его сестре Анне.
— Завтра в восемь утра ты должна будешь прийти в дом «Руссико» на улице Карлино Каттанео. Там ты встретишься с отцом ван Бурхом и, начиная с этой встречи, поступаешь в полное его распоряжение.
Менини посмотрел на часы и поднялся. Сестра Анна тоже встала. Кардинал обошёл вокруг стола, взял её за руку и мягко сказал:
— Конечно, тебе будет тяжело, дитя моё, но ведь я уже сказал, что в душе ты всегда останешься священнослужительницей.
Она прошептала:
— Я всегда буду об этом помнить. А теперь благословите меня.
Менини благословил Анну, и она поцеловала его руку. Кардинал проводил её к двери и, улыбаясь, сказал:
— Да, и ещё! На время выполнения задания тебе надо будет вернуться к своему светскому имени. По-моему, Аня, да?
— Да, Ваше Высокопреосвященство. Аня Крол.
Он легко похлопал её по плечу:
— Аня? Красивое имя.
Менини не успел ещё закрыть дверь, как зазвонил телефон. Устало вздохнув, он подошёл к столу и поднял трубку. Секретарь беспокоил его, чтобы известить о приходе «мучеников». Кардинал опять вздохнул, сказав секретарю, чтобы посетители подождали несколько минут. Он уселся в кресло и попытался собраться с мыслями. Его избрали главой этого большого ордена, насчитывающего сотни тысяч членов, полгода назад, и с тех пор у него появилось огромное количество работы и проблем. В течение всего этого времени он регулярно принимал делегации так называемых «мучеников». Это были священники со всего мира, которые каким-то образом пострадали за время своей миссионерской деятельности. Некоторые долгое время сидели в тюрьмах, другие подвергались всяческим физическим страданиям. Были люди, которые провели всю свою жизнь в отшельничестве. Так уж было принято, чтобы время от времени таких людей принимал сам кардинал, выражая им свою признательность и благословляя на дальнейшие благие дела. В этот раз приехали священники, работавшие в странах соцлагеря. Менини всегда заботился о том, чтобы они проникались его речами. Ведь он должен быть для них человеком, которому можно довериться как отцу или матери. Этой делегации предстоит визит к самому папе, но сначала с ними должен поговорить Менини. Кардиналу не нравилось повторяться на подобных встречах, так что он всё время пытался найти новые слова, которые запали бы в сердца людей. А это было непросто. Его взгляд упал на папку, лежащую на столе. Он опять просмотрел бумагу. Подпись и печать ни в малейшей степени не отличались от настоящих. Ван Бурх всё сделал просто гениально. Эта мысль сменилась другой. Не явится ли великим грехом, совершенным им, кардиналом Анджело Менини, это письмо и всё, что стояло за ним? Может, это испытание истинности его веры?
Обеспокоенный, Менини открыл ящик стола и положил туда папку. Он закрыл замок и спрятал ключ в потайной карман, как бы надеясь запереть и свои мысли. Кардинал ещё раз попытался сосредоточиться на предстоящей встрече и неожиданно подумал, что скорее он сам, а не его гости нуждаются в воодушевляющей речи.
В кабинет вошли семь пожилых священников. Самому молодому было за шестьдесят, старшему больше восьмидесяти. Менини каждого приветствовал по имени, пока они один за другим целовали его руку. Самый старший, отец Самостан из Югославии, попытался преклонить колено. Менини очень вежливо поднял его и усадил в кресло. Остальные разместились на двух диванчиках. Им уже раздали напитки в приёмной. Встреча не должна была продолжаться дольше десяти — пятнадцати минут. Кардинал всех внимательно рассматривал. Семь самых отважных бойцов его ордена. Они совсем не походили на воинов. Семь почтенных, одетых в чёрное стариков. Вот Ботян из Венгрии: сорок лет его преследовали — сорок лет одинокой жизни. Лысый, с изъеденным оспой лицом и глубоко запавшими глазами. Но в этих глазах светилась огромная преданность вере, честность и решимость. Рядом с Ботяном сидел Клаштор из Польши, проведший восемнадцать лет в ГУЛАГе. Беконный Священник каким-то образом вытащил его пять лет назад. Он отказался от обеспеченной старости на Западе, пожелав остаться в родной стране, и продолжал служить церкви, что далеко не безопасно. Менини знал почти все об этих людях. Его внимание привлекла костлявая фигура отца Яна Панровского, младшего из всей группы, хотя, по правде говоря, он не казался младшим. Все его тело было изуродовано, волосы были абсолютно седыми, а на правой щеке виднелись четыре глубоких шрама. Менини никогда раньше с ним не встречался, но он знал, что из всех присутствующих он настрадался больше других. Он был поляком, и в 1941 году немцы посадили его в концлагерь за помощь Сопротивлению. Он бежал оттуда на восток, но русские не поверили членам его группы и расстреляли почти всех. Панровский чудом спасся. Русские отправили его в Россию, где он в течение семи лет гнул на них спину. Но даже в таком положении он помогал товарищам по несчастью состраданием и утешением. После смерти Сталина его выпустили, и орден доставил его в Рим. Но он опять отказался променять своё жалкое существование на комфорт и безопасность, уехав в 1958 году в Чехословакию в качестве тайного священника. Там его арестовали, и восемнадцать лет он провёл в тюрьме в городе Кладно. В тюрьме он подвергался истязаниям. Его выпустили в 1980 году. Проведя полгода в больнице в Риме и ещё шесть месяцев в монастыре близ летней резиденции папы замка Гандольфо, он попросил, чтобы его отпустили к матери и тёте в Ольштын. Его неохотно отпустили, направив в духовную семинарию. Через Ольштын проходила одна из линий связи ван Бурха, так что отец Панровский оказывал голландцу помощь.
Сейчас он сидел, кожа да кости, и его глаза буквально излучали все пережитые страдания.
Менини посмотрел на всех и начал было что-то говорить, но тут его голос сорвался: все заранее заготовленные фразы мгновенно рассыпались в прах. Кардинал не опустил голову. Он просто сидел выпрямившись, и слезы медленно стекали по его щекам. Слезы всегда красноречивее слов. Его гости знали, что Менини — весьма сдержанный человек. Они увидели его слезы и, заметив сострадание в его глазах, тоже разрыдались вместе с ним. Все, кроме отца Панровского, который не мог плакать, так как все его слезы давно уже иссякли, но физическая боль, которую ему пришлось пережить, снова и снова возвращалась к нему. Менини понемногу успокоился. Отец Ботян протянул носовой платок, который кардинал с благодарностью принял. Он вытер глаза и хотел вернуть платок, но старый священник с улыбкой покачал головой. Менини сунул его в карман и благодарно кивнул отцу Ботяну. Затем он наконец сказал то, что собирался сказать:
— Я преклоняюсь перед вашими страданиями и вашей преданностью.
Теперь слова сами слетали с его губ, и он уверенно говорил об их вкладе в дело церкви. Под конец они вместе помолились и кардинал благословил их всех. Священники направились к двери, а Менини чувствовал, что они получили то, ради чего так далеко ехали. Менини подумал, что он тоже зарядился необходимой ему сейчас энергией и любовью. Он с болью в сердце наблюдал, как отец Панровский заковылял по толстому ковру к двери, и тут его осенило, что он может кое-что подарить этому несчастному человеку, да и самому себе. Он тихо остановил Панровского и попросил немного задержаться. Когда закрылась дверь, он подвёл священника к высокому удобному креслу, мягко усадил его и сказал:
— Я был бы вам очень благодарен, если бы вы выслушали мою исповедь.
Священник, казалось, не понял кардинала. Он поднял голову и спросил с изумлением:
— Исповедь?!
— Да, отец мой, исповедь.
Панровский был поражён. Он, конечно, слышал, что иногда такое случалось. Даже сам папа иногда просил об этом некоторых священников. Он замялся:
— Но, Ваше Высокопреосвященство… я… я… не достоин этого.
— Отец мой, я не вижу более достойного человека во всей церкви, который мог бы мне помочь. Пожалуйста, отец мой.
Отец Панровский хриплым шёпотом спросил:
— Что бы вы хотели сказать?
Кардинал заговорил негромким, но резким голосом:
— Отец мой, простите меня, ибо я согрешил. Я позволил своему желанию и намерению возобладать над моими обязанностями. Иногда я не замечаю людей, которые испытывали страдания и которые могут мне помочь.
Священник немного успокоился. Это всего лишь неизбежные угрызения совести могущественной личности. Разговор продолжал течь в том же русле, прошла минута или чуть больше. Но тут Менини задышал учащённо, он опустил голову и заговорил шёпотом. Он говорил о страшном грехе. Он задавался вопросом, совершил ли он его во имя Господа или под влиянием гордыни. Это был глас страждущей души, взывающей к человеку, прошедшему через нечеловеческие испытания. Наступила тишина, прерываемая только тиканьем часов. Это уже было слишком для отца Панровского, но ведь он слушал исповедь и должен был дать какой-то ответ; он должен был успокоить и понять. Менини ждал его слов.
— Сын мой, да, сын мой, недостойно поступать плохо, когда ты осознаешь это. Но также неверно не делать ничего против зла. Мы грешим, потому что мы — люди, а Бог нас понимает… и ты будешь прощён.
Панровский почувствовал, как ослабли руки, сжимавшие его запястья. Кардинал медленно поднял голову и перекрестился. Затем он поцеловал свой золотой нагрудный крест. Они оба встали, и Менини проводил священника до двери. Отец Панровский тихо склонил голову, поцеловав руку кардинала. Затем, с трудом разогнув спину, посмотрел Менини в глаза. У него был понимающий взгляд.
— Я буду молиться за вас, Ваше Высокопреосвященство.
— Спасибо, отец мой. Желаю вам удачной дороги. Господь с вами!
Когда закрылась дверь, Менини нащупал у себя в потайном кармане ключ от стола. Теперь пришло чувство покоя — он был в безопасности.
Глава 5
— Ты слишком привлекательна, слишком!
— Я очень сожалею, отец мой.
Ван Бурх засмеялся.
— Интересно, хоть одна женщина когда-нибудь сожалела об этом?
Он встал из-за стола и подошёл к Ане. Она была озадачена и стояла, не шевелясь, а голландец внимательно рассматривал её. Она была одета в белую блузку, синюю юбку и чёрные лаковые туфли на высоком каблуке. Ван Бурх покачал головой.
— Я заказал для тебя настоящую коммунистическую одежду и косметику. А то ты выглядишь, как модная посетительница дорогого магазина.
— Но что же я могу поделать, отец мой?
Ван Бурх пропустил вопрос мимо ушей. Он ещё раз обошёл вокруг Ани и промолвил:
— Волосы. Придётся покрасить твои волосы.
У неё были длинные пышные матово-чёрные волосы.
— Нет, что вы! Это же преступление!
— Тихо! Но сначала мы должны будем постричь тебя, Аня. Я думаю, что тебе будет к лицу что-нибудь вроде «каре». Ты не должна быть слишком привлекательной. Человек, который будет твоим «мужем», довольно симпатичен, но ты не можешь быть так красива, как сейчас.
Он посмотрел на её ноги.
— Так, высокие каблуки не подойдут. Нужны туфли без каблука!
Аня уже почти не слышала его. Она дрожала от страха за свои волосы. В душе она считала, что это единственное, что осталось от неё, как женщины. Ещё совсем маленькую монахини учили её ухаживать за волосами. И перед сном, и утром перед молитвой она долго и тщательно расчёсывала их, получая от этого огромное наслаждение. По утрам она аккуратно прятала свои волосы под накидку, чистую и накрахмаленную. Ван Бурх улыбнулся:
— Мы тебя превратим в модницу на коммунистический вкус. Не очень яркий лак на ногтях, побольше румян на щеках и толстый слой тёмной губной помады. Несколько металлических браслетов на запястья, а на шею — дешёвую серебряную цепочку со знаком "А".
Он опять обошёл вокруг неё, как бы примеривая на сестру Анну нарисованный им облик.
— Нужна ещё пара широких дешёвых поясов с металлическими пряжками… Понадобится несколько париков, и конечно, не светлых — чтобы гармонировали с цветом кожи. Так, Аня, а теперь сними туфли и пройдись по комнате.
Она сбросила туфли и прошлась перед ним несколько раз. Он опять вздохнул.
— У тебя походка монахини.
— Но ведь… Как это, походка монахини? Разве такая походка чем-нибудь отличается от обычной?
— Вот посмотри на меня.
Ван Бурх поднял голову, расправил плечи, прижал руки к телу и пошёл мелкими шажками по комнате с выражением благочестивости на лице. И Аня невольно расхохоталась. Он вдруг действительно на миг представился ей монашкой. У голландца был поразительный талант к перевоплощению, из него вышел бы неплохой комик.
— Ну а как же мне тогда ходить? — спросила Аня.
— Сейчас покажу.
Он весь как будто преобразился. Даже не сделав ни одного шага, он уже был девушкой, осознающей свою привлекательность. Его руки и ноги задвигались совершенно свободно. Он поправил воображаемую причёску и пошёл дальше. Он кидал кокетливые взгляды. Его левая рука как будто прижимала к боку воображаемую сумочку.
И опять зрительница засмеялась, но затем задумалась. Она поняла всю разницу между тем, как она привыкла держать себя на людях, и тем, как ей теперь надлежало это делать.
— Но у меня же нет вашего таланта. Как я смогу научиться так ходить?
— Я очень сожалею, отец мой.
Ван Бурх засмеялся.
— Интересно, хоть одна женщина когда-нибудь сожалела об этом?
Он встал из-за стола и подошёл к Ане. Она была озадачена и стояла, не шевелясь, а голландец внимательно рассматривал её. Она была одета в белую блузку, синюю юбку и чёрные лаковые туфли на высоком каблуке. Ван Бурх покачал головой.
— Я заказал для тебя настоящую коммунистическую одежду и косметику. А то ты выглядишь, как модная посетительница дорогого магазина.
— Но что же я могу поделать, отец мой?
Ван Бурх пропустил вопрос мимо ушей. Он ещё раз обошёл вокруг Ани и промолвил:
— Волосы. Придётся покрасить твои волосы.
У неё были длинные пышные матово-чёрные волосы.
— Нет, что вы! Это же преступление!
— Тихо! Но сначала мы должны будем постричь тебя, Аня. Я думаю, что тебе будет к лицу что-нибудь вроде «каре». Ты не должна быть слишком привлекательной. Человек, который будет твоим «мужем», довольно симпатичен, но ты не можешь быть так красива, как сейчас.
Он посмотрел на её ноги.
— Так, высокие каблуки не подойдут. Нужны туфли без каблука!
Аня уже почти не слышала его. Она дрожала от страха за свои волосы. В душе она считала, что это единственное, что осталось от неё, как женщины. Ещё совсем маленькую монахини учили её ухаживать за волосами. И перед сном, и утром перед молитвой она долго и тщательно расчёсывала их, получая от этого огромное наслаждение. По утрам она аккуратно прятала свои волосы под накидку, чистую и накрахмаленную. Ван Бурх улыбнулся:
— Мы тебя превратим в модницу на коммунистический вкус. Не очень яркий лак на ногтях, побольше румян на щеках и толстый слой тёмной губной помады. Несколько металлических браслетов на запястья, а на шею — дешёвую серебряную цепочку со знаком "А".
Он опять обошёл вокруг неё, как бы примеривая на сестру Анну нарисованный им облик.
— Нужна ещё пара широких дешёвых поясов с металлическими пряжками… Понадобится несколько париков, и конечно, не светлых — чтобы гармонировали с цветом кожи. Так, Аня, а теперь сними туфли и пройдись по комнате.
Она сбросила туфли и прошлась перед ним несколько раз. Он опять вздохнул.
— У тебя походка монахини.
— Но ведь… Как это, походка монахини? Разве такая походка чем-нибудь отличается от обычной?
— Вот посмотри на меня.
Ван Бурх поднял голову, расправил плечи, прижал руки к телу и пошёл мелкими шажками по комнате с выражением благочестивости на лице. И Аня невольно расхохоталась. Он вдруг действительно на миг представился ей монашкой. У голландца был поразительный талант к перевоплощению, из него вышел бы неплохой комик.
— Ну а как же мне тогда ходить? — спросила Аня.
— Сейчас покажу.
Он весь как будто преобразился. Даже не сделав ни одного шага, он уже был девушкой, осознающей свою привлекательность. Его руки и ноги задвигались совершенно свободно. Он поправил воображаемую причёску и пошёл дальше. Он кидал кокетливые взгляды. Его левая рука как будто прижимала к боку воображаемую сумочку.
И опять зрительница засмеялась, но затем задумалась. Она поняла всю разницу между тем, как она привыкла держать себя на людях, и тем, как ей теперь надлежало это делать.
— Но у меня же нет вашего таланта. Как я смогу научиться так ходить?