Страница:
— Конечно, донна Елена. Чем могу помочь?
— Я совсем не знаю законов бизнеса, не ведаю ни о чем, что связано с оборотом денег. Люди моего круга совсем не думают об этом, мы... обмениваем одну вещь на другую... вы знаете. У вас же лавка, библиотека, книги... И кто-то рассказывал мне, что иногда вы занимаетесь бизнесом. Одна женщина, у нее ранчо около Сан-Педро, всегда говорит о вас с восхищением.
— Что именно вы хотите сделать, донна Елена?
— Хочу вложить свои деньги в бизнес, чтобы от них была какая-то прибыль, чтобы... стать богаче.
Мисс Нессельрод, очевидно, не решалась сразу дать совет, но в конце концов ответила:
— В этом всегда есть доля риска. Если человек хочет вложить деньги в дело, он должен быть готов и потерять их, донна Елена.
— Понимаю. Думаю, это чем-то похоже на игру в карты. Иногда везет одному, иногда другому.
— А как насчет вашего брата? Он знает о ваших планах?
— Он ни о чем таком не догадывается, но наверняка станет презирать меня, если узнает, и, конечно, не допустит этого. Он занимает деньги и с презрением относится к тем, кто дает в долг. Он гидальго, поэтому возвращает свои долги, когда заблагорассудится, ведь никто никогда не напоминает ему о сроках.
— Янки напомнят, будьте уверены, и станут требовать погашения долга.
— Я наслышана об этом.
Мисс Нессельрод снова помолчала, о чем-то, видно, снова раздумывая.
— У вас, донна Елена, есть деньги, о которых брат не знает?
— Да, есть. Их оставила мне моя мать. Отец и брат были довольны тем, что я не вышла замуж: не потребовалось тратиться на приданое. Но мама всегда понимала меня и втайне от всех незадолго до смерти оставила мне небольшую сумму в золотых монетах и драгоценности. Моя знакомая с ранчо говорит, что деньги делают деньги. Я думаю, вы можете посоветовать, как мне поступить. Понимаете, но я не могу этим заниматься открыто. Я донна Елена...
— Понимаю. И тем не менее вы хотите, чтобы я помогла вам. Каким образом?
— Заставить мои деньги работать. Я заплачу...
Мисс Нессельрод помолчала, потом спросила:
— Как велико ваше ранчо?
— Оно очень большое.
— Ваш брат, сказали вы, занимает деньги. Много ли он должен?
— По-моему, очень много, но ему все время нужно еще больше, поскольку коровьи шкуры не приносят большого дохода. Но он и слушать не хочет, отмахивается, говорит, скоро все будет по-другому, и снова занимает деньги.
— Вы знаете его кредиторов?
— Кажется, их несколько. Брат занимает то у одного, то у другого.
— Что означает, донна Елена, ваше желание вложить деньги? Получить доход немедленно? Вам нужны деньги сейчас, сию минуту?
— О нет! Я беспокоюсь лишь о завтрашнем дне, о далеком будущем. — Донна Елена, очевидно, волновалась, голос ее то и дело прерывался. — О том времени, когда меня уже не будет на свете.
— Если вы готовы пойти на риск, я помогу вам. — Мисс Нессельрод помолчала. — Можете ли вы более определенно выразить свои пожелания?
— Во-первых, я хотела бы, чтобы часть денег была вложена в дело, которое приносило бы новые деньги. Во-вторых, желательно было погасить все долги моего брата.
— Понимаю.
— Но он ничего не должен знать. Иначе его ярость изничтожит меня. Он может поднять руку на всех на заимодавцев и на вас.
— Меня не так-то легко уничтожить, донна Елена! — Я почувствовал по голосу, что мисс Нессельрод улыбалась.
— Да, кроме всего прочего, если он узнает, что у меня появились какие-то деньги, он немедленно отберет их.
— Будьте спокойны. Он ничего не узнает. Вы сможете принести деньги сюда, ко мне?
Я тихо подошел к открытой в соседнюю комнату двери и увидел, как донна Елена подняла с пола полотняную сумку, которая стояла у ее ног.
— Деньги здесь. Я уже принесла их.
Она открыла сумку и высыпала все свое богатство на стол. Это были монеты. Потом достала из большой сумочку поменьше, и на столе под светом лампы засверкали всеми цветами радуги великолепные драгоценности.
— Здесь вполне достаточно всего. Вы доверяете мне все это? — спросила мисс Нессельрод.
— Вы порядочная женщина, я чувствую это. И вы очень добры к нему...
Что было потом, я уже не дослушал: вернулся в кровать и сон свалил меня. А когда проснулся опять, в соседней комнате было уже тихо и темно. Оттуда не доносилось ни звука. По крыше тихо шелестел дождь, которого мы все так давно ждали.
Я принялся размышлять о донне Елене. Женщины ее класса не были причастны к серьезным делам дома, оставаясь всегда как бы в тени, на заднем плане, ничего не знали о финансовом положении своих мужей, братьев, отцов, не имея никакого представления ни о каком бизнесе.
Что заставило донну Елену поступить так, как поступила она? Единственное объяснение, которое я мог придумать, не шло далее того, что ей, очевидно, захотелось получить некоторую независимость, уверенность в будущем. Как она узнала про дела мисс Нессельрод? Или, может быть, пришла к ней как к единственному другу, не принадлежащему ее классу, в которого поверила и который в силу своей порядочности сохранит ее тайну? Как знать?..
Под шум дождя я возвратился мыслями к дому Тэквайза. Флетчер видел в окне чью-то тень — тень, принадлежащую кому-то очень большому. Конечно, им мог оказаться и какой-нибудь проезжий, остановившийся в доме на ночлег: ведь индейцы никогда не подходили к этому месту ночью. А может быть, это был мой таинственный любитель книг.
Внезапно я ощутил вдруг вину: там, в доме Тэквайза, давно не появлялись новые книги. Я должен постараться доставить их.
Как быстро, однако, пролетело время! Я ходил в школу, помогал в лавке, знакомился с окрестностями Лос-Анджелеса... Месяц — словно один день!..
Когда я вновь открыл глаза, то увидел, что уже наступило утро. Слышались голоса Джакоба и мисс Нессельрод. Быстро одевшись, я вышел к ним. Они пили кофе и разговаривали.
— Придется, конечно, приложить некоторые усилия, — сказал Джакоб. — Но затея того стоит. Там обитают тысячи диких лошадей, многие хороших пород. На водопое можно будет сделать ловушки.
— Сколько человек вам для этого понадобится?
— Думаю, четыре-пять.
Мисс Нессельрод повернулась ко мне.
— Иоханнес, не помогут ли нам в этом твои друзья-индейцы? Им будет хорошо заплачено.
— Я поговорю, и, думаю, они не откажутся.
— В город приехал Келсо, можно пригласить и его поработать с нами. Ему такое дело придется по вкусу, да и в породах лошадей он неплохо разбирается.
— Ладно. Тогда вы обдумайте все с Иоханнесом, мистер Финней. По-моему, раз Ханни прилежно занимается у мистера Фразера, такое мероприятие пойдет ему только на пользу. — Мисс Нессельрод лукаво взглянула на меня.
— Сколько лошадей вам потребуется? Дюжины хватит? — поинтересовался Джакоб.
Она засмеялась.
— Я подумываю о четырех-пяти сотнях! Если получится, конечно. Ну, в крайнем случае пусть будет столько, сколько удастся поймать.
— Четыре-пять сотен? Мадам, вы, должно быть, шутите...
— Я совершенно серьезно, мистер Финней. Мне нужно несколько сотен, конечно, с условием, что они потом будут объезжены. Если вы обнаружите среди пойманных несколько мулов, — говорят, иногда мулы убегают вместе с дикими лошадьми, — возьму и их.
— Чтобы объездить такое количество лошадей, понадобится не менее года, может, чуть меньше, да плюс время, затраченное на отлов...
— Вы разве куда-нибудь спешите, мистер Финней? Мне кажется, у нас впереди достаточно времени, лучших я хочу оставить на племя, остальных будем продавать.
— Как скажете, мадам.
Она собрала бумаги, лежавшие на столе.
— Мне бы хотелось, мистер Финней, чтобы какое-то время вместо вас на меня здесь, в городе, поработал мистер Келсо. Люди разное поговаривают: что у нас с вами какие-то дела, поэтому будет лучше заменить вас на время. Вот вы и займетесь вместе с Иоханнесом лошадьми.
Она встала, держа в руках бумаги, посмотрела на меня.
— Ни возраст, ни рост, Ханни, не делают из человека человека. Только готовность принять на себя ответственность... Кроме того, совсем неплохо, если ты ненадолго покинешь город. — Потом обратилась к Джакобу: — Мистер Финней, вы ничего не слышали о войне с Мексикой?
— О войне? Нет, мадам. До меня, правда, доходили слухи о каких-то англичанах с севера. Кажется, они то ли охотники, то ли солдаты... Но, думаю, это всего лишь, как обычно, слухи.
— Это серьезнее, чем слухи, мистер Финней. Это война, и, боюсь, здесь у нас тоже не миновать неприятностей. Если же мы, американцы, будем благоразумны, можно обойтись без сражений и кровопролития.
— Что вы имеете в виду?
— Большинство руководителей калифорнийцев — люди разумные. Наша страна далеко от Мехико, а торговля, за исключением Мексики, вообще запрещена. При таком положении дел люди лишаются многих привычных вещей, которые доставляют им удовольствие, лишаются выгодной торговли с иностранцами.
Если американское правительство проявит достаточно понимания, все еще может быть решено путем дипломатических переговоров. Если калифорнийцам будет брошен вызов, ошибка неминуема. Это вопрос чести.
— Вы разговаривали об этом со Стерном?
— Нет еще. Мистер Стерн — гражданин Мексики, но я знаю, он не станет принимать участия ни в чем. Думаю, и он чувствует, что столкновение неизбежно, но он слишком верноподданный и не станет участвовать в действиях против своего правительства. Я тоже не буду, хотя и не являюсь гражданкой этой страны. Фактически ведь я не имею законного права заниматься бизнесом. На это смотрят сквозь пальцы, во-первых, потому что я женщина, во-вторых, это устраивает местные власти — то, чем я занимаюсь.
— Вы считаете, что столкновения не избежать?
— Боюсь, что да. Говорят, у лидера одной из наших группировок, Фремонта, слишком большие амбиции.
— А у кого их, мадам, нет? — Финней хитро улыбнулся.
— Конечно, мистер Финней, — согласилась мисс Нессельрод, поняв намек. — Но ведь существуют разные пути для достижения собственных целей. Главное, пути эти должны быть обдуманными. Смит первым проложил дорогу сюда, в Калифорнию, за ним последовали другие; теперь все они процветают, хотя, несомненно, изменения неизбежны, но верх должно одержать благоразумие. Вы встречались когда-нибудь с генералом Валлежио, мистер Финней?
— Видел его раза два, но беседовать не приходилось.
— Я говорила с ним несколько раз. Генерал, помимо того, что он реалист, еще и очень умный человек. Он одним из первых прибыл в Калифорнию. По-моему, наш мистер Фремонт или кто-то из его единомышленников должны сесть за стол переговоров с генералом. И мистеру Фремонту не мешало бы послушать этот разговор. Или же ему самому надо отправиться на юг и повидаться с мексиканцем Пио Пико. После этого, думаю, все устроится, как и должно быть между двумя джентльменами. Вы понимаете меня?
— Да, мадам. Возможно, вы и правы. Но, боюсь, англичане рвутся в бой.
Когда Финней ушел, я, не совсем понимая смысл услышанного, спросил:
— Мисс Нессельрод, вы можете объяснить, что случилось?
Но в тот момент мисс продолжала заниматься своими бумагами. Закончив с ними, она сказала:
— Несколько лет назад Техас начал войну за свою независимость. Соединенные Штаты признали эту независимость, чем Мексика была недовольна. Сейчас, почти десять лет спустя, Техас обратился с просьбой о присоединении к Соединенным Штатам, и Техас был признан как штат. Власти же Мехико такие действия расценили как акт войны против них, и не так давно мексиканские формирования пересекли Рио-Гранде, уничтожив американский патруль.
Прежде чем приехать сюда, на запад, мне довелось говорить с несколькими мексиканскими джентльменами, которые уверяли, что, если Техас войдет в состав Соединенных Штатов, Мексика начнет войну. Они говорили еще, что мексиканская действующая армия в несколько раз превосходит нашу. И им можно верить.
Фактически Соединенные Штаты не готовы к войне. В нашей армии всего двадцать пять тысяч человек, рассредоточенных вдоль границы продвижения поселенцев.
— И мы потерпим поражение?
— Сомневаюсь, Ханни. Ведь наша конституция гласит, что нет закона, запрещающего нам иметь оружие и служить в армии в случае необходимости. У нас есть народное ополчение. Главная же наша сила в том, что большинство людей не только имеет оружие и умеет с ним обращаться, но и готово защитить себя от любого неожиданного нападения врага.
Запомни, Ханни, мы завоевали свою свободу, потому что были вооружены. Мы не были простыми крестьянами, не умеющими держать в руках оружие. Те, кто создавали нашу конституцию, знали: наш народ будет в безопасности до тех пор, пока вооружен.
Она сложила бумаги и аккуратно убрала их в кожаный портфель.
— Я одинокая женщина, Иоханнес, но, взвесив в свое время все «за» и «против», я все же приняла решение ехать на запад, веря, что когда-нибудь Калифорния станет частью нашей страны, Соединенных Штатов.
Я сказала себе, что никогда не буду выступать против людей, дружески расположенных ко мне, и не изменю этому общению никогда.
С другой стороны, если начнутся перемены, я бы хотела воспользоваться удобным случаем. Не важно, кто победит: Калифорния не может дольше оставаться в изоляции. Будет развиваться торговля, возникнет необходимость во многом, в том числе в лошадях и коровах. Цены на все товары здесь в три-четыре раза ниже по сравнению с теми, которые доставлены сюда морем.
Мы с тобой два одиноких человека, Иоханнес, — поправилась она. — Но что бы ни случилось, мы должны быть готовы поступать согласно велению времени, и мы будем готовы делать это. Мы должны быть готовы.
Как я когда-то, и ты остался один. Я научилась быть сильной, и ты тоже, верю, станешь сильным. Что бы ни случилось, Иоханнес, один из нас всегда поможет другому. Мы выстоим вместе, ты и я.
Глава 26
— Я совсем не знаю законов бизнеса, не ведаю ни о чем, что связано с оборотом денег. Люди моего круга совсем не думают об этом, мы... обмениваем одну вещь на другую... вы знаете. У вас же лавка, библиотека, книги... И кто-то рассказывал мне, что иногда вы занимаетесь бизнесом. Одна женщина, у нее ранчо около Сан-Педро, всегда говорит о вас с восхищением.
— Что именно вы хотите сделать, донна Елена?
— Хочу вложить свои деньги в бизнес, чтобы от них была какая-то прибыль, чтобы... стать богаче.
Мисс Нессельрод, очевидно, не решалась сразу дать совет, но в конце концов ответила:
— В этом всегда есть доля риска. Если человек хочет вложить деньги в дело, он должен быть готов и потерять их, донна Елена.
— Понимаю. Думаю, это чем-то похоже на игру в карты. Иногда везет одному, иногда другому.
— А как насчет вашего брата? Он знает о ваших планах?
— Он ни о чем таком не догадывается, но наверняка станет презирать меня, если узнает, и, конечно, не допустит этого. Он занимает деньги и с презрением относится к тем, кто дает в долг. Он гидальго, поэтому возвращает свои долги, когда заблагорассудится, ведь никто никогда не напоминает ему о сроках.
— Янки напомнят, будьте уверены, и станут требовать погашения долга.
— Я наслышана об этом.
Мисс Нессельрод снова помолчала, о чем-то, видно, снова раздумывая.
— У вас, донна Елена, есть деньги, о которых брат не знает?
— Да, есть. Их оставила мне моя мать. Отец и брат были довольны тем, что я не вышла замуж: не потребовалось тратиться на приданое. Но мама всегда понимала меня и втайне от всех незадолго до смерти оставила мне небольшую сумму в золотых монетах и драгоценности. Моя знакомая с ранчо говорит, что деньги делают деньги. Я думаю, вы можете посоветовать, как мне поступить. Понимаете, но я не могу этим заниматься открыто. Я донна Елена...
— Понимаю. И тем не менее вы хотите, чтобы я помогла вам. Каким образом?
— Заставить мои деньги работать. Я заплачу...
Мисс Нессельрод помолчала, потом спросила:
— Как велико ваше ранчо?
— Оно очень большое.
— Ваш брат, сказали вы, занимает деньги. Много ли он должен?
— По-моему, очень много, но ему все время нужно еще больше, поскольку коровьи шкуры не приносят большого дохода. Но он и слушать не хочет, отмахивается, говорит, скоро все будет по-другому, и снова занимает деньги.
— Вы знаете его кредиторов?
— Кажется, их несколько. Брат занимает то у одного, то у другого.
— Что означает, донна Елена, ваше желание вложить деньги? Получить доход немедленно? Вам нужны деньги сейчас, сию минуту?
— О нет! Я беспокоюсь лишь о завтрашнем дне, о далеком будущем. — Донна Елена, очевидно, волновалась, голос ее то и дело прерывался. — О том времени, когда меня уже не будет на свете.
— Если вы готовы пойти на риск, я помогу вам. — Мисс Нессельрод помолчала. — Можете ли вы более определенно выразить свои пожелания?
— Во-первых, я хотела бы, чтобы часть денег была вложена в дело, которое приносило бы новые деньги. Во-вторых, желательно было погасить все долги моего брата.
— Понимаю.
— Но он ничего не должен знать. Иначе его ярость изничтожит меня. Он может поднять руку на всех на заимодавцев и на вас.
— Меня не так-то легко уничтожить, донна Елена! — Я почувствовал по голосу, что мисс Нессельрод улыбалась.
— Да, кроме всего прочего, если он узнает, что у меня появились какие-то деньги, он немедленно отберет их.
— Будьте спокойны. Он ничего не узнает. Вы сможете принести деньги сюда, ко мне?
Я тихо подошел к открытой в соседнюю комнату двери и увидел, как донна Елена подняла с пола полотняную сумку, которая стояла у ее ног.
— Деньги здесь. Я уже принесла их.
Она открыла сумку и высыпала все свое богатство на стол. Это были монеты. Потом достала из большой сумочку поменьше, и на столе под светом лампы засверкали всеми цветами радуги великолепные драгоценности.
— Здесь вполне достаточно всего. Вы доверяете мне все это? — спросила мисс Нессельрод.
— Вы порядочная женщина, я чувствую это. И вы очень добры к нему...
Что было потом, я уже не дослушал: вернулся в кровать и сон свалил меня. А когда проснулся опять, в соседней комнате было уже тихо и темно. Оттуда не доносилось ни звука. По крыше тихо шелестел дождь, которого мы все так давно ждали.
Я принялся размышлять о донне Елене. Женщины ее класса не были причастны к серьезным делам дома, оставаясь всегда как бы в тени, на заднем плане, ничего не знали о финансовом положении своих мужей, братьев, отцов, не имея никакого представления ни о каком бизнесе.
Что заставило донну Елену поступить так, как поступила она? Единственное объяснение, которое я мог придумать, не шло далее того, что ей, очевидно, захотелось получить некоторую независимость, уверенность в будущем. Как она узнала про дела мисс Нессельрод? Или, может быть, пришла к ней как к единственному другу, не принадлежащему ее классу, в которого поверила и который в силу своей порядочности сохранит ее тайну? Как знать?..
Под шум дождя я возвратился мыслями к дому Тэквайза. Флетчер видел в окне чью-то тень — тень, принадлежащую кому-то очень большому. Конечно, им мог оказаться и какой-нибудь проезжий, остановившийся в доме на ночлег: ведь индейцы никогда не подходили к этому месту ночью. А может быть, это был мой таинственный любитель книг.
Внезапно я ощутил вдруг вину: там, в доме Тэквайза, давно не появлялись новые книги. Я должен постараться доставить их.
Как быстро, однако, пролетело время! Я ходил в школу, помогал в лавке, знакомился с окрестностями Лос-Анджелеса... Месяц — словно один день!..
Когда я вновь открыл глаза, то увидел, что уже наступило утро. Слышались голоса Джакоба и мисс Нессельрод. Быстро одевшись, я вышел к ним. Они пили кофе и разговаривали.
— Придется, конечно, приложить некоторые усилия, — сказал Джакоб. — Но затея того стоит. Там обитают тысячи диких лошадей, многие хороших пород. На водопое можно будет сделать ловушки.
— Сколько человек вам для этого понадобится?
— Думаю, четыре-пять.
Мисс Нессельрод повернулась ко мне.
— Иоханнес, не помогут ли нам в этом твои друзья-индейцы? Им будет хорошо заплачено.
— Я поговорю, и, думаю, они не откажутся.
— В город приехал Келсо, можно пригласить и его поработать с нами. Ему такое дело придется по вкусу, да и в породах лошадей он неплохо разбирается.
— Ладно. Тогда вы обдумайте все с Иоханнесом, мистер Финней. По-моему, раз Ханни прилежно занимается у мистера Фразера, такое мероприятие пойдет ему только на пользу. — Мисс Нессельрод лукаво взглянула на меня.
— Сколько лошадей вам потребуется? Дюжины хватит? — поинтересовался Джакоб.
Она засмеялась.
— Я подумываю о четырех-пяти сотнях! Если получится, конечно. Ну, в крайнем случае пусть будет столько, сколько удастся поймать.
— Четыре-пять сотен? Мадам, вы, должно быть, шутите...
— Я совершенно серьезно, мистер Финней. Мне нужно несколько сотен, конечно, с условием, что они потом будут объезжены. Если вы обнаружите среди пойманных несколько мулов, — говорят, иногда мулы убегают вместе с дикими лошадьми, — возьму и их.
— Чтобы объездить такое количество лошадей, понадобится не менее года, может, чуть меньше, да плюс время, затраченное на отлов...
— Вы разве куда-нибудь спешите, мистер Финней? Мне кажется, у нас впереди достаточно времени, лучших я хочу оставить на племя, остальных будем продавать.
— Как скажете, мадам.
Она собрала бумаги, лежавшие на столе.
— Мне бы хотелось, мистер Финней, чтобы какое-то время вместо вас на меня здесь, в городе, поработал мистер Келсо. Люди разное поговаривают: что у нас с вами какие-то дела, поэтому будет лучше заменить вас на время. Вот вы и займетесь вместе с Иоханнесом лошадьми.
Она встала, держа в руках бумаги, посмотрела на меня.
— Ни возраст, ни рост, Ханни, не делают из человека человека. Только готовность принять на себя ответственность... Кроме того, совсем неплохо, если ты ненадолго покинешь город. — Потом обратилась к Джакобу: — Мистер Финней, вы ничего не слышали о войне с Мексикой?
— О войне? Нет, мадам. До меня, правда, доходили слухи о каких-то англичанах с севера. Кажется, они то ли охотники, то ли солдаты... Но, думаю, это всего лишь, как обычно, слухи.
— Это серьезнее, чем слухи, мистер Финней. Это война, и, боюсь, здесь у нас тоже не миновать неприятностей. Если же мы, американцы, будем благоразумны, можно обойтись без сражений и кровопролития.
— Что вы имеете в виду?
— Большинство руководителей калифорнийцев — люди разумные. Наша страна далеко от Мехико, а торговля, за исключением Мексики, вообще запрещена. При таком положении дел люди лишаются многих привычных вещей, которые доставляют им удовольствие, лишаются выгодной торговли с иностранцами.
Если американское правительство проявит достаточно понимания, все еще может быть решено путем дипломатических переговоров. Если калифорнийцам будет брошен вызов, ошибка неминуема. Это вопрос чести.
— Вы разговаривали об этом со Стерном?
— Нет еще. Мистер Стерн — гражданин Мексики, но я знаю, он не станет принимать участия ни в чем. Думаю, и он чувствует, что столкновение неизбежно, но он слишком верноподданный и не станет участвовать в действиях против своего правительства. Я тоже не буду, хотя и не являюсь гражданкой этой страны. Фактически ведь я не имею законного права заниматься бизнесом. На это смотрят сквозь пальцы, во-первых, потому что я женщина, во-вторых, это устраивает местные власти — то, чем я занимаюсь.
— Вы считаете, что столкновения не избежать?
— Боюсь, что да. Говорят, у лидера одной из наших группировок, Фремонта, слишком большие амбиции.
— А у кого их, мадам, нет? — Финней хитро улыбнулся.
— Конечно, мистер Финней, — согласилась мисс Нессельрод, поняв намек. — Но ведь существуют разные пути для достижения собственных целей. Главное, пути эти должны быть обдуманными. Смит первым проложил дорогу сюда, в Калифорнию, за ним последовали другие; теперь все они процветают, хотя, несомненно, изменения неизбежны, но верх должно одержать благоразумие. Вы встречались когда-нибудь с генералом Валлежио, мистер Финней?
— Видел его раза два, но беседовать не приходилось.
— Я говорила с ним несколько раз. Генерал, помимо того, что он реалист, еще и очень умный человек. Он одним из первых прибыл в Калифорнию. По-моему, наш мистер Фремонт или кто-то из его единомышленников должны сесть за стол переговоров с генералом. И мистеру Фремонту не мешало бы послушать этот разговор. Или же ему самому надо отправиться на юг и повидаться с мексиканцем Пио Пико. После этого, думаю, все устроится, как и должно быть между двумя джентльменами. Вы понимаете меня?
— Да, мадам. Возможно, вы и правы. Но, боюсь, англичане рвутся в бой.
Когда Финней ушел, я, не совсем понимая смысл услышанного, спросил:
— Мисс Нессельрод, вы можете объяснить, что случилось?
Но в тот момент мисс продолжала заниматься своими бумагами. Закончив с ними, она сказала:
— Несколько лет назад Техас начал войну за свою независимость. Соединенные Штаты признали эту независимость, чем Мексика была недовольна. Сейчас, почти десять лет спустя, Техас обратился с просьбой о присоединении к Соединенным Штатам, и Техас был признан как штат. Власти же Мехико такие действия расценили как акт войны против них, и не так давно мексиканские формирования пересекли Рио-Гранде, уничтожив американский патруль.
Прежде чем приехать сюда, на запад, мне довелось говорить с несколькими мексиканскими джентльменами, которые уверяли, что, если Техас войдет в состав Соединенных Штатов, Мексика начнет войну. Они говорили еще, что мексиканская действующая армия в несколько раз превосходит нашу. И им можно верить.
Фактически Соединенные Штаты не готовы к войне. В нашей армии всего двадцать пять тысяч человек, рассредоточенных вдоль границы продвижения поселенцев.
— И мы потерпим поражение?
— Сомневаюсь, Ханни. Ведь наша конституция гласит, что нет закона, запрещающего нам иметь оружие и служить в армии в случае необходимости. У нас есть народное ополчение. Главная же наша сила в том, что большинство людей не только имеет оружие и умеет с ним обращаться, но и готово защитить себя от любого неожиданного нападения врага.
Запомни, Ханни, мы завоевали свою свободу, потому что были вооружены. Мы не были простыми крестьянами, не умеющими держать в руках оружие. Те, кто создавали нашу конституцию, знали: наш народ будет в безопасности до тех пор, пока вооружен.
Она сложила бумаги и аккуратно убрала их в кожаный портфель.
— Я одинокая женщина, Иоханнес, но, взвесив в свое время все «за» и «против», я все же приняла решение ехать на запад, веря, что когда-нибудь Калифорния станет частью нашей страны, Соединенных Штатов.
Я сказала себе, что никогда не буду выступать против людей, дружески расположенных ко мне, и не изменю этому общению никогда.
С другой стороны, если начнутся перемены, я бы хотела воспользоваться удобным случаем. Не важно, кто победит: Калифорния не может дольше оставаться в изоляции. Будет развиваться торговля, возникнет необходимость во многом, в том числе в лошадях и коровах. Цены на все товары здесь в три-четыре раза ниже по сравнению с теми, которые доставлены сюда морем.
Мы с тобой два одиноких человека, Иоханнес, — поправилась она. — Но что бы ни случилось, мы должны быть готовы поступать согласно велению времени, и мы будем готовы делать это. Мы должны быть готовы.
Как я когда-то, и ты остался один. Я научилась быть сильной, и ты тоже, верю, станешь сильным. Что бы ни случилось, Иоханнес, один из нас всегда поможет другому. Мы выстоим вместе, ты и я.
Глава 26
— Вы сами и все ваши деяния принадлежат истории, — сказал нам однажды на уроке Томас Фразер. — Не думайте об истории как о чем-то отвлеченном и далеком, принадлежащим только когда-то жившим королям, королевам и генералам. Каждый из вас является частичкой истории Лос-Анджелеса, а значит, и Соединенных Штатов, а значит, и всего мира.
Вы и члены ваших семей вписываете свои страницы в общую ее книгу. Нередко тот, кто пашет землю, оказывается важнее и нужнее того, кто командует армией, потому что армия разрушает, а земля кормит...
Начало существования Лос-Анджелеса положено 4 сентября 1781 года. Его основателями стали одиннадцать мужчин вместе со своими семьями. Их звали Камеро, Лара, Наварро, Росас, Морено, Меса, Бенеграс, Виллависенте, Родригес, Квинтеро и еще Родригес.
Всего сорок шесть человек, из них двадцать детей в возрасте до двенадцати лет. Двое мужчин были испанцами, один китайцем, остальные пришли из Калифорнии, Соноры или Синалу.
Двадцать домов окружали с трех сторон площадь, остальное пространство было отведено под общественные здания. Это и был наш Лос-Анджелес.
В долинах возле реки тогда было много лугов, разделенных узкими проходами. Эти луга и стали обрабатывать жители нового города. Каждый имел две коровы, овец и мулов. Первое правительство страны составляли в основном военные, поэтому все основатели Лос-Анджелеса являлись солдатами, привыкшими к строгой дисциплине.
Сегодня каждый из вас участвует во всем, что происходит здесь. Не думайте, что вам удастся сидеть сложа руки, когда городок будет превращаться в огромный город, а это время уже недалеко. Город создают горожане, — они потому так и называются: являясь жителями города, они управляют его судьбой.
Будет ли Лос-Анджелес лишь местом, где заключаются торговые сделки? Останется обыкновенным рынком или станет одним из самых красивых городов мира?.. Ведь все великие знаменитые города славятся своей красотой...
Так говорил учитель Фразер.
Постепенно наше обучение становилось все труднее. Он последнее время стал много задавать на дом, особенно по письму и чтению. Мы шли в школу и возвращались домой обыкновенно по центральным улицам, каждый раз обходя стороной Сонора-Таун, хотя многие его жители, мы знали это, были неплохими людьми. Этот район служил и местом сборища всякого сброда, бандитов. В городе, как перед грозой, ощущалась нервозность, словно предзнаменование грядущих неприятностей.
Нередко я задумывался над словами мисс Нессельрод о нашем с нею одиночестве. Не поэтому ли она предложила мне крышу своего дома? Не видела ли в моей судьбе повторение того, что когда-то произошло с ней самой? А может быть, существовали и какие-то иные причины?..
Как-то раз она посоветовала: «Не бойся. Маленький страх вызывает осторожность, большой парализует волю. Используй же его как стимул, но не позволяй себе оказаться в его власти».
Вот почему теперь, возвращаясь из школы, я каждый раз менял свой маршрут, два-три дня шел одним путем, потом другим. Тропинок было протоптано много, но чаще я пробирался фруктовыми садами или шел по таким дорожкам, где не ступали копыта лошади ни одного всадника, а ведь все калифорнийцы скакали на лошадях и презирали пеших.
Прошло немало времени с тех пор, как я стал ходить новыми, уже полюбившимися мне маршрутами, когда вдруг однажды увидел дона. Мисс Нессельрод говорила, что он редко наведывается в город, не выходя с ранчо иногда по несколько месяцев подряд. И вот наступил день, когда однажды, выбираясь из чьего-то сада, я услышал за собой топот копыт и обернулся, чтобы посмотреть на всадников.
Я не мог ошибиться. На великолепном жеребце, в седле, отделанном серебром, сидел красивый пожилой человек. Борода и усы его были белы. На этот раз его сопровождало шестеро, и одного из них я сразу вспомнил: нос его надвое делил шрам, это он когда-то хотел убить меня в пустыне.
Всадники проскакали мимо, но не успела еще на дороге осесть пыль от копыт их лошадей, как я уже перемахивал через забор, ограждающий двор мисс Нессельрод.
Усевшись на забор и давая своей лошади полакомиться морковкой, я подумал о поведении своего дедушки. Его ненависть была непомерной, испепеляющей. Мисс Нессельрод говорила как-то, что непомерная гордыня — это глупость, но раз уж она существует, с ней приходится считаться. Но ненависть...
В тот день я не пошел в лавку, оставшись дома. И все думал о недавней встрече. Удивительно, но я испытывал какую-то невольную симпатию к моему деду. Может быть, оттого, что мы все же были связаны узами родства? Или почему-то еще?
Эта гордость объяснялась его корнями, знатным происхождением. Об этом говорили когда-то и мои родители, да и многие другие. И то, что его дочь посмела выйти замуж за бедного моряка, стало для деда позором, несмываемым на его роду пятном. Начитавшись романов Вальтера Скотта и других писателей, я представлял себе, что означал подобный шаг единственной дочери для столь знатного семейства моего деда.
Наш мир разительно отличался от его: наш основан на собственных достижениях, честно выполняемом долге, а мир моего дедушки — на элементарном существовании.
Все, что он имел и чем гордился, в одночасье внезапно разрушилось. Неохотно, но я постарался встать на его точку зрения, хотя и не принимал ее.
Вечером я поделился с мисс Нессельрод своими мыслями, и она сказала:
— Иоханнес, ты, я вижу, вырос. Стал мужчиной и хорошим человеком.
В городе продолжали происходить разнообразные события, некоторые Фразер пытался объяснять нам, своим ученикам, но очень осторожно, чтобы невозможно было определить, кому он сочувствует, а кому — нет, чью точку зрения разделяет.
Калифорнийцам никогда не нравились идеи собственных правителей, которые всегда назначались властями Мексики. Одних правителей любили, других просто терпели, ибо те приходили к власти лишь затем, чтобы обогатиться, а потом тихо исчезнуть. Таким оказался и Мичелторен, удравший из Калифорнии после кровавой схватки в долине Сан-Фернандо. Губернатором Лос-Анджелеса стал дон Пио Пико.
Я частенько встречал его на площади. Это был дородный, красивый мужчина, за простецкими манерами которого нередко скрывалась прирожденная проницательность, умение управлять людьми и событиями.
Все внезапно переменилось. Седьмого августа 1846 года коммодор Р. Ф. Стокман с небольшой флотилией бросил якорь около Сан-Педро, и на берег высадилось четыреста человек в сопровождении легкой артиллерии. Быстро продвинувшись, отряд захватил Лос-Анджелес. Губернатору Пико и генералу Касто удалось бежать и скрыться в Соноре.
Позже, когда Фремонт и Стокман вернулись в Сан-Франциско, калифорнийцы отбили город у лейтенанта Геллеспо.
Горожане в те дни все куда-то торопились, по улицам ходили быстро, то и дело собираясь в кучки, обсуждая происшедшее.
Мисс Нессельрод испытывала раздражение.
— Этого не должно было случиться, — негодовала она. — Англичанам надо быть более тактичными...
Но мексиканцы такими не оказались, и менее всех — лейтенант Геллеспо, который и пострадал за это.
О многом, происходящем тогда в городе, я ничего не знал. Вечером приехал Джакоб Финней и на случай возникновения беспорядков решил остаться в нашем доме.
— Твой дед вернулся на свое ранчо, — известил он. — Уехал прошлой ночью, поэтому несколько дней можешь жить спокойно.
— Вы видели мистера Флетчера? — спросил я.
— Знаю, что он в городе. Ты не встречал его? — взглянул на меня Джакоб.
— Он приходил сюда, в лавку. Мне он не нравится.
— Мне тоже. — Финней пристально опять взглянул на меня. — Флетчер... Интересно!.. Неприятный человек! — Финней продолжал плести сыромятную плетку. — Чувствую, что однажды у нас с ним возникнут проблемы.
— Он угрожал мне, — признался я Джакобу и рассказал обо всем, что произошло недавно.
Он слушал меня внимательно, не прерывая.
— Ну, малыш! Ты явно вырос! И ничего не бойся. Если он еще раз появится здесь, скажи, что ты ничего не знаешь, ничего не слышал, и посоветуй обратиться прямо ко мне.
Он отложил в сторону плетку, подошел к окну, всматриваясь в темноту.
— Сегодня попозже должен приехать Келсо.
Что-то, я заметил, еще его беспокоило. Он снова взялся за плетку, потом опять отложил, еще раз подошел к окну, вышел во двор и заглянул в загон.
— У тебя еще целы твои пистолет и ружье? — поинтересовался он, вернувшись.
— Да, целы.
— Держи их под рукой. У меня не вызывают беспокойства калифорнийцы или американцы — хочу сказать, военные. В Сонора-Тауне сейчас слишком много собралось всякого сброда и, если они решат, что им никто не может противостоять, то могут начаться грабежи. Больше всего я волнуюсь за китайцев. Они хорошие люди, и у многих из них имеются деньги. Очень много денег.
Финней прикорнул возле входной двери, положив около себя пистолет.
Я проснулся среди ночи оттого, что кто-то тихо царапался в дверь, потом послышался приглушенный разговор. Я узнал голос Келсо.
— Джакоб! Рад видеть тебя, старик! Как поживаешь?
— Работаю, сам видишь. Было бы хорошо, если бы и ты присоединился к нам.
— Ну... присоединиться к вам... с какой целью? Я теперь слишком стар, чтобы бродить по окрестностям Лос-Анджелеса, Джакоб. А последние месяцы был похож на листок, гонимый ветром. Я ощущал себя счастливейшим человеком, когда ехал сюда, на запад. Полным энергии, потому что чувствовал, что нужен здесь, и Фарлей... он был хорошим товарищем, ты, Джакоб, и Зачари Верн... Тоже. Никак не могу забыть его. С ним многое связано.
— Конечно. Мы все это чувствовали. Он был особенным... среди нас.
— Но в чем? Я встречался с множеством людей, и ни один из них не походил на него. Я много размышлял о Верне. Когда мы ехали на запад, он предчувствовал близкий конец и думал только о сыне, был готов принести себя в жертву старику, лишь бы тот дал мальчику крышу над головой, семейное тепло.
— Он был особенным человеком, этот Верн. Таким же растет и его сын.
— Он сейчас здесь? Мне приходилось встречаться со Смитом Деревянной Ногой, так тот все расспрашивал меня о мальчике, рассказал, как нашел его в пустыне, идя по его следам, когда старый дьявол бросил его там.
— Я тоже узнал об этом от Смита. Он еще рассказал мне, что кто-то шел за ним.
— За Смитом?
— Нет, за мальчиком. Кто-то шел следом за мальчиком.
Следом за мной?.. Но тогда... Я довольно часто оглядывался, чтобы быть уверенным, что не сбился с пути. Рядом не было ни души. Правда, порою волны жары, помнится, мешали мне всматриваться вдаль...
— Что ты скажешь об этом, Келсо? Кто бы это мог быть?
— С этим мальчиком что-то связано. Помнишь старого индейца с бирюзой на шее, которого он однажды видел? Он еще рассказывал об этом отцу.
— И что?
— Мне еще раз довелось побывать в тех местах. Люди говорили, что мальчик все выдумал, потому что ни в тот день, ни на следующие там не было и не могло быть ни одного индейца. Все они тогда находились в Санта-Росас.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Теперь твоя очередь рассказывать, Джакоб. Мы с тобой оба знаем немало случаев из тех, что происходили в пустыне. Слушай, ты в свое время много времени провел с индейцами. Им известны такие вещи, о которых мы даже и не подозреваем, я имею в виду пустыню и горы.
— Может быть. Я слышал разные истории... Эх, Келсо, человек не должен верить и половине того, что услышит! Кто знает, что у индейцев на уме, о чем они думают, во что верят. Я знаю людей, которые хвастались, будто хорошо знают их, и при этом несли такую чушь.
Вы и члены ваших семей вписываете свои страницы в общую ее книгу. Нередко тот, кто пашет землю, оказывается важнее и нужнее того, кто командует армией, потому что армия разрушает, а земля кормит...
Начало существования Лос-Анджелеса положено 4 сентября 1781 года. Его основателями стали одиннадцать мужчин вместе со своими семьями. Их звали Камеро, Лара, Наварро, Росас, Морено, Меса, Бенеграс, Виллависенте, Родригес, Квинтеро и еще Родригес.
Всего сорок шесть человек, из них двадцать детей в возрасте до двенадцати лет. Двое мужчин были испанцами, один китайцем, остальные пришли из Калифорнии, Соноры или Синалу.
Двадцать домов окружали с трех сторон площадь, остальное пространство было отведено под общественные здания. Это и был наш Лос-Анджелес.
В долинах возле реки тогда было много лугов, разделенных узкими проходами. Эти луга и стали обрабатывать жители нового города. Каждый имел две коровы, овец и мулов. Первое правительство страны составляли в основном военные, поэтому все основатели Лос-Анджелеса являлись солдатами, привыкшими к строгой дисциплине.
Сегодня каждый из вас участвует во всем, что происходит здесь. Не думайте, что вам удастся сидеть сложа руки, когда городок будет превращаться в огромный город, а это время уже недалеко. Город создают горожане, — они потому так и называются: являясь жителями города, они управляют его судьбой.
Будет ли Лос-Анджелес лишь местом, где заключаются торговые сделки? Останется обыкновенным рынком или станет одним из самых красивых городов мира?.. Ведь все великие знаменитые города славятся своей красотой...
Так говорил учитель Фразер.
Постепенно наше обучение становилось все труднее. Он последнее время стал много задавать на дом, особенно по письму и чтению. Мы шли в школу и возвращались домой обыкновенно по центральным улицам, каждый раз обходя стороной Сонора-Таун, хотя многие его жители, мы знали это, были неплохими людьми. Этот район служил и местом сборища всякого сброда, бандитов. В городе, как перед грозой, ощущалась нервозность, словно предзнаменование грядущих неприятностей.
Нередко я задумывался над словами мисс Нессельрод о нашем с нею одиночестве. Не поэтому ли она предложила мне крышу своего дома? Не видела ли в моей судьбе повторение того, что когда-то произошло с ней самой? А может быть, существовали и какие-то иные причины?..
Как-то раз она посоветовала: «Не бойся. Маленький страх вызывает осторожность, большой парализует волю. Используй же его как стимул, но не позволяй себе оказаться в его власти».
Вот почему теперь, возвращаясь из школы, я каждый раз менял свой маршрут, два-три дня шел одним путем, потом другим. Тропинок было протоптано много, но чаще я пробирался фруктовыми садами или шел по таким дорожкам, где не ступали копыта лошади ни одного всадника, а ведь все калифорнийцы скакали на лошадях и презирали пеших.
Прошло немало времени с тех пор, как я стал ходить новыми, уже полюбившимися мне маршрутами, когда вдруг однажды увидел дона. Мисс Нессельрод говорила, что он редко наведывается в город, не выходя с ранчо иногда по несколько месяцев подряд. И вот наступил день, когда однажды, выбираясь из чьего-то сада, я услышал за собой топот копыт и обернулся, чтобы посмотреть на всадников.
Я не мог ошибиться. На великолепном жеребце, в седле, отделанном серебром, сидел красивый пожилой человек. Борода и усы его были белы. На этот раз его сопровождало шестеро, и одного из них я сразу вспомнил: нос его надвое делил шрам, это он когда-то хотел убить меня в пустыне.
Всадники проскакали мимо, но не успела еще на дороге осесть пыль от копыт их лошадей, как я уже перемахивал через забор, ограждающий двор мисс Нессельрод.
Усевшись на забор и давая своей лошади полакомиться морковкой, я подумал о поведении своего дедушки. Его ненависть была непомерной, испепеляющей. Мисс Нессельрод говорила как-то, что непомерная гордыня — это глупость, но раз уж она существует, с ней приходится считаться. Но ненависть...
В тот день я не пошел в лавку, оставшись дома. И все думал о недавней встрече. Удивительно, но я испытывал какую-то невольную симпатию к моему деду. Может быть, оттого, что мы все же были связаны узами родства? Или почему-то еще?
Эта гордость объяснялась его корнями, знатным происхождением. Об этом говорили когда-то и мои родители, да и многие другие. И то, что его дочь посмела выйти замуж за бедного моряка, стало для деда позором, несмываемым на его роду пятном. Начитавшись романов Вальтера Скотта и других писателей, я представлял себе, что означал подобный шаг единственной дочери для столь знатного семейства моего деда.
Наш мир разительно отличался от его: наш основан на собственных достижениях, честно выполняемом долге, а мир моего дедушки — на элементарном существовании.
Все, что он имел и чем гордился, в одночасье внезапно разрушилось. Неохотно, но я постарался встать на его точку зрения, хотя и не принимал ее.
Вечером я поделился с мисс Нессельрод своими мыслями, и она сказала:
— Иоханнес, ты, я вижу, вырос. Стал мужчиной и хорошим человеком.
В городе продолжали происходить разнообразные события, некоторые Фразер пытался объяснять нам, своим ученикам, но очень осторожно, чтобы невозможно было определить, кому он сочувствует, а кому — нет, чью точку зрения разделяет.
Калифорнийцам никогда не нравились идеи собственных правителей, которые всегда назначались властями Мексики. Одних правителей любили, других просто терпели, ибо те приходили к власти лишь затем, чтобы обогатиться, а потом тихо исчезнуть. Таким оказался и Мичелторен, удравший из Калифорнии после кровавой схватки в долине Сан-Фернандо. Губернатором Лос-Анджелеса стал дон Пио Пико.
Я частенько встречал его на площади. Это был дородный, красивый мужчина, за простецкими манерами которого нередко скрывалась прирожденная проницательность, умение управлять людьми и событиями.
Все внезапно переменилось. Седьмого августа 1846 года коммодор Р. Ф. Стокман с небольшой флотилией бросил якорь около Сан-Педро, и на берег высадилось четыреста человек в сопровождении легкой артиллерии. Быстро продвинувшись, отряд захватил Лос-Анджелес. Губернатору Пико и генералу Касто удалось бежать и скрыться в Соноре.
Позже, когда Фремонт и Стокман вернулись в Сан-Франциско, калифорнийцы отбили город у лейтенанта Геллеспо.
Горожане в те дни все куда-то торопились, по улицам ходили быстро, то и дело собираясь в кучки, обсуждая происшедшее.
Мисс Нессельрод испытывала раздражение.
— Этого не должно было случиться, — негодовала она. — Англичанам надо быть более тактичными...
Но мексиканцы такими не оказались, и менее всех — лейтенант Геллеспо, который и пострадал за это.
О многом, происходящем тогда в городе, я ничего не знал. Вечером приехал Джакоб Финней и на случай возникновения беспорядков решил остаться в нашем доме.
— Твой дед вернулся на свое ранчо, — известил он. — Уехал прошлой ночью, поэтому несколько дней можешь жить спокойно.
— Вы видели мистера Флетчера? — спросил я.
— Знаю, что он в городе. Ты не встречал его? — взглянул на меня Джакоб.
— Он приходил сюда, в лавку. Мне он не нравится.
— Мне тоже. — Финней пристально опять взглянул на меня. — Флетчер... Интересно!.. Неприятный человек! — Финней продолжал плести сыромятную плетку. — Чувствую, что однажды у нас с ним возникнут проблемы.
— Он угрожал мне, — признался я Джакобу и рассказал обо всем, что произошло недавно.
Он слушал меня внимательно, не прерывая.
— Ну, малыш! Ты явно вырос! И ничего не бойся. Если он еще раз появится здесь, скажи, что ты ничего не знаешь, ничего не слышал, и посоветуй обратиться прямо ко мне.
Он отложил в сторону плетку, подошел к окну, всматриваясь в темноту.
— Сегодня попозже должен приехать Келсо.
Что-то, я заметил, еще его беспокоило. Он снова взялся за плетку, потом опять отложил, еще раз подошел к окну, вышел во двор и заглянул в загон.
— У тебя еще целы твои пистолет и ружье? — поинтересовался он, вернувшись.
— Да, целы.
— Держи их под рукой. У меня не вызывают беспокойства калифорнийцы или американцы — хочу сказать, военные. В Сонора-Тауне сейчас слишком много собралось всякого сброда и, если они решат, что им никто не может противостоять, то могут начаться грабежи. Больше всего я волнуюсь за китайцев. Они хорошие люди, и у многих из них имеются деньги. Очень много денег.
Финней прикорнул возле входной двери, положив около себя пистолет.
Я проснулся среди ночи оттого, что кто-то тихо царапался в дверь, потом послышался приглушенный разговор. Я узнал голос Келсо.
— Джакоб! Рад видеть тебя, старик! Как поживаешь?
— Работаю, сам видишь. Было бы хорошо, если бы и ты присоединился к нам.
— Ну... присоединиться к вам... с какой целью? Я теперь слишком стар, чтобы бродить по окрестностям Лос-Анджелеса, Джакоб. А последние месяцы был похож на листок, гонимый ветром. Я ощущал себя счастливейшим человеком, когда ехал сюда, на запад. Полным энергии, потому что чувствовал, что нужен здесь, и Фарлей... он был хорошим товарищем, ты, Джакоб, и Зачари Верн... Тоже. Никак не могу забыть его. С ним многое связано.
— Конечно. Мы все это чувствовали. Он был особенным... среди нас.
— Но в чем? Я встречался с множеством людей, и ни один из них не походил на него. Я много размышлял о Верне. Когда мы ехали на запад, он предчувствовал близкий конец и думал только о сыне, был готов принести себя в жертву старику, лишь бы тот дал мальчику крышу над головой, семейное тепло.
— Он был особенным человеком, этот Верн. Таким же растет и его сын.
— Он сейчас здесь? Мне приходилось встречаться со Смитом Деревянной Ногой, так тот все расспрашивал меня о мальчике, рассказал, как нашел его в пустыне, идя по его следам, когда старый дьявол бросил его там.
— Я тоже узнал об этом от Смита. Он еще рассказал мне, что кто-то шел за ним.
— За Смитом?
— Нет, за мальчиком. Кто-то шел следом за мальчиком.
Следом за мной?.. Но тогда... Я довольно часто оглядывался, чтобы быть уверенным, что не сбился с пути. Рядом не было ни души. Правда, порою волны жары, помнится, мешали мне всматриваться вдаль...
— Что ты скажешь об этом, Келсо? Кто бы это мог быть?
— С этим мальчиком что-то связано. Помнишь старого индейца с бирюзой на шее, которого он однажды видел? Он еще рассказывал об этом отцу.
— И что?
— Мне еще раз довелось побывать в тех местах. Люди говорили, что мальчик все выдумал, потому что ни в тот день, ни на следующие там не было и не могло быть ни одного индейца. Все они тогда находились в Санта-Росас.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Теперь твоя очередь рассказывать, Джакоб. Мы с тобой оба знаем немало случаев из тех, что происходили в пустыне. Слушай, ты в свое время много времени провел с индейцами. Им известны такие вещи, о которых мы даже и не подозреваем, я имею в виду пустыню и горы.
— Может быть. Я слышал разные истории... Эх, Келсо, человек не должен верить и половине того, что услышит! Кто знает, что у индейцев на уме, о чем они думают, во что верят. Я знаю людей, которые хвастались, будто хорошо знают их, и при этом несли такую чушь.