Страница:
— Умею.
— Я никогда не видел книгу, — признался он с тоской в голосе.
— Пустыня — та же книга, — ободряюще заметил я. — И в ней немало интересных страниц.
— Да, — согласился он. — И ни одна страница не похожа на другую.
— Вы живете недалеко отсюда, Рамон?
— Я живу везде, — ответил он. — Мой дом там, где я приклоню голову.
— А ваша семья? Ваше племя?
— Все умерли. Я остался один, — печально произнес Рамон.
Костер весело потрескивал, выбрасывая высоко в воздух искры и клубы дыма.
— Там был когда-то город. — Рамон махнул рукой в сторону пустыни. — И я жил в нем, когда был маленьким. Потом земля начала дрожать. Сначала слабо, потом все сильнее и сильнее, отчего большинство домов разрушилось. Много дней сотрясалась так земля. Некоторые жители вместе с близкими бежали в горы, среди них был и мой отец, он взял нас с собой.
Вскоре полили дожди, задули ветры. Пришла зима, и стало очень холодно. Мы с отцом пробрались к городским руинам, чтобы поискать еду, одежду и оружие. Другие не решились — боялись.
Дома у нас всегда хранился большой запас провизии; к счастью, он уцелел, и мы забрали его с собой. Но счастье это обернулось горем: когда мы вернулись, отца убили и захватили еду, которую мы принесли с собой. Мы с братом и сестрой и еще двое других, присоединившихся к нам, вынуждены были бежать и прятаться. Мы нашли небольшую ложбину среди скал, там бил родник, за ложбиной протекала река. Мы надежно укрылись, и нас не нашли. Зима была в тот год очень суровой, мы вырыли в холме пещеру, которая стала нашим убежищем. Выходя на охоту, встречали других людей, но не доверяли никому: только издали наблюдали за ними. Они не умели стрелять так же хорошо, как мы, потому что никогда не охотились.
— Индейцы, — удивился я, — и не охотились?
— Они жили в городе, — пояснил Рамон. — Ваши люди, живущие в городе, разве они ходят на охоту?
Вскоре мы построили еще одно убежище, место выбрали в узком каньоне среди деревьев, — там тоже бил родник, но не ходили туда, держали его про запас.
Весной одного задрала пятнистая кошка, которую вы называете ягуаром: в те годы их тут было великое множество. Пройдут годы, прежде чем встретишь хоть одну.
Втроем мы решили наведаться в город. Стены домов были когда-то выложены из кирпичей ила, поэтому не выдержали, разрушились. Не сохранилось ничего. Из построек.
Сплошные руины, что-то снесено водой, что-то засыпано пылью...
Когда мы вернулись назад, в свое убежище, то нашли двоих мертвых: кто-то пробрался и убил их, остальные убежали в пещеру каньона и спрятались там...
Ужин был готов, мы подошли к костру. Рамон ел неторопливо, не вспоминая больше о прошедших годах. Сколько же ему могло быть лет? Чем дольше я смотрел на него, тем старше он мне казался.
На второй день пути после первого привала мы с Рамоном впервые отправились к месту, где паслись лошади. Их были тысячи, пасущихся на зеленой равнине!.. Мы оставили наших лошадей в тени деревьев и пошли наблюдать за дикими. Поистине разбегались глаза. Мой взгляд с восхищением останавливался то на одной, то на другой, оценивая до достоинству и грациозность движений, и скорость, с которой они будто перелетали с места на место.
Табунами по сто или больше лошади скакали по равнине, описывая круги, и возвращались обратно. Они находились от нас на расстоянии менее ста ярдов, смотрели, изучали нас и уносились прочь со скоростью ветра.
Это было удивительно прекрасное и величественное зрелище, ничего подобного ранее мне не доводилось видеть. Казалось, по равнине мощно перекатывалась многоцветная волна, в которую вливались все табуны. Некоторые лошади стояли в стороне. Среди них особо выделялся черный жеребец с белой отметиной, весом уж никак не менее тысячи фунтов: в сравнении с ним все остальные казались младенцами.
Один табун несколько раз пронесся неподалеку, словно приглашая и нас присоединиться к захватывающему дух движению. Но мы не сделали никаких попыток приблизиться, давая возможность привыкнуть животным к нашему присутствию. Создавалось впечатление, будто на этих лошадей никто никогда не охотился, однако Селмо показал нам жеребца с тавром на бедре.
Неподалеку от подножия гор нам как-то повстречалось и стадо лосей, наверное, как мы решили, не менее чем в тысячу голов; и теперь будто многоцветная волна поменяла цвет — приняла нежно-коричневый оттенок лосиных рогов.
С приближением сумерек мы вернулись на то место, где еще днем решили разбить лагерь. Монте принес к ужину убитого лося, и мы стали обладателями нескольких сот фунтов мяса.
Попадались нам и волки, совершенно не обращавшие на нас никакого внимания, и тоже, очевидно, впервые встретившиеся с людьми. Волки, как серые кровожадные привидения, крались за стадом лосей, поджидая ослабевших или отставших от стада животных.
Вернувшись к месту стоянки, мы напоили своих лошадей и отпустили их пастись на траву, сами же занялись разбивкой и устройством лагеря. Рамон и мы с Франческо пошли осматривать окрестности. Вскоре к нам присоединился и Джакоб.
— Здесь у них водопой. — Рамон показал на следы копыт вдоль ручья.
Джакоб внимательно присматривался к деревьям и кустам.
— Нам нужно построить загон таким образом, чтобы туда попал ручей, — сказал он. — Тогда у лошадей будет вода. На всем пространстве между деревьями посадим кусты и привяжем к кустам жерди.
Мы продолжали изучать местность. И в конце концов пришли к выводу: выстроить что-то вроде тоннеля, по которому лошади могли бы подойти к воде. У самого загона тоннель должен сужаться, чтобы в любой момент можно было легко перекрыть его, когда в загоне наберется достаточное количество лошадей.
— Стройка отнимет немало времени, — решил Джакоб. — Ведь мы должны будем каждый вечер возвращаться в лагерь, чтобы позволить животным беспрепятственно подходить к воде. Когда они окончательно привыкнут, то станут приходить сюда и при нас. Пусть уходят, возвращаются, когда захотят: они должны будут в конце концов преодолеть страх. Только после этого мы закроем выход из загона и сможем отловить две или три сотни лошадей сразу.
Задуманный план был, конечно, не из простых, но мы и не искали легких путей.
Тотчас принялись за работу. Принесли топоры и лопаты. Высаживали кусты, рубили деревья, превращая их в доски и жерди. Словом, трудились не покладая рук, делая короткие передышки лишь на то, чтобы выпить немного кофе. Время от времени мы издали смотрели на лошадей, но по-прежнему не делали попыток приблизиться к ним. С наступлением вечера прекращали работу и возвращались в лагерь, все время опасаясь, что стук топоров и наши передвижения испугают животных.
Осуществляя задуманное, мы заботились не об одних лошадях: ведь в пустыне вода принадлежит всему живому. После нашего ухода появлялись не только лошади, двигавшиеся медленно и осторожно; вместе с ними приходили на водопой лоси, несколько оленей. Забираясь на скалы, мы наблюдали за ними, пока было светло. Приходили и волки: наутро нередко около ручья мы обнаруживали обглоданные кости.
Изредка мы убивали лося или оленя, но всегда старались делать это подальше от будущего загона и нашего лагеря. Один из нас, чаще всего я, отъезжал на несколько миль и охотился там, чтобы ничто не могло помешать исполнению нашего плана.
Работа была тяжелой, но чистый воздух, синее небо, великолепное зрелище, которое представляли собой дикие лошади, делали свое дело: дни пролетали незаметно, и однажды мы обнаружили, что загон и проход к нему готовы.
Мы отъехали миль на десять, основательно подкрепились, выпили кофе, потом сели на своих лошадей и, растянувшись в широкую шеренгу, поскакали вперед, постепенно приближаясь к загону. С первого дня нашего появления здесь мы старались не беспокоить лошадей. И вот результат: они перестали обращать на нас внимание, привыкли. И только теперь, когда мы оказались где-то в полумиле от них, они двинулись вперед, сохраняя дистанцию. Дикие лошади больше, чем мы предполагаем, привыкают к своему «дому», стараются не удаляться от тех мест, где родились: ведь это их родина, и они прожили здесь всю свою жизнь с момента появления на свет. Наверное, поэтому, когда лошади оказываются далеко от этих мест, они всегда возвращаются обратно.
По мере того как долина сужалась и мы приближались друг к другу, лошади приостанавливались и сбивались в кучки. Несколько старых опытных жеребцов проявляли беспокойство.
Наконец один из них, тревожно покрутив головой, обнаружил, что дорога впереди свободна, а мы оказались далеко в стороне. По всему было видно, животных не слишком беспокоило чье-то присутствие, но им просто не хотелось близко подпускать нас.
В конце концов лошади двинулись к воде. Черный жеребец, решив, что ему не по нраву такое скопище лошадей впереди, рванулся было обратно, но Алехандро и Мартин уже закрыли ворота.
На этот раз все произошло довольно легко и просто. Позже, когда лошади станут более осторожными и недоверчивыми, повторить подобное будет сложнее, но мы уже владели приличным табуном. Правда, не знали, сколько в нем голов, но предполагали, что триста есть наверняка.
В загоне была вода, и травы должно было хватить на несколько дней.
Глава 33
Глава 34
— Я никогда не видел книгу, — признался он с тоской в голосе.
— Пустыня — та же книга, — ободряюще заметил я. — И в ней немало интересных страниц.
— Да, — согласился он. — И ни одна страница не похожа на другую.
— Вы живете недалеко отсюда, Рамон?
— Я живу везде, — ответил он. — Мой дом там, где я приклоню голову.
— А ваша семья? Ваше племя?
— Все умерли. Я остался один, — печально произнес Рамон.
Костер весело потрескивал, выбрасывая высоко в воздух искры и клубы дыма.
— Там был когда-то город. — Рамон махнул рукой в сторону пустыни. — И я жил в нем, когда был маленьким. Потом земля начала дрожать. Сначала слабо, потом все сильнее и сильнее, отчего большинство домов разрушилось. Много дней сотрясалась так земля. Некоторые жители вместе с близкими бежали в горы, среди них был и мой отец, он взял нас с собой.
Вскоре полили дожди, задули ветры. Пришла зима, и стало очень холодно. Мы с отцом пробрались к городским руинам, чтобы поискать еду, одежду и оружие. Другие не решились — боялись.
Дома у нас всегда хранился большой запас провизии; к счастью, он уцелел, и мы забрали его с собой. Но счастье это обернулось горем: когда мы вернулись, отца убили и захватили еду, которую мы принесли с собой. Мы с братом и сестрой и еще двое других, присоединившихся к нам, вынуждены были бежать и прятаться. Мы нашли небольшую ложбину среди скал, там бил родник, за ложбиной протекала река. Мы надежно укрылись, и нас не нашли. Зима была в тот год очень суровой, мы вырыли в холме пещеру, которая стала нашим убежищем. Выходя на охоту, встречали других людей, но не доверяли никому: только издали наблюдали за ними. Они не умели стрелять так же хорошо, как мы, потому что никогда не охотились.
— Индейцы, — удивился я, — и не охотились?
— Они жили в городе, — пояснил Рамон. — Ваши люди, живущие в городе, разве они ходят на охоту?
Вскоре мы построили еще одно убежище, место выбрали в узком каньоне среди деревьев, — там тоже бил родник, но не ходили туда, держали его про запас.
Весной одного задрала пятнистая кошка, которую вы называете ягуаром: в те годы их тут было великое множество. Пройдут годы, прежде чем встретишь хоть одну.
Втроем мы решили наведаться в город. Стены домов были когда-то выложены из кирпичей ила, поэтому не выдержали, разрушились. Не сохранилось ничего. Из построек.
Сплошные руины, что-то снесено водой, что-то засыпано пылью...
Когда мы вернулись назад, в свое убежище, то нашли двоих мертвых: кто-то пробрался и убил их, остальные убежали в пещеру каньона и спрятались там...
Ужин был готов, мы подошли к костру. Рамон ел неторопливо, не вспоминая больше о прошедших годах. Сколько же ему могло быть лет? Чем дольше я смотрел на него, тем старше он мне казался.
На второй день пути после первого привала мы с Рамоном впервые отправились к месту, где паслись лошади. Их были тысячи, пасущихся на зеленой равнине!.. Мы оставили наших лошадей в тени деревьев и пошли наблюдать за дикими. Поистине разбегались глаза. Мой взгляд с восхищением останавливался то на одной, то на другой, оценивая до достоинству и грациозность движений, и скорость, с которой они будто перелетали с места на место.
Табунами по сто или больше лошади скакали по равнине, описывая круги, и возвращались обратно. Они находились от нас на расстоянии менее ста ярдов, смотрели, изучали нас и уносились прочь со скоростью ветра.
Это было удивительно прекрасное и величественное зрелище, ничего подобного ранее мне не доводилось видеть. Казалось, по равнине мощно перекатывалась многоцветная волна, в которую вливались все табуны. Некоторые лошади стояли в стороне. Среди них особо выделялся черный жеребец с белой отметиной, весом уж никак не менее тысячи фунтов: в сравнении с ним все остальные казались младенцами.
Один табун несколько раз пронесся неподалеку, словно приглашая и нас присоединиться к захватывающему дух движению. Но мы не сделали никаких попыток приблизиться, давая возможность привыкнуть животным к нашему присутствию. Создавалось впечатление, будто на этих лошадей никто никогда не охотился, однако Селмо показал нам жеребца с тавром на бедре.
Неподалеку от подножия гор нам как-то повстречалось и стадо лосей, наверное, как мы решили, не менее чем в тысячу голов; и теперь будто многоцветная волна поменяла цвет — приняла нежно-коричневый оттенок лосиных рогов.
С приближением сумерек мы вернулись на то место, где еще днем решили разбить лагерь. Монте принес к ужину убитого лося, и мы стали обладателями нескольких сот фунтов мяса.
Попадались нам и волки, совершенно не обращавшие на нас никакого внимания, и тоже, очевидно, впервые встретившиеся с людьми. Волки, как серые кровожадные привидения, крались за стадом лосей, поджидая ослабевших или отставших от стада животных.
Вернувшись к месту стоянки, мы напоили своих лошадей и отпустили их пастись на траву, сами же занялись разбивкой и устройством лагеря. Рамон и мы с Франческо пошли осматривать окрестности. Вскоре к нам присоединился и Джакоб.
— Здесь у них водопой. — Рамон показал на следы копыт вдоль ручья.
Джакоб внимательно присматривался к деревьям и кустам.
— Нам нужно построить загон таким образом, чтобы туда попал ручей, — сказал он. — Тогда у лошадей будет вода. На всем пространстве между деревьями посадим кусты и привяжем к кустам жерди.
Мы продолжали изучать местность. И в конце концов пришли к выводу: выстроить что-то вроде тоннеля, по которому лошади могли бы подойти к воде. У самого загона тоннель должен сужаться, чтобы в любой момент можно было легко перекрыть его, когда в загоне наберется достаточное количество лошадей.
— Стройка отнимет немало времени, — решил Джакоб. — Ведь мы должны будем каждый вечер возвращаться в лагерь, чтобы позволить животным беспрепятственно подходить к воде. Когда они окончательно привыкнут, то станут приходить сюда и при нас. Пусть уходят, возвращаются, когда захотят: они должны будут в конце концов преодолеть страх. Только после этого мы закроем выход из загона и сможем отловить две или три сотни лошадей сразу.
Задуманный план был, конечно, не из простых, но мы и не искали легких путей.
Тотчас принялись за работу. Принесли топоры и лопаты. Высаживали кусты, рубили деревья, превращая их в доски и жерди. Словом, трудились не покладая рук, делая короткие передышки лишь на то, чтобы выпить немного кофе. Время от времени мы издали смотрели на лошадей, но по-прежнему не делали попыток приблизиться к ним. С наступлением вечера прекращали работу и возвращались в лагерь, все время опасаясь, что стук топоров и наши передвижения испугают животных.
Осуществляя задуманное, мы заботились не об одних лошадях: ведь в пустыне вода принадлежит всему живому. После нашего ухода появлялись не только лошади, двигавшиеся медленно и осторожно; вместе с ними приходили на водопой лоси, несколько оленей. Забираясь на скалы, мы наблюдали за ними, пока было светло. Приходили и волки: наутро нередко около ручья мы обнаруживали обглоданные кости.
Изредка мы убивали лося или оленя, но всегда старались делать это подальше от будущего загона и нашего лагеря. Один из нас, чаще всего я, отъезжал на несколько миль и охотился там, чтобы ничто не могло помешать исполнению нашего плана.
Работа была тяжелой, но чистый воздух, синее небо, великолепное зрелище, которое представляли собой дикие лошади, делали свое дело: дни пролетали незаметно, и однажды мы обнаружили, что загон и проход к нему готовы.
Мы отъехали миль на десять, основательно подкрепились, выпили кофе, потом сели на своих лошадей и, растянувшись в широкую шеренгу, поскакали вперед, постепенно приближаясь к загону. С первого дня нашего появления здесь мы старались не беспокоить лошадей. И вот результат: они перестали обращать на нас внимание, привыкли. И только теперь, когда мы оказались где-то в полумиле от них, они двинулись вперед, сохраняя дистанцию. Дикие лошади больше, чем мы предполагаем, привыкают к своему «дому», стараются не удаляться от тех мест, где родились: ведь это их родина, и они прожили здесь всю свою жизнь с момента появления на свет. Наверное, поэтому, когда лошади оказываются далеко от этих мест, они всегда возвращаются обратно.
По мере того как долина сужалась и мы приближались друг к другу, лошади приостанавливались и сбивались в кучки. Несколько старых опытных жеребцов проявляли беспокойство.
Наконец один из них, тревожно покрутив головой, обнаружил, что дорога впереди свободна, а мы оказались далеко в стороне. По всему было видно, животных не слишком беспокоило чье-то присутствие, но им просто не хотелось близко подпускать нас.
В конце концов лошади двинулись к воде. Черный жеребец, решив, что ему не по нраву такое скопище лошадей впереди, рванулся было обратно, но Алехандро и Мартин уже закрыли ворота.
На этот раз все произошло довольно легко и просто. Позже, когда лошади станут более осторожными и недоверчивыми, повторить подобное будет сложнее, но мы уже владели приличным табуном. Правда, не знали, сколько в нем голов, но предполагали, что триста есть наверняка.
В загоне была вода, и травы должно было хватить на несколько дней.
Глава 33
— В следующий раз так не получится, — заметил Монте. — Раньше лошади не видели людей, ведь никто прежде не пытался ловить их.
— И они всегда пили из ручья, который мы тоже пленили, — добавил Финней.
Сев на своих лошадей, мы поскакали к загону. Предстояло выбраковать пойманных животных, отпустить негодных на волю и начать объезжать остальных.
С первого же взгляда стало ясно, от кого придется отказаться, в большинстве своем лошади были в хорошей форме.
— Пройдет несколько лет, — задумчиво сказал Монте, — и придется тратить уйму времени, чтобы поймать хорошую дикую лошадь. Из этого загона мы выберем лучших. В следующий раз повторим то же самое. За нами придут другие охотники и тоже сделают выбраковку. Но вскоре случится так, что выбирать уже будет не из кого.
— Полагаете, мисс Нессельрод подумала и об этом? — поинтересовался я.
Джакоб пожал плечами.
— Может быть, да, а может, и нет. Я и наполовину не могу понять эту женщину. Знаю лишь, что в семи случаях из десяти она бывает права. Если делает ошибку, молча проглатывает обиду, никого в этом не обвиняя. А теперь, мой мальчик, чем быстрее мы начнем отбирать лошадей, тем лучше, поскольку оставшимся достанется больше травы.
Мы отошли подальше от загона, давая животным время, чтобы успокоиться.
— У диких лошадей очень интересные повадки, — как бы вслух размышлял Джакоб. — Люди думают, что табун держит жеребец. Верно, он собирает его, сражается с врагами и с другими, себе подобными, рвущимися занять его место. Но лошадям присуще и кое-что еще. Если отгоните жеребца, за него будет сражаться табун, чтоб не разлучаться с ним. Вожак и табун — одна семья. Или добрые соседи. Кому как больше нравится. И лошади хотят оставаться друзьями. Понаблюдайте-ка за ними, и все увидите сами.
Джакоб кивнул на черного жеребца.
— Этот жеребец — из породы смутьянов, чрезвычайно хитер. Думаю, поэтому нам придется его отпустить.
— Но, может, лучше, чтобы он остался? — выразил я не прямо свое тайное желание.
— Смотри, — предупредил Джакоб, — жеребцу около шести лет. Все это время он бегал свободным. Упрям, хитер, похож на воина. У тебя с ним будут одни проблемы.
— Он прав, Иоханнес, — подтвердил Монте.
— Все равно, я хочу, — настаивал я. — Оставьте его мне.
— Дело твое, — согласился Джакоб.
Погода держалась на редкость устойчивой: теплый солнечный день и прохладная безветренная ночь. Хотя нас никто не подгонял и не ждал, мы не вспоминали о календаре: будто совсем забыли про время, для всех существовал лишь восход и закат солнца.
К вечеру прекращали работу, готовили ужин, потом, поев, я уходил к загону. К этому времени мы уже усвоили, что пение успокаивает лошадей, поскольку они понимают, откуда идет звук и что ты для них — не подкрадывающийся враг.
Обычно я усаживался на ворота загона и пел низким голосом. Мне хотелось, чтобы они узнавали меня и мой голос; особенно это касалось черного жеребца, который, казалось, хорошо понимал, что ворота — это путь к свободе. Он, как ястреб, не спускал с них глаз, никогда не отходя слишком далеко, поджидая свой единственный шанс.
С самого первого дня мы начали выбраковку. Двое заезжали в загон и отлавливали непригодных лошадей; третий стоял у ворот всегда наготове, чтобы вовремя открыть и закрыть их. Отпущенные животные сразу убегали, но были и такие, кто ходил вокруг загона, словно высматривая оставленных друзей, — об этом говорил нам Джакоб.
Стараясь не причинить лошадям лишнего беспокойства, мы стремились, чтобы они привыкли к частому появлению людей и поняли, что наш приход не представляет для них опасности. Среди пойманных оказались несколько клейменых, а три мула, по всей видимости, уже когда-то работали на человека.
Даже на нашем искусственном пастбище лошади разбивались на отдельные группы. Черный жеребец держал свою в стороне и всегда недалеко от ворот.
— Лошади только кажутся непонимающими, иногда глупыми, — заметил Джакоб. — Они всегда знают, чего хотят. Но если у человека есть время и желание, он может многому научить их.
Четвертый день нашей работы ознаменовался тем, что мы выпустили большинство забракованных животных. Сидя вечером у костра, обсуждали дальнейшие свои действия. Неожиданно появился Рамон, присев на корточки рядом с нами. Налил чашку кофе, слегка пригубил его, сказав:
— Неподалеку кто-то бродит.
Джакоб вскинул на него взгляд.
— Индейцы?
— Белые люди. Шесть или семь человек. Они наблюдают за вами.
— Это может оказаться Флетчер, — предположил я.
— Мне никогда не нравился этот человек, — согласился Финней.
— Почему бы нам не встретить их, кто бы это ни был, с ружьями наизготове? — Монте поискал глазами кофейник.
Конечно, это мог быть и Флетчер, но ведь мог оказаться и мой дедушка, подумал я. У него огромные владения, в его распоряжении немало всадников, кое-кого из них я уже видел. А если это мохавы, нередко наведывающиеся в окрестные поселения? Или пиюты, возвращающиеся с охоты?..
Не стоило сбрасывать со счетов и старого Смита Деревянную Ногу. Хоть и предполагалось, что он покинул страну, но сказать с уверенностью этого нельзя. Коварный старый разбойник!.. Если я верно его тогда понял, он мог дожидаться, пока наши лошади будут объезжены, — а потом украдет их. Ведь это же живой капитал!..
Я высказал свои предположения Джакобу, но тот усомнился.
— Слышал, что Смит теперь будто бы недалеко от Фриско. Знаешь, есть такой маленький город на берегу залива?
— Монтерей? — в раздумье пожал плечами Монте.
— Севернее от него, Верба-Буена, но, по-моему, он теперь переименован.
Мы по-прежнему вечерами беседовали у костра, иногда к нам присоединялись индейцы, чаще всех Алехандро, любивший поговорить. Будучи совсем маленьким, он ушел от кахьюллов и работал на восточном склоне гор, одно время помогал доктору, разъезжая с ним, когда того вызывали к больным.
Мы перенесли нашу стоянку поближе к загону, чтобы удобнее было охранять животных, давая им возможность привыкать к нам. После тщательного осмотра Джакоб пришел к выводу, что, кроме мулов, еще четыре-пять лошадей прежде работали на людей.
Отделив их от остальных, мы вывели животных из загона, и Монте предложил начать объезжать их.
Рамон нередко работал наравне с нами и был всегда немногословен. У него существовал собственный подход к приручению лошадей. Он выводил животное из загона, вел к свежей зеленой траве и оставлял там, привязывая веревкой к воткнутому в землю колышку. Его метод отнимал больше времени, но зато, когда он подзывал лошадь, та стремглав устремлялась на зов.
Три недели, объезжая лошадей, мы работали не покладая рук. Наши кахьюллы прекрасные наездники, но Франческо превзошел всех.
Как-то Рамон обратил внимание и на черного жеребца.
— Настоящий дьявол!
— Будь моя воля, я бы отпустил его или пристрелил, — не изменил Монте своего прежнего мнения. — Он слишком долго находился на свободе, был вожаком табуна... Посмотрите-ка на следы зубов и копыт на его шкуре! Он боец!
Сколько предостережений я уже слышал, но мне ничего не нужно было показывать. Все написано на этом гордом красавце, стать сквозила в каждом его движении!.. Он, конечно, хитер и выжидал свой час, чтобы вырваться и увести за собой табун. Иногда я рвал возле речки сочную зеленую траву и перебрасывал ее через забор загона. Его «приближенные» подходили и брали ее, но сам черный жеребец — никогда.
Когда ночью выпадала моя очередь дежурить, я подходил совсем близко к загону, чтобы иметь возможность рассмотреть лошадей получше. Они быстрее меня, в случае чего, чуяли беду, поэтому проще было любоваться животными, чем настороженно вглядываться в темные, таящие опасность кусты. Иногда я пытался заговорить с ними, обращаясь, конечно, к черному жеребцу, и, мне казалось, тот прекрасно понимал это.
Мне приходилось встречать людей, считавших лошадей неумными животными. Но, уверен, тупая лошадь могла принадлежать только тупому хозяину. А в дикой стране всадник и его лошадь нередко превращаются в единое целое. Хозяин беседует с ней, будто с другом, и лошадь внимательно слушает; и, хотя хозяин не всегда понимает ее, между ними существует невидимая связь.
Черный жеребец был диким и вольным всю свою жизнь, но иногда я сомневался в этом. Порой мне казалось, что он уже кому-то принадлежал, — может быть, в ранней юности.
Каждое утро мы отлавливали по нескольку лошадей и выпускали из загона: ведь в процессе обучения кое-кто из них начинал брыкаться и мог вывести из равновесия остальных. Монте Мак-Калла — первоклассный мастер своего дела. Алехандро тоже неплохо умел объезжать лошадей, ему часто приходилось этим заниматься, пока работал на врача. И каждый делал это по-своему.
Как-то вечером, поужинав, мы услышали приближающийся топот копыт. Джакоб остался возле огня, а я и Монте отправились к отдыхающим кахьюллам, которых скрывала темнота.
Через какое-то время послышался голос:
— Привет, лагерь! Не угостите ли кофейком?
— Подъезжай! — разрешил Джакоб. — Но, смотри, очень осторожно! Держи руки на свету!
При отблесках костра незнакомец оказался высоким и очень тощим, с воровато бегающими глазками. Под ним был темно-серый мерин, но, отметил я, позади седла не оказалось свернутого в рулон одеяла.
— Спешивайтесь и присаживайтесь к огню, — сдержанно пригласил Джакоб. — Остался кофе и немного еды, мы только что поужинали.
— Спасибо, великое спасибо! Я целый день в седле, устал и ужасно голоден.
Из темноты, сбоку от незнакомца, неожиданно появился Монте с ружьем в левой и с пистолетом в кобуре на поясе — возле правой. Так же неожиданно возникли Франческо и Алехандро. Остальные, мы знали, замерли невидимые, в темноте, ничем не выдавая своего присутствия. Диего, полагаю, оставался с лошадьми. Селмо тоже.
Незнакомец подошел к костру, осмотревшись быстрым взглядом. Вид мужчин, вышедших из темноты, заставил его заметно занервничать. Можно было поручиться, что он ведет им подсчет.
— Еду из Лос-Анджелеса, — начал он, хотя никто ничего не спрашивал, — вот... собираюсь в Колорадо.
— Ну, — заметил Монте, — с тех пор, как на севере нашли золото, многие едут туда.
— Золото там, где ты ищешь его, — беззаботно отметил незнакомец. — Полагаю, те, кто ищет золото, захотят есть. Поэтому думаю пригнать туда стадо коров. Не важно, нашел ты золото или нет, есть захочешь в любом случае.
Опять никто не ответил ему. Незнакомец выпил кофе, и, казалось, решил продолжать свой монолог, но как-то сразу изменил вдруг свое решение. Молчание становилось тягостным. Нехотя он все же заговорил снова.
— Видел вон там загон, — кивок в сторону загона. — Отлавливаете диких животных?
— Да, — сказал Джакоб. — Ловим и выбраковываем.
— Здесь тоже должно быть... золото. Парень, — кивок в мою сторону, — знает, где его искать.
— Как вы уже сказали, — поднял тяжелый взгляд Джакоб, — золото там, где ищешь его. Мы предположили: раз в этих краях в самое ближайшее время появятся много новых людей, всем понадобятся лошади.
— Индейцев не встречали? — наивно, будто ни о чем не догадываясь, спросил я. — Имею в виду мохавов или пиютов? Здесь очень беспокойно, когда они появляются в округе. Хотя... — в голосе моем появилось сомнение, — они не часто посещают эту сторону Техачапи.
Он оглянулся, будто увидел меня в первый раз.
— Почему же?
— Суеверия, — пояснил я. — Или то, что мы подразумеваем, говоря о них. Индейцы не любят духов оттуда, — я показал рукой на Техачапи. — Заколдованная страна!
— Ты не кажешься слишком-то испуганным, — вымолвил незнакомец презрительно.
— Нет! — подтвердил я, чем явно разочаровал его. — У нас свой маг. Он недалеко отсюда и действует своими чарами на наших врагов, кем бы они ни были.
— Не верю в такие вещи! — отрезал незваный гость.
— Я тоже не верил раньше!..
Явившийся из ночи человек был явным шпионом, теперь уже не оставалось сомнений на этот счет. И, хотя он собирался путешествовать довольно долго, у него почему-то не оказалось с собой одеяла. Лошадь не была в поту, а ведь он сообщил, что приехал издалека. Судя по тому, как лениво он ел, не верилось, что он пропустил хоть один прием пищи.
— Вернее, не верил раньше, — поправился я, — до тех пор, пока один человек, — тут я начал беззастенчиво врать, — не увел лошадь нашего мага. Похититель выскочил из-за дюн и бросился на него с пистолетом, а потом схватил лошадь мага, воспользовавшись его минутной растерянностью. Но маг не двинулся с места, только спросил наглеца: «Не был ли у тебя когда-нибудь сломан позвоночник? Я вижу тебя... с переломанным позвоночником».
Лицо конокрада исказила саркастическая улыбка, он ответил, что никогда не ломал спины. В этот момент маг поднял руку, и лошадь под вором встала на дыбы. Дальше, как вы понимаете, он тотчас оказался сброшенным на землю. Потом попытался подняться, но, весь покрывшись потом, закричал от боли. Маг подошел к своей лошади и легко взлетел в седло. Потом сказал конокраду, корчившемуся от боли на земле: "Ты говорил, что никогда не ломал спины? Ну, так получи же это!.. " И ускакал.
— Что же случилось дальше? — Внимание незнакомца теперь было приковано ко мне.
— Дальше? — Я пожал плечами. — Был август. Дело происходило в пустыне. Если вор родился под несчастной звездой, то пролежал Бог знает сколько дней. Если под счастливой — ему повезло, умер в первый же день...
Незнакомец суетливо переводил взгляд с одного лица на другое, но никто не улыбался.
— Наш маг — отличный парень, пока ты не сделал ему ничего дурного, — словно подвел итог Монте.
Алехандро незаметно приблизился к костру и пристроился справа от незнакомца.
— Ты не назвал нам своего имени, — тихо напомнил он.
— Да просто назовите... любое имя, — подсказал я. — Нам все равно какое... Для плиты.
— Что?! — Незнакомец вскочил словно ужаленный, но, остыв, снова опустился на землю. — Какой плиты?!
— А вдруг на нас сейчас нападут конокрады? — предположил я. — Мы можем... заподозрить вас; Или они подумают, что вы... один из нас? В конце концов... Вы можете оказаться в числе убитых. Так что назовите какое угодно имя. Для вашего надгробия. Стыдно хоронить человека, не оставив никакой надписи на его надгробном камне.
Гость поставил на землю чашку с недопитым кофе, неожиданно решил:
— Пожалуй, мне пора. Надо использовать ночное время, пока не слишком-то жарко... Понимаете?
Незнакомец осторожно поднялся, стал отряхивать брюки.
— Садитесь на лошадь, — посоветовал я, — и уезжайте. Когда увидите Флетчера, передайте ему, чтобы заходил в любое удобное для него время.
— И они всегда пили из ручья, который мы тоже пленили, — добавил Финней.
Сев на своих лошадей, мы поскакали к загону. Предстояло выбраковать пойманных животных, отпустить негодных на волю и начать объезжать остальных.
С первого же взгляда стало ясно, от кого придется отказаться, в большинстве своем лошади были в хорошей форме.
— Пройдет несколько лет, — задумчиво сказал Монте, — и придется тратить уйму времени, чтобы поймать хорошую дикую лошадь. Из этого загона мы выберем лучших. В следующий раз повторим то же самое. За нами придут другие охотники и тоже сделают выбраковку. Но вскоре случится так, что выбирать уже будет не из кого.
— Полагаете, мисс Нессельрод подумала и об этом? — поинтересовался я.
Джакоб пожал плечами.
— Может быть, да, а может, и нет. Я и наполовину не могу понять эту женщину. Знаю лишь, что в семи случаях из десяти она бывает права. Если делает ошибку, молча проглатывает обиду, никого в этом не обвиняя. А теперь, мой мальчик, чем быстрее мы начнем отбирать лошадей, тем лучше, поскольку оставшимся достанется больше травы.
Мы отошли подальше от загона, давая животным время, чтобы успокоиться.
— У диких лошадей очень интересные повадки, — как бы вслух размышлял Джакоб. — Люди думают, что табун держит жеребец. Верно, он собирает его, сражается с врагами и с другими, себе подобными, рвущимися занять его место. Но лошадям присуще и кое-что еще. Если отгоните жеребца, за него будет сражаться табун, чтоб не разлучаться с ним. Вожак и табун — одна семья. Или добрые соседи. Кому как больше нравится. И лошади хотят оставаться друзьями. Понаблюдайте-ка за ними, и все увидите сами.
Джакоб кивнул на черного жеребца.
— Этот жеребец — из породы смутьянов, чрезвычайно хитер. Думаю, поэтому нам придется его отпустить.
— Но, может, лучше, чтобы он остался? — выразил я не прямо свое тайное желание.
— Смотри, — предупредил Джакоб, — жеребцу около шести лет. Все это время он бегал свободным. Упрям, хитер, похож на воина. У тебя с ним будут одни проблемы.
— Он прав, Иоханнес, — подтвердил Монте.
— Все равно, я хочу, — настаивал я. — Оставьте его мне.
— Дело твое, — согласился Джакоб.
Погода держалась на редкость устойчивой: теплый солнечный день и прохладная безветренная ночь. Хотя нас никто не подгонял и не ждал, мы не вспоминали о календаре: будто совсем забыли про время, для всех существовал лишь восход и закат солнца.
К вечеру прекращали работу, готовили ужин, потом, поев, я уходил к загону. К этому времени мы уже усвоили, что пение успокаивает лошадей, поскольку они понимают, откуда идет звук и что ты для них — не подкрадывающийся враг.
Обычно я усаживался на ворота загона и пел низким голосом. Мне хотелось, чтобы они узнавали меня и мой голос; особенно это касалось черного жеребца, который, казалось, хорошо понимал, что ворота — это путь к свободе. Он, как ястреб, не спускал с них глаз, никогда не отходя слишком далеко, поджидая свой единственный шанс.
С самого первого дня мы начали выбраковку. Двое заезжали в загон и отлавливали непригодных лошадей; третий стоял у ворот всегда наготове, чтобы вовремя открыть и закрыть их. Отпущенные животные сразу убегали, но были и такие, кто ходил вокруг загона, словно высматривая оставленных друзей, — об этом говорил нам Джакоб.
Стараясь не причинить лошадям лишнего беспокойства, мы стремились, чтобы они привыкли к частому появлению людей и поняли, что наш приход не представляет для них опасности. Среди пойманных оказались несколько клейменых, а три мула, по всей видимости, уже когда-то работали на человека.
Даже на нашем искусственном пастбище лошади разбивались на отдельные группы. Черный жеребец держал свою в стороне и всегда недалеко от ворот.
— Лошади только кажутся непонимающими, иногда глупыми, — заметил Джакоб. — Они всегда знают, чего хотят. Но если у человека есть время и желание, он может многому научить их.
Четвертый день нашей работы ознаменовался тем, что мы выпустили большинство забракованных животных. Сидя вечером у костра, обсуждали дальнейшие свои действия. Неожиданно появился Рамон, присев на корточки рядом с нами. Налил чашку кофе, слегка пригубил его, сказав:
— Неподалеку кто-то бродит.
Джакоб вскинул на него взгляд.
— Индейцы?
— Белые люди. Шесть или семь человек. Они наблюдают за вами.
— Это может оказаться Флетчер, — предположил я.
— Мне никогда не нравился этот человек, — согласился Финней.
— Почему бы нам не встретить их, кто бы это ни был, с ружьями наизготове? — Монте поискал глазами кофейник.
Конечно, это мог быть и Флетчер, но ведь мог оказаться и мой дедушка, подумал я. У него огромные владения, в его распоряжении немало всадников, кое-кого из них я уже видел. А если это мохавы, нередко наведывающиеся в окрестные поселения? Или пиюты, возвращающиеся с охоты?..
Не стоило сбрасывать со счетов и старого Смита Деревянную Ногу. Хоть и предполагалось, что он покинул страну, но сказать с уверенностью этого нельзя. Коварный старый разбойник!.. Если я верно его тогда понял, он мог дожидаться, пока наши лошади будут объезжены, — а потом украдет их. Ведь это же живой капитал!..
Я высказал свои предположения Джакобу, но тот усомнился.
— Слышал, что Смит теперь будто бы недалеко от Фриско. Знаешь, есть такой маленький город на берегу залива?
— Монтерей? — в раздумье пожал плечами Монте.
— Севернее от него, Верба-Буена, но, по-моему, он теперь переименован.
Мы по-прежнему вечерами беседовали у костра, иногда к нам присоединялись индейцы, чаще всех Алехандро, любивший поговорить. Будучи совсем маленьким, он ушел от кахьюллов и работал на восточном склоне гор, одно время помогал доктору, разъезжая с ним, когда того вызывали к больным.
Мы перенесли нашу стоянку поближе к загону, чтобы удобнее было охранять животных, давая им возможность привыкать к нам. После тщательного осмотра Джакоб пришел к выводу, что, кроме мулов, еще четыре-пять лошадей прежде работали на людей.
Отделив их от остальных, мы вывели животных из загона, и Монте предложил начать объезжать их.
Рамон нередко работал наравне с нами и был всегда немногословен. У него существовал собственный подход к приручению лошадей. Он выводил животное из загона, вел к свежей зеленой траве и оставлял там, привязывая веревкой к воткнутому в землю колышку. Его метод отнимал больше времени, но зато, когда он подзывал лошадь, та стремглав устремлялась на зов.
Три недели, объезжая лошадей, мы работали не покладая рук. Наши кахьюллы прекрасные наездники, но Франческо превзошел всех.
Как-то Рамон обратил внимание и на черного жеребца.
— Настоящий дьявол!
— Будь моя воля, я бы отпустил его или пристрелил, — не изменил Монте своего прежнего мнения. — Он слишком долго находился на свободе, был вожаком табуна... Посмотрите-ка на следы зубов и копыт на его шкуре! Он боец!
Сколько предостережений я уже слышал, но мне ничего не нужно было показывать. Все написано на этом гордом красавце, стать сквозила в каждом его движении!.. Он, конечно, хитер и выжидал свой час, чтобы вырваться и увести за собой табун. Иногда я рвал возле речки сочную зеленую траву и перебрасывал ее через забор загона. Его «приближенные» подходили и брали ее, но сам черный жеребец — никогда.
Когда ночью выпадала моя очередь дежурить, я подходил совсем близко к загону, чтобы иметь возможность рассмотреть лошадей получше. Они быстрее меня, в случае чего, чуяли беду, поэтому проще было любоваться животными, чем настороженно вглядываться в темные, таящие опасность кусты. Иногда я пытался заговорить с ними, обращаясь, конечно, к черному жеребцу, и, мне казалось, тот прекрасно понимал это.
Мне приходилось встречать людей, считавших лошадей неумными животными. Но, уверен, тупая лошадь могла принадлежать только тупому хозяину. А в дикой стране всадник и его лошадь нередко превращаются в единое целое. Хозяин беседует с ней, будто с другом, и лошадь внимательно слушает; и, хотя хозяин не всегда понимает ее, между ними существует невидимая связь.
Черный жеребец был диким и вольным всю свою жизнь, но иногда я сомневался в этом. Порой мне казалось, что он уже кому-то принадлежал, — может быть, в ранней юности.
Каждое утро мы отлавливали по нескольку лошадей и выпускали из загона: ведь в процессе обучения кое-кто из них начинал брыкаться и мог вывести из равновесия остальных. Монте Мак-Калла — первоклассный мастер своего дела. Алехандро тоже неплохо умел объезжать лошадей, ему часто приходилось этим заниматься, пока работал на врача. И каждый делал это по-своему.
Как-то вечером, поужинав, мы услышали приближающийся топот копыт. Джакоб остался возле огня, а я и Монте отправились к отдыхающим кахьюллам, которых скрывала темнота.
Через какое-то время послышался голос:
— Привет, лагерь! Не угостите ли кофейком?
— Подъезжай! — разрешил Джакоб. — Но, смотри, очень осторожно! Держи руки на свету!
При отблесках костра незнакомец оказался высоким и очень тощим, с воровато бегающими глазками. Под ним был темно-серый мерин, но, отметил я, позади седла не оказалось свернутого в рулон одеяла.
— Спешивайтесь и присаживайтесь к огню, — сдержанно пригласил Джакоб. — Остался кофе и немного еды, мы только что поужинали.
— Спасибо, великое спасибо! Я целый день в седле, устал и ужасно голоден.
Из темноты, сбоку от незнакомца, неожиданно появился Монте с ружьем в левой и с пистолетом в кобуре на поясе — возле правой. Так же неожиданно возникли Франческо и Алехандро. Остальные, мы знали, замерли невидимые, в темноте, ничем не выдавая своего присутствия. Диего, полагаю, оставался с лошадьми. Селмо тоже.
Незнакомец подошел к костру, осмотревшись быстрым взглядом. Вид мужчин, вышедших из темноты, заставил его заметно занервничать. Можно было поручиться, что он ведет им подсчет.
— Еду из Лос-Анджелеса, — начал он, хотя никто ничего не спрашивал, — вот... собираюсь в Колорадо.
— Ну, — заметил Монте, — с тех пор, как на севере нашли золото, многие едут туда.
— Золото там, где ты ищешь его, — беззаботно отметил незнакомец. — Полагаю, те, кто ищет золото, захотят есть. Поэтому думаю пригнать туда стадо коров. Не важно, нашел ты золото или нет, есть захочешь в любом случае.
Опять никто не ответил ему. Незнакомец выпил кофе, и, казалось, решил продолжать свой монолог, но как-то сразу изменил вдруг свое решение. Молчание становилось тягостным. Нехотя он все же заговорил снова.
— Видел вон там загон, — кивок в сторону загона. — Отлавливаете диких животных?
— Да, — сказал Джакоб. — Ловим и выбраковываем.
— Здесь тоже должно быть... золото. Парень, — кивок в мою сторону, — знает, где его искать.
— Как вы уже сказали, — поднял тяжелый взгляд Джакоб, — золото там, где ищешь его. Мы предположили: раз в этих краях в самое ближайшее время появятся много новых людей, всем понадобятся лошади.
— Индейцев не встречали? — наивно, будто ни о чем не догадываясь, спросил я. — Имею в виду мохавов или пиютов? Здесь очень беспокойно, когда они появляются в округе. Хотя... — в голосе моем появилось сомнение, — они не часто посещают эту сторону Техачапи.
Он оглянулся, будто увидел меня в первый раз.
— Почему же?
— Суеверия, — пояснил я. — Или то, что мы подразумеваем, говоря о них. Индейцы не любят духов оттуда, — я показал рукой на Техачапи. — Заколдованная страна!
— Ты не кажешься слишком-то испуганным, — вымолвил незнакомец презрительно.
— Нет! — подтвердил я, чем явно разочаровал его. — У нас свой маг. Он недалеко отсюда и действует своими чарами на наших врагов, кем бы они ни были.
— Не верю в такие вещи! — отрезал незваный гость.
— Я тоже не верил раньше!..
Явившийся из ночи человек был явным шпионом, теперь уже не оставалось сомнений на этот счет. И, хотя он собирался путешествовать довольно долго, у него почему-то не оказалось с собой одеяла. Лошадь не была в поту, а ведь он сообщил, что приехал издалека. Судя по тому, как лениво он ел, не верилось, что он пропустил хоть один прием пищи.
— Вернее, не верил раньше, — поправился я, — до тех пор, пока один человек, — тут я начал беззастенчиво врать, — не увел лошадь нашего мага. Похититель выскочил из-за дюн и бросился на него с пистолетом, а потом схватил лошадь мага, воспользовавшись его минутной растерянностью. Но маг не двинулся с места, только спросил наглеца: «Не был ли у тебя когда-нибудь сломан позвоночник? Я вижу тебя... с переломанным позвоночником».
Лицо конокрада исказила саркастическая улыбка, он ответил, что никогда не ломал спины. В этот момент маг поднял руку, и лошадь под вором встала на дыбы. Дальше, как вы понимаете, он тотчас оказался сброшенным на землю. Потом попытался подняться, но, весь покрывшись потом, закричал от боли. Маг подошел к своей лошади и легко взлетел в седло. Потом сказал конокраду, корчившемуся от боли на земле: "Ты говорил, что никогда не ломал спины? Ну, так получи же это!.. " И ускакал.
— Что же случилось дальше? — Внимание незнакомца теперь было приковано ко мне.
— Дальше? — Я пожал плечами. — Был август. Дело происходило в пустыне. Если вор родился под несчастной звездой, то пролежал Бог знает сколько дней. Если под счастливой — ему повезло, умер в первый же день...
Незнакомец суетливо переводил взгляд с одного лица на другое, но никто не улыбался.
— Наш маг — отличный парень, пока ты не сделал ему ничего дурного, — словно подвел итог Монте.
Алехандро незаметно приблизился к костру и пристроился справа от незнакомца.
— Ты не назвал нам своего имени, — тихо напомнил он.
— Да просто назовите... любое имя, — подсказал я. — Нам все равно какое... Для плиты.
— Что?! — Незнакомец вскочил словно ужаленный, но, остыв, снова опустился на землю. — Какой плиты?!
— А вдруг на нас сейчас нападут конокрады? — предположил я. — Мы можем... заподозрить вас; Или они подумают, что вы... один из нас? В конце концов... Вы можете оказаться в числе убитых. Так что назовите какое угодно имя. Для вашего надгробия. Стыдно хоронить человека, не оставив никакой надписи на его надгробном камне.
Гость поставил на землю чашку с недопитым кофе, неожиданно решил:
— Пожалуй, мне пора. Надо использовать ночное время, пока не слишком-то жарко... Понимаете?
Незнакомец осторожно поднялся, стал отряхивать брюки.
— Садитесь на лошадь, — посоветовал я, — и уезжайте. Когда увидите Флетчера, передайте ему, чтобы заходил в любое удобное для него время.
Глава 34
Позавтракав на рассвете, я прихватил с собой кусок хлеба и отправился в загон. Подойдя к воротам, протянул хлеб черному жеребцу. Он шарахнулся, мотая головой и дико вращая глазами, но я спокойно заговорил с ним и снова протянул хлеб.
Одна кобыла подошла ближе, понюхала мою руку, и я, отломив кусочек, предложил ей. Вероятно, она была одной из уже прирученных нами, но, как бы там ни было, хлеб она взяла.
Жеребец, казалось, заинтересовался действиями подруги, но продолжал осторожничать. Я опять ласково заговорил с ним, а он все еще держался поодаль; поэтому, оставив хлеб на перекладине вороту, я ушел, полагая, что его возьмет кобыла.
Джакоб стоял у костра с чашкой кофе в руках.
— Думаю, надо перегнать их, — сказал он. — Не нравится мне эта компания.
— Мне тоже, — согласился Монте. — По-моему, они что-то замышляли прошлой ночью. И, скорее всего, находились поблизости, готовые напасть в любую минуту. Сегодня, думаю, они попытку повторят.
— Мартин заметил что-то движущееся в темноте, да и лошади беспокоились. — Джакоб сделал глоток кофе, окидывая взглядом редкие дубы, росшие вблизи на склонах гор. — Может, это выдумки индейцев, но мне тоже не нравится это место. Или, может, это потому, что уже хочется вернуться назад? Никогда раньше не поверил бы, что мисс Нессельрод приучит меня думать о бизнесе, проделывать всякие махинации, заключать торговые сделки... — Он лукаво посмотрел на меня. — Если кто-нибудь сказал бы мне, что я стану законченным горожанином, ей-богу, пристрелил бы такого человека! Но ведь так оно и случилось!
Одна кобыла подошла ближе, понюхала мою руку, и я, отломив кусочек, предложил ей. Вероятно, она была одной из уже прирученных нами, но, как бы там ни было, хлеб она взяла.
Жеребец, казалось, заинтересовался действиями подруги, но продолжал осторожничать. Я опять ласково заговорил с ним, а он все еще держался поодаль; поэтому, оставив хлеб на перекладине вороту, я ушел, полагая, что его возьмет кобыла.
Джакоб стоял у костра с чашкой кофе в руках.
— Думаю, надо перегнать их, — сказал он. — Не нравится мне эта компания.
— Мне тоже, — согласился Монте. — По-моему, они что-то замышляли прошлой ночью. И, скорее всего, находились поблизости, готовые напасть в любую минуту. Сегодня, думаю, они попытку повторят.
— Мартин заметил что-то движущееся в темноте, да и лошади беспокоились. — Джакоб сделал глоток кофе, окидывая взглядом редкие дубы, росшие вблизи на склонах гор. — Может, это выдумки индейцев, но мне тоже не нравится это место. Или, может, это потому, что уже хочется вернуться назад? Никогда раньше не поверил бы, что мисс Нессельрод приучит меня думать о бизнесе, проделывать всякие махинации, заключать торговые сделки... — Он лукаво посмотрел на меня. — Если кто-нибудь сказал бы мне, что я стану законченным горожанином, ей-богу, пристрелил бы такого человека! Но ведь так оно и случилось!