Ламур Луис. Одинокие боги

   Фарлей поднял глаза на отца и в недоумении покачал головой. Мисс Нессельрод стояла молча, глядя на весело потрескивающий костер, а потом тоже взглянула на отца.
   — Он просто замечательный человек, не правда ли?
   — Он старый дьявол, — засмеялся отец. — Но, думаю, вы правы, — и замечательный человек. И вы стали его другом.
   — Сомневаюсь, что когда-нибудь снова доведется увидеть его.
   — Может быть, и так, но уверен, он вас никогда не забудет. Нельзя недооценивать людей. — Отец закашлялся. — Одни живут в горах и очень хорошо образованны, другие — нет, но они проницательны и очень практичны. Бездействие ума для них подобно смерти. Им не нужно образование, чтобы быть интеллигентными, и они, несомненно, проигрывают перед учеными в овладении той или иной наукой, в широте знаний, но у них острый ум, великолепная память, они быстро реагируют на все малейшие изменения, какой бы стороны жизни те ни касались.
   Каждый из них хоть однажды да оказывался в ситуации, когда нужно было проявить умение приспособляться, подвергался нападению индейцев или разбойников. Жизнь на лезвии бритвы отточила их разум, превратив в чудесный чуткий инструмент.
   Они не приобрели вредных привычек и не шли по проторенной колее. Каждый новый день у таких людей был не похож на предыдущий, но и каждый новый приносил, конечно, и новые проблемы... Вы никогда не увидите двух одинаковых охотников, ибо каждый из их породы — яркая индивидуальность. Что еще сказать об этих людях? Они интеллигенты в своих чувствах. Смит Деревянная Нога — из их числа. Мужчины, о которых он рассказывал, тоже прежде жили в горах, но по характеру они отличаются от Смита. Когда поток денег, который приносил пушной промысел, иссяк, эти люди не предались унынию и начали изыскивать иные возможности для обогащения, обнаружив их очень скоро в Лос-Анджелесе...
   Фарлей встал, пригладил волосы рукой.
   — Уже поздно. Завтра мы спустимся в настоящую пустыню.
   — Доброй ночи, джентльмены, — пожелала всем мисс Нессельрод и направилась к фургону.
   Когда она ушла, Фарлей, будто дожидаясь момента, когда все разойдутся и они останутся одни, поинтересовался у отца:
   — Как по-вашему, Зак, Смит не вернется?
   — Нет. — Отец помолчал. — Не правда ли, мистер Фарлей, довольно странно, что этот человек — джентльмен в своем роде? Но на вашем месте я тем не менее, конечно, позаботился бы о наблюдателе на эту ночь. Однако ставлю десять долларов против одного, что мы его больше не увидим.
   Отец пошел к своим сложенным в рулон одеялам.
   — Я очень устал, Ханни. Помоги мне снять сапоги, — попросил он, еле держась на ногах.

Глава 8

   Ночью я внезапно проснулся: что-то разбудило меня. Я прислушался. Все было тихо. Из-под фургона я мог наблюдать за медленно угасающими звездами на утреннем небе, похожем отсюда на далекое окно. Потом незаметно мысли мои обратились к дедушке, страшному старику из Калифорнии, который так ненавидел нас с отцом и которого я ни разу в жизни еще не видел. Я съежился под одеялом, желудок мой скрутило от страха.
   — Я, Иоханнес Верн, — начал я уговаривать себя, — никого не буду бояться...
   Повторяя снова и снова эти слова, я постепенно успокаивался, но заснуть так и не смог. Боясь потревожить лежащего рядом отца, я осторожно выбрался из-под одеяла и стоял один в темноте, неподалеку от фургона.
   Позади послышались шаги, и, обернувшись, я увидел Джакоба Финнея.
   — Не спится? — сочувственно спросил он.
   — Уже выспался, — ответил я. — Мне нравится быть здесь, в пустыне. Я уже полюбил эти ночи, полюбил эти звезды...
   — Я тоже, малыш. Как бы ни было жарко днем, ночи в пустыне всегда холодные. Время отдыха, — заметил Финней.
   — Иногда мне кажется, что здесь есть что-то, что зовет меня к себе, только никак не могу услышать, что именно.
   — Мне знакомо это ощущение. — Финней достал сигарету и закурил. — Некоторые не могут выносить эти края, а для таких, как ты да я, для тех, кто полюбил с первого взгляда эту неуютную сушь, нет на земле места лучше. Прямо какое-то волшебство!.. А?
   — Моя мама тоже любила пустыню.
   — Испанская девушка, да?
   — Да, сэр. Ее звали Консуэло.
   — Очень красивое имя! — Он загасил сигару. — Знал я одну испанку, там, в долине Сонора. У нас с ней была любовь, но потом произошла неприятность: я убил человека. Застрелил его. Мне пришлось бежать... Она, наверное, теперь уже давно замужем и думать обо мне забыла. — От волнения голос его перехватило, Финней закашлялся. — Хотя вспоминаю о ней иногда. Там, где она жила, на патио, был фонтан, обычно лунными ночами мы встречались около него. Иногда болтали о том о сем, но чаще просто молча сидели на скамеечке. Ее мать всегда была неподалеку, но нас это ничуть не заботило. Мы научились разговаривать и без слов...
   Я слышал, Иоханнес, о твоих родителях, — о том, как они бежали в пустыню и были там обвенчаны священником из Мехико. Не представляю, за что старик так ненавидел твоего отца. Скажи, он англичанин и протестант? А может быть, именно этого было вполне достаточно, чтобы вывести из себя старого испанца, гордившегося голубой кровью своего рода? Или потому, что отец твой был простым моряком? Все это довольно мерзко. Ты, может быть, и не знаешь, что после всех этих злоключений твой отец превратился в своего рода легенду?..
   Они снарядили за ними погоню. Четыре или пять банд охотились за твоим отцом, и он каждый раз ускользал от них. А твоим родителям помогли индейцы. Они спрятали молодых людей, потому что любили твоего отца. И было за что! Дело же обстояло так. Твой отец приобрел огромное стадо коров, надеясь разбогатеть. Чтобы старый дон с благосклонностью отнесся к предложению руки и сердца. Ну, а тут у индейцев случился голод, и Верн отдал им все свое стадо. Поэтому, когда твой дед погнался за беглецами, индейцы спрятали их, а чтобы навести на ложный след, показали некоторые укромные местечки, вроде этого, где теперь наша стоянка...
   Финней взглянул на небо.
   — Сворачивай-ка свою постель, малыш. Мы скоро тронемся, пока не наступила жара.
   Когда Джакоб ушел, я повернулся спиной к пустыне. Долгое время стоял тихо, внимательно прислушиваясь к ее таинственной жизни. К чему я прислушивался? Что надеялся уловить в ее тишине? Этого я и сам не мог бы себе объяснить. Позади вдруг раздавался шорох или начиналось какое-то непонятное движение. И это была жизнь, только очень далекая от меня. Я делал несколько шагов — и звуки тотчас замирали. Опять остановившись, я чувствовал вдруг, что меня охватывает ощущение чего-то странного, необычайного, даже пробирает странная дрожь, но вокруг опять — ни звука...
   Я оглянулся и увидел около нашего лагеря каких-то людей. Увидел, как Келсо быстро вскочил в седло. Финней торопливо заряжал ружье, а отец — сворачивал одеяла. Все это будничное казалось мне сейчас таким далеким, несовместимым с тем миром, в котором я только что пребывал. Но почему несовместимым — невозможно было понять.
   Я так и стоял в неопределенном ожидании, как вдруг заметил вдали, на песке, легкую тень, которой вроде бы неоткуда было взяться. И все же что-то там происходило, — что-то или кто-то отбрасывал эту злополучную тень!.. Но мне казалось, что вот-вот все должно было проясниться, я должен был понять...
   На стоянке около костра кто-то спросил обо мне, и я услышал, как отец ответил:
   — Он гуляет, не беспокойтесь, скоро вернется.
   Внезапно я понял, что не уверен в том, что вернусь, хотя этого и хотелось. Я опять посмотрел на тень, которая будто замерла на прежнем месте, как бы в ожидании — уж не меня ли?
   Резко повернувшись, слегка напуганный, я пошел к костру, борясь с желанием все же оглянуться, посмотреть еще раз на загадочную тень. Но... нет. Не сейчас. Не теперь.
   Навстречу мне шел отец:
   — Ханни? Все в порядке?
   — Да, папа.
   Он постоял рядом со мной, вспомнил:
   — Обычно мы с твоей мамой ходили гулять ночью по пустыне, любили ее в эти минуты еще и потому, что были тогда еще вместе и неразлучны.
   Много лет назад, до того, как здесь поселились индейцы, в этих местах жили другие люди. Какая судьба постигла их — не знаю: может быть, они умерли или их изгнали предки теперешних — индейцев. Как бы там ни было, но они отсюда ушли. Но иногда я не уверен, что их здесь нет. Мне кажется порою, что души их все еще витают где-то близко от этой земли, которую они так любили.
   Каждый народ имеет своих богов, своих духов, которым свито поклоняется. Может, их боги похожи на наших, только у индейцев другие легенды и другие представления о своих божествах. Бог, Ханни, может быть тогда только сильным, когда его почитают. Боги древних людей этой земли — одинокие боги.
   Наверное, они еще тут — в пустыне, в горах. Только их сила тает оттого, что никто уже больше не разжигает в их честь костров. Но они здесь, Ханни, здесь, и временами мне кажется, они знают и помнят меня.
   Это, понимаешь ли, моя собственная, может быть, глупая идея, но таким образом я выражаю этим одиноким богам свое почтение.
   Порою, идя через перевал в горах, можно видеть, Ханни, холмы из камней. Глупые люди их разбивают, разбрасывают, надеясь, что под ними скрываются сокровища. Что за нелепая мысль искать что-то в таких открытых всем ветрам местах!
   А ведь это старинный обычай древних людей: сооружать из камней такие вот холмы. Может быть, они символизировали бремя, которое несли древние. Но возможно, это было пусть скромное, но приношение богам дорог. Я никогда не разрушал эти холмы, даже сам подбрасывал туда камни. Таким вот своеобразным способом тоже как бы делал подношение этим одиноким божествам.
   Один человек как-то рассказывал мне: что-то подобное он встречал в Тибете, а некоторые из наших предков могли прийти и оттуда. Так или иначе, сын, но мне нравилось думать, что эти древние боги все еще живут здесь и, может быть, благодаря моим подношениям они стали менее одинокими...
   Когда я забрался в фургон, мисс Нессельрод и миссис Вебер уже готовились ко сну. Фразер прилег на своем месте, где спал обычно, и старался задремать. Флетчер тоже был тут и почему-то, пристально посмотрев на меня, тотчас раздраженно отвернулся. Я ему не нравился, но, по-моему, ему вряд ли вообще кто-нибудь был по душе.
   Отец зашел в фургон последним и присел около задней стенки. Все молчали. Мы медленно спускались по пологому склону.
   Солнце поднялось, и ночной прохлады как не бывало. Фразер поколебался и, смущенно извинившись, снял пальто. Мгновение спустя Флетчер поступил так же, расстегнув вдобавок и свой жилет.
   — Мы сейчас находимся ниже уровня моря, — неожиданно сообщил шотландец. — Это одно из самых сухих и жарких мест в Северной Америке. — Ему никто не ответил и, он, сморщившись, очевидно с досады, пояснил: — Именно здесь было когда-то дно древнего моря или озера.
   Отец, повернувшись, посмотрел на него.
   — Когда спустимся немного ниже, вы увидите вдоль гребней гор древнюю береговую линию. Там такое изобилие морских ракушек! Некоторые из них столь тонки, словно бумажный листок, их даже невозможно взять в руки, настолько они хрупкие.
   — Несомненно, это было много-много лет назад, — уточнила мисс Нессельрод с улыбкой.
   — Да, — согласился отец, — но индейцы помнят об этом: память поколений. Они говорят, что море наполнялось, по рассказам их предков, пять раз. Ходят легенды и об одном испанском судне, которое однажды шло по каналу в Калифорнии, и внезапно море исчезло, а когда корабль стал искать выход, оно вернулось и перекрыло канал. Судно попало в ловушку.
   — А что было потом? — полюбопытствовала миссис Вебер.
   — Всю команду убили индейцы, корабль куда-то унесло, потом он сгинул в песках... Вот и вся история. Как говорит та же легенда, корабль был нагружен сокровищами.
   — И кто-нибудь их нашел? — с интересом спросил Флетчер.
   — Да нет еще. По крайней мере, об этом не было никаких сообщений.
   — Я никак не могу понять одного: может быть, испанцы подумали, что Калифорния — это остров? — предположила мисс Нессельрод. — И надеялись выйти с другой стороны?
   — Вполне вероятно.
   — Сокровища, — пробурчал Флетчер. — Подумать только: целый корабль, нагруженный сокровищами!
   — Возможно, и так. — В голосе отца проскользнуло сомнение. — Но я мало в это верю. Там мог быть разве что жемчуг, поскольку они плыли из залива, где его добывают. Не думаю, чтобы, нагруженные сокровищами, они шли из Мехико.
   — А может быть, они их похитили и потом решили присвоить? — предположил Флетчер.
   — В любом случае, — сказал отец, — площадь поверхности, находившейся под водой, была очень велика. Это могло произойти где угодно — там, здесь...
   — Индейцы бетча наверняка знают это место, — уверенно возразил Флетчер. При этом он пристально посмотрел на отца. — Мне говорили, вы знаете многих из этого племени. Они могли бы порассказать вам...
   — Могли бы, — ответил отец. — Но у индейцев особое мышление: многое, что кажется важным нам, для них не имеет никакого значения. Кроме того, очевидно, они считали небезопасным для себя доверять белому человеку, открывать ему тайну, где они убили других белых людей.
   — Их можно было бы и припугнуть в случае чего, чтобы все-таки рассказали, — запоздало предложил Флетчер.
   Фразер с презрением посмотрел на него.
   — Кто-то говорил, что индейцев не так легко испугать.
   Жара становилась ощутимей с каждой минутой.
   — И будет еще жарче, — пообещал Фарлей. — Но я хочу, чтобы мы побыстрее добрались до гор. Когда доберемся до Айджыо Каленте, сможем там хорошенько отдохнуть. Если будет необходимо, задержимся на несколько дней. А эти места вы знаете? — обратился он к отцу.
   — Да. Знаю. И возможно, вы обнаружите тут несколько стоянок кахьюллов.
   — Никогда не думал бы, что с ними могут возникнуть какие-то проблемы, — удивился Фарлей.
   — Проблем не возникнет, если вы будете уважать индейцев и их обычаи.
   — Эти индейцы тоже помогали вам?
   — Да, случалось такое, в том числе из племени лузеносов и чемехавов.
   Разговоры смолкли. Было очень жарко, и я старался заснуть. Качаясь и поскрипывая, фургон катился по песку, спотыкаясь на камнях и скользя более легко вниз по откосам...
   После нескольких часов езды Фарлей остановил повозку и дал каждой лошади понемногу напиться. Услыша звук льющейся воды, Флетчер слегка приподнялся на локтях, спросил:
   — А как насчет воды для меня?
   — Прошу прощения, у нас не будет воды для людей, пока мы не пересечем пустыню, — отрезал Фарлей, и Флетчер ворча улегся на свое место, но Фарлей проигнорировал его недовольство; Фразер же, поджав свои острые колени, как всегда, пытался на ходу что-то записывать. Миссис Вебер прикладывала к носу тонкий носовой платок. Мисс Нессельрод, непринужденно откинув назад голову, закрыла глаза. Все молчали, разморенные жарой, никому не хотелось произнести и слова.
   — Пекло! — вдруг вырвалось у Флетчера. — Просто жаровня какая-то немыслимая!
   Миссис Вебер сняла шляпу и обмахивалась ею. Ее волосы, разделенные на прямой пробор, были гладко зачесаны и закручены на ушах в пучки. Больше, чем когда-либо, подумалось мне, она была похожа сейчас на уставшего бульдога.
   Мисс Нессельрод открыла глаза и посмотрела на Фарлея, восседавшего на козлах. Никогда раньше я не замечал, какие у нее огромные глаза. Поймав на себе мой взгляд, она заговорщически посмотрела в мою сторону и с совершенно невозмутимым лицом подмигнула.
   Я чуть не подскочил от удивления. Это явилось неожиданностью: никогда прежде я не видел, чтобы леди так озорно подмигивала, хотя отец делал это довольно часто. Стало так смешно, ведь она подмигнула с таким серьезным лицом, что я прыснул, скорчив рожицу. Мисс Нессельрод в ответ снова улыбнулась мне и закрыла глаза. Нет, она определенно нравилась мне все больше!
   Внутри фургона было уже темно, когда отец встал со своего места. Я тоже проснулся, хотя остальные еще спали. Финней правил упряжкой, а Фарлей сидел позади него закрыв глаза.
   — Мы подъезжаем к Родникам Индейцев, — возвестил Джакоб через плечо. — В этих местах начинаются ключи, но теперь уровень воды упал. Поэтому нужно спуститься немного вниз, чтобы добыть ее.
   Снова стало холоднее. И казалось невероятным, что совсем недавно мы изнемогали от жары. Миссис Вебер нацепила свою шляпу, а Фразер и Флетчер даже облачились в пальто. Но перед этим я мельком заметил в кармане жилета Флетчера небольшой револьвер. Позже, во время стоянки, когда мы остались одни, я рассказал об этом отцу.
   — Молодец! — похвалил он меня. — Ты наблюдателен. Это очень важно.
   — Он был у него с левой стороны, — продолжал я, — и дуло направлено влево.
   — О! — воскликнул отец и немного помолчал. — Это интересно! Дуло направлено влево? Я этого не заметил.

Глава 9

   В полночь мы добрались до Родников Индейцев. Отец вышел из фургона, ступил на землю: его покачивало.
   — Мистер? — подскочил Келсо. — С вами все в порядке?
   — Да, да, благодарю. Всего лишь легкое недомогание. Сколько мы здесь простоим?
   — Мы только поменяем лошадей, наши уже выдохлись, и Фарлей для перехода через перевал хочет заменить их новой упряжкой.
   Келсо вглядывался в темноту.
   — Индейцы дали этим родникам собственное название. Возможно, Верн, вы знаете об этом. Чтобы достать воду, приходится спускаться вниз, но вода здесь хорошая и холодная.
   — Я бы, наверное, сделал несколько глотков, да и мой сын тоже.
   Наступила непродолжительная пауза, Келсо снял шляпу, вытер лоб.
   — Легкие беспокоят? — вежливо осведомился он.
   — Да, хотя я и стал меньше кашлять с тех пор, как мы спустились в пустыню.
   — Почему бы вам не задержаться в Айджью Каленте на несколько дней? Говорят, горячий и сухой воздух очень полезен для легких.
   — Я не располагаю таким временем и должен отвезти сына к его деду в Лос-Анджелес. — Келсо понимающе промолчал и, сделав несколько шагов от фургона, растворился в ночи. Отец положил руку мне на плечо. — Ханни, видишь ту большую пальму? Индейцы рассказывают, что это — один из их мудрецов: состарившись, тот превратил себя в пальму, чтобы продолжать служить людям.
   — Как же это ему удалось?
   — Пожелал — и все тут! Он встал однажды очень прямо, приказал себе превратиться в дерево, и началось это медленное преображение... Пока он окончательно не стал пальмой.
   — Ты веришь этому, папа?
   — Признаюсь, никогда не видел сам, как это происходит. Поэтому мой разум подсказывает, что такого быть не может, но ведь одному Богу подвластно судить о том, что человек знает, а я простой смертный, мне многое неизвестно.
   Индейцы, я тебе не раз говорил, совсем не похожи на нас. У них другая вера и другие причины для веры. Никогда не следует спорить с тем, что говорят индейцы; надо лишь уметь слушать и запоминать, делая собственные выводы.
   Отец посмотрел на небольшой домик, из окна и открытой двери которого струился свет.
   — Оставайся в фургоне, Ханни. Через минуту я вернусь.
   Из фургона никто еще не вышел. Все спали или только просыпались. Келсо и отец, наверное, позабыли про обещанную воду, а мне так хотелось пить.
   Человек, который увел менять лошадей, еще не вернулся с новой упряжкой. Я соскочил на землю и, подойдя к тому месту, где начинались родники, посмотрел с откоса вниз: там, далеко, я увидел манящий блеск воды.
   Осторожно сделал шаг, другой, спускаясь все ниже, и в конце концов оказался на клочке земли рядом с водой. Я посмотрел вверх: был виден только квадрат неба и две звездочки на нем. Оглянувшись, стараясь привыкнуть к темноте, я заметил невдалеке тыквенный бочонок, взял его и погрузил в воду.
   Зачерпнув холодной воды, я пил ее и пил. Никогда еще она не казалась мне такой вкусной. Я еще раз погрузил бочонок и только потом почувствовал, что кто-то наблюдает за мной. И поднял глаза.
   Это был старый-престарый индеец в широкой домотканой рубахе. Его жидкие седые волосы, спускавшиеся до плеч, были перевязаны ленточкой. На шейном шнурке висел треугольник из синего камня с какими-то знаками.
   — О! Извините, сэр! Сразу и не заметил вас, — сказал я и, зачерпнув воды, протянул бочонок индейцу. Тот молча смотрел на меня. Услышав сверху голос отца, я заторопился, поставил бочонок на землю. — Прошу прощения, сэр, пожалуйста, извините меня, — бросил я через плечо уходя.
   Отец стоял позади фургона и, заслышав мои шаги, оглянулся.
   — Ты заставил меня поволноваться Ханни. Я боялся, что ты заблудишься.
   — Я ходил пить.
   Когда фургон уже тронулся, я сказал отцу:
   — Знаешь, мне встретился индеец.
   Флетчер так и подскочил от удивления:
   — Не может быть! Мне говорили, что индейцы больше не ходят к роднику, тем более в темноте!
   — Он был очень старый, на шее у него висел синий камень.
   — Бирюза, — пояснил отец и, посмотрев на меня, добавил: — Бирюза — это такой камень. Индейцы ценят его больше, чем золото.
   Финней правил новой упряжкой лошадей, которые бежали очень резво. Фарлей забрался в фургон и удобно устроился на свернутых в рулон одеялах.
   — Следующая остановка на Айджыо Каленте. Вы, кажется, бывали там раньше, Верн? — Он поглядел на отца.
   — Довелось несколько раз. Оттуда прямая дорога до Сан-Джакинто. Англичане называют это место Пальмовые Ключи. Там никто не живет, кроме двух-трех белых и нескольких индейцев кахьюллов. Предполагаю, что получу там кое-какие вести.
   Увидев, что отец прислонился спиной к чемоданам и узлам, сложенным в углу фургона, я последовал его примеру: сказывалась усталость от неспокойного сна, постоянная тряска в дороге. И мне теперь хотелось одного: остановиться наконец где-нибудь и долго-долго оставаться на одном месте.
   Лежа в темноте с открытыми глазами, я думал о затерявшемся в песках корабле, пойманном морем в ловушку. И конечно, что греха таить, я мечтал найти этот корабль и разыскать эти затонувшие сокровища... Или жемчуг. Или в крайнем случае бирюзу, которую носил на шее старый индеец.
   Лошади бежали рысью. Скоро мы доедем до Айджью Каленте, а там и до Лос-Анджелеса уже недалеко. Сколько еще будет, интересно, остановок? Пять, шесть или дюжина? Этого я не знал. Фургон продолжал катиться в ночи, отец, едва задремав, приподнялся вдруг, достал револьвер и пододвинул к себе, подложив под руку. Потом принес ружье и тоже положил рядом.
   Нас ожидают неприятности, екнуло у меня в груди.
   Прошло немало времени, прежде чем фургон наконец остановился. Как все последнее время, сон мой был зыбким, некрепким: я просыпался, и снова засыпал, и снова просыпался. Посмотрев вперед, увидел неподалеку от дороги домик с освещенным окном и открытой дверью, из которой вышел человек, заспешив к фургону.
   Отец уже спустился на землю, когда подошел незнакомец.
   — Верн? Ты ли это? Вот так встреча! — воскликнул подошедший.
   — Привет, Питер! Давненько мы не виделись с тобой!
   — Давай-ка пойдем ко мне и выпьем кофе, — пригласил мужчина. Ростом примерно с отца, он, в отличие от него, носил усы и бороду. — Это твой сын? — посмотрев на меня, спросил он.
   — Иоханнес, познакомься, это Питер Буркин, мой старый друг.
   — Нам надо поговорить, Зак. Серьезно поговорить! Пойдем-ка в дом или, если нет времени, отойдем в сторонку.
   — Да, у нас мало времени, Питер. Мы только что останавливались, чтобы поменять лошадей. Фарлей хочет поскорее добраться до Лос-Анджелеса, — объяснил отец.
   — Нет, Зак, — решительно запротестовал Буркин. — Поверь своему старому другу: ты не можешь ехать дальше. Как только появишься в Лос-Анджелесе, он убьет и тебя, и твоего сына.
   — Да что ты такое говоришь, Питер?!
   — Они уже поджидают тебя, Зак. Это точно!

Глава 10

   И все же отец заглянул в дом Питера. Я последовал за мужчинами. Дом оказался небольшой придорожной лавкой с баром и тремя стульями с одной стороны стола. На противоположной лавке громоздились жестяные бидоны, коробки с провиантом и еще какие-то тюки. Позади стойки бара сверкали яркими этикетками несколько бутылок.
   Отец тут же, едва войдя, опустился на стул. Ужаснее, чем выглядел он сейчас, мне никогда не приходилось видеть его: лицо стало серым, глаза провалились, под ними черные полукружья.
   — Питер, я должен поговорить с ними, все им объяснить. У моего сына, кроме деда, нет никаких родственников, и мальчику нужен дом.
   — Ты не понимаешь, что ли, Зак? Они убеждены, что твой брак с Консуэло стал бесчестьем рода, а твой сын — свидетельством этого позора. Поэтому они и хотят с тобой разделаться.
   — Я не боюсь смерти и приму ее. Если они покончат со мной, что ж, Питер, это только положит конец моим мучениям. Но Иоханнесу нужен дом...
   Буркин отошел и тотчас вернулся с чашками и полным кофейником. Я сидел на скамье около стены, сбоку от отца, и он мне был виден в профиль: даже за последний час он разительно изменился к худшему.
   Его вид просто пугал меня. Отец выглядел таким несчастным, измученным и поникшим, что сердце мое не могло не обливаться кровью. Когда же он повернулся ко мне, я был поражен, с каким отчаянием смотрели его потухшие глаза.
   — Боже мой! Питер, что же делать? У малыша нет дома. И я проделал весь этот путь с безумной надеждой, что они возьмут мальчика к себе. Я слышал, калифорнийцы очень любят своих детей, и надеялся... Питер, нам некуда идти! Совсем некуда! Когда я последний раз был у врача, он дал мне сроку не более четырех — пяти месяцев, а было это три месяца назад.