Лайл Гэвин. Венера с пистолетом

   – Синьорина, разве нет анализов, которые помогли бы разобраться? – спросила донна Маргарита.
   – Я могу получить только доказательства возраста картины, но я совершенно уверена, что это шестнадцатый век. Современный копировщик не сделал бы подобной ошибки с пистолетом. Остальные анализы могут только показать, возможны или нет те или иные вещи, события, факты в отношении художника и картины. Этот пистолет и есть прекрасное свидетельство, лучше, чем любой другой тест.
   – Полагаю, мистер Кемп прав, – буркнул Карлос.
   – О, Господи Боже мой, – взорвался я, – я сэкономил вам три миллиона долларов, и это все, что я получил? Проклятые крохоборы! В конце концов, в этом городе есть музей оружия – идите и получите там дополнительную информацию.
   – Синьор Кемп нам очень помог, – успокаивающе протянула донна Маргарита. – Мы искренне благодарны вам, мистер Кемп. Но, сеньорита, если это не Джорджоне, кто же это?
   – Тициан или Себастьяно, Нет, Себастьяно никогда так хорошо не писал. По-видимому, это ранний Тициан, когда тот был еще под влиянием Джорджоне. – Она встала и подошла к картине. – И все-таки она хороша – несомненно, это великая картина. Как Тициана, я бы оценила ее в два миллиона долларов. Не больше. Если продадут за столько – покупайте.
   Донна Маргарита с Карлосом переглянулись, и Карлос сказал:
   – Хорошо. Я выставлю ее на аукцион. Мы посмотрим, что они скажут.
   Он кивнул двоим парням и они, прикончив сливовицу одним глотком, направились к выходу.
   Донна Маргарита поплотнее натянула свою леопардовую шубку:
   – Сеньорита, тогда мы оставим картину здесь до завтра. Большое спасибо, и мне жаль, что так получилось. До свидания, мистер Кемп.
   – До свидания, – пробормотал я.
   – Я забегу завтра, когда стемнеет, – сказал Карлос, – не хочу, чтобы меня видели.
   – Вы купили мне сигары? – спросил я.
   Карлос пошарил в кармане и передал мне пачку. Я не знал, что это за сигары, но размер был мой и похоже, они были сделаны из табака.
   – Они стоят шестнадцать шиллингов.
   – Вычтите из того миллиона, что я вам сэкономил.
   Донна Маргарита резко окликнула:
   – Карлос!
   Он поспешил вслед за ней, я пошел их проводить.

33

   Когда я вернулся, Элизабет все еще мрачно разглядывала Венеру. Я налил себе еще виски, а потом, вспомнив о своих манерах, предложил Элизабет:
   – Не лучше ли вам чего-нибудь выпить?
   – Пожалуй, я бы выпила. Виски с содовой, пожалуйста, сказала она, продолжая смотреть на картину.
   Я принес, она сразу хватила большой глоток. Потом мы долго стояли рядом, пили и смотрели на полотно.
   Наконец я произнес:
   – Она все равно чертовски хороша.
   Элизабет медленно кивнула:
   – Если бы только она была его…
   – Вы все еще думаете, что это может быть его картина?
   – Я бы сказала, что к тому времени, как Тициан стал настолько хорош, он бы не стал писать такую картину. У него было больше действия, больше динамики. Но… – она беспомощно пожала плечами.
   – Смешное дело с этим пистолетом, – сказал я потягивая виски. – Полагаю, можно пойти в ближайший магазин игрушек и купить что-нибудь, что гораздо проще с виду, а работает намного лучше, чем любой колесный затвор. Просто пара пружин и крючок… но понадобилось еще семьдесят лет, чтобы это придумать. Обратите внимание на эту деталь: вертящийся затвор. Цепь и колесо, и свернутая в кольцо пружина, и U-образная пружина… Обратите внимание, это не настоящий колесный затвор. Это скорее некая машина, начинающая стрельбу, нахлобученная на бок вращающегося фитильного замка.
   – Да? – безучастно отозвалась она.
   – Да, ни один замок подобного типа не сохранился. Честно говоря, я не думаю, что пистолет вроде этого когда-то существовал. Он бы не смог толком работать. Искры бы летели повсюду. Но я знаю этот затвор. Я видел его чертеж.
   Похоже, она немного заинтересовалась.
   – Вы когда-нибудь слышали о Codice Atlantico? «Кодекс Атлантикус»? Старик Леонардо да Винчи. Вы можете об этом не знать, потому что это не искусство. Это куча планов, чертежей и тому подобного, для военных машин, которые он строил герцогу Миланскому. Затвор был на этих чертежах.
   Ее голос осел до шепота:
   – К какому году он относится?
   – 1485.
   Очень медленно она произнесла:
   – Двадцать пять лет. Двадцать пять лет до смерти Джорджоне.
   – Верно. Может быть, кто-нибудь и сделал подобный пистолет, но я сильно сомневаюсь. Скорее всего, Джорджоне видел сам чертеж. Мог заинтересоваться им, даже скопировать. Вряд ли он знал, что это неудачная модель.
   Элизабет внезапно вспылила:
   – И ты все это время знал об этом? И продолжал доказывать, что это не Джорджоне! Почему ты не сказал нам?
   – Да? А те два венгерских мужика, которые не понимают по-английски? Черта с два они не понимают!
   Мой собственный голос звучал громко и четко:
   – Зачем же задирать эту проклятую цену до трех миллионов?
   Эхо долго гуляло по комнатам. А потом она спокойно сказала:
   – Да, прости. Я была немножко… Но почему венгры этого не знают?
   – Потому что они не так чертовски сильны в искусстве, как ты, и не в старом оружии, как я. Только тебе следует научиться доверять собственному мнению немного больше.
   – Ты – ублюдок.
   – Только моя старая мама меня так называла, и не слышала ни слова против.
   Она ухмыльнулась:
   – Но ты хорош! Знаешь куда больше, чем делаешь вид. И в искусстве тоже, я думаю.
   – Брось.
   Она снова усмехнулась, затем опять повернулась к картине, распевая:
   – Мы нашли Джорджоне, мы нашли Джорджоне…
   Я обнял ее за плечи.
   – Ты это нашла, милая.
   Она обняла меня за талию и пропела:
   – Мы нашли Джорджоне, мы нашли…
   И тут вдруг мы стали целоваться, исступленно и счастливо, потом танцевали вокруг картины, потом снова целовались, постепенно уже всерьез.
   А потом она, держа меня на расстоянии вытянутой руки, задохнувшись сказала:
   – Берт – но это уже всерьез!?
   – Похоже…
   – Да… – казалось, она успокаивает свои чувства, – я думаю, да.
   – Может ты должна сначала отправить меня на спектрограмму и рентген?
   – Что? – и она засмеялась. – У меня всегда так, звучит очень академично?
   Я снова притянул ее к себе. Она постаралась положить голову мне на плечо. У нее ничего не вышло, и никогда этого со мной не получится из-за моего небольшого роста. Но ее волосы были у моих глаз, и они были фантастически мягкими и прекрасными. А ее тело рядом с моим так дышало жизнью…
   Она сказала:
   – Кажется, мне лучше выпить.
   Я занялся выпивку, но потом бросил:
   – Не надо, если только ты иначе не можешь. Я не хочу, чтобы ты была пьяная.
   – Я не хочу пьянеть, – негодующе заявила она, – я просто хочу выпить.
   – А как насчет вина? Должно быть, оно уже остыло?
   – Подходящая идея.
   Я пошел за вином, мне пришлось повозиться, чтобы вытащить пробку, и потом я смог найти только один фужер. Потому себе я плеснул в стакан для виски.
   Когда я вернулся в гостиную, Элизабет там не было. Черт, я не слышал, чтобы хлопала входная дверь. Может она закрылась в своей ванне, или еще где-нибудь?
   Дверь в ее спальню была открыта, там было темно, свет проникал только из прихожей.
   Она спокойно сказала:
   – Ты забыл вино.
   – Нет, принес, – но я не двинулся с места, просто стоял и смотрел на нее. Она замерла у большой кровати. Темный воздух между нами начал медленно вибрировать, как радиоволны.
   – Берт, у нас любовь?
   – Может быть. Так много времени прошло с тех пор…
   – Берт, я не очень хороша… в этом…
   – Не надо, здесь нет правил, здесь только мы.
   Я пошел к ней.
   Свет из прихожей веером рассыпался по потолку длинными тонкими клиньями. Как трассирующий огонь с закрытых позиций. Или ломтики тех круглых диаграмм, которые показывают, как правительство тратит каждый процент ваших налогов, или хотя бы дают понять, что правительство знает, как его тратит.
   Когда я не мог ни о чем больше думать, я спокойно спросил:
   – Элизабет?
   – Может, тебе лучше называть меня Лиз? – сонно спросила она.
   – Лиз, – попробовал я. Хотя не был уверен. Может быть, я когда-нибудь сменю его на Бетти, или Бесс. Добрая королева Бесс. Когда она царствовала? В конце шестнадцатого века. Когда изобрели кремневой замок. Ренессанс, Англия.
   Мои мысли проплыли, как дым, и вернулись к исходному пункту.
   – Лиз…Мы же не сказали им, что это Джорджоне.
   – Здесь нет телефона.
   – Это хорошо, верно? Ладно, я смогу завтра выйти и позвонить.
   – Карлос сказал, чтобы мы оставались дома.
   – К черту Карлоса.
   Она приглушенно хихикнула.
   – Нет, давай останемся дома. Мне нравится быть дома с тобой. Пусть это станет большим сюрпризом для Карлоса, когда он вернется.
   – Да… – мои мысли все еще лениво плавали по потолку, во всяком случае, если он станет торговаться за два миллиона, то лучше ему не знать, что она стоит три.
   Элизабет подняла голову.
   – О, Господи! Может лучше все-таки сказать ему?
   – Остынь. Они старались обмануть нас, не так ли? Я имею в виду то, что они хотели продать ее нелегально. Думаю, будь они готовы продать нормально, отправили бы ее в Лондон.
   – Наверное… Ты очень часто говоришь «я имею в виду», почему?
   – Что? Правда? Я имею в виду… Я полагаю, да, немного.
   Она снова хихикнула.
   – Я не возражаю. Мне это нравится. Мне все в тебе нравится.
   Мы немного помолчали, а потом она спросила:
   – Почему я, Берт?
   Я снова глядел в потолок.
   – Не знаю, как-то так получилось. Ты все делаешь с душой. Я имею в виду картины, особенно хорошие картины, а как ты сердишься, когда речь идет о подделке… Я подумал, что тоже смогу когда-нибудь так относиться к искусству, но пока не могу, нет, правда. Ты должна быть очень стойкой.
   – Что?
   – Ты прочнее, чем думаешь. Люди, живущие с верой, все таковы.
   – Это не такая уж редкость.
   – В моем кругу – редкость, – и когда она не ответила, я спросил: – А почему тогда я, раз уж мы заговорили об этом?
   Она снова хмыкнула, а потом легла на спину.
   – Я думаю… Ты умеешь побеждать, умеешь доводить дело до конца. Потом, ты думаешь о коммерческой стороне дела. А это редко встречается в моем кругу.
   – Два совсем разных круга, очень интересно.
   – Но это действительно так. Как ты вообще заинтересовался искусством?
   – Звучит глупо, но это случилось в армии. После демобилизации я даже ходил шесть месяцев в художественную школу. Но рисовать не стал. У меня не совсем получалось.
   – Ты долго смотришь на картины. Тебе нравится просто смотреть?
   – Полагаю, что не так долго, во всяком случае дольше, чем я бы хотел.
   – Тебе нравится владеть вещами, верно? Если ты не можешь ими владеть, то они тебе не очень интересны.
   Эта мысль была мне неприятна и немного раздражала. Я попытался себя защитить.
   – Ну и что? Я – бизнесмен. Это значит – покупать и продавать.
   – Ладно, ладно, – примирительно шепнула она. – Могу поклясться, что ты к тому же очень хороший бизнесмен.
   Она повернулась, и я почувствовал ее дыхание на своем плече. Но я уже не хотел спать. Я потянулся за сигарами, но они остались в гостиной. И вот лежишь и думаешь, действительно ли ты хочешь курить, и чем больше думаешь… Я встал и пошел в гостиную, нашел пачку и закурил.
   А потом я стоял и смотрел на картину. У меня никогда не было и не могло быть картин. Постепенно покой того давнего итальянского дня завладел мной, как тепло огня, и я начал успокаиваться.
   Когда-то действительно я мог просто стоять и смотреть. Это было очень давно, в Париже, в 1944 году. Я впервые попал в галерею искусств. И попался на удочку, захотел пойти в художественную школу. Но я служил в армии, и не мог делать то, что вздумается. Теперь, черт, у меня кое-что есть. Так может быть хватит слишком переживать из-за того, что тебе никогда не иметь…
   Я смял сигару и пошел назад. Но покой картины по-прежнему оставался со мной, как голос, который я никогда больше не услышу, но и никогда не забуду.
   Лиз мирно спала, как любая Венера. Я тихонько пристроился рядом, она протянула руку, коснулась моего лица и по-кошачьи замурлыкала. Я усмехнулся в потемках, а потом лежал, и мои мысли блуждали в спокойном летнем полдне.

34

   Я проснулся около одиннадцати и на мгновенье почувствовал грусть. Мне показалось, что все это сон, и я никогда не смогу в него вернуться.
   Лиз ушла, я лежал и злился на нее. Потом заставил себя подняться и украдкой заглянул в большой гардероб. Там висели вещи Элизабет, но вдали у стенки висел старый плащ, лежала пара шлепанцев и халат из какой-то красной искусственной ткани. Видимо, вещи капитана Паркера. Халат, похоже, ничем не пах, потому я надел его и шлепанцы. Я не вожу с собой подобных вещей, просто потому, что не ношу их, но сегодня утром они были вполне уместны.
   Лиз была на кухне, листала одну из книг Паркера – труд Беренсона по итальянскому ренессансу – и прихлебывала кофе.
   Она улыбнулась мне, а потом, черт побери, покраснела.
   – Эй, привет. – Я подошел ее поцеловать.
   – Ты не побрился, – она коснулась рукой моей щеки, – смешно, но мне хочется знать о тебе все, малейшие детали. Это так важно…
   – А как насчет такой маленькой детали, как кофе?
   – Извини, – она налила мне чашку. – Я даже не помню, пьешь ты его с сахаром или нет.
   – Да.
   Я подсел к столу и принялся за кофе.
   – Мы поженимся? Или нет?
   – Господи, – я пролил кофе на блюдце. – Я не… Я имею в виду, ты хочешь?
   – Не знаю, но странным мне это не кажется. А ты хочешь?
   Я подумал о своей квартире в Лондоне; немного похоже на паркеровскую, но меньше, холоднее, грязнее. Узкая грязная мастерская. Пыльные шкафы, полные старых, бесполезных пистолетов.
   – У меня не много денег. Ты богата?
   – Вряд ли. Есть немного, но это все, на что можно рассчитывать.
   – Мы будем чертовски бедны.
   На этом все кончилось, ночь прошла. Настроение было нарушено и ни один из нас не был достаточно опытен, чтобы его воскресить. Во всяком случае, не сразу. Мы храбро улыбнулись друг другу, я быстро покончил с кофе и пошел бриться и одеваться.
   Когда я вернулся, возле Элизабет стоял ряд банок с консервами и что-то еще – словом, вся еда, что там была, выставленная на осмотр.
   – Ты хочешь перекусить, или любишь поздние завтраки?
   – Нет, я бы что-нибудь съел.
   – Ну, тогда выбирай.
   – Да все, что тебе понравится. – Теперь мы были сверхвежливы, не желая сделать ошибку или обидеть друг друга. – Черт, давай яйца, только как-нибудь их приготовь.
   – Ладно. Я сварю еще кофе.
   Я отправился в гостиную, включил второй нагреватель электрокамина и сказал доброе утро миллиону фунтов стерлингов Венеры и ее абсурдному, загадочному пистолету. Я имею в виду, что это безумие – ты рисуешь картину, такую прекрасную и простую, а в это время кто-то другой, столь же яркий и хороший художник – вы только об этом подумайте – изобретает что-то малопроизводительное и сверхсложное, типа колесного затвора. Она не могла держать мой «Вогдон», или даже однозарядный «кольт». Все-таки, я полагаю, чтобы изобрести что-то поистине простое, нужно время.
   Но, Бог мой, она все равно была восхитительна.
   Я подошел к высоким окнам и уставился невидящим взглядом на улицу. В поле зрения были только другие высокие окна за ставнями через двор. Вторая галерея над нами закрывала часть неба и поглощала весь свет. Большую часть года Паркер жил в потемках, как Фаджи. На балюстраде нашей галереи лежал тонкий слой снега. Содрогнувшись от холода, я вернулся к камину.
   Вошла Лиз с кофе, и я сказал:
   – Знаешь, ты никогда не видела эту картину при дневном свете.
   – Нет. После ленча мы возьмем ее подышать свежим воздухом. Если снова не пойдет снег. А что, если я сделаю омлет на тосте?
   – Прекрасно.
   Когда она ушла, я налил себе кофе, а затем плеснул в него виски. Черт, был уже почти полдень. Я снова начал вышагивать по комнате, разглядывая вещи, просто так, чтобы чем-то заняться.
   Мы ели на кухне. Омлет немножко походил на подошву, тост тонковат, а Лиз слишком много извинялась. Я попросил ее помолчать и передать мне соль и перец.
   – Я не могу их найти.
   – Вот черт!
   Она внезапно взорвалась.
   – Я ничего не могу найти, кроме мешка с мукой. Я тебе готовлю первый раз в жизни и вот… такая незадача. – Она замолчала и села, уставившись в свою тарелку. По щекам покатились слезы.
   Я встал и обнял ее за плечи.
   – Все хорошо, милая. Ты не виновата, это все чертов капитан Паркер.
   Я взял блюдце и швырнул его в угол, оно разлетелось с приятным звонким треском.
   – Месть. Проучим этого типа.
   Она засмеялась сквозь слезы, потом подняла лицо, и я поцеловал ее. Через некоторое время я вернулся к своему омлету, ставшему вдобавок ко всему еще и холодным.
   Закончив с завтраком, я закурил сигару. К сожалению, со вчерашнего дня она не стала лучше.
   – Интересно, что за тип этот Паркер.
   Она задумалась.
   – Холостяк. Бывший военный. Есть немного. Вероятно, снял квартиру ненадолго, потому не стал ее обживать.
   – Да, но если он так гордится тем, что когда-то был армейским капитаном, почему нет никаких сувениров на стенах? Полковых фотографий, или гербов, или каких-нибудь других побрякушек?
   Элизабет взялась убирать посуду.
   – Вероятно, он был в корпусе походных кухонь, или как это там называется? Разве не подобные солдаты, никогда не бывшие в бою, больше всех гордятся своими подвигами?
   – Да, может быть. Но он не был в тыловом подразделении, и уж не при кухне.
   – Но тогда, быть может, все его сувениры остались в родительском доме в Англии. И он не хочет разрушать коллекцию, чтобы привезти несколько штук на новое место на несколько месяцев.
   – Я об этом не подумал.
   Я подошел к Элизабет и помог ей мыть посуду. Да, я, Берт Кемп.
   Чуть позже мы перекочевали в гостиную. Я налил себе виски с содовой.
   – Он знает толк в хорошем иски. Но не в цене. Оно куплено в магазине.
   – А где же еще?
   – Большинство иностранцев в Вене пользуются привилегиями. Они ходят в беспошлинный магазин при союзном штабе. Там легко завести знакомство и купить по дешевке виски, английские сигареты и прочее. Я имею в виду, будь я здесь неделю, отоваривался бы только там.
   Лиз кивнула, поглядывая в окно.
   – Ты поможешь мне вынести картину наружу?
   – Конечно.
   Я пробежал пальцами по корешкам книг.
   – Чем, собственно, интересуется капитан Паркер? Какое у него хобби?
   – Не знаю. А в чем дело? Мы с ним вряд ли когда-нибудь встретимся.
   – Просто любопытно. Пытаюсь понять, что он за человек, но у меня ничего не получается.
   Она пожала плечами, а потом улыбнулась.
   – Хорошо, давай попробуем. Он из хорошей английской семьи, предположим Паркеры из Гайд-Парка. Прослужил лет двадцать в Индии.
   – Двадцать лет – и не продвинулся выше капитана?
   – А, ты забываешь ту несчастную связь с женой полковника. Дело было замято, ради чести старого славного полка. Но это помешало его продвижению по службе. В коне концов он ушел в отставку.
   Я усмехнулся. Элизабет прекрасно изобразила некоего лондонского маклера, который никогда не позволял вам забыть, что у него позади славная война в славном бравом полку.
   – Почему же он тогда не любит соль и перец?
   – Он подхватил редкую восточную болезнь. Даже две. Соль хватает его за печень, а перец за почки. Но он все еще дамский угодник.
   – Двуспальная кровать, да?
   – И те две бутылки вина, помнишь? И потом, после стольких лет в армии, он старается наверстать упущенное чтением по великому искусству. Но истинная страсть его по-прежнему пистолеты.
   – Чушь! Только не с этим набором книг.
   Она удивленно подняла бровь.
   – Мне показалось, ты говорил, что у тебя все они есть?
   – Да, у мня есть большинство из них, но они довольно ерундовые. За исключением Смита. Будь он настоящим спецом по пистолетам, у него должен быть Гринер, или Поллар, или Джексон, или кто-нибудь еще. Я думал, его настоящая любовь – искусство.
   – Ни в коем случае. Эти книги тоже все ерундовые, просто репродукции. Единственная серьезная вещь – Беренсона.
   Я немного задумался, взял У. Х. В. Смита – «Стрелковое оружие мира» и заглянул внутрь. Он купил ее, подержанную, в Париже. Но это справочник, который выпускается каждые пять лет, каждый раз включая в себя описание нового оружия. Кому нужно покупать устаревший справочник, бывший в употреблении? Капитану Паркеру?
   – Мне кажется, он сумасшедший, – я поставил книгу на место.
   Лиз потеряла интерес к капитану.
   – Ладно, давай вынесем картину наружу.
   – Минутку. Но чем он действительно интересовался? Музыкой? Здесь нет магнитофона. Историей? Поэзией? Китайскими вазами? Фотографией? Сексуальными традициями индусов? Скоростными автомобилями? Нет ничего, просто ничего.
   – Похоже, он довольно унылая личность.
   – Он не может быть таким тупицей, нет, если устраивает роскошные подпольные сделки с правительством Венгрии.
   – Да. Ты, в конце концов, пришел к какому-то выводу о нем. А я хочу вынести картину на дневной свет.
   – Подожди минутку. – Я блуждал по комнате, дымя сигарой и волнуясь. – Он покупает дорогие книги по искусству, но не вешает ни одной картины. Он не пользуется солью и перцем. Он проводит блестящие сделки с венграми. Уезжая, он вычистил всю квартиру. Остались только плащ, халат и шлепанцы. – Я остановился. – Здесь нет ничего личного. Нет старых зубных щеток или бумаг.
   – Он, должно быть, держит бумаги под замком в том столе в твоей комнате.
   – Это точно, да? Принеси самый большой кухонный нож или что-нибудь другое, что найдешь.
   – Берт! Ты не можешь взламывать чужие столы!
   – Могу!
   Я вытащил складную отвертку и раздвинул ее, это мне дало широкое лезвие, с которым я отравился в спальню.
   Письменный стол был старым и прочным, но небольшим и недорогим. Просто стол с тремя ящиками с одной стороны, ящиком посередине и ящиком для чашек с другой стороны. Все было закрыто, за исключением среднего ящика. В нем валялась только пара шариковых ручек, флакончик аспирина и пачка копировальной бумаги.
   Я попытался вдавить отвертку в щель верхнего левого ящика. Он едва шелохнулся. Тогда я перешел к ящику для чашек.
   Этот был не таким тугим и боковая стенка письменного стола оказалась тоньше, чем верхняя доска. Но я все еще не мог провернуть отвертку.
   Именно в этот момент вошла Лиз с огромным ножом, похожим на нож мясника, старомодным консервным ножом и с еще более старомодным выражением лица.
   – Знаешь, Берт, мне все это не нравится. Ты оставишь следы на столе и…
   – Я переломаю здесь все, если понадобится, – хмуро буркнул я. – Дай мне нож.
   Я просунул его в щель возле замка, где он благополучно застрял, он был такой толстый. Потом я протиснул его чуть дальше, а затем дернул рукоятку в бок. Что-то затрещало и дверь распахнулась, как на пружине.
   – Берт! – взвыла Лиз. – Ты сломал его!
   Ящик для чашек был пуст. Только пыль. Я посмотрел на испачканный палец и затем обошел стол вокруг. Стенка, закрывавшая заднюю часть трех ящиков, была еще тоньше – просто фанера, и держалась она только на гвоздях. Нож вошел легко, и я разделался со стенкой меньше, чем за минуту. Потом лег на спину и стал стучать по задним стенкам ящиков. При втором ударе раздался сильный треск и средний ящик вылетел на пол. Следующий удар выбил верхний ящик. Лиз уныло в них заглядывала.
   – Ну?
   Она покачала головой.
   – Ничего нет.
   Я вышиб последний ящик, поднялся и, обойдя вокруг стола, подошел к Лиз.
   – Вот тебе и галантный капитан. Ничего. Его не существует.
   – Но почему? Ты думаешь, Карлос его выдумал? Обставил квартиру, чтобы пустить пыль в глаза?
   – Мебель он, видимо, приобрел вместе с квартирой. Просто книги, одежда, выпивка, еда – это все, что ему было нужно.
   – Тогда зачем ему это? Он надувает донну Маргариту? Заставляет ее платить комиссионные Паркеру, а на самом деле оставляет их себе?
   – Что-то вроде этого, наверное, – я сложил отвертку и вышел смыть пыль с рук.
   Лиз была в гостиной.
   – Мы скажем об этом донне Маргарите?
   – Может быть. Не знаю, я еще не все обдумал… Ты хочешь вынести картину?
   Мы надели пальто и осторожно вынесли полотно в галерею. Я бросил на картину лишь один взгляд и решил, просто шутки ради, пройтись по галереи и попробовать дверь другой квартиры. Та была закрыта, никто не ответил на мой звонок, окна были плотно зашторены. Внизу на тонком слое свежевыпавшего снега тоже не было никаких следов.
   Тогда я спустился, обошел все вокруг, попытался открыть входные двери соседних квартир, осмотрел окна этажом выше. Никаких признаков жизни. Если Карлос не врал, и только одна – две квартиры были обитаемы, то и они стояли плотно укупоренные от холода. Где-то далеко медленно били в колокол, общаясь с другими людьми, в другом мире.
   Я попытался толкнуть дверь привратника, и она была тоже закрыта. В конце концов я попробовал дверь на улицу. Та даже не шелохнулась, как могильная плита.
   Тогда я медленно зашагал вверх по лестнице, размышляя и немного беспокоясь.
   Когда мы внесли картину обратно в квартиру, первое, что я сделал – это налил себе еще виски, чтобы помочь мыслительному процессу.
   Только потом вспомнил и спросил: