Страница:
Донна Маргарита благодарно улыбнулась.
– Может быть не тот, который живет в Никарагуа. А на тот, который живет дальше к северу.
Мисс Уитли нахмурилась.
– Но доллары туристов обычно не попадают к тем людям, которые больше всех в них нуждаются. К крестьянам.
Я заметил:
– Она же только что нам сказала: крестьяне не голосуют.
Донна Маргарита снова улыбнулась, на этот раз печально.
– Увы, боюсь, что это верно – по крайней мере, до сих пор. Деньги, которые я привлеку в страну, пойдут почти полностью тем, кто сможет… выразить свою благодарность.
Я негромко воскликнул:
– Да здравствует сеньора Президент!
Она покосилась на меня.
– Это весьма сомнительно, сеньор. Но – вполне возможно.
Что же, вполне возможно. Как мне помнится, у испанцев в крови весьма узкие представления о месте женщины, но если они купили кого угодно, то купят и это. Она уже в возрасте, но все еще отлично смотрится и своим браком связана с одной из старейших семей. Может быть, они до сих пор ей гордятся, как теннисисткой международного класса.
Карлос заметил:
– Вы понимаете, все это не должно выйти отсюда. Никаких интервью для газет.
– Пожалуйста, Карлос. – Она подняла королевскую – или может быть мне следовало сказать – должным образом избранную – руку. – Здесь друзья. Но, друзья мои, теперь вы видите почему коллекция должна быть совершенной, должна заставить говорить о себе.
– Конечно, оказывая соответствующее доверие вашим друзьям, – заметил я, не продемонстрировав на этот раз свойственных мне такта и вежливости.
Она тотчас вновь улыбнулась.
– Ну конечно – сеньорите Уитли и сеньору Бернару. С политической точки зрения лучше, если обо мне будут думать как об игроке в теннис, а не как о знатоке искусства. В Никарагуа действительно так и есть. А что касается вас, вы хотели бы, чтобы на стене была помещена табличка с надписью: «Эта коллекция была контрабандно вывезена сеньором Кемпом?» Возможно, в этом что-то есть. Просто наверняка это вызвало бы разговоры.
Все рассмеялись. Даже Анри выглядел счастливым и получил возможность вставить:
– Если мсье Кемпу посчастливится вывезти что-нибудь контрабандой, это вполне заслуживает того, чтобы о нем заговорили.
Донна Маргарита предостерегающе нахмурилась и взглянула на него.
– Пожалуйста, Анри… Но есть еще одна вещь, друзья мои. Я верю, что моя коллекция – наша коллекция – должна обладать еще одним очень специальным свойством; она должна быть уникальной. Должна существовать коллекция внутри коллекции, или по крайней мере одна картина, ради которой истинные эксперты будут приезжать, должны приезжать, за сотни миль, лишь бы на нее взглянуть. Ну, как например, на Мону Лизу в Париже, или… – и здесь у нее не нашлось подходящего примера.
Мисс Уитли подсказала:
– Работы Боттичелли в галерее Уффици. И картины Рембрандта здесь.
Анри добавил:
– Ван Гог в Хайе. Импрессионисты в Чикаго.
Мадам Президент кивнула.
– Совершенно верно. А теперь, друзья мои, не пора ли нам как следует закусить?
Мы приступили к еде. Про будущего президента Никарагуа я должен сказать: когда она хотела поесть, то ее аппетита хватило бы на целый банкет. Она набрасывалась на еду, причем делала это не грубо, но так, словно еда была только что изобретена. Мисс Уитли скромно трудилась над кусочком цыпленка в чем-то вроде желе. Анри просто насыщался.
Яхта продолжала двигаться вперед. К тому времени, когда мы закончили, в каюте стало душновато и, решив, что моя сигара не улучшит ситуации, я перешел в рулевую рубку и стал разглядывать окрестности.
Судя по всему, мы возвращались в город, если судить по множеству зданий и огней, нас окружавших. Я спросил рулевого, где мы находимся, и тот ответил, что как раз сейчас подходим к Остердоку неподалеку от основного порта, откуда начинается судоходный фарватер.
Итак, я просто стоял, курил сигару и осматривал рубку. Если вы родились достаточно глупым, чтобы испытывать желание связываться с судами, это было действительно судно для вас. Там был небольшой латунный штурвал, панель с приборами для управления двигателями, освещенный столик с картой, что-то для определения глубин и даже радар. Совершенно очевидно, что яхта была построена не для плавания по каналам.
Когда мы вышли на простор и увидели первое освещенное грузовое судно, в рубке появился Карлос и закурил сигару калибра.50[11]. Он задал те же вопросы, что я, а потом повернулся ко мне.
– Когда вы планируете отправиться в Цюрих?
– Скоро. Если платить будет Анри, когда он сможет получить деньги?
– Он уже получил банковский чек на Цюрих.
– Очень хорошо. Тогда я позвоню вам, чтобы договориться о взаимодействии с банком. И скажу, что нужно сделать – хорошо?
Он взглянул на меня, в слабом свете приборов лицо его казалось совершенно серьезным.
– Да, я это сделаю.
Мы прошли под железнодорожным мостом и вышли в залив, где вытянулась длинная цепочка судов, стоявших на рейде. Затем повернули и двинулись вдоль них.
Я спросил:
– Так теперь наши дела в Амстердаме закончены?
– Думаю, что да. Вы можете остаться в Цюрихе, пока это вас устраивает. И на связи с нами.
– А где предполагается следующая остановка?
– В Венеции. Вы знаете этот город?
– Мне приходилось там бывать. А потом Рим и Флоренция?
– Вполне возможно. Все будет зависеть от того, как у нас пойдут дела.
Италия? Гм… Ну ладно, посмотрим, когда попадем туда.
Немного погодя я спросил:
– Как вы получили имя Карлоса Макгрегора?
Его сигара разгорелась ярче, он выпустил небольшое грозовое облачко в иллюминатор.
– В Центральной Америке вы встретите множество людей с именами вроде Фернандо Мерфи и Луис Смит. Большая часть их оказалась там после наполеоновских войн – это наемники сражались на стороне Боливара. Скорее всего, мой предок делал то же самое; я не смог проследить свою родословную. Но потом большинство из них женились, получили земельные наделы и поселилось там. Моя семья поддерживает связь с Шотландией – я там учился в школе и в университете. Но я гражданин Никарагуа.
Это было слышно по его акценту.
Я докурил свою сигару и решил, что стало немного прохладно. Когда я собрался спуститься вниз, Карлос положил руку мне на плечо и тихо спросил:
– У вас пистолет с собой?
– Да.
Ну конечно, у меня был пистолет. В нормальных условиях я не стал бы этого делать, но мне хотелось попрактиковаться, чтобы убедиться, легко ли носить его незамеченным. Он оглядел меня с ног до головы; пистолет был у в левом нагрудном кармане вместе с кусочком твердого картона, чтобы снаружи не просматривалась его форма. Я не был самым быстрым в мире специалистом по выхватыванию пистолета из кармана, но предполагал, что другая сторона вообще не ожидает ничего подобного.
Потом он кивнул.
– Хорошо. Очень хорошо. Удачи вам в Цюрихе.
Я спустился в салон.
13
14
– Может быть не тот, который живет в Никарагуа. А на тот, который живет дальше к северу.
Мисс Уитли нахмурилась.
– Но доллары туристов обычно не попадают к тем людям, которые больше всех в них нуждаются. К крестьянам.
Я заметил:
– Она же только что нам сказала: крестьяне не голосуют.
Донна Маргарита снова улыбнулась, на этот раз печально.
– Увы, боюсь, что это верно – по крайней мере, до сих пор. Деньги, которые я привлеку в страну, пойдут почти полностью тем, кто сможет… выразить свою благодарность.
Я негромко воскликнул:
– Да здравствует сеньора Президент!
Она покосилась на меня.
– Это весьма сомнительно, сеньор. Но – вполне возможно.
Что же, вполне возможно. Как мне помнится, у испанцев в крови весьма узкие представления о месте женщины, но если они купили кого угодно, то купят и это. Она уже в возрасте, но все еще отлично смотрится и своим браком связана с одной из старейших семей. Может быть, они до сих пор ей гордятся, как теннисисткой международного класса.
Карлос заметил:
– Вы понимаете, все это не должно выйти отсюда. Никаких интервью для газет.
– Пожалуйста, Карлос. – Она подняла королевскую – или может быть мне следовало сказать – должным образом избранную – руку. – Здесь друзья. Но, друзья мои, теперь вы видите почему коллекция должна быть совершенной, должна заставить говорить о себе.
– Конечно, оказывая соответствующее доверие вашим друзьям, – заметил я, не продемонстрировав на этот раз свойственных мне такта и вежливости.
Она тотчас вновь улыбнулась.
– Ну конечно – сеньорите Уитли и сеньору Бернару. С политической точки зрения лучше, если обо мне будут думать как об игроке в теннис, а не как о знатоке искусства. В Никарагуа действительно так и есть. А что касается вас, вы хотели бы, чтобы на стене была помещена табличка с надписью: «Эта коллекция была контрабандно вывезена сеньором Кемпом?» Возможно, в этом что-то есть. Просто наверняка это вызвало бы разговоры.
Все рассмеялись. Даже Анри выглядел счастливым и получил возможность вставить:
– Если мсье Кемпу посчастливится вывезти что-нибудь контрабандой, это вполне заслуживает того, чтобы о нем заговорили.
Донна Маргарита предостерегающе нахмурилась и взглянула на него.
– Пожалуйста, Анри… Но есть еще одна вещь, друзья мои. Я верю, что моя коллекция – наша коллекция – должна обладать еще одним очень специальным свойством; она должна быть уникальной. Должна существовать коллекция внутри коллекции, или по крайней мере одна картина, ради которой истинные эксперты будут приезжать, должны приезжать, за сотни миль, лишь бы на нее взглянуть. Ну, как например, на Мону Лизу в Париже, или… – и здесь у нее не нашлось подходящего примера.
Мисс Уитли подсказала:
– Работы Боттичелли в галерее Уффици. И картины Рембрандта здесь.
Анри добавил:
– Ван Гог в Хайе. Импрессионисты в Чикаго.
Мадам Президент кивнула.
– Совершенно верно. А теперь, друзья мои, не пора ли нам как следует закусить?
Мы приступили к еде. Про будущего президента Никарагуа я должен сказать: когда она хотела поесть, то ее аппетита хватило бы на целый банкет. Она набрасывалась на еду, причем делала это не грубо, но так, словно еда была только что изобретена. Мисс Уитли скромно трудилась над кусочком цыпленка в чем-то вроде желе. Анри просто насыщался.
Яхта продолжала двигаться вперед. К тому времени, когда мы закончили, в каюте стало душновато и, решив, что моя сигара не улучшит ситуации, я перешел в рулевую рубку и стал разглядывать окрестности.
Судя по всему, мы возвращались в город, если судить по множеству зданий и огней, нас окружавших. Я спросил рулевого, где мы находимся, и тот ответил, что как раз сейчас подходим к Остердоку неподалеку от основного порта, откуда начинается судоходный фарватер.
Итак, я просто стоял, курил сигару и осматривал рубку. Если вы родились достаточно глупым, чтобы испытывать желание связываться с судами, это было действительно судно для вас. Там был небольшой латунный штурвал, панель с приборами для управления двигателями, освещенный столик с картой, что-то для определения глубин и даже радар. Совершенно очевидно, что яхта была построена не для плавания по каналам.
Когда мы вышли на простор и увидели первое освещенное грузовое судно, в рубке появился Карлос и закурил сигару калибра.50[11]. Он задал те же вопросы, что я, а потом повернулся ко мне.
– Когда вы планируете отправиться в Цюрих?
– Скоро. Если платить будет Анри, когда он сможет получить деньги?
– Он уже получил банковский чек на Цюрих.
– Очень хорошо. Тогда я позвоню вам, чтобы договориться о взаимодействии с банком. И скажу, что нужно сделать – хорошо?
Он взглянул на меня, в слабом свете приборов лицо его казалось совершенно серьезным.
– Да, я это сделаю.
Мы прошли под железнодорожным мостом и вышли в залив, где вытянулась длинная цепочка судов, стоявших на рейде. Затем повернули и двинулись вдоль них.
Я спросил:
– Так теперь наши дела в Амстердаме закончены?
– Думаю, что да. Вы можете остаться в Цюрихе, пока это вас устраивает. И на связи с нами.
– А где предполагается следующая остановка?
– В Венеции. Вы знаете этот город?
– Мне приходилось там бывать. А потом Рим и Флоренция?
– Вполне возможно. Все будет зависеть от того, как у нас пойдут дела.
Италия? Гм… Ну ладно, посмотрим, когда попадем туда.
Немного погодя я спросил:
– Как вы получили имя Карлоса Макгрегора?
Его сигара разгорелась ярче, он выпустил небольшое грозовое облачко в иллюминатор.
– В Центральной Америке вы встретите множество людей с именами вроде Фернандо Мерфи и Луис Смит. Большая часть их оказалась там после наполеоновских войн – это наемники сражались на стороне Боливара. Скорее всего, мой предок делал то же самое; я не смог проследить свою родословную. Но потом большинство из них женились, получили земельные наделы и поселилось там. Моя семья поддерживает связь с Шотландией – я там учился в школе и в университете. Но я гражданин Никарагуа.
Это было слышно по его акценту.
Я докурил свою сигару и решил, что стало немного прохладно. Когда я собрался спуститься вниз, Карлос положил руку мне на плечо и тихо спросил:
– У вас пистолет с собой?
– Да.
Ну конечно, у меня был пистолет. В нормальных условиях я не стал бы этого делать, но мне хотелось попрактиковаться, чтобы убедиться, легко ли носить его незамеченным. Он оглядел меня с ног до головы; пистолет был у в левом нагрудном кармане вместе с кусочком твердого картона, чтобы снаружи не просматривалась его форма. Я не был самым быстрым в мире специалистом по выхватыванию пистолета из кармана, но предполагал, что другая сторона вообще не ожидает ничего подобного.
Потом он кивнул.
– Хорошо. Очень хорошо. Удачи вам в Цюрихе.
Я спустился в салон.
13
Будильник надрывался, словно мать, в третий раз зовущая своего ребенка. Я неловко нащупал его, перевернул вверх ногами и стучал по нему до тех пор, пока он не перестал звенеть.
Мое первое впечатление от начавшегося дня было отвратительным. Было шесть утра и Бог знает сколько еще, но я чувствовал себя ужасно. К сожалению, это была моя собственная идея и я ничего не мог с ней поделать.
Я даже не попытался выбраться из постели, а если бы сделал это, меня бы стошнило. Просто поднял телефонную трубку и, дождавшись, когда кто-то ответил, попросил соединить меня с «Шиллер-отелем».
Им тоже потребовалось некоторое время, и они тоже подумали, что это была не лучшая идея. Но в конце концов я убедил, что речь идет о жизни или смерти, о семейной катастрофе, о сделке в миллион флоринов и о чем-то еще, из-за чего Анри понравится оказаться на ногах в десять минут седьмого.
Черта с два ему понравилось! Он зарычал: «Qui est la? Il n'y pas que six heures…[12]
– Поднимайтесь, Анри. Нужно заняться делами.
– Это вам нужно. Что еще за глупости?
– Мы выезжаем в Гаагу. Через три четверти часа. Похлопайте себя по щекам.
– Mon Dieu![13] Я не согласен…
– Делайте сейчас, а соглашаться будете потом. Если вы удивлены, другие будут тоже. Можете арендовать машину? Тогда подберите меня без четверти семь.
Он издал какой-то ворчливый звук, который в конце концов можно было рассматривать как согласие.
– И не забудьте деньги. – Я повесил трубку.
Пять минут спустя я осторожно поднялся и принялся одеваться, стараясь не нагибаться слишком сильно. Потом умылся, побрился и уложил свои вещи – все это со скоростью сонной черепахи. Но без двадцати семь был уже внизу со своими чемоданами.
Ночной дежурный хмуро посмотрел на них.
– Вы уезжаете?
– Да, уезжаю.
– Но у меня нет счета.
– Это не моя вина.
Именно в этот момент Анри постучал в дверь. Дежурный впустил его внутрь. Он был одет так, словно об его одежду вытирали ноги, и смотрел на меня с искренней ненавистью.
– Это самая глупая выдумка… – начал он.
– Назовите это тактическим сюрпризом. – Я протянул портье триста флоринов. – Послушайте, не может быть, чтобы счет был так велик. Мой друг получит сдачу, когда вернется обратно.
Портье это все еще не нравилось.
– Я не знаю…
– Нет закона, по которому я не могу уехать, когда мне захочется, верно? Не может быть таких запретов, если я плачу по счету. Если у вас нет счета, это ваша проблема, приятель, а не моя. Правильно? Правильно.
Я подхватил свои чемоданы и вышел на улицу. Некоторое время спустя следом вышел Анри.
– Вы вели себя очень грубо, – заметил он.
– А как бы вы себя чувствовали в такую рань?
– Ведь это ваша собственная идея.
– Знаю, знаю. Так где машина?
Она стояла прямо под фонарем немного дальше по улице; желтовато-коричневый «фольксваген» с длинной ржавой царапиной на правом крыле. Я бросил чемоданы на заднее сидение.
– Все в порядке. Поехали в Гаагу.
Анри вставил ключ в замок зажигания, потом снял очки и потер глаза.
– Я должен выпить кофе.
– Выпьем дороге. А теперь поехали.
Улицы были совершенно пусты, фонари висели как забытые перезревшие фрукты. Только несколько велосипедистов спешили по такому холоду, да промелькнули несколько грузовиков с овощами. Через десять минут мы выехали из города и поехали в аэропорт, мимо искусственного гребного канала.
Никто из нас не произнес ни слова, пока я не попытался зажечь сигару. Анри безразлично проронил: – Мне будет плохо, – и я положил сигару обратно.
Аэропорт Скипхол был ярко освещен, но ничего не двигалось. Анри заметил, что бар в аэропорту может быть открыт. Я возразил:
– Позже.
Фольксваген задребезжал, поворачивая на скоростную автостраду в сторону Гааги. Анри знал дорогу, все было в порядке.
По хорошей дороге до Гааги было не больше пятидесяти миль. Мы сможем уложиться в час, если не наткнемся на автомобильную пробку.
Однако в половине восьмого на полпути до цели я решил, что у нас есть время выпить кофе в баре для водителей грузовиков. Это заняло около двадцати минут, причем не больше десяти секунд ушло на разговоры. Но после этого мы стали немного лучше относиться друг к другу. Во всяком случае, Анри не возражал, когда я вновь раскуривал сигару.
Перед тем, как ехать дальше, я открыл свой чемодан и занялся переделкой «браунинга»: вставил короткий ствол и пластиковую рукоятку. Анри мрачно наблюдал за мной при слабом желтоватом свете приборного щитка.
– Не думаю, что это вам понадобится.
– Картины я перевожу только с пистолетом. Такой уж у меня порядок. Вам следует это знать.
Он что-то буркнул и отжал сцепление.
Несколько минут спустя Анри сказал:
– Я не смогу найти настоящей драгоценности, картины, о которой стоило бы говорить. Среди работ импрессионистов и современных мастеров таких картин нет.
– Я тоже не рассчитывал, что девушка сможет найти новую Мону Лизу.
– Но ей кажется, что такие картины существуют. В случае импрессионистов ценность представляет только полное собрание работ. Если бы мне дали все деньги, я смог бы собрать для них лучшую коллекцию импрессионистов, какой нет ни в Европе, ни в Америке.
– Если бы все деньги дали мне, то я собрал бы лучшую в мире коллекцию старинного оружия. Они не смогут сделать этого ни в одной области искусства.
– Их не интересуют старые пистолеты.
Я вздохнул.
– Именно так мне и сказали. Во всяком случае вы им достанете Матисса, или Мане или как их там?…
– Сезанна, – зло выплюнул он.
– Да. И Ван Гога. Об этом стоит говорить.
Он снова проворчал что-то и нахмурился, настроение у него не улучшалось. Ну и черт с ним. Я не нанимался держать его за ручку.
Мы продолжали мчаться молча, если не считать шума нашего «фольксвагена».
Еще не рассвело – солнце всходило только около девяти часов – когда мы въехали на улочки Гааги. Однако Анри не повернул в город; он поехал через Ворбург в сторону Дельфта.
Я хотел было задать вопрос, потом решил, что он в любом случае должен знать дорогу. Мы повернули налево к Дельфту, а затем почти сразу направо на небольшую дорогу. Проехали пару миль, потом свернули на перекрестке в сторону ряда больших загородных вилл.
Много увидеть я не смог, но почувствовал: это был один из тех больших красного кирпича домов, построенных лет сто назад. Построенные в голландской версии викторианского стиля, дома были украшены бессмысленно высокими крышами и сложными витиеватыми украшениями на фронтонах. В некоторых горел свет, но у большинства окна еще закрывали тяжелые ставни. Вы же понимаете, частная жизнь.
Анри заглушил мотор и во внезапно наступившей тишине шепнул:
– И тем не менее это ужасно глупо. Мы приехали слишком рано. Возможно, он еще даже не проснулся.
– Кто-то уже проснулся. Во всяком случае, ваш банковский чек вытащит его из постели.
– Он может очень рассердиться! – Неожиданно Анри понял, что великое открытие ускользает из его рук, потому что я заставлю его добраться до продавца, прежде чем тот успеет съесть свои кукурузные хлопья или что там едят голландцы на завтрак.
– Сто тысяч фунтов никогда никого не рассердят, причем в любое время суток, – сказал я примирительно. – Пошли. Бросайте руль и займемся делом.
Он задумчиво последовал за мной, предоставив мне возможность нажать на звонок.
Дверь открыла женщина средних лет – видимо, экономка, – в длинном темном платье. Она подозрительно осмотрела меня, потом увидела и узнала Анри.
Он поспешно сказал:
– Madame, je suis desole que…[14]
Затем последовала длинная тирада о том, как ему жаль, что мы приехали так рано, но обстоятельства заставили и…
Я перебил:
– Позвольте нам войти, – и шагнул внутрь.
Она не возражала.
В высоком теплом холле с паркетным полом и узкой полоской ковра посередине стояло всего несколько предметов тяжелой старой темной мебели, одна или две вазы, пара картин.
– Почему вы и их не купили? – спросил я.
Анри взглянул и поморщился.
– Не мой период, но в любом случае…
Это была пара темных скучных пейзажей, и даже я мог видеть, что ничего в них нет. Может быть, армия могла бы их использовать для тренировок по выбору целей: «Справа от сектора обстрела дерево с густой верхушкой; слева…» Но, видно, они были слишком скучны даже для этого.
Странная вещь: живопись должна быть чертовски выгодной и популярной лет сто назад, раз такая уйма народу напекла тогда так много плохих картин. А теперь их заменили телевидение и книги. Странно.
Именно тут вышел хозяин. Он был толстым, я бы сказал, даже тучным: большой живот, завернутый в красный шелковый халат, который развевался при ходьбе, четыре подбородка, причем три из них свешивались по бокам и торчали из-за ушей так, что лицо словно обрамляла подкова жира. Щуря маленькие глазки за очками без оправы, он протянул руку, которая походила на надутую резиновую перчатку.
– Шентельмены, – прохрипел он. Некоторые зубы его были золотыми, а другие просто желтыми.
Анри снова стал извиняться по-французски, потом представил меня. Я стоял сзади и только кивал; пожать его руку было все равно, что доить корову.
Хозяин – кажется, он назвал себя Хуфтом – казалось, не был огорчен нашим ранним приездом. Он повернулся, причем живот чудом миновал небольшой столик, и помахал рукой, приглашая нас за собой. Мы перешли в комнату, которая, видимо, служила ему кабинетом.
Она была большой, но слишком загроможденной. Там стояло несколько книжных шкафов, заполненных чем-то, очень походившим на книги по законодательству; большой стол с телефонами, магнитофоном и прочей техникой; несколько запирающихся картотечных ящиков и большой сейф. Хуфт подошел к сейфу и начал там что-то крутить. Я просто стоял и смотрел на пару обнаженных негритянок, которые поддерживали стандартные лампы и выглядели счастливыми донельзя от того, что заняты таким полезным делом.
Хуфт повернулся к нам, держа в руках картину. Анри быстро шагнул вперед, едва ее не вырвав, а затем прислонил к спинке одного из стульев, стоявших возле лампы, и принялся разглядывать.
Она была действительно замечательной.
Хуфт просто стоял рядом, безразлично поглядывая через его плечо; немного погодя я тоже протиснулся вперед и посмотрел через другое. Это был один из тех безумных пейзажей, на которых изображены деревья, кукурузное поле и небо, все это в вихревых мазках, так, словно дул сильный ветер и в то же время все оставалось совершенно спокойным. Вы понимаете, все выглядело словно замороженным. Или может быть следовало сказать, что все это выглядело просто нереальным?
Наконец Анри очень медленно кивнул.
– C'est vrai[15]. Да. Теперь… – Он сунул руку во внутренний карман и достал конверт.
Теперь наступила очередь Хуфта, и зрелище последовало просто замечательное. Он изучал банковский чек так, словно это был прямой билет на небеса в пульмановском вагоне. Он вглядывался в него, подносил к свету, осторожно ощупывал пальцами его поверхность. Гораздо сторожнее, чем можно было думать по его виду.
Он даже не потрудился поблагодарить. А как вы бы приняли чек на сотню тысяч фунтов? Не знаю. Мне бы это понравилось.
В любом случае, казалось, Анри это совершенно не беспокоит. Он получил свою игрушку, и когда схватил ее, суставы пальцев совершенно побелели в свете лампы.
Наконец Хуфт закончил разглядывать чек, повернулся и улыбнулся нам.
– Шентельмены – теперь не хотите ли выпить кофе?
Я кивнул.
– Конечно, ведь нам некуда спешить.
Анри удивленно взглянул на меня. Хуфт нажал кнопку переговорного устройства на столе и распорядился.
– Пожалуйста, садитесь, шентельмены.
Мы сели, Анри все еще сжимал картину Ван Гога.
– Вы повредили голову? – спросил Хуфт, так как я все еще носил свою повязку в виде тюрбана.
– Автомобильная авария.
Он покачал вверх-вниз своими подбородками.
– Автомобили – ужасная вещь.
– Это верно. Мы помешали вам отправиться на работу?
Он рассмеялся и помахал чеком.
– Думаю, сегодня я уже достаточно заработал.
Экономка постучала и внесла кофе. Большие чашки – и очень хороший кофе.
Хуфт положил себе в чашку сахар и спросил:
– Вы охраняете картину, да?
– Да.
– Вы не похожи на охранника, он должен быть здоровым… – Он снова захохотал.
– Ну, картина ведь не очень большая.
Эта шутка его совершенно убила. Да, действительно получилась шутка года. Он буквально катался в кресле, пролив кофе на блюдце.
– Герр Кемп, вы мне очень нравитесь. Это очень здорово сказано.
Я ответил ему сладкой улыбкой и занялся своим кофе.
Вмешался Анри и спросил Хуфта по-французски, не знает ли тот о каких-нибудь еще картинах такого же рода. Хуфт говорил по-французски лучше меня, потому многого я не смог разобрать, но могу предположить, что Анри действительно пытался выяснить, откуда взялась картина Одноухого. Не в состоянии следить за деталями разговора, я встал и начал бродить по комнате, делая вид, что разглядываю книги. Обошел стол, прошел мимо окон с опущенными тяжелыми шторами, чей синий цвет несколько дисгармонировал с выкрашенными в розовые тона стенами, и наконец вернулся к собеседникам.
Когда никто не смотрел на меня, я покосился на часы. Шел уже десятый час.
– Ну, – сказал я, – пожалуй, нам пора ехать. Лучше всего вернуться в Амстердам и спрятать картину в хранилище.
Какое-то время Хуфт обеспокоенно смотрел на меня.
– Герр Кемп, я не хотел бы, чтобы относительно картины задавались какие-то вопросы. Скажем, по поводу того, откуда она взялась.
Я покачал головой.
– Никаких вопросов. Никаких проблем. Никто ничего не будет знать.
Он пожал плечами и по телу пробежала дрожь, словно вы похлопали желе.
– Это ваша работа.
Потом хозяин поднялся и проводил нас к выходу.
Мое первое впечатление от начавшегося дня было отвратительным. Было шесть утра и Бог знает сколько еще, но я чувствовал себя ужасно. К сожалению, это была моя собственная идея и я ничего не мог с ней поделать.
Я даже не попытался выбраться из постели, а если бы сделал это, меня бы стошнило. Просто поднял телефонную трубку и, дождавшись, когда кто-то ответил, попросил соединить меня с «Шиллер-отелем».
Им тоже потребовалось некоторое время, и они тоже подумали, что это была не лучшая идея. Но в конце концов я убедил, что речь идет о жизни или смерти, о семейной катастрофе, о сделке в миллион флоринов и о чем-то еще, из-за чего Анри понравится оказаться на ногах в десять минут седьмого.
Черта с два ему понравилось! Он зарычал: «Qui est la? Il n'y pas que six heures…[12]
– Поднимайтесь, Анри. Нужно заняться делами.
– Это вам нужно. Что еще за глупости?
– Мы выезжаем в Гаагу. Через три четверти часа. Похлопайте себя по щекам.
– Mon Dieu![13] Я не согласен…
– Делайте сейчас, а соглашаться будете потом. Если вы удивлены, другие будут тоже. Можете арендовать машину? Тогда подберите меня без четверти семь.
Он издал какой-то ворчливый звук, который в конце концов можно было рассматривать как согласие.
– И не забудьте деньги. – Я повесил трубку.
Пять минут спустя я осторожно поднялся и принялся одеваться, стараясь не нагибаться слишком сильно. Потом умылся, побрился и уложил свои вещи – все это со скоростью сонной черепахи. Но без двадцати семь был уже внизу со своими чемоданами.
Ночной дежурный хмуро посмотрел на них.
– Вы уезжаете?
– Да, уезжаю.
– Но у меня нет счета.
– Это не моя вина.
Именно в этот момент Анри постучал в дверь. Дежурный впустил его внутрь. Он был одет так, словно об его одежду вытирали ноги, и смотрел на меня с искренней ненавистью.
– Это самая глупая выдумка… – начал он.
– Назовите это тактическим сюрпризом. – Я протянул портье триста флоринов. – Послушайте, не может быть, чтобы счет был так велик. Мой друг получит сдачу, когда вернется обратно.
Портье это все еще не нравилось.
– Я не знаю…
– Нет закона, по которому я не могу уехать, когда мне захочется, верно? Не может быть таких запретов, если я плачу по счету. Если у вас нет счета, это ваша проблема, приятель, а не моя. Правильно? Правильно.
Я подхватил свои чемоданы и вышел на улицу. Некоторое время спустя следом вышел Анри.
– Вы вели себя очень грубо, – заметил он.
– А как бы вы себя чувствовали в такую рань?
– Ведь это ваша собственная идея.
– Знаю, знаю. Так где машина?
Она стояла прямо под фонарем немного дальше по улице; желтовато-коричневый «фольксваген» с длинной ржавой царапиной на правом крыле. Я бросил чемоданы на заднее сидение.
– Все в порядке. Поехали в Гаагу.
Анри вставил ключ в замок зажигания, потом снял очки и потер глаза.
– Я должен выпить кофе.
– Выпьем дороге. А теперь поехали.
Улицы были совершенно пусты, фонари висели как забытые перезревшие фрукты. Только несколько велосипедистов спешили по такому холоду, да промелькнули несколько грузовиков с овощами. Через десять минут мы выехали из города и поехали в аэропорт, мимо искусственного гребного канала.
Никто из нас не произнес ни слова, пока я не попытался зажечь сигару. Анри безразлично проронил: – Мне будет плохо, – и я положил сигару обратно.
Аэропорт Скипхол был ярко освещен, но ничего не двигалось. Анри заметил, что бар в аэропорту может быть открыт. Я возразил:
– Позже.
Фольксваген задребезжал, поворачивая на скоростную автостраду в сторону Гааги. Анри знал дорогу, все было в порядке.
По хорошей дороге до Гааги было не больше пятидесяти миль. Мы сможем уложиться в час, если не наткнемся на автомобильную пробку.
Однако в половине восьмого на полпути до цели я решил, что у нас есть время выпить кофе в баре для водителей грузовиков. Это заняло около двадцати минут, причем не больше десяти секунд ушло на разговоры. Но после этого мы стали немного лучше относиться друг к другу. Во всяком случае, Анри не возражал, когда я вновь раскуривал сигару.
Перед тем, как ехать дальше, я открыл свой чемодан и занялся переделкой «браунинга»: вставил короткий ствол и пластиковую рукоятку. Анри мрачно наблюдал за мной при слабом желтоватом свете приборного щитка.
– Не думаю, что это вам понадобится.
– Картины я перевожу только с пистолетом. Такой уж у меня порядок. Вам следует это знать.
Он что-то буркнул и отжал сцепление.
Несколько минут спустя Анри сказал:
– Я не смогу найти настоящей драгоценности, картины, о которой стоило бы говорить. Среди работ импрессионистов и современных мастеров таких картин нет.
– Я тоже не рассчитывал, что девушка сможет найти новую Мону Лизу.
– Но ей кажется, что такие картины существуют. В случае импрессионистов ценность представляет только полное собрание работ. Если бы мне дали все деньги, я смог бы собрать для них лучшую коллекцию импрессионистов, какой нет ни в Европе, ни в Америке.
– Если бы все деньги дали мне, то я собрал бы лучшую в мире коллекцию старинного оружия. Они не смогут сделать этого ни в одной области искусства.
– Их не интересуют старые пистолеты.
Я вздохнул.
– Именно так мне и сказали. Во всяком случае вы им достанете Матисса, или Мане или как их там?…
– Сезанна, – зло выплюнул он.
– Да. И Ван Гога. Об этом стоит говорить.
Он снова проворчал что-то и нахмурился, настроение у него не улучшалось. Ну и черт с ним. Я не нанимался держать его за ручку.
Мы продолжали мчаться молча, если не считать шума нашего «фольксвагена».
Еще не рассвело – солнце всходило только около девяти часов – когда мы въехали на улочки Гааги. Однако Анри не повернул в город; он поехал через Ворбург в сторону Дельфта.
Я хотел было задать вопрос, потом решил, что он в любом случае должен знать дорогу. Мы повернули налево к Дельфту, а затем почти сразу направо на небольшую дорогу. Проехали пару миль, потом свернули на перекрестке в сторону ряда больших загородных вилл.
Много увидеть я не смог, но почувствовал: это был один из тех больших красного кирпича домов, построенных лет сто назад. Построенные в голландской версии викторианского стиля, дома были украшены бессмысленно высокими крышами и сложными витиеватыми украшениями на фронтонах. В некоторых горел свет, но у большинства окна еще закрывали тяжелые ставни. Вы же понимаете, частная жизнь.
Анри заглушил мотор и во внезапно наступившей тишине шепнул:
– И тем не менее это ужасно глупо. Мы приехали слишком рано. Возможно, он еще даже не проснулся.
– Кто-то уже проснулся. Во всяком случае, ваш банковский чек вытащит его из постели.
– Он может очень рассердиться! – Неожиданно Анри понял, что великое открытие ускользает из его рук, потому что я заставлю его добраться до продавца, прежде чем тот успеет съесть свои кукурузные хлопья или что там едят голландцы на завтрак.
– Сто тысяч фунтов никогда никого не рассердят, причем в любое время суток, – сказал я примирительно. – Пошли. Бросайте руль и займемся делом.
Он задумчиво последовал за мной, предоставив мне возможность нажать на звонок.
Дверь открыла женщина средних лет – видимо, экономка, – в длинном темном платье. Она подозрительно осмотрела меня, потом увидела и узнала Анри.
Он поспешно сказал:
– Madame, je suis desole que…[14]
Затем последовала длинная тирада о том, как ему жаль, что мы приехали так рано, но обстоятельства заставили и…
Я перебил:
– Позвольте нам войти, – и шагнул внутрь.
Она не возражала.
В высоком теплом холле с паркетным полом и узкой полоской ковра посередине стояло всего несколько предметов тяжелой старой темной мебели, одна или две вазы, пара картин.
– Почему вы и их не купили? – спросил я.
Анри взглянул и поморщился.
– Не мой период, но в любом случае…
Это была пара темных скучных пейзажей, и даже я мог видеть, что ничего в них нет. Может быть, армия могла бы их использовать для тренировок по выбору целей: «Справа от сектора обстрела дерево с густой верхушкой; слева…» Но, видно, они были слишком скучны даже для этого.
Странная вещь: живопись должна быть чертовски выгодной и популярной лет сто назад, раз такая уйма народу напекла тогда так много плохих картин. А теперь их заменили телевидение и книги. Странно.
Именно тут вышел хозяин. Он был толстым, я бы сказал, даже тучным: большой живот, завернутый в красный шелковый халат, который развевался при ходьбе, четыре подбородка, причем три из них свешивались по бокам и торчали из-за ушей так, что лицо словно обрамляла подкова жира. Щуря маленькие глазки за очками без оправы, он протянул руку, которая походила на надутую резиновую перчатку.
– Шентельмены, – прохрипел он. Некоторые зубы его были золотыми, а другие просто желтыми.
Анри снова стал извиняться по-французски, потом представил меня. Я стоял сзади и только кивал; пожать его руку было все равно, что доить корову.
Хозяин – кажется, он назвал себя Хуфтом – казалось, не был огорчен нашим ранним приездом. Он повернулся, причем живот чудом миновал небольшой столик, и помахал рукой, приглашая нас за собой. Мы перешли в комнату, которая, видимо, служила ему кабинетом.
Она была большой, но слишком загроможденной. Там стояло несколько книжных шкафов, заполненных чем-то, очень походившим на книги по законодательству; большой стол с телефонами, магнитофоном и прочей техникой; несколько запирающихся картотечных ящиков и большой сейф. Хуфт подошел к сейфу и начал там что-то крутить. Я просто стоял и смотрел на пару обнаженных негритянок, которые поддерживали стандартные лампы и выглядели счастливыми донельзя от того, что заняты таким полезным делом.
Хуфт повернулся к нам, держа в руках картину. Анри быстро шагнул вперед, едва ее не вырвав, а затем прислонил к спинке одного из стульев, стоявших возле лампы, и принялся разглядывать.
Она была действительно замечательной.
Хуфт просто стоял рядом, безразлично поглядывая через его плечо; немного погодя я тоже протиснулся вперед и посмотрел через другое. Это был один из тех безумных пейзажей, на которых изображены деревья, кукурузное поле и небо, все это в вихревых мазках, так, словно дул сильный ветер и в то же время все оставалось совершенно спокойным. Вы понимаете, все выглядело словно замороженным. Или может быть следовало сказать, что все это выглядело просто нереальным?
Наконец Анри очень медленно кивнул.
– C'est vrai[15]. Да. Теперь… – Он сунул руку во внутренний карман и достал конверт.
Теперь наступила очередь Хуфта, и зрелище последовало просто замечательное. Он изучал банковский чек так, словно это был прямой билет на небеса в пульмановском вагоне. Он вглядывался в него, подносил к свету, осторожно ощупывал пальцами его поверхность. Гораздо сторожнее, чем можно было думать по его виду.
Он даже не потрудился поблагодарить. А как вы бы приняли чек на сотню тысяч фунтов? Не знаю. Мне бы это понравилось.
В любом случае, казалось, Анри это совершенно не беспокоит. Он получил свою игрушку, и когда схватил ее, суставы пальцев совершенно побелели в свете лампы.
Наконец Хуфт закончил разглядывать чек, повернулся и улыбнулся нам.
– Шентельмены – теперь не хотите ли выпить кофе?
Я кивнул.
– Конечно, ведь нам некуда спешить.
Анри удивленно взглянул на меня. Хуфт нажал кнопку переговорного устройства на столе и распорядился.
– Пожалуйста, садитесь, шентельмены.
Мы сели, Анри все еще сжимал картину Ван Гога.
– Вы повредили голову? – спросил Хуфт, так как я все еще носил свою повязку в виде тюрбана.
– Автомобильная авария.
Он покачал вверх-вниз своими подбородками.
– Автомобили – ужасная вещь.
– Это верно. Мы помешали вам отправиться на работу?
Он рассмеялся и помахал чеком.
– Думаю, сегодня я уже достаточно заработал.
Экономка постучала и внесла кофе. Большие чашки – и очень хороший кофе.
Хуфт положил себе в чашку сахар и спросил:
– Вы охраняете картину, да?
– Да.
– Вы не похожи на охранника, он должен быть здоровым… – Он снова захохотал.
– Ну, картина ведь не очень большая.
Эта шутка его совершенно убила. Да, действительно получилась шутка года. Он буквально катался в кресле, пролив кофе на блюдце.
– Герр Кемп, вы мне очень нравитесь. Это очень здорово сказано.
Я ответил ему сладкой улыбкой и занялся своим кофе.
Вмешался Анри и спросил Хуфта по-французски, не знает ли тот о каких-нибудь еще картинах такого же рода. Хуфт говорил по-французски лучше меня, потому многого я не смог разобрать, но могу предположить, что Анри действительно пытался выяснить, откуда взялась картина Одноухого. Не в состоянии следить за деталями разговора, я встал и начал бродить по комнате, делая вид, что разглядываю книги. Обошел стол, прошел мимо окон с опущенными тяжелыми шторами, чей синий цвет несколько дисгармонировал с выкрашенными в розовые тона стенами, и наконец вернулся к собеседникам.
Когда никто не смотрел на меня, я покосился на часы. Шел уже десятый час.
– Ну, – сказал я, – пожалуй, нам пора ехать. Лучше всего вернуться в Амстердам и спрятать картину в хранилище.
Какое-то время Хуфт обеспокоенно смотрел на меня.
– Герр Кемп, я не хотел бы, чтобы относительно картины задавались какие-то вопросы. Скажем, по поводу того, откуда она взялась.
Я покачал головой.
– Никаких вопросов. Никаких проблем. Никто ничего не будет знать.
Он пожал плечами и по телу пробежала дрожь, словно вы похлопали желе.
– Это ваша работа.
Потом хозяин поднялся и проводил нас к выходу.
14
Небо было затянуто плотными серыми тучами; за ними могло быть солнце, которое уже взошло. Окружавшие нас дома и деревья были просто силуэтами, выкрашенными в различные оттенки серого. Анри осторожно спустился по ступенькам, держа картину прямо перед собой, как щит.
– Bon voyage[16]. Удачной дороги.
Я кивнул, помахал рукой и забрался в машину.
Анри сказал:
– Теперь ее лучше положить в чемодан.
– Не сейчас. Просто положите ее на заднее сидение и пусть лежит, пока мы не свернем за угол.
– Но мы можем ее повредить.
– За пару минут ничего не случится. Поезжайте помедленнее.
Ему это не понравилось, но он поехал, причем медленно. Мы выбрались на дорогу и повернули обратно в сторону автострады. Там он перешел на вторую передачу.
Проехав с полмили, мы обнаружили съезд с дороги, который, казалось, никуда не вел, и свернули туда. Анри держал картину, пока я открывал чемодан, затем завернул ее в мои грязные рубашки, а заодно и в чистые, и положил внутрь. Он просто с ненавистью смотрел, как она исчезает в чемодане.
После того, как чемодан был осторожно уложен плашмя на заднее сидение, он мрачно бросил:
– Вы забыли расписаться.
Я усмехнулся.
– Ван Гог поступал точно также. Кстати, вы считаете, что это нормально?
– Да. Многие из его картин не подписаны. А теперь – мы едем в Амстердам, как вы сказали Хуфту?
– Едва ли. Не стоит делать всякие глупости, о которых кому-то говорили. Утрехт.
– Утрехт? Но почему?
– Оттуда в десять сорок девять уходит поезд. Одна пересадка в Базеле – и к полуночи я буду в Цюрихе.
– Но я не понимаю, зачем ехать в Утрехт.
Я усмехнулся.
– Нелогично – я понимаю. Потому и никто другой не увидит какой-то логики. Так что просто едем в Утрехт. Всего-то шестьдесят километров.
Он переключил скорость, с сомнением спросив:
– У вас есть билет?
– Нет. Никто не знает, что я делаю.
Мы снова выбрались на дорогу, Анри переключал скорости так осторожно, как только мог, и хмуро продолжал размышлять над моими словами.
– Вы сказали об этом мсье Макгрегору?
– Еще нет.
– Банк в Цюрихе будет закрыт.
– Я позвоню Карлосу из Утрехта и договорюсь, чтобы меня встретили.
На этот раз с соответствующим паспортом и всем прочим. Я ощупал пистолет, лежавший в боковом кармане брюк.
Мы добрались до автострады и свернули направо. Анри прибавил газу, но слегка.
– Прибавьте скорость, – сказал я. – У нас есть время, но мы будем выглядеть чертовски подозрительно, если станем так медленно плестись.
Шоссе было вполне современным, и хотя не таким широким, каким следовало, но гладким и прямым. Анри неохотно увеличил скорость до семидесяти.
Через десять минут я был совершенно уверен, что никто за нами не следит. Однако на подобной дороге никогда нельзя быть в этом абсолютно уверенным, так как добрая половина машин едет с той же скоростью на протяжении многих миль и часов.
Я спросил:
– Как этот толстый плут Хуфт достал Ван Гога?
Анри пожал плечами.
– Нашел…
– Черта с два. Взгляните на картины в его холле. И на его кабинет: шторы, лампы. Он ничего не понимает в Ван Гоге и не способен отличить его от задницы.
Он холодно спросил:
– А вы считаете, что разбираетесь в живописи, мистер Кемп?
– Нет, но все же понимаю немного больше, чем он. Но я не смог бы отличить Ван Гога, даже наткнувшись на него.
– Я согласен с вами. Но мы знаем и другого богатого человека, который покупает картины, но ничего в них не понимает.
– Вы имеете в виду нашу хозяйку? Да, но она наняла вас и эту птичку мисс Уитли, чтобы вы ей помогали.
– Не забывайте и про себя. Возможно, что у герра Хуфта тоже есть советники.
– Именно это я и имел в виду, дружище.
Он нахмурился и задумался. А некоторое время спустя признал:
– С этим я тоже должен согласиться.
– Итак, насколько я понимаю, вы не успокоитесь до тех пор, пока картина не попадет в Манагуа, верно? Я имею в виду, что вы собираетесь принять шумные аплодисменты, не так ли? И тот бедняга, который первым обнаружил эту картину, будет тихо радоваться.
– Bon voyage[16]. Удачной дороги.
Я кивнул, помахал рукой и забрался в машину.
Анри сказал:
– Теперь ее лучше положить в чемодан.
– Не сейчас. Просто положите ее на заднее сидение и пусть лежит, пока мы не свернем за угол.
– Но мы можем ее повредить.
– За пару минут ничего не случится. Поезжайте помедленнее.
Ему это не понравилось, но он поехал, причем медленно. Мы выбрались на дорогу и повернули обратно в сторону автострады. Там он перешел на вторую передачу.
Проехав с полмили, мы обнаружили съезд с дороги, который, казалось, никуда не вел, и свернули туда. Анри держал картину, пока я открывал чемодан, затем завернул ее в мои грязные рубашки, а заодно и в чистые, и положил внутрь. Он просто с ненавистью смотрел, как она исчезает в чемодане.
После того, как чемодан был осторожно уложен плашмя на заднее сидение, он мрачно бросил:
– Вы забыли расписаться.
Я усмехнулся.
– Ван Гог поступал точно также. Кстати, вы считаете, что это нормально?
– Да. Многие из его картин не подписаны. А теперь – мы едем в Амстердам, как вы сказали Хуфту?
– Едва ли. Не стоит делать всякие глупости, о которых кому-то говорили. Утрехт.
– Утрехт? Но почему?
– Оттуда в десять сорок девять уходит поезд. Одна пересадка в Базеле – и к полуночи я буду в Цюрихе.
– Но я не понимаю, зачем ехать в Утрехт.
Я усмехнулся.
– Нелогично – я понимаю. Потому и никто другой не увидит какой-то логики. Так что просто едем в Утрехт. Всего-то шестьдесят километров.
Он переключил скорость, с сомнением спросив:
– У вас есть билет?
– Нет. Никто не знает, что я делаю.
Мы снова выбрались на дорогу, Анри переключал скорости так осторожно, как только мог, и хмуро продолжал размышлять над моими словами.
– Вы сказали об этом мсье Макгрегору?
– Еще нет.
– Банк в Цюрихе будет закрыт.
– Я позвоню Карлосу из Утрехта и договорюсь, чтобы меня встретили.
На этот раз с соответствующим паспортом и всем прочим. Я ощупал пистолет, лежавший в боковом кармане брюк.
Мы добрались до автострады и свернули направо. Анри прибавил газу, но слегка.
– Прибавьте скорость, – сказал я. – У нас есть время, но мы будем выглядеть чертовски подозрительно, если станем так медленно плестись.
Шоссе было вполне современным, и хотя не таким широким, каким следовало, но гладким и прямым. Анри неохотно увеличил скорость до семидесяти.
Через десять минут я был совершенно уверен, что никто за нами не следит. Однако на подобной дороге никогда нельзя быть в этом абсолютно уверенным, так как добрая половина машин едет с той же скоростью на протяжении многих миль и часов.
Я спросил:
– Как этот толстый плут Хуфт достал Ван Гога?
Анри пожал плечами.
– Нашел…
– Черта с два. Взгляните на картины в его холле. И на его кабинет: шторы, лампы. Он ничего не понимает в Ван Гоге и не способен отличить его от задницы.
Он холодно спросил:
– А вы считаете, что разбираетесь в живописи, мистер Кемп?
– Нет, но все же понимаю немного больше, чем он. Но я не смог бы отличить Ван Гога, даже наткнувшись на него.
– Я согласен с вами. Но мы знаем и другого богатого человека, который покупает картины, но ничего в них не понимает.
– Вы имеете в виду нашу хозяйку? Да, но она наняла вас и эту птичку мисс Уитли, чтобы вы ей помогали.
– Не забывайте и про себя. Возможно, что у герра Хуфта тоже есть советники.
– Именно это я и имел в виду, дружище.
Он нахмурился и задумался. А некоторое время спустя признал:
– С этим я тоже должен согласиться.
– Итак, насколько я понимаю, вы не успокоитесь до тех пор, пока картина не попадет в Манагуа, верно? Я имею в виду, что вы собираетесь принять шумные аплодисменты, не так ли? И тот бедняга, который первым обнаружил эту картину, будет тихо радоваться.