В будущем, центральный городской орган – Ратуша – мог стать, наряду с Боярской думой, законосовещательным органом, своего рода предтечей парламентаризма.
На их основе уже в первой половине XVIII века мог быть сформирован двухпалатный представительный орган, состоящий из Палаты городов, и Палаты Вельмож(или дворянской). Нечто подобное предполагалось в соответствии с «кондициями» Верховного тайного совета, подписанными Анной Иоанновной.(109,134)
Тем более, что среди высших чинов государства Российского в царствование Софьи, весьма вероятно оказались бы и те, кто вошел в число «верховников» – Долгорукий, Голицын, Артемий Волынский.
В реформировании нуждаются и центральные органы управления. Громоздкая и неповоротливая система приказов, которых насчитывалось более четырех десятков, без четкого разделения функций и с неопределенной компетенцией уже давно не справлялась с государственными делами.
Проводится резкое сокращение их числа, с одновременным разграничением обязанностей и сфер деятельности. По своей сути они приобретают черты европейских министерств или петровских коллегий, по-прежнему называясь приказами.
Точно так же, как по прежнему, и еще очень долго, их сотрудники именуются дьяками, подьячими и писцами, а не советниками, секретарями и асессорами – как это предусматривала петровская «Табель о рангах».
Однако, есть ли основания полагать, что введение новых названий заметно повысило качество государственного аппарата?
Зато Боярская дума, значение которой неуклонно падало все последние десятилетия XVII века, вполне могла быть преобразована, по польскому образцу в Сенат, как осуществил и Петр.
Именно так, в свое время поступил Лжедмитрий, и это соответствовало шляхетским симпатиям князя Василия Голицына.
В то же время, надолго, возможно и до ХХ-ХХI веков, сохранилось бы старинное русское трехступенчатое деление знати на дворян, бояр и князей. Хотя, видимо, с будущим присоединением прибалтийских областей, на Руси появились бы свои бароны, а то и графы. И у нас, как и в Японии (упоминание Японии в данном контексте не случайно, как будет сказано ниже), сосуществовали бы две системы дворянских титулов – исконная и заимствованная
Упраздняются приказы, ведающие управлением территориями, и их функции передаются властям на местах.
Страна делится не на губернии, как при Петре, а по прежнему, в соответствии с реформой царя Федора Алексеевича, на разряды (а вовсе не на уделы, как почему – то утверждает А. Буровский)(11,490). Впрочем, могло быть введено и новое административно-территориальное деление – на области, земли, воеводства… Это не столь важно.
Если Петр отдавал приоритет отношениям с протестантской Европой, то Софья продолжает наметившийся курс на сближение с католическими странами, прежде всего – с Австрийской империей. Именно из австрийских владений империи, – прежде всего из славянских земель – Рагузы, Сплита, Каринтии, Богемии – на Русь прибывают учителя, преподаватели, кораблестроители, механики, горные мастера, рудознатцы и инженеры. Ими же укомплектовываются создаваемые в Москве и других городах учебные заведения. Создание школ и училищ на территории России дает куда больший эффект, нежели посылка практически совершенно неподготовленных дворянских и разночинских недорослей на обучение в Европу. На основе Аптекарского приказа, при котором действовала лекарская школа, развивается медицинское образование. Центром образования могла стать и уже существовавшая Киево-Могилянская Академия, где в иные годы XVIII века училось до 1200 человек. Появляются славяно-греко-латинские академии – сначала в Москве, а затем и в других городах – Смоленске, Нижнем Новгороде. В высших слоях, и даже в среде посадских людей и купечества ширится тяга к учению.
Развивается торговля с Западной Европой через единственный (пока что) порт России – Архангельск.
Он не слишком удобен для мореплавания – навигация длится от силы четыре-пять месяцев (между прочим, на побережье Финского залива – всего порядка семи), а главное – путь в европейские порты весьма неблизкий.
Но тем не менее, власть всемерно способствует тому, чтобы даже эти относительно скромные возможности использовались сполна.
Точно так же Россия предпринимает усилия для развития торговли со странами Востока через Каспийское море.
Именно на Каспии и Белом море строятся, с участием иноземных специалистов, первые военные корабли России, и торговые суда европейского образца (как справедливо отметил Буровский, торговые суда сносного качества Россия имела и до того – на том же Каспийском море)(11,347).
Происходят изменения в духовной жизни общества – конечно не столь стремительные и радикальные, как в правление Петра, но от этого – не менее значимые и, по крайней мере, не менее глубокие.
Иноземные обычаи, моды, нравы, куда менее стеснительные и более удобные сравнительно со старомосковскими, все сильнее распространяются среди высших слоев общества. Конечно, они не вдруг и не сразу завоевывают господствующее положение. Балы-ассамблеи с танцами соседствуют с традиционными пирами. Кокошники и сарафаны – с декольтированными европейскими платьями. Долгополые охабни и кафтаны – с венгерскими доломанами, немецкими камзолами и польскими жупанами, а мурмолки и боярские шапки – с треуголками.
Но все же «новины» постепенно заменяют собой старину.
Наконец, нельзя не сказать о том, какое благотворное влияние бы оказала сама личность царевны Софьи на положение женщины в русском обществе.
Против примера царствующей особы – что можно возразить?
Где то в первые годы ХVIII века вводится новый порядок летоисчисления – от рождества Христова.
Интенсивно идут процессы дальнейшего «омирщления» культуры, она выходит из рамок сугубой церковности и строгих, еще византийских канонов. Интенсивно развивается возникшее в последние десятилетия ХVII века светское искусство. Парсунная живопись, светское книгопечатание, театры «вертепы» и «хоромины комедийные» все шире распространяются в городах и весях России.
Начинают выходить газеты, первой из них становятся «Куранты» – периодическое печатное издание по образцу одноименного рукописного альманаха новостей, распространявшегося в придворных кругах в царствование Алексея Михайловича.
Поскольку табакокурение не насаждалось бы властью, то на Руси оно бы еще долго не привилось, и автор даже допускает (хотя не очень, признаться, в это верит), что и до нынешних дней, эта привычка, губящая без преувеличения миллионы людей, была бы в нашем отечестве не особо распространена.
Рассмотрим еще один аспект происшедшего, а именно – матримониальный.
Вряд ли, вопреки мнению А. Буровского был возможет официальный развод Василия Голицына с женой и морганатический брак с Софьей Алексеевной. Слишком уж это было необычно и против традиций. (11,491)
Не надо сбрасывать полностью со счетов и, пусть и маловероятный, вариант бракосочетания русской царицы и какого-нибудь из младших отпрысков второстепенных царствующих домов Европы. Ведь как бы не задирали нос европейцы перед «Московией», а охотников стать пусть и не полноправным, но государем огромной страны, среди принцев нашлось бы немало, даже если бы пришлось принять православие – фраза «Париж стоит обедни», была произнесена почти за полтора века до того. Но все таки, наиболее вероятно, что Софья так и осталась бы незамужней, и права наследования, как то и случилось в действительности, перешли бы к младшей линии Романовых – потомству Натальи Нарышкиной.
Вновь к международным делам.
В 1713 году война за испанское наследство завершается Утрехтским миром, одним из результатов которого является заметный рост английского могущества.
Но боевые действия в Балтийском регионе не заканчиваются. Пользуясь истощением Швеции и упадком шведской армии, Пруссия занимает Штральзунд и Шведскую Померанию. Таким образом Карл ХII оказывается в состоянии войны не только с Англией и Австрией, но и со всей Северной Европой, возглавляемой кенигсбергским государем, недавно принявшим королевский титул (вернее, присвоившим его самому себе).
И вот тогда – то, в конце второго – начале третьего десятилетия ХVIII века звезда Швеции начинает окончательно закатываться, Россия, пользуясь случаем, бросает на чашу весов свой меч.
Реформированная русская армия очищает от слабых шведских гарнизонов исконные русские земли, захваченные шведами в эпоху Смутного времени: Ям, Копорье, Корельский уезд и две крепости на Неве – Ниеншанц и Нотебург. Последнему возвращено исконное русское название – Орешек.
После этого русские стрельцы и драгуны занимают к тому времени почти не обороняемую Эстляндию.
По результатам Северной войны Россия получает Западную Карелию до Выборга, Ингрию, Нарву и, вполне вероятно – всю северо-восточную часть Эстляндии, с городами Ревель и Дерпт, тут же переименованными в Колывань и Юрьев.
Значительная часть достигнутого «Царем – Реформатором» ценой двадцатилетней войны и трехсот тысяч убитых, достается императрице Софье почти без усилий.
Включение этих земель в состав нашего отечества способствует еще большему проникновению европейской культуры в Россию, причем не только в высшие слои, но и через русских переселенцев в новоприобретенные владения – среди купечества, ремесленников и даже крестьян. (13,259)
С обретением удобных морских гаваней (возможно, одной из них мог стать вновь заложенный город в устье Невы – какой-нибудь Софийск-Ижорский), резко активизируется торговля – России, неразоренной, динамично развивавшейся, пока другие лили кровь, есть что предложить негоциантам. Соответственно, развивается и углубляется культурный обмен.
Что касается персонального состава высших эшелонов власти (прошу прощения за подобное выражение применительно к истории) то изменения в нем хотя и заметные, но не столь эпохальные, как можно было бы ожидать. Конечно, такая личность, как «Алексашка» Меньшиков, средний организатор и активный казнокрад, шансов пробиться наверх не имела.
Зато многие другие имена – те же самые.
Во главе армии становятся Борис Шереметьев, Аникита Репнин и Алексей Шеин – военные деятели, хорошо зарекомендовавшие себя и в петровскую эпоху.
Неплохую карьеру мог сделать и А. Толстой, один из сподвижников Софьи, позже перешедший на сторону Петра, и Федор Щакловитый.
Также, скорее всего на вторых ролях, могли бы промелькнуть Ромодановский, Бутурлин и Апраксин. Весьма заметную плеяду военачальников и гражданских чинов дает семейство Долгоруких.
Вполне мог бы быть среди государственных деятелей и Иван Тихонович Посошков, способный экономист-самоучка, оригинальный публицист и мыслитель, устами которого впервые в русской истории заговорило прежде молчавшее мещанство и посад (в реальности этот достойный человек после смерти Петра оказался в тюрьме, где и скончался).
Не исключено, что были бы и другие выдвиженцы из низов.
Ведь, говоря о петровской эпохе нельзя не отметить еще одну интересную деталь – хотя в массовом сознании господствует представление о «царе-демократе», обращавшем внимание лишь на личные заслуги, не ставя ни во что знатность происхождения, но действительность выглядит совершенно иначе. За исключением Меньшикова, Шафирова, да еще нескольких иностранцев: Лефорта, Остермана и Девиера, все окружение Петра – от князя – кесаря Ромодановского, до нарвского неудачника герцога де Кроа, почти сплошь принадлежало к высшей знати. Никого похожего на Ордина-Нащокина или Емельяна Украинцева мы здесь не видим.
На патриаршем престоле (ничего похожего на Синод, естественно, не могло бы появиться), мог оказаться Феофан Прокопович – один из немногих по настоящему образованных и умных церковных деятелей.
Кстати, удобный случай коротко сказать о положении церкви. Она хотя и находится под определенным контролем государства, все же не попадает в то, по выражению позднейших богословов, «вавилонское пленение» к светской власти. Нет ни обязанности священников доносить на прихожан, ни запрета монахам держать перо и бумагу в кельях, ни запрета читать неугодные царю молитвы.(121,157) Хотя власть смотрит на раскольников по прежнему искоса, но и особых притеснений нет.
Что касается приоритетов внешней политики после окончания Северной войны, и обретения Россией выхода к Балтике, то ее главным стержнем ее является стремление к тому, чтобы включить в состав России все восточнославянские земли, восстановив славу древней Киевской Руси. Если Петр, стремясь заручиться поддержкой Августа Сильного, почти прекратил прежнюю политику защиты единоверцев на восточных землях Речи Посполитой, и даже помог подавить восстание Семена Палия на Правобережной Украине, направленное против польского гнета, то Софья напротив, проводит жесткую линию в отношении Варшавы.
Конечно, Польша еще достаточно сильна, несмотря на всю анархию (вернее, еще недостаточно слаба), да и нужно считаться с возможностью вмешательства в конфликт других стран (той же Франции). Так что при жизни императрицы западные границы России скорее всего не меняются. Но цели и намерения остаются прежними.
Только к началу второй половины ХVIII века, дождавшись окончательного разложения Речи Посполитой, преемники Софьи малой кровью присоединяет Правобережную Украину, Галицию, Белоруссию, Литву, а так же отошедшие к Польше после Северной войны Лифляндию и Курляндию вместе с Южной Эстонией. Это сделать тем более легко, что Европа как раз погрязла в очередной войне – Семилетней, и повторяется ситуация начала столетия, когда Россия не укрепляла своей кровью какую-либо из европейских коалиций, а мудро воспользовалась плодами чужих побед.
Остаток Речи Посполитой – «коронные земли» еще существует, может быть, какое-то время, пока их не делят меж собой Австрия и Пруссия – и отныне все проблемы, связанные с наличием внутри своих границ такого непокорного и гордого народа, как поляки, приходится решать исключительно этим странам.
…Императрица Софья Алексеевна, достигнув весьма преклонных лет, умирает, прожив гораздо дольше, нежели в нашей, оказавшейся не по заслугам немилостивой к ней реальности. Как мы помним, она скончалась в 1704 году, фактически в тюремном заключении.
Уже современники сравнивают ее долгое правление с эпохой Елизаветы Английской, проводя параллели между двумя этими незаурядными личностями, и аналогии эти вполне уместны.
С точки зрения нашей реальности, ее царствование можно сопоставить с царствованием Екатерины II, но без всех темных черт, какими омрачено правление бывшей германской принцессы – от окончательного и безоговорочного превращения крепостных в рабов, до казнокрадства фаворитов и Пугачевского бунта.
Государство и общество развиваются поступательно, без резких рывков, и что особенно важно – равномерно.
Нет того, хорошо известного нам, без преувеличения, низкопоклонства перед Европой, того кажущегося ныне смешным тупого обезьянничанья (тут другого слова и не подберешь), которое характерно для высшего слоя послепетровской эпохи.
При этом надо отметить, европеизация эта еще очень долго была исключительно поверхностной и не представляла собой подлинного усвоения действительно высокой западной культуры.* Скорее уж, как это часто бывало в подобных случаях, и не в одной России, происходило активное заимствование пороков, при сохранении всех отечественных и вымывание всего того положительного, что было характерно для предшествующих эпох. Историческая наука именует подобное явление «кризисом ускоренной модернизации».
Правда, взгляд на Европу как на вотчину антихриста тоже сходит на нет.
Кто бы мог наследовать трон после Софьи? Вряд ли, как об этом уже говорилось, то был бы кто-то из ее детей или внуков.
Скорее, следующей государыней всероссийской, оказалась бы, как и в нашей реальности, дочь Иоанна, Анна Иоанновна, как и в нашей истории могшая стать герцогиней Курляндской.
Впрочем, это мог быть и кто-то из потомков другой племянницы Софьи; Прасковьи – той, что стала женой герцога Мекленбургского, а при определенном повороте событий даже Петра Алексеевича – в первом или втором поколении.
Но в любом случае, вне зависимости от конкретной персоналии на московском престоле, продолжилась бы политика постепенных и последовательных реформ.
Оценивая перспективы возможного развития по вышеизложенному сценарию, подытожим: Россия могла бы повторить (вернее, почти на полтора века предвосхитить) японский путь, творчески усвоив западный опыт и восприняв самое лучшее из него, при этом сохранив глубинные основы национальной культуры и самой жизни общества, не пытаясь слепо переделать его на голландский или немецкий образец. (13,344)
Важнее всего, несомненно, то, что верхи и вся образованная часть народа, великолепно осознают все отличия России от Европы; то, что Россия – особый мир, самостоятельная цивилизация (пусть и не употребляя подобных громких выражений); что «мы весьма мало сходствуем с другими европейскими народами». При этом не посыпая себе главу пеплом в раже самоуничижения и не надуваясь в пустой бессмысленной гордости самолюбования.
И именно исходя из этого неопровержимого факта строится вся политика властей.
Не существовало бы того, без преувеличения трагического раскола между верхами и низами, когда, фактически, существовали две России – Россия дворянская, чиновничья, интеллигентская, и Россия остальных 90% процентов населения, чьи нужды и чаяния упорно игнорировались «первой» Россией. Россия Санкт – Петербурга, французских салонов и остзейских баронов, и противостоящая ей, как презрительно выразился однажды Милюков, «Азеопа», на которую смотрели как на колонию первой (если и не в теории, то на практике).(10,495)
Проще говоря, не было бы того непреодолимого раскола между государством и обществом, ставшего едва ли не главной причиной социальных катаклизмов века ХХ.
Вместо этого, уже в ХIХ веке формируется своеобразная многонациональная российская (или, если угодно – северо-евразийская) цивилизация, стоящая на равных с цивилизациями Запада и Востока, занимая достойное место в мире.
[55] крестьянка по сословной принадлежности, обозная шлюха – по образу жизни и роду занятий (не оставившая прежних привычек и после замужества), некультурная и неграмотная баба – по сути.
Впрочем, жила она и царствовала недолго, скоропостижно скончавшись в 1727 году (между прочим, Екатерине было всего сорок шесть лет, и особо слабым здоровьем она никогда не отличалась, так что не исключено, что дело тут было нечисто). После ее кончины трон занял единственный оставшийся в живых прямой потомок Романовых по мужской линии, и – единственный почти на век вперед, чьи права на престол были неоспоримы – Петр Алексеевич, он же Петр II, сын царевича Алексея и внук Петра I.
Казалось, никаких предпосылок династического кризиса не было (то, что фактическое управление страной находилось в руках придворной клики, в принципе неважно – такая ситуация была нередкой и в других странах).
Но увы – император, которого пытались выдать то за Анну Меньшикову, то за Екатерину Долгорукую, умер от оспы на четвертом году царствования, так и не успев жениться, и соответственно – не оставив потомства.
Ничем, кроме низвержения всесильного «полудержавного властелина» его правление не отмечено.
Бездетной умерла сменившая его Анна Иоанновна, процарствовавшая десять лет, чье правление ознаменовалось тремя вещами – переименованием дворянства в шляхетство на польский манер, бироновщиной и попыткой реально ограничить самодержавную власть (ни то, ни другое, ни третье мы сейчас подробно обсуждать не будем, хотя темы эти весьма интересны).
Не оставив потомства, она успела перед своей кончиной в 1740, утвердить в Санкт-Петербурге, в качестве наследницы всероссийской короны свою племянницу – Анну Леопольдовну, супругу принца Антона Брауншвейгского, и ее новорожденного сына Иоанна Антоновича, коронованного почти сразу после рождения, как император Иоанн VI.
Дальнейшее, в традиционном описании выглядит, если говорить кратко, следующим образом – недовольные засильем иностранцев, гвардейцы возвели на престол последнего отпрыска Петра Великого – его дочь Елизавету, что было исторически прогрессивным и полностью соответствовало сложившейся ситуации и государственным нуждам.
Положительная оценка этого переворота, в котором полагалось видеть» «народное движение, направленное против преобладания иноземцев», стала неукоснительной традицией, и всякие сомнения долгое время были просто немыслимы. Более того, эта оценка является господствующей даже в работах последних лет, когда, казалось, не осталось ни одного не переоцененного события отечественной истории.
Я.А Гордин, например, даже полагает, что гвардия в событиях 1741 года, стала своеобразным российским парламентом, реализовавшим, пусть и своеобразно, волю народа, которому надоело изобилие немцев при дворе.
В сочинениях историков даже советской эпохи, среди аргументов в пользу Елизаветы, можно встретить и тот, что она была дескать, самой законной из наследников Петра и имела более всего прав на престол (согласитесь, читатель – несколько странный аргумент для ученых, живших в стране победившего социализма).
А в массовом сознании события 1741 года вообще стали настолько общим местом, что даже абитуриенты, поступающие на исторические факультеты не всегда могут твердо ответить – кого собственно свергли?
О Брауншвейгской (точнее Баруншвейг-Люнебургской) династии – преставления самые смутные, и по разным вариантам Елизавета низложила не то Анну Иоанновну, не то Бирона.
Даже пишущие на исторические темы беллетристы ситуацию 1740-41 годов представляют не слишком хорошо. [56]
Поэтому, есть смысл подробно разобрать все происходившее тогда.
В начале, поговорим о личности самой Елизаветы Петровны Романовой (последней настоящей, «чистокровной», Романовой на русском престоле, если не принимать в расчет некоторые обстоятельства).