Страница:
И никто из назначенных и обласканных Анной Леопольдовной офицеров и командиров гвардейских полков не попытался защитить законную власть.
Достаточно оказалось разогнать дворцовый караул, схватить нескольких высших чиновников и военачальников, и взять под стражу августейшее семейство – и все безоговорочно перешли на сторону победительницы.
Спешно созванные вельможи – князь Черкасский, А.П Бестужев-Рюмин, генерал-фельдмаршал Ласси, Н. Ю. Трубецкой (генерал-прокурор Сената, благополучно пересидевший на своей должности семь царствований и, по собственному признанию, успешно лишавший менее гибких коллег положения, имущества, и жизни), принялись поздравлять Елизавету, и все, как один, присягнули ей.
Не менее любопытно то, как развивались события дальше.
Хотя, как уже говорилось, подробного плана переворота не имелось, но зато идеологическое обоснование захвата власти Елизаветой, продумано было неплохо.
Было объявлено, что «злые» иноземцы, во главе с Остерманом, скрыли и уничтожили завещание Екатерины, оставлявшее власть своей дочери и, следовательно, правление Анны Иоанновны, а уж тем более – коронация Иоанна Антоновича и регентство Анны Леопольдовны было незаконным, ибо они «ни малейшей претензии и права к наследию всероссийского престола ни по чему не имеют».(85,97)
Более того, была сделана попытка вообще вычеркнуть это короткое царствование из истории, словно его никогда и не было.
Были изъяты из обращения монеты, с изображением младенца-императора, аннулированы и изъяты все указы, изданные от его имени, сожжены листы с присягой ему. Старательно изымались все официальные бумаги с его упоминанием, и даже обсуждался вопрос об уничтожении всех документов, помеченных его титулом – то есть всей годовой документации официальный учреждений – в центре и на местах, и отмене всех указов и повелений. В итоге ограничились только помещением их на особое хранение, а ссылки на какой – либо закон эпохи регентства, давались «без упоминания имен». Даже в инструкциях относительно содержания свергнутого младенца-императора и бывших регентов говорилось лишь об «известных вам персонах».
Все это напоминает не столько деятельность законных наследников по восстановлению исторической справедливости, сколько довольно неуклюжую попытку преступников скрыть следы своего преступления.
И в самом деле, обстановка в столице после переворота скорее соответствовала именно этому. Более того – картина, которую рисуют очевидцы выглядит весьма похоже на то, как если бы победителям отдали взятый город на поток и разграбление.
Вот мнение о перевороте 1741 года, и поведении гвардейцев английского посла в Санкт-Петербурге:. «Они и считают себя здесь господами и, быть может, имеют для этого слишком много оснований» – мнение, может, пристрастное, но довольно верное. Вот другое описание тех дней. Дворец Елизаветы: «Большой зал дворца был полон преображенскими гренадерами. Большая часть их была пьяны; одни, прохаживаясь, пели песни (не гимны в честь государыни, но неблагопристойные куплеты), другие, держа ружья в руках, и растянувшись на полу, спали…». Так изложил увиденное офицер Воронежского полка, находящийся проездом в Петербурге. И это не просто безобразия пьяных солдат, за которые, кстати, по суровым петровским законам, приводящих, например, А. Буровского в ужас, этих солдат – простолюдинов и дворян без разбора полагалось бы, самое меньшее – высечь шпицрутенами.
Даже восторженно относящиеся к Елизавете историки вынуждены признавать, что население оказалось беззащитным перед самоуправством гвардейцев – особенно лейб – компанейцев, не признававших над собой никакой власти.
Через три дня после переворота началась неограниченная выдача вина гвардейцам, и уже вскоре сама государыня была вынуждена издать приказ офицерам «унимать» благородных дворян, которые «по улицам пьяные шатаютца».
Положение улучшилось только после отправки (не без труда) половины гвардии на войну со шведами, где пришлось приложить немало усилий, чтобы взять ее в руки. В действующей армии гвардейцы устраивали массовые драки, нападения на офицеров – иностранцев и их зверские избиения. Приходилось подавлять их буйство с помощью вооруженной силы, задействовав неразложившиеся армейские полки.(86,17)
Но еще до апреля 1743 года «шумство» и драки среди гвардейцев были обычными не только на улицах и в кабаках, но и в дворцовых покоях, где гренадеры пьянствовали и буянили (ну точь-в-точь, как если бы захватили вражескую столицу), водили себе с улицы для компании «неведомо каких мужиков», вывешивали в окнах подштанники на просушку, и могли заявится в любое учреждение, с указанием, как надо решать то или иное дело.
Имел место показательный случай – 19 летний сержант Невского полка Ярославцев, прогуливающийся в нетрезвом виде в обществе проститутки, (дамы этой профессии, по петровскому «Артикулу воинскому», «имеют быть с бесчестьем отогнаны от полков»), отказался уступить дорогу кортежу Елизаветы. «И бранили (солдат и шлюха – Авт.) тех ездовых и кто из генералов и из придворных ехали, матерно, и о той брани изволили услышать ее императорское величество…», – так хвастался лихой гвардеец приятелям после случившегося.(86,18)
Представьте себе на минутку, чтобы году в восемнадцатом какой – нибудь пьяный балтийский матрос обматерил бы даже не Владимира Ильича Ленина, или, скажем, Троцкого, но хотя бы командующего обороной Петрограда Зиновьева?!
Думается, всего вышеизложенного достаточно, чтобы по крайней мере показать, что воцарение Елизаветы отнюдь не было даром Божьим несчастным россиянам, гибнущим под иноземным игом.
И естественно, за этим следует вопрос – как могли развиваться события, не удайся переворот 25 ноября 1741 года?
К примеру, окажись среди гвардейских офицеров дворцового караула кто-то достаточно храбрый и решительный, и одновременно – верный присяге, и дворцовый караул встретил бы лейб-компанейцев огнем и штыками?
Что, если бы не брауншвейгское семейство было свергнуто и погублено, а Елизавета отправилась в тюрьму, монастырь, или ссылку, где и умерла?
Что, если не приближенные Анны Леопольдовны пошли в Сибирь, а елизаветинские сторонники? Что, если бы к смерти были осуждены не Миних, Остерман, Темирязев и Головкин, а несостоявшиеся лейб-компанейцы (пусть даже их, как первых, и помиловали бы)?
Или даже, «дщерь Петрову» каким – то образом обезвредили бы заранее, например, постригли бы в монахини – как планировала, одно время, Анна Иоанновна. Этому, кстати, воспротивился никто иной, как Бирон (именно этим, видимо и объясняется та симпатия, какую Елизавета питала к деятелям из его окружения – например, Бестужеву – Рюмину).
И – отметим это – во многих других странах, Елизавету еще задолго до событий, от греха подальше угостили бы отравленной конфетой, или, по крайней мере, сослали куда-нибудь подальше от столицы, под присмотр абсолютно надежных надзирателей. Или выдали бы замуж за границу – эта идея тоже одно время владела Анной Иоанновной.
…По прежнему армией командует фельдмаршал Миних, а государственными делами руководит Остерман.
Принц-регент Антон Брауншвейгский командует гвардией, изрядно почищенной, подтянутой, вымуштрованной, и отныне не мечтающей о том, чтобы вершить государственные дела.
Анна Леопольдовна и Антон Брауншвейгский правят, как минимум еще полтора десятка лет – пока их старшему сыну не исполнилось 16 лет. Конечно, они и после этого участвуют в делах государственных, и у автора нет оснований думать, что влияние их было бы вредным, а предшествующее правление – губительным.
Их старшему сыну – Иоанну Антоновичу суждено находиться на престоле очень долго.
Если принять во внимание, что средний возраст европейских монархов века ХVIII составлял порядка шестидесяти лет, то родившийся в 1740 году, он закончил бы свои земные дни уже в конце столетия, или даже в начале следующего.
Его младшие братья – великие князья великой Российской империи – становятся основоположниками новых знатных родов, представители которых играют немалую роль в будущем. Его сестры становятся мужьями европейских монархов и принцев.
Со временем, несомненно, вступил бы в брак и сам император – скорее всего, с какой – либо европейской принцессе из пристойного королевского дома (а не жалкого нижненемецкого княжества). Может быть, то была бы дочь короля датского, шведского или прусского, а то – как знать – и английского?
Или, быть может, желая укрепить свое положение в России, он связал бы себя узами брака с кем-то из знатных отечественных фамилий – Долгоруких, Голицыных, Воронцовых? Но надо надеяться, то был бы брак, обеспечивший продолжение императорского рода.
Конечно, он бы вряд ли написал, как то сделала Екатерина, пресловутый «Наказ» для Уложенной комиссии 1767 года, полный глубокомысленных рассуждений и высокопарных благоглупостей.
Хотя возможно, новое Уложение было бы все-таки составлено и принято.
Точно так же расцвел бы гений Ломоносова и открылся бы университет в Москве, а быть может, в Санкт-Петербурге, Риге или Киеве.
Может быть, положение с просвещением и культурой было бы менее печальным – ведь еще в конце столетия в Москве были только две книжные лавки. В провинции же книги были редкостью, причем не только учебники и серьезная литература – существовал целый слой отставных писарей и подьячих, кормившихся переписыванием простонародных, как бы сказали сегодня, «бестселлеров», про Еруслана Лазаревича и Бову – Королевича. (41, 379)
И стала бы невозможной ситуация, когда уже при Екатерине, канцлер – граф Воронцов (между прочим человек, соприкасавшийся долгое время с просвещенной Европой) с негодованием писал о своей племяннице Е. Р. Дашковой, что она де:«имеет нрав развращенный и тщеславный, больше в науках и пустоте свое время проводит».
Весьма вероятно, что и крепостное рабство было бы не усугублено, а облегчено, а то и заменено феодальными повинностями на германский манер.
Возможно, была бы введена и конституция, хоть немного ограничивающая самодержавие – как предполагали представители высшей знати еще при Анне Иоанновне.
Не исключено, что до ХХ века, наряду с Донским, Сибирским, Яицким (не переименованным в Уральское, ибо не было бы Пугачевского бунта) казачьими войсками, существовало бы и Запорожское.
Так же, со временем, были бы присоединены Крым и Новороссия, так же
(может быть, даже и раньше) была бы поделена впавшая в ничтожество Речь Посполитая.
Уж во всяком случае, император Иоанн VI не стал бы кровью суворовских «чудо – богатырей» защищать умирающую Польшу от австро-прусской агрессии, не получив с этого ничего (как, видимо, полагал бы правильным А. Буровский).
Точно так же вряд ли стал бы помогать подавлять восстание украинских масс на Правобережной Украине – знаменитую «Колиивщину»; при том, что сами повстанцы искренне надеялись на помощь соседней православной державы, и считали что действуют в ее интересах.(118,191)
Вряд ли, конечно, он стал бы писать нравоучительные пьесы в ложноклассическом духе и переписываться с Вольтером и Дидро на тему «всеобщего блага».
Но, быть может, не ввязался бы в войну с революционной Францией, сохранив десятки, если не сотни тысяч солдатских жизней.
И даже если в своих основных чертах история бы и повторилась, уж во
всяком случае, хуже бы не было.
И в самом деле – что такого трагического произошло, если бы династия императоров всероссийских носила бы в «Готском альманахе» полное название – Романовы-Брауншвейгские, а не Романовы-Голштейн-Готторпские?
Что страшного, если бы на престоле оказался бы человек, родившийся и выросший в России, и соответственно воспитанный – а не необразованная и не слишком умная дочь девицы из шведского фурштата, которую сменила Екатерина II – «Тартюф в юбке» по меткому пушкинскому определению, до конца жизни не научившаяся изъясняться по-русски без ошибок?
Много бы потеряла Российская империя от того, что не было бы введено крепостное право на украинских землях, и не были бы розданы в порядке расчета за сексуальные услуги миллионы десятин и сотни тысяч крестьян?
От того, что при императорском дворе отсутствовала бы должность, по меткому определению князя Щербатова «лейб-х…»?
Думается, ответ очевиден.
Но хочу сказать еще об одном – ведь благодаря всему случившемуся изменилась бы не только история России второй половины ХVIII века.
Изменился бы и весь ход мировой истории – и другими были бы и ХIХ и ХХ и нынешний – ХХI века. Какими – просто невозможно предположить.
Сердце невольно замирает перед этой удивительной загадкой – живой, развивающейся истории, когда малейшее движение порождает уходящий буквально в века след, меняющий судьбы человечества против предначертанных.
На этом, пожалуй, все.
Впрочем, еще одно маленькое дополнение, вроде бы и не по теме. Уже после того, как автор закончил эту главу, ему в голову почему – то вдруг пришла в голову странная на первый взгляд мысль. Конечно, судьба несчастных детей Анны Леопольдовны – не самое страшное преступление, которое совершалось когда-нибудь во имя власти и короны и в России, и по всему миру. Но все же – вспоминал ли об этих детях, в последние месяцы жизни, другой низложенный и заточенный царь – Николай II, чья семья тоже стала жертвой «исторической необходимости» и «политической целесообразности»?
Триумф Наполеона
Достаточно оказалось разогнать дворцовый караул, схватить нескольких высших чиновников и военачальников, и взять под стражу августейшее семейство – и все безоговорочно перешли на сторону победительницы.
Спешно созванные вельможи – князь Черкасский, А.П Бестужев-Рюмин, генерал-фельдмаршал Ласси, Н. Ю. Трубецкой (генерал-прокурор Сената, благополучно пересидевший на своей должности семь царствований и, по собственному признанию, успешно лишавший менее гибких коллег положения, имущества, и жизни), принялись поздравлять Елизавету, и все, как один, присягнули ей.
Не менее любопытно то, как развивались события дальше.
Хотя, как уже говорилось, подробного плана переворота не имелось, но зато идеологическое обоснование захвата власти Елизаветой, продумано было неплохо.
Было объявлено, что «злые» иноземцы, во главе с Остерманом, скрыли и уничтожили завещание Екатерины, оставлявшее власть своей дочери и, следовательно, правление Анны Иоанновны, а уж тем более – коронация Иоанна Антоновича и регентство Анны Леопольдовны было незаконным, ибо они «ни малейшей претензии и права к наследию всероссийского престола ни по чему не имеют».(85,97)
Более того, была сделана попытка вообще вычеркнуть это короткое царствование из истории, словно его никогда и не было.
Были изъяты из обращения монеты, с изображением младенца-императора, аннулированы и изъяты все указы, изданные от его имени, сожжены листы с присягой ему. Старательно изымались все официальные бумаги с его упоминанием, и даже обсуждался вопрос об уничтожении всех документов, помеченных его титулом – то есть всей годовой документации официальный учреждений – в центре и на местах, и отмене всех указов и повелений. В итоге ограничились только помещением их на особое хранение, а ссылки на какой – либо закон эпохи регентства, давались «без упоминания имен». Даже в инструкциях относительно содержания свергнутого младенца-императора и бывших регентов говорилось лишь об «известных вам персонах».
Все это напоминает не столько деятельность законных наследников по восстановлению исторической справедливости, сколько довольно неуклюжую попытку преступников скрыть следы своего преступления.
И в самом деле, обстановка в столице после переворота скорее соответствовала именно этому. Более того – картина, которую рисуют очевидцы выглядит весьма похоже на то, как если бы победителям отдали взятый город на поток и разграбление.
Вот мнение о перевороте 1741 года, и поведении гвардейцев английского посла в Санкт-Петербурге:. «Они и считают себя здесь господами и, быть может, имеют для этого слишком много оснований» – мнение, может, пристрастное, но довольно верное. Вот другое описание тех дней. Дворец Елизаветы: «Большой зал дворца был полон преображенскими гренадерами. Большая часть их была пьяны; одни, прохаживаясь, пели песни (не гимны в честь государыни, но неблагопристойные куплеты), другие, держа ружья в руках, и растянувшись на полу, спали…». Так изложил увиденное офицер Воронежского полка, находящийся проездом в Петербурге. И это не просто безобразия пьяных солдат, за которые, кстати, по суровым петровским законам, приводящих, например, А. Буровского в ужас, этих солдат – простолюдинов и дворян без разбора полагалось бы, самое меньшее – высечь шпицрутенами.
Даже восторженно относящиеся к Елизавете историки вынуждены признавать, что население оказалось беззащитным перед самоуправством гвардейцев – особенно лейб – компанейцев, не признававших над собой никакой власти.
Через три дня после переворота началась неограниченная выдача вина гвардейцам, и уже вскоре сама государыня была вынуждена издать приказ офицерам «унимать» благородных дворян, которые «по улицам пьяные шатаютца».
Положение улучшилось только после отправки (не без труда) половины гвардии на войну со шведами, где пришлось приложить немало усилий, чтобы взять ее в руки. В действующей армии гвардейцы устраивали массовые драки, нападения на офицеров – иностранцев и их зверские избиения. Приходилось подавлять их буйство с помощью вооруженной силы, задействовав неразложившиеся армейские полки.(86,17)
Но еще до апреля 1743 года «шумство» и драки среди гвардейцев были обычными не только на улицах и в кабаках, но и в дворцовых покоях, где гренадеры пьянствовали и буянили (ну точь-в-точь, как если бы захватили вражескую столицу), водили себе с улицы для компании «неведомо каких мужиков», вывешивали в окнах подштанники на просушку, и могли заявится в любое учреждение, с указанием, как надо решать то или иное дело.
Имел место показательный случай – 19 летний сержант Невского полка Ярославцев, прогуливающийся в нетрезвом виде в обществе проститутки, (дамы этой профессии, по петровскому «Артикулу воинскому», «имеют быть с бесчестьем отогнаны от полков»), отказался уступить дорогу кортежу Елизаветы. «И бранили (солдат и шлюха – Авт.) тех ездовых и кто из генералов и из придворных ехали, матерно, и о той брани изволили услышать ее императорское величество…», – так хвастался лихой гвардеец приятелям после случившегося.(86,18)
Представьте себе на минутку, чтобы году в восемнадцатом какой – нибудь пьяный балтийский матрос обматерил бы даже не Владимира Ильича Ленина, или, скажем, Троцкого, но хотя бы командующего обороной Петрограда Зиновьева?!
Думается, всего вышеизложенного достаточно, чтобы по крайней мере показать, что воцарение Елизаветы отнюдь не было даром Божьим несчастным россиянам, гибнущим под иноземным игом.
И естественно, за этим следует вопрос – как могли развиваться события, не удайся переворот 25 ноября 1741 года?
К примеру, окажись среди гвардейских офицеров дворцового караула кто-то достаточно храбрый и решительный, и одновременно – верный присяге, и дворцовый караул встретил бы лейб-компанейцев огнем и штыками?
Что, если бы не брауншвейгское семейство было свергнуто и погублено, а Елизавета отправилась в тюрьму, монастырь, или ссылку, где и умерла?
Что, если не приближенные Анны Леопольдовны пошли в Сибирь, а елизаветинские сторонники? Что, если бы к смерти были осуждены не Миних, Остерман, Темирязев и Головкин, а несостоявшиеся лейб-компанейцы (пусть даже их, как первых, и помиловали бы)?
Или даже, «дщерь Петрову» каким – то образом обезвредили бы заранее, например, постригли бы в монахини – как планировала, одно время, Анна Иоанновна. Этому, кстати, воспротивился никто иной, как Бирон (именно этим, видимо и объясняется та симпатия, какую Елизавета питала к деятелям из его окружения – например, Бестужеву – Рюмину).
И – отметим это – во многих других странах, Елизавету еще задолго до событий, от греха подальше угостили бы отравленной конфетой, или, по крайней мере, сослали куда-нибудь подальше от столицы, под присмотр абсолютно надежных надзирателей. Или выдали бы замуж за границу – эта идея тоже одно время владела Анной Иоанновной.
…По прежнему армией командует фельдмаршал Миних, а государственными делами руководит Остерман.
Принц-регент Антон Брауншвейгский командует гвардией, изрядно почищенной, подтянутой, вымуштрованной, и отныне не мечтающей о том, чтобы вершить государственные дела.
Анна Леопольдовна и Антон Брауншвейгский правят, как минимум еще полтора десятка лет – пока их старшему сыну не исполнилось 16 лет. Конечно, они и после этого участвуют в делах государственных, и у автора нет оснований думать, что влияние их было бы вредным, а предшествующее правление – губительным.
Их старшему сыну – Иоанну Антоновичу суждено находиться на престоле очень долго.
Если принять во внимание, что средний возраст европейских монархов века ХVIII составлял порядка шестидесяти лет, то родившийся в 1740 году, он закончил бы свои земные дни уже в конце столетия, или даже в начале следующего.
Его младшие братья – великие князья великой Российской империи – становятся основоположниками новых знатных родов, представители которых играют немалую роль в будущем. Его сестры становятся мужьями европейских монархов и принцев.
Со временем, несомненно, вступил бы в брак и сам император – скорее всего, с какой – либо европейской принцессе из пристойного королевского дома (а не жалкого нижненемецкого княжества). Может быть, то была бы дочь короля датского, шведского или прусского, а то – как знать – и английского?
Или, быть может, желая укрепить свое положение в России, он связал бы себя узами брака с кем-то из знатных отечественных фамилий – Долгоруких, Голицыных, Воронцовых? Но надо надеяться, то был бы брак, обеспечивший продолжение императорского рода.
Конечно, он бы вряд ли написал, как то сделала Екатерина, пресловутый «Наказ» для Уложенной комиссии 1767 года, полный глубокомысленных рассуждений и высокопарных благоглупостей.
Хотя возможно, новое Уложение было бы все-таки составлено и принято.
Точно так же расцвел бы гений Ломоносова и открылся бы университет в Москве, а быть может, в Санкт-Петербурге, Риге или Киеве.
Может быть, положение с просвещением и культурой было бы менее печальным – ведь еще в конце столетия в Москве были только две книжные лавки. В провинции же книги были редкостью, причем не только учебники и серьезная литература – существовал целый слой отставных писарей и подьячих, кормившихся переписыванием простонародных, как бы сказали сегодня, «бестселлеров», про Еруслана Лазаревича и Бову – Королевича. (41, 379)
И стала бы невозможной ситуация, когда уже при Екатерине, канцлер – граф Воронцов (между прочим человек, соприкасавшийся долгое время с просвещенной Европой) с негодованием писал о своей племяннице Е. Р. Дашковой, что она де:«имеет нрав развращенный и тщеславный, больше в науках и пустоте свое время проводит».
Весьма вероятно, что и крепостное рабство было бы не усугублено, а облегчено, а то и заменено феодальными повинностями на германский манер.
Возможно, была бы введена и конституция, хоть немного ограничивающая самодержавие – как предполагали представители высшей знати еще при Анне Иоанновне.
Не исключено, что до ХХ века, наряду с Донским, Сибирским, Яицким (не переименованным в Уральское, ибо не было бы Пугачевского бунта) казачьими войсками, существовало бы и Запорожское.
Так же, со временем, были бы присоединены Крым и Новороссия, так же
(может быть, даже и раньше) была бы поделена впавшая в ничтожество Речь Посполитая.
Уж во всяком случае, император Иоанн VI не стал бы кровью суворовских «чудо – богатырей» защищать умирающую Польшу от австро-прусской агрессии, не получив с этого ничего (как, видимо, полагал бы правильным А. Буровский).
Точно так же вряд ли стал бы помогать подавлять восстание украинских масс на Правобережной Украине – знаменитую «Колиивщину»; при том, что сами повстанцы искренне надеялись на помощь соседней православной державы, и считали что действуют в ее интересах.(118,191)
Вряд ли, конечно, он стал бы писать нравоучительные пьесы в ложноклассическом духе и переписываться с Вольтером и Дидро на тему «всеобщего блага».
Но, быть может, не ввязался бы в войну с революционной Францией, сохранив десятки, если не сотни тысяч солдатских жизней.
И даже если в своих основных чертах история бы и повторилась, уж во
всяком случае, хуже бы не было.
И в самом деле – что такого трагического произошло, если бы династия императоров всероссийских носила бы в «Готском альманахе» полное название – Романовы-Брауншвейгские, а не Романовы-Голштейн-Готторпские?
Что страшного, если бы на престоле оказался бы человек, родившийся и выросший в России, и соответственно воспитанный – а не необразованная и не слишком умная дочь девицы из шведского фурштата, которую сменила Екатерина II – «Тартюф в юбке» по меткому пушкинскому определению, до конца жизни не научившаяся изъясняться по-русски без ошибок?
Много бы потеряла Российская империя от того, что не было бы введено крепостное право на украинских землях, и не были бы розданы в порядке расчета за сексуальные услуги миллионы десятин и сотни тысяч крестьян?
От того, что при императорском дворе отсутствовала бы должность, по меткому определению князя Щербатова «лейб-х…»?
Думается, ответ очевиден.
Но хочу сказать еще об одном – ведь благодаря всему случившемуся изменилась бы не только история России второй половины ХVIII века.
Изменился бы и весь ход мировой истории – и другими были бы и ХIХ и ХХ и нынешний – ХХI века. Какими – просто невозможно предположить.
Сердце невольно замирает перед этой удивительной загадкой – живой, развивающейся истории, когда малейшее движение порождает уходящий буквально в века след, меняющий судьбы человечества против предначертанных.
На этом, пожалуй, все.
Впрочем, еще одно маленькое дополнение, вроде бы и не по теме. Уже после того, как автор закончил эту главу, ему в голову почему – то вдруг пришла в голову странная на первый взгляд мысль. Конечно, судьба несчастных детей Анны Леопольдовны – не самое страшное преступление, которое совершалось когда-нибудь во имя власти и короны и в России, и по всему миру. Но все же – вспоминал ли об этих детях, в последние месяцы жизни, другой низложенный и заточенный царь – Николай II, чья семья тоже стала жертвой «исторической необходимости» и «политической целесообразности»?
Триумф Наполеона
Когда рассматриваешь внимательней время, именуемое историками эпохой наполеоновских войн, невольно приходит мысль, что все это одна единственная война, длившаяся без малого два десятилетия с краткими перерывами. Война, полыхавшая на пространстве от нильских берегов до датских проливов, война, которая, быть может, заслуживает титула самой первой мировой войны.
Война, обязанная своим возникновением лишь одному человеку – Наполеону Бонапарту.
Выходец из дикой и бедной провинции, лишь недавно присоединенной к Франции, в которой он в юности видел ненавистного захватчика родной Корсики, стал неограниченным повелителем этой сильнейшей на континенте державы.(28,10) Из раздираемой смутами мятежной республики, Франция, под его властью, почти мгновенно превратилась в благопристойную стабильную империю, где все слои населения были, в общем и целом, довольны своим положением. Именно Наполеон создал ту систему государственного управления, которая обеспечивала устойчивость его империи буквально до последних дней ее существования. Более того, ее сочли разумным и полезным сохранить в неприкосновенности даже вернувшиеся к власти Бурбоны, и во многом она существует до сего дня.
В год его воцарения Францию осаждали со всех сторон сильные противники, объединенные ненавистью к революции, и исход этой борьбы многим казался предрешенным. К концу наполеоновской эпохи французская армия вошла во все столицы врагов, не исключая и Москвы.
Проучившийся всего год в военной школе, он без особого, казалось, напряжения, разбивал в пух и прах маститых генералов и фельдмаршалов, обращая в бегство армии, считавшиеся лучшими в мире.
Менее чем за двадцать лет, Наполеон лично дал порядка шестидесяти больших и малых сражений то есть едва ли не больше, нежели до него все великие полководцы вместе взятые, за вычетом одного только Чингисхана. Из них он проиграл лишь три.
Европа за каких – то девять лет превращается в скопище подчиненных французской военной деспотии государств и территорий – от рабски зависимых колоний и полуколоний, до послушных вассалов, которым может кое что и перепасть от хозяйских щедрот.(28,172)
Дипломатические таланты Наполеона были не меньше военных и административных; он не только не уступал в этом своему министру иностранных дел – знаменитому Талейрану, но даже кое в чем и превосходил его. Все основные руководящие принципы и идеи, все направления внешней политики вырабатывал сам Бонапарт, он же, зачастую, претворял их в жизнь, лично проводя самые ответственные переговоры.
Достаточно вспомнить то, как блестяще ему удалось привлечь на свою сторону Павла I, не только без особого труда добившись его разрыва с антифранцузской коалицией, но и заключив с ним военный союз, направленный против Англии.
Он покровительствует наукам, осыпая милостями астрономов, математиков, физиков, химиков. Именно ему Франция во многом обязана расцветом науки и техники, происходившим в ней в течение девятнадцатого века. Хотя можно услышать мнение, что его интересовали чисто утилитарные результаты научной деятельности, тем не менее не кто иной, как Наполеон, весьма способствовал прогрессу такой достаточно отвлеченной дисциплины, как египтология.
В Европе почти не было страны, с которой император хоть один раз не повоевал бы.
Наполеон побеждал всех своих противников, одного за другим, вновь и вновь – и вновь и вновь не достигал цели.
Ведь – это не всегда помнят – главным противником Наполеона были не Пруссия и Австрия, и даже не Россия, тем более что с последней у Франции собственно и не было, практически, каких– либо взаимоисключающих интересов, и уж точно не карликовые королевства и герцогства Германии и Апеннин. Главным врагом Бонапарта была Британская Империя.(28,123) Именно она в конечном итоге стояла за всеми четырьмя антифранцузскими коалициями, именно она финансировала войну континентальных монархов с Францией. Ибо, с точки зрения жизненных экономических и политических интересов Англии, в их неразрывной взаимосвязи, могущественная Франция, самодовлеюще господствующая на континенте, означала – ни много, ни мало – тотальный крах.
Собственно, речь шла именно об этом – будет ли первой державой мира Франция, или Англия? И именно это с неизбежностью толкало Англию к войнам с сильнейшей в Западной Европе на тот момент страной, вне зависимости – правили ли в ней Бурбоны, Конвент, или Бонапарт. И только с окончательным решением этой проблемы исчезла почва для англо-французского противостояния.
«Вся война… между Англией и Францией… рассматривалась и в Англии и во Франции как воина английских купцов и промышленников… с французскими…».
И, хотя наполеоновской Франции приходилось бороться с коалицией слабейших в сравнении с ней во всех отношениях государств, дело было в том, что во главе этой борьбы стояла экономически передовая и наиболее развитая в промышленном отношении держава – Англия. Как не без иронии подметил видный советский историк Е. Тарле «…Англия долго и успешно пользовалась услугами… отсталых феодальных монархий… вооружала их на свой счет и своими ружьям… точь-в-точь как… за сорок лет до того ирокезов и другие индейские племена» во время войны в Канаде.(28,124) И, к сожалению, в числе европейских «индейцев» была и Россия.
В 1803 году Бонапарт попытался осуществить высадку на Британских островах. В Булони, на берегу пролива, разделяющего Англию и Францию, был организован грандиозный военный лагерь, где формировалась армия вторжения. Во всех французских портах готовили суда для будущего десанта, и спешно строили новые. Английский флот его совершенно не пугал. Голландия и Испания, находящиеся в вынужденном союзе с Бонапартом, должны были выставить свои воинские контингенты и флоты. Таким образом, Франция на тот момент превосходила англичан на море, если и не качественно то уж, несомненно, количественно. Кроме того, он имел основания рассчитывать на флот Датского королевства, тоже склонявшегося к союзу с Францией. Предполагалось, что десантная армада возьмет на борт сто пятьдесят тысяч отборного войска (и это не считая шестнадцати тысяч моряков), девять тысяч лошадей и триста пятьдесят орудий. Для защиты от нападений англичан на западном побережье Франции Наполеон организует гибкую и хорошо продуманную оборону, состоящую из многочисленных полевых укреплений и «летучих» береговых батарей, предназначенных для быстрой переброски в наиболее опасные места.(28,130;97,117) «Мне нужно только три дня туманной погоды – и я буду господином Лондона». Позднее историки, и прежде всего британские, посвятили немало страниц развенчиванию этого плана. И впрямь он во многом напоминал авантюру. Однако в тот момент Англия была не на шутку встревожена. Против Наполеона, был спешно организован очередной заговор, но его быстро разоблачили. Тогда, британский премьер-министр Питт, не жалея миллионов фунтов стерлингов, принялся лихорадочно сколачивать новую коалицию. Между тем, положение складывалось угрожающее – к лету 1805 года первоклассно вооруженная, огромная армия, сосредоточенная в Булонском лагере ждала только пресловутого тумана, чтобы погрузиться на суда. Но последовал удар с тыла – вспыхнула война между Наполеоном и силами третьей коалиции, закончившаяся для нее поражениями под Ульмом и Аустерлицем. Однако вторжение было сорвано, чего единственно и добивались англичане в этой войне. Вдобавок, 21 октября 1805 года в ставшем знаменитом сражении у мыса Трафальгар, англичане полностью уничтожили не ожидавший их нападения испано-французский флот. Франция мгновенно утратила то зыбкое преимущество на море, которое едва– едва получила.
В войне 1806 года Наполеон меньше чем за три недели сокрушает Пруссию, заняв три четверти ее территории, и войдя без единого выстрела в капитулировавший Берлин. Его победа была как никогда сокрушительной и полной. Страна с армией, считавшейся едва ли не лучшей в Европе, и великолепно организованным государственным аппаратом была фактически ликвидирована. Упадок духа еще недавно кичливых пруссаков дошел до крайности. Известен факт, что одна из крепостей с гарнизоном почти в пять тысяч человек, сдалась четырем ротам пехотинцев, не имевшим даже полевой артиллерии. Даже египетские мамелюки и опереточные армии итальянских королевств оказали более активное сопротивление французам, нежели прусское воинство. После этого вся Германия становится на колени, многочисленные герцоги, короли и курфюрсты наперебой шлют изъявления в полной покорности.(28,171)
Наполеон дважды (до 1812 года) воюет с Россией, и оба раза побеждает. От Пруссии, по Тильзитскому миру, оставлены лишь четыре провинции из прежних двенадцати. Он повелевает огромной империей. В ее состав, кроме собственно Франции – «старых департаментов», входят Бельгия, более половины германских земель, север Италии и даже Ионические острова, вместе с частью адриатического побережья – так называемые Иллирийские провинции. Кроме того, он фактический повелитель Швейцарии и король Италии. Саксонский и баварский монархи – его покорные вассалы, не говоря уже о тех землях, где на престол посажены его родственники, либо бывшие маршалы, как, например, в Швеции и Неаполе. Австрия, лишившаяся после многочисленных поражений лишившаяся четверти населения и лучших земель, молча покоряется, ибо превращена, по меткому выражению историка, в «конгломерат территориальных обломков»(28,231). Наполеон может делать с запуганной, трясущейся от благоговейного страха Европой все, что ему заблагорассудиться. Венценосные особы раболепствовали перед бывшим корсиканским лейтенантом до полной потери человеческого достоинства. Стоило ему приказать, и испанский король беспрекословно выделил в его распоряжение пятнадцать тысяч солдат. На отнятых у Пруссии немецких землях, создано так называемое Вестфальское королевство, куда королем назначен брат Наполеона, Жером. На польских – Великое герцогство Варшавское, где управляет верный его союзник -саксонский король.(28,193)
Но подчеркнем – все эти победы и достижения ничем не могут помочь Франции в главном – борьбе с «туманным Альбионом». Потерпев неудачу в попытке сокрушить британскую мощь на поле боя, Бонапарт решает пойти другим путем. В 1806 году в захваченном Берлине он издает декрет о континентальный блокаде, запрещавший торговлю какими бы то ни было английскими товарами.
Цель – полностью лишить ненавистный остров рынков сбыта и сырья, тем самым удушив экономически, и обречь на всеобщий развал, хаос и капитуляцию.
Во все вассальные и полувассальные государства было тут же разослано повеление: присоединиться к блокаде.
Не нужно было обладать великим государственным умом, чтобы понять – сие не что иное, как заявка на европейское (фактически на мировое) господство. Ведь реализовать его можно было только в случае, если вся Европа прямо или косвенно попадет под наполеоновский контроль.(28,173)
Проводя континентальную блокаду в жизнь, император действовал так же решительно и непреклонно, как и во время любой из своих войн (да, собственно, это и была война). Достаточно привести только один пример. В свое время Наполеон назначил своего младшего брата Людовика королем Голландии. Заняв трон, Людовик, самый, пожалуй, умный из всего сонма многочисленной родни французского государя, видимо, принял свое королевское положение всерьез. Осознавая, насколько важна для его новых подданных торговля с Англией, стал сквозь пальцы смотреть на контрабанду. Не долго думая, Наполеон сместил своего брата; королевство же просто упразднил, присоединив его земли к империи.
Но континентальная блокада оказалась той войной, которую Бонапарт если и не проиграл вчистую, то уж во всяком случае, не выиграл. В условиях полного господства британского флота на море и огромной длины береговой линии Европы эффективная борьба с контрабандой была невозможной. Вдобавок, немалая часть английских товаров доставлялась под видом американских, на американских же судах. Немало их попадало в Европу и через Россию. Наконец, война и блокада начали бить не только по европейскому хозяйству, но и по экономике самой Франции, лишая ее мануфактуры сырья, а товары – сбыта. Более того, последствия блокады и почти двадцатилетних войн породили жестокий экономический кризис 1811 года, и во Франции начались волнения среди лишенных работы и хлеба бедняков. «Я боюсь этих восстаний, вызванных отсутствием хлеба; я меньше бы боялся сражения против армии в 200тысяч человек» – так оценил обстановку сам Наполеон.(28,231)
Война, обязанная своим возникновением лишь одному человеку – Наполеону Бонапарту.
Выходец из дикой и бедной провинции, лишь недавно присоединенной к Франции, в которой он в юности видел ненавистного захватчика родной Корсики, стал неограниченным повелителем этой сильнейшей на континенте державы.(28,10) Из раздираемой смутами мятежной республики, Франция, под его властью, почти мгновенно превратилась в благопристойную стабильную империю, где все слои населения были, в общем и целом, довольны своим положением. Именно Наполеон создал ту систему государственного управления, которая обеспечивала устойчивость его империи буквально до последних дней ее существования. Более того, ее сочли разумным и полезным сохранить в неприкосновенности даже вернувшиеся к власти Бурбоны, и во многом она существует до сего дня.
В год его воцарения Францию осаждали со всех сторон сильные противники, объединенные ненавистью к революции, и исход этой борьбы многим казался предрешенным. К концу наполеоновской эпохи французская армия вошла во все столицы врагов, не исключая и Москвы.
Проучившийся всего год в военной школе, он без особого, казалось, напряжения, разбивал в пух и прах маститых генералов и фельдмаршалов, обращая в бегство армии, считавшиеся лучшими в мире.
Менее чем за двадцать лет, Наполеон лично дал порядка шестидесяти больших и малых сражений то есть едва ли не больше, нежели до него все великие полководцы вместе взятые, за вычетом одного только Чингисхана. Из них он проиграл лишь три.
Европа за каких – то девять лет превращается в скопище подчиненных французской военной деспотии государств и территорий – от рабски зависимых колоний и полуколоний, до послушных вассалов, которым может кое что и перепасть от хозяйских щедрот.(28,172)
Дипломатические таланты Наполеона были не меньше военных и административных; он не только не уступал в этом своему министру иностранных дел – знаменитому Талейрану, но даже кое в чем и превосходил его. Все основные руководящие принципы и идеи, все направления внешней политики вырабатывал сам Бонапарт, он же, зачастую, претворял их в жизнь, лично проводя самые ответственные переговоры.
Достаточно вспомнить то, как блестяще ему удалось привлечь на свою сторону Павла I, не только без особого труда добившись его разрыва с антифранцузской коалицией, но и заключив с ним военный союз, направленный против Англии.
Он покровительствует наукам, осыпая милостями астрономов, математиков, физиков, химиков. Именно ему Франция во многом обязана расцветом науки и техники, происходившим в ней в течение девятнадцатого века. Хотя можно услышать мнение, что его интересовали чисто утилитарные результаты научной деятельности, тем не менее не кто иной, как Наполеон, весьма способствовал прогрессу такой достаточно отвлеченной дисциплины, как египтология.
В Европе почти не было страны, с которой император хоть один раз не повоевал бы.
Наполеон побеждал всех своих противников, одного за другим, вновь и вновь – и вновь и вновь не достигал цели.
Ведь – это не всегда помнят – главным противником Наполеона были не Пруссия и Австрия, и даже не Россия, тем более что с последней у Франции собственно и не было, практически, каких– либо взаимоисключающих интересов, и уж точно не карликовые королевства и герцогства Германии и Апеннин. Главным врагом Бонапарта была Британская Империя.(28,123) Именно она в конечном итоге стояла за всеми четырьмя антифранцузскими коалициями, именно она финансировала войну континентальных монархов с Францией. Ибо, с точки зрения жизненных экономических и политических интересов Англии, в их неразрывной взаимосвязи, могущественная Франция, самодовлеюще господствующая на континенте, означала – ни много, ни мало – тотальный крах.
Собственно, речь шла именно об этом – будет ли первой державой мира Франция, или Англия? И именно это с неизбежностью толкало Англию к войнам с сильнейшей в Западной Европе на тот момент страной, вне зависимости – правили ли в ней Бурбоны, Конвент, или Бонапарт. И только с окончательным решением этой проблемы исчезла почва для англо-французского противостояния.
«Вся война… между Англией и Францией… рассматривалась и в Англии и во Франции как воина английских купцов и промышленников… с французскими…».
И, хотя наполеоновской Франции приходилось бороться с коалицией слабейших в сравнении с ней во всех отношениях государств, дело было в том, что во главе этой борьбы стояла экономически передовая и наиболее развитая в промышленном отношении держава – Англия. Как не без иронии подметил видный советский историк Е. Тарле «…Англия долго и успешно пользовалась услугами… отсталых феодальных монархий… вооружала их на свой счет и своими ружьям… точь-в-точь как… за сорок лет до того ирокезов и другие индейские племена» во время войны в Канаде.(28,124) И, к сожалению, в числе европейских «индейцев» была и Россия.
В 1803 году Бонапарт попытался осуществить высадку на Британских островах. В Булони, на берегу пролива, разделяющего Англию и Францию, был организован грандиозный военный лагерь, где формировалась армия вторжения. Во всех французских портах готовили суда для будущего десанта, и спешно строили новые. Английский флот его совершенно не пугал. Голландия и Испания, находящиеся в вынужденном союзе с Бонапартом, должны были выставить свои воинские контингенты и флоты. Таким образом, Франция на тот момент превосходила англичан на море, если и не качественно то уж, несомненно, количественно. Кроме того, он имел основания рассчитывать на флот Датского королевства, тоже склонявшегося к союзу с Францией. Предполагалось, что десантная армада возьмет на борт сто пятьдесят тысяч отборного войска (и это не считая шестнадцати тысяч моряков), девять тысяч лошадей и триста пятьдесят орудий. Для защиты от нападений англичан на западном побережье Франции Наполеон организует гибкую и хорошо продуманную оборону, состоящую из многочисленных полевых укреплений и «летучих» береговых батарей, предназначенных для быстрой переброски в наиболее опасные места.(28,130;97,117) «Мне нужно только три дня туманной погоды – и я буду господином Лондона». Позднее историки, и прежде всего британские, посвятили немало страниц развенчиванию этого плана. И впрямь он во многом напоминал авантюру. Однако в тот момент Англия была не на шутку встревожена. Против Наполеона, был спешно организован очередной заговор, но его быстро разоблачили. Тогда, британский премьер-министр Питт, не жалея миллионов фунтов стерлингов, принялся лихорадочно сколачивать новую коалицию. Между тем, положение складывалось угрожающее – к лету 1805 года первоклассно вооруженная, огромная армия, сосредоточенная в Булонском лагере ждала только пресловутого тумана, чтобы погрузиться на суда. Но последовал удар с тыла – вспыхнула война между Наполеоном и силами третьей коалиции, закончившаяся для нее поражениями под Ульмом и Аустерлицем. Однако вторжение было сорвано, чего единственно и добивались англичане в этой войне. Вдобавок, 21 октября 1805 года в ставшем знаменитом сражении у мыса Трафальгар, англичане полностью уничтожили не ожидавший их нападения испано-французский флот. Франция мгновенно утратила то зыбкое преимущество на море, которое едва– едва получила.
В войне 1806 года Наполеон меньше чем за три недели сокрушает Пруссию, заняв три четверти ее территории, и войдя без единого выстрела в капитулировавший Берлин. Его победа была как никогда сокрушительной и полной. Страна с армией, считавшейся едва ли не лучшей в Европе, и великолепно организованным государственным аппаратом была фактически ликвидирована. Упадок духа еще недавно кичливых пруссаков дошел до крайности. Известен факт, что одна из крепостей с гарнизоном почти в пять тысяч человек, сдалась четырем ротам пехотинцев, не имевшим даже полевой артиллерии. Даже египетские мамелюки и опереточные армии итальянских королевств оказали более активное сопротивление французам, нежели прусское воинство. После этого вся Германия становится на колени, многочисленные герцоги, короли и курфюрсты наперебой шлют изъявления в полной покорности.(28,171)
Наполеон дважды (до 1812 года) воюет с Россией, и оба раза побеждает. От Пруссии, по Тильзитскому миру, оставлены лишь четыре провинции из прежних двенадцати. Он повелевает огромной империей. В ее состав, кроме собственно Франции – «старых департаментов», входят Бельгия, более половины германских земель, север Италии и даже Ионические острова, вместе с частью адриатического побережья – так называемые Иллирийские провинции. Кроме того, он фактический повелитель Швейцарии и король Италии. Саксонский и баварский монархи – его покорные вассалы, не говоря уже о тех землях, где на престол посажены его родственники, либо бывшие маршалы, как, например, в Швеции и Неаполе. Австрия, лишившаяся после многочисленных поражений лишившаяся четверти населения и лучших земель, молча покоряется, ибо превращена, по меткому выражению историка, в «конгломерат территориальных обломков»(28,231). Наполеон может делать с запуганной, трясущейся от благоговейного страха Европой все, что ему заблагорассудиться. Венценосные особы раболепствовали перед бывшим корсиканским лейтенантом до полной потери человеческого достоинства. Стоило ему приказать, и испанский король беспрекословно выделил в его распоряжение пятнадцать тысяч солдат. На отнятых у Пруссии немецких землях, создано так называемое Вестфальское королевство, куда королем назначен брат Наполеона, Жером. На польских – Великое герцогство Варшавское, где управляет верный его союзник -саксонский король.(28,193)
Но подчеркнем – все эти победы и достижения ничем не могут помочь Франции в главном – борьбе с «туманным Альбионом». Потерпев неудачу в попытке сокрушить британскую мощь на поле боя, Бонапарт решает пойти другим путем. В 1806 году в захваченном Берлине он издает декрет о континентальный блокаде, запрещавший торговлю какими бы то ни было английскими товарами.
Цель – полностью лишить ненавистный остров рынков сбыта и сырья, тем самым удушив экономически, и обречь на всеобщий развал, хаос и капитуляцию.
Во все вассальные и полувассальные государства было тут же разослано повеление: присоединиться к блокаде.
Не нужно было обладать великим государственным умом, чтобы понять – сие не что иное, как заявка на европейское (фактически на мировое) господство. Ведь реализовать его можно было только в случае, если вся Европа прямо или косвенно попадет под наполеоновский контроль.(28,173)
Проводя континентальную блокаду в жизнь, император действовал так же решительно и непреклонно, как и во время любой из своих войн (да, собственно, это и была война). Достаточно привести только один пример. В свое время Наполеон назначил своего младшего брата Людовика королем Голландии. Заняв трон, Людовик, самый, пожалуй, умный из всего сонма многочисленной родни французского государя, видимо, принял свое королевское положение всерьез. Осознавая, насколько важна для его новых подданных торговля с Англией, стал сквозь пальцы смотреть на контрабанду. Не долго думая, Наполеон сместил своего брата; королевство же просто упразднил, присоединив его земли к империи.
Но континентальная блокада оказалась той войной, которую Бонапарт если и не проиграл вчистую, то уж во всяком случае, не выиграл. В условиях полного господства британского флота на море и огромной длины береговой линии Европы эффективная борьба с контрабандой была невозможной. Вдобавок, немалая часть английских товаров доставлялась под видом американских, на американских же судах. Немало их попадало в Европу и через Россию. Наконец, война и блокада начали бить не только по европейскому хозяйству, но и по экономике самой Франции, лишая ее мануфактуры сырья, а товары – сбыта. Более того, последствия блокады и почти двадцатилетних войн породили жестокий экономический кризис 1811 года, и во Франции начались волнения среди лишенных работы и хлеба бедняков. «Я боюсь этих восстаний, вызванных отсутствием хлеба; я меньше бы боялся сражения против армии в 200тысяч человек» – так оценил обстановку сам Наполеон.(28,231)