Было очевидно, что войну надо заканчивать, или дело закончиться катастрофой.
   «Император Запада» напряженно ищет выход. И находит. Уже с 1810 года Наполеон исподволь стал готовиться к войне с Россией. Что подвигло его именно на этот шаг, и какие цели он ставил?
   Ведь Бонапарт не собирался присоединять Россию к Франции (он вовсе не был сумасшедшим); тем более, учитывая то, что даже разбитую вдребезги Пруссию он не превратил в провинцию своей империи. В его намерения не входило и восстановление Польши в прежних границах – дальнейшие события ясно покажут, что для императора Франции, «польский вопрос» – всего лишь одна из разменных карт. (29,65)
   Причиной было убеждение (не сказать, что совсем необоснованное), что с разгромом России и утратой единственного союзника Англия капитулирует.
   Тем более, что континентальная блокада начала все же приносить некоторые плоды: усложнялось внутреннее положение Англии, росла безработица и, каждый день приходили известия о разорении купцов и промышленников, о самоубийствах лишившихся всего в одночасье вчерашних богачей. И – что особенно должно было радовать владыку Франции – разрасталось народное недовольство, ширилось движение рабочих – луддитов, уничтожавших машины, по их мнению лишавших их работы, и убивавших фабрикантов. Движение это охватывало целые графства. Одним словом, французы имели немалые основания ожидать относительно скорого конца ненавистной Британии.(28,219)
   «Через три года я буду господином всего мира», – заявил Наполеон в ответ на робкое предостережение одного из генералов относительно опасности войны с Россией.
   Все десять с лишним лет, прошедших с начала века, Россия, по воле императора Александра, пыталась играть неблагодарную роль «спасителя Европы от Наполеона». (23,Т1,196)
   И согласитесь – при беспристрастном рассмотрении ситуации, совершенно непонятно – ради чего сражалась и умирала русская армия под Кульмом, Прейсиш-Эйлау, Аустерлицом, ради чего всякий раз терпя поражения, вновь и вновь Россия возобновляла эту войну?
   Тут смешались многие причины – и мистицизм Александра, и его монархический романтизм, и необыкновенно сильное влияние иностранцев на политику двора (прежде всего немцев, стремившихся решить проблемы той же Пруссии за счет русской крови) и даже, если верить некоторым источникам, причины сугубо интимного свойства.
   Понадобилось полное поражение русской армии в компании 1806-07 годов, чтобы отрезвить (до некоторой степени) русского императора, побудив его заключить Тильзитский мир.
   И вот именно теперь, когда ситуация радикально изменилась, и в Петербурге вздрагивают при мысли о новой войне с дьявольски удачливым корсиканцем, этой войны захотел Наполеон.
   Желание это было продиктовано стремлением к тому, чтобы в Европе уже не осталось никого, имеющего хотя бы условную самостоятельность, а вовсе не какой-то угрозой со стороны России (прочно, казалось, увязшей шестилетней войне с турками). Именно этим и объясняется его самоубийственный выбор.
   А уж после поражения России, рассуждали в Париже, Англия просто не сможет продолжать сопротивление. (29,31)
   И еще одно обстоятельство толкало его к этой войне едва ли не в большей степени – именно через Россию (и с ее помощью) он собирался вторгнуться в Индию. (28;106,13,274)
   Но просто так, ни с того ни с сего начать войну, что с легкостью мог сделать Первый Консул революционной Франции Бонапарт, для императора Наполеона было, как бы это лучше выразиться – неприлично, что ли?
   И Наполеон начинает искать предлог. Он регулярно вызывает к себе посла России в Париже, князя Куракина, и обрушивает на него обвинения, претензии и угрозы, на которые ни посол, ни Петербург внятно ответить не могут, не понимая: в чем тут дело. (29,29)
   Только спустя какое-то время, приходит осознание того, что все французские придирки можно свести к сакраментальному «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Происходившее вызывало недоумение даже у его маршалов и сановников, не говоря уже о простых французах – чего ради императору желать очередной большой войны, стремясь нарушить столь выгодный мир?
   Но гениальному полководцу (может быть – самому гениальному в истории человечества), взбрело в голову пойти на Лондон через Москву.
   Он имел, казалось, все основания рассчитывать на победу. Он располагал более чем шестисоттысячной армией, мог пополнить ее хоть и не очень надежными, но достаточно многочисленными контингентами стран покорной ему Европы, точно так же как материальные ресурсы почти всей Европы были к его услугам. Умение и талант его полководцев были хорошо известны. На его стороне выступили оба прежних союзника Петербурга, за интересы которых было пролито немало русской крови – Австрия и Пруссия (хотя их армии и приняли участие в войне, но никакой пользы Бонапарту не принесли). За участие в русском походе, Пруссия даже пыталась выклянчить у Бонапарта Курляндию. (29,41)
   И хотя о русских солдатах и офицерах повелитель Франции, по предыдущим войнам был достаточно высокого мнения, но русский генералитет ни во что не ставил, за исключением Кутузова, да еще Багратиона (как выяснилось позже, напрасно). (28,259)
   Кроме того, благодаря широкой шпионской сети (хотя агентов класса Талейрана в его распоряжении, разумеется, не имелось), он знал, что Россия лихорадочно пытается подготовиться к войне, но весь характер этих приготовлений свидетельствовал, что русские тем самым только облегчат ему дело. Вышеупомянутые приготовления вели прусские советники, пользовавшиеся полным доверием царя и планировавшие войну по свои старым рецептам – а значит, бояться было нечего. Вдобавок, значительные силы русской армии скованы на турецком театре военных действий. (23,Т.1,247)
   И, разумеется, он не предполагал, что может столкнуться со всенародным сопротивлением, хотя уже имел в этом отношении печальный опыт испанской кампании.
   Двадцать четвертого июня 1812 года Великая Армия перешла границу Российской Империи. Одновременно войну России объявили Пруссия и Австрия – и это при том, что до того они совсем недавно планировали новый совместный с ней поход против Франции.
   Далеко не все сподвижники Бонапарта разделяли его стопроцентную уверенность в успехе, но никто не предполагал, что не пройдет и полугода, как шестисоттысячная Великая Армия перестанет существовать
   «Рок влечет за собой Россию, ее судьбы должны свершиться», – так обратился он к солдатам в приказе о начале войны. В этот день и впрямь решилась судьба, но, как выяснилось совсем скоро, судьба самого императора.
   С самого начала все пошло не так, как он задумывал. Не удалось разбить русские части, навязав генеральное сражение вблизи границы; не удалось разгромить порознь корпуса Барклая де Толли и Багратиона. Русские генералы оказались не такими уж бездарными. Русская армия буквально в последний момент выскользнула из мышеловки пресловутого Дрисского лагеря, где ее ожидал неизбежный разгром. (23,Т.1,348)
   Наконец, незадолго до Смоленской битвы, Россия заключила мир с Турцией и получила возможность перебросить против Бонапарта свежие части.
   Зато у Наполеона появился могучий союзник – непреодолимый и усиливающийся буквально с каждым новым известием страх, перерастающий в настоящий ужас, охватывавший верхи русского общества, при мысли о дальнейшем. Двор и ближайшее окружение царя все более погружался в состояние, близкое к панике.
   Многие, несмотря на явную гибельность подобного решения (именно подобного развития событий как раз и добивался Наполеон), требовали дать генеральное сражение, возможно, движимые характерным для напуганных людей ощущением того, что лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Главнокомандующего – Барклая де Толли, всеми силами этому сопротивлявшегося, открыто обвиняли в измене.
   Между тем, в гуще простого народа, и не только среди крестьян, но и среди солдат, слухи ходили самые разные. Вплоть до того, что сам Александр, тайно просил Наполеона войти в Россию, и помочь ему освободить крестьян. Или даже, что Наполеон – ни кто иной, как сын Екатерины II, идущий занять будто бы принадлежащий ему по закону трон. Во многих местах, в тыловых губерниях происходили крестьянские волнения, зачастую весьма серьезные. (28,280)
   Отчасти и поэтому – из страха вручить крепостным крестьянам оружие – всенародное ополчение, на которое возлагались немалые надежды, так и не было по настоящему созвано.
   Потом было назначение Кутузова, Бородинское поле, ставшее по праву знаменательной вехой в истории, хотя не одно оно решило судьбу наполеоновской империи; и вступление победителя в почти покинутую жителями Москву.
   Стремясь побудить Александра к заключению мира, Наполеон из взятой Москвы грозится отторгнуть у России и передать Польше земли чуть ли не до Москвы, а на Дону учредить, якобы, ни много ни мало, «казачье королевство»(?!).(6,20)
   Он даже обдумывает вопрос о том, чтобы принять декрет об освобождении крепостных крестьян, однако, по его собственным словам, будучи якобы ненавистником всяческих революций, а возможно, страшась стихии всеобщей крестьянской войны, от этой мысли отказался.
   Тем временем «в Петербурге после сдачи Москвы царила паника: там начали уже складывать вещи, и уезжать. Больше всех торопилась Мария Федоровна… Она хотела скорого заключения мира. Константин хотел того же, Аракчеев оробел, и тоже очень хотел мира»(28,283). Более того, к миру склонялся, в принципе, и сам Кутузов.
   Один лишь Александр все это время проявлял упрямую и внешне непонятную твердость, которую потом сочтут за прозорливость, и категорически отвергал любые переговоры. Трудно сказать, какими соображениями руководствовался он в этот момент, если, несмотря на всю тяжесть обстановки и кажущуюся ее безнадежность, отверг саму возможность примирения с завоевателем. Не исключено, что российский император, из каких-то своих источников, быть может даже от агентуры из окружения Наполеона (того же Талейрана), был хорошо осведомлен о плачевном положении французской армии и ее стремительном разложении.
   19 октября Наполеон приказывает начать отступление из Москвы.
   Дальнейшее было только растянувшейся на два с половиной года агонией. И «битва народов» под Лейпцигом, и еще 87 сражений с силами коалиции, и «Сто дней», и Ватерлоо, хотя чаша весов не раз еще как будто склонялась в пользу Наполеона.
   А каким бы путем пошла история, прими русский император мирные предложения императора Франции?
   Рискуя быть обвиненными в отсутствии патриотизма, автор все же склонен полагать, что почетный мир с Бонапартом на тот момент был бы не самым худшим выходом. Пожалуй, любой, какой угодно пристрастный суд истории, заключи Александр тогда мирный договор, безусловно оправдал бы царя.
   Более того – на этот раз автор готов отчасти согласиться с А. Бушковым, что переход России, пусть и вынужденный, на сторону Бонапарта, мог сулить по крайней мере не меньшие потенциальные выгоды, нежели продолжение борьбы с ним. Во всяком случае, автору совершенно не понятно, почему положение, когда сильнейшей державой мира оказалось бы Франция, было менее предпочтительным, нежели реально сложившееся английское первенство.(12,454) И, наконец были бы сохранены жизни сотен тысяч русских солдат, погибших за освобождение Европы от «корсиканского чудовища». Освобождения, от которого Российская империя не получила, практически, никаких выгод.
   Итак, прочтя послание Наполеона с мирными предложениями, Александр, после тяжелых раздумий, под влиянием своего окружения и семьи (не в последнюю очередь матери – вдовствующей императрицы), дает согласие на начало переговоров. В конце концов, рассуждает царь, он сделал все, что мог, и не его вина, что провидение оказалось не на его стороне.
   Получив утвердительный ответ из Санкт-Петербурга, Наполеон I, уже обеспокоенный осложнившимся положением своей армии, буквально просиял.
   И вскоре, в почти сгоревшей Москве, французский монарх принимает делегацию монарха российского.
   С трепетом ждут ее члены условий мира, которые продиктует им «император Запада».
   Но они оказываются достаточно милостивы – границы России остаются в основном прежними.
   «Польская партия» при французском дворе, во главе с маршалом Жозефом Понятовским, пытается возражать, но Бонапарт быстро ставит ее на место, недвусмысленно давая понять, что воюет вовсе не во имя восстановления польской империи, а во имя возвеличивания французской.
   Не забывает Наполеон и о чисто меркантильных интересах французских купцов и фабрикантов. По его настоянию, этим же мирным договором, отменяется таможенный тариф, введенный императором Александром в 1810 году, в соответствии с которым очень высокими пошлинами облагались ввозимые из Франции товары, и прежде всего предметы роскоши – шелка, бархат, дорогие вина и т.д.
   Наконец – и это едва ли не самое главное – Александр I берет на себя обязательство участвовать в давно задуманной французской экспедиции против британских владений в Индии. (13,272)
   Что касается территориальных утрат, то для Российской Империи, они ограничиваются лишь Белостокским округом (кстати, не так давно отданным ей все тем же Бонапартом) и, возможно, Вильно. Они присоединяются к герцогству Варшавскому, вскоре после Московского мира получившему независимость, разумеется в рамках наполеоновской системы – и это все, чем вынуждены довольствоваться поляки. Зато в составе России остается Восточная Галиция (нынешняя Тернопольская область), по результатам Венского Конгресса 1815 года обмененная на австрийскую часть Польши, России совсем не нужную. (23,Т2,17)
   Итак, мир подписан, и в конце осени 1812 года наполеоновская армия, уменьшившаяся, надо отметить, в числе более чем на две трети, форсированным маршем покидает оказавшуюся столь негостеприимной Россию. После нее остаются разграбленные и разоренные усадьбы и деревни, уничтоженные пожарами Москва и Смоленск, поля сражений, с десятками тысяч трупов, что лежат не погребенными уже не первый месяц.
   Что же дальше?
   Начнем с обстановки в верхах.
   В высшем обществе незамедлительно по окончании войны происходит глубокий раскол. Одна его часть, и без того придерживавшаяся пораженческих настроений, теперь полностью повергается ниц перед Наполеоном.
   В этой среде, пышным цветом расцветает доходящий до самоуничижения комплекс неполноценности, полный отказ от российской самоидентификации, своего рода стремление окончательно стать французами если не по крови, то по духу. В чем-то повторяется ситуация начала предшествующего века, петровской и послепетровской эпохи, с той разницей, что на месте немцев и всего немецкого, ставится Франция и французы (в то время как немцы – и прежде всего, пруссаки, теряют последние остатки уважения в глазах русской публики, и позиции при дворе).
   Попутно в этой же среде возникает самый настоящий культ личности Бонапарта.
   Другие, напротив, начинают испытывают к победителю жгучую ненависть, и пусть и не мечтают о реванше на поле битвы, пытаются хоть как – то отыграться. Они призывают к искоренению французского влияния в культуре, языке, общественной жизни, запрещают у себя дома разговаривать по-французски (полузабытый высшим обществом родной язык снова входит в моду). В печати появляются многочисленные литературные памфлеты и газетные статьи, зло третирующие галломанство.
   Наконец, немалая часть, прежде всего наиболее образованные и мыслящие представители дворянских верхов, особенно те, кто всегда был сторонником союза с Бонапартом, полагают, что необходимо извлечь из поражения уроки, и трезво проанализировать – что именно способствовало неудаче России и что обеспечило победу противнику.
   Возглавить их вполне бы мог спешно возвращенный из ссылки Михаил Сперанский – не исключено, что Наполеон, высоко ценивший его таланты, мог бы «порекомендовать» Александру вернуть опального министра,(подобно тому, как в реальности сам Александр «порекомендовал» бывшего одесского губернатора де Решилье на пост премьер-министра бурбоновской Франции).(6,111)
   Но господствующим настроением в отношении победителя, является страх. И не имеет значения – замешан ли он на подобострастии и преклонении, или на ненависти. Страх, что Наполеон сменит мимолетную милость на гнев, и вновь нападет на Россию объявив при этом об отмене крепостного права, чтобы взбунтовать мужиков. Страх, что он решит восстановить Речь Посполитую в границах до Киева и Смоленска. Наконец, страх, что он, вызвав к себе Александра, арестует и низложит его и всю династию, посадив на престол кого– нибудь из своих родственников или маршалов, при этом насильственно выдав за него замуж великую княжну Анну Павловну, в чьей руке было не так давно отказано ему. (28,228)
   Раскол в верхах и, прежде всего, в царском окружении еще больше усиливается.
   Военные сваливают друг на друга вину за поражение, раздувают малейшие ошибки, совершенные оппонентами, при этом выпячивая свои заслуги. Задним числом, в воспоминаниях, докладных записках, и просто в салонных разговорах, они все без исключения побеждают Бонапарта.
   Припоминают, разумеется, и историю с неудавшимся сватовством французского императора к сестре царя. Вдовствующую императрицу Марию Федоровну открыто обвиняют в том, что именно ее неуступчивость привела страну к войне.
   Если и после прежних, не столь тяжелых поражений, престиж Александра сильно падал, и придворные острословы, не стесняясь отпускали шуточки, относительно тильзитской и эрфуртской «Орды», куда-де царь ездил на поклон, то после Московского мира на российского императора окончательно стали смотреть как на простого вассала Наполеона.
   Власть в меру сил реагирует на происходящее в высшем слое, в извечном российском духе «разобраться как следует, и наказать кого попало».
   Отставка и опала ожидает Барклая де Толли, а вместе с ним и еще многих генералов, прежде всего тех, кто носил немецкие фамилии. На них официально возложена вина за поражение России и потерю Москвы. Одновременно, из России изгнаны многочисленные прусские генералы и политические деятели (таково одно из негласных требований все того же Московского мира). Впрочем, в свете проигранной войны все это вполне объяснимо.
   Одновременно, пользуясь удобным случаем, Александр I наконец-то отделывается от Бенигсена, Палена и других участников убийства Павла.
   Многие патриотически настроенные военные открыто обвиняют русского императора в малодушии, резонно отмечая, что существовала реальная возможность нанести французам поражение.
   Более того, Александр даже получает анонимные письма с угрозами, и напоминаниями о судьбе его отца. (28,207)
   Не исключено, что из этих настроений родились бы первые тайные офицерские организации – предтечи движения, аналогичного декабристскому.
   Но к подобным мнениям мало кто прислушивается: одни готовы пресмыкаться перед Бонапартом, другие радуются, что Россия вышла из этой войны с минимальными жертвами.
   Так складывается ситуация в высшем обществе. А что же остальное население?
   Среди простого народа, реакция на поражение в войне совершенно иная. Прежде всего, как и в верхах, заметно снизился престиж царской власти, хотя и по совершенно другим причинам.
   Конечно, Российской Империи и до того случалось вести неудачные войны, а последние десять лет так и вообще русская армия терпела от Наполеона одно поражение за другим.
   Но на этот раз ситуация радикальным образом отличается от той, что была после Аустерлица и Шенграбена. Впервые за двести лет – со времен Смуты и польско-шведской интервенции – враг не только захватил огромные территории России и даже захватил одну из столиц, но и покинул страну неотомщенным, более того – триумфатором.
   В массах происходит глухое брожение. Слышатся разговоры, что де «немцы» продали православную Русь «истребителю христианства» «предтече антихриста», «слуге Синедриона» и «врагу веры христовой» (так, или примерно так именовался Наполеон в посланиях Святейшего Синода начального периода войны).(28,184,267)
   Но не только это. Крестьяне, успевшие отвыкнуть за время войны от помещичьей власти, мягко говоря, не слишком радостно воспринимают возвращение прежних хозяев. Вдобавок, многие из них с оружием в руках боролись с захватчиками, защищая Отечество и царя.
   Дворяне пытаются «исправить» положение с помощью порок и прочих репрессивных мер. Вдобавок, многие из них в стремлении улучшить свои порядком пошатнувшиеся дела повышают оброк и усиливают барщину.
   В лучшем случае крестьяне отвечают усилившимся бегством, в худшем – бунтами, в которых горят барские усадьбы. Попутно резко возрастает число разбойничьих шаек, во главе которых нередко становятся вчерашние партизаны. Можно предположить, что вскоре к их числу присоединились бы и начисто разоренные войной бедные дворяне и отставные офицеры. Так что персонажи, подобные пушкинскому Дубровскому или гоголевскому капитану Копейкину, имели бы неплохие шансы занять заметное место в русской литературе, изрядно потеснив всевозможных акакиев акакиевичей и раскольниковых.
   Все происходящее усугубляется еще и тем что на очищенной французами территории приходится заново, на пустом месте, создавать государственную администрацию и налаживать управление. В таких условиях сполна проявляется некомпетентность, неразворотливость и бюрократизм российского чиновничества, так что невольно задумываются даже самые замшелые ретрограды.
   В довершение всего имеет место глубочайший экономический кризис. Английских субсидий, которыми, в значительной мере были покрыты убытки от войны двенадцатого года, нет и не предвидится – не готовящийся же совместно с Бонапартом поход на Индию финансировать! Рубль, уже после Тильзита упавший в четыре раза, теперь не стоит почти ничего. Вдобавок, противник ввез в Россию огромное количество фальшивых ассигнаций. Это окончательно подрывает курс бумажных денег и ввергает финансовую систему едва ли не в полную катастрофу. Даже всех недюжинных способностей графа Канкрина, министра финансов при Александре, не хватает, чтобы хоть как – то исправить положение.
   Стремительно разворачивается и набирает силу процесс оскудения и разорения поместного дворянства. Не секрет, что непримиримая позиция, занятая господствующим классом России по отношению к Наполеону, кроме всего прочего объяснялась и тем, что навязываемая России континентальная блокада чувствительно била по их карману. Ведь именно за счет продажи сельскохозяйственных продуктов в Британию дворянство получало изрядную часть дохода.(28,207) Ущерб несет и купечество – контрабанда английскими товарами, хоть и не прекратилась полностью, но весьма значительно уменьшилась. Кроме того, она стала заметно опаснее, поскольку, страшась наполеоновского гнева, русское правительство резко усиливает репрессии против нарушителей континентальной блокады. Полицейским и таможенным властям строжайше предписано преследовать и искоренять незаконный ввоз запрещенных товаров и жестоко преследовать виновных. Даже всемогущая прежде взятка помогает отныне далеко не всегда.
   Наконец, хлынувший в Россию после Московского мира поток дешевых залежалых французских товаров наносит существенный удар как по немногочисленным и достаточно слабым отечественным производителям, так и по связанной с ним части русского торгового сословия.
   Такова обстановка 1812 – 14 годов в нашем отечестве.
   Теперь обратимся к международным аспектам выхода России из войны.
   Европа, получив известие о том, что Наполеон одержал очередную победу(в которой, впрочем, мало кто сомневался), окончательно склоняет голову, надолго расставаясь с самой мыслью о возможности какого бы то ни было сопротивления. Только еще в Испании сражаются непокорные герильясы, да в Португалии держат оборону последние английские части.
   Уныние и безнадежность распространились в прежде надменной Британии после известия о подписании мира и окончательном переходе России на сторону Франции.
   Лондонская биржа отвечает на известия из России тотальным падением курса ценных бумаг. По Англии, и без того жестоко страдавшей от континентальной блокады, прокатывается нарастающая волна банкротств. Десятки тысяч рабочих выброшены на улицу, что усугубляет становящуюся все более взрывоопасной ситуацию в низах общества.
   А надо сказать, социальная обстановка в Британии начала XIX века вовсе не была такой безоблачной, какой она рисуется читателям сентиментальных романов.
   Продолжался процесс обезземеливания свободного крестьянства – только с 1770 по 1810 год земледельческие общины Англии были лишены примерно четырех – пяти миллионов гектаров лучших угодий.