Ли Линда Фрэнсис. Пурпурные кружева

   Как о женщине, которая недостойна его любви.
   Лили захотелось немедленно убежать из мастерской и больше никогда сюда не возвращаться. Она проиграла битву за детей, а теперь еще и бесстыдная картина, причина всех ее бед, предстала во всей своей красе перед человеком, уважение которого она так старалась заслужить.
   – Она прекрасна!
   Лили резко обернулась и посмотрела на Моргана. Он по-прежнему не сводил глаз с полотна, с видом знатока живописи изучая портрет дюйм за дюймом. Колени у Лили предательски задрожали, и она едва удержалась на ногах, когда проследила за его взглядом.
   И прежде картина многим нравилась, многие восхищались мастерством художника, однако ни у кого из всех этих ценителей никак не могла вызвать восхищение женщина, которая позволила запечатлеть себя на холсте обнаженной.
   – Но это не ты.
   Лили пришла в смятение. Если бы этот сильный человек внезапно потерял самообладание и разрыдался перед ней, то и тогда она не была бы столь удивлена. Она мучительно пыталась понять, что он хотел сказать.
   Морган же приблизился к ней, обхватил за плечи и резко, без всякой нежности повернул к себе. Его глаза были полны боли и ярости.
   – Это не ты! – взволнованно выдохнул он.
   Очень медленно смысл его слов стал проникать в ее сознание. Он все понял. Теперь он знает все.
   Лили приоткрыла рот, чтобы не задохнуться от волнения.
   – Милостивый Боже! – воскликнул Морган. – Он нарисовал твое лицо, но это не твое тело!
   – Как ты догадался? – удивленно спросила она, отчаянно желая, чтобы Морган доказал ей, что хоть на этот раз все понял правильно.
   – Посмотри сюда, – указал он на картину, – а теперь сюда. Конечно же, – гневно воскликнул он, – это не твое тело! Не твои бедра, не твоя грудь. И живот совсем другой. А где родимое пятно? Лучше меня тебя никто не знает. Занимаясь с тобой любовью, я изучил каждый дюйм твоего тела. Несмотря на то что с тех пор, как был написан этот портрет, прошло десять лет, я уверен, что на нем изображена не ты.
   Он повернулся к Лили:
   – Боже мой! Он нарисовал не тебя, но ты не могла этого доказать. У тебя не было оснований отрицать, что ты не позировала ему! И люди поверили в худшее. – Тело его налилось ужасной тяжестью. – Однако и я оказался ничуть не лучше. Я ведь тоже поверил в самое плохое.
   Лили показалось, что стены комнаты закружились в бешеном вихре, как и ее мысли. Морган все понял! Стоило ему взглянуть на картину, и он догадался – на полотне изображена не она. И теперь то, что когда-то он верил в самое худшее, не имело для нее никакого значения. Да и как он мог думать иначе? Важно было только то, что, даже продолжая верить всем сплетням и наговорам, Морган все-таки полюбил ее.
   – Лили, – обратился он к ней и взял ее руки в свои, – почему ты не рассказала мне все с самого начала?
   Ее губы тронула печальная улыбка:
   – А разве ты поверил бы мне? На мгновение он закрыл глаза:
   – Возможно, нет.
   – Наверняка нет. Но теперь это не имеет значения. – Лили с силой сжала его руки. Только теперь она осознала, что это и прежде не имело значения. – Мне радостно уже оттого, что хоть кто-то на свете знает: я не позировала Рейну Готорну. Однако никому во всем Нью-Йорке это неведомо. Не знал об этом и Клод. Зато теперь появился человек, который, увидев картину, понял, что я не Пурпурная Лили.
   – Ты должна рассказать обо всем судье, тогда никто не отнимет у тебя детей. Ты просто обязана заявить всему Нью-Йорку, что никогда не была Пурпурной Лили.
   – Но я не могу рассказать об этом ни судье, ни кому-либо другому! Они все равно мне не поверят.
   – Тогда я сам расскажу.
   Лили невесело усмехнулась, пытаясь скрыть охватившее ее разочарование.
   – И что, интересно, ты всем им скажешь? Что ты при определенных обстоятельствах видел меня обнаженной и поэтому знаешь, что женщина, изображенная на портрете, не имеет ничего общего с той женщиной, которую ты видел в своей постели? – Обида жгла ее сердце каленым железом. – Подобное заявление в суде только еще больше запятнает меня.
   Признав свое поражение, Морган отвернулся. Внезапно он замер, все его тело напряглось. Лили проследила за его взглядом и увидела, что, кроме картины, из-за шкафа вывалился еще и какой-то сверток. Наклонившись, Морган достал из оберточной бумаги тонкую папку для набросков. Он очень осторожно развязал ленточку, открыл папку и бегло просмотрел содержимое – лист за листом. По мере того как он это делал, лицо его все больше напоминало каменную маску.
   Потом, повернувшись к Лили, Морган протянул папку ей:
   – Вот тебе и доказательство.
   Испытывая страшное смущение, Лили взяла наброски. В глубине души она понимала, что именно увидит на этих листках, но все еще не хотела в это верить. Трясущимися от волнения пальцами она стала перебирать рисунки. Множество набросков. И всюду – она. Вот она в светлом дневном наряде, а вот – в красивом вечернем туалете. Различные позы, различное выражение лица. Но на всех рисунках Готорна она одета, причем с безупречной элегантностью. Далее последовали другие наброски. Для них Готорну послужила моделью незнакомая женщина. Он также изобразил ее в различных положениях. Но в отличие от Лили эта женщина позировала художнику обнаженной.
   Внимательно просмотрев рисунки, Лили точно смогла заключить, какие именно наброски использовал для своей скандальной картины Рейн Готорн. Один из них был сделан в этой самой комнате: на нем она задумчиво смотрела в окно.
   Лили хорошо помнила тот день. Тогда в Блэкмор-Хаусе разразился настоящий скандал – Клод пришел в неистовство, когда узнал, что она позволила художнику вновь появиться в их доме.
   «Ты же знаешь, как я его ненавижу! – вскричал ее брат после ухода Готорна. – И все-таки приглашаешь его! Ты делаешь это специально, чтобы причинить мне боль!»
   Действительно ли она поступала так назло Клоду? Лили не могла ответить на этот вопрос. Тысячу раз она спрашивала себя об этом, но до сих пор не знала, хотела ли, продолжая общаться с Готорном, причинить брату боль. И всякий раз ругала себя за то, что так бездумно обижала его, стараясь при этом не думать о том, что Клод нередко мимоходом ранил и ее. Теперь же, спустя долгие годы, глядя на пожелтевшие наброски Рейна, она не могла не понять: Клод знал, что она не позировала Готорну, и все-таки не сделал решительно ничего, чтобы изменить ее ужасную участь. Он заставил Лили покинуть город и не позволил вернуться.
   – Он ненавидел меня, – еле слышно произнесла Лили в оглушительной тишине комнаты.
   Она услышала, как вздохнул Морган.
   – Лили… – с нежностью сказал он и замолчал. Да и что можно было к этому добавить?
   – Оставив Манхэттен, – продолжила Лили, – я писала Клоду каждый день. Месяцами я пыталась убедить его в том, что не позировала Готорну, умоляла его поверить мне. Я ненавидела жизнь вне родного дома и хотела вернуться. В своих письмах я приводила доводы в пользу моего возвращения, просила его позволить мне сделать это, я унижалась перед ним. Но ни на одно из них я не получила ответа. Как-то зимой мне принесли бандероль. В ней лежали все мои письма. Они даже не были вскрыты. Правда, Клод прислал мне записку, очень короткую: «Пожалуйста, перестань мне писать. Так будет легче всем».
   Лили глубоко вздохнула:
   – Легче? Легче! Но кому? Мне? Мне будет легче, если я останусь совершенно одна? Или Клоду, если он, отправив меня прочь, сожжет все мосты? Если он, попросту говоря, откажется от своей опороченной сестры? Однако именно так он и сделал. И не вспоминал обо мне, пока ему вдруг не потребовалась моя помощь. – Освещенная лунным светом, Лили повернулась к Моргану: – Я думала – вынуждена была думать, – что он заставил меня уехать, потому что я навлекла позор на всю семью. Я полагала, что он не распечатывал мои письма потому, что боль, которую я заставила его испытать, была слишком сильной. Я верила в это, и только эта вера помогла мне сохранить в душе искру любви к нему, а ведь я всегда надеялась, что наша любовь была взаимной. Теперь я лишилась этой веры. У него была возможность избавить меня от кошмара одиночества, а он не захотел ею воспользоваться.
   Лили захлестнуло чувство горечи и безвозвратной потери. Оно, словно кокон, окутало ее вязкими нитями и так больно сдавило грудь, что ей показалось – она вот-вот лишится чувств.
   – Я надеялась, что он любил меня, но это было не так.
   – Возможно, он любил тебя чересчур сильно?
   – Чересчур сильно? А разве можно любить чересчур сильно? – спросила она с безмерной усталостью в голосе.
   – А что, если он любил тебя так… как не должен был? – стараясь говорить спокойно, предположил Морган.
   Сердце Лили судорожно забилось, словно пыталось разорвать обволакивавший ее кокон безысходной печали. Она вспомнила о том, как будучи девочкой-подростком то и дело мысленно оправдывала тот или иной не совсем уместный поступок брата, как ее щеки загорались от смущения, когда она, входя в комнату, ловила на себе его пристальный, словно прожигавший ее насквозь взгляд. В такие моменты она говорила себе, что Клод, должно быть, задумался о чем-то и видел перед собой не ее, а нечто совсем иное… И все же в глубине души она ощущала непонятную тяжесть, похожую на боль. Может быть, именно это и заставляло ее идти наперекор ему? Может быть, подсознательно она и тогда понимала, что если не разорвет их отношения до того, как они с Клодом перейдут некую грань, то уже не сможет этого сделать никогда?
   Мучительные вопросы будоражили ее сознание, но ответа на них по-прежнему не было. Клод мертв. И его тайна погребена вместе с ним.
   Лили не слышала, как сзади к ней подошел Морган. Она почувствовала исходившее от него тепло, только когда его руки обвили ее плечи. Ей хотелось закрыть глаза и откинуться ему на грудь, но она не могла шевельнуться. Лили боялась, что от малейшего движения трещины, раскалывавшие ее измученную душу, пройдут по всему телу, оно распадется на мириады мельчайших частичек, и она исчезнет. Разобьется вдребезги. Как фарфоровая чашка.
   – Лили, – сказал Морган, притягивая ее к себе. – Мне очень жаль. Лучше бы ты никогда не знала всей правды о своем брате. Но все не так уж и плохо. Ведь в этих набросках – твое спасение.
   Лили резко обернулась и взглянула на него:
   – О чем ты?
   – Я говорю о набросках. Тебе достаточно предъявить их в суде, и дело будет решено в твою пользу. Докажи, что ты никогда не была безнравственной женщиной, что тебя обвинили совершенно напрасно. Тогда у судьи не будет причины отнять у тебя детей.
   Он был прав, и на какой-то краткий миг Лили почувствовала радость и облегчение. Однако в следующее мгновение ее восторг сменился твердой уверенностью, что она никогда не сможет рассказать кому-нибудь о неожиданной находке.
   – Лили, – выдохнул Морган, склоняясь к ее волосам, – теперь ты обязательно победишь.
   – Нет!
   Короткое слово разрезало тишину мансарды. Лили со всей определенностью понимала: Морган сейчас думает, что ослышался, – он напряженно замер. После некоторого замешательства он отстранил ее от себя на расстояние вытянутой руки и посмотрел на нее тяжелым взглядом:
   – Разве можно так говорить? Конечно, ты все сообщишь суду. И суду, и всем, кто оказывает давление на судью.
   – Я никому не расскажу об этих рисунках. И ты тоже не сделаешь этого.
   – Но ты просто обязана!..
   – Нет, Морган! Я не могу сделать этого из-за детей.
   – Лили, то, что ты говоришь, лишено всякого смысла. Ты должна сделать это для детей.
   – О, Морган, ну как ты не понимаешь? Дети любили своего отца, он был для них всем. И что, ты полагаешь, они почувствуют, когда узнают, что их отец позволил опорочить меня, прекрасно зная о моей невиновности? Что они должны подумать, когда им станет известно, что у Клода были и эта ужасная картина, и наброски, с помощью которых он мог восстановить мое доброе имя? Каким предстанет перед ними их отец, не сделавший для своей сестры того, что любой сделал бы даже для совершенно постороннего человека?
   – Они поймут, что он не заслуживал их любви.
   – Возможно. Но это решать не нам с тобой и даже не судье. Пусть Клод и не был достоин их любви, но разве дети заслужили, чтобы мы лишали их веры в него? Детям необходимо верить в то, что их отец самый добрый и хороший. Самый достойный из людей. Каково это, по-твоему, расти, зная, что твой отец был подлым и низким человеком?
   – Рано или поздно дети все равно узнают, что их родители тоже совершают ошибки.
   – И это их ранит. Но по мере того как дети становятся старше, они начинают по-иному смотреть на своих родителей и по-иному любить их. Но Клода больше нет. Если я разрушу образ, который сложился в их представлении, они уже никогда не смогут создать новый. И им придется через всю жизнь пронести чувство стыда за своего отца. Я не могу так поступить с ними.
   – Черт побери, Лили…
   – Нет, Морган. Я приняла решение и не изменю его. Кроме того, не все еще потеряно. Я пойду в суд, когда меня вызовут. И расскажу всему Нью-Йорку о своей любви и преданности Роберту, Пенелопе и Кэсси. И я напомню всем, что, несмотря на грязные слухи, которые ходят обо мне, Клод пожелал, чтобы именно я позаботилась о его детях. – Она коснулась руки Моргана. – Не так давно ты сказал мне, что я должна бороться. Сначала я думала, что учиться готовить или приводить в порядок дом – это и есть борьба. Но теперь я понимаю, что, по сути, еще и не начинала сражения. Так вот, пришло время дать настоящий бой, пришло время вступить в схватку с людьми, которые когда-то заставили меня покинуть город и которые хотят, чтобы я уехала снова. Дети Клода для моих врагов – всего лишь предлог, чтобы избавиться от меня навсегда. Я должна победить их, Морган! Теперь или никогда! Я должна показать им, что я больше не та слабая и беспомощная девочка, которую они когда-то изгнали из Нью-Йорка. И я просто не имею права проиграть.
   На несколько секунд в комнате воцарилось напряженное молчание.
   – А что, если тебе это все-таки не удастся? – неожиданно спросил Морган.
   Лили вздрогнула, представив, что подобный исход тоже возможен. Но что она могла ответить ему?
   – Что ж, значит, так тому и быть. Но я ни за что не расскажу судье о набросках. В конце концов факт остается фактом: Атикус и Аделина Вестфорды – добрые, хорошие люди, которые смогут должным образом позаботиться о Роберте, Пенелопе и Кэсси.
   Морган вновь попытался было возразить, но она оборвала его:
   – Что, по-твоему, будет лучше для детей: остаться со мной, зная, что их отец был самым презренным из смертных, или жить с кузеном их матери, сохранив веру в то, что Клод был достойным человеком?
   Они стояли в самом центре комнаты, залитой ровным лунным светом. После долгого молчания Морган проронил:
   – Лили Блэкмор, за всю мою жизнь мне довелось восхищаться очень немногими людьми. И ты заняла в этом коротком списке первую строку.

Глава 22

   Ранним утром следующего дня Морган, одолеваемый дурными предчувствиями, вышел из дома. Он направлялся к Уолтеру.
   Вчера, даже улегшись спать, он никак не мог заставить себя отвлечься от мыслей о прошлом Лили и о причинах того, что с ней произошло. Она не позировала Готорну обнаженной, но никто не поверил ей. Включая и его самого.
   Он считал, что вправе судить и обвинять эту женщину, не потрудившись дать ей шанс оправдаться. Он проник в Блэкмор-Хаус, находясь в плену предубеждений против Лили и даже не подозревая об этом, поскольку доводы, которые свидетельствовали против нее, казались неоспоримыми.
   И как только он мог забыть о том, что в каждой истории есть скрытый подтекст? Как мог не подумать о том, что жизнь не так проста, как представляется, что она то и дело преподносит загадки и неожиданные сюрпризы? Что с людьми иногда происходит такое, во что трудно, а порой и невозможно поверить? Кто-кто, а уж он-то прекрасно знал, что жизнь очень часто безжалостно ломает банальные людские представления о ней.
   Но почему-то случилось так, что, встретив Лили Блэкмор, он начисто забыл об этом.
   Морган вспомнил их разговор о том, способны ли люди сами определять свою судьбу и влиять на то, что с ними происходит. Тогда он с непоколебимой уверенностью заявил, что именно так и есть. Однако теперь понял, что однозначного ответа на этот вопрос быть не может. В мире действительно господствуют не только черный и белый цвета, – в нем есть еще и множество оттенков даже самого скучного серого.
   Конечно, люди способны влиять на определенные моменты своей жизни, но не всё, увы, в их власти. Сама Лили не сделала ничего, что могло безвозвратно погубить ее репутацию. За нее это сделали другие. Ей же судьба отвела роль марионетки, которая оказалась во власти чьих-то злых рук и помыслов.
   Прошлой ночью, после того как они нашли картину, Морган спросил у Лили, почему Рейн Готорн так подло с ней поступил? Вместо ответа Лили провела его в свою комнату и показала предсмертную записку художника.
 
   Март 1886 года
   Моя бесценная Лили!
   Меня приводит в ярость то, что общество, неспособное оценить такую женщину, как ты, по капле выжимает из тебя жизненные силы. И я завещаю тебе свое состояние, чтобы ты навсегда осталась свободной. А еще я оставляю тебе прощальный дар – как залог того, что моя воля будет исполнена.
   Готорн.
 
   Прочитав эти строки, Морган ощутил, как сердце сжалось от боли, и закрыл глаза. Просто удивительно, какой трагедией обернулись самые добрые намерения художника! Он завещал Лили все свои деньги и этот портрет, надеясь, что благодаря им она останется свободной и независимой. На деле же получилось так, что ее жизнь превратилась в существование узницы и стала намного хуже, чем была раньше.
   Внезапно Морган понял, что Рейн Готорн не желал причинить Лили боль, он всего лишь пытался помочь ей остаться самой собой. А в результате она стала парией, – каждый считал своим долгом бросить в нее камень. Морган застонал: он тоже был одним из тех, кто презирал ее!
   Невинность и непорочность Лили поразили его с самой первой встречи. То, что он увидел наброски Готорна, ничего не меняло, – он читал правду в глазах Лили. И все-таки продолжал сомневаться в ее чистоте.
   Моргана охватило чувство стыда. Он упорно обвинял Лили в безнравственности, не желая признавать, что любит ее. А может, он вел себя так потому, что боялся этой любви? Потому, что злился на себя, понимая, что не может противиться своему влечению, а свое негодование вымещал на ней?
   Морган до сих пор не понимал, что произошло с ним за то время, что он прожил в Блэкмор-Хаусе. Одно несомненно: он действительно любит Лили, и сила этого чувства столь велика, что его нельзя сравнить ни с чем, что ему когда-либо доводилось испытать в своей жизни.
   Однако нельзя не признать: несмотря на все что сделал для нее, он не заслуживал ее любви.
   Морган нанял кеб, опустился на кожаное сиденье и закрыл лицо руками. Единственное, что ему оставалось, – это рассказать Лили все. Пора покончить с ложью. Необходимо признаться в том, кто он на самом деле и почему оказался в ее доме.
   При мысли об этом Морган ощутил внезапную боль, как будто тела коснулось раскаленное добела тавро. Но что еще он мог сделать? Ничего. У него не было выбора. Он должен признаться Лили в обмане, хотя она вряд ли когда-нибудь сможет простить его. Если за все проведенное рядом с этой женщиной время он хоть что-то узнал о ней, так это то, что она всегда говорила правду. Лили Блэкмор оказалась безупречно честным человеком, хотя прежде он думал, что она неисправимая лгунья.
   Морган стукнул кулаком по стенке экипажа, с мрачным удовлетворением ощутив боль, пронзившую руку до плеча. Как только он доберется до офиса Уолтера, тут же скажет шефу, что выходит из игры. Им придется поискать другой способ разделаться с Крэндалом. Затем он вернется в Блэкмор-Хаус и во всем признается Лили, не упустив ни малейшей детали. Она заслуживает того, чтобы узнать всю правду. Если же Лили решит посвятить в его тайну Крэндала и подручных этого мерзавца, значит, так тому и быть. Он заслужил даже это и не станет ее удерживать.
   Не прошло и получаса, как Морган вошел в здание, находившееся в деловой части города. Он хотел поговорить с Уолтером как можно скорее, пока тот еще не окунулся в беспорядочную суматоху дня.
   Приятный запах свежесваренного кофе окутал Моргана, как только он вошел в кабинет шефа. Уолтер сидел за столом и, поджав губы, просматривал какие-то бумаги.
   – Уолтер… – еще от самой двери начал Морган.
   Шеф тут же поднял голову, на лице его отразилось неподдельное удивление. В следующее мгновение он откинулся на спинку кресла и окинул Моргана изучающим взглядом:
   – Доброе утро, незнакомец.
   – Да, в последнее время я и сам себя порой не узнаю. Но знаешь, я был ужасно занят…
   – Ну еще бы: ведь ремонт того самого дома, как я слышал, отнимал все твое время!
   – Ты что, шпионил за мной, Уолтер?
   – Шпионил? Нет. Я просто хотел убедиться, что лучший из моих людей не наделал глупостей, не напоролся на нож и не лежит теперь преспокойненько где-нибудь на дне Ист-Ривер. Но чего я никак не ожидал, так это того, что ты окажешься в плену кистей, красок, побелки и тому подобных вещей.
   Морган рассмеялся, хотя было заметно, что шутка совсем не позабавила его:
   – Только не думай, что я все делал сам. – Его улыбка исчезла. – Я просто пытался помочь.
   – Ты любишь ее, не правда ли?
   Морган вздохнул. Казалось, для всех, кроме него, это было совершенно очевидно уже давно. Сначала ему сказала об этом Труди Спенсер. Теперь то же повторил Уолтер. Морган пожал плечами. Получается, только он один и был слеп.
   – Да ладно, можешь не отвечать. Ответ написан на твоем лице.
   – Мои чувства тут ни при чем. Я собираюсь все рассказать Лили. А потом уйду.
   – Откуда уйдешь?
   – Из Блэкмор-Хауса. – Морган отвел взгляд, внезапно приняв решение. – Я решил уехать из Нью-Йорка. Уолтер, я хочу вернуться домой. Думаю, я просто не смогу довольствоваться случайными встречами с ней.
   Уолтер с силой стукнул кулаком по столу и устремил на Моргана разъяренный взгляд:
   – Какого черта ты несешь? Ты любишь ее, но собираешься уехать. И что за идиотская причина заставляет тебя так поступить?
   – Она все еще думает, что я простой рабочий.
   – Ну, так ты не рабочий. И что с того? Разве то, что у тебя больше денег, чем у нее, что-нибудь меняет?
   – Дело не в деньгах, Уолтер. На свете едва ли найдется человек, которого деньги волновали бы меньше, чем они волнуют Лили.
   – Тогда в чем дело?
   – Я обманывал ее.
   – О каком обмане может идти речь?! Ты просто выполнял свою работу. И только потому, что того требовало дело, ты выдавал себя за ее работника.
   – И как, ты думаешь, я должен объяснить ей это? «Между прочим, я совсем не Морган Элиот и никогда не был рабочим»? Это было бы просто превосходно! Так и представляю, как она умоляет меня остаться: «Конечно, ты лжец, но это пустяки, ведь у тебя столько денег!..»
   Уолтер пробормотал проклятие и негодующе затряс головой:
   – Черт побери, Морган! Если любишь женщину, борись за нее! Ты собрался рассказать ей все – хорошо, я не против. Но только когда сообщишь ей, кто ты, не забудь упомянуть и о том, почему взялся за эту работу.
   – Уолтер…
   – Дьявол, не перебивай меня! Ты человек, достойный восхищения, один из лучших людей, кого мне довелось когда-либо встретить. Ты посвятил свою жизнь борьбе за справедливость. И тебе нечего стыдиться. Иди к ней, Морган, и расскажи ей все. И независимо от того, что она тебе ответит, не покидай ее. – Внезапно лицо Уолтера выразило тревогу. Поколебавшись, он добавил: – Возможно, твоя помощь нужна ей прямо сейчас.
   – О чем ты?
   – Посмотри, – Уолтер протянул Моргану бумагу, которую читал до его прихода.
   Морган взял листок и прочел его один раз, потом другой. Затем медленно поднял взгляд на Уолтера.
   – Да, – подтвердил Уолтер. – Судья готовит постановление против твоей мисс Блэкмор.
   – Откуда ты получил эти сведения?
   – Ты сам знаешь, я не могу раскрыть тебе, как добываю информацию. Но разве она когда-либо оказывалась неверной?
   Морган попытался осмыслить прочитанное. Судья собирался выступить против Лили. После визита Хартуэла в глубине души Морган понимал, что так и будет. Но он все еще продолжал надеяться на лучшее и молил Бога, чтобы интуиция на этот раз подвела его.
   Внезапно Морган ощутил бессильную ярость. Что еще можно предпринять? Как помочь Лили?
   Его мозг лихорадочно заработал.
   А что, если попытаться найти людей, которые могли бы выступить в суде на стороне Лили? Но с чего начать? Все, с кем ему довелось беседовать о ней, говорили только о ее экстравагантных выходках и безумной жажде жизни. А это никак не доказывало способности Лили стать хорошей матерью.
   – Она не заслужила всего того, что ей приходится переносить! – громко сказал Морган. – Только бы Лили смогла убедить судью и всех своих недоброжелателей в том, что любит детей и уже стала им настоящей матерью! – Морган покачал головой и улыбнулся: – Представь себе – она действительно научилась вести домашнее хозяйство.
   Уолтер откашлялся:
   – Мы оба понимаем, что ее умение готовить и убирать не будет играть на суде решающей роли.
   – А что же, по-твоему, важнее?
   – Мой информатор сообщил, что судебная машина закрутилась едва ли не сразу после того, как в газете появилась статья о Пурпурной Лили.
   Морган смущенно посмотрел на Уолтера: